Грей Аласдер. Бедные-несчастные

   — Если это интересно миссис Парринг и если она позволит мне дополнить кофе сигарой — начинайте, мне-то интересно.
   Разумеется, я обоим ответила «да». Мистер А. предложил доктору X. свою сигарочницу; тот поблагодарил его, выбрал сигару, понюхал, сказал, что она великолепна, откусил кончик, зажег ее и начисто о ней забыл, потому что стал рассказывать очень интересные вещи.
   — Сегодня утром за завтраком миссис Парринг говорила о том, насколько лучше наш мир теперь, чем в недоброе старое время. Да, это так — но почему? А потому, что англосаксонская раса, к которой принадлежим и она, и я, и мистер Астли, получила в мире главенство, а эту расу составляют умнейшие, добрейшие, глубже всех верующие в Христа, самые предприимчивые, трудолюбивые, свободные и демократичные люди, какие когда-либо жили. Конечно, мы не должны превозноситься из-за наших высоких достоинств. Это устроил Господь, дав нам мозг большего размера, чем кому-либо еще, из-за чего нам легче укрощать наши дурные животные инстинкты. Это означает, что в сравнении с китайцами, индусами, неграми и индейцами — и даже в сравнении с латинами и семитами — мы как учителя среди играющих детей, которые не хотят понять, что учатся в школе. Но почему учить их — наш долг? Я объясню почему.
   Когда дети или инфантильные люди остаются сами по себе, сильнейшие берут верх над слабыми и обижают их. В Китае судебная пытка считается невинным развлечением. Индийских вдов сжигают живьем подле трупов их мужей. Негры поедают друг друга. Арабы и евреи делают неудобосказуемые вещи с половыми органами своих детей. Словоохотливые французы питают слабость к кровавым революциям, беспечные итальянцы вступают в преступные тайные общества, и мы все знаем, что такое испанская инквизиция. Даже немцы, которые ближе всех к нам по происхождению, чересчур увлекаются оркестровой музыкой, полной животной жестокости, и дуэлями на шпагах. Бог создал англосаксонскую расу, чтобы обуздать все это, и мы обуздаем.
   Но мы не можем усовершенствовать весь род человеческий разом. Свирепым правителям низших рас ненавистна мысль о том, что мы придем им на смену; поэтому, чтобы научить их уму-разуму, нам необходимо их одолеть. С нашими винтовками, пулеметами, одетыми в броню боевыми кораблями и железной дисциплиной мы одолеваем их всегда и везде, но это требует времени. Двигаясь вширь со своего маленького острова, англосаксы чуть больше чем за два столетия покорили четверть земного шара. Но к западу от Атлантики начинает разворачиваться и набирать силу новая, более крупная англосаксонская нация
   — Соединенные Штаты! Кто может сомневаться, что к концу двадцатого века Соединенные Штаты будут владычествовать над остальной частью планеты? Вы сомневаетесь в этом,
   Астли?
   — Ваше предсказание может сбыться, — ответил мистер А. осторожно, — если подчиненные народы ничему от нас не научатся. Но японцы кажутся мне толковыми учениками, а промышленная мощь Германии уже вот-вот превзойдет британскую.
   — С пруссаками вы сами разберетесь, а япошек уме оставьте нам — в нашей школе ученики никогда не превратятся в учителей, потому что череп у них меньшего размера. Да, я согласен, немецкий мозг сравним по объему с вашим или моим, но ему недостает гибкости. А клоню я, миссис Парринг, вот к чему. Сто лет борьбы пройдут до того времени, когда мир будет окончательно цивилизован, но эту борьбу не следует считать захватнической войной. Когда британцы покоряют Египет, когда Штаты идут в Мексику или на Кубу, они имеют целью воспитать и цивилизовать коренных жителей, а не обездолить их. Да, может потребоваться сто лет, чтобы англосаксонская полиция навела порядок в мире головорезов, но мы этого добьемся. К двухтысячному году китайский изготовитель фарфора, индийский искатель жемчуга, персидский ковровщик, еврейский портной, итальянский оперный певец и так далее — все они наконец смогут заниматься своим делом в мире и благоденствии, ибо англосаксонский закон позволит кротким унаследовать землю.
   Наступила долгая пауза, во время которой доктор X. пытливо взглядывал то на меня, то на мистера Астли — главным образом на мистера Астли, который наконец произнес:
   — А…
   Доктор X. резко сказал:
   — Так вы не согласны с моим предсказанием, сэр?
