Страница:
«Редз» выиграли четыре очка уже к середине первого иннинга. Паппи так расстроился, что пошел спать. Я выключил приемник и еще посидел на веранде, высматривая Тэлли. Немного погодя я услышал храп Паппи.
Глава 16
Глава 17
Глава 16
Я намеревался сидеть на переднем крыльце и ждать, пока родители и Бабка вернутся от Летчеров. Я даже мог себе представить, что там происходит: женщины в задней комнате возятся с Либби, а мужчины сидят снаружи со всеми их детишками, как можно дальше от роженицы. Их дом был через реку от нас, совсем недалеко, и мне очень хотелось сейчас быть там.
Усталость здорово одолевала, я чуть было не заснул. В лагере Спруилов было тихо и темно, но я не заметил, чтобы Тэлли вернулась.
Я на цыпочках прокрался сквозь дом, убедился, что Паппи спит глубоким сном и вернулся на заднюю веранду. Сел на краю, свесив ноги. Поля за амбаром и силосной ямой стали нежно-серого цвета, когда из-за облаков выглянула луна. До этого они прятались во мраке. И тут я увидел, что она идет по нашей главной полевой дороге, одна — луна как раз на секунду вырвалась из-за облака. Она никуда не торопилась. Потом все опять погрузилось во тьму. И долгое время не было слышно ни звука, пока она не наступила на сухую ветку.
— Тэлли! — громким шепотом позвал я.
После долгой паузы она наконец ответила:
— Это ты, Люк?
— Иди сюда, — сказал я. — Я на веранде.
Она была босиком и при ходьбе не издавала ни звука.
— Что ты там делаешь, Люк? — спросила она, останавливаясь напротив.
— Ты где была? — спросил я.
— Просто гуляла.
— А зачем?
— Не знаю. Иногда хочется убраться подальше от семейства.
Это, конечно, имело смысл. Она уселась рядом со мной на веранде, подтянула юбку выше колен и стала болтать ногами.
— Иногда мне хочется от них сбежать, — тихонько сказала она. — У тебя никогда не возникало такого желания?
— Да нет, пожалуй. Мне ж только семь. Но я вовсе не собираюсь всю жизнь здесь оставаться.
— А где ж ты будешь жить?
— В Сент-Луисе.
— Почему именно в Сент-Луисе?
— Там играют «Кардиналз».
— Ты хочешь играть в этой команде?
— Конечно.
— Это ты здорово придумал, Люк! Только дурак согласится всю жизнь собирать хлопок. Я вот тоже хочу уехать на север, туда, где попрохладнее и полно снега.
— А куда?
— Не знаю. Может, в Монреаль.
— А это где?
— В Канаде.
— А они там в бейсбол играют?
— Не думаю.
— Тогда забудь об этом.
— Нет. Там здорово! Мы в школе про них проходили, по истории. Канаду первыми заселили французы, и именно на этом языке там все говорят.
— А ты знаешь французский?
— Нет, но могу выучить.
— Да, это легко. Я вот уже научился говорить по-испански. Хуан меня научил в прошлом году.
— Правда?
— Si.
— Скажи еще что-нибудь.
— Buenos dias. Por favor. Adios. Gracias, senor. Como esta?[3]
— Ух ты!
— Видишь, я ж говорю, что это легко. А этот Монреаль, он далеко?
— Не знаю точно. Наверное, далеко. И это одна из причин, почему я хочу туда уехать.
В спальне Паппи вдруг вспыхнул свет. Он осветил и дальний край веранды и испугал нас.
— Сиди тихо, — прошептал я.
— А кто это? — также шепотом спросила она, пригибаясь так, словно сейчас в нас полетят пули.
— Да это просто Паппи. Пить захотел. Он всю ночь так, то и дело встает.
Паппи прошел на кухню и открыл холодильник. Я наблюдал за ним сквозь сетку на двери. Он выпил два стакана воды, потом протопал обратно к себе в спальню и выключил свет. Когда вокруг опять стало темно и тихо, она спросила:
— А почему он все время ночью встает?
— Потому что беспокоится. Рики воюет в Корее.
— А кто такой Рики?
— Мой дядя. Ему девятнадцать.
Она немного подумала над этим, потом спросила:
— Он красивый?
— Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Он мой лучший друг, и я очень хочу, чтобы он вернулся домой.
С минуту мы думали о Рики, продолжая болтать ногами.
— Слушай, Люк, а ведь пикап перед ужином куда-то уехал. Не знаешь, куда?
— К Летчерам.
— А кто это?
— Издольщики, за рекой живут.
— А зачем твои туда поехали?
— Не могу тебе сказать.
— Это почему же?
— Потому что это секрет.
— Какой секрет?
— Большой.
— Да ладно тебе, Люк. У нас с тобой ведь уже есть свои секреты, не так ли?
— Да вроде.
— Я никому не сказала, что ты за мной подглядывал на речке, так ведь?
— Думаю, не сказала.
— А если бы сказала, тебе бы здорово влетело, так?
— Надо думать, так.
— Ну так вот! Я умею хранить секреты. Так что там случилось, у этих Летчеров?
— Обещай, что никому не скажешь!
— Обещаю!
Весь город уже знает, что Либби беременна. Так что толку притворяться, что это секрет?
— Ну, у них там есть девчонка, Либби Летчер, так она рожает. Прямо сейчас.
— Ей сколько лет?
— Пятнадцать.
— Господи!
— И они хотят сохранить все это в тайне. Доктора настоящего звать не стали, потому что тогда все узнают. И попросили Бабку приехать и принять роды.
— А зачем им это в тайне держать?
— Да потому что она не замужем.
— Ничего себе! А отец кто?
— Она не говорит.
— И никто не знает?
— Никто, кроме самой Либби.
— Ты с ней знаком?
— Виделись как-то, только их там целая кодла, этих Летчеров. Я знаю ее брата Перси. Он говорит, что ему двенадцать, только я не верю. Трудно сказать, они ведь не ходят в школу.
— А ты знаешь, как девочки становятся беременными?
— Да вроде нет.
— Тогда я тебе лучше не стану рассказывать.
А мне-то что, даже лучше. Рики один раз пытался поговорить со мной о девчонках, и это было ужасно противно.
Она еще быстрее заболтала ногами, переваривая эту замечательную сплетню. Потом сказала:
— А до реки-то недалеко.
— Около мили.
— А они далеко от берега живут?
— Да там совсем немного пройти по грунтовке.
— Ты когда-нибудь видел, как дети родятся?
— Не-а. Как коровы телятся видел, и как собаки щенятся. А настоящего младенца — нет.
— И я не видела.
