Страница:
Грэм Грин
Выигрыш
Дорогой брат!
Вот уже четверть столетия мы связаны дружбой и общими делами, поэтому, не испрашивая твоего разрешения, я посвящаю тебе это не очень серьезное, легкомысленное творение. Прочитав эту небольшую повесть, ты, конечно же, в отличие от критиков, не будешь отождествлять меня с ее героем. Мне также нет нужды объяснять тебе, что повесть не преследовала цели поощрять прелюбодеяние, ношение исключительно верхней части пижамы или регистрацию браков в мэрии. Книга также не имела цели отбить охоту играть на деньги.
С любовью и благодарностью,
Грэм ГРИН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
– Мне кажется, что эта небольшая, позеленевшая от времени статуя человека в парике верхом на лошади – одна из самых знаменитых достопримечательностей во всем мире.
Я сказал Кэри:
– Видишь, как блестит у лошади правое колено? К нему, вероятно, очень часто притрагивались, как к ступне Святого Петра в Риме.
Она нежно и старательно, будто полируя, потерла это колено.
– Разве ты веришь в приметы? – спросил я.
– Да.
– А вот я – не верю.
– Я верю во все приметы. Я никогда не прохожу под лестницей. Я бросаю соль через правое плечо. Стараюсь не наступать на щели между плитами тротуара. Милый, ты связываешь судьбу с самой суеверной женщиной на свете. Многие люди несчастливы. А мы – счастливые. И я не хочу ни на гран рисковать своим счастьем.
– Ты так старательно потерла это колено, что нас обязательно ждет удача за столом рулетки.
– Не о такой удаче я просила, – ответила она.
Я сказал Кэри:
– Видишь, как блестит у лошади правое колено? К нему, вероятно, очень часто притрагивались, как к ступне Святого Петра в Риме.
Она нежно и старательно, будто полируя, потерла это колено.
– Разве ты веришь в приметы? – спросил я.
– Да.
– А вот я – не верю.
– Я верю во все приметы. Я никогда не прохожу под лестницей. Я бросаю соль через правое плечо. Стараюсь не наступать на щели между плитами тротуара. Милый, ты связываешь судьбу с самой суеверной женщиной на свете. Многие люди несчастливы. А мы – счастливые. И я не хочу ни на гран рисковать своим счастьем.
– Ты так старательно потерла это колено, что нас обязательно ждет удача за столом рулетки.
– Не о такой удаче я просила, – ответила она.
2
В тот вечер я вспомнил, что наше счастье началось две недели назад в Лондоне. Мы должны были обвенчаться в церкви Святого Луки на Мейда-Хилл и собирались провести медовый месяц в Борнмуте. Честно говоря, мы не ожидали от свадебного путешествия особенного наслаждения, а по мне, в конце концов, все равно куда ехать, лишь бы Кэри была рядом. Конечно, мы могли позволить себе поехать в Ле-Туке, но все-таки решили остановиться на Борнмуте, потому что наши знакомые Реджи и Труффиты собирались отдыхать в Ле-Туке, а нам хотелось побыть одним.
– К тому же ты просадил бы все деньги в тамошнем казино, – сказала Кэри, – и нам пришлось бы вернуться домой очень быстро.
– Цифры – моя стихия, – запротестовал я. – Целыми днями мне приходится иметь с ними дело.
– Какая жалость, что в твоей жизни это уже не первый медовый месяц. Ты весело провел свой первый – в Париже?
– Ну, допустим, это был не месяц, а всего лишь уикэнд, – осмотрительно заметил я.
– Ты очень ее любил?
– Пойми же наконец, – устало ответил я. – С того времени прошло уже более чем пятнадцать лет. Тогда ты еще пешком под стол ходила. Не мог ведь я все это время ожидать встречи с тобой!
– Но ты же ее любил?
– В тот самый вечер, как она меня бросила, я устроил Ремеджу роскошный обед и угостил его самым лучшим шампанским, какое только мог найти. У нее была мерзкая привычка по ночам брыкаться в постели: на одной кровати с ней у меня просто не было места, чтобы как следует выспаться.
– А может быть, я тоже брыкаюсь по ночам?
– Ты – совсем другое дело. Мне даже хочется, чтобы ты брыкалась – тогда я всегда буду уверен, что ты рядом. Представь себе только, какую уйму времени мы тратим на сон. Четверть жизни!
Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией.
– Более, – наконец заключила она, – гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять.
– Еще хуже, – заметил я. – Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка – необходимость есть…
– Хорошо, я обязательно буду брыкаться, – заверила она.
Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье. Обычно мы встречались в баре «Волонтер», расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку.
– Если бы мы стали богатыми, – отметил я, – ты бы не тратила столько времени на приготовление еды.
– Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски… Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой?
– А еще голавль, запеченный в тесте.
– И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.
– А суфле «Ротшильд»?
– Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, – взмолилась она. – Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной…
– Для меня твоя внешность не играет никакой роли.
– Ну не скажи, – запротестовала она. – Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят.
Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух.
Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.
В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось:
– Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам – это я.
– Кто там находится в этой десятой комнате? – спросил я.
Никто не знал. Кто-то предположил:
– Это, наверное, где-то на восьмом этаже.
В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест – восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета.
– Кто занимает десятый кабинет? – спросил я у лифтера.
– Неужели не знаете? – хмуро удивился он. – Вы давно здесь работаете?
– Пять лет.
Мы поднимались вверх.
– Вы просто обязаны знать, – заметил он, – кто сидит в десятом кабинете.
– А я вот не знаю.
– Проработать пять лет и не знать такого…
– Я прошу вас – скажите.
– Прибыли. Восьмой этаж, налево.
Когда я выходил из лифта, он мрачно кивнул вдогонку:
– Надо же, не знает хозяина десятого кабинета!