   — Согласен, если это доставит удовольствие миссис Парринг.
   Оба умных мужчины внимательно посмотрели на меня. Меня вдруг бросило в жар, и по ладоням я почувствовала, что краснею. Я сказала, преодолевая смущение:
   — Меня кое-что удивило в ваших словах, доктор Хукер. Вы сказали, что мозговитым людям легче укрощать свои дурные животные инстинкты. Я много видела животных и много с ними играла, но не почувствовала в них ничего дурного. Конечно, сука со сломанной лапой рычала и щелкала зубами, пока я накладывала ей шину, но только потому, что ей было больно. Когда ей стало лучше, она признала во мне друга. Много ли на свете дурных животных?
   — На свете НЕТ дурных животных, — ответил Хукер сердечно, — и вы правы, указывая мне на мою ошибку. Позвольте мне выразить свою мысль иначе. Человек состоит как бы из двух существ — высшего и низшего. Высшее существо любит все чистое и красивое, низшее — все грязное и уродливое. Вы прекрасно воспитанная молодая леди, так что вы лишены низких побуждений. Вы получили англосаксонское образование, приличествующее вашему сословию и полу, которое избавило вас от унижающего зрелища людской грязи и нищеты. Вы жили в Британии, где прекрасно организованная полиция ограждает от преступников, безработных и прочих грязных, неисправимых элементов места, где живут благородные англосаксонские натуры. Я слышал, что в Британии низшие классы состоят в основном из ирландцев.
   Я сказала возмущенно:
   — Я повидала мир, доктор Хукер. Когда я поправлялась после катастрофы, опекун взял меня в кругосветное путешествие. Я встречала всяких людей —у некоторых были рваные ботинки, латаная одежда и несвежее белье, в точности как у тех бедняков в «Панче», над которыми мы смеемся. Но никто из них не был таким чудовищем, как вы говорите.
   — Вы были в Китае или Африке?
   — Кое-где была. Например, в Египте — в Каире.
   — Вы видели там феллахов, которые клянчат бакшиш?
   — Смените тему, Хукер! — вмешался мистер Астли, но я не позволила это сделать. Я сказала:
   — Когда мы с Богом вышли из отеля, чтобы посмотреть пирамиды, нас окружила толпа. Некоторые кричали что-то вроде «ааа-иии, ааа-иии», но я не видела, кто кричит. Что такое бакшиш, доктор Хукер? Тогда я не стала расспрашивать.
   — Если завтра в Александрии вы сойдете со мной на берег, я покажу вам, что это такое, за пятнадцать минут, если не меньше. Зрелище поразит вас, но и послужит вашему образованию. Увидев то, что я покажу, вы поймете три вещи: природную греховность человеческого животного, не облагороженного искуплением; почему Христос умер за наши грехи: и почему Бог избрал англосаксонскую расу, чтобы очистить мир огнем и мечом.
   — Вы не сдержали слова, Хукер, — сказал мистер Астли холодно. — Вы нарушили обещание.
   — Сожалею об этом и все же радуюсь этому, Астли!-воскликнул доктор X. (я в жизни не видела столь взволнованного мужчины, если не считать Свечки, когда он делал мне предложение, и Парня, когда он выиграл в рулетку). — Речи миссис Парринг показывают, что она оправилась от самых худших последствий железнодорожной катастрофы. Хоть она и не обрела памяти о прежней жизни, в ее разговорах сквозит ум столь же ясный и логический, как ваш и мой, но если мы не дадим ей сведений, которых она жаждет, ее ум останется умом смышленого ребенка. Вы, англичане, предпочитаете держать ваших женщин именно в таком состоянии, но мы на нашем американском западе хотим, чтобы женщины стояли с нами вровень. Принимаете ли вы, миссис Парринг, мое приглашение посмотреть Александрию с изнанки? Может быть, вы и мужа вашего уговорите присоединиться.
   — Присоединится мой бедняга к нам или нет, я принимаю приглашение, — ответила я, сама пугаясь собственного волнения.
   — И вы с нами, Астли, — сказал доктор X. — Предоставим нашей очаровательной спутнице совместный англо-американский эскорт.
   Мистер А. выпустил задумчивую струйку дыма, пожал плечами и сказал:
   — Быть посему.