Она спрыгнула вниз, схватила меня за руку и сдернула меня с веранды. Удивительно, какая она оказалась сильная!
— Пойдем туда, Люк! Пойдем, попробуем подсмотреть что удастся! — И потянула меня за собой, прежде чем я сообразил, что ей ответить.
— Ты спятила, Тэлли! — наконец протестующее сказал я, пытаясь ее остановить.
— Да нет, Люк, — шепотом ответила она. — Это ж настоящее приключение, такое же, как тогда, на речке! Тебе же понравилось, правда?
— Точно.
— Тогда доверься мне!
— А что, если нас поймают?
— Да как нас поймают? Тут все уже спят. Твой дед только что вставал и даже не думал тебя разыскивать. Давай, пошли, хватит трусить!
И тут я понял, что готов последовать за Тэлли куда угодно.
Мы прокрались за деревья и перешли через колеи, где должен был стоять пикап, а потом отправились по короткой подъездной дорожке, держась как можно дальше от лагеря Спруилов. До нас доносились храп и тяжелое дыхание усталых людей, наконец дорвавшихся до сна. Мы добрались до дороги без единого звука. Тэлли двигалась быстро и ловко, она словно разрезала тьму ночи. Мы повернули к реке, и тут луна вынырнула из-за туч и осветила нам путь. Мост был настолько узок, что на нем едва могли разъехаться два грузовика, а хлопок рос прямо рядом с ним. Если бы луна опять зашла, нам пришлось бы следить за каждым шагом, а при ее свете можно было смотреть и вверх, и вперед. Мы оба были босые. Дорога была усыпана гравием, так что приходилось делать очень короткие шаги и идти быстро, но подошвы у нас были достаточно загрубелые, прямо как моя бейсбольная перчатка.
Я очень боялся, но был полон решимости не показать этого Тэлли. Она же, казалось, никакого страха не испытывала — ни страха быть пойманной, ни страха темноты, ни страха от того, что подкрадывалась к дому, где сейчас рождается младенец. Иногда бывало, что она держалась отчужденно и выглядела угрюмой, почти мрачной и вообще казалась такой же взрослой, как моя мама. А иной раз могла резвиться, как ребенок, смеяться, как тогда, когда мы играли в бейсбол, ей нравилось, что за ней подглядывают, когда она купается; она сама предприняла эту вылазку в полной темноте, и, что важнее всего, ей нравилось быть в компании семилетнего мальчишки.
Мы остановились посредине моста и, осторожно наклонившись, посмотрели на воду внизу. Я рассказал ей про сомиков, что там водятся, о том, какие они здоровенные и какой дрянью питаются, и о том сорокачетырехфунтовом гиганте, которого поймал Рики. Она держала меня за руку, пока мы переходили на тот берег, чуть сжимая, как бы в знак расположения, а вовсе не в поисках защиты.
На дорожке к дому Летчеров было гораздо темнее. Мы замедлили шаг, потому что хотели увидеть дом, еще не сойдя с дороги. Поскольку электричества у них не было, не было и света, сплошная тьма по всей излучине реки.
Потом мы услышали какие-то звуки и замерли на месте. Голоса, далеко от нас. Мы отошли к краю их хлопкового поля и стали терпеливо ждать, когда выглянет луна. Я указывал ей туда и сюда, пытаясь дать представление о расположении их дома. Голоса были детские, несомненно, это галдел выводок Летчеров.
Луна наконец снизошла до помощи нам, и мы получили возможность видеть весь пейзаж вокруг. Темный силуэт дома виднелся на некотором расстоянии от нас, на таком же, как наш амбар от заднего крыльца, около 350 футов, — такая же дистанция отделяет пластину «дома» от ограды аутфилда на стадионе «Спортсменз-парк». Большая часть значительных расстояний в моей жизни измерялась именно такими мерами. Грузовичок Паппи был припаркован перед домом.
— Нам лучше обойти дом с той стороны, — спокойно сказала Тэлли, как будто много раз участвовала в подобных вылазках.
Мы забрались в заросли хлопчатника и пошли вдоль одного ряда, потом вдоль другого, в полном молчании описывая полукруг сквозь эту растительность. Хлопчатник здесь вырос по большей части очень высокий, почти с меня ростом. Когда мы добрались до места, где его стебли росли пореже, то остановились и осмотрели местность. В задней комнате дома виднелся слабый свет, это была та комната, где находилась Либби. Когда мы оказались точно к востоку от нее, то пошли сквозь ряды хлопка, очень тихо приближаясь к дому.
Шансов, что нас кто-то увидит, было немного. Нас тут, конечно же, никто не ждал, они были заняты совсем другими делами. А заросли такие густые и ночью такие темные, что любой ребенок сможет пробраться на четвереньках сквозь них, и никто его не заметит.
Моя соучастница двигалась ловко и проворно, прямо как солдаты, которых я видел в кино. Она не спускала глаз с дома и аккуратно разводила руками в стороны стебли хлопчатника, все время расчищая мне путь. Мы не произнесли ни слова. И не спешили, медленно приближаясь к дому сбоку. Заросли хлопка подступали почти к самому краю их вытоптанного двора, и когда до него оставалось рядов десять, мы сели на землю и осмотрелись вокруг, оценивая свое положение.
Мы слышали голоса младших Летчеров, скопившихся возле нашего пикапа, запаркованного как можно дальше от их переднего крыльца. Мой отец и мистер Летчер сидели в кузове у заднего борта и тихо разговаривали. Дети вели себя тихо, но иногда начинали вдруг трещать все вместе. Все как бы застыли в ожидании, и через пару минут у меня возникло ощущение, что они ждут уже довольно долго.
Перед нами было окно, а от того места, где мы прятались, до места действия было ближе, чем от остальных Летчеров и отца. И мы были отлично закрыты ото всех; даже если на крыше дома зажечь прожектор, нас все равно никто не увидит.
На столе в комнате горела свеча, совсем рядом с окном. Вокруг двигались женщины и, судя по их теням, которые то поднимались, то опускались, в комнате горело несколько свечей. Свет был тусклый, тени густые.
— Давай подойдем поближе! — прошептала Тэлли. К тому времени мы уже просидели здесь минут пять, и хотя я ужасно боялся, все равно не верил, что нас застукают.
Мы продвинулись вперед футов на десять и уселись уже в другом, но тоже безопасном месте.
— Достаточно близко, — сказал я.
— Может быть.
Свет из комнаты падал на землю возле дома. На окне не было ни сетки, ни занавесок. Пока мы сидели и ждали, сердце мое перестало так бешено колотиться, да и дыхание стало нормальным. Глаза сосредоточились на окружающем, и я стал различать звуки ночи — хор сверчков, кваканье лягушек на реке вдали, тихое бормотание мужчин на расстоянии от нас.