Потом он чуть смягчил свой тон, когда уже закрывал дверцы лифта:
– Ну кто ж еще там может быть? Конечно же Гом!
Это заставило меня замедлить шаг.
Я особенно не верю в счастье. И я отнюдь не суеверный человек. Но просто неизбежно: если тебе перевалило за сорок и служебная карьера не складывается, то ты начинаешь потихоньку верить, что рожден не под счастливой звездой. Я не имел чести быть лично знакомым с Гомом, мне только издали приходилось изредка видеть его, и для нашего личного знакомства насколько я знаю – никаких оснований не было. Он значительно старше меня и, вероятно, умрет первым. Без особенных эмоций я, конечно же, выражу сожаление по поводу его кончины. Но то, что меня внезапно вызвали с первого этажа на восьмой, потрясло меня. Какую же ужасную ошибку я допустил? Вот тогда-то я подумал, что мы с Кэри никогда не повенчаемся в церкви Святого Луки, так же как не поедем в свадебное путешествие на две недели в Борнмут. И оказался прав.
– К тому же ты просадил бы все деньги в тамошнем казино, – сказала Кэри, – и нам пришлось бы вернуться домой очень быстро.
– Цифры – моя стихия, – запротестовал я. – Целыми днями мне приходится иметь с ними дело.
– Какая жалость, что в твоей жизни это уже не первый медовый месяц. Ты весело провел свой первый – в Париже?
– Ну, допустим, это был не месяц, а всего лишь уикэнд, – осмотрительно заметил я.
– Ты очень ее любил?
– Пойми же наконец, – устало ответил я. – С того времени прошло уже более чем пятнадцать лет. Тогда ты еще пешком под стол ходила. Не мог ведь я все это время ожидать встречи с тобой!
– Но ты же ее любил?
– В тот самый вечер, как она меня бросила, я устроил Ремеджу роскошный обед и угостил его самым лучшим шампанским, какое только мог найти. У нее была мерзкая привычка по ночам брыкаться в постели: на одной кровати с ней у меня просто не было места, чтобы как следует выспаться.
– А может быть, я тоже брыкаюсь по ночам?
– Ты – совсем другое дело. Мне даже хочется, чтобы ты брыкалась – тогда я всегда буду уверен, что ты рядом. Представь себе только, какую уйму времени мы тратим на сон. Четверть жизни!
Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией.
– Более, – наконец заключила она, – гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять.
– Еще хуже, – заметил я. – Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка – необходимость есть…
– Хорошо, я обязательно буду брыкаться, – заверила она.
Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье. Обычно мы встречались в баре «Волонтер», расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку.
– Если бы мы стали богатыми, – отметил я, – ты бы не тратила столько времени на приготовление еды.
– Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски… Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой?
– А еще голавль, запеченный в тесте.
– И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.
– А суфле «Ротшильд»?
– Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, – взмолилась она. – Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной…
– Для меня твоя внешность не играет никакой роли.
– Ну не скажи, – запротестовала она. – Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят.
Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух.
Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.
В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось:
– Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам – это я.
– Кто там находится в этой десятой комнате? – спросил я.
Никто не знал. Кто-то предположил:
– Это, наверное, где-то на восьмом этаже.
В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест – восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета.
– Кто занимает десятый кабинет? – спросил я у лифтера.
– Неужели не знаете? – хмуро удивился он. – Вы давно здесь работаете?
– Пять лет.
Мы поднимались вверх.
– Вы просто обязаны знать, – заметил он, – кто сидит в десятом кабинете.
– А я вот не знаю.
– Проработать пять лет и не знать такого…
– Я прошу вас – скажите.
– Прибыли. Восьмой этаж, налево.
Когда я выходил из лифта, он мрачно кивнул вдогонку:
– Надо же, не знает хозяина десятого кабинета!
Потом он чуть смягчил свой тон, когда уже закрывал дверцы лифта:
– Ну кто ж еще там может быть? Конечно же Гом!
Это заставило меня замедлить шаг.
Я особенно не верю в счастье. И я отнюдь не суеверный человек. Но просто неизбежно: если тебе перевалило за сорок и служебная карьера не складывается, то ты начинаешь потихоньку верить, что рожден не под счастливой звездой. Я не имел чести быть лично знакомым с Гомом, мне только издали приходилось изредка видеть его, и для нашего личного знакомства насколько я знаю – никаких оснований не было. Он значительно старше меня и, вероятно, умрет первым. Без особенных эмоций я, конечно же, выражу сожаление по поводу его кончины. Но то, что меня внезапно вызвали с первого этажа на восьмой, потрясло меня. Какую же ужасную ошибку я допустил? Вот тогда-то я подумал, что мы с Кэри никогда не повенчаемся в церкви Святого Луки, так же как не поедем в свадебное путешествие на две недели в Борнмут. И оказался прав.
3
Гома зовут Гомом те, кто его не любит, и все остальные – кто относится к нему безразлично. Его поступки, как погоду, предсказать невозможно. Если у нас в конторе устанавливали новую машину или заменяли старые, но еще надежные в работе компьютеры на новые, то сотрудники, которым приходилось обучаться обращению с этими игрушками самых последних моделей, сокрушенно вздыхали: «С этим Гомом не соскучишься!»
На Рождество раздавали отпечатанные бумажки, адресованные лично каждому сотруднику фирмы (вероятно, все машинописное бюро усердно трудилось над ними целый день, но подпись под этими поздравлениями по случаю праздника Герберт Друтер – была проштампована резиновой печатью лично им самим).
И меня всегда немного удивляло, что такая бумага не подписана его прозвищем – Гом. В этот знаменательный день денежных премий и подарочных сигар – премиальные суммы и количество сигар также невозможно было предугадать – его все называли с почтением полным почетным титулом – Великий Старик (Гом – по-английски Gom – аббревиатура от Gгеаt Оig Man – Великий Старик).
