Гришем Джон. Покрашенный дом

   — Садись вот здесь, — сказал Поп, указывая на место на полу прямо перед телевизором. Он все еще настраивал его с помощью ручек управления. — «Уорлд сириз», — пояснил он. — Третий матч. «Доджерс» играют на стадионе «Янки».
   У меня аж сердце замерло и нижняя челюсть отпала. Я был так поражен, что не мог пошевелиться. В трех футах от меня был маленький экран, по которому плясали полосы. Он размещался в центре темного деревянного футляра, а под целым рядом ручек серебром отсвечивала надпись «Моторола». Поп повернул одну из ручек, и мы вдруг услышали скрипучий голос комментатора, объявившего что мяч ушел к шорт-стопу. Потом Поп повернул сразу две ручки, и на экране возникло изображение.
   На экране шел бейсбольный матч. Он передавался напрямую со стадиона «Янки», и мы смотрели его в Блэк-Оуке, штат Арканзас!
   Позади меня задвигались стулья, и я почувствовал, что Паппи садится поближе. Перл не очень интересовалась игрой. Она некоторое время возилась в кухне, а потом вышла оттуда, неся тарелку с шоколадными пирожными и стакан молока. Я принял все это и поблагодарил ее. Пирожные были прямо из духовки и пахли потрясающе. Но есть в такой момент я был просто не в состоянии.
   Эд Лоупат был питчером у «Янкиз», а у «Доджерс» подавал Причер Роу. За «Янкиз» также играли Микки Мэнтл, Йоги Берра, Фил Ридзуто, Хэнк Бауэр, Билли Мартин, а за «Доджерс» Пи-Уи Риз, Дьюк Снайдер, Рой Кампанелла, Джеки Робинсон и Джил Ходжес. И все они были тут, в гостиной Попа и Перл, одновременно выступая перед шестьюдесятью тысячами зрителей на стадионе «Янки». Я был настолько заворожен, что просто онемел. Я просто смотрел на экран, видел все это, но не верил собственным глазам.
   — Ешь пирожные, Люк, — сказала Перл, проходя через комнату. Это было больше похоже на приказ, чем на приглашение, и я откусил кусочек.
   — За кого болеешь? — спросил Поп.
   — Не знаю, — пробормотал я, поскольку действительно не знал. Я привык ненавидеть обе эти команды. Ненавидеть их было легко, когда они были далеко от нас, в Нью-Йорке, в другом мире. Но сейчас они были в Блэк-Оуке и играли в игру, которую я очень любил, пусть сейчас ее передавали со стадиона «Янки». Моя ненависть к ним вдруг куда-то испарилась. «За „Доджерс“, наверное», — сказал я.
   — Надо всегда болеть за Национальную лигу, — сказал Пап-пи позади меня.
   — Да, наверное, — неуверенно ответил Поп. — Только ведь за «Доджерс» болеть трудновато...
   Игру передавал в наш мир канал-5 из Мемфиса, это был филиал «Нэшнл бродкастинг компани», не знаю, что это такое. В перерывах давали рекламу сигарет «Лаки Страйк», «кадиллаков», кока-колы, компании «Тексако». Все паузы между иннингами заполняла реклама, а когда она заканчивалась, изображение на экране снова менялось и мы опять оказывались на стадионе «Янки». Это было потрясающее впечатление, оно меня захватило целиком и полностью. На целый час я словно перенесся в другой мир!
   У Паппи были дела в городе, так что в какой-то момент он ушел и отправился на Мэйн-стрит. Я не слышал, как он уходил, только когда началась реклама, понял, что его нет.
   Йоги Берра сделал «хоум ран», и когда я смотрел, как он обегает все базы на виду у шестидесяти тысяч фанатов, понял, что никогда больше не смогу должным образом ненавидеть команду «Янкиз». Там же играют сплошные спортивные легенды! Самые замечательные игроки самой замечательной команды, какая когда-либо играла в бейсбол. Я немного расслабился душой, но решил, что все эти свои новые чувства мне лучше держать при себе. Паппи не потерпит в своем доме идиотов, симпатизирующих «Янкиз»!
