Страница:
Ветер продолжал нас сносить в заросли хлопка, поэтому отец тоже вылез из лодки и стал толкать ее сзади.
— Берегитесь змей, — еще раз предупредил всех мистер Летчер. Они с отцом были совершенно мокрые.
— Перси одна чуть не цапнула, — сказала мне Либби. — Прямо к нам на веранду забралась. — Она склонилась над ребенком, стараясь прикрыть его от дождя.
— Как его назвали? — спросил я.
— Еще никак.
Никогда в жизни не слышал подобного вздора. Ребенок без имени! Большинство детей, рождавшихся в нашей баптистской общине, имели по два, даже по три имени еще до того, как появлялись на свет.
— Когда Рики возвращается? — шепотом спросила она.
— Не знаю.
— У него все в порядке?
— Да.
Она очень хотела получить любые сведения о нем, и мне от этого сделалось как-то неудобно. Однако мне было совсем не неприятно сидеть рядом с такой хорошенькой девушкой, которой хотелось со мной пошептаться. Ее младшие братья и сестры сидели, выпучив глаза, — так на них подействовало это приключение.
По мере приближения к дороге разлившееся озеро становилось все мельче, и в конце концов лодка уткнулась носом в грязь. Мы все выбрались из нее и Летчеров погрузили в пикап. Паппи сел за руль.
— Люк, ты останешься со мной, — сказал мне отец.
Пока грузовик разворачивался, мистер Летчер с отцом развернули лодку и потащили ее обратно к дому. Ветер был такой сильный, что им приходилось сильно наклоняться вперед, чтобы преодолеть его. Я сидел в лодке один, нагнув голову и пытаясь уберечься от дождя. Дождь лил ледяными потоками и с каждой минутой становился все сильнее.
Когда мы добрались до их дома, окружавшее его озеро уже все бурлило. Мистер Летчер опять подтянул лодку к самому дому и стал выкрикивать распоряжения миссис Летчер и остальным. Одного из самых младших Летчеров на руках перенесли в лодку, и он чуть не упал под мощным порывом ветра, ударившим в лодку и отбросившим ее от дома. Перси протянул мне с веранды палку от метлы, и я ухватился за нее и стал помогать подтягивать лодку обратно к веранде. Отец выкрикивал какие-то распоряжения, мистер Летчер тоже. На веранде еще оставалось четверо детей, и все они хотели попасть в лодку одновременно. Я помог им забраться, по очереди. «Осторожнее, Люк!» — несколько раз повторил отец.
Когда все дети уже были в лодке, миссис Летчер бросила в нее джутовый мешок, набитый, кажется, одеждой. Я так понял, что это все, что у них есть. Мешок упал к моим ногам, и я ухватился за него, словно это была большая ценность. Рядом со мной сидела маленькая босая девочка Летчеров — хотя они все были босые; на ней была рубашонка без рукавов, руки оставались совсем голыми. Она здорово озябла и крепко держалась за мою ногу, словно ее могло унести ветром. В глазах у нее стояли слезы, но когда я взглянул на нее, она сказала: «Спасибо!» Миссис Летчер влезла в лодку и втиснулась среди своих детей. Она кричала на мистера Летчера, а он кричал на нее. Лодка была заполнена, все Летчеры были на месте, так что мы развернулись и направились обратно к дороге. Все сидевшие в лодке низко пригнулись, прикрывая лица от дождя.
Отец и мистер Летчер отчаянными усилиями толкали и тащили лодку вперед, наперекор ветру. В некоторых местах вода была им всего лишь по колено, но через несколько шагов они погружались в нее по грудь, с трудом умудряясь сохранять равновесие. Они всеми силами старались удерживать лодку над дорогой, чтобы ее не снесло в хлопок. Обратный путь занял у нас гораздо больше времени.
Паппи еще не вернулся, не успел отвезти и выгрузить первую партию и вернуться за второй. Когда мы уткнулись в грязь, отец привязал лодку мистера Джетера к столбу ограды и сказал: «Ждать не имеет смысла». И мы потащились по грязи, борясь с ветром и дождем, пока не добрались до реки. Отпрыски Летчеров страшно боялись переходить по мосту — в жизни никогда не слышал такого рева! Они орали и хватались за родителей. Миссис Летчер несла свой джутовый мешок. Где-то на середине моста я бросил взгляд на его доски и обнаружил, что миссис Летчер тоже босая, как и ее дети.
Когда мы благополучно перебрались на нашу сторону реки, то увидели Паппи, едущего навстречу, чтобы нас забрать.
Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.
Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?
Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.
И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.
Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! — сообщила она, проходя через кухню. — А вы ешьте себе».
Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.
А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.
К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.
— Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, — услышал я голос Бабки.
Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.
Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.
Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.
— Едем в город? — спросил я.
— Да, — ответила мама.
— А как насчет него? — спросил отец, указывая на ребенка. — О нем же решили никому ничего не говорить...
Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.
— Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, — сказала она и захлопнула дверцу. — Поехали!
Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.
Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»
Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения — почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое — а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, — и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно — заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.
Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.
— Только не останавливайся, — сказал я отцу.
Мы проехали мимо джина — он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.
Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.
Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»
И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.
— Куда это ты, Люк? — спросил отец.
— Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.
— Ну-ка сядь обратно! — велел он.
Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.
Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.
Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».
— У нас только две банки осталось, — сказал он.
Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?
— К следующему понедельнику завезут еще, — сказал продавец.
— Ладно, давайте две, — сказал я.
Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.
— Давай помогу тебе их погрузить, — предложил он.
— Нет, я сам, — сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.
Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.
Пикап рывком двинулся вперед, и ребенок умолк. А я заорал: «Добрый день, Перл!» — когда мы проезжали мимо нее.
Либби сидела на переднем крыльце вместе с Бабкой и поджидала нас. Когда грузовик остановился, ребенок начал плакать. Женщины бросились в кухню, где стали пихать в него мороженое.
— Во всем округе Крэйгхед не наберется столько бензина, чтобы успокоить этого ребеночка, — заметил отец.
К счастью, мороженое успокоило его. И маленький Летчер уснул на руках своей матери.
Поскольку ванильное мороженое помогло мне, когда у меня была кишечная колика, это средство было признано еще одним доказательством того, что младенец наполовину Чандлер. Меня это соображение не слишком обрадовало.
Глава 35
— Берегитесь змей, — еще раз предупредил всех мистер Летчер. Они с отцом были совершенно мокрые.
— Перси одна чуть не цапнула, — сказала мне Либби. — Прямо к нам на веранду забралась. — Она склонилась над ребенком, стараясь прикрыть его от дождя.
— Как его назвали? — спросил я.
— Еще никак.
Никогда в жизни не слышал подобного вздора. Ребенок без имени! Большинство детей, рождавшихся в нашей баптистской общине, имели по два, даже по три имени еще до того, как появлялись на свет.
— Когда Рики возвращается? — шепотом спросила она.
— Не знаю.
— У него все в порядке?
— Да.
Она очень хотела получить любые сведения о нем, и мне от этого сделалось как-то неудобно. Однако мне было совсем не неприятно сидеть рядом с такой хорошенькой девушкой, которой хотелось со мной пошептаться. Ее младшие братья и сестры сидели, выпучив глаза, — так на них подействовало это приключение.
По мере приближения к дороге разлившееся озеро становилось все мельче, и в конце концов лодка уткнулась носом в грязь. Мы все выбрались из нее и Летчеров погрузили в пикап. Паппи сел за руль.
— Люк, ты останешься со мной, — сказал мне отец.
Пока грузовик разворачивался, мистер Летчер с отцом развернули лодку и потащили ее обратно к дому. Ветер был такой сильный, что им приходилось сильно наклоняться вперед, чтобы преодолеть его. Я сидел в лодке один, нагнув голову и пытаясь уберечься от дождя. Дождь лил ледяными потоками и с каждой минутой становился все сильнее.
Когда мы добрались до их дома, окружавшее его озеро уже все бурлило. Мистер Летчер опять подтянул лодку к самому дому и стал выкрикивать распоряжения миссис Летчер и остальным. Одного из самых младших Летчеров на руках перенесли в лодку, и он чуть не упал под мощным порывом ветра, ударившим в лодку и отбросившим ее от дома. Перси протянул мне с веранды палку от метлы, и я ухватился за нее и стал помогать подтягивать лодку обратно к веранде. Отец выкрикивал какие-то распоряжения, мистер Летчер тоже. На веранде еще оставалось четверо детей, и все они хотели попасть в лодку одновременно. Я помог им забраться, по очереди. «Осторожнее, Люк!» — несколько раз повторил отец.