И действительно, в Гоме ощущалось нечто величавое – пышной гривой седых волос он напоминал знаменитого музыканта. Если другие собирали картины, чтобы избежать уплаты налогов на наследство, он коллекционировал их ради наслаждения. У Гома была привычка внезапно исчезать на месяц во время отпуска на своей яхте в компании писателей, актрис и других чудаковатых людей со странностями, вроде гипнотизера или садовода, вырастившего новый удивительный сорт роз, или, скажем, ученого, открывшего необычное лекарство, излечивающее, например, болезни желез внутренней секреции. Мы, обитатели нижнего этажа, никогда, конечно, особенно не Скучали о нем: просто ничего бы не знали, если бы газеты регулярно не печатали отчеты о его путешествий дешевые еженедельники внимательно следили за яхтой Гома от порта до порта, как обычно, выискивая какой-нибудь сенсационный материал на борту судна Друтера. Но там никаких сенсационных событий не происходило. Он избегал всяческих неприятностей.
Мне было известно немногим больше, чем моим коллегам: дизельное топливо проходило вместе с вином под общей статьей на представительские расходы.
Однажды это вызвало бурное возмущение сэра Уолтера Бликсона. Об этом мне рассказал мой шеф – главный бухгалтер. Бликсон являлся второй по значимости персоной в нашей фирме – его кабинет находился в 45-й комнате. Он владел таким же количеством акций, как и Друтер, но с ним не посоветовались насчет расходов на дизельное топливо. Он был невысокого роста, прыщеватый и невзрачный, к тому же его всегда грызла зависть. Он мог бы позволить себе купить яхту, но кто захотел бы путешествовать с таким занудой. Когда он высказался против расходов на дизельное топливо, Друтер великодушно сделал ему уступку, но предложил при этом выбросить со счета фирмы расходы на бензин для личных машин сотрудников. Сам же он пользовался автомобилем фирмы, потому что жил в Лондоне, а дом Бликсона находился в Хэмпшире. Таким образом было достигнуто то, что Друтер осторожно назвал компромиссом, и все осталось по-прежнему, как и было. Когда Бликсону удалось заполучить рыцарский титул, некоторое время преимущество было за ним, пока не разнеслась молва, что Друтер отказался находиться в одном наградном списке с Бликсоном. Чистой правдой было только одно – как-то на званом приеме, куда были приглашены Бликсон и мой шеф, Друтер вслух охаивал рыцарский титул, который собирались присвоить какому-то художнику: «Такого просто не может быть. Он не примет этого титула. Он откажется. Орден „За заслуги“ или разве что „Кавалер ордена Почета“ – единственные награды, действительно достойные уважения». Обида усугублялась еще и тем, что Бликсон даже и не слышал о такой награде, как орден Почета.
Но Бликсон ждал своего часа. Еще один пакет акций обеспечил бы ему контроль над всей фирмой, и мы привыкли к мысли, что главная его молитва по вечерам (он был церковным старостой в Хэмпшире) посвящена тому, чтобы эти акции выкинули на рынок, пока Друтер путешествует в открытом море на яхте.
На Рождество раздавали отпечатанные бумажки, адресованные лично каждому сотруднику фирмы (вероятно, все машинописное бюро усердно трудилось над ними целый день, но подпись под этими поздравлениями по случаю праздника Герберт Друтер – была проштампована резиновой печатью лично им самим).
И меня всегда немного удивляло, что такая бумага не подписана его прозвищем – Гом. В этот знаменательный день денежных премий и подарочных сигар – премиальные суммы и количество сигар также невозможно было предугадать – его все называли с почтением полным почетным титулом – Великий Старик (Гом – по-английски Gom – аббревиатура от Gгеаt Оig Man – Великий Старик).
И действительно, в Гоме ощущалось нечто величавое – пышной гривой седых волос он напоминал знаменитого музыканта. Если другие собирали картины, чтобы избежать уплаты налогов на наследство, он коллекционировал их ради наслаждения. У Гома была привычка внезапно исчезать на месяц во время отпуска на своей яхте в компании писателей, актрис и других чудаковатых людей со странностями, вроде гипнотизера или садовода, вырастившего новый удивительный сорт роз, или, скажем, ученого, открывшего необычное лекарство, излечивающее, например, болезни желез внутренней секреции. Мы, обитатели нижнего этажа, никогда, конечно, особенно не Скучали о нем: просто ничего бы не знали, если бы газеты регулярно не печатали отчеты о его путешествий дешевые еженедельники внимательно следили за яхтой Гома от порта до порта, как обычно, выискивая какой-нибудь сенсационный материал на борту судна Друтера. Но там никаких сенсационных событий не происходило. Он избегал всяческих неприятностей.
Мне было известно немногим больше, чем моим коллегам: дизельное топливо проходило вместе с вином под общей статьей на представительские расходы.
Однажды это вызвало бурное возмущение сэра Уолтера Бликсона. Об этом мне рассказал мой шеф – главный бухгалтер. Бликсон являлся второй по значимости персоной в нашей фирме – его кабинет находился в 45-й комнате. Он владел таким же количеством акций, как и Друтер, но с ним не посоветовались насчет расходов на дизельное топливо. Он был невысокого роста, прыщеватый и невзрачный, к тому же его всегда грызла зависть. Он мог бы позволить себе купить яхту, но кто захотел бы путешествовать с таким занудой. Когда он высказался против расходов на дизельное топливо, Друтер великодушно сделал ему уступку, но предложил при этом выбросить со счета фирмы расходы на бензин для личных машин сотрудников. Сам же он пользовался автомобилем фирмы, потому что жил в Лондоне, а дом Бликсона находился в Хэмпшире. Таким образом было достигнуто то, что Друтер осторожно назвал компромиссом, и все осталось по-прежнему, как и было. Когда Бликсону удалось заполучить рыцарский титул, некоторое время преимущество было за ним, пока не разнеслась молва, что Друтер отказался находиться в одном наградном списке с Бликсоном. Чистой правдой было только одно – как-то на званом приеме, куда были приглашены Бликсон и мой шеф, Друтер вслух охаивал рыцарский титул, который собирались присвоить какому-то художнику: «Такого просто не может быть. Он не примет этого титула. Он откажется. Орден „За заслуги“ или разве что „Кавалер ордена Почета“ – единственные награды, действительно достойные уважения». Обида усугублялась еще и тем, что Бликсон даже и не слышал о такой награде, как орден Почета.