   В середине девятого иннинга Берра пропустил поданный питчером мяч мимо себя. «Доджерс» заделали два «рана», получив два очка, и выиграли матч. Перл завернула пирожные в фольгу и дала их мне с собой. Я поблагодарил Попа за то, что они позволили мне разделить с ними это необыкновенное приключение, и спросил, нельзя ли мне будет прийти посмотреть, когда будут играть «Кардиналз».
   — Конечно, — ответил он. — Только это еще не скоро будет.
   Возвращаясь обратно к джину, я задал Паппи несколько вопросов о том, как работает телевизор. Он долго говорил что-то о сигналах и трансляционных башнях, туманно и запутанно, и в конечном итоге признался, что и сам мало что в этом понимает, поскольку изобретение-то это совсем недавнее. Я спросил, когда и мы сможем купить телевизор. «Да на этих днях», — ответил он так, что это означало «никогда». И я устыдился своего вопроса.
   Мы притащили пустой прицеп обратно на ферму, и я отправился собирать хлопок до самого конца рабочего дня. А за ужином слово было предоставлено одному мне. И я не переставая рассказывал об игре, о рекламе и вообще обо всем, что увидел по телевизору у Попа и Перл.
   Современная Америка потихоньку вторгалась в деревенский Арканзас.

Глава 25

   Перед самыми сумерками отец и мистер Леон Спруил пошли прогуляться возле силосной ямы. Отец объяснил ему, что Стик Пауэрс хочет арестовать Хэнка за убийство Джерри Сиско. А поскольку от Хэнка все равно одни неприятности, то нынче для него самый подходящий момент раствориться в ночи и вернуться к себе в горы. В конечном итоге мистер Спруил воспринял все это нормально и больше не угрожал уехать всем семейством. Тэлли была права: им были нужны деньги. И им самим до смерти надоел Хэнк. Получалось, что они останутся у нас и уберут урожай до конца.
   Мы сидели на передней веранде, смотрели и прислушивались. Но не слышали резких слов и не видели признаков свертывания лагеря. Незаметно было и чтобы Хэнк собирался смотаться. В сумерках было видно, как он там мелькает, двигаясь по лагерю, присаживаясь у костра, роется в поисках остатков от ужина. Потом Спруилы по одному отправились спать. И мы тоже.
   Я прочитал все молитвы и теперь лежал в постели Рики совсем без сна, размышляя о «Янкиз» и «Доджерс», когда откуда-то издали донеслись голоса спорящих. Я прокрался к окну и выглянул наружу. Вокруг было темно и тихо, какое-то время я ничего не видел. Потом тени сместились, и я увидел, что возле дороги стоят мистер Спруил и Хэнк, стоят лицом к лицу и говорят одновременно. Я не слышал, что именно они там говорят, но было понятно, что оба здорово сердиты.
   Было бы слишком обидно пропустить такое. Я пробрался в коридор и постоял, пока не убедился, что все взрослые спят. Тогда я прокрался через гостиную, открыл дверь с сеткой, вылез на переднюю веранду, спустился по ступенькам и сиганул в заросли кустарника на восточной стороне нашего участка. На небе была половинка луны, там и сям виднелись облака. Через несколько минут я тихонько подобрался к самой дороге. К спору тем временем присоединилась и миссис Спруил. Они спорили по поводу драки с братьями Сиско. Хэнк непреклонно стоял на том, что он ни в чем не виноват. Родители же не хотели, чтобы его арестовали.
   — Да я убью этого жирного помощника шерифа! — рычал он.
   — Отправляйся-ка ты лучше домой, сынок, пусть здесь все остынут, — повторяла миссис Спруил.
   — Чандлеры хотят, чтобы ты отсюда исчез, — сообщил в какой-то момент разговора мистер Спруил.
   — У меня в кармане больше денег, чем у этих недоумков когда-нибудь будет, — мрачно заявил Хэнк.
