повышением оклада до 8 фунтов в неделю. Прошу проследить за немедленным
исполнением. Предвидя возражения, предлагаю учесть: в настоящее время
жалованье Анжелики лишь приближается к заработку кондуктора автобуса.
- Да? - отрывисто спросила мисс Дженкинсон. - Слушаю вас.
- Меня послал к вам шеф.
- У меня нет свободных людей.
- Нам пока никто и не требуется. Но могут возникнуть различные
варианты.
- Этель, голубушка, позвоните D-2 и скажите, что я не разрешаю
задерживать моих сотрудниц на работе после 7 часов вечера. Разве что в
стране будет объявлено чрезвычайное положение. Передайте, что, если
начнется война или мы будем накануне войны, центральный секретариат должен
быть немедленно поставлен в известность.
- Нам может понадобиться секретарь со знанием испанского языка в район
Карибского моря.
- У меня нет свободных людей, - механически повторила мисс Дженкинсон.
- Гавана... Маленькая резидентура, приятный климат.
- Сколько человек в штате?
- Пока что один.
- У меня не брачная контора, - заявила мисс Дженкинсон.
- Это пожилой человек, у него шестнадцатилетняя дочь.
- Женат?
- Вроде того, - неопределенно ответил Готорн.
- На него можно положиться?
- В каком смысле?
- Он человек надежный, спокойный, невлюбчивый?
- О да, будьте уверены. Это старый негоциант, - сказал Готорн,
подхватывая на лету гипотезу шефа. - Создал свое дело из ничего. На женщин
не смотрит. Половой вопрос его не интересует, он выше этого.
- Никто не бывает выше этого, - сказала мисс Дженкинсон. - А я отвечаю
за девушек, которых командирую за границу.
- Вы же сказали, что у вас нет свободных людей.
- Ну, на определенных условиях я, может быть, и смогла бы выделить вам
Беатрису.
- Беатрису, мисс Дженкинсон? - раздался возглас из-за картотеки.
- Да, Беатрису. Я, кажется, ясно сказала, Этель.
- Но, мисс Дженкинсон...
- Ей нужно набраться опыта, - вот все, чего ей не хватает. Эта
должность ей подойдет. Не такая уж она молоденькая. И любит детей.
- Там требуется человек со знанием испанского, - вставил Готорн. -
Любовь к детям - не самое главное.
- Беатриса наполовину француженка. Французским она владеет лучше, чем
английским.
- Но нам нужен испанский.
- Это почти одно и то же. И тот и другой - романские языки.
- Нельзя ли ее повидать и поговорить с ней? Она прошла подготовку?
- Она прекрасная шифровальщица, окончила курсы микрофотографии.
Стенографирует, правда, с грехом пополам, но отлично печатает на машинке.
Разбирается в электродинамике.
- Это еще что такое?
- Точно не знаю, но пробки починить сумеет.
- Тогда ее не испугают и пылесосы.
- Она секретарь, а не горничная.
С шумом задвинулся ящик картотеки.
- Хотите берите, хотите нет, - сказала мисс Дженкинсон.
Готорну казалось, что она говорит о Беатрисе как о неодушевленном
предмете.
- А кроме нее, вы никого не можете предложить?
- Это все, что у меня есть.
Снова с грохотом задвинулся ящик.
- Этель, - сказала мисс Дженкинсон, - если вы не научитесь выражать
свои чувства менее шумно, я верну вас в D-3.
Готорн ушел от нее полный сомнений. Ему казалось, что мисс Дженкинсон с
необычайной ловкостью сбывает с рук то, от чего сама рада избавиться: не
то краденую драгоценность, не то беспородную шавку.
Уормолд возвращался из консульства; во внутреннем кармане пиджака у
него лежала телеграмма. Ее бесцеремонно сунули ему в руки, а когда он
попытался завязать разговор, его оборвали.
- Нас это совершенно не касается. Временная договоренность. Чем скорее
это кончится, тем лучше.
- Мистер Готорн сказал...
- Знать не знаем никакого мистера Готорна. Запомните это раз навсегда.
Здесь такой не служит. Всего хорошего.
Он пошел домой. Город вытянулся вдоль берега океана; волны разбивались
у самой Авенида де Масео, и брызги застилали ветровые стекла автомобилей.
Розовые, серые, желтые колонны некогда аристократического квартала
выветрились, как прибрежные скалы; почерневший, облезлый герб красовался
над дверью убогой гостиницы, а ставни ночного кабака были ярко выкрашены,
чтобы уберечь их от океанской соли и сырости. На западе стальные
небоскребы нового города вздымались в светлом февральском небе выше
маяков. Этот город был создан для туризма, а не для оседлой жизни, но
здесь Уормолд впервые полюбил, и теперь он был прикован к Гаване, как
погорелец к своему пепелищу. Время поэтизирует даже поле битвы, и, может
быть, Милли напоминала цветок, распустившийся на старом редуте, где много
лет назад была отбита кровопролитная атака. Мимо него шли женщины со
следами золы на лбу, словно они вышли на свет божий из преисподней, - он
вспомнил, что сегодня первая среда великого поста [по обряду католической
церкви, в этот день священник чертит золою крест на лбу прихожан].
Придя домой, он не застал Милли, хотя в школе занятий не было, - может
быть, она еще не вернулась с обедни, а может быть, каталась верхом в
Загородном клубе. Лопес демонстрировал "Турбо" экономке какого-то
священника, которая уже забраковала "Атомный котел". Худшие опасения
Уормолда оправдались: пока что ему не удалось сбыть ни одного пылесоса
новой модели. Он поднялся к себе и распечатал телеграмму; она была
адресована одному из отделов британского консульства; ряды цифр выглядели
уродливо, словно номера нераспроданных лотерейных билетов. За цифрой 2674
следовала шеренга пятизначных: 42811 79145 72312 59200 80947 62533 10605 и
так далее. Это была первая шифровка в его жизни, и он обратил внимание,
что она отправлена из Лондона. Он вовсе не был уверен, что сумеет ее
расшифровать (полученный им урок, казалось, отошел так далеко в прошлое),
но тут он узнал цифру 59200, она имела такой решительный и укоризненный
вид, словно Готорн собственной персоной поднялся к нему по лестнице.
Уормолд мрачно снял с полки "Шекспира для детей" Лэма - как он всегда
ненавидел Элию и его очерк о жареном поросенке! [Элия - псевдоним Чарльза
Лэма (1775-1834), его "Очерки Элии" пользуются в Англии широкой
известностью.] Он вспомнил, что первые цифры обозначают страницу, строку и
слово, с которых начинается шифровка. "Дионисию, злую жену Клеона, -
прочел он, - постигла заслуженная кара". Он начал расшифровывать со слова
"кара". К его удивлению, что-то и в самом деле получалось. Казалось, будто
вдруг заговорил попугай, доставшийся ему по наследству. "Номер 1 от 24
января нижеследующее от 59200 начинается абзац А".