Мама, Бабка и миссис Летчер тоже разговаривали тихими голосами. Мы их слышали, но не могли разобрать ни слова.
Потом все стало тихо, а потом Либби вдруг закричала от боли, и я чуть не выскочил из собственной шкуры. Ее ужасный крик эхом пронесся по полям, и я подумал, что она умерла. Возле пикапа воцарилось полное молчание. Даже сверчки на минутку замолкли.
— Что стряслось? — спросил я.
— Очередная схватка, — ответила Тэлли, не сводя глаз с окна.
— А что это?
Она пожала плечами:
— Роды так проходят. Дальше будет еще хуже.
— Бедняга!
— Что хотела, то и получила.
— Что ты хочешь сказать?
— Ладно, не важно.
Несколько минут все было тихо и спокойно, потом мы услышали плач Либби. Ее мать и Бабка пытались ее успокоить. А она все повторяла:
— Простите меня! Простите!
— Ничего, все будет в порядке, — сказала моя мама.
— И никто не узнает про это, — добавила Бабка. Это была ложь, понятное дело, но, может быть, Либби от этого стало полегче.
— У тебя будет замечательный ребеночек, — сказала мама.
Какой-то отбившийся от остальных летчеровский детеныш, один из средних, забрел в этот конец двора и пробрался прямо к окну точно так же, как я пробирался туда несколько часов назад, буквально за секунду до того, как Перси чуть не искалечил меня своим комом глины. Он или она — отсюда было не разобрать — стал подглядывать и уже видел все, что происходило в комнате, когда более старший из их выводка не рявкнул с другого конца двора: «Ллойд, а ну отойди от окна!»
Ллойд немедленно убрался и рысью кинулся в темноту. О его преступлении было тут же доложено мистеру Летчеру, и вслед за этим поблизости раздались звуки жуткой порки. Мистер Летчер воспользовался какой-то палкой. При этом он приговаривал: «В следующий раз найду палку побольше!» Но по мнению Ллойда, и нынешней было вполне достаточно — его вопли можно было, видимо, услышать на мосту.
Когда истязание прекратилось, мистер Летчер рявкнул на всех своих детей: «Сколько раз повторять, чтобы сидели тут и держались подальше от дома!»
Мы, конечно, не видели весь этот эпизод, да и не нужно было, и так все понятно.
Однако я был еще больше напуган, подумав о суровости и продолжительности наказания, которое на меня обрушится, если отец узнает, где я сейчас нахожусь. И мне внезапно захотелось убежать.
— Сколько времени требуется, чтобы родить? — шепотом спросил я у Тэлли. Если она и устала, то не показывала этого. Она стояла на коленях, замерев и не отводя глаз от окна.
— Зависит от обстоятельств. Первый всегда выходит дольше.
— А седьмой?
— Не знаю. К тому времени они, наверное, просто вылетают наружу. А у кого их семь?
— У матери Либби. Семь или восемь. Думаю, она каждый год рожает по младенцу.
Я уже начал было задремывать, когда у роженицы опять начались схватки. И опять ее крики затрясли весь дом, затем перешли в плач, а потом в успокаивающее бормотание. Потом все опять успокоилось, и я понял, что все это может продолжаться очень долго.
Когда я был уже не в состоянии держать глаза открытыми, то свернулся клубочком на теплой земле между двумя рядами хлопчатника. «Может, пойдем домой?» — шепотом спросил я Тэлли.
— Нет, — твердо ответила она, не шевельнувшись.
— Разбуди меня, если что-то произойдет, — сказал я.
Тэлли сменила позу. Села на землю и скрестила ноги и уложила мою голову себе на колени. Погладила меня по плечу, потом по голове. Я не хотел засыпать, но ничего не мог с собой поделать.
Когда я проснулся, то не сразу понял, куда попал. Я лежал на поле, в полной темноте. Я не шевелился. Земля вокруг уже не была теплой, ноги озябли. Открыв глаза, я огляделся в полном ужасе, но потом понял, что это стебли хлопчатника надо мной стоят. Потом услышал голоса неподалеку. Кто-то сказал: «Либби», и я сразу вернулся к реальности. Потянулся было к Тэлли, но ее рядом не оказалось.
Я поднялся с земли и выглянул сквозь ряды хлопка. Ничего не изменилось. Окно было по-прежнему открыто, свечи все еще горели, но мама и Бабка были чем-то очень заняты.
— Тэлли! — прошептал я, может, слишком громко, но я был слишком испуган.
— Ш-ш-ш-ш! — послышалось в ответ. — Иди сюда!
Я едва мог разглядеть ее спину — она виднелась через два ряда хлопка впереди и чуть справа от меня. Ей оттуда, конечно, было теперь лучше видно. Я пролез сквозь стебли и вскоре сидел рядом с ней.
Пластина «дома» расположена в шестидесяти футах от «горки» питчера. Мы находились на гораздо меньшем расстоянии от дома. Только два ряда хлопка отделяли нас от бокового прохода возле него. Низко пригнувшись и глядя верх сквозь стебли, я в конце концов смог различить едва видные лица матери, Бабки и миссис Летчер — они были все в поту. Они смотрели вниз, на Либби, конечно, а нам ее было не видно. Не думаю, что мне в тот момент хотелось ее видеть, а вот моей соучастнице, несомненно, этого очень хотелось.
Женщины все время наклонялись, двигали руками и уговаривали Либби тужиться и глубже дышать, непрестанно повторяя ей, что все будет хорошо. Но, судя по звукам, ничего хорошего пока не было. Бедняжка стонала и орала, иногда вскрикивала — резкие пронзительные вскрики едва заглушались стенами дома. Ее измученные вопли разносились далеко в тишине ночи, и я еще подумал, что ее маленькие братья и сестры думают обо всем этом.
Когда Либби переставала стонать и вопить, то начинала причитать: «Простите меня! Простите!» Это повторялось раз за разом, как бессмысленный вопль исстрадавшейся души.
— Все в порядке, милая, — в сотый раз отвечала ей ее мать.
— Они что, ничем ей не могут помочь? — шепотом спросил я.
— Нет, ничем. Ребенок выйдет, когда сам захочет.
Я еще хотел спросить Тэлли, откуда ей столько известно о деторождении, но решил попридержать язык. Она бы мне наверняка ответила, что это совершенно не мое дело.
Внезапно в доме все стихло и успокоилось. Наши женщины отошли в сторону, а миссис Летчер наклонилась, держа в руке стакан воды. Либби молчала.
— В чем дело? — спросил я.
— Ни в чем.