   Спор продолжался по нескольким направлениям сразу. Хэнк скверно отзывался о нас, о мексиканцах, о Стике Пауэрсе, о братьях Сиско, о населении Блэк-Оука в целом, он даже нашел несколько изысканных выражений в адрес собственных родителей, Бо и Дэйла. Лишь Тэлли и Трот остались незатронутыми. Словечки с его языка срывались все хуже и хуже, голос становился все громче, но мистер и миссис Спруил не отступали.
   — Ну ладно, — сказал в итоге Хэнк. — Я уйду.
   И кинулся к палатке за вещами. Я пробрался к самому краешку дороги, потом быстро пересек ее и упал в глубине зарослей хлопка Джетеров на другой ее стороне. Теперь мне был прекрасно виден весь наш передний двор. Хэнк складывал в старый холщовый мешок еду и одежду. Я решил, что он пешком доберется до шоссе, а дальше будет голосовать и поедет на попутных. Я пролез сквозь ряды хлопчатника и пополз по краю неглубокой канавы по направлению к реке. Я хотел увидеть Хэнка, когда он будет проходить мимо.
   Они еще поспорили, потом миссис Спруил сказала:
   — Мы вернемся домой через несколько недель.
   На этом разговор закончился, и Хэнк протопал мимо меня, шагая по середине дороги и закинув за плечо свой мешок. Я добрался до края поля и стал смотреть, как он идет к реке.
   Я невольно улыбнулся. Теперь на нашей ферме восстановится мир. Я уселся на землю и сидел там довольно долго после того, как Хэнк исчез в темноте, и благодарил звезды за то, что он в конце концов отвалил отсюда.
   Я уже собирался было начать продвижение назад, когда прямо против меня, по ту сторону дороги, что-то внезапно зашевелилось. Чуть зашелестели стебли хлопчатника, из них поднялся человек и сделал шаг вперед. Он низко пригибался и двигался быстро, явно стараясь, чтобы его не заметили. Оглянулся назад, на дорогу, потом на наш дом, и тут луна на мгновение осветила его лицо. Это был Ковбой.
   Несколько секунд я сидел неподвижно, боясь двинуться. Я был в полной безопасности на этой стороне от дороги, на поле Джетеров, укрывшись в их хлопке. Мне хотелось назад, домой, в постель Рики.
   Но еще больше мне хотелось узнать, что затеял Ковбой.
   Ковбой постоял в неглубокой канаве, потом быстро и беззвучно двинулся вперед. Он делал несколько шагов, останавливался и прислушивался. Продвигался чуть вперед и замирал на месте. Я был в ста футах позади него, все еще на поле Джетеров, продвигаясь за ним так быстро, как позволяли условия. Если он меня услышит, я просто нырну в густые заросли хлопка.
   Вскоре впереди показалась сгорбленная фигура Хэнка. Он по-прежнему шагал по середине дороги, особенно не торопясь. Ковбой замедлил шаг, я тоже.
   Я был босиком, так что если я наступлю на щитомордника, мне угрожает ужасная смерть. Ступай домой, твердил мне внутренний голос. Отваливай отсюда.
   Если Ковбой собирается драться, то чего он ждет? Ферма уже скрылась из виду, ничего не слышно. Но впереди уже завиднелась река; может быть, Ковбой хотел добраться до нее.
   Когда Хэнк приблизился к мосту, Ковбой ускорил шаг и тоже пошел по середине дороги. Я продолжал двигаться по краю хлопкового поля, я уже сильно вспотел и начал задыхаться. И все думал, что за глупость пришла мне в голову.
   Хэнк достиг реки и вступил на мост. Ковбой перешел с шага на бег. Когда Хэнк прошел уже полпути по мосту, Ковбой приостановился, размахнулся и бросил вперед камень. Он упал на доски настила рядом с Хэнком, который тоже остановился и быстро повернулся назад. «А-а-а, — сказал он. — Ну иди сюда, „мокрая спина“!»