За три четверти часа сложения и вычитания он расшифровал всю депешу,
кроме последнего абзаца, с которым произошла какая-то ошибка, не то у
него, не то у 59200, а может быть, и у Чарльза Лэма. "Нижеследующее от
59200 начинается абзац А почти месяц как одобрено членство в Загородном
клубе но никаких повторяю никаких сообщений относительно кандидатур
агентов еще не поступало точка надеюсь вы не будете повторяю не будете
вербовать свою агентуру не проверив ее досконально точка начинается абзац
Б необходимо немедленно переслать 59200 экономический и политический
доклад согласно врученному вопроснику начинается абзац В проклятый галун
подлежит пересылке кингстон раньше туберкулезного сообщения конец".
Последний абзац, похожий на чье-то сердитое бормотание, встревожил
Уормолда. Впервые ему пришло в голову, что на их взгляд - кто бы они там
ни были - он только брал деньги и ничего не давал взамен. Это его мучило.
До сих пор ему казалось, что он просто получил от какого-то чудака
подарок, позволивший Милли ездить верхом в Загородном клубе, а ему самому
- заказать в Англии несколько книг, о которых он давно мечтал. Остаток
денег был положен в банк; он и верил и не верил, что когда-нибудь сумеет
вернуть эту сумму Готорну.
Уормолд подумал: "Надо что-то сделать, назвать фамилии, чтобы они могли
заняться проверкой, завербовать агента, словом, доставить им какое-то
удовольствие". Он вспомнил, как Милли в детстве играла в лавку: она
отдавала ему свои карманные деньги на воображаемые покупки. Он играл с ней
в эту игру, но рано или поздно Милли всегда требовала деньги обратно.
Интересно, как вербуют агентов. Ему трудно было вспомнить, как его
вербовал Готорн, - все произошло в уборной, но вряд ли это было самое
главное. Он решил начать с того, что попроще.
- Вы меня звали, сеньор Вормель?
Выговорить фамилию "Уормолд" Лопесу было не по силам, но поскольку он
не мог остановиться на какой-нибудь подходящей замене, он редко удостаивал
Уормолда два раза подряд одной и той же кличкой.
- Я хочу поговорить с вами, Лопес.
- Si [да (исп.)], сеньор Вомель.
- Вы служите у меня вот уже много лет, - сказал Уормолд. - Мы доверяем
друг Другу.
Лопес выразил полноту своего доверия, приложив руку к сердцу.
- Вы бы хотели зарабатывать каждый месяц немножко больше денег?
- Ну конечно... Я и сам собирался поговорить с вами, сеньор Оммель.
Скоро у меня будет ребенок. Может быть, еще двадцать песо?
- Это не имеет отношения к фирме. Торговля идет плохо. Понимаете ли,
это будет секретная работа на меня лично.
- Ну да. Личные услуги, понимаю. Можете на меня положиться. Я не
болтун. Понятно, я ничего не скажу сеньорите.
- Нет. Вы меня не так поняли.
- Когда мужчина в годах, - сказал Лопес, - он больше не хочет сам
искать себе женщину, он хочет передохнуть. Он хочет приказывать: "Сегодня
ночью - да, завтра ночью - нет". Хочет давать распоряжения тому, кому
доверяет...
- Да ничего подобного! Я просто хотел сказать... словом, это не имеет
никакого отношения...
- Мы же свои люди, сеньор Вормолс. Я у вас уже много лет.
- Вы ошибаетесь, - сказал Уормолд. - У меня и в мыслях не было...
- Я понимаю, что англичанину с вашим положением такие места, как
"Сан-Франциско" не подходят. И "Мамба-клуб" тоже.
Уормолд знал, что теперь, когда его приказчик оседлал своего конька,
ничто уже его не остановит; человеческое тело в Гаване было не только
основной статьей купли и продажи, но и raison d'etre [смысл существования
(фр.)] всей человеческой жизни. Его либо покупаешь, либо продаешь - какая
разница? - но даром его не получишь никогда.
- Юноша любит разнообразие, - говорил Лопес, - но его ищет и мужчина в
годах. У юноши - любопытство новичка, но пожилому необходимо возбуждать
свой аппетит. Никто не услужит вам лучше меня, сеньор Венель, ведь я к вам
присмотрелся. Вы не кубинец; какой у девочки задок, для вас не так важно,
как деликатное обхождение...
- Вы меня совсем не поняли, - сказал Уормолд.
- Сегодня вечером сеньорита идет на концерт.
- Откуда вы знаете?
Лопес оставил этот вопрос без ответа.
- Пока ее не будет, я приведу вам одну молодую даму, вы ее посмотрите.
Если она вам не понравится, приведу другую.
- Нет, нет! Мне нужны совсем не такие услуги, Лопес. Мне нужно...
словом, я хочу, чтобы вы глядели в оба, не зевали и сообщали мне обо
всем...
- Насчет сеньориты?.
- Боже мой, да нет!
- Так о чем же мне сообщать, сеньор Воммольд?
- Ну, о всяких таких вещах... - сказал Уормолд.
Но он понятия не имел, о каких вещах может сообщать ему Лопес. Из
длинного перечня ему запомнились только несколько вопросов, и ни один из
них, по-видимому, не подходил - ни "Коммунистическое проникновение в
армию", ни "Точные данные об урожае кофе и табака за последний год".
Правда, оставалось еще содержимое корзин для бумаг в учреждениях, где
Лопес ремонтировал пылесосы, но, конечно же, Готорн шутил, говоря о деле
Дрейфуса, - если только такие люди вообще могут шутить.
- О каких вещах?
Уормолд сказал:
- Я сообщу вам потом. А теперь ступайте в магазин.
Был час коктейля, и в "Чудо-баре" доктор Гассельбахер с удовольствием
допивал вторую рюмку шотландского виски.
- Вы все еще нервничаете, мистер Уормолд? - спросил он.
- Да, нервничаю.
- Все из-за пылесоса... атомного пылесоса?
- Нет, не из-за пылесоса.
Уормолд допил свой "дайкири" и заказал второй.
- Сегодня вы торопитесь пить.
- Вам, наверно, никогда не были до зарезу нужны деньги, Гассельбахер.
Еще бы, у вас ведь нет детей.
- Скоро у вас их тоже не будет.
- Да, наверно. - От этого утешения ему стало так же холодно, как и от
"дайкири". - Но когда это время придет, я бы хотел, чтобы мы с ней были
где-нибудь подальше отсюда. Не желаю, чтобы Милли сделал женщиной
какой-нибудь капитан Сегура.
- Понимаю.
- Недавно мне предложили деньги.
- Да?
- За информацию.
- Какую информацию?
- Секретную.
Доктор Гассельбахер вздохнул и сказал:
- Счастливый вы человек, мистер Уормолд. Такую информацию давать легче
всего.
- Почему?
- Если она очень уж секретная, о ней знаете вы один, и все, что от вас
требуется, мистер Уормолд, - это капелька воображения.