   Я тотчас же вышла из-за стола. Мне нужно было в тишине обдумать все новые странные вещи, которые я услышала. Может быть, всему виной моя треснутая башка, но с той минуты, как доктор X. объяснил мне, что англосаксы излечат мир от всех изъянов огнем и мечом, я чувствую себя менее счастливой. До сих пор мне казалось, что все, кого я встречаю, — одна дружная семья, даже когда кому-то больно и он ведет себя как наша кусачая сука. Почему ты не научил меня политике, Бог?
   На этом месте голос Бакстера прервался, и я увидел, что он пытается совладать с сильнейшим волнением.
   — Прочти сам следующие шесть страниц, — сказал он внезапно и протянул их мне. Представляю их здесь в том же виде, в каком тогда получил.
   Они воспроизведены фотографическим способом, который в точности передает пятна от слез, но не показывает, с какой силой давило перо на бумагу, во многих местах ее прорывая.
   — Катастрофический возврат к пройденной ступени развития с быстрым исцелением в конце, — сказал я. — Что означают эти каракули, Бакстер? На — ну возьми же их назад. Только ты и можешь их расшифровать.
   Бакстер вздохнул и ровно, без дрожи в голосе прочел:
   «Нет нет нет нет нет нет нет нет нет, помогите слепому младенцу, бедная девочка помогите помогите обоим, попраны нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет, нет где моя дочь, нет помощи слепым младенцам бедным девочкам я рада что укусила мистера Астли».
   Бакстер положил письмо, вынул носовой платок, сложил в несколько раз (все платки у него были в четверть простыни) и зарылся в него лицом. На мгновение я испугался, что он хочет себя задушить, но затем по сдавленным взрывчатым звукам я понял, что он использует платок для поглощения секрета экзокринных желез. Когда он отнял его от глаз, они необычно блестели.
   — А дальше? — спросил я, сгорая от нетерпения. — Что дальше? Следующая запись что-нибудь разъясняет?
   — Нет, но из дальнейшего все становится понятно. Оставшиеся записи сделаны спустя недели или даже месяцы после ее романа с Гарри Астли…
   — РОМАНА! — вскричал я.
   — Успокойся, Свичнет. С ее стороны это было чисто платоническое увлечение. И оно помогло ее умственному развитию, что видно по почерку, который внезапно становится убористым, прямым и ровным; по написанию слов, которое стремительно приближается к словарным нормам; по разграничивающим записи прямым горизонтальным линиям, которые пришли на смену легкомысленным звездочкам. Но ярче всего ее взросление проявляется в содержании записок.
   Тут и духовные прозрения восточного мудреца, и аналитическая острота
   Дэвида Юма и Адама Смита.
   Слушай же!

16. Александрия — Гибралтар: горькая мудрость Астли

   Долгие недели меня мучили мысли. Единственным развлечением были споры с Гарри Астли. Он говорит, что я обрету покой, лишь если заключу в объятия его горькую мудрость — и его самого. Я не желаю ни того, ни другого —разве что в яростной схватке. Он говорит, что сильные всегда будут попирать беззащитных, потому что в этом источник их силы. Я отвечаю, что если это верно, то мы должны перестать так жить. Он дал мне книги, где, по его словам, доказано, что это невозможно: «Опыт о законе народонаселения» Мальтуса, «Происхождение видов» Дарвина и «Мученичество человека» Уинвуда Рида. От них у меня болит голова. Сегодня, когда я перевязывала ему руку, он сказал, что год назад овдовел, а потом спросил:
   — Ведь вы с Паррингом не состоите в законном браке, правда?
   — Как это вы догадались, мистер Астли?
   — Прошу вас, зовите меня Гарри.
   Его рука почти зажила, хотя большой палец еще плохо двигается — мои зубы оставили круглый шрам у его основания, где они едва не сомкнулись. Он задумчиво сказал:
   — Эта отметина у меня навсегда.
   — Боюсь, что так, Гарри.
   — Могу я считать ее обручальным кольцом? Пойдете ли вы за меня замуж:?
   — Нет, Гарри. Я помолвлена с другим.
   Он спросил, кто мой жених, и я рассказала ему про Свечку. Когда повязка была готова, он сказал, что знаком со многими знатными дамами, включая герцогиню Сазерлендскую и принцессу Луизу Коннотскую, но не встречал большей аристократки, чем я.