   Ковбой не остановился ни на секунду. Он уже был на мосту, шагал, чуть наклонившись вперед и не выказывая никакого страха, а Хэнк стоял и ждал его, ругаясь. На вид Хэнк был в два раза больше Ковбоя. Сейчас они встретятся посредине моста, и, никаких сомнений, один из них скоро очень сильно вымокнет.
   Когда они сблизились, Ковбой внезапно замахнулся и кинул еще один камень, с расстояния всего в пару шагов. Хэнк пригнулся и камень в него не попал. Тогда он бросился на Ковбоя. Раздался щелчок выкидного ножа, и в дело вступило лезвие. Ковбой держал свое оружие высоко. Хэнк остановился на мгновенье и махнул своим мешком. Мешок попал Ковбою по голове и сбил с него шляпу. Теперь они ходили кругами по узкому мосту, выбирая удобный момент для нападения. Хэнк рычал и ругался, не сводя глаз с ножа, а потом сунул руку в мешок достал оттуда какую-то банку. Ухватил ее, как бейсбольный мяч, и приготовился метнуть. Ковбой низко пригнулся, чуть согнув колени, и ждал момента. Обходя друг друга кругами, они приблизились к краю моста.
   Хэнк издал мощный рык и изо всех сил метнул свою банку в Ковбоя, который был меньше чем в десяти футах от него. И она угодила ему куда-то в шею или в горло, не могу сказать точно, и Ковбой покачнулся. Казалось, он сейчас упадет. Хэнк швырнул в него свой мешок и сам бросился в атаку. Но Ковбой с поразительной быстротой перекинул нож в левую руку, достал правой из кармана еще один камень и швырнул его в Хэнка — да так сильно, как ни разу не подавал мяч, когда стоял питчером. Камень попал Хэнку куда-то в лицо. Я не видел, куда именно, но прекрасно слышал звук удара. Хэнк вскрикнул и схватился за лицо, а когда пришел в себя, было уже слишком поздно.
   Ковбой сделал низкий выпад. Нож воткнулся Хэнку в живот. Хэнк издал болезненный вопль, полный ужаса.
   Ковбой выдернул лезвие и ударил снова. И еще раз, и еще. У Хэнка подогнулось колено, потом и другое. Рот его был широко открыт, но он больше не издавал ни звука. Он просто смотрел на Ковбоя, и на его лице застыло выражение ужаса.
   Ковбой еще несколько раз взмахнул ножом, довершая дело. Удары были быстрые и жестокие. Когда Хэнк упал и замер в неподвижности, Ковбой быстро обшарил карманы его штанов и обобрал его. Потом оттащил тело к краю моста и сбросил вниз. Труп с сильным всплеском упал в воду и тут же погрузился. Ковбой осмотрел содержимое мешка, не нашел в нем ничего подходящего и тоже бросил его вниз. А потом долго стоял на краю моста и смотрел на воду.
   У меня не было никакого желания последовать за Хэнком, так что я закопался поглубже между двумя рядами хлопка и пригнулся так низко, что и сам бы себя тут не нашел. Сердце колотилось так быстро, как никогда в жизни. Меня всего трясло, я был мокрый от пота, я плакал и молился одновременно. Мне бы надо было сейчас лежать в постели, спать в полной безопасности, когда родители в соседней комнате, а дед с Бабкой — чуть дальше по коридору. Но сейчас они были страшно далеко. А я сидел в неглубокой канавке, одинокий и перепуганный, и мне грозила нешуточная опасность. Я только что видел такое, во что все еще не мог поверить.
   Не знаю, сколько времени Ковбой простоял там, на мосту, глядя на воду в желании удостовериться, что тело Хэнка унесло. Луну все время закрывали набегающие облака, и я едва его различал во мраке. Потом их немного разнесло, и я снова его увидел — стоит себе как стоял, сдвинув набок свою грязную ковбойскую шляпу. Некоторое время спустя он сошел с моста на берег и спустился к воде, чтобы вымыть нож. Снова постоял немного, глядя на реку, потом повернулся и пошел по дороге. Когда он проходил мимо меня, нас разделяло всего футов двадцать, и я чувствовал себя так, словно меня закопали по крайней мере на два фута в землю.