- Они хотят, чтобы я вербовал агентов. Скажите, Гассельбахер, как
вербуют агентов?
- Их тоже можно придумать, мистер Уормолд.
- Вы так говорите, словно у вас в этом деле огромный опыт.
- Я человек опытный только в делах медицины. Вы читали когда-нибудь
объявления о секретных лечебных средствах? Средство для ращения волос,
раскрытое на смертном одре вождем краснокожих... Если речь идет о
секретном средстве, можно не сообщать его состав. К тому же в каждой тайне
есть что-то заманчивое, люди верят... может быть, это остаток веры в
колдовство. Вы читали Джеймса Фрэзера? [известный английский антрополог и
писатель (1864-1941)]
- Вы знаете, что такое книжный шифр?
- Все-таки не рассказывайте мне лишнего, мистер Уормолд. Я ведь не
торгую секретами - у меня детей нет. И, пожалуйста, не придумывайте, будто
я тоже ваш агент.
- Нет, это не выйдет. Им не нравится наша дружба, Гассельбахер. Они
хотят, чтобы я с вами не встречался. Они вас проверяют. Вы знаете, как они
проверяют людей?
- Не знаю. Будьте осторожны, мистер Уормолд. Берите у них деньги, но не
давайте им ничего взамен. Вы плохо защищены от таких, как капитан Сегура.
Лгите, но не связывайте себе рук. Они не заслуживают правды.
- Кто "они"?
- Королевства, республики, словом, державы. - Он допил свою рюмку. -
Мне пора, пойду посмотрю на посевы моих бактерий, мистер Уормолд.
- У вас что-нибудь получается?
- Слава богу, ничего. Пока ничего не получилось, у вас все еще впереди,
правда? Какая жалость, что лотерею в конце концов всегда разыгрывают.
Каждую неделю я теряю сто сорок тысяч долларов, и вот я опять бедняк.
- Вы не забудете про день рождения Милли?
- Может быть, проверка даст плохие результаты, и вы не захотите, чтобы
я пришел. Главное - помните: пока вы лжете, вы не приносите вреда.
- Но я беру у них деньги.
- У них нет других денег, кроме тех, которые они отнимают у таких
людей, как мы с вами.
Он толкнул дверь и вышел. Доктор Гассельбахер никогда не говорил о
морали - мораль ведь не имеет отношения к медицине.
Уормолд нашел список членов Загородного клуба у Милли в комнате. Он
знал, где его искать - между последним выпуском "Ежегодника любительницы
верховой езды" и романом мисс Пони Трэггерс "Белая кобыла". Он вступил в
Загородный клуб, чтобы найти подходящих агентов, и вот они все выстроились
теперь перед ним в две колонки, занимая больше двадцати страниц. Глаз его
уловил англосаксонское имя - Винсент К.Паркмен; может быть, это отец Эрла.
Уормолд решил, что правильно будет сохранить с Паркменами семейные
отношения.
К тому времени, когда он сел шифровать, он выбрал еще двоих - некоего
инженера Сифуэнтеса и профессора Луиса Санчеса. Профессор - каких бы там
ни было наук - мог давать сведения экономического характера, инженер -
техническую информацию, а мистер Паркмен - политическую. Положив перед
собой "Шекспира для детей" (в качестве ключа он выбрал фразу - "Пусть все,
что случится, будет радостным"), Уормолд зашифровал: "Номер 1 от 25 января
абзац А начинается я завербовал моего приказчика и дал ему номер 59200/5/1
точка предполагаемый оклад пятнадцать песо в месяц точка абзац Б
начинается пожалуйста проверьте следующих лиц..."
Вся эта возня с абзацами казалась Уормолду пустой тратой времени и
денег, но Готорн объяснил ему, что это обычная шпионская процедура.
Совсем, как Милли, которая, играя в лавку, требовала, чтобы все покупки
заворачивались в бумагу - даже если то была одна-единственная стеклянная
бусинка. "Абзац В начинается требуемый экономический доклад высылаю в
ближайшее время дипломатической почтой".
Теперь оставалось только ждать ответа и готовить экономический доклад.
Это не давало ему покоя. Лопес получил первое ответственное задание:
купить все официальные справочники, какие только есть, по производству
сахара и табака. Уормолд стал ежедневно часами читать местные газеты,
отмечая все, что могли бы сообщить профессор или инженер; ведь вряд ли
кто-нибудь в Кингстоне или Лондоне изучал гаванские газеты. На этих
неряшливо отпечатанных листках ему самому открылся новый мир: раньше он,
видно, чересчур доверял "Нью-Йорк таймс" и "Нью-Йорк геральд трибюн",
когда хотел представить себе, что творится на свете. В двух шагах от
"Чудо-бара" зарезали девушку - "жертва любви", писал репортер. Гавана
полна была жертв того или иного рода. Какой-то человек потерял за одну
ночь все свое состояние в "Тропикане", он влез на эстраду, обнял
темнокожую певицу, потом погнал свою машину на полной скорости в море и
утопился. Другой хладнокровно удушил себя подтяжками. Случались и чудеса;
святая дева заплакала солеными слезами, а свеча, зажженная перед образом
святой Девы Гваделупской, неизвестно почему горела целую неделю - от
пятницы до пятницы. Из этого калейдоскопа насилия, страстей и любви были
исключены одни только жертвы капитана Сегуры - они страдали и умирали, не
удостаиваясь внимания печати.
Составление экономического доклада оказалось утомительным делом -
Уормолд печатал только двумя пальцами и не умел пользоваться табулятором.
Нужно было подправлять цифры официальной статистики - на случай, если бы
кому-нибудь в центре взбрело в голову сличить их с докладом, и порой
Уормолд забывал, как он изменил ту или иную цифру. Он никогда не был силен
в арифметике. Если ускользала какая-нибудь запятая в десятичных дробях, за
ней приходилось гоняться вверх и вниз по доброму десятку колонок. Это было
похоже на отчаянные попытки удержаться на ярмарочном "колесе смеха".
Через неделю его стало беспокоить, что так долго нет ответа. Неужели
Готорн почуял что-то неладное? Временное облегчение доставил вызов в
консульство, где угрюмый секретарь вручил ему запечатанный конверт,
адресованный по какой-то непонятной причине "Мистеру Люку Пенни". Внутри
этого конверта лежал другой с надписью: "Генри Лидбеттеру. Управление
гражданскими научно-исследовательскими работами". На третьем конверте
значилась цифра 59200/5, в нем было жалованье за три месяца и сумма на
оплату непредвиденных расходов в кубинской валюте. Уормолд отнес деньги в
банк.
- Положить на текущий счет фирмы, мистер Уормолд?
- Нет, на мой личный счет.
Но, пока кассир считал, его не покидало ощущение вины: ему казалось,
будто он присвоил казенные деньги.
Прошло десять дней, но ответа на свои вопросы Уормолд так и не получил.
