Михаил Грешнов
ЭХО
(Сборник фантастических рассказов)
ТАМАЛА
— Куда мы идем, Тамала?
— Увидеть тайну!
— Тайна — все время тайна…
— Ты увидишь ее сейчас!
Они шли по бесконечным увалам. Сглаженные ветрами холмы поднимались перед ними и опадали. Владимир представил, как неуютно здесь бывает зимой. Но сейчас хакасская степь полна зелени и цветов. Берег Оны далеко позади. Там лагерь исследователей, приехавших наблюдать солнечное затмение. Там и отец Тамалы, проводник экспедиции.
А Владимир, Тамала идут по степи, и Владимир спрашивает:
— Скоро?
— Еще немного.
Владимир не астроном. Владимир скульптор. Попал в экспедицию случайно, его утащил с собой Вересный, друг и вечный искатель. «Поедем, проветришься, — предложил он Владимиру. — В мастерской ты сам превратишься в камень». Проветриться стоило. Но Саяны, Хакасия — это же на краю света! «Пусть себе, — убеждал Вересный, — зато новые края, новые горизонты. Найдешь что-нибудь интересное». Интересного у Владимира было и так достаточно; скульптуры к арке в честь очередной летней олимпиады,» памятник» Кибальчичу. Но Вересный — друг детства: родились в один год, жили на одной улице. «Сколько продлится экспедиция?» — спросил Владимир. «Три недели, месяц, — ответил Вересный. — Да брось ты подсчитывать!» Убедил, Владимир дал согласие. В смету он не вошел, ехал на сдои собственные, поэтому начальник экспедиции не возражал: пусть едет.
И вот они с Тамалой в степи, холмы, как волны, поднимаются перед ними и опадают. Степь кажется бесконечной. Ветер ходит над ней, звенит в ушах, когда Тамала, Владимир сбегают с холма. И звенят жаворонки — их песня не прекращается ни на минуту. Вниз с холма и опять вверх. Немножко кружится голова, и кажется, степь качает Владимира и Тамалу.
Владимир порядком набил ноги, но Тамала не дает ему отдыха:
— Нам еще вернуться до темноты!
Владимир едва ковыляет за ней, готовый разругаться, рухнуть в траву, как вдруг с невысокого гребня Тамала показывает рукой:
— Гляди!
Лощина, округлая, как дно питьевого ковша, зеленая с синевой под ярким июньским небом. В центре, в самой низинке, неожиданная и, кажется, здесь ненужная серая глыба.
— Камень?.. — спрашивает Владимир.
— Не простой камень. — Тамала увлекает его с холма. — Живой!
Они подходят к камню. Высотой в человеческий рост, он стоит отвесно, чуть углубившись в землю. Кто его здесь поставил?.. Не базальт, не мрамор, оглядывает его Владимир. И не гранит.
— Живой, — повторяет Тамала.
Владимир, не отрываясь от камня, усмехается чуть заметно.
— Профессор Гриднев сказал — живой, — настаивает Тамала.
— Что за профессор?
— Из Москвы. Осматривал камень два года тому назад. Я был здесь, отец был, профессор сказал: здесь тайна.
Владимир все еще оглядывает глыбу, пробует на звук ногтем. Камень звенит.
— Еще говорил профессор, что камню тысяча лет. Удивлялся, почему его не опрокинуло ветром, не занесло — знаешь, какие здесь бури? Камень высвобождается от наносов.
— Интересно. — Владимир опускается к подножью камня.
Не засыпан пылью, песком. Углубление под ним — естественное при его тяжести.
— Я знала, ты заинтересуешься, — говорит Тамала.
— Как он здесь появился?
— Ну как… Мало ли в степи памятников?
— Захоронение? — Владимир вспомнил ряды могильных камней в степи на пути экспедиции.
— Может, захоронение. Профессор искал могилу Баир-хана.
— Кто еще такой — хан?
— Есть легенда о Баир-хане и его красавице-дочери…
Владимир не слышит последних слов. Прикидывает: что можно сделать из камня? Богиню степей? Как представить себе Богиню?.. Или сделать Тамалу? Вот такой, какая она сейчас: порывистая, красивая…
Опять стучит ногтем по камню. Камень отзывается звоном.
Когда оборачивается к девушке, Тамала говорит уже о профессоре:
— Хотел увезти камень в Москву. Но заболел и умер. Может, подарить камень тебе?
Тамала степнячка, хакаска. Студентка Красноярского медицинского института. Знает свои края, любит просторы, степь. Такие натуры отличаются щедростью.
— Подарить? — спрашивает она.
— Подари! — говорит Владимир.
— Видишь? — Вересный радуется. — И у тебя находка. Скучать не будешь. Пока это Луна найдет на Солнце. Да и что тебе затмение? Две минуты зрелища… А ждать — не меньше, чем три недели. Инструменты не все доставлены.
Палаточный городок на берегу Оны еще не сложился. Груз не разобран, должна подъехать вторая группа ученых, А те, что приехали, заняты. Только у Владимира ничего нет. Кроне дружбы с Тамалой. Но дружбой не проживешь. Владимир привык к работе и теперь в общей суете, подготовке ученых к предстоящему дню затмения чувствует себя не у дел.
— Переправить камень я тебе помогу, — обещает Вересный.
— К нам, — говорит Тамала, — Видел, какая у нас веранда? — оборачивается к Владимиру: — Работай, пожадуйста!
Вересный договорился с начхозом экспедиции, с рабочими, через день камень был у Тобоевых в доме Тамалы. Тут его сгрузили, перенесли в галерею.
Галерея — конечно, звучит. Скромнее — застекленный коридор, место работы и отдыха Тамалы. В доме два входа: обычный, через который носили дрова, воду, и второй — через галерею в небольшой сад, заросший смвродиной и стелющимся ранетом.
Тамала уехала обратно в палаточный городок к отцу, а Владимир принялся разбирать инструменты.
Он вполне представлял, какой сделает статую. С поднятой головой, с откинутыми ветром волосами — Тамалу, когда она показывала ему камень: «Смотри!» Юность, степной порыв будет в статуе. И еще вдохновение. И, немножечко тайны, о которой рассказывала Тамала.
До затмения три недели, ПОТОКА, пока будут свертывать городок, пройдет не меньше недели. Времени, определяет Владимир, хватит. И уверенности, желания хватит. Владимир даже не задает вопроса, выйдет ли статуя. «Выйдет! Может, потому, что Тамала подарила ему камень? Может, от задора, от юности, ведь и ему, Владимиру, двадцать шесть лет.
Первое прикосновение резца показало, что камень податлив. Принимает нажим, не дробится под лезвием. Владимир осторожно ведет резцом. Сначала делает абрис головы, плеч, детали будет ваять потом. Как хорошо идет! Только будь внимателен, будь очень внимателен! — предупреждает себя Владимир. Нет, он не испортит работу. Залог тому — сделать радость Тамале.