   Я ждал и ждал, кажется, целую вечность, пока он не пропал из виду, пока не исчезла малейшая возможность, что он может меня услышать, а потом выбрался из своего убежища и начал пробираться назад домой. Я не представлял, что буду делать, когда попаду туда, но там я буду в безопасности. И уж что-нибудь придумаю.
   Я старательно пригибался, пробираясь сквозь густые заросли гумая, покрывавшие весь край поля. Мы, фермеры, ненавидели этот сорняк, но сейчас впервые в жизни я был ему очень благодарен. Мне хотелось ускорить шаг, даже броситься бегом прямо по дороге и как можно скорее добраться до дома. Но я сильно боялся и еле передвигал ноги. Страх и усталость одолевали меня, временами я просто не мог идти. Прошла целая вечность, прежде чем я разглядел очертания нашего дома и амбара. Я осмотрел дорогу впереди, уверенный, что Ковбой прячется где-то поблизости, обеспечивая себе тыл и фланги. Я пытался не думать о Хэнке. Я был слишком озабочен тем, чтобы добраться до дому.
   Когда я остановился, чтобы перевести дух, то уловил несомненный запах мексиканца. Они редко мылись, и после нескольких дней сбора хлопка от них начинало очень характерно разить.
   Запах быстро исчез, и через минуту или две, с трудом отдышавшись, я уже начал думать, что он мне просто почудился. Однако, решив не рисковать, я снова отошел поглубже в заросли хлопка Джетеров и медленно направился к востоку, продираясь сквозь ряды хлопчатника, но не производя никакого шума. И когда увидел белые крыши палаток в лагере Спруилов, то понял, что уже почти добрался до дома.
   Что мне теперь рассказать о Хэнке? Правду, и ничего кроме. Я и так уже знал слишком много тайн. Еще для одной уже места не было, особенно для такой мрачной. Сейчас я заберусь обратно в комнату Рики и попытаюсь немного поспать, а утром, когда отец пойдет за яйцами и молоком, все ему расскажу. О каждом шаге, о каждом движении, о каждом ударе ножом — отец узнает все. И они с Паппи поедут в город, чтобы сообщить об убийстве Стику Пауэрсу, и Ковбоя посадят в тюрьму еще до ленча. А потом повесят, видимо, еще до Рождества.
   Хэнк был мертв. Ковбой будет в тюрьме. Спруилы соберут свои манатки и уедут, но это мне было безразлично. У меня не было никакого желания еще раз видеть кого-либо из Спруилов, даже Тэлли. Я хотел, чтобы все они убрались с нашей фермы и из нашей жизни.
   Еще я хотел, чтобы Рики вернулся домой и чтобы Летчеры тоже уехали. Тогда все у нас снова будет в полном порядке.
   Мне осталось только быстро пробежать до нашей передней веранды, и я решил, что пора. Нервы у меня были вымотаны, терпение кончилось. Я уже несколько часов прятался и здорово устал от этого. Я пробрался к самому краю хлопкового поля, перешагнул через канаву и ступил на дорогу. Низко пригнувшись, я секунду прислушивался, а потом рванул вперед. Через два, может, три шага сзади раздался какой-то звук, и чья-то рука схватила меня за ноги. Я упал. Ковбой навалился сверху, поставив колено мне на грудь и держа лезвие своего ножа в дюйме от моего носа. Его глаза сверкали. «Тихо!» — прошипел он.
   Оба мы тяжело дышали и истекали потом; от него мерзко пахло — никаких сомнений, это был тот самый запах, что я почуял пару минут назад. Я перестал барахтаться и стиснул зубы. Его колено больно давило мне на грудь.
   — На реке был? — спросил он.
   Я отрицательно замотал головой. Пот с него капал мне прямо на лицо, от него жгло глаза. Он чуть качнул лезвием, как будто я его мог не заметить.
   — А где ж ты был?
   Я снова замотал головой — говорить я не мог. И тут понял, что меня всего трясет, все тело содрогалось от страха.