Когда все дети уже были в лодке, миссис Летчер бросила в нее джутовый мешок, набитый, кажется, одеждой. Я так понял, что это все, что у них есть. Мешок упал к моим ногам, и я ухватился за него, словно это была большая ценность. Рядом со мной сидела маленькая босая девочка Летчеров — хотя они все были босые; на ней была рубашонка без рукавов, руки оставались совсем голыми. Она здорово озябла и крепко держалась за мою ногу, словно ее могло унести ветром. В глазах у нее стояли слезы, но когда я взглянул на нее, она сказала: «Спасибо!» Миссис Летчер влезла в лодку и втиснулась среди своих детей. Она кричала на мистера Летчера, а он кричал на нее. Лодка была заполнена, все Летчеры были на месте, так что мы развернулись и направились обратно к дороге. Все сидевшие в лодке низко пригнулись, прикрывая лица от дождя.
Отец и мистер Летчер отчаянными усилиями толкали и тащили лодку вперед, наперекор ветру. В некоторых местах вода была им всего лишь по колено, но через несколько шагов они погружались в нее по грудь, с трудом умудряясь сохранять равновесие. Они всеми силами старались удерживать лодку над дорогой, чтобы ее не снесло в хлопок. Обратный путь занял у нас гораздо больше времени.
Паппи еще не вернулся, не успел отвезти и выгрузить первую партию и вернуться за второй. Когда мы уткнулись в грязь, отец привязал лодку мистера Джетера к столбу ограды и сказал: «Ждать не имеет смысла». И мы потащились по грязи, борясь с ветром и дождем, пока не добрались до реки. Отпрыски Летчеров страшно боялись переходить по мосту — в жизни никогда не слышал такого рева! Они орали и хватались за родителей. Миссис Летчер несла свой джутовый мешок. Где-то на середине моста я бросил взгляд на его доски и обнаружил, что миссис Летчер тоже босая, как и ее дети.
Когда мы благополучно перебрались на нашу сторону реки, то увидели Паппи, едущего навстречу, чтобы нас забрать.
* * *
Бабка и мама уже ждали нас на задней веранде, где они подготовили нечто вроде сборного пункта. Они приняли вторую партию Летчеров и направили их в дальний конец веранды, где лежала стопа разной одежды. Летчеры разделись, некоторые стесняясь своей наготы, другие нет, и переоделись в чандлеровские шмотки, десятилетиями передававшиеся в у нас в семье по наследству. Переодетые в сухое и теплое, они следовали в кухню, где уже было наготовлено еды на несколько трапез. Бабка достала колбасу и ветчину собственного копчения. Выставила два подноса с домашним печеньем. Стол был уставлен большими блюдами, заполненными всеми видами овощей, что мама выращивала последние полгода.Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.
Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?
Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.
И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.
Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! — сообщила она, проходя через кухню. — А вы ешьте себе».
Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.
А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.
К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.
— Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, — услышал я голос Бабки.
Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.
Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.
Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.
— Едем в город? — спросил я.
— Да, — ответила мама.
— А как насчет него? — спросил отец, указывая на ребенка. — О нем же решили никому ничего не говорить...
Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.
— Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, — сказала она и захлопнула дверцу. — Поехали!
Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.
Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»
Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения — почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое — а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, — и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно — заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.
Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.
— Только не останавливайся, — сказал я отцу.
Мы проехали мимо джина — он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.
Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.
Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»
И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.
— Куда это ты, Люк? — спросил отец.
— Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.
— Ну-ка сядь обратно! — велел он.
Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.
Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.
Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».
— У нас только две банки осталось, — сказал он.
Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?
— К следующему понедельнику завезут еще, — сказал продавец.
— Ладно, давайте две, — сказал я.
Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.
— Давай помогу тебе их погрузить, — предложил он.
— Нет, я сам, — сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.
Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.
Пикап рывком двинулся вперед, и ребенок умолк. А я заорал: «Добрый день, Перл!» — когда мы проезжали мимо нее.
Либби сидела на переднем крыльце вместе с Бабкой и поджидала нас. Когда грузовик остановился, ребенок начал плакать. Женщины бросились в кухню, где стали пихать в него мороженое.
— Во всем округе Крэйгхед не наберется столько бензина, чтобы успокоить этого ребеночка, — заметил отец.
К счастью, мороженое успокоило его. И маленький Летчер уснул на руках своей матери.
Поскольку ванильное мороженое помогло мне, когда у меня была кишечная колика, это средство было признано еще одним доказательством того, что младенец наполовину Чандлер. Меня это соображение не слишком обрадовало.
Глава 35
Мы, естественно, и предположить не могли, что у нас в амбаре будет обретаться целая толпа Летчеров. Это совершенно не входило в наши планы. И если вначале нас радовала мысль о собственной христианской добродетели, вскоре она сменилась вопросом о том, сколь долго они будут тут торчать. Я первым затронул эту тему, за ужином, после длительного обсуждения всех случившихся за день событий. Я спросил:
— Как думаете, долго они у нас пробудут?