Он даже не мог отослать свой экономический доклад, пока мифический агент,
автор этого доклада, не был проверен и утвержден. Подошел срок его поездки
к розничным торговцам в Матансасе, Сьенфуэгосе, Санта-Кларе и Сантьяго. Он
каждый год объезжал эти города в своем стареньком "хилмене". Перед
отъездом он послал Готорну телеграмму: "Под предлогом посещения
контрагентов по пылесосам собираюсь выяснить возможность вербовки порту
Матансасе, промышленном городе Санта-Кларе, военно-морской базе
Сьенфуэгосе и повстанческом центре Сантьяго; предполагаемые дорожные
расходы пятьдесят долларов в сутки". Он поцеловал Милли, взял с нее
обещание, что в его отсутствие она не будет кататься с капитаном Сегурой,
и затарахтел к "Чудо-бару", чтобы выпить прощальную рюмку с доктором
Гассельбахером.
Раз в год - и всегда во время своей поездки - Уормолд писал письмо
младшей сестре в Нортгемптон. (Может быть, письмо к Мэри ненадолго
исцеляло от тоски по Милли.) В письмо он неизменно вкладывал последние
кубинские марки для племянника. Мальчик стал собирать марки в шестилетнем
возрасте; время не стояло на месте, но Уормолду как-то не приходило в
голову, что племяннику давно стукнуло семнадцать и он, вероятно, забросил
свою коллекцию. Во всяком случае, он был уже слишком взрослым для той
записки, в которую Уормолд завернул марки, - чересчур наивной даже для
Милли, а племянник был несколькими годами старше.
"Дорогой Марк, - писал Уормолд, - посылаю марки для твоей коллекции.
Наверно, она у тебя уже огромная. Боюсь только, что эти марки не очень
интересные. Вот было бы хорошо, если бы на наших кубинских марках рисовали
птиц, зверей или бабочек, как на тех красивых марках из Гватемалы, которые
ты мне показывал. Твой любящий дядя.
P.S. Я сижу и гляжу на море, у нас очень жарко".
Сестре он писал обстоятельнее: "Я сижу на берегу залива в Сьенфуэгосе,
сейчас больше чем девяносто градусов [по Фаренгейту], хотя солнце уже час
как зашло. В кино показывают Мэрилин Монро, а в гавани стоит судно,
которое, как ни странно, называется "Хуан Бельмонте". (Помнишь ту зиму в
Мадриде, когда мы ходили на бой быков?) Главный механик судна - я думаю,
что это главный механик, - сидит за соседним столиком и пьет испанский
коньяк. Потом ему останется только пойти в кино. Сьенфуэгос, наверно,
самый тихий порт на свете. Одна-единственная розово-желтая улица,
несколько кабачков, высокая труба сахарного завода, а в конце заросшей
сорняком тропинки - "Хуан Бельмонте". Почему-то мне хотелось бы уплыть на
нем вместе с Милли, но разве это возможно! Пылесосы покупают плохо - в эти
беспокойные дни далеко не всегда есть электричество. Вчера вечером в
Матансасе три раза гас свет - в первый раз, когда я сидел в ванне. Какие
глупости я пишу тебе в такую даль.
Ты только не воображай, что мне здесь плохо. В здешних местах много
хорошего. Иногда мне страшно подумать о возвращении домой - к магазинам
Бутса, Вулворта [магазины стандартных цен], к кафетериям, мне было бы
сейчас не по себе даже в "Белой Лошади" [марка виски, по имени которой в
Англии нередко называют кабачки]. Главный механик сидит с девушкой;
вероятно, у него есть девушка и в Матансасе; он льет ей коньяк прямо в
глотку, как ты даешь кошке лекарство. Какое здесь удивительное освещение
перед закатом: горизонт - полоса жидкого золота, а на свинцовой ряби моря
темные пятна распластавших крылья птиц. Высокий белый памятник на бульваре
- днем он похож на королеву Викторию - превратился сейчас в глыбу,
излучающую мистическое сияние. Чистильщики сапог запрятали свои щетки под
кресла, которые стоят между розовыми колоннами; когда чистишь ботинки,
сидишь высоко над тротуаром, словно на библиотечной стремянке, а ноги твои
покоятся на спинах двух бронзовых морских коньков, может быть, их завез
сюда какой-нибудь финикиец? Почему у меня такая тоска по родине? Наверно,
потому, что я отложил немножко денег и скоро должен решиться уехать отсюда
навсегда. Не знаю, сумеет ли Милли вынести секретарские курсы в
каком-нибудь унылом квартале северного Лондона.
Как поживает тетя Алиса? Все еще закладывает уши воском? А дядя Эдвард?
Может, он уже умер? Я дожил до возраста, когда родственники умирают
незаметно".
Он заплатил по счету и на всякий случай узнал фамилию главного механика
- по приезде домой полезно будет послать на проверку несколько имен, чтобы
оправдать дорожные расходы.
В Санта-Кларе дряхлый "хилмен" пал под ним как загнанный мул. Что-то
вконец разладилось в его внутренностях; одна только Милли догадалась бы,
что именно. В ближайшем гараже ему заявили, что ремонт займет несколько
дней, и Уормолд решил отправиться в Сантьяго автобусом. Так было даже
быстрее и безопаснее: в провинции Орьенте, где повстанцы, как всегда,
хозяйничали в горах, а правительственные войска - в городах и на дорогах,
движение часто прерывалось, но автобусы задерживали реже, чем частные
машины.
Он приехал в Сантьяго вечером, в безлюдную и опасную пору, когда в
городе соблюдался никем не объявленный комендантский час. Лавки на
площади, пристроенные к собору, были уже закрыты. Одна-единственная пара
торопливо пробиралась куда-то мимо гостиницы. Вечер был влажный и душный,
темная зелень ветвей тяжело свисала к земле в тусклом свете уличных
фонарей, горевших вполнакала. В гостинице его встретили недоверчиво,
словно были убеждены, что он чей-то шпион. Он почувствовал себя
самозванцем - ведь это была гостиница для настоящих шпионов, настоящих
провокаторов и настоящих повстанческих эмиссаров. В убогом баре монотонно
бормотал какой-то пьяный, - совсем в манере Гертруды Стайн [американская
писательница (1874-1946)]; он твердил: "Куба есть Куба, есть Куба, есть
Куба".
На ужин Уормолду подали сухой и плоский омлет в каких-то странных
пятнах, с ободранными, как у старинной рукописи, краями и кислое вино. Во
время еды он написал открытку доктору Гассельбахеру. Когда бы он ни уезжал
из Гаваны, он неизменно посылал Милли и доктору Гассельбахеру, а иногда
даже и Лопесу дешевые открытки с изображением дешевых гостиниц, отмечая
крестиком окно своей комнаты, как в детективном романе отмечают место
преступления. "Сломалась машина. Все в порядке. Надеюсь вернуться в
четверг". Открытка с картинкой - верный признак одиночества.