   Когда он понял, что я не в состоянии произнести ни слова, он постучал кончиком лезвия мне по лбу.
   — Скажешь хоть слово о том, что видел нынче, и я зарежу твою мать! — медленно произнес он. Его глаза при этом сказали больше, чем его слова. — Зарежу! Понял?
   Я яростно закивал. Он встал и зашагал прочь, быстро исчезнув в темноте и оставив меня валяться на дороге, в пыли и грязи. Я заплакал и пополз в сторону. И сумел добраться до нашего пикапа, прежде чем потерял сознание.

* * *

   Утром меня обнаружили под кроватью в спальне родителей. Поднялся ужасный шум: родители орали на меня и все время расспрашивали обо всем — о грязной одежде, о кровавых царапинах на руках, почему это я сплю под их кроватью и так далее. Я воспользовался этим и успел сочинить целую историю: якобы мне приснился ужасный сон, что Хэнк утонул! И я пошел проверить, так ли это на самом деле.
   — Ты ходил во сне! — сказала мама недоверчиво, и я тут же ухватился за эту мысль.
   — Ага, наверное, — сказал я и закивал. В голове у меня все перемешалось — я смертельно устал и напуган был тоже до смерти, так что даже не понимал, произошло ли то, что я увидел на реке, в реальности или это действительно мне всего лишь приснилось. И меня бросало в ужас при мысли о новой встрече с Ковбоем.
   — С Рики тоже такое бывало, — заметила Бабка из коридора. — Я его однажды отловила возле силосной ямы.
   Ее замечание всех немного успокоило. Меня отвели в кухню и усадили за стол. Мама пыталась меня отчистить от грязи, а Бабка тем временем занималась порезами от гумая на моих руках. Мужчины, убедившись, что все приходит в норму, отправились собирать яйца и доить корову.
   Мощная гроза разразилась как раз в тот момент, когда мы сели завтракать. Ее грохот был для меня огромным облегчением: еще несколько часов нам не надо будет ехать в поле, и я пока что не увижу Ковбоя.
   Все смотрели на меня, пока я ел. В какой-то момент я решил их успокоить.
   — Да я в полном порядке, — сообщил я им.
   Дождь тяжело лупил по крыше, заглушая разговор, так что мы ели в молчании. Мужчины беспокоились о хлопке, женщины беспокоились обо мне.
   На меня же свалилось столько всякого беспокойства, что хватило бы на всех нас.
   — Можно, я потом доем? — спросил я, чуть отодвигая тарелку. — Очень спать хочется...
   Мама решила, что мне действительно лучше лечь в постель и спать, сколько будет нужно. Пока женщины убирали со стола, я подошел к маме и шепотом попросил ее полежать со мной. Конечно, она согласилась.
   Она уснула раньше меня. Мы с ней легли в их с отцом постель; в их спальне было полутемно, все еще прохладно, и я чувствовал себя в полной безопасности, слушая шум дождя и голоса наших мужчин, все еще пивших кофе на кухне, совсем недалеко.
   Мне хотелось, чтобы дождь продолжался вечно. Тогда и мексиканцы, и Спруилы уедут. Ковбоя тоже увезут обратно туда, где он может резать и пырять своим ножом всех, кого угодно, и я об этом и знать-то не буду. А на следующее лето, когда все начнут строить планы насчет уборки нового урожая, я уж как-нибудь добьюсь, чтобы Мигель и его банда больше в нашем округе не появлялись.
   Мне хотелось, чтобы мама всегда была рядом, а отец где-нибудь поблизости. Мне хотелось спать, но когда я закрыл глаза, то тут же увидел Хэнка и Ковбоя на мосту. Мне вдруг страшно захотелось, чтобы Хэнк оказался все там же, в лагере Спруилов, копался бы там в поисках оставшегося хлебца и, как раньше, швырялся бы по ночам камнями в амбар. Тогда все, что случилось, окажется просто дурным сном.