Паппи был того мнения, что они уедут, как только спадет вода. Жить в чужом амбаре было вполне приемлемым выходом из положения при таких скверных обстоятельствах, но никто, у кого осталась хоть унция самоуважения, не останется там ни на день дольше, чем это необходимо.
— А что они будут есть, когда вернутся к себе? — спросила Бабка. — У них в доме и крошки еды не осталось. — И пошла еще дальше, высказав уверенность, что они проживут у нас до весны.
Отец задумчиво сказал, что их разваливающийся дом вряд ли выдержит наводнение, так что им вообще некуда будет возвращаться. Кроме того, у них нет грузовика, вообще никаких транспортных средств. Они все последние десять лет подыхают с голоду на этой земле. Да и куда им еще податься? Паппи, кажется, совсем расстроился от этой мысли.
Мама больше слушала, но в какой-то момент вмешалась, заявив, что Летчеры совсем не те люди, которых будет смущать факт, что они живут в чужом амбаре. И еще ее беспокоили их дети — не только обычные проблемы со здоровьем и питанием, но также их образование и духовное развитие.
Предположение Паппи, что они скоро уедут, было обсуждено за столом и в конце концов отвергнуто большинством голосов. Три против одного. Четыре, если считать и меня.
— Ладно, выкарабкаемся, — сказала Бабка. — У нас хватит еды, чтобы всю зиму кормить и нас, и их. Они устроились у нас, ехать им все равно некуда, и мы будем о них заботиться.
Никто не стал с ней спорить.
— Господь дал нам прекрасный огород именно для таких целей, — добавила она, кивнув маме. — Ибо сказано в Евангелии от Луки словами Христа: «Зови нищих, увечных, хромых, слепых: и блажен будешь».
— Ладно, забьем двух свиней вместо одной, — сказал Паппи. — И зимой у нас будет много мяса.
Свинью у нас забивали всегда в начале декабря, когда уже было холодно и все бактерии дохли. Каждый год свинью выводили наружу, убивали выстрелом в голову, потом опускали в кипящую воду и подвешивали на дерево рядом с сараем для инструментов. Потом ее потрошили и рубили на тысячи кусков. Так мы получали бекон, ветчину, колбасу, филе и грудинку. В дело шло все — язык, мозги, ножки. «Все, кроме поросячьего визга» — эту фразу я слышал всю свою жизнь. Мистер Джетер, который жил через дорогу от нас, был отличный мясник. Он всегда распоряжался, когда свинью потрошили, и лично осуществлял наиболее ответственные операции. За это он получал четвертую часть вырезки.
Моим самым первым воспоминанием о забое свиньи было то, что я убежал за дом, и там меня вырвало. Однако со временем я уже стал с нетерпением ждать этого события. Если хочешь есть бекон и ветчину, надо забивать свинью. Но нам понадобится побольше, чем две свиньи, чтобы кормить Летчеров до самой весны. Их ведь одиннадцать человек, включая младенца, который в данный момент питается ванильным мороженым.
Пока шел этот разговор, я стал мечтать о том, как мы уедем на Север.
Эта поездка теперь казалась мне более привлекательной. Я сочувствовал Летчерам и гордился тем, что мы их спасли. Я знал, что нам как христианам следует помогать бедным. Все это я понимал, но не мог представить себе, как мы будем жить всю зиму со всей этой малышней, бегающей по всей нашей ферме. Скоро я снова пойду в школу. А Летчеры, они со мной тоже пойдут? Раз они новички, нужно ли мне будет все им там показывать? И что про это будут думать мои друзья? Значит, впереди меня ждали сплошные унижения.
Кроме того, теперь, когда они живут вместе с нами, вопрос только времени, когда наш большой секрет вылезет наружу. На Рики будут показывать пальцами как на отца. Перл тут же поймет, куда уходит ванильное мороженое. Что-нибудь да обязательно просочится, и тогда мы будем опозорены.
— Люк, ты закончил? — спросил отец, извлекая меня из задумчивости.
Моя тарелка была пуста. И все смотрели на нее. Взрослым надо было обсудить свои дела. Мне намекали, что пора найти себе какое-нибудь занятие.
— Отличный был ужин. Можно мне уйти? — сказал я, повторяя свою стандартную формулу.