В девять часов Уормолд отправился на поиски своего клиента. Он позабыл
о том, как пустынны после наступления темноты улицы Сантьяго. За железными
решетками запирались ставни, и, как в оккупированном городе, дома
исполнением. Предвидя возражения, предлагаю учесть: в настоящее время
жалованье Анжелики лишь приближается к заработку кондуктора автобуса.
- Да? - отрывисто спросила мисс Дженкинсон. - Слушаю вас.
- Меня послал к вам шеф.
- У меня нет свободных людей.
- Нам пока никто и не требуется. Но могут возникнуть различные
варианты.
- Этель, голубушка, позвоните D-2 и скажите, что я не разрешаю
задерживать моих сотрудниц на работе после 7 часов вечера. Разве что в
стране будет объявлено чрезвычайное положение. Передайте, что, если
начнется война или мы будем накануне войны, центральный секретариат должен
быть немедленно поставлен в известность.
- Нам может понадобиться секретарь со знанием испанского языка в район
Карибского моря.
- У меня нет свободных людей, - механически повторила мисс Дженкинсон.
- Гавана... Маленькая резидентура, приятный климат.
- Сколько человек в штате?
- Пока что один.
- У меня не брачная контора, - заявила мисс Дженкинсон.
- Это пожилой человек, у него шестнадцатилетняя дочь.
- Женат?
- Вроде того, - неопределенно ответил Готорн.
- На него можно положиться?
- В каком смысле?
- Он человек надежный, спокойный, невлюбчивый?
- О да, будьте уверены. Это старый негоциант, - сказал Готорн,
подхватывая на лету гипотезу шефа. - Создал свое дело из ничего. На женщин
не смотрит. Половой вопрос его не интересует, он выше этого.
- Никто не бывает выше этого, - сказала мисс Дженкинсон. - А я отвечаю
за девушек, которых командирую за границу.
- Вы же сказали, что у вас нет свободных людей.
- Ну, на определенных условиях я, может быть, и смогла бы выделить вам
Беатрису.
- Беатрису, мисс Дженкинсон? - раздался возглас из-за картотеки.
- Да, Беатрису. Я, кажется, ясно сказала, Этель.
- Но, мисс Дженкинсон...
- Ей нужно набраться опыта, - вот все, чего ей не хватает. Эта
должность ей подойдет. Не такая уж она молоденькая. И любит детей.
- Там требуется человек со знанием испанского, - вставил Готорн. -
Любовь к детям - не самое главное.
- Беатриса наполовину француженка. Французским она владеет лучше, чем
английским.
- Но нам нужен испанский.
- Это почти одно и то же. И тот и другой - романские языки.
- Нельзя ли ее повидать и поговорить с ней? Она прошла подготовку?
- Она прекрасная шифровальщица, окончила курсы микрофотографии.
Стенографирует, правда, с грехом пополам, но отлично печатает на машинке.
Разбирается в электродинамике.
- Это еще что такое?
- Точно не знаю, но пробки починить сумеет.
- Тогда ее не испугают и пылесосы.
- Она секретарь, а не горничная.
С шумом задвинулся ящик картотеки.
- Хотите берите, хотите нет, - сказала мисс Дженкинсон.
Готорну казалось, что она говорит о Беатрисе как о неодушевленном
предмете.
- А кроме нее, вы никого не можете предложить?
- Это все, что у меня есть.
Снова с грохотом задвинулся ящик.
- Этель, - сказала мисс Дженкинсон, - если вы не научитесь выражать
свои чувства менее шумно, я верну вас в D-3.
Готорн ушел от нее полный сомнений. Ему казалось, что мисс Дженкинсон с
необычайной ловкостью сбывает с рук то, от чего сама рада избавиться: не
то краденую драгоценность, не то беспородную шавку.
Уормолд возвращался из консульства; во внутреннем кармане пиджака у
него лежала телеграмма. Ее бесцеремонно сунули ему в руки, а когда он
попытался завязать разговор, его оборвали.
- Нас это совершенно не касается. Временная договоренность. Чем скорее
это кончится, тем лучше.
- Мистер Готорн сказал...
- Знать не знаем никакого мистера Готорна. Запомните это раз навсегда.
Здесь такой не служит. Всего хорошего.
Он пошел домой. Город вытянулся вдоль берега океана; волны разбивались
у самой Авенида де Масео, и брызги застилали ветровые стекла автомобилей.
Розовые, серые, желтые колонны некогда аристократического квартала
выветрились, как прибрежные скалы; почерневший, облезлый герб красовался
над дверью убогой гостиницы, а ставни ночного кабака были ярко выкрашены,
чтобы уберечь их от океанской соли и сырости. На западе стальные
небоскребы нового города вздымались в светлом февральском небе выше
маяков. Этот город был создан для туризма, а не для оседлой жизни, но
здесь Уормолд впервые полюбил, и теперь он был прикован к Гаване, как
погорелец к своему пепелищу. Время поэтизирует даже поле битвы, и, может
быть, Милли напоминала цветок, распустившийся на старом редуте, где много
лет назад была отбита кровопролитная атака. Мимо него шли женщины со
следами золы на лбу, словно они вышли на свет божий из преисподней, - он
вспомнил, что сегодня первая среда великого поста [по обряду католической
церкви, в этот день священник чертит золою крест на лбу прихожан].
Придя домой, он не застал Милли, хотя в школе занятий не было, - может
быть, она еще не вернулась с обедни, а может быть, каталась верхом в
Загородном клубе. Лопес демонстрировал "Турбо" экономке какого-то
священника, которая уже забраковала "Атомный котел". Худшие опасения
Уормолда оправдались: пока что ему не удалось сбыть ни одного пылесоса
новой модели. Он поднялся к себе и распечатал телеграмму; она была
адресована одному из отделов британского консульства; ряды цифр выглядели
уродливо, словно номера нераспроданных лотерейных билетов. За цифрой 2674
следовала шеренга пятизначных: 42811 79145 72312 59200 80947 62533 10605 и
так далее. Это была первая шифровка в его жизни, и он обратил внимание,
что она отправлена из Лондона. Он вовсе не был уверен, что сумеет ее
расшифровать (полученный им урок, казалось, отошел так далеко в прошлое),
но тут он узнал цифру 59200, она имела такой решительный и укоризненный
вид, словно Готорн собственной персоной поднялся к нему по лестнице.
Уормолд мрачно снял с полки "Шекспира для детей" Лэма - как он всегда
ненавидел Элию и его очерк о жареном поросенке! [Элия - псевдоним Чарльза
Лэма (1775-1834), его "Очерки Элии" пользуются в Англии широкой
известностью.] Он вспомнил, что первые цифры обозначают страницу, строку и
слово, с которых начинается шифровка. "Дионисию, злую жену Клеона, -
прочел он, - постигла заслуженная кара". Он начал расшифровывать со слова
"кара". К его удивлению, что-то и в самом деле получалось. Казалось, будто
вдруг заговорил попугай, доставшийся ему по наследству. "Номер 1 от 24
января нижеследующее от 59200 начинается абзац А".