Перерыв в развитии событий дат мне время подумать о других вещах, а именно о возможности быть пойманным. Я уже достаточно тут насмотрелся. Приключение закончилось. Тэлли сравнивала его с нашим походом на Сайлерз-Крик, но та вылазка казалась сущим пустяком в сравнении с нынешней эскападой. Мы уже несколько часов тут торчали. А что, если Пап-пи заглянет в комнату Рики, чтобы проверить, как я сплю? Что, если кто-то из Спруилов проснется и начнет разыскивать Тэлли? Что, если отцу надоест все это и он решит ехать домой?
Порка, которая меня тогда ожидает, будет потом ощущаться неделями, если я ее вообще переживу. Я уже начал паниковать, когда Либби вдруг тяжело и быстро задышала, очень громко, а все женщины вновь принялись ее уговаривать тужиться и дышать.
— Вот он, показался! — воскликнула мама, и тут же началась суматоха — женщины жутко засуетились вокруг своей пациентки.
— Тужься, тужься! — громко сказала Бабка.
Либби застонала еще сильнее. Она была вымотана, но по крайней мере конец уже был виден.
— Не останавливайся, милая! — повторяла ее мать. — Нельзя сдаваться!
Тэлли и я сидели совершенно замерев, загипнотизированные разворачивающимися драматическими событиями. Она взяла меня за руку и сильно ее сжала. Стиснула зубы и широко раскрыла глаза, словно в ожидании чуда.
— Выходит, выходит! — воскликнула мама, и на несколько секунд все стихло. Потом мы услышали крик новорожденного, короткий булькающий вопль протеста, и на свет появился новый Летчер.
— Мальчик, — сказала Бабка, подняв на руках маленького, все еще в крови и слизи.
— Мальчик, — повторила миссис Летчер.
От Либби не последовало никакого ответа.
Я уже увидел больше, чем рассчитывал. «Пошли отсюда!» — сказал я, пытаясь оттащить Тэлли, но она не двинулась с места.
Бабка и мама продолжали возиться с Либби, а миссис Летчер обмыла ребенка, который был чем-то очень недоволен и громко кричал. А я не мог не думать о том, как это грустно — родиться Летчером, в маленьком, грязном домике, и так уже битком набитом детьми.
Прошло несколько минут, и у окна появился Перси.
— Можно посмотреть на ребенка? — спросил он, боясь заглянуть внутрь.
— Сейчас, одну минутку, — ответила миссис Летчер.
Они собрались у окна, полная коллекция Летчеров, включая папашу, который теперь стал дедом, и стали ждать, когда им покажут младенца. Они стояли прямо перед нами, на полпути от «дома» до «горки», как мне это представлялось, и я даже перестал дышать, боясь, что они услышат. Но им было не до посторонних. Они смотрели в распахнутое окно, по-прежнему пребывая в некотором изумлении и благоговении.
Миссис Летчер поднесла ребенка к окну и наклонилась, чтобы он мог познакомиться со всем семейством. Видом своим он напоминал мою бейсбольную перчатку — почти такой же темный и завернутый в одеяло. Сейчас он молчал, на него вроде бы не произвело никакого впечатления, что его рассматривает вся эта толпа.
— А как Либби? — спросил кто-то из них.
— У нее все в порядке, — ответила миссис Летчер.
— А ее можно видеть?
— Нет, не сейчас. Она очень устала.
Она унесла ребенка внутрь, и остальные Летчеры медленно убрались на передний двор. Отца я не видел, но знал, что он сидит где-то возле пикапа. Его никакими деньгами нельзя было заманить посмотреть на только что родившегося незаконнорожденного младенца.
Женщины еще несколько минут были чем-то сильно заняты, так же как и до этого, но вскоре они потихоньку закончили все свои дела.
Это вывело меня из транса и я осознал, что мы довольно далеко от дома. «Надо идти!» — настойчивым шепотом напомнил я Тэлли. Она была готова, и я последовал за ней, пробираясь сквозь ряды хлопчатника, пока мы не отошли достаточно далеко от дома; потом мы повернули на юг и побежали по междурядью. Через некоторое время остановились, чтобы сориентироваться. Свет в окне уже виден не был. Луна исчезла. Ни силуэта, ни даже тени от дома Летчеров было не разглядеть. Полная тьма.
Мы повернули на запад и опять пошли сквозь ряды хлопчатника, раздвигая его стебли, чтобы они не царапали нам лица. Потом ряды кончились, и мы вышли на тропинку, ведущую к главной дороге. У меня болели исколотые ступни, ныли мышцы ног, но мы не могли терять времени. Мы побежали к мосту. Тэлли хотела еще посмотреть на бурлящую внизу воду, но я заставил ее идти дальше.
— Давай помедленнее, — сказала она, когда мы перебрались на нашу сторону реки, и мы на минуту перешли с бега на шаг. Шли мы молча, стараясь восстановить дыхание. Нами быстро овладевала усталость; наше приключение стоило того, но теперь мы за него расплачивались. Мы уже подходили к нашей ферме, когда позади раздался рокот мотора. Мелькнул свет фар.
Они уже на мосту! В ужасе мы бросились со всех ног вперед. Тэлли легко могла обогнать меня, и это вовсе не было бы для меня унижением, только времени на стыд уже не было. Однако она сдерживала себя, чтобы я не отстал.
Я знал, что отец не станет ехать слишком быстро, только не ночью, да еще по нашей грунтовке, да еще когда с ним рядом Бабка и мама. Но свет фар все равно догонял нас. Когда мы были уже рядом с домом, то перепрыгнули неглубокую канаву и побежали прямо через поле. Звук мотора становился все громче.
— Я здесь пережду, Люк, — сказала Тэлли, останавливаясь на краю двора. Грузовичок был уже почти рядом. — А ты беги к заднему крыльцу и пробирайся к себе. А я подожду, пока они не уйдут в дом. Давай, быстро!
Я побежал дальше и обогнул угол дома как раз в тот момент, когда пикап въехал во двор. Я беззвучно прокрался в кухню, а потом и в комнату Рики, схватил подушку и свернулся прямо на полу, возле окна. Я слишком перемазался и вспотел, чтобы ложиться в кровать. Я молился, чтобы они все оказались слишком усталыми и не стали проверять, как я сплю.
От них почти не было шума, когда они заходили на кухню. Разговаривая шепотом, они разулись. В мою комнату упал узкий луч света. Их тени пересекали его, но никто не заглянул к маленькому Люку. Через несколько минут они улеглись, и в доме все затихло. Я хотел подождать несколько минут, а потом пробраться в кухню и протереть лицо и руки мокрой тряпкой. А потом забраться в постель и уснуть навсегда. Если меня при этом услышат, я просто скажу, что это они меня разбудили, когда вернулись.