Но Бликсон ждал своего часа. Еще один пакет акций обеспечил бы ему контроль над всей фирмой, и мы привыкли к мысли, что главная его молитва по вечерам (он был церковным старостой в Хэмпшире) посвящена тому, чтобы эти акции выкинули на рынок, пока Друтер путешествует в открытом море на яхте.
4
С тяжелым сердцем я постучал в дверь десятой комнаты и вошел туда. Но даже тяжесть на сердце не помешала мне запомнить детали, узнать о которых, конечно же, было бы очень интересно моим коллегам на нижнем этаже.
Комната совершенно не напоминала привычного официального кабинета – там стоял книжный шкаф, заполненный произведениями английских классиков.
Утонченный вкус Друтера проявлялся в том, что на полках, скажем, был Троллоп, а не Диккенс, Стивенсон, а не Вальтер Скотт, – этим самым подчеркивались его личные пристрастия. На дальней стене висели малоизвестная картина Ренуара и чудесный небольшой пейзаж Будена. Сразу же бросалось в глаза, что в кабинете вместо письменного стола стоял диван. Небольшая стопка деловых бумаг лежала на столике в стиле Регентства, а Бликсон, мой шеф и какой-то незнакомец неловко устроились на краю легких кресел. Самого же Друтера почти не было видно – он утонул в самом большом и глубоком кресле, держа над головой какие-то бумаги и мрачно поглядывая на них через толстейшие очки – таких толстых стекол мне еще встречать не приходилось.
– Это фантастика! Такого просто быть не может! – произнес он глубоким гортанным голосом.
– Не понимаю, зачем придавать такое значение… – заметил Бликсон.
Друтер снял очки и внимательно глянул через всю комнату на меня.
– Кто вы? – спросил он.
– Это мистер Бертрам, мой помощник, – объяснил Главный бухгалтер.
– А что же он тут делает?
– Вы просили послать за ним.
– Ага, вспомнил, – сказал Друтер. – Но это ведь было полчаса назад.
– Я отлучался на ленч, сэр.
– Ленч? – переспросил Друтер, словно впервые слышал это слово.
– Это было во время перерыва на ленч, мистер Друтер, – пояснил главный бухгалтер.
– И они ходят на ленч?
– Да, мистер Друтер.
– Все?
– Думаю, большинство.
– Очень интересно, я даже и не знал. А вы ходите на ленч, сэр Уолтер?
– Конечно, хожу, Друтер. Ну, в конце-то концов, ради всего святого, давайте поручим это дело мистеру Арнольду и мистеру Бертраму! Не сходится всего лишь на семь фунтов пятнадцать шиллингов и четыре пенса.
– Дело не в сумме, сэр Уолтер. Мы с вами несем ответственность за большой бизнес. Мы не имеем права перекладывать свою ответственность на плечи других. Обладатели акций…
– Вы несете сейчас несусветную чушь, Друтер. Обладатели акций – только я и вы…
– И еще один человек, сэр Уолтер. Вы никогда не должны забывать о нем. Мистер Бертрам, пожалуйста, садитесь и просмотрите этот счет. Он случайно не проходил через вас?
Я с облегчением убедился, что счет принадлежит неизвестной мне компании.
– Я никогда не имел дел с «Дженерал энтерпрайсиз», сэр.
– Ничего. Зато вы хорошо разбираетесь в цифрах – никто здесь лучше, чем вы, их не знает. Пожалуйста, просмотрите счет. Возможно, заметите в нем какую-нибудь ошибку.
Самое плохое, вероятно, было позади. Друтер уже нашел ошибку и, в действительности, не был особенно заинтересован в ее исправлении.
– Угощайтесь сигарой, сэр Уолтер. Как видите, без меня вы еще обойтись не сможете.
Он закурил сигару.
– Вы нашли ошибку, мистер Бертрам?
– Да, нашел. В графе общих расходов.
– Попали в самую точку. Задержитесь, мистер Бертрам.
– Если вы ничего не имеете против, Друтер… У меня заказан столик в ресторане «Беркли»…
– Конечно же, сэр Уолтер, если вам так хочется есть… Я должен закончить это дело.
– Пойдемте, Найсмит.
Незнакомец поднялся, едва заметно поклонился Друтеру и бочком выскользнул вслед за Бликсоном.
– А вы, Арнольд, еще не ходили на ленч?
– Это на самом деле так важно, мистер Друтер?
– Вы должны простить меня. Мне никогда даже не приходило в голову насчет этого… как его?… перерыва на ленч – кажется, вы так его называете?
– Право же, это не имеет…
– Мистер Бертрам уже ходил на ленч. Мы с ним решим эту проблему сами.
Пожалуйста, скажите мисс Булен, что я не откажусь от стаканчика молока. А как вы, мистер Бертрам, насчет стакана молока?
– Нет, спасибо, сэр. Я не хочу.