Познакомились они сразу. Поселок Ташлык — небольшой. Не просто разместить в нем участников экспедиции, — пусть даже начальную группу, в задачу которой входит отыскать место для городка, поставить палатки. В сельсовете рекомендовали проводника — Балахчи Тобоева. Послали к нему домой посыльного. «Я с вами!!» — увязался за ним Владимир. Тобоева дома не оказалось. На стук вышла Тамала. Пока посыльный говорил с ней по-хакасски, Владимир разглядывал девушку. Внезапно она перешла на русский, видимо, сочувствуя Владимиру, который не понимал в разговоре ни слова:
— Отец согласится, — сказала она. — Хотя он и не совсем здоров.
— Может, не согласится? — спросил посыльный.
— Если возьмете меня с собой. Я делаю ему лекарства.
— Насчет тебя ничего не знаю, — сказал посыльный. — Сказано — позвать Балахчи.
— Вы меня возьмете с отцом? — обратилась Тамала к Владимиру.
— Я бы взял, — ответил Владимир довольно смело — девушка ему понравилась. — Но я сам в экспедиции на птичьих правах.
— Как это? — спросила Тамала.
— Я скульптор, — сказал Владимир. — К астрономии отношения не имею.
— Я тоже к делам отца отношения не имею, — ответила Тамала. — Но если меня возьмут, нас будет двое…
— Бездельников, — подсказал Владимир.
Девушка засмеялась, и Владимир понял, что угадал ее мысль.
Тамалу взяли с отцом, и так получилось, что она и Владимир постоянно бывали вместе.
Вспоминая о встрече, Владимир работает. Сколки из-под резца падают на пол, хрустят под ногами. Владимир обходит камень кругом — обрисовать плечи статуи.
— Хорошо! — Меняет резцы, молотки с более тяжелых на легкие.
Работа идет, Владимир в порыве, и пока делает плечи статуи, торс, ничего, кроме удовлетворения от работы, не чувствует. Напротив, предвкушает удовольствие от того, что Тамала будет все яснее выделяться из камня и как настоящая Тамала, живая, будет узнавать себя, удивляться, может быть, восхищаться. Владимир идет на хитрость. Пока он не будет делать лицо — до последнего приезда Тамалы: каждую неделю она обещала приезжать домой. А когда статуя будет закончена, Владимир с гордостью скажет девушке: «Это ты».
Тамала порозовеет — очень хорош у нее румянец, — всплеснет руками: «Не ожидала…» А Владимир, в свою очередь, скажет: «Дарю».
Может, все будет не так, но Владимир в порыве великодушия хочет, чтобы все было так, и за работой ему легко мечтается.
В Тамалу, признаться, Владимир влюблен. Не только в ее румянец, юность. От Тамалы исходит теплое обаяние, солнечное — Владимир рад подходящему слову. Тамала может поспорить, фыркнуть, если что не понравится. Может так просто взять за руку: «Побежали быстрей!» И они бегут по степи. Может посмеяться и погрустить о старом профессоре. Придумала красивую сказку — камень живой. Поверила в свою сказку. А Владимир верит в живую Тамалу. И статую сделает как живую. «Тамала! — говорит он, — Тамала!» — видит в камне лицо и фигуру девушки. Считает дни, когда она приедет из городка.
Тамала приехала на шестой день, когда у Владимира появились трудности. Споткнулся на коленной чашечке. Резец пошел не туда, куда вел его Владимир. Это случалось. В редком камне нет разнородностей, перепадов твердости — все это в порядке вещей. Стоит поменять угол наклона резца, сменить темп ударов, и дело выравнивалось. Так Владимир поступил и сейчас: поставил резец круче к поверхности, перешел на мелкий частый удар. Но резец упрямо повело в сторону.
Владимир бросил работу. Посидел, подумал, в чем дело. Может, он переутомился? Может, заболела рука? Ни переутомления, ни боли в руке не чувствовалось. Обошел статую. Опять взял инструмент в руки.
И опять у него не вышло. Ладно, подумал он, сделаю небольшой допуск — можно же сделать допуск!.. Но коленная чашечка получалась совсем не такая, какой он ее задумал!
Владимир был сбит с толку. В этом состоянии застала его Тамала.
— Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — Отложи инструмент и ничего сегодня не делай.
Владимир отложил инструмент. С Тамалой они пошли на Сану — речку, на которой стоит Ташлык. Сидели на берегу, разговаривали. Вечер встретили на Камнях — так назывались глыбы песчаника, останцы размытой водами кручи. Тут у них произошел разговор — обстановка, видимо, подсказала тему.
— Мне всегда тревожно среди камней, — начала разговор Тамала.
— Вздор, — ответил Владимир.
— Вовсе не вздор! Почему племена поклоняются камням? Например, изваяниям на острове Пасхи?
— Изваяния сделали люди. Я тоже преклонился бы перед Зевсом работы Фидия.
— Я не о том, — возразила Тамала. — Ты ничего не чувствуешь возле своей статуи?
— Надо ее сделать. Но мне до Фидия далеко.
— Опять не то!.. — Тамала дернула головой.
— Объясни, — попросил Владимир.
— Этот камень не давал покоя профессору Гридневу. Он его слушал. Приникал ухом и слушал.
Владимир молчал.
— А мне возле камня, — продолжала Тамала, — страшно.
— Тамала…
— Ничего ты не знаешь! Почему Гриднев искал захоронение Баир-хана?
— Почему? — спросил Владимир.
— Потому что есть легенда. А в каждой легендекрупица истины. Хочешь, расскажу о Баир-хане и его дочери?
— Рассказывай, — согласился Владимир.
— Только ты не смейся, не возражай! Легендам я верю! — строго посмотрела Тамала в лицо Владимиру и только после этих предварительных слов начала рассказывать.
В очень давние времена кочевало в степи племя аюров. Это было мирное племя, не очень большое, небогатое, и жило оно степью и от степи. Мужчины были аратами, лучниками при вождях племени, женщины вели домашний очаг, стригли овец и делали одежду из овечьей шерсти и кожи. Племя не воевало, не посылало мужчин в походы и. потому разрослось и счало народом. А когда стало народом, появились у него ханы и появились законы. И был среди них очень жестокий закон: когда умирал хан, на его похоронах убивали сто кобылиц, всех его жен и младшую незамужнюю дочь, чтобы она верно, служила ему в другой жизни.
Ханы менялись, и законы менялись, а этот кровавый закон продолжал жить. Существовал он и при Баир-хане, незаметном и ничем не славном правителе. И только после смерти хана произошло событие, которое оставило имя Баира в народной памяти и дошло до нашего времени.