Разработка этого плана была последним, что я запомнил, прежде чем погрузиться в глубокий сон.
Усталость здорово одолевала, я чуть было не заснул. В лагере Спруилов было тихо и темно, но я не заметил, чтобы Тэлли вернулась.
Я на цыпочках прокрался сквозь дом, убедился, что Паппи спит глубоким сном и вернулся на заднюю веранду. Сел на краю, свесив ноги. Поля за амбаром и силосной ямой стали нежно-серого цвета, когда из-за облаков выглянула луна. До этого они прятались во мраке. И тут я увидел, что она идет по нашей главной полевой дороге, одна — луна как раз на секунду вырвалась из-за облака. Она никуда не торопилась. Потом все опять погрузилось во тьму. И долгое время не было слышно ни звука, пока она не наступила на сухую ветку.
— Тэлли! — громким шепотом позвал я.
После долгой паузы она наконец ответила:
— Это ты, Люк?
— Иди сюда, — сказал я. — Я на веранде.
Она была босиком и при ходьбе не издавала ни звука.
— Что ты там делаешь, Люк? — спросила она, останавливаясь напротив.
— Ты где была? — спросил я.
— Просто гуляла.
— А зачем?
— Не знаю. Иногда хочется убраться подальше от семейства.
Это, конечно, имело смысл. Она уселась рядом со мной на веранде, подтянула юбку выше колен и стала болтать ногами.
— Иногда мне хочется от них сбежать, — тихонько сказала она. — У тебя никогда не возникало такого желания?
— Да нет, пожалуй. Мне ж только семь. Но я вовсе не собираюсь всю жизнь здесь оставаться.
— А где ж ты будешь жить?
— В Сент-Луисе.
— Почему именно в Сент-Луисе?
— Там играют «Кардиналз».
— Ты хочешь играть в этой команде?
— Конечно.
— Это ты здорово придумал, Люк! Только дурак согласится всю жизнь собирать хлопок. Я вот тоже хочу уехать на север, туда, где попрохладнее и полно снега.
— А куда?
— Не знаю. Может, в Монреаль.
— А это где?
— В Канаде.
— А они там в бейсбол играют?
— Не думаю.
— Тогда забудь об этом.
— Нет. Там здорово! Мы в школе про них проходили, по истории. Канаду первыми заселили французы, и именно на этом языке там все говорят.
— А ты знаешь французский?
— Нет, но могу выучить.
— Да, это легко. Я вот уже научился говорить по-испански. Хуан меня научил в прошлом году.
— Правда?
— Si.
— Скажи еще что-нибудь.
— Buenos dias. Por favor. Adios. Gracias, senor. Como esta?[3]
— Ух ты!
— Видишь, я ж говорю, что это легко. А этот Монреаль, он далеко?
— Не знаю точно. Наверное, далеко. И это одна из причин, почему я хочу туда уехать.
В спальне Паппи вдруг вспыхнул свет. Он осветил и дальний край веранды и испугал нас.
— Сиди тихо, — прошептал я.
— А кто это? — также шепотом спросила она, пригибаясь так, словно сейчас в нас полетят пули.
— Да это просто Паппи. Пить захотел. Он всю ночь так, то и дело встает.
Паппи прошел на кухню и открыл холодильник. Я наблюдал за ним сквозь сетку на двери. Он выпил два стакана воды, потом протопал обратно к себе в спальню и выключил свет. Когда вокруг опять стало темно и тихо, она спросила:
— А почему он все время ночью встает?
— Потому что беспокоится. Рики воюет в Корее.
— А кто такой Рики?
— Мой дядя. Ему девятнадцать.
Она немного подумала над этим, потом спросила:
— Он красивый?
— Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Он мой лучший друг, и я очень хочу, чтобы он вернулся домой.
С минуту мы думали о Рики, продолжая болтать ногами.
— Слушай, Люк, а ведь пикап перед ужином куда-то уехал. Не знаешь, куда?
— К Летчерам.
— А кто это?
— Издольщики, за рекой живут.
— А зачем твои туда поехали?
— Не могу тебе сказать.
— Это почему же?
— Потому что это секрет.
— Какой секрет?
— Большой.
— Да ладно тебе, Люк. У нас с тобой ведь уже есть свои секреты, не так ли?
— Да вроде.
— Я никому не сказала, что ты за мной подглядывал на речке, так ведь?
— Думаю, не сказала.
— А если бы сказала, тебе бы здорово влетело, так?
— Надо думать, так.
— Ну так вот! Я умею хранить секреты. Так что там случилось, у этих Летчеров?
— Обещай, что никому не скажешь!
— Обещаю!
Весь город уже знает, что Либби беременна. Так что толку притворяться, что это секрет?
— Ну, у них там есть девчонка, Либби Летчер, так она рожает. Прямо сейчас.
— Ей сколько лет?
— Пятнадцать.
— Господи!
— И они хотят сохранить все это в тайне. Доктора настоящего звать не стали, потому что тогда все узнают. И попросили Бабку приехать и принять роды.
— А зачем им это в тайне держать?
— Да потому что она не замужем.
— Ничего себе! А отец кто?
— Она не говорит.
— И никто не знает?
— Никто, кроме самой Либби.
— Ты с ней знаком?
— Виделись как-то, только их там целая кодла, этих Летчеров. Я знаю ее брата Перси. Он говорит, что ему двенадцать, только я не верю. Трудно сказать, они ведь не ходят в школу.
— А ты знаешь, как девочки становятся беременными?
— Да вроде нет.
— Тогда я тебе лучше не стану рассказывать.
А мне-то что, даже лучше. Рики один раз пытался поговорить со мной о девчонках, и это было ужасно противно.
Она еще быстрее заболтала ногами, переваривая эту замечательную сплетню. Потом сказала:
— А до реки-то недалеко.
— Около мили.
— А они далеко от берега живут?
— Да там совсем немного пройти по грунтовке.
— Ты когда-нибудь видел, как дети родятся?
— Не-а. Как коровы телятся видел, и как собаки щенятся. А настоящего младенца — нет.
— И я не видела.
Она спрыгнула вниз, схватила меня за руку и сдернула меня с веранды. Удивительно, какая она оказалась сильная!
— Пойдем туда, Люк! Пойдем, попробуем подсмотреть что удастся! — И потянула меня за собой, прежде чем я сообразил, что ей ответить.
— Ты спятила, Тэлли! — наконец протестующее сказал я, пытаясь ее остановить.
— Да нет, Люк, — шепотом ответила она. — Это ж настоящее приключение, такое же, как тогда, на речке! Тебе же понравилось, правда?