Я очутился наедине с Гомом. Я чувствовал себя беззащитным, когда он наблюдал, как я перебираю бумаги – здесь, на восьмом этаже, на горной вершине, – подобно тем библейским пророкам, которым Властелин приказывает: «Предсказывайте! Пророчествуйте! Толкуйте Святое Писание!»
– Где вы завтракаете, мистер Бертрам?
– В «Волонтере».
– Неплохой ресторан?
– Это бар.
– А еда у них там есть?
– Только легкие закуски.
– Интересно.
Он умолк. И я снова принялся все складывать, переносить, отнимать.
Некоторое время я находился в затруднительном положении. Человеческие существа могут сделать самую простую ошибку, скажем, забыть перенести какую-нибудь цифру, но все эти новейшие машины, разве они не способны…
– Я чувствую себя, как в открытом океане, мистер Бертрам, – заметил Друтер.
– Должен признаться, сэр, и я немного обескуражен.
– О, я имею в виду совсем не то, что вы думаете. Совсем не то. Не нужно торопиться. Вы справитесь с этим успешно. Времени еще хватает. Я имел в виду, что, когда сэр Уолтер вышел, я сразу же почувствовал себя легко и непринужденно. А сейчас я думаю о своей яхте.
Дым сигары повис между нами.
– «Красота, покой и наслаждение», – процитировал он знакомую поэтическую строчку.
– Я не нахожу никакого порядка или красоты в этих цифрах, сэр.
– Вы читали Бодлера, мистер Бертрам?
– Читал.
– Это мой любимый поэт.
– А мне больше нравится Расин, сэр. Вероятно, потому, что я по специальности математик.
– Не преувеличивайте его классицизм. В произведениях Расина встречаются места, мистер Бертрам, где… разверзается пропасть…
У меня было такое ощущение, как будто он изучает меня, пока я снова и снова перепроверял свои расчеты.
– Как все это интересно, – вынес он свой вердикт.
Но теперь я уже действительно целиком погрузился в дело. Никогда не мог понять равнодушного отношения людей к цифрам. Самый набитый дурак смутно понимает поэзию солнечной системы – «этой армии неизменного закона», однако ему не дано увидеть очарование в державном шаге цифровых колонн; некоторые из них движутся вверх, перекрещиваются, одна и та же цифра несколько раз появляется в разных местах, – и все это вместе похоже на тщательно подготовленное, замысловатое упражнение, выполняемое военными на марше. Теперь я выслеживал одну маленькую цифру, которая старалась улизнуть от меня.
– Какие компьютеры используются в «Дженерал энтерпрайсиз»?
– Это точно известно мисс Булен.
– Я убежден, что все дело в компьютерах марки «Револг». Мы не пользуемся ими уже лет пять. Когда они у нас были, в них проявлялась тенденция делать незначительные ошибки, и только в том случае, когда взаимодействовали цифры 2 и 7, и то не всегда, а только при вычитании и сложении. И вот посмотрите, сэр, эти комбинации встречаются тут четыре раза, но только в одном месте сделана ошибка.
– Бог с ним, не нужно мне ничего объяснять, мистер Бертрам. Для меня все это – темный лес.
– Никто не допустил никакой ошибки, виновата только машина. Пропустите эти цифры через одну из ваших новых машин, а все компьютеры марки «Револг» выбросите, потому что они давно уже отработали свой срок.
Я откинулся на диван, задыхаясь от переполнявшего меня чувства триумфа. Я блестяще решил сложную задачу и был горд, что расследование проведено мастерски. Все, на первый взгляд, выглядит просто, если вы – человек опытный. До меня все слепо верили в совершенство машины, но нет машин совершенных во всех отношениях: в каждом соединении, каждой заклепке, в каждом винтике – первородный грех. Я старался все это объяснить Друтеру, но от возбуждения мне просто не хватало дыхания.
– Очень интересно, мистер Бертрам. Мне приятно, что мы разрешили эту проблему, не прибегая к услугам сэра Уолтера Бликсона. Вам действительно не хочется выпить стаканчик молока?
– Нет, спасибо, сэр. Мне пора возвращаться на первый этаж.
– Не спешите. Вы выглядите утомленным, мистер Бертрам. Когда последний раз вы были в отпуске?
– Мой очередной отпуск как раз вот-вот начинается, сэр. Кстати, я собираюсь использовать его для свадебного путешествия.
– Вот как! Интересно. Вам уже вручили, надеюсь, часы?
– Часы?
– По-моему, в нашей фирме всегда дарят часы по такому случаю. Вы впервые женитесь, мистер Бертрам?
– Нет… второй раз.
– Ага, ну вот и хорошо. Во второй раз появляется гораздо больше шансов.
Безусловно, Гом вызывал к себе симпатию. Он вынуждал вас разговаривать с ним искренне и делал вид, что действительно заинтересован, – а по-моему, он был захвачен разговором несколько минут, не больше. Гом был узником в своем кабинете, и незначительные подробности внешнего света доходили до его сознания и поражали своей новизной, он радовался им, как арестант радуется случайному появлению живой мышки в камере или какого-нибудь листочка, неожиданно залетевшего через оконные решетки.
– Мы собираемся провести медовый месяц в Борнмуте, – сказал я.
– Ну это, по-моему, не самое лучшее решение. Слишком уж тривиально. Вам нужно поехать с молодой женой на юг… скажем, на побережье Рио-де-Жанейро.
– Боюсь, я не смогу позволить себе такой роскоши, сэр.
– Вам полезно побывать на солнце, мистер Бертрам. Вы выглядите очень бледным. Можно было бы поехать в Южную Африку, но это было бы не лучше, чем Борнмут.
– Боюсь, в любом случае…
– Расходы я беру на себя, мистер Бертрам. Вы со своей красивой молодой женой поедете на моей яхте. Все мои гости высаживаются в Ницце и Монте-Карло. Я подберу вас там тридцатого. Мы поплывем вдоль побережья Италии, в Неаполитанский залив, на остров Капри.