Случилось невиданное — поэтому и запомнилось. Растил на старости хан единственную любимую дочь, и была она такой красоты, что солнце разгоняло тучи, чтобы поглядеть на нее, а цветы поворачивались ей вслед, когда она шла по степи. Что уж говорить о людях, о степных молодцах — наездниках, — каждый хотел бы взять ее в жены.
Но вот Баир-хан умирает. Убивают на похоронах кобылиц, жен хана. По закону надо убить его красавицу дочь. Но стражники хана, проводившие кровавую тризну, едва приблизившись к девушке, бросали мечи — не поднималась рука на человеческую, на девичью красоту.
Тогда старейшины, советники умершего Баира, стали думать, как быть. Наверно, они придумали бы смерть для ханской дочки, но тут воспротивились солнце, ветер и сама степь. Загудела вдруг, заколебалась земля, выросла посреди степи гора, раскрылась и на глазах у людей поглотила девушку.
Никто, говорит легенда, не горевал и не плакал — усмотрели в том волю плодоносящей степи. А скалу, камень, поглотивший ханскую дочь, стали считать живым и подносили ему в дар цветы и яркие лоскуты тканей — одежду для девушки.
Проходило время, проходили по степи племена и народы, было забыто место погребения Баир-хана. А легенда жила, и каждому народу хотелось, чтобы каменьпамятник принадлежал ему. Так появилось много камней, которые стали считать живыми. Им поклонялись, их украшали, и постепенно это стало обычаем.
— Теперь обычай забыт, — окончила Тамала рассказ. — А тебе смешно или не смешно, я считаю камни живыми. Может, ханская дочь в одном из этих камней, среди которых мы ходим и разговариваем. Поэтому мне боязно.
— Это уж слишком… — заметил Владимир.
Но слова прозвучали неуверенно. Кажется, подобное было с ним вчера, когда отложил инструмент после того, как не вышла коленная чашечка. Бросить работу, подумал. Не бросил. Но ему, Владимиру, возле камня было не по себе..
— Поверье о живом камне есть и в нашей степи, — заговорила Тамала. — Но хватит об этом! — тут же засмеялась она. — Как по-хакасски золотой вечер? — Учила Владимира местному языку, и Владимир, к ее удовлетворению, был способным учеником. — Как будет река, звезда?..
Болтая, они вернулись домой.
О неудаче с коленной чашечкой статуи Владимир Тамале не рассказал. Почему — сам себе не ответил бы.
На следующий день Тамала уехала.
А чашечка и на втором колене, как ни старался Владимир, получилась опять не такая.
Прошелся по коридору, посмотрел на статую издали. Были намечены плечи, ноги. Голова еще в камне. И вдруг Владимир почувствовал робость: чья это голова? Нелепый вопрос. Но, возникнув, он уже не уходил: чья?..
— Тамала! — позвал Владимир — непроизвольно, имя выплыло из подсознания. Но обращено было к статуе. Владимир не мог сказать, почему — может, в смятении, которое охватило его. — Тамала!.. — повторил он и тут же пришел в себя: что со мной?.. Вспомнил разговор на реке: профессор прислушивался к камню… На миг его потянуло — прижаться, послушать. Встряхнул головой: что это я?
Поднял резец, молоток.
— Выправлю! — нагнулся к коленной чашечке, ударил сильнее.
Сколок отслоился, но не упал — шелохнулся на чем-то упругом. Владимир поддел его ногтем, как яичную скорлупу, потянул к себе. Обнажилась человеческая живая кожа.
Секунду Владимир глядел на смуглое пятнышко, перевел взгляд на голову статуи. Ему захотелось встать и уйти из галереи.
Он не ушел. Все последующие дни он удар за ударом снимал камень с чего-то непостижимого, но живого.
А когда закончил работу — оставалось только открепить ступни статуи от каменного подстава, — перед ним оказалась девушка: прекрасная, холодная, но живая.
Все в ней было прекрасным: руки, плечи, шея, одеяние из упругого шелка. Веки, казалось, случайно закрытые, — теплые, вот-вот раскроются, и это больше всего поразило Владимира. Тело холодное, твердое, не чувствовалось дыхания, биения сердца, но веки — теплее, вот-вот раскроются. Может быть, у нее глубокий сон? Разбудить ее?..
— Кто ты? — спросил негромко Владимир.
В ответ — молчание.
— Отзовись!
Наверно, спрашивать было не время.
Жил Владимир здесь же, в стеклянной клетке: стол, два табурета, кровать в углу. Обедал в другой половине дома с молчаливой хозяйкой, матерью Тамалы. Других знакомств у него в поселке не было. Вересный не отлучался из городка — до затмения оставались считанные часы. Тамала приедет после затмения, ей интересно взглянуть на солнце через астрономическую трубу. В последний приезд она предлагала Владимиру ехать с ней: «Поглядим — вместе». Владимир отказался из-за работы над статуей. Тамала закоптила ему стекло и уехала. Владимиру не с кем было поговорить. Даже если бы он захотел поговорить — никто из астрономов не оторвался бы от работы, момента, которого ученые ждут годами.
Владимир был предоставлен себе.
Статуя лицом стояла к двери. Дверь Владимир не закрывал ни днем ни ночью. Четыре ступени из галереи вели в сад. Ступени были пологими, Владимир перешагивал их через одну.
Девушка спала. Камень, от которого ее освободил Владимир, не вынесен из галереи — Владимир собрал его у ног статуи в груду. Камень надо будет исследовать. Не это, однако, заботит его сейчас. Владимир полон тревоги и ожидания. Статуя проснется. Не будет же она вечно спящей!
Но день проходит. Прошел. Село солнце. Владимир прилег на кровать. Не спит — прислушивается. Поселок замер, смолкли собаки. Где-то поухал филин и улетел, кажется, за реку.
Часы на столе, но Владимир не решается подойти к ним, посмотреть время. Он ждет. Как это будет, когда статуя оживет? И что потом — завтра?..
За стеклами в саду ветер. Шумит листва. Время тянется, тянется. Подкрался сон.
Был он недолгим. Разбудил Владимира звук шагов, скрип половицы. Владимир поднял голову. Статуя шла к двери. Подошла к порогу. Четыре шага по ступенькам — и дальше она в саду. Владимир поднялся и пошел вслед.
Девушка стояла среди кустов смородины. Владимир подошел к ней.
— Почему все не так? — спросила она.
— Что не так? — отозвался Владимир.
— Нет костров. Только звезды.
— Звезды были всегда, — ответил Владимир.
— А где кочевье, стан?
— Этого уже нет, — сказал Владимир.
— Куда все делось?..
— Ушло, — ответил Владимир. — Все уходит.