За три четверти часа сложения и вычитания он расшифровал всю депешу,
кроме последнего абзаца, с которым произошла какая-то ошибка, не то у
него, не то у 59200, а может быть, и у Чарльза Лэма. "Нижеследующее от
59200 начинается абзац А почти месяц как одобрено членство в Загородном
клубе но никаких повторяю никаких сообщений относительно кандидатур
агентов еще не поступало точка надеюсь вы не будете повторяю не будете
вербовать свою агентуру не проверив ее досконально точка начинается абзац
Б необходимо немедленно переслать 59200 экономический и политический
доклад согласно врученному вопроснику начинается абзац В проклятый галун
подлежит пересылке кингстон раньше туберкулезного сообщения конец".
Последний абзац, похожий на чье-то сердитое бормотание, встревожил
Уормолда. Впервые ему пришло в голову, что на их взгляд - кто бы они там
ни были - он только брал деньги и ничего не давал взамен. Это его мучило.
До сих пор ему казалось, что он просто получил от какого-то чудака
подарок, позволивший Милли ездить верхом в Загородном клубе, а ему самому
- заказать в Англии несколько книг, о которых он давно мечтал. Остаток
денег был положен в банк; он и верил и не верил, что когда-нибудь сумеет
вернуть эту сумму Готорну.
Уормолд подумал: "Надо что-то сделать, назвать фамилии, чтобы они могли
заняться проверкой, завербовать агента, словом, доставить им какое-то
удовольствие". Он вспомнил, как Милли в детстве играла в лавку: она
отдавала ему свои карманные деньги на воображаемые покупки. Он играл с ней
в эту игру, но рано или поздно Милли всегда требовала деньги обратно.
Интересно, как вербуют агентов. Ему трудно было вспомнить, как его
вербовал Готорн, - все произошло в уборной, но вряд ли это было самое
главное. Он решил начать с того, что попроще.
- Вы меня звали, сеньор Вормель?
Выговорить фамилию "Уормолд" Лопесу было не по силам, но поскольку он
не мог остановиться на какой-нибудь подходящей замене, он редко удостаивал
Уормолда два раза подряд одной и той же кличкой.
- Я хочу поговорить с вами, Лопес.
- Si [да (исп.)], сеньор Вомель.
- Вы служите у меня вот уже много лет, - сказал Уормолд. - Мы доверяем
друг Другу.
Лопес выразил полноту своего доверия, приложив руку к сердцу.
- Вы бы хотели зарабатывать каждый месяц немножко больше денег?
- Ну конечно... Я и сам собирался поговорить с вами, сеньор Оммель.
Скоро у меня будет ребенок. Может быть, еще двадцать песо?
- Это не имеет отношения к фирме. Торговля идет плохо. Понимаете ли,
это будет секретная работа на меня лично.
- Ну да. Личные услуги, понимаю. Можете на меня положиться. Я не
болтун. Понятно, я ничего не скажу сеньорите.
- Нет. Вы меня не так поняли.
- Когда мужчина в годах, - сказал Лопес, - он больше не хочет сам
искать себе женщину, он хочет передохнуть. Он хочет приказывать: "Сегодня
ночью - да, завтра ночью - нет". Хочет давать распоряжения тому, кому
доверяет...
- Да ничего подобного! Я просто хотел сказать... словом, это не имеет
никакого отношения...
- Мы же свои люди, сеньор Вормолс. Я у вас уже много лет.
- Вы ошибаетесь, - сказал Уормолд. - У меня и в мыслях не было...
- Я понимаю, что англичанину с вашим положением такие места, как
"Сан-Франциско" не подходят. И "Мамба-клуб" тоже.
Уормолд знал, что теперь, когда его приказчик оседлал своего конька,
ничто уже его не остановит; человеческое тело в Гаване было не только
основной статьей купли и продажи, но и raison d'etre [смысл существования
(фр.)] всей человеческой жизни. Его либо покупаешь, либо продаешь - какая
разница? - но даром его не получишь никогда.
- Юноша любит разнообразие, - говорил Лопес, - но его ищет и мужчина в
годах. У юноши - любопытство новичка, но пожилому необходимо возбуждать
свой аппетит. Никто не услужит вам лучше меня, сеньор Венель, ведь я к вам
присмотрелся. Вы не кубинец; какой у девочки задок, для вас не так важно,
как деликатное обхождение...
- Вы меня совсем не поняли, - сказал Уормолд.
- Сегодня вечером сеньорита идет на концерт.
- Откуда вы знаете?
Лопес оставил этот вопрос без ответа.
- Пока ее не будет, я приведу вам одну молодую даму, вы ее посмотрите.
Если она вам не понравится, приведу другую.
- Нет, нет! Мне нужны совсем не такие услуги, Лопес. Мне нужно...
словом, я хочу, чтобы вы глядели в оба, не зевали и сообщали мне обо
всем...
- Насчет сеньориты?.
- Боже мой, да нет!
- Так о чем же мне сообщать, сеньор Воммольд?
- Ну, о всяких таких вещах... - сказал Уормолд.
Но он понятия не имел, о каких вещах может сообщать ему Лопес. Из
длинного перечня ему запомнились только несколько вопросов, и ни один из
них, по-видимому, не подходил - ни "Коммунистическое проникновение в
армию", ни "Точные данные об урожае кофе и табака за последний год".
Правда, оставалось еще содержимое корзин для бумаг в учреждениях, где
Лопес ремонтировал пылесосы, но, конечно же, Готорн шутил, говоря о деле
Дрейфуса, - если только такие люди вообще могут шутить.
- О каких вещах?
Уормолд сказал:
- Я сообщу вам потом. А теперь ступайте в магазин.
Был час коктейля, и в "Чудо-баре" доктор Гассельбахер с удовольствием
допивал вторую рюмку шотландского виски.
- Вы все еще нервничаете, мистер Уормолд? - спросил он.
- Да, нервничаю.
- Все из-за пылесоса... атомного пылесоса?
- Нет, не из-за пылесоса.
Уормолд допил свой "дайкири" и заказал второй.
- Сегодня вы торопитесь пить.
- Вам, наверно, никогда не были до зарезу нужны деньги, Гассельбахер.
Еще бы, у вас ведь нет детей.
- Скоро у вас их тоже не будет.
- Да, наверно. - От этого утешения ему стало так же холодно, как и от
"дайкири". - Но когда это время придет, я бы хотел, чтобы мы с ней были
где-нибудь подальше отсюда. Не желаю, чтобы Милли сделал женщиной
какой-нибудь капитан Сегура.
- Понимаю.
- Недавно мне предложили деньги.
- Да?
- За информацию.
- Какую информацию?
- Секретную.
Доктор Гассельбахер вздохнул и сказал:
- Счастливый вы человек, мистер Уормолд. Такую информацию давать легче
всего.
- Почему?
- Если она очень уж секретная, о ней знаете вы один, и все, что от вас
требуется, мистер Уормолд, - это капелька воображения.
- Они хотят, чтобы я вербовал агентов. Скажите, Гассельбахер, как
вербуют агентов?