— Точно.
— Тогда доверься мне!
— А что, если нас поймают?
— Да как нас поймают? Тут все уже спят. Твой дед только что вставал и даже не думал тебя разыскивать. Давай, пошли, хватит трусить!
И тут я понял, что готов последовать за Тэлли куда угодно.
Мы прокрались за деревья и перешли через колеи, где должен был стоять пикап, а потом отправились по короткой подъездной дорожке, держась как можно дальше от лагеря Спруилов. До нас доносились храп и тяжелое дыхание усталых людей, наконец дорвавшихся до сна. Мы добрались до дороги без единого звука. Тэлли двигалась быстро и ловко, она словно разрезала тьму ночи. Мы повернули к реке, и тут луна вынырнула из-за туч и осветила нам путь. Мост был настолько узок, что на нем едва могли разъехаться два грузовика, а хлопок рос прямо рядом с ним. Если бы луна опять зашла, нам пришлось бы следить за каждым шагом, а при ее свете можно было смотреть и вверх, и вперед. Мы оба были босые. Дорога была усыпана гравием, так что приходилось делать очень короткие шаги и идти быстро, но подошвы у нас были достаточно загрубелые, прямо как моя бейсбольная перчатка.
Я очень боялся, но был полон решимости не показать этого Тэлли. Она же, казалось, никакого страха не испытывала — ни страха быть пойманной, ни страха темноты, ни страха от того, что подкрадывалась к дому, где сейчас рождается младенец. Иногда бывало, что она держалась отчужденно и выглядела угрюмой, почти мрачной и вообще казалась такой же взрослой, как моя мама. А иной раз могла резвиться, как ребенок, смеяться, как тогда, когда мы играли в бейсбол, ей нравилось, что за ней подглядывают, когда она купается; она сама предприняла эту вылазку в полной темноте, и, что важнее всего, ей нравилось быть в компании семилетнего мальчишки.
Мы остановились посредине моста и, осторожно наклонившись, посмотрели на воду внизу. Я рассказал ей про сомиков, что там водятся, о том, какие они здоровенные и какой дрянью питаются, и о том сорокачетырехфунтовом гиганте, которого поймал Рики. Она держала меня за руку, пока мы переходили на тот берег, чуть сжимая, как бы в знак расположения, а вовсе не в поисках защиты.
На дорожке к дому Летчеров было гораздо темнее. Мы замедлили шаг, потому что хотели увидеть дом, еще не сойдя с дороги. Поскольку электричества у них не было, не было и света, сплошная тьма по всей излучине реки.
Потом мы услышали какие-то звуки и замерли на месте. Голоса, далеко от нас. Мы отошли к краю их хлопкового поля и стали терпеливо ждать, когда выглянет луна. Я указывал ей туда и сюда, пытаясь дать представление о расположении их дома. Голоса были детские, несомненно, это галдел выводок Летчеров.
Луна наконец снизошла до помощи нам, и мы получили возможность видеть весь пейзаж вокруг. Темный силуэт дома виднелся на некотором расстоянии от нас, на таком же, как наш амбар от заднего крыльца, около 350 футов, — такая же дистанция отделяет пластину «дома» от ограды аутфилда на стадионе «Спортсменз-парк». Большая часть значительных расстояний в моей жизни измерялась именно такими мерами. Грузовичок Паппи был припаркован перед домом.
— Нам лучше обойти дом с той стороны, — спокойно сказала Тэлли, как будто много раз участвовала в подобных вылазках.
Мы забрались в заросли хлопчатника и пошли вдоль одного ряда, потом вдоль другого, в полном молчании описывая полукруг сквозь эту растительность. Хлопчатник здесь вырос по большей части очень высокий, почти с меня ростом. Когда мы добрались до места, где его стебли росли пореже, то остановились и осмотрели местность. В задней комнате дома виднелся слабый свет, это была та комната, где находилась Либби. Когда мы оказались точно к востоку от нее, то пошли сквозь ряды хлопка, очень тихо приближаясь к дому.
Шансов, что нас кто-то увидит, было немного. Нас тут, конечно же, никто не ждал, они были заняты совсем другими делами. А заросли такие густые и ночью такие темные, что любой ребенок сможет пробраться на четвереньках сквозь них, и никто его не заметит.
Моя соучастница двигалась ловко и проворно, прямо как солдаты, которых я видел в кино. Она не спускала глаз с дома и аккуратно разводила руками в стороны стебли хлопчатника, все время расчищая мне путь. Мы не произнесли ни слова. И не спешили, медленно приближаясь к дому сбоку. Заросли хлопка подступали почти к самому краю их вытоптанного двора, и когда до него оставалось рядов десять, мы сели на землю и осмотрелись вокруг, оценивая свое положение.
Мы слышали голоса младших Летчеров, скопившихся возле нашего пикапа, запаркованного как можно дальше от их переднего крыльца. Мой отец и мистер Летчер сидели в кузове у заднего борта и тихо разговаривали. Дети вели себя тихо, но иногда начинали вдруг трещать все вместе. Все как бы застыли в ожидании, и через пару минут у меня возникло ощущение, что они ждут уже довольно долго.
Перед нами было окно, а от того места, где мы прятались, до места действия было ближе, чем от остальных Летчеров и отца. И мы были отлично закрыты ото всех; даже если на крыше дома зажечь прожектор, нас все равно никто не увидит.
На столе в комнате горела свеча, совсем рядом с окном. Вокруг двигались женщины и, судя по их теням, которые то поднимались, то опускались, в комнате горело несколько свечей. Свет был тусклый, тени густые.
— Давай подойдем поближе! — прошептала Тэлли. К тому времени мы уже просидели здесь минут пять, и хотя я ужасно боялся, все равно не верил, что нас застукают.
Мы продвинулись вперед футов на десять и уселись уже в другом, но тоже безопасном месте.
— Достаточно близко, — сказал я.
— Может быть.
Свет из комнаты падал на землю возле дома. На окне не было ни сетки, ни занавесок. Пока мы сидели и ждали, сердце мое перестало так бешено колотиться, да и дыхание стало нормальным. Глаза сосредоточились на окружающем, и я стал различать звуки ночи — хор сверчков, кваканье лягушек на реке вдали, тихое бормотание мужчин на расстоянии от нас.
Мама, Бабка и миссис Летчер тоже разговаривали тихими голосами. Мы их слышали, но не могли разобрать ни слова.
Потом все стало тихо, а потом Либби вдруг закричала от боли, и я чуть не выскочил из собственной шкуры. Ее ужасный крик эхом пронесся по полям, и я подумал, что она умерла. Возле пикапа воцарилось полное молчание. Даже сверчки на минутку замолкли.