Бабка кивнула, и я отправился на заднюю веранду и закрыл за собой дверь с сеткой так, чтобы она хлопнула. Потом прокрался в темноте к скамейке, что стояла рядом со входом в кухню. Оттуда мне все было слышно. Они обсуждали вопрос о деньгах. Заем под будущий урожай будет «перекинут» на будущий год, до следующей весны, и уж тогда они с ним будут разбираться. Другие неоплаченные счета тоже могут подождать, хотя Паппи очень не любил подводить своих кредиторов.
Как пережить зиму — этот вопрос был гораздо более важным. С провизией проблем не было. Но нам были нужны деньги на такие необходимые вещи, как электричество, бензин и масло для грузовика, а также на продукты, такие как кофе, мука и сахар. А что, если кто-то заболеет и ему понадобится врач и лекарства? А если грузовик сломается и будут нужны запчасти?
— Мы в этом году ничего не жертвовали на церковь, — заметила Бабка.
По оценке Паппи, не менее тридцати процентов урожая хлопка все еще оставалось на полях, залитых водой. Если погода переменится и станет сухо, мы сможем спасти хотя бы часть. Это даст некоторый доход, но большую его часть придется отдать за обработку в джине. Ни у него, ни у отца не возникало никакого оптимизма по поводу того, что в 1952 году им удастся собрать больше хлопка.
Проблема была в отсутствии наличных денег. Они почти все истратили, а надежд на новые поступления не было. У них едва хватало средств, чтобы платить за электричество и бензин до Рождества.
— Джимми Дэйл держит для меня место на заводе «Бьюика», — сказал отец. — Но долго он ждать не сможет. С работой сейчас туго. Нам придется поехать к нему.
По словам Джимми Дэйла, оплата сейчас была три доллара в час при сорокачасовой рабочей неделе, но можно было также работать и сверхурочно. «Он говорит, что я смогу зарабатывать до двухсот долларов в неделю», — добавил отец.
— Мы будем посылать вам как можно больше, сколько сможем, — сказала мама.
Паппи и Бабка стали изображать протест, но всем было понятно, что решение уже принято. Потом я услыхал в отдалении какой-то шум, смутно знакомый звук. Когда он приблизился, я весь съежился и пожалел, что не спрятался на передней веранде.
Ребеночек опять орал, опять был чем-то недоволен и, несомненно, опять жаждал ванильного мороженого. Я тихо спустился с крыльца и прошел несколько шагов к амбару. В темноте я разглядел Либби и миссис Летчер — они направлялись к дому. Я нырнул в кусты возле курятника, прислушиваясь, как они проходят мимо. Непрекращающийся плач разносился по всей ферме.
Бабка с мамой встретили их на задней веранде. Включили свет, и я увидел, как они толкаются вокруг этого маленького чудовища, а потом уносят его внутрь. Через окно было видно, как Паппи с отцом тут же отвалили на переднюю веранду.
Четырем женщинам потребовалось всего несколько минут, чтобы утихомирить младенца. Плач прекратился. Как только все успокоилось, Либби вышла из кухни. Она уселась на краю веранды, на том самом месте, где сидел Ковбой, когда он в первый раз демонстрировал всем свой выкидной нож. Я подошел к ней и сказал: «Привет, Либби!»
Она подскочила, потом взяла себя в руки. Нервы у бедной девушки были измотаны от постоянного плача ребенка и его колик.
— Это ты, Люк, — сказала она. — Что ты там делаешь?
— Да ничего.
— Иди сюда, сядь со мной, — предложила она, похлопав ладонью по доскам рядом с собой. Я так и сделал.
— Ребенок что, все время плачет? — спросил я.
— Да вроде как. Меня это, правда, не очень беспокоит.
— Не беспокоит?
— Ага. Он мне Рики напоминает.
— Да неужто?
— Точно. Когда он возвращается? Ты не знаешь, Люк?
— Нет. В последнем письме он писал, что, может, они будут дома к Рождеству.
— До этого еще два месяца.
— Ага, только я не уверен, что так будет. Бабка говорит, что все солдаты всегда уверяют, что будут домой к Рождеству.
— Я уже не могу больше ждать, — сказала она, явно воодушевленная открывшейся перспективой.
— А что будет, когда он вернется? — спросил я, не совсем уверенный, что хочу услышать ответ.
— Мы поженимся, — сказала она с широкой и милой улыбкой. В глазах ее было предвкушение чуда.
— Правда?
— Ну да, он обещал.
Уж я-то точно вовсе не хотел, чтобы Рики женился. Он был мой, принадлежал мне одному. Мы с ним будем ходить на рыбалку, играть в бейсбол, он мне будет всякие истории рассказывать. Он будет продолжать оставаться моим большим братом, а не чьим-то там мужем.