   Доктор Хукер сошел с корабля в Марокко, не попрощавшись и не забрав свой Новый Завет. Он дал мне эту книгу, чтобы я обрела покой во Христе, но не вышло. Христос был так же сокрушен всеобщей жестокостью и безразличием, как я. Он тоже с ужасом обнаружил, что в одиночку должен сделать людей лучше, чем они есть. Правда, у него было передо мной преимущество — он мог совершать чудеса. Я спросила доктора Хукера, как бы поступил Христос с моей голодной дочкой и слепым младенцем.
   — Христос возвращал слепым зрение, — ответил бедный доктор Хукер, которому явно было не по себе.
   — Что бы он для них сделал, если бы НЕ мог вернуть им зрение? — спросила я.
   — Прошел бы мимо, как дурная самарянка?
   Я думаю, именно поэтому он сегодня покинул «Нежнейшую любовь». Он не хочет жить, как Христос, но в отличие от Гарри Астли не решается об этом заявить.
   Астли, Хукер, Парень — все несчастны из-за одного надтреснутого колокольчика-Белл. Беда с Паррингом случилась после того, как я вернулась из Александрии. Я бросилась к нему в каюту и давай давай давай давай парила и парила и парила его, наконец он взмолился, чтобы я перестала, сказал, что больше нет сил, но я заставила его дать больше — только так я могла прогнать мысли об увиденном. Я измочалила его парьбой, измочалилась сама, а потом мысли все-таки вернулись. Я предавалась им дни напролет, не говоря ему ни слова. Вчера вечером глупышка расплакался, стал просить прощения.
   — За что? — спросила я. Похоже, он не поверил тому, что мои слезы и черные мысли вызваны видом нищих в Александрии, и решил, что причина — он сам, толкнувший меня на проституцию в Германии. Я рассмеялась и сказала, что ничего подобного и в помине не было, что деньги были его собственные, я взяла их у него, когда он заснул в ночь после выигрыша. Поначалу он не верил, потом надулся и долго повторял: «МОИ деньги! МОИ деньги!» Я попыталась утешить его новой парьбой, но с криком «НЕ ПОКОРЮСЬ!» он вывернулся и лег спиной ко мне, ногами на подушку. И всю ночь я то и дело слышала бормотанье, исходившее от изножья кровати: «МОИ деньги. МОИ деньги».
   Гарри злой, ему нравится, что люди жестоко поступают и жестоко страдают, и он хочет убедить меня в том, что зло необходимо. Если он своего добьется, я тоже стану злая. Я его слушаю, потому что мне надо знать все, что знает он. Он такой же искренний, как Бог, и рассказывает вещи, которых Бог никогда не рассказывал, — все это я должна изменить, поэтому записываю для памяти.
   ЖЕНСКАЯ ПРA3ДНОСТЬ. Наполеон считал женщину наградой и отдыхом воина. В Англии жена — это публичное украшение и частный увеселительный сад богатого землевладельца, промышленника или профессора. Ей заказаны радости материнства, ибо после тяжких родов ее потомство ласкают и воспитывают служанки. Считается, что животное удовольствие грудного вскармливания унижает ее достоинство, что сам половой акт унижает ее достоинство, — и при всем том она такое же никчемное, несвободное и несчастное существо, как одалиска в турецком гареме. Если умной женщине из этого сословия не достанется сверх обычного чуткий муж, ее жизнь может стать такой же тяжкой, как жизнь ланкаширских ткачих, медленно гибнущих от удушья. Вот почему вы должны выйти за меня, Белла. Вы будете моей рабыней только номинально, но не на деле.
   ВОСПИТАНИЕ. Беднейшие из детей учатся у собственных родителей попрошайничать, лгать и воровать — иначе им не выжить. Состоятельные родители втолковывают детям, что нельзя лгать, красть и убивать, что праздность и азартная игра — пороки. Затем они посылают детей в школы, где те жестоко страдают, если не умеют скрывать свои мысли и чувства, где их учат восхищаться убийцами и грабителями вроде Ахилла, Улисса, Вильгельма Завоевателя и Генриха Восьмого. Тем самым их готовят к жизни в стране, гдебогатые люди протаскивают через парламент законы, лишающие бедных их жилищ и средств к существованию, где незаработанный доход можно увеличить азартной игрой на бирже, где тот, кто больше всех имеет, меньше всех работает и развлекается охотой, скачками и втягиванием своей страны в войну. Мир представляется вам ужасным, Белла, потому что вы не извращены ему под стать должным воспитанием.