- Их тоже можно придумать, мистер Уормолд.
- Вы так говорите, словно у вас в этом деле огромный опыт.
- Я человек опытный только в делах медицины. Вы читали когда-нибудь
объявления о секретных лечебных средствах? Средство для ращения волос,
раскрытое на смертном одре вождем краснокожих... Если речь идет о
секретном средстве, можно не сообщать его состав. К тому же в каждой тайне
есть что-то заманчивое, люди верят... может быть, это остаток веры в
колдовство. Вы читали Джеймса Фрэзера? [известный английский антрополог и
писатель (1864-1941)]
- Вы знаете, что такое книжный шифр?
- Все-таки не рассказывайте мне лишнего, мистер Уормолд. Я ведь не
торгую секретами - у меня детей нет. И, пожалуйста, не придумывайте, будто
я тоже ваш агент.
- Нет, это не выйдет. Им не нравится наша дружба, Гассельбахер. Они
хотят, чтобы я с вами не встречался. Они вас проверяют. Вы знаете, как они
проверяют людей?
- Не знаю. Будьте осторожны, мистер Уормолд. Берите у них деньги, но не
давайте им ничего взамен. Вы плохо защищены от таких, как капитан Сегура.
Лгите, но не связывайте себе рук. Они не заслуживают правды.
- Кто "они"?
- Королевства, республики, словом, державы. - Он допил свою рюмку. -
Мне пора, пойду посмотрю на посевы моих бактерий, мистер Уормолд.
- У вас что-нибудь получается?
- Слава богу, ничего. Пока ничего не получилось, у вас все еще впереди,
правда? Какая жалость, что лотерею в конце концов всегда разыгрывают.
Каждую неделю я теряю сто сорок тысяч долларов, и вот я опять бедняк.
- Вы не забудете про день рождения Милли?
- Может быть, проверка даст плохие результаты, и вы не захотите, чтобы
я пришел. Главное - помните: пока вы лжете, вы не приносите вреда.
- Но я беру у них деньги.
- У них нет других денег, кроме тех, которые они отнимают у таких
людей, как мы с вами.
Он толкнул дверь и вышел. Доктор Гассельбахер никогда не говорил о
морали - мораль ведь не имеет отношения к медицине.
Уормолд нашел список членов Загородного клуба у Милли в комнате. Он
знал, где его искать - между последним выпуском "Ежегодника любительницы
верховой езды" и романом мисс Пони Трэггерс "Белая кобыла". Он вступил в
Загородный клуб, чтобы найти подходящих агентов, и вот они все выстроились
теперь перед ним в две колонки, занимая больше двадцати страниц. Глаз его
уловил англосаксонское имя - Винсент К.Паркмен; может быть, это отец Эрла.
Уормолд решил, что правильно будет сохранить с Паркменами семейные
отношения.
К тому времени, когда он сел шифровать, он выбрал еще двоих - некоего
инженера Сифуэнтеса и профессора Луиса Санчеса. Профессор - каких бы там
ни было наук - мог давать сведения экономического характера, инженер -
техническую информацию, а мистер Паркмен - политическую. Положив перед
собой "Шекспира для детей" (в качестве ключа он выбрал фразу - "Пусть все,
что случится, будет радостным"), Уормолд зашифровал: "Номер 1 от 25 января
абзац А начинается я завербовал моего приказчика и дал ему номер 59200/5/1
точка предполагаемый оклад пятнадцать песо в месяц точка абзац Б
начинается пожалуйста проверьте следующих лиц..."
Вся эта возня с абзацами казалась Уормолду пустой тратой времени и
денег, но Готорн объяснил ему, что это обычная шпионская процедура.
Совсем, как Милли, которая, играя в лавку, требовала, чтобы все покупки
заворачивались в бумагу - даже если то была одна-единственная стеклянная
бусинка. "Абзац В начинается требуемый экономический доклад высылаю в
ближайшее время дипломатической почтой".
Теперь оставалось только ждать ответа и готовить экономический доклад.
Это не давало ему покоя. Лопес получил первое ответственное задание:
купить все официальные справочники, какие только есть, по производству
сахара и табака. Уормолд стал ежедневно часами читать местные газеты,
отмечая все, что могли бы сообщить профессор или инженер; ведь вряд ли
кто-нибудь в Кингстоне или Лондоне изучал гаванские газеты. На этих
неряшливо отпечатанных листках ему самому открылся новый мир: раньше он,
видно, чересчур доверял "Нью-Йорк таймс" и "Нью-Йорк геральд трибюн",
когда хотел представить себе, что творится на свете. В двух шагах от
"Чудо-бара" зарезали девушку - "жертва любви", писал репортер. Гавана
полна была жертв того или иного рода. Какой-то человек потерял за одну
ночь все свое состояние в "Тропикане", он влез на эстраду, обнял
темнокожую певицу, потом погнал свою машину на полной скорости в море и
утопился. Другой хладнокровно удушил себя подтяжками. Случались и чудеса;
святая дева заплакала солеными слезами, а свеча, зажженная перед образом
святой Девы Гваделупской, неизвестно почему горела целую неделю - от
пятницы до пятницы. Из этого калейдоскопа насилия, страстей и любви были
исключены одни только жертвы капитана Сегуры - они страдали и умирали, не
удостаиваясь внимания печати.
Составление экономического доклада оказалось утомительным делом -
Уормолд печатал только двумя пальцами и не умел пользоваться табулятором.
Нужно было подправлять цифры официальной статистики - на случай, если бы
кому-нибудь в центре взбрело в голову сличить их с докладом, и порой
Уормолд забывал, как он изменил ту или иную цифру. Он никогда не был силен
в арифметике. Если ускользала какая-нибудь запятая в десятичных дробях, за
ней приходилось гоняться вверх и вниз по доброму десятку колонок. Это было
похоже на отчаянные попытки удержаться на ярмарочном "колесе смеха".
Через неделю его стало беспокоить, что так долго нет ответа. Неужели
Готорн почуял что-то неладное? Временное облегчение доставил вызов в
консульство, где угрюмый секретарь вручил ему запечатанный конверт,
адресованный по какой-то непонятной причине "Мистеру Люку Пенни". Внутри
этого конверта лежал другой с надписью: "Генри Лидбеттеру. Управление
гражданскими научно-исследовательскими работами". На третьем конверте
значилась цифра 59200/5, в нем было жалованье за три месяца и сумма на
оплату непредвиденных расходов в кубинской валюте. Уормолд отнес деньги в
банк.
- Положить на текущий счет фирмы, мистер Уормолд?
- Нет, на мой личный счет.
Но, пока кассир считал, его не покидало ощущение вины: ему казалось,
будто он присвоил казенные деньги.
Прошло десять дней, но ответа на свои вопросы Уормолд так и не получил.