— Он самый милый, — сказала она, мечтательно уставясь в небо.
У Рики, конечно, много достоинств, но вот «милым» я бы его ни за что называть не стал. Но ведь никому не известно, что он такое сделал, что произвел на нее столь сильное впечатление.
— Только ты никому об этом не говори, Люк, — сказала она, вдруг став серьезной. — Это наш секрет!
Так, это уже становится моей профессией, хотелось мне сказать.
— Не волнуйся, — ответил я. — Я умею хранить секреты.
— Ты читать-писать умеешь, Люк?
— Конечно. А ты?
— Хорошо умею.
— Но ты же в школу не ходишь.
— Я ходила — до четвертого класса. А потом мама принялась рожать одного за другим, и мне пришлось бросить. Я написала Рики письмо, сообщила ему о ребенке. У тебя есть его адрес?
Я не был уверен, что Рики будет рад получить от нее письмо, и уже начал было подумывать, как бы мне сыграть в дурачка. Но Либби мне нравилась, ничего тут не поделаешь. Она была прямо без ума от Рики, и я решил, что будет неправильно не давать ей его адрес.
— Да, есть.
— А конверт?
— Конечно.
— Сможешь отправить мое письмо? Пожалуйста, Люк. Рики, наверное, еще ничего не знает о ребенке.
Что-то мне подсказало, что не следует вмешиваться в их дела. Пускай сами разбираются.
— Наверное, смогу, — сказал я.
— Ох, спасибо, Люк! — воскликнула она, прямо-таки закричала. И потрепала меня по шее. — Завтра отдам тебе письмо. Обещаешь, что отправишь его?
— Обещаю. — Я подумал о мистере Торнтоне, нашем почтмейстере, о том, как он удивится, увидев письмо Либби Летчер к Рики в Корею. Ладно, я как-нибудь с этим справлюсь. Может, придется спросить у мамы.
Женщины вынесли младенца на заднюю веранду, где Бабка укачивала его, пока он не заснул. Мама и миссис Летчер обсуждали вопрос о том, как, должно быть, утомился бедный ребеночек от своего беспрестанного плача, а тот, когда наконец отключился, заснул глубоким и спокойным сном. Мне уже надоели все эти разговоры о ребенке.
— Как думаете, долго они у нас пробудут?
Паппи был того мнения, что они уедут, как только спадет вода. Жить в чужом амбаре было вполне приемлемым выходом из положения при таких скверных обстоятельствах, но никто, у кого осталась хоть унция самоуважения, не останется там ни на день дольше, чем это необходимо.
— А что они будут есть, когда вернутся к себе? — спросила Бабка. — У них в доме и крошки еды не осталось. — И пошла еще дальше, высказав уверенность, что они проживут у нас до весны.
Отец задумчиво сказал, что их разваливающийся дом вряд ли выдержит наводнение, так что им вообще некуда будет возвращаться. Кроме того, у них нет грузовика, вообще никаких транспортных средств. Они все последние десять лет подыхают с голоду на этой земле. Да и куда им еще податься? Паппи, кажется, совсем расстроился от этой мысли.
Мама больше слушала, но в какой-то момент вмешалась, заявив, что Летчеры совсем не те люди, которых будет смущать факт, что они живут в чужом амбаре. И еще ее беспокоили их дети — не только обычные проблемы со здоровьем и питанием, но также их образование и духовное развитие.
Предположение Паппи, что они скоро уедут, было обсуждено за столом и в конце концов отвергнуто большинством голосов. Три против одного. Четыре, если считать и меня.
— Ладно, выкарабкаемся, — сказала Бабка. — У нас хватит еды, чтобы всю зиму кормить и нас, и их. Они устроились у нас, ехать им все равно некуда, и мы будем о них заботиться.
Никто не стал с ней спорить.
— Господь дал нам прекрасный огород именно для таких целей, — добавила она, кивнув маме. — Ибо сказано в Евангелии от Луки словами Христа: «Зови нищих, увечных, хромых, слепых: и блажен будешь».
— Ладно, забьем двух свиней вместо одной, — сказал Паппи. — И зимой у нас будет много мяса.