– Боюсь, сэр, осуществить это будет тяжело. Я вам очень благодарен, но, поймите, мы венчаемся как раз тридцатого.
– Где?
– В церкви Святого Луки, на Мейда-Хилл.
– Святого Луки?! Снова вы очень тривиальны, мой друг. Имея молодую, красивую невесту, нельзя быть таким тривиальным. Она, конечно же, молодая, мистер Бертрам?
– Да.
– И красивая?
– Для меня да, сэр.
– В таком случае вы просто обязаны зарегистрировать свой брак в Монте-Карло, в мэрии. А я буду у вас свидетелем. Тридцатого. Вечером мы отплываем в Портофино. Это лучше, чем церковь Святого Луки или Борнмут.
– Конечно же, возникнут некоторые сложности с оформлением соответствующих документов…
Но он уже вызывал мисс Булен. По-моему, из него получился бы неплохой актер: он уже представлял себя в роли Гаруна аль-Рашида, который способен поднять человека из неизвестности и назначить его властелином провинции. У меня также возникла мысль, что он хотел возбудить тем самым зависть у Бликсона. Это было продолжением той истории с рыцарским титулом. Бликсон, по всей вероятности, задумал пригласить на обед премьер-министра. А Гом, приглашая меня в путешествие на яхте, хотел, доказать, что ему в высшей степени наплевать на чины, и тем самым обесценил любой общественный успех в высших кругах, какого только мог достичь Бликсон.
Мисс Булен появилась со вторым стаканом молока.
– Мисс Булен, пожалуйста, согласуйте с нашим отделением в Ницце все, что необходимо, чтобы мистер Бертрам зарегистрировал свой брак в Монте-Карло тридцатого в четыре часа пополудни.
– Тридцатого, сэр?
– Могут возникнуть определенные трудности с оформлением его проживания в Монте-Карло – они должны их уладить. Пусть зачислят его в свой штат, как будто он работал там последние пять месяцев. Об этом они должны сообщить британскому консулу. Вам лучше оговорить все по телефону с мсье Тисоном, но я не должен больше напоминать вам об этом. И еще, передайте сэру Уолтеру Бликсону, что мы обнаружили существенные дефекты в машинах марки «Револг». Все они должны быть немедленно заменены. Пусть он проконсультируется насчет этого с мистером Бертрамом, который посоветует, как лучше поступить. И я не должен вам больше об этом напоминать. Из-за путаницы с цифрами у нас сегодня было очень тяжелое утро. Итак, мистер Бертрам, прощаюсь с вами до тридцатого. Не забудьте захватить с собой собрание сочинений Расина. Все бумаги оставьте у мисс Булен.
Все было улажено как следует. Так считал он. Но последнее слово было за Кэри.
Комната совершенно не напоминала привычного официального кабинета – там стоял книжный шкаф, заполненный произведениями английских классиков.
Утонченный вкус Друтера проявлялся в том, что на полках, скажем, был Троллоп, а не Диккенс, Стивенсон, а не Вальтер Скотт, – этим самым подчеркивались его личные пристрастия. На дальней стене висели малоизвестная картина Ренуара и чудесный небольшой пейзаж Будена. Сразу же бросалось в глаза, что в кабинете вместо письменного стола стоял диван. Небольшая стопка деловых бумаг лежала на столике в стиле Регентства, а Бликсон, мой шеф и какой-то незнакомец неловко устроились на краю легких кресел. Самого же Друтера почти не было видно – он утонул в самом большом и глубоком кресле, держа над головой какие-то бумаги и мрачно поглядывая на них через толстейшие очки – таких толстых стекол мне еще встречать не приходилось.
– Это фантастика! Такого просто быть не может! – произнес он глубоким гортанным голосом.
– Не понимаю, зачем придавать такое значение… – заметил Бликсон.
Друтер снял очки и внимательно глянул через всю комнату на меня.
– Кто вы? – спросил он.
– Это мистер Бертрам, мой помощник, – объяснил Главный бухгалтер.
– А что же он тут делает?
– Вы просили послать за ним.
– Ага, вспомнил, – сказал Друтер. – Но это ведь было полчаса назад.
– Я отлучался на ленч, сэр.
– Ленч? – переспросил Друтер, словно впервые слышал это слово.
– Это было во время перерыва на ленч, мистер Друтер, – пояснил главный бухгалтер.
– И они ходят на ленч?
– Да, мистер Друтер.
– Все?
– Думаю, большинство.
– Очень интересно, я даже и не знал. А вы ходите на ленч, сэр Уолтер?
– Конечно, хожу, Друтер. Ну, в конце-то концов, ради всего святого, давайте поручим это дело мистеру Арнольду и мистеру Бертраму! Не сходится всего лишь на семь фунтов пятнадцать шиллингов и четыре пенса.
– Дело не в сумме, сэр Уолтер. Мы с вами несем ответственность за большой бизнес. Мы не имеем права перекладывать свою ответственность на плечи других. Обладатели акций…
– Вы несете сейчас несусветную чушь, Друтер. Обладатели акций – только я и вы…
– И еще один человек, сэр Уолтер. Вы никогда не должны забывать о нем. Мистер Бертрам, пожалуйста, садитесь и просмотрите этот счет. Он случайно не проходил через вас?
Я с облегчением убедился, что счет принадлежит неизвестной мне компании.
– Я никогда не имел дел с «Дженерал энтерпрайсиз», сэр.
– Ничего. Зато вы хорошо разбираетесь в цифрах – никто здесь лучше, чем вы, их не знает. Пожалуйста, просмотрите счет. Возможно, заметите в нем какую-нибудь ошибку.
Самое плохое, вероятно, было позади. Друтер уже нашел ошибку и, в действительности, не был особенно заинтересован в ее исправлении.