— Что стряслось? — спросил я.
— Очередная схватка, — ответила Тэлли, не сводя глаз с окна.
— А что это?
Она пожала плечами:
— Роды так проходят. Дальше будет еще хуже.
— Бедняга!
— Что хотела, то и получила.
— Что ты хочешь сказать?
— Ладно, не важно.
Несколько минут все было тихо и спокойно, потом мы услышали плач Либби. Ее мать и Бабка пытались ее успокоить. А она все повторяла:
— Простите меня! Простите!
— Ничего, все будет в порядке, — сказала моя мама.
— И никто не узнает про это, — добавила Бабка. Это была ложь, понятное дело, но, может быть, Либби от этого стало полегче.
— У тебя будет замечательный ребеночек, — сказала мама.
Какой-то отбившийся от остальных летчеровский детеныш, один из средних, забрел в этот конец двора и пробрался прямо к окну точно так же, как я пробирался туда несколько часов назад, буквально за секунду до того, как Перси чуть не искалечил меня своим комом глины. Он или она — отсюда было не разобрать — стал подглядывать и уже видел все, что происходило в комнате, когда более старший из их выводка не рявкнул с другого конца двора: «Ллойд, а ну отойди от окна!»
Ллойд немедленно убрался и рысью кинулся в темноту. О его преступлении было тут же доложено мистеру Летчеру, и вслед за этим поблизости раздались звуки жуткой порки. Мистер Летчер воспользовался какой-то палкой. При этом он приговаривал: «В следующий раз найду палку побольше!» Но по мнению Ллойда, и нынешней было вполне достаточно — его вопли можно было, видимо, услышать на мосту.
Когда истязание прекратилось, мистер Летчер рявкнул на всех своих детей: «Сколько раз повторять, чтобы сидели тут и держались подальше от дома!»
Мы, конечно, не видели весь этот эпизод, да и не нужно было, и так все понятно.
Однако я был еще больше напуган, подумав о суровости и продолжительности наказания, которое на меня обрушится, если отец узнает, где я сейчас нахожусь. И мне внезапно захотелось убежать.
— Сколько времени требуется, чтобы родить? — шепотом спросил я у Тэлли. Если она и устала, то не показывала этого. Она стояла на коленях, замерев и не отводя глаз от окна.
— Зависит от обстоятельств. Первый всегда выходит дольше.
— А седьмой?
— Не знаю. К тому времени они, наверное, просто вылетают наружу. А у кого их семь?
— У матери Либби. Семь или восемь. Думаю, она каждый год рожает по младенцу.
Я уже начал было задремывать, когда у роженицы опять начались схватки. И опять ее крики затрясли весь дом, затем перешли в плач, а потом в успокаивающее бормотание. Потом все опять успокоилось, и я понял, что все это может продолжаться очень долго.
Когда я был уже не в состоянии держать глаза открытыми, то свернулся клубочком на теплой земле между двумя рядами хлопчатника. «Может, пойдем домой?» — шепотом спросил я Тэлли.
— Нет, — твердо ответила она, не шевельнувшись.
— Разбуди меня, если что-то произойдет, — сказал я.
Тэлли сменила позу. Села на землю и скрестила ноги и уложила мою голову себе на колени. Погладила меня по плечу, потом по голове. Я не хотел засыпать, но ничего не мог с собой поделать.
Когда я проснулся, то не сразу понял, куда попал. Я лежал на поле, в полной темноте. Я не шевелился. Земля вокруг уже не была теплой, ноги озябли. Открыв глаза, я огляделся в полном ужасе, но потом понял, что это стебли хлопчатника надо мной стоят. Потом услышал голоса неподалеку. Кто-то сказал: «Либби», и я сразу вернулся к реальности. Потянулся было к Тэлли, но ее рядом не оказалось.
Я поднялся с земли и выглянул сквозь ряды хлопка. Ничего не изменилось. Окно было по-прежнему открыто, свечи все еще горели, но мама и Бабка были чем-то очень заняты.
— Тэлли! — прошептал я, может, слишком громко, но я был слишком испуган.
— Ш-ш-ш-ш! — послышалось в ответ. — Иди сюда!
Я едва мог разглядеть ее спину — она виднелась через два ряда хлопка впереди и чуть справа от меня. Ей оттуда, конечно, было теперь лучше видно. Я пролез сквозь стебли и вскоре сидел рядом с ней.
Пластина «дома» расположена в шестидесяти футах от «горки» питчера. Мы находились на гораздо меньшем расстоянии от дома. Только два ряда хлопка отделяли нас от бокового прохода возле него. Низко пригнувшись и глядя верх сквозь стебли, я в конце концов смог различить едва видные лица матери, Бабки и миссис Летчер — они были все в поту. Они смотрели вниз, на Либби, конечно, а нам ее было не видно. Не думаю, что мне в тот момент хотелось ее видеть, а вот моей соучастнице, несомненно, этого очень хотелось.
Женщины все время наклонялись, двигали руками и уговаривали Либби тужиться и глубже дышать, непрестанно повторяя ей, что все будет хорошо. Но, судя по звукам, ничего хорошего пока не было. Бедняжка стонала и орала, иногда вскрикивала — резкие пронзительные вскрики едва заглушались стенами дома. Ее измученные вопли разносились далеко в тишине ночи, и я еще подумал, что ее маленькие братья и сестры думают обо всем этом.
Когда Либби переставала стонать и вопить, то начинала причитать: «Простите меня! Простите!» Это повторялось раз за разом, как бессмысленный вопль исстрадавшейся души.
— Все в порядке, милая, — в сотый раз отвечала ей ее мать.
— Они что, ничем ей не могут помочь? — шепотом спросил я.
— Нет, ничем. Ребенок выйдет, когда сам захочет.
Я еще хотел спросить Тэлли, откуда ей столько известно о деторождении, но решил попридержать язык. Она бы мне наверняка ответила, что это совершенно не мое дело.
Внезапно в доме все стихло и успокоилось. Наши женщины отошли в сторону, а миссис Летчер наклонилась, держа в руке стакан воды. Либби молчала.
— В чем дело? — спросил я.
— Ни в чем.
Перерыв в развитии событий дат мне время подумать о других вещах, а именно о возможности быть пойманным. Я уже достаточно тут насмотрелся. Приключение закончилось. Тэлли сравнивала его с нашим походом на Сайлерз-Крик, но та вылазка казалась сущим пустяком в сравнении с нынешней эскападой. Мы уже несколько часов тут торчали. А что, если Пап-пи заглянет в комнату Рики, чтобы проверить, как я сплю? Что, если кто-то из Спруилов проснется и начнет разыскивать Тэлли? Что, если отцу надоест все это и он решит ехать домой?