   СОРТА ЛЮДЕЙ. Люди делятся на два сорта. Счастливей всех те невинные, кто считает каждое явление и каждого человека в основе своей хорошим. Так думает большинство детей, и так думали вы, пока Хукер, вопреки моему противодействию, вас не просветил. Второй и самый многочисленный сорт составляют легкомысленные оптимисты — люди, способные на умственный трюк, позволяющий им не испытывать неудобств при виде голода и несчастий. Они полагают, что обездоленные заслужили свои беды, или что нация, к которой принадлежат они сами, лечит, а не причиняет эти страдания, или что Бог, Природа, История в один прекрасный день сделают все как надо. К этому сорту принадлежит доктор Хукер, и я рад, что его риторика не заслонила от ваших глаз факты. К третьему, самому редкому сорту относятся те, кто понимает, что человеческая жизнь есть по сути своей тяжкая болезнь, которую может излечить только смерть. Нам хватает сил жить сознательно среди живущих слепо. Мы — циники.
   —Должен быть и четвертый сорт, — перебила я, — потому что я больше не невинное дитя и меня одинаково не устраивает то, что говорит доктор Хукер, и то, что говорите вы.
   — Вы ищете путь, которого не существует.
   — Уж лучше я буду искать до конца своих дней, чем стану глупым ребенком или эгоисткой — неважно, оптимистического или цинического толка, — сказала я. — И мужа своего я тоже отправлю на поиски.
   — Нелегко ему с вами придется.
   ИСТОРИЯ. Крупные нации создаются в результате успешных грабительских походов, и поскольку история большей частью пишется сторонниками завоевателей, она обычно утверждает, что ограбленным стало от их потерь только лучше и что они должны быть за них благодарны. Грабеж: случается и внутри страны. Король Генрих Восьмой ограбил английские монастыри, которые одни в ту эпоху открывали больницы и школы, давали приют бездомным. Английские историки признают, что король Генрих был жадным, вспыльчивым и жестоким, но говорят, что при этом он сделал массу добра. Они принадлежат к сословию, которое обогатилось за счет церковных земель.
   ВЫГОДЫ ВОЙНЫ. Своими преимуществами индустриальной нации Британия обязана Бонапарту. Чтобы сражаться с ним по всей Европе, правительство установило высокие налоги, обременявшие главным образом бедных, и большую часть этих денег истратило на постоянно пополняемые запасы обмундирования и обуви, на пушки и боевые суда. Строились разнообразные фабрики и заводы. Множество здоровых мужчин воевало за границей, но благодаря новым машинам фабриканты научились обходиться дешевым женским и детским трудом. Это настолько взвинтило доходы, что мы стали строить поезда, броненосцы и создали обширную новую империю. Мы перед Бони в огромном долгу.
   БЕЗРАБОТИЦА. Наполеоновские войны, закончившись, оставили по себе так много голодных и безработных, что для обсуждения вопроса собрался парламентский комитет — правительство боялось революции. Фабрикант-социалист Роберт Оуэн предложил, чтобы все фирмы и предприятия, доход которых превысил пять процентов, тратили излишки на питание, жилье и школы для семей своих рабочих, вместо того чтобы использовать их для борьбы с конкурентами. Мальтузианцы, однако, доказали, что чем лучше бедняки питаются, тем быстрее они плодятся. Нищета, голод и болезни могут побудить кого-нибудь украсть из пекарни булку или возмечтать о революции, но они же делают революцию менее вероятной, лишая неимущих телесных сил и сокращая их численность вследствие высокой детской смертности. Не вздрагивайте, Белл. В чем Британия нуждалась — и что получила! — это солдатские казармы возле каждого промышленного города, сильная полиция, громадные новые тюрьмы; а также приюты для бедняков, где детей отделяют от родителей, а жен от мужей, — места, сознательно сделанные столь жуткими, что всякий, кто сохранил хоть каплю уважения к себе, лучше потратит последние пенсы на дешевый джин и замерзнет в канаве, чем пойдет в приют. Вот как мы устроили жизнь богатейшей промышленной державы мира, и работает это прекрасно.
   СВОБОДА. Я уверен, что понятие свободы появилось не раньше, чем выдумали рабство. Древние греки перепробовали все формы правления — монархию, аристократию, плутократию, демократию — и яростно спорили, какая система дает людям больше свободы, но при каждой из них держали рабов. Так же вели себя и деятели Римской республики. И гордые сквайры, основавшие США. Да, единственное верное определение свободы — отсутствие рабства. Вы могли слышать это в известной песне:
   Правь, Британия! Правь в просторе морском!