– Угощайтесь сигарой, сэр Уолтер. Как видите, без меня вы еще обойтись не сможете.
Он закурил сигару.
– Вы нашли ошибку, мистер Бертрам?
– Да, нашел. В графе общих расходов.
– Попали в самую точку. Задержитесь, мистер Бертрам.
– Если вы ничего не имеете против, Друтер… У меня заказан столик в ресторане «Беркли»…
– Конечно же, сэр Уолтер, если вам так хочется есть… Я должен закончить это дело.
– Пойдемте, Найсмит.
Незнакомец поднялся, едва заметно поклонился Друтеру и бочком выскользнул вслед за Бликсоном.
– А вы, Арнольд, еще не ходили на ленч?
– Это на самом деле так важно, мистер Друтер?
– Вы должны простить меня. Мне никогда даже не приходило в голову насчет этого… как его?… перерыва на ленч – кажется, вы так его называете?
– Право же, это не имеет…
– Мистер Бертрам уже ходил на ленч. Мы с ним решим эту проблему сами.
Пожалуйста, скажите мисс Булен, что я не откажусь от стаканчика молока. А как вы, мистер Бертрам, насчет стакана молока?
– Нет, спасибо, сэр. Я не хочу.
Я очутился наедине с Гомом. Я чувствовал себя беззащитным, когда он наблюдал, как я перебираю бумаги – здесь, на восьмом этаже, на горной вершине, – подобно тем библейским пророкам, которым Властелин приказывает: «Предсказывайте! Пророчествуйте! Толкуйте Святое Писание!»
– Где вы завтракаете, мистер Бертрам?
– В «Волонтере».
– Неплохой ресторан?
– Это бар.
– А еда у них там есть?
– Только легкие закуски.
– Интересно.
Он умолк. И я снова принялся все складывать, переносить, отнимать.
Некоторое время я находился в затруднительном положении. Человеческие существа могут сделать самую простую ошибку, скажем, забыть перенести какую-нибудь цифру, но все эти новейшие машины, разве они не способны…
– Я чувствую себя, как в открытом океане, мистер Бертрам, – заметил Друтер.
– Должен признаться, сэр, и я немного обескуражен.
– О, я имею в виду совсем не то, что вы думаете. Совсем не то. Не нужно торопиться. Вы справитесь с этим успешно. Времени еще хватает. Я имел в виду, что, когда сэр Уолтер вышел, я сразу же почувствовал себя легко и непринужденно. А сейчас я думаю о своей яхте.
Дым сигары повис между нами.
– «Красота, покой и наслаждение», – процитировал он знакомую поэтическую строчку.
– Я не нахожу никакого порядка или красоты в этих цифрах, сэр.
– Вы читали Бодлера, мистер Бертрам?
– Читал.
– Это мой любимый поэт.
– А мне больше нравится Расин, сэр. Вероятно, потому, что я по специальности математик.
– Не преувеличивайте его классицизм. В произведениях Расина встречаются места, мистер Бертрам, где… разверзается пропасть…
У меня было такое ощущение, как будто он изучает меня, пока я снова и снова перепроверял свои расчеты.
– Как все это интересно, – вынес он свой вердикт.
Но теперь я уже действительно целиком погрузился в дело. Никогда не мог понять равнодушного отношения людей к цифрам. Самый набитый дурак смутно понимает поэзию солнечной системы – «этой армии неизменного закона», однако ему не дано увидеть очарование в державном шаге цифровых колонн; некоторые из них движутся вверх, перекрещиваются, одна и та же цифра несколько раз появляется в разных местах, – и все это вместе похоже на тщательно подготовленное, замысловатое упражнение, выполняемое военными на марше. Теперь я выслеживал одну маленькую цифру, которая старалась улизнуть от меня.
– Какие компьютеры используются в «Дженерал энтерпрайсиз»?
– Это точно известно мисс Булен.
– Я убежден, что все дело в компьютерах марки «Револг». Мы не пользуемся ими уже лет пять. Когда они у нас были, в них проявлялась тенденция делать незначительные ошибки, и только в том случае, когда взаимодействовали цифры 2 и 7, и то не всегда, а только при вычитании и сложении. И вот посмотрите, сэр, эти комбинации встречаются тут четыре раза, но только в одном месте сделана ошибка.
– Бог с ним, не нужно мне ничего объяснять, мистер Бертрам. Для меня все это – темный лес.
– Никто не допустил никакой ошибки, виновата только машина. Пропустите эти цифры через одну из ваших новых машин, а все компьютеры марки «Револг» выбросите, потому что они давно уже отработали свой срок.
Я откинулся на диван, задыхаясь от переполнявшего меня чувства триумфа. Я блестяще решил сложную задачу и был горд, что расследование проведено мастерски. Все, на первый взгляд, выглядит просто, если вы – человек опытный. До меня все слепо верили в совершенство машины, но нет машин совершенных во всех отношениях: в каждом соединении, каждой заклепке, в каждом винтике – первородный грех. Я старался все это объяснить Друтеру, но от возбуждения мне просто не хватало дыхания.
– Очень интересно, мистер Бертрам. Мне приятно, что мы разрешили эту проблему, не прибегая к услугам сэра Уолтера Бликсона. Вам действительно не хочется выпить стаканчик молока?
– Нет, спасибо, сэр. Мне пора возвращаться на первый этаж.
– Не спешите. Вы выглядите утомленным, мистер Бертрам. Когда последний раз вы были в отпуске?
– Мой очередной отпуск как раз вот-вот начинается, сэр. Кстати, я собираюсь использовать его для свадебного путешествия.
– Вот как! Интересно. Вам уже вручили, надеюсь, часы?
– Часы?