Порка, которая меня тогда ожидает, будет потом ощущаться неделями, если я ее вообще переживу. Я уже начал паниковать, когда Либби вдруг тяжело и быстро задышала, очень громко, а все женщины вновь принялись ее уговаривать тужиться и дышать.
— Вот он, показался! — воскликнула мама, и тут же началась суматоха — женщины жутко засуетились вокруг своей пациентки.
— Тужься, тужься! — громко сказала Бабка.
Либби застонала еще сильнее. Она была вымотана, но по крайней мере конец уже был виден.
— Не останавливайся, милая! — повторяла ее мать. — Нельзя сдаваться!
Тэлли и я сидели совершенно замерев, загипнотизированные разворачивающимися драматическими событиями. Она взяла меня за руку и сильно ее сжала. Стиснула зубы и широко раскрыла глаза, словно в ожидании чуда.
— Выходит, выходит! — воскликнула мама, и на несколько секунд все стихло. Потом мы услышали крик новорожденного, короткий булькающий вопль протеста, и на свет появился новый Летчер.
— Мальчик, — сказала Бабка, подняв на руках маленького, все еще в крови и слизи.
— Мальчик, — повторила миссис Летчер.
От Либби не последовало никакого ответа.
Я уже увидел больше, чем рассчитывал. «Пошли отсюда!» — сказал я, пытаясь оттащить Тэлли, но она не двинулась с места.
Бабка и мама продолжали возиться с Либби, а миссис Летчер обмыла ребенка, который был чем-то очень недоволен и громко кричал. А я не мог не думать о том, как это грустно — родиться Летчером, в маленьком, грязном домике, и так уже битком набитом детьми.
Прошло несколько минут, и у окна появился Перси.
— Можно посмотреть на ребенка? — спросил он, боясь заглянуть внутрь.
— Сейчас, одну минутку, — ответила миссис Летчер.
Они собрались у окна, полная коллекция Летчеров, включая папашу, который теперь стал дедом, и стали ждать, когда им покажут младенца. Они стояли прямо перед нами, на полпути от «дома» до «горки», как мне это представлялось, и я даже перестал дышать, боясь, что они услышат. Но им было не до посторонних. Они смотрели в распахнутое окно, по-прежнему пребывая в некотором изумлении и благоговении.
Миссис Летчер поднесла ребенка к окну и наклонилась, чтобы он мог познакомиться со всем семейством. Видом своим он напоминал мою бейсбольную перчатку — почти такой же темный и завернутый в одеяло. Сейчас он молчал, на него вроде бы не произвело никакого впечатления, что его рассматривает вся эта толпа.
— А как Либби? — спросил кто-то из них.
— У нее все в порядке, — ответила миссис Летчер.
— А ее можно видеть?
— Нет, не сейчас. Она очень устала.
Она унесла ребенка внутрь, и остальные Летчеры медленно убрались на передний двор. Отца я не видел, но знал, что он сидит где-то возле пикапа. Его никакими деньгами нельзя было заманить посмотреть на только что родившегося незаконнорожденного младенца.
Женщины еще несколько минут были чем-то сильно заняты, так же как и до этого, но вскоре они потихоньку закончили все свои дела.
Это вывело меня из транса и я осознал, что мы довольно далеко от дома. «Надо идти!» — настойчивым шепотом напомнил я Тэлли. Она была готова, и я последовал за ней, пробираясь сквозь ряды хлопчатника, пока мы не отошли достаточно далеко от дома; потом мы повернули на юг и побежали по междурядью. Через некоторое время остановились, чтобы сориентироваться. Свет в окне уже виден не был. Луна исчезла. Ни силуэта, ни даже тени от дома Летчеров было не разглядеть. Полная тьма.
Мы повернули на запад и опять пошли сквозь ряды хлопчатника, раздвигая его стебли, чтобы они не царапали нам лица. Потом ряды кончились, и мы вышли на тропинку, ведущую к главной дороге. У меня болели исколотые ступни, ныли мышцы ног, но мы не могли терять времени. Мы побежали к мосту. Тэлли хотела еще посмотреть на бурлящую внизу воду, но я заставил ее идти дальше.
— Давай помедленнее, — сказала она, когда мы перебрались на нашу сторону реки, и мы на минуту перешли с бега на шаг. Шли мы молча, стараясь восстановить дыхание. Нами быстро овладевала усталость; наше приключение стоило того, но теперь мы за него расплачивались. Мы уже подходили к нашей ферме, когда позади раздался рокот мотора. Мелькнул свет фар.
Они уже на мосту! В ужасе мы бросились со всех ног вперед. Тэлли легко могла обогнать меня, и это вовсе не было бы для меня унижением, только времени на стыд уже не было. Однако она сдерживала себя, чтобы я не отстал.
Я знал, что отец не станет ехать слишком быстро, только не ночью, да еще по нашей грунтовке, да еще когда с ним рядом Бабка и мама. Но свет фар все равно догонял нас. Когда мы были уже рядом с домом, то перепрыгнули неглубокую канаву и побежали прямо через поле. Звук мотора становился все громче.
— Я здесь пережду, Люк, — сказала Тэлли, останавливаясь на краю двора. Грузовичок был уже почти рядом. — А ты беги к заднему крыльцу и пробирайся к себе. А я подожду, пока они не уйдут в дом. Давай, быстро!
Я побежал дальше и обогнул угол дома как раз в тот момент, когда пикап въехал во двор. Я беззвучно прокрался в кухню, а потом и в комнату Рики, схватил подушку и свернулся прямо на полу, возле окна. Я слишком перемазался и вспотел, чтобы ложиться в кровать. Я молился, чтобы они все оказались слишком усталыми и не стали проверять, как я сплю.
От них почти не было шума, когда они заходили на кухню. Разговаривая шепотом, они разулись. В мою комнату упал узкий луч света. Их тени пересекали его, но никто не заглянул к маленькому Люку. Через несколько минут они улеглись, и в доме все затихло. Я хотел подождать несколько минут, а потом пробраться в кухню и протереть лицо и руки мокрой тряпкой. А потом забраться в постель и уснуть навсегда. Если меня при этом услышат, я просто скажу, что это они меня разбудили, когда вернулись.
Разработка этого плана была последним, что я запомнил, прежде чем погрузиться в глубокий сон.
Глава 17
Не знаю, сколько я проспал, но ощущение было такое, что всего несколько минут. Надо мной, стоя на коленях, склонился Паппи: он спрашивал, почему это я сплю на полу. Я попытался ответить, но ничего не получилось. Я был буквально парализован от усталости.