Девушка повернулась к нему. Глаза ее были глубокими, темными. Владимир ничего не рассмотрел в них. Может, не понял. Потом она обернулась к степи:
— Хочу туда.
Восток посветлел. Поднялся золотой горб, и, словно вытолкнутая кем-то сильным, нетерпеливым, над горизонтом взмыла луна. Обозначились горы — далекие, смутные, как облака.
— Наши горы! — воскликнула девушка. — Но где люди?
Владимир молчал.
— Боюсь… — говорит она и, не оглядываясь, уходит в дом.
Владимир делает шаг за ней, останавливается. Тоже чувствует страх. И ту же раздвоенность: что происходит? Странный, невероятный сон?..
И почему он в саду? Владимир ощущает ветер, ночную прохладу. Ветер — это хорошо, думает он, приду в себя!.. Но разговор… Возможно ли это? Владимир подставляет разгоряченное лицо ветру. Он себя загипнотизировал. Сколько дней наедине со статуей…
Наверно, час Владимир стоит в саду, стараясь убедить себя, что ничего не было — все сон. И не решается войти в галерею. Вдруг статуя ждет его?..
Все-таки он возвращается. Статуя на месте, такая же неподвижная. Владимир облегченно вздыхает.
Проходит в свой угол, ложится.
Сон к нему не идет. Да он и не спал; сердце у него холодеет: непокорный резец, пятнышко кожи под отслоившимся камнем, только что разговор в саду… — все это было! И все бред. Та же неуверенность овладевает Владимиром. Хочется встать и бежать прочь.
В это время статуя поворачивается — какая там статуя, трясет головой Владимир, — идет к нему.
Наклоняется близко к его лицу.
— Есть степь, — говорит она, — горы. Уйдем туда.
Это она говорит ему — уйдем?.. И ждет? И надо ей отвечать?..
— Как я могу уйти? — спрашивает Владимир.
— Со мной.
Наклоняется ниже — глаза в глаза:
— Ты меня освободил — ты мой. Пойдем.
— Не пойду, — говорит Владимир.
— Не хочешь?
— У меня здесь друзья, Тамала…
— Я Тамала. Ты меня называл — Тамала!..
Владимир молчит.
— Есть другая? Ты ее любишь?..
Глаза по-прежнему глядят в его глаза, завораживают — Владимир не в силах пошевелить рукой. Надо что-то ответить. Не заговоришь — превратишься в камень.
— Как ты… жила? — спрашивает Владимир.
Фраза нелепая, косноязычная. Девушка может не понять. Но она понимает.
— Я спала. В долгом сне…
Голос шелестит над Владимиром, как шорох трава там, в лощине, где стоял камень. «Увидеть тайну!..» Было солнце и небо. И звонкий девичий смех. А тайна здесь — шепчет немыслимые слова:
— Ты освободил меня, ты мой. Пойдем.
Владимир не пойдет, не пойдет!
— Не хочешь?
— Нет.
Девушка отворачивается, уходит. Опять она статуя. На тонкой подставе.
«Бред, бред…» — звучит в голове у Владимира. Может быть, он устал? Может, на него повлияла легенда, рассказанная Тамалой? Так она вот — Тамала, только что говорила ему: «Пойдем». Невероятно, не может быть!
Мысли путаются в голове у Владимира.
Просыпается он внезапно, и первый взгляд его-на небо, на солнце. Схватив закопченное стекло, мимо статуи — ночные сны — наваждение — Владимир выбежал в сад.
Все проходило так, как должно быть. Тень надвинулась на солнце, сначала отщипнув краешек диска. Потом, осмелев, заняла половину. Замолкли птицы, скот повернул с пастбищ в поселок — и вот уж вокруг сумрачно, вечер. Владимир вертел перед глазами стекло, увлеченный зрелищем. Тамала теперь смотрит в трубу, жалеет, что Владимира нет рядом.
И он жалеет. Надо было уехать с ней, не отходить от нее. Не было бы — Владимир ежится — ночного бреда.
Солнце скрылось все. Владимир опустил стеклышко.
— Прощай, — услышал он вдруг за спиной. — Не оборачивайся.
В небе и на земле стояла ночь.
— Прощай. Ты мне чужой.
За спиной прозвучали шаги, удаляясь.
Вокруг было темно.
— Тамала! — Обернулся Владимир.
Никто ему не ответил.
Яркий луч ударил в глаза; Начиналось второе утро. Зашевелились птицы. Владимир бросил стекло, кинулся в галерею. Здесь было пусто. Резцы, молотки лежали, как Владимир оставил их вчера днем. Статуи не было.
Выбежал за порог, на дорожку. Калитка была открыта. Степь — как распахнутые ворота. Человек в ней — былинка. Где ты? — Владимир оглядывал горизонт, холмы. Может, тебя унес ветер, может, ты за холмами? Тамала…
Владимир вернулся в галерею. Сел на табурет. Попытался взять себя в руки, рассуждать здраво. Он освободил девушку от тысячелетнего сна. Она в степи — в родной степи, полной цветов и солнца. И еще в степи люди — араты, охотники. И шатры: сколько людей выехало на покосы. Она встретит своих.
А может, не надо быть рассудительным?
— Тамала!.. — говорит вслух Владимир. И не может понять, кого он зовет: студентку или ту, которая была здесь и ушла.
— Тамала!
В мастерской пусто.
Пусто вокруг.
— Увидеть тайну!
— Тайна — все время тайна…
— Ты увидишь ее сейчас!
Они шли по бесконечным увалам. Сглаженные ветрами холмы поднимались перед ними и опадали. Владимир представил, как неуютно здесь бывает зимой. Но сейчас хакасская степь полна зелени и цветов. Берег Оны далеко позади. Там лагерь исследователей, приехавших наблюдать солнечное затмение. Там и отец Тамалы, проводник экспедиции.
А Владимир, Тамала идут по степи, и Владимир спрашивает:
— Скоро?
— Еще немного.
Владимир не астроном. Владимир скульптор. Попал в экспедицию случайно, его утащил с собой Вересный, друг и вечный искатель. «Поедем, проветришься, — предложил он Владимиру. — В мастерской ты сам превратишься в камень». Проветриться стоило. Но Саяны, Хакасия — это же на краю света! «Пусть себе, — убеждал Вересный, — зато новые края, новые горизонты. Найдешь что-нибудь интересное». Интересного у Владимира было и так достаточно; скульптуры к арке в честь очередной летней олимпиады,» памятник» Кибальчичу. Но Вересный — друг детства: родились в один год, жили на одной улице. «Сколько продлится экспедиция?» — спросил Владимир. «Три недели, месяц, — ответил Вересный. — Да брось ты подсчитывать!» Убедил, Владимир дал согласие. В смету он не вошел, ехал на сдои собственные, поэтому начальник экспедиции не возражал: пусть едет.