Он даже не мог отослать свой экономический доклад, пока мифический агент,
автор этого доклада, не был проверен и утвержден. Подошел срок его поездки
к розничным торговцам в Матансасе, Сьенфуэгосе, Санта-Кларе и Сантьяго. Он
каждый год объезжал эти города в своем стареньком "хилмене". Перед
отъездом он послал Готорну телеграмму: "Под предлогом посещения
контрагентов по пылесосам собираюсь выяснить возможность вербовки порту
Матансасе, промышленном городе Санта-Кларе, военно-морской базе
Сьенфуэгосе и повстанческом центре Сантьяго; предполагаемые дорожные
расходы пятьдесят долларов в сутки". Он поцеловал Милли, взял с нее
обещание, что в его отсутствие она не будет кататься с капитаном Сегурой,
и затарахтел к "Чудо-бару", чтобы выпить прощальную рюмку с доктором
Гассельбахером.
Раз в год - и всегда во время своей поездки - Уормолд писал письмо
младшей сестре в Нортгемптон. (Может быть, письмо к Мэри ненадолго
исцеляло от тоски по Милли.) В письмо он неизменно вкладывал последние
кубинские марки для племянника. Мальчик стал собирать марки в шестилетнем
возрасте; время не стояло на месте, но Уормолду как-то не приходило в
голову, что племяннику давно стукнуло семнадцать и он, вероятно, забросил
свою коллекцию. Во всяком случае, он был уже слишком взрослым для той
записки, в которую Уормолд завернул марки, - чересчур наивной даже для
Милли, а племянник был несколькими годами старше.
"Дорогой Марк, - писал Уормолд, - посылаю марки для твоей коллекции.
Наверно, она у тебя уже огромная. Боюсь только, что эти марки не очень
интересные. Вот было бы хорошо, если бы на наших кубинских марках рисовали
птиц, зверей или бабочек, как на тех красивых марках из Гватемалы, которые
ты мне показывал. Твой любящий дядя.
P.S. Я сижу и гляжу на море, у нас очень жарко".
Сестре он писал обстоятельнее: "Я сижу на берегу залива в Сьенфуэгосе,
сейчас больше чем девяносто градусов [по Фаренгейту], хотя солнце уже час
как зашло. В кино показывают Мэрилин Монро, а в гавани стоит судно,
которое, как ни странно, называется "Хуан Бельмонте". (Помнишь ту зиму в
Мадриде, когда мы ходили на бой быков?) Главный механик судна - я думаю,
что это главный механик, - сидит за соседним столиком и пьет испанский
коньяк. Потом ему останется только пойти в кино. Сьенфуэгос, наверно,
самый тихий порт на свете. Одна-единственная розово-желтая улица,
несколько кабачков, высокая труба сахарного завода, а в конце заросшей
сорняком тропинки - "Хуан Бельмонте". Почему-то мне хотелось бы уплыть на
нем вместе с Милли, но разве это возможно! Пылесосы покупают плохо - в эти
беспокойные дни далеко не всегда есть электричество. Вчера вечером в
Матансасе три раза гас свет - в первый раз, когда я сидел в ванне. Какие
глупости я пишу тебе в такую даль.
Ты только не воображай, что мне здесь плохо. В здешних местах много
хорошего. Иногда мне страшно подумать о возвращении домой - к магазинам
Бутса, Вулворта [магазины стандартных цен], к кафетериям, мне было бы
сейчас не по себе даже в "Белой Лошади" [марка виски, по имени которой в
Англии нередко называют кабачки]. Главный механик сидит с девушкой;
вероятно, у него есть девушка и в Матансасе; он льет ей коньяк прямо в
глотку, как ты даешь кошке лекарство. Какое здесь удивительное освещение
перед закатом: горизонт - полоса жидкого золота, а на свинцовой ряби моря
темные пятна распластавших крылья птиц. Высокий белый памятник на бульваре
- днем он похож на королеву Викторию - превратился сейчас в глыбу,
излучающую мистическое сияние. Чистильщики сапог запрятали свои щетки под
кресла, которые стоят между розовыми колоннами; когда чистишь ботинки,
сидишь высоко над тротуаром, словно на библиотечной стремянке, а ноги твои
покоятся на спинах двух бронзовых морских коньков, может быть, их завез
сюда какой-нибудь финикиец? Почему у меня такая тоска по родине? Наверно,
потому, что я отложил немножко денег и скоро должен решиться уехать отсюда
навсегда. Не знаю, сумеет ли Милли вынести секретарские курсы в
каком-нибудь унылом квартале северного Лондона.
Как поживает тетя Алиса? Все еще закладывает уши воском? А дядя Эдвард?
Может, он уже умер? Я дожил до возраста, когда родственники умирают
незаметно".
Он заплатил по счету и на всякий случай узнал фамилию главного механика
- по приезде домой полезно будет послать на проверку несколько имен, чтобы
оправдать дорожные расходы.
В Санта-Кларе дряхлый "хилмен" пал под ним как загнанный мул. Что-то
вконец разладилось в его внутренностях; одна только Милли догадалась бы,
что именно. В ближайшем гараже ему заявили, что ремонт займет несколько
дней, и Уормолд решил отправиться в Сантьяго автобусом. Так было даже
быстрее и безопаснее: в провинции Орьенте, где повстанцы, как всегда,
хозяйничали в горах, а правительственные войска - в городах и на дорогах,
движение часто прерывалось, но автобусы задерживали реже, чем частные
машины.
Он приехал в Сантьяго вечером, в безлюдную и опасную пору, когда в
городе соблюдался никем не объявленный комендантский час. Лавки на
площади, пристроенные к собору, были уже закрыты. Одна-единственная пара
торопливо пробиралась куда-то мимо гостиницы. Вечер был влажный и душный,
темная зелень ветвей тяжело свисала к земле в тусклом свете уличных
фонарей, горевших вполнакала. В гостинице его встретили недоверчиво,
словно были убеждены, что он чей-то шпион. Он почувствовал себя
самозванцем - ведь это была гостиница для настоящих шпионов, настоящих
провокаторов и настоящих повстанческих эмиссаров. В убогом баре монотонно
бормотал какой-то пьяный, - совсем в манере Гертруды Стайн [американская
писательница (1874-1946)]; он твердил: "Куба есть Куба, есть Куба, есть
Куба".
На ужин Уормолду подали сухой и плоский омлет в каких-то странных
пятнах, с ободранными, как у старинной рукописи, краями и кислое вино. Во
время еды он написал открытку доктору Гассельбахеру. Когда бы он ни уезжал
из Гаваны, он неизменно посылал Милли и доктору Гассельбахеру, а иногда
даже и Лопесу дешевые открытки с изображением дешевых гостиниц, отмечая
крестиком окно своей комнаты, как в детективном романе отмечают место
преступления. "Сломалась машина. Все в порядке. Надеюсь вернуться в
четверг". Открытка с картинкой - верный признак одиночества.
В девять часов Уормолд отправился на поиски своего клиента. Он позабыл
о том, как пустынны после наступления темноты улицы Сантьяго. За железными
решетками запирались ставни, и, как в оккупированном городе, дома