Свинью у нас забивали всегда в начале декабря, когда уже было холодно и все бактерии дохли. Каждый год свинью выводили наружу, убивали выстрелом в голову, потом опускали в кипящую воду и подвешивали на дерево рядом с сараем для инструментов. Потом ее потрошили и рубили на тысячи кусков. Так мы получали бекон, ветчину, колбасу, филе и грудинку. В дело шло все — язык, мозги, ножки. «Все, кроме поросячьего визга» — эту фразу я слышал всю свою жизнь. Мистер Джетер, который жил через дорогу от нас, был отличный мясник. Он всегда распоряжался, когда свинью потрошили, и лично осуществлял наиболее ответственные операции. За это он получал четвертую часть вырезки.
Моим самым первым воспоминанием о забое свиньи было то, что я убежал за дом, и там меня вырвало. Однако со временем я уже стал с нетерпением ждать этого события. Если хочешь есть бекон и ветчину, надо забивать свинью. Но нам понадобится побольше, чем две свиньи, чтобы кормить Летчеров до самой весны. Их ведь одиннадцать человек, включая младенца, который в данный момент питается ванильным мороженым.
Пока шел этот разговор, я стал мечтать о том, как мы уедем на Север.
Эта поездка теперь казалась мне более привлекательной. Я сочувствовал Летчерам и гордился тем, что мы их спасли. Я знал, что нам как христианам следует помогать бедным. Все это я понимал, но не мог представить себе, как мы будем жить всю зиму со всей этой малышней, бегающей по всей нашей ферме. Скоро я снова пойду в школу. А Летчеры, они со мной тоже пойдут? Раз они новички, нужно ли мне будет все им там показывать? И что про это будут думать мои друзья? Значит, впереди меня ждали сплошные унижения.
Кроме того, теперь, когда они живут вместе с нами, вопрос только времени, когда наш большой секрет вылезет наружу. На Рики будут показывать пальцами как на отца. Перл тут же поймет, куда уходит ванильное мороженое. Что-нибудь да обязательно просочится, и тогда мы будем опозорены.
— Люк, ты закончил? — спросил отец, извлекая меня из задумчивости.
Моя тарелка была пуста. И все смотрели на нее. Взрослым надо было обсудить свои дела. Мне намекали, что пора найти себе какое-нибудь занятие.
— Отличный был ужин. Можно мне уйти? — сказал я, повторяя свою стандартную формулу.
Бабка кивнула, и я отправился на заднюю веранду и закрыл за собой дверь с сеткой так, чтобы она хлопнула. Потом прокрался в темноте к скамейке, что стояла рядом со входом в кухню. Оттуда мне все было слышно. Они обсуждали вопрос о деньгах. Заем под будущий урожай будет «перекинут» на будущий год, до следующей весны, и уж тогда они с ним будут разбираться. Другие неоплаченные счета тоже могут подождать, хотя Паппи очень не любил подводить своих кредиторов.
Как пережить зиму — этот вопрос был гораздо более важным. С провизией проблем не было. Но нам были нужны деньги на такие необходимые вещи, как электричество, бензин и масло для грузовика, а также на продукты, такие как кофе, мука и сахар. А что, если кто-то заболеет и ему понадобится врач и лекарства? А если грузовик сломается и будут нужны запчасти?
— Мы в этом году ничего не жертвовали на церковь, — заметила Бабка.
По оценке Паппи, не менее тридцати процентов урожая хлопка все еще оставалось на полях, залитых водой. Если погода переменится и станет сухо, мы сможем спасти хотя бы часть. Это даст некоторый доход, но большую его часть придется отдать за обработку в джине. Ни у него, ни у отца не возникало никакого оптимизма по поводу того, что в 1952 году им удастся собрать больше хлопка.
Проблема была в отсутствии наличных денег. Они почти все истратили, а надежд на новые поступления не было. У них едва хватало средств, чтобы платить за электричество и бензин до Рождества.
— Джимми Дэйл держит для меня место на заводе «Бьюика», — сказал отец. — Но долго он ждать не сможет. С работой сейчас туго. Нам придется поехать к нему.
По словам Джимми Дэйла, оплата сейчас была три доллара в час при сорокачасовой рабочей неделе, но можно было также работать и сверхурочно. «Он говорит, что я смогу зарабатывать до двухсот долларов в неделю», — добавил отец.
— Мы будем посылать вам как можно больше, сколько сможем, — сказала мама.
Паппи и Бабка стали изображать протест, но всем было понятно, что решение уже принято. Потом я услыхал в отдалении какой-то шум, смутно знакомый звук. Когда он приблизился, я весь съежился и пожалел, что не спрятался на передней веранде.
Ребеночек опять орал, опять был чем-то недоволен и, несомненно, опять жаждал ванильного мороженого. Я тихо спустился с крыльца и прошел несколько шагов к амбару. В темноте я разглядел Либби и миссис Летчер — они направлялись к дому. Я нырнул в кусты возле курятника, прислушиваясь, как они проходят мимо. Непрекращающийся плач разносился по всей ферме.