– По-моему, в нашей фирме всегда дарят часы по такому случаю. Вы впервые женитесь, мистер Бертрам?
– Нет… второй раз.
– Ага, ну вот и хорошо. Во второй раз появляется гораздо больше шансов.
Безусловно, Гом вызывал к себе симпатию. Он вынуждал вас разговаривать с ним искренне и делал вид, что действительно заинтересован, – а по-моему, он был захвачен разговором несколько минут, не больше. Гом был узником в своем кабинете, и незначительные подробности внешнего света доходили до его сознания и поражали своей новизной, он радовался им, как арестант радуется случайному появлению живой мышки в камере или какого-нибудь листочка, неожиданно залетевшего через оконные решетки.
– Мы собираемся провести медовый месяц в Борнмуте, – сказал я.
– Ну это, по-моему, не самое лучшее решение. Слишком уж тривиально. Вам нужно поехать с молодой женой на юг… скажем, на побережье Рио-де-Жанейро.
– Боюсь, я не смогу позволить себе такой роскоши, сэр.
– Вам полезно побывать на солнце, мистер Бертрам. Вы выглядите очень бледным. Можно было бы поехать в Южную Африку, но это было бы не лучше, чем Борнмут.
– Боюсь, в любом случае…
– Расходы я беру на себя, мистер Бертрам. Вы со своей красивой молодой женой поедете на моей яхте. Все мои гости высаживаются в Ницце и Монте-Карло. Я подберу вас там тридцатого. Мы поплывем вдоль побережья Италии, в Неаполитанский залив, на остров Капри.
– Боюсь, сэр, осуществить это будет тяжело. Я вам очень благодарен, но, поймите, мы венчаемся как раз тридцатого.
– Где?
– В церкви Святого Луки, на Мейда-Хилл.
– Святого Луки?! Снова вы очень тривиальны, мой друг. Имея молодую, красивую невесту, нельзя быть таким тривиальным. Она, конечно же, молодая, мистер Бертрам?
– Да.
– И красивая?
– Для меня да, сэр.
– В таком случае вы просто обязаны зарегистрировать свой брак в Монте-Карло, в мэрии. А я буду у вас свидетелем. Тридцатого. Вечером мы отплываем в Портофино. Это лучше, чем церковь Святого Луки или Борнмут.
– Конечно же, возникнут некоторые сложности с оформлением соответствующих документов…
Но он уже вызывал мисс Булен. По-моему, из него получился бы неплохой актер: он уже представлял себя в роли Гаруна аль-Рашида, который способен поднять человека из неизвестности и назначить его властелином провинции. У меня также возникла мысль, что он хотел возбудить тем самым зависть у Бликсона. Это было продолжением той истории с рыцарским титулом. Бликсон, по всей вероятности, задумал пригласить на обед премьер-министра. А Гом, приглашая меня в путешествие на яхте, хотел, доказать, что ему в высшей степени наплевать на чины, и тем самым обесценил любой общественный успех в высших кругах, какого только мог достичь Бликсон.
Мисс Булен появилась со вторым стаканом молока.
– Мисс Булен, пожалуйста, согласуйте с нашим отделением в Ницце все, что необходимо, чтобы мистер Бертрам зарегистрировал свой брак в Монте-Карло тридцатого в четыре часа пополудни.
– Тридцатого, сэр?
– Могут возникнуть определенные трудности с оформлением его проживания в Монте-Карло – они должны их уладить. Пусть зачислят его в свой штат, как будто он работал там последние пять месяцев. Об этом они должны сообщить британскому консулу. Вам лучше оговорить все по телефону с мсье Тисоном, но я не должен больше напоминать вам об этом. И еще, передайте сэру Уолтеру Бликсону, что мы обнаружили существенные дефекты в машинах марки «Револг». Все они должны быть немедленно заменены. Пусть он проконсультируется насчет этого с мистером Бертрамом, который посоветует, как лучше поступить. И я не должен вам больше об этом напоминать. Из-за путаницы с цифрами у нас сегодня было очень тяжелое утро. Итак, мистер Бертрам, прощаюсь с вами до тридцатого. Не забудьте захватить с собой собрание сочинений Расина. Все бумаги оставьте у мисс Булен.
Все было улажено как следует. Так считал он. Но последнее слово было за Кэри.
5
Назавтра была суббота. Я встретился с Кэри в «Волонтере» и проводил ее до самого дома. Стоял один из тех весенних дней, когда деревенские запахи можно почувствовать и на лондонских улицах – запахи деревьев и цветов доходили до Оксфорд-стрит из Гайд-парка, собора Святого Джеймса, Кенсингтон-гардена.
– Ах, – вздохнула она. – Как бы мне хотелось уехать далеко-далеко, туда, где очень тепло, и очень весело, и очень…
Я вынужден был удержать ее, потому что она могла попасть под автобус или такси – иногда удивляюсь, как она вообще остается в живых, когда меня нет рядом.
– Что же, – ответил я, – это мы можем осуществить.
И пока мы ожидали смены огней светофора, я рассказал ей все.
Не знаю, почему, но я ожидал, что она решительно будет возражать против предложения Гома: вероятно, ей очень уж нравилась церковная свадьба с хором, пирогом и всей этой ерундой.
– Ах, – вздохнула она. – Как бы мне хотелось уехать далеко-далеко, туда, где очень тепло, и очень весело, и очень…
Я вынужден был удержать ее, потому что она могла попасть под автобус или такси – иногда удивляюсь, как она вообще остается в живых, когда меня нет рядом.
– Что же, – ответил я, – это мы можем осуществить.
И пока мы ожидали смены огней светофора, я рассказал ей все.
Не знаю, почему, но я ожидал, что она решительно будет возражать против предложения Гома: вероятно, ей очень уж нравилась церковная свадьба с хором, пирогом и всей этой ерундой.