И вот они с Тамалой в степи, холмы, как волны, поднимаются перед ними и опадают. Степь кажется бесконечной. Ветер ходит над ней, звенит в ушах, когда Тамала, Владимир сбегают с холма. И звенят жаворонки — их песня не прекращается ни на минуту. Вниз с холма и опять вверх. Немножко кружится голова, и кажется, степь качает Владимира и Тамалу.
Владимир порядком набил ноги, но Тамала не дает ему отдыха:
— Нам еще вернуться до темноты!
Владимир едва ковыляет за ней, готовый разругаться, рухнуть в траву, как вдруг с невысокого гребня Тамала показывает рукой:
— Гляди!
Лощина, округлая, как дно питьевого ковша, зеленая с синевой под ярким июньским небом. В центре, в самой низинке, неожиданная и, кажется, здесь ненужная серая глыба.
— Камень?.. — спрашивает Владимир.
— Не простой камень. — Тамала увлекает его с холма. — Живой!
Они подходят к камню. Высотой в человеческий рост, он стоит отвесно, чуть углубившись в землю. Кто его здесь поставил?.. Не базальт, не мрамор, оглядывает его Владимир. И не гранит.
— Живой, — повторяет Тамала.
Владимир, не отрываясь от камня, усмехается чуть заметно.
— Профессор Гриднев сказал — живой, — настаивает Тамала.
— Что за профессор?
— Из Москвы. Осматривал камень два года тому назад. Я был здесь, отец был, профессор сказал: здесь тайна.
Владимир все еще оглядывает глыбу, пробует на звук ногтем. Камень звенит.
— Еще говорил профессор, что камню тысяча лет. Удивлялся, почему его не опрокинуло ветром, не занесло — знаешь, какие здесь бури? Камень высвобождается от наносов.
— Интересно. — Владимир опускается к подножью камня.
Не засыпан пылью, песком. Углубление под ним — естественное при его тяжести.
— Я знала, ты заинтересуешься, — говорит Тамала.
— Как он здесь появился?
— Ну как… Мало ли в степи памятников?
— Захоронение? — Владимир вспомнил ряды могильных камней в степи на пути экспедиции.
— Может, захоронение. Профессор искал могилу Баир-хана.
— Кто еще такой — хан?
— Есть легенда о Баир-хане и его красавице-дочери…
Владимир не слышит последних слов. Прикидывает: что можно сделать из камня? Богиню степей? Как представить себе Богиню?.. Или сделать Тамалу? Вот такой, какая она сейчас: порывистая, красивая…
Опять стучит ногтем по камню. Камень отзывается звоном.
Когда оборачивается к девушке, Тамала говорит уже о профессоре:
— Хотел увезти камень в Москву. Но заболел и умер. Может, подарить камень тебе?
Тамала степнячка, хакаска. Студентка Красноярского медицинского института. Знает свои края, любит просторы, степь. Такие натуры отличаются щедростью.
— Подарить? — спрашивает она.
— Подари! — говорит Владимир.
— Видишь? — Вересный радуется. — И у тебя находка. Скучать не будешь. Пока это Луна найдет на Солнце. Да и что тебе затмение? Две минуты зрелища… А ждать — не меньше, чем три недели. Инструменты не все доставлены.
Палаточный городок на берегу Оны еще не сложился. Груз не разобран, должна подъехать вторая группа ученых, А те, что приехали, заняты. Только у Владимира ничего нет. Кроне дружбы с Тамалой. Но дружбой не проживешь. Владимир привык к работе и теперь в общей суете, подготовке ученых к предстоящему дню затмения чувствует себя не у дел.
— Переправить камень я тебе помогу, — обещает Вересный.
— К нам, — говорит Тамала, — Видел, какая у нас веранда? — оборачивается к Владимиру: — Работай, пожадуйста!
Вересный договорился с начхозом экспедиции, с рабочими, через день камень был у Тобоевых в доме Тамалы. Тут его сгрузили, перенесли в галерею.
Галерея — конечно, звучит. Скромнее — застекленный коридор, место работы и отдыха Тамалы. В доме два входа: обычный, через который носили дрова, воду, и второй — через галерею в небольшой сад, заросший смвродиной и стелющимся ранетом.
Тамала уехала обратно в палаточный городок к отцу, а Владимир принялся разбирать инструменты.
Он вполне представлял, какой сделает статую. С поднятой головой, с откинутыми ветром волосами — Тамалу, когда она показывала ему камень: «Смотри!» Юность, степной порыв будет в статуе. И еще вдохновение. И, немножечко тайны, о которой рассказывала Тамала.
До затмения три недели, ПОТОКА, пока будут свертывать городок, пройдет не меньше недели. Времени, определяет Владимир, хватит. И уверенности, желания хватит. Владимир даже не задает вопроса, выйдет ли статуя. «Выйдет! Может, потому, что Тамала подарила ему камень? Может, от задора, от юности, ведь и ему, Владимиру, двадцать шесть лет.
Первое прикосновение резца показало, что камень податлив. Принимает нажим, не дробится под лезвием. Владимир осторожно ведет резцом. Сначала делает абрис головы, плеч, детали будет ваять потом. Как хорошо идет! Только будь внимателен, будь очень внимателен! — предупреждает себя Владимир. Нет, он не испортит работу. Залог тому — сделать радость Тамале.
Познакомились они сразу. Поселок Ташлык — небольшой. Не просто разместить в нем участников экспедиции, — пусть даже начальную группу, в задачу которой входит отыскать место для городка, поставить палатки. В сельсовете рекомендовали проводника — Балахчи Тобоева. Послали к нему домой посыльного. «Я с вами!!» — увязался за ним Владимир. Тобоева дома не оказалось. На стук вышла Тамала. Пока посыльный говорил с ней по-хакасски, Владимир разглядывал девушку. Внезапно она перешла на русский, видимо, сочувствуя Владимиру, который не понимал в разговоре ни слова:
— Отец согласится, — сказала она. — Хотя он и не совсем здоров.
— Может, не согласится? — спросил посыльный.
— Если возьмете меня с собой. Я делаю ему лекарства.
— Насчет тебя ничего не знаю, — сказал посыльный. — Сказано — позвать Балахчи.
— Вы меня возьмете с отцом? — обратилась Тамала к Владимиру.
— Я бы взял, — ответил Владимир довольно смело — девушка ему понравилась. — Но я сам в экспедиции на птичьих правах.
— Как это? — спросила Тамала.
— Я скульптор, — сказал Владимир. — К астрономии отношения не имею.
— Я тоже к делам отца отношения не имею, — ответила Тамала. — Но если меня возьмут, нас будет двое…
— Бездельников, — подсказал Владимир.
Девушка засмеялась, и Владимир понял, что угадал ее мысль.
Тамалу взяли с отцом, и так получилось, что она и Владимир постоянно бывали вместе.
Вспоминая о встрече, Владимир работает. Сколки из-под резца падают на пол, хрустят под ногами. Владимир обходит камень кругом — обрисовать плечи статуи.
— Хорошо! — Меняет резцы, молотки с более тяжелых на легкие.
Работа идет, Владимир в порыве, и пока делает плечи статуи, торс, ничего, кроме удовлетворения от работы, не чувствует. Напротив, предвкушает удовольствие от того, что Тамала будет все яснее выделяться из камня и как настоящая Тамала, живая, будет узнавать себя, удивляться, может быть, восхищаться. Владимир идет на хитрость. Пока он не будет делать лицо — до последнего приезда Тамалы: каждую неделю она обещала приезжать домой. А когда статуя будет закончена, Владимир с гордостью скажет девушке: «Это ты».
Тамала порозовеет — очень хорош у нее румянец, — всплеснет руками: «Не ожидала…» А Владимир, в свою очередь, скажет: «Дарю».
Может, все будет не так, но Владимир в порыве великодушия хочет, чтобы все было так, и за работой ему легко мечтается.
В Тамалу, признаться, Владимир влюблен. Не только в ее румянец, юность. От Тамалы исходит теплое обаяние, солнечное — Владимир рад подходящему слову. Тамала может поспорить, фыркнуть, если что не понравится. Может так просто взять за руку: «Побежали быстрей!» И они бегут по степи. Может посмеяться и погрустить о старом профессоре. Придумала красивую сказку — камень живой. Поверила в свою сказку. А Владимир верит в живую Тамалу. И статую сделает как живую. «Тамала! — говорит он, — Тамала!» — видит в камне лицо и фигуру девушки. Считает дни, когда она приедет из городка.
Тамала приехала на шестой день, когда у Владимира появились трудности. Споткнулся на коленной чашечке. Резец пошел не туда, куда вел его Владимир. Это случалось. В редком камне нет разнородностей, перепадов твердости — все это в порядке вещей. Стоит поменять угол наклона резца, сменить темп ударов, и дело выравнивалось. Так Владимир поступил и сейчас: поставил резец круче к поверхности, перешел на мелкий частый удар. Но резец упрямо повело в сторону.
Владимир бросил работу. Посидел, подумал, в чем дело. Может, он переутомился? Может, заболела рука? Ни переутомления, ни боли в руке не чувствовалось. Обошел статую. Опять взял инструмент в руки.
И опять у него не вышло. Ладно, подумал он, сделаю небольшой допуск — можно же сделать допуск!.. Но коленная чашечка получалась совсем не такая, какой он ее задумал!
Владимир был сбит с толку. В этом состоянии застала его Тамала.
— Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — Отложи инструмент и ничего сегодня не делай.
Владимир отложил инструмент. С Тамалой они пошли на Сану — речку, на которой стоит Ташлык. Сидели на берегу, разговаривали. Вечер встретили на Камнях — так назывались глыбы песчаника, останцы размытой водами кручи. Тут у них произошел разговор — обстановка, видимо, подсказала тему.
— Мне всегда тревожно среди камней, — начала разговор Тамала.
— Вздор, — ответил Владимир.
— Вовсе не вздор! Почему племена поклоняются камням? Например, изваяниям на острове Пасхи?
— Изваяния сделали люди. Я тоже преклонился бы перед Зевсом работы Фидия.
— Я не о том, — возразила Тамала. — Ты ничего не чувствуешь возле своей статуи?
— Надо ее сделать. Но мне до Фидия далеко.
— Опять не то!.. — Тамала дернула головой.
— Объясни, — попросил Владимир.
— Этот камень не давал покоя профессору Гридневу. Он его слушал. Приникал ухом и слушал.
Владимир молчал.
— А мне возле камня, — продолжала Тамала, — страшно.
— Тамала…
— Ничего ты не знаешь! Почему Гриднев искал захоронение Баир-хана?
— Почему? — спросил Владимир.
— Потому что есть легенда. А в каждой легендекрупица истины. Хочешь, расскажу о Баир-хане и его дочери?
— Рассказывай, — согласился Владимир.
— Только ты не смейся, не возражай! Легендам я верю! — строго посмотрела Тамала в лицо Владимиру и только после этих предварительных слов начала рассказывать.
В очень давние времена кочевало в степи племя аюров. Это было мирное племя, не очень большое, небогатое, и жило оно степью и от степи. Мужчины были аратами, лучниками при вождях племени, женщины вели домашний очаг, стригли овец и делали одежду из овечьей шерсти и кожи. Племя не воевало, не посылало мужчин в походы и. потому разрослось и счало народом. А когда стало народом, появились у него ханы и появились законы. И был среди них очень жестокий закон: когда умирал хан, на его похоронах убивали сто кобылиц, всех его жен и младшую незамужнюю дочь, чтобы она верно, служила ему в другой жизни.
Ханы менялись, и законы менялись, а этот кровавый закон продолжал жить. Существовал он и при Баир-хане, незаметном и ничем не славном правителе. И только после смерти хана произошло событие, которое оставило имя Баира в народной памяти и дошло до нашего времени.
Случилось невиданное — поэтому и запомнилось. Растил на старости хан единственную любимую дочь, и была она такой красоты, что солнце разгоняло тучи, чтобы поглядеть на нее, а цветы поворачивались ей вслед, когда она шла по степи. Что уж говорить о людях, о степных молодцах — наездниках, — каждый хотел бы взять ее в жены.
Но вот Баир-хан умирает. Убивают на похоронах кобылиц, жен хана. По закону надо убить его красавицу дочь. Но стражники хана, проводившие кровавую тризну, едва приблизившись к девушке, бросали мечи — не поднималась рука на человеческую, на девичью красоту.
Тогда старейшины, советники умершего Баира, стали думать, как быть. Наверно, они придумали бы смерть для ханской дочки, но тут воспротивились солнце, ветер и сама степь. Загудела вдруг, заколебалась земля, выросла посреди степи гора, раскрылась и на глазах у людей поглотила девушку.
Никто, говорит легенда, не горевал и не плакал — усмотрели в том волю плодоносящей степи. А скалу, камень, поглотивший ханскую дочь, стали считать живым и подносили ему в дар цветы и яркие лоскуты тканей — одежду для девушки.
Проходило время, проходили по степи племена и народы, было забыто место погребения Баир-хана. А легенда жила, и каждому народу хотелось, чтобы каменьпамятник принадлежал ему. Так появилось много камней, которые стали считать живыми. Им поклонялись, их украшали, и постепенно это стало обычаем.
— Теперь обычай забыт, — окончила Тамала рассказ. — А тебе смешно или не смешно, я считаю камни живыми. Может, ханская дочь в одном из этих камней, среди которых мы ходим и разговариваем. Поэтому мне боязно.
— Это уж слишком… — заметил Владимир.
Но слова прозвучали неуверенно. Кажется, подобное было с ним вчера, когда отложил инструмент после того, как не вышла коленная чашечка. Бросить работу, подумал. Не бросил. Но ему, Владимиру, возле камня было не по себе..
— Поверье о живом камне есть и в нашей степи, — заговорила Тамала. — Но хватит об этом! — тут же засмеялась она. — Как по-хакасски золотой вечер? — Учила Владимира местному языку, и Владимир, к ее удовлетворению, был способным учеником. — Как будет река, звезда?..
Болтая, они вернулись домой.
О неудаче с коленной чашечкой статуи Владимир Тамале не рассказал. Почему — сам себе не ответил бы.
На следующий день Тамала уехала.
А чашечка и на втором колене, как ни старался Владимир, получилась опять не такая.
Прошелся по коридору, посмотрел на статую издали. Были намечены плечи, ноги. Голова еще в камне. И вдруг Владимир почувствовал робость: чья это голова? Нелепый вопрос. Но, возникнув, он уже не уходил: чья?..
— Тамала! — позвал Владимир — непроизвольно, имя выплыло из подсознания. Но обращено было к статуе. Владимир не мог сказать, почему — может, в смятении, которое охватило его. — Тамала!.. — повторил он и тут же пришел в себя: что со мной?.. Вспомнил разговор на реке: профессор прислушивался к камню… На миг его потянуло — прижаться, послушать. Встряхнул головой: что это я?
Поднял резец, молоток.
— Выправлю! — нагнулся к коленной чашечке, ударил сильнее.
Сколок отслоился, но не упал — шелохнулся на чем-то упругом. Владимир поддел его ногтем, как яичную скорлупу, потянул к себе. Обнажилась человеческая живая кожа.
Секунду Владимир глядел на смуглое пятнышко, перевел взгляд на голову статуи. Ему захотелось встать и уйти из галереи.
Он не ушел. Все последующие дни он удар за ударом снимал камень с чего-то непостижимого, но живого.
А когда закончил работу — оставалось только открепить ступни статуи от каменного подстава, — перед ним оказалась девушка: прекрасная, холодная, но живая.
Все в ней было прекрасным: руки, плечи, шея, одеяние из упругого шелка. Веки, казалось, случайно закрытые, — теплые, вот-вот раскроются, и это больше всего поразило Владимира. Тело холодное, твердое, не чувствовалось дыхания, биения сердца, но веки — теплее, вот-вот раскроются. Может быть, у нее глубокий сон? Разбудить ее?..
— Кто ты? — спросил негромко Владимир.
В ответ — молчание.
— Отзовись!
Наверно, спрашивать было не время.
Жил Владимир здесь же, в стеклянной клетке: стол, два табурета, кровать в углу. Обедал в другой половине дома с молчаливой хозяйкой, матерью Тамалы. Других знакомств у него в поселке не было. Вересный не отлучался из городка — до затмения оставались считанные часы. Тамала приедет после затмения, ей интересно взглянуть на солнце через астрономическую трубу. В последний приезд она предлагала Владимиру ехать с ней: «Поглядим — вместе». Владимир отказался из-за работы над статуей. Тамала закоптила ему стекло и уехала. Владимиру не с кем было поговорить. Даже если бы он захотел поговорить — никто из астрономов не оторвался бы от работы, момента, которого ученые ждут годами.
Владимир был предоставлен себе.
Статуя лицом стояла к двери. Дверь Владимир не закрывал ни днем ни ночью. Четыре ступени из галереи вели в сад. Ступени были пологими, Владимир перешагивал их через одну.
Девушка спала. Камень, от которого ее освободил Владимир, не вынесен из галереи — Владимир собрал его у ног статуи в груду. Камень надо будет исследовать. Не это, однако, заботит его сейчас. Владимир полон тревоги и ожидания. Статуя проснется. Не будет же она вечно спящей!
Но день проходит. Прошел. Село солнце. Владимир прилег на кровать. Не спит — прислушивается. Поселок замер, смолкли собаки. Где-то поухал филин и улетел, кажется, за реку.
Часы на столе, но Владимир не решается подойти к ним, посмотреть время. Он ждет. Как это будет, когда статуя оживет? И что потом — завтра?..
За стеклами в саду ветер. Шумит листва. Время тянется, тянется. Подкрался сон.
Был он недолгим. Разбудил Владимира звук шагов, скрип половицы. Владимир поднял голову. Статуя шла к двери. Подошла к порогу. Четыре шага по ступенькам — и дальше она в саду. Владимир поднялся и пошел вслед.
Девушка стояла среди кустов смородины. Владимир подошел к ней.
— Почему все не так? — спросила она.
— Что не так? — отозвался Владимир.
— Нет костров. Только звезды.
— Звезды были всегда, — ответил Владимир.
— А где кочевье, стан?
— Этого уже нет, — сказал Владимир.
— Куда все делось?..
— Ушло, — ответил Владимир. — Все уходит.
Девушка повернулась к нему. Глаза ее были глубокими, темными. Владимир ничего не рассмотрел в них. Может, не понял. Потом она обернулась к степи:
— Хочу туда.
Восток посветлел. Поднялся золотой горб, и, словно вытолкнутая кем-то сильным, нетерпеливым, над горизонтом взмыла луна. Обозначились горы — далекие, смутные, как облака.
— Наши горы! — воскликнула девушка. — Но где люди?
Владимир молчал.
— Боюсь… — говорит она и, не оглядываясь, уходит в дом.
Владимир делает шаг за ней, останавливается. Тоже чувствует страх. И ту же раздвоенность: что происходит? Странный, невероятный сон?..
И почему он в саду? Владимир ощущает ветер, ночную прохладу. Ветер — это хорошо, думает он, приду в себя!.. Но разговор… Возможно ли это? Владимир подставляет разгоряченное лицо ветру. Он себя загипнотизировал. Сколько дней наедине со статуей…
Наверно, час Владимир стоит в саду, стараясь убедить себя, что ничего не было — все сон. И не решается войти в галерею. Вдруг статуя ждет его?..
Все-таки он возвращается. Статуя на месте, такая же неподвижная. Владимир облегченно вздыхает.
Проходит в свой угол, ложится.
Сон к нему не идет. Да он и не спал; сердце у него холодеет: непокорный резец, пятнышко кожи под отслоившимся камнем, только что разговор в саду… — все это было! И все бред. Та же неуверенность овладевает Владимиром. Хочется встать и бежать прочь.
В это время статуя поворачивается — какая там статуя, трясет головой Владимир, — идет к нему.
Наклоняется близко к его лицу.
— Есть степь, — говорит она, — горы. Уйдем туда.
Это она говорит ему — уйдем?.. И ждет? И надо ей отвечать?..
— Как я могу уйти? — спрашивает Владимир.
— Со мной.
Наклоняется ниже — глаза в глаза:
— Ты меня освободил — ты мой. Пойдем.
— Не пойду, — говорит Владимир.
— Не хочешь?
— У меня здесь друзья, Тамала…
— Я Тамала. Ты меня называл — Тамала!..
Владимир молчит.
— Есть другая? Ты ее любишь?..
Глаза по-прежнему глядят в его глаза, завораживают — Владимир не в силах пошевелить рукой. Надо что-то ответить. Не заговоришь — превратишься в камень.
— Как ты… жила? — спрашивает Владимир.
Фраза нелепая, косноязычная. Девушка может не понять. Но она понимает.
— Я спала. В долгом сне…
Голос шелестит над Владимиром, как шорох трава там, в лощине, где стоял камень. «Увидеть тайну!..» Было солнце и небо. И звонкий девичий смех. А тайна здесь — шепчет немыслимые слова:
— Ты освободил меня, ты мой. Пойдем.
Владимир не пойдет, не пойдет!
— Не хочешь?
— Нет.
Девушка отворачивается, уходит. Опять она статуя. На тонкой подставе.
«Бред, бред…» — звучит в голове у Владимира. Может быть, он устал? Может, на него повлияла легенда, рассказанная Тамалой? Так она вот — Тамала, только что говорила ему: «Пойдем». Невероятно, не может быть!
Мысли путаются в голове у Владимира.
Просыпается он внезапно, и первый взгляд его-на небо, на солнце. Схватив закопченное стекло, мимо статуи — ночные сны — наваждение — Владимир выбежал в сад.
Все проходило так, как должно быть. Тень надвинулась на солнце, сначала отщипнув краешек диска. Потом, осмелев, заняла половину. Замолкли птицы, скот повернул с пастбищ в поселок — и вот уж вокруг сумрачно, вечер. Владимир вертел перед глазами стекло, увлеченный зрелищем. Тамала теперь смотрит в трубу, жалеет, что Владимира нет рядом.
И он жалеет. Надо было уехать с ней, не отходить от нее. Не было бы — Владимир ежится — ночного бреда.
Солнце скрылось все. Владимир опустил стеклышко.
— Прощай, — услышал он вдруг за спиной. — Не оборачивайся.
В небе и на земле стояла ночь.
— Прощай. Ты мне чужой.
За спиной прозвучали шаги, удаляясь.
Вокруг было темно.
— Тамала! — Обернулся Владимир.
Никто ему не ответил.
Яркий луч ударил в глаза; Начиналось второе утро. Зашевелились птицы. Владимир бросил стекло, кинулся в галерею. Здесь было пусто. Резцы, молотки лежали, как Владимир оставил их вчера днем. Статуи не было.
Выбежал за порог, на дорожку. Калитка была открыта. Степь — как распахнутые ворота. Человек в ней — былинка. Где ты? — Владимир оглядывал горизонт, холмы. Может, тебя унес ветер, может, ты за холмами? Тамала…
Владимир вернулся в галерею. Сел на табурет. Попытался взять себя в руки, рассуждать здраво. Он освободил девушку от тысячелетнего сна. Она в степи — в родной степи, полной цветов и солнца. И еще в степи люди — араты, охотники. И шатры: сколько людей выехало на покосы. Она встретит своих.
А может, не надо быть рассудительным?
— Тамала!.. — говорит вслух Владимир. И не может понять, кого он зовет: студентку или ту, которая была здесь и ушла.
— Тамала!
В мастерской пусто.
Пусто вокруг.
КРАТКИЙ ВИЗИТ
Сторож Муханов заснул на дежурстве. А когда проснулся, его одолели угрызения совести: не мальчик, в сторожах ходит не первый год… Оглядел ток, гору зерна. Никаких нарушений не было. Но совесть продолжала мучить Муханова: признаться бригадиру или не признаваться? Решил не признаваться. А все-таки…
При этом «все-таки» Муханов застыл в оцепенении: черва площадку тока, шурша и перебирая корнями по утрамбованной почве, двигался куст. Обыкновенный куст: с листьями, с ветками — ветки на ходу покачивались и шелестели. Корневища цеплялись, нет, опирались о почву, часть из них, словно их поддувало ветром, вытягивалась вперед, опускалась на землю, часть подтягивалась, застывала на месте, и таким образом куст двигался довольно быстро: Муханов не успел разобраться, что это за чудо — куст пересек площадку и зашагал по полю.
Муханов не подумал, что это сон. Не подумал, что куст привиделся ему сгоряча, нервы у Муханова были спокойными. Но что куст живой — это пришло в голову Муханову прежде всего, настолько поразило сторожа, что он только мог глядеть не куст и глядел, пока тот пересекал поле и чуть позже, спустившись в ложок, исчез. Точным крестьянским взглядом Муханов приметил все: цвет куста — зеленый, рост — метр с небольшим, быстроту передвижения — поднажав, куст можно было догнать крупным шагом.
Так было отмечено первое появление дриоканесов. Название мудреное, латинское, данное позже учеными. «Дрио» обозначает «дерево», «канес» — «собаки». Все вместе переводится: Деревья из созвездия Гончих Псов.
При этом «все-таки» Муханов застыл в оцепенении: черва площадку тока, шурша и перебирая корнями по утрамбованной почве, двигался куст. Обыкновенный куст: с листьями, с ветками — ветки на ходу покачивались и шелестели. Корневища цеплялись, нет, опирались о почву, часть из них, словно их поддувало ветром, вытягивалась вперед, опускалась на землю, часть подтягивалась, застывала на месте, и таким образом куст двигался довольно быстро: Муханов не успел разобраться, что это за чудо — куст пересек площадку и зашагал по полю.
Муханов не подумал, что это сон. Не подумал, что куст привиделся ему сгоряча, нервы у Муханова были спокойными. Но что куст живой — это пришло в голову Муханову прежде всего, настолько поразило сторожа, что он только мог глядеть не куст и глядел, пока тот пересекал поле и чуть позже, спустившись в ложок, исчез. Точным крестьянским взглядом Муханов приметил все: цвет куста — зеленый, рост — метр с небольшим, быстроту передвижения — поднажав, куст можно было догнать крупным шагом.
Так было отмечено первое появление дриоканесов. Название мудреное, латинское, данное позже учеными. «Дрио» обозначает «дерево», «канес» — «собаки». Все вместе переводится: Деревья из созвездия Гончих Псов.