Бабка с мамой встретили их на задней веранде. Включили свет, и я увидел, как они толкаются вокруг этого маленького чудовища, а потом уносят его внутрь. Через окно было видно, как Паппи с отцом тут же отвалили на переднюю веранду.
Четырем женщинам потребовалось всего несколько минут, чтобы утихомирить младенца. Плач прекратился. Как только все успокоилось, Либби вышла из кухни. Она уселась на краю веранды, на том самом месте, где сидел Ковбой, когда он в первый раз демонстрировал всем свой выкидной нож. Я подошел к ней и сказал: «Привет, Либби!»
Она подскочила, потом взяла себя в руки. Нервы у бедной девушки были измотаны от постоянного плача ребенка и его колик.
— Это ты, Люк, — сказала она. — Что ты там делаешь?
— Да ничего.
— Иди сюда, сядь со мной, — предложила она, похлопав ладонью по доскам рядом с собой. Я так и сделал.
— Ребенок что, все время плачет? — спросил я.
— Да вроде как. Меня это, правда, не очень беспокоит.
— Не беспокоит?
— Ага. Он мне Рики напоминает.
— Да неужто?
— Точно. Когда он возвращается? Ты не знаешь, Люк?
— Нет. В последнем письме он писал, что, может, они будут дома к Рождеству.
— До этого еще два месяца.
— Ага, только я не уверен, что так будет. Бабка говорит, что все солдаты всегда уверяют, что будут домой к Рождеству.
— Я уже не могу больше ждать, — сказала она, явно воодушевленная открывшейся перспективой.
— А что будет, когда он вернется? — спросил я, не совсем уверенный, что хочу услышать ответ.
— Мы поженимся, — сказала она с широкой и милой улыбкой. В глазах ее было предвкушение чуда.
— Правда?
— Ну да, он обещал.
Уж я-то точно вовсе не хотел, чтобы Рики женился. Он был мой, принадлежал мне одному. Мы с ним будем ходить на рыбалку, играть в бейсбол, он мне будет всякие истории рассказывать. Он будет продолжать оставаться моим большим братом, а не чьим-то там мужем.
— Он самый милый, — сказала она, мечтательно уставясь в небо.
У Рики, конечно, много достоинств, но вот «милым» я бы его ни за что называть не стал. Но ведь никому не известно, что он такое сделал, что произвел на нее столь сильное впечатление.
— Только ты никому об этом не говори, Люк, — сказала она, вдруг став серьезной. — Это наш секрет!
Так, это уже становится моей профессией, хотелось мне сказать.
— Не волнуйся, — ответил я. — Я умею хранить секреты.
— Ты читать-писать умеешь, Люк?
— Конечно. А ты?
— Хорошо умею.
— Но ты же в школу не ходишь.
— Я ходила — до четвертого класса. А потом мама принялась рожать одного за другим, и мне пришлось бросить. Я написала Рики письмо, сообщила ему о ребенке. У тебя есть его адрес?
Я не был уверен, что Рики будет рад получить от нее письмо, и уже начал было подумывать, как бы мне сыграть в дурачка. Но Либби мне нравилась, ничего тут не поделаешь. Она была прямо без ума от Рики, и я решил, что будет неправильно не давать ей его адрес.
— Да, есть.
— А конверт?
— Конечно.
— Сможешь отправить мое письмо? Пожалуйста, Люк. Рики, наверное, еще ничего не знает о ребенке.
Что-то мне подсказало, что не следует вмешиваться в их дела. Пускай сами разбираются.
— Наверное, смогу, — сказал я.
— Ох, спасибо, Люк! — воскликнула она, прямо-таки закричала. И потрепала меня по шее. — Завтра отдам тебе письмо. Обещаешь, что отправишь его?
— Обещаю. — Я подумал о мистере Торнтоне, нашем почтмейстере, о том, как он удивится, увидев письмо Либби Летчер к Рики в Корею. Ладно, я как-нибудь с этим справлюсь. Может, придется спросить у мамы.
Женщины вынесли младенца на заднюю веранду, где Бабка укачивала его, пока он не заснул. Мама и миссис Летчер обсуждали вопрос о том, как, должно быть, утомился бедный ребеночек от своего беспрестанного плача, а тот, когда наконец отключился, заснул глубоким и спокойным сном. Мне уже надоели все эти разговоры о ребенке.