   Никогда, никогда, никогда британец не будет рабом!
   В дни доброй королевы Бесс мы, англичане, были так возмущены жестокостью, с которой испанцы порабощали американских индейцев, что грабили их корабли с сокровищами невзирая на то, находились мы с ними в состоянии войны или нет. В 1562 году сэр Джон Хокинс (который впоследствии стал казначеем флота и героем битвы с Армадой) положил начало британской работорговле, отобрав у португальцев в Африке негров-рабов и продав их испанцам в Новый Свет. Парламент ввел за подобную торговлю уголовное наказание в 1811 году.
   — Очень хорошо! — обрадовалась я. — А теперь и американцы запретили рабство.
   —Да. Оно приносило доход только плантаторам-южанам. Современному промышленнику дешевле нанимать людей на дни или недели: когда нужда в них отпадает, они свободны клянчить работу у других хозяев. Когда много свободных людей ходит и клянчит работу, хозяева могут свободно понижать жалованье.
   СВОБОДА ТОРГОВЛИ. Да, наш парламент понимает свободу как возможность для нас повсюду покупать подешевле и продавать подороже, используя наши армию и флот. Мы режем голодающие страны на части, как плотник пилит доску. Слушайте теперь внимательно, Белл.
   Индийские ткачи выделывали лучшие в мире полотно и муслин, и только британские купцы могли свободно ими торговать — французы попытались было, так мы их выдворили из Индии. Потом британцы научились ткать более дешевое полотно на своих собственных фабриках с помощью станков, так что теперь нам нужны были индийский хлопок-сырец и ангорская шерсть, и мы стали препятствовать другим странам покупать индийские ткани. Через некоторое время один из губернаторов, которых мы посылаем в Индию, докладывал, что равнины близ Дакки усеяны костями ткачей.
   Знаете ли вы, что восемь из каждых десяти ирландцев питались картофелем? Это были крестьяне, чья бедная земля почти ничего больше не рождала, а деньги, которые они выручали за прочие культуры, шли на арендные платежи землевладельцам. Те произошли от английских завоевателей, поэтому плодородные земли, где можно было выращивать злаки, принадлежали им. Тридцать пять лет назад внезапная болезнь уничтожила урожай картофеля, и крестьяне начали голодать. В голодные времена люди, обладающие большими запасами продовольствия, норовят вывезти его из страны, потому что голодающие слишком бедны, чтобы платить за него хорошую цену. Британский парламент обсуждал предложение закрыть ирландские порты до тех пор, пока ирландское зерно не будет съедено самими ирландцами. Предложение отклонили — оно шло вразрез со свободой торговли. Вместо этого мы послали солдат, чтобы они обеспечили беспрепятственную доставку зерна на корабли. Почти миллион человек умерли голодной смертью; полтора миллиона уехали из страны. Те, кто оказался в Британии, соглашались работать за такое низкое жалованье, что британским рабочим можно было теперь платить меньше, и доходы промышленников выросли как никогда. Вам пора идти на корму.
   Он знает, что, когда я не в силах больше терпеть, я бегу на корму и перегибаюсь через борт, чтобы ветер уносил в море мои вопли и рыдания. Но на этот раз я сурово на него взглянула и спросила, голосовал бы он или нет против закрытия портов, если бы был в парламенте. Я не укусила бы его, если бы он ответил «да», — просто плюнула бы ему в лицо. Но он тихо сказал:
   —Я не осмелился бы голосовать против, если бы знал, что потом мне придется иметь дело с вами, Белл.
   Я чуть было не назвала его бесом-хитрюгой, но опомнилась — вышло бы похоже на разговоры Парня. Я сглотнула слюну и ушла.
   ИМПЕРИЯ. Во всяком густонаселенном месте Земли неизбежно возникала империя — Персия, Греция, Италия, Монголия, Аравия, Дания, Испания и Франция шли по очереди, сменяя друг друга. Наименее воинственной, но самой крупной и долговечной империей была китайская. Мы уничтожили ее двадцать пять лет назад, потому что ее правители не позволяли нам продавать там опиум. Британская империя росла очень быстро, но не исключено, что через два или три столетия полуголые потомки Дизраэли и Гладстона будут нырять в Темзу с опор разрушенного Лондонского моста за монетками, которые забавы ради будут бросать туда туристы из Тибета.