Ах, Голубой, если бы ты не цитировал Ирека, я бы тебя полюбила. Но меня больше не проведешь этими красивыми словами. Именно на эту удочку я уже раз поймалась. Однако ты очень мил.
САХАР ВРЕДЕН
У нас в деревне зарядил дождь. С небо лило, наверное, дня два, а когда льет, по нашей дороге не проехать. Я уныло сидела перед компьютером, потому что плохая погода всегда нагоняет на меня тоску, и вместо того, чтобы писать, лениво водила курсором по экрану. На улице лужи, сплошная грязь. А раз грязь, то никто не заглянет и ничего не произойдет.
Поэтому я прозевала первый звонок. Когда раздался второй, вскочила, не веря собственным ушам. В самой грязи, у ворот, стояли женщина и мужчина, довольно молодые и совершенно незнакомые. Я вышла, прикрывшись курткой. Пока добрела до ворот, насквозь промокла. А чужаки выглядели так, что не приведи Господь!
Выяснилось, что возле самых путей их маленький “фиат” застрял в луже, которую местные объезжают во время дождя. Выбоина имеет то свойство, что выехать из нее уже невозможно — разумеется, в ливень. Я угодила в нее, когда впервые приехала на свои угодья. Девушка и парень были перепуганные, мокрые до нитки и выглядели вполне симпатично. У парочки не было сотового, чем они также снискали мое расположение. Молодые люди хотели только, чтобы я позвонила в “Техпомощь”.
Я взглянула на девушку: сверху до колен ее фигура потемнела от дождя, от колен донизу — грязево-глинистая. Ее спутник был только мокрый. Значит, она пыталась толкать машину! Не выношу мужиков, которые заставляют своих женщин вытаскивать из грязи машины. Я сама когда-то по просьбе Эксика