Глава 26

   Весь день я не отходил от мамы, уже после того, как гроза прошла, после ленча, после того, как все остальные отправились в поле, а мы остались дома. Родители о чем-то пошептались, отец нахмурился, но мама настояла на своем. Бывают такие моменты, когда маленьким мальчикам просто необходимо побыть с матерью. А я боялся даже выпустить ее из виду.
   От одной только мысли рассказать о том, что я видел на мосту, у меня начинали дрожать колени. Я пытался выбросить из головы мысли об убийстве и о том, чтобы рассказать о нем, но ни о чем другом просто не мог думать.
   Мы с мамой собирали овощи в огороде. Я следовал за ней с соломенной корзиной в руках, озираясь во все стороны, готовый к тому, что Ковбой вдруг выпрыгнет откуда-нибудь и убьет нас обоих. Я даже чувствовал его запах, ощущал его присутствие, слышал его. Я как будто видел, как его злобные светлые глаза следят за каждым нашим движением. И все время помнил прикосновение кончика его ножа к своему лбу.
   Я думал только о нем, и ни о чем другом, и держался поближе к маме.
   — Что с тобой, Люк? — не раз спрашивала она. Я понимал, что не отвечаю ей, но не мог заставить себя говорить. У меня в ушах все время звенело. И мир вокруг словно замедлил свое движение. Мне просто нужно было куда-нибудь спрятаться.
   — Да ничего, — отвечал я. У меня даже голос стал другой — низкий и хриплый.
   — Все еще чувствуешь усталость?
   — Да, мэм.
   Да я еще месяц готов чувствовать себя усталым, если это поможет мне не ездить в поле и держаться подальше от Ковбоя!
   Мы остановились, чтобы осмотреть покрасочные работы Трота. Поскольку мы остались дома и не поехали собирать хлопок, Трота видно не было. Вот если бы мы уехали, он тут же возвратился бы и снова взялся за работу. Восточная стена уже была вся выкрашена снизу, фута на три в высоту, от самого фасада почти до задней стены. Покраска была чистая и аккуратная — явно работа человека, которому некуда спешить.
   При нынешних темпах Трот никак не успевал закончить покраску дома до того, как Спруилы уедут. А что будет потом, когда они уедут? Не можем же мы жить в доме с двухцветной восточной стеной...
   Но сейчас у меня были гораздо более важные поводы для беспокойства.
   Мама решила, что надо «заготовить», то есть законсервировать некоторое количество помидоров. Они с Бабкой обычно тратили кучу времени летом и в начале осени, «заготавливая» овощи с нашего огорода — помидоры, горох, бобы, окру, салатную горчицу, кукурузу. К первому ноября полки в кладовке будут все уставлены квартовыми банками с консервами по четыре вглубь — достаточно, чтобы кормить нас всю зиму и начало весны. И еще, конечно же, они консервировали некоторое количество дополнительно — для тех, кому может потребоваться помощь. Я был уверен, что мы опять будем поставлять еду Летчерам, поскольку теперь они нам родня.
   Сама мысль об этом приводила меня в ярость, но опять же сейчас Летчеры меня больше не волновали.
   Моя работа заключалась в чистке помидоров. Очищенные, они нарезались на ломтики и укладывались в огромные кастрюли, в которых варились до готовности, а потом раскладывались по банкам в одну кварту с добавлением в каждую по столовой ложке соли и закрывались новыми герметичными крышками. Банки эти мы использовали из года в год, но крышки всегда покупали новые. Самая небольшая течь из-под крышки — и все содержимое банки может испортиться; это всегда было неприятным событием, когда зимой Бабка или мама открывали новую банку, а ее содержимое нельзя было есть. Но такое бывало редко.
   Должным образом укупоренные и запечатанные, эти банки потом устанавливались в огромную скороварку, наполовину залитую водой. В ней они должны были покипеть под давлением в течение получаса, чтобы из них вышел лишний воздух и чтобы улучшить герметичность. Бабка с мамой всегда разводили жуткую суету с этим своим консервированием. Для женщин это было еще одним источником гордости, я частенько слышал, как наши дамы в церкви хвастаются тем, сколько банок бобов или еще чего они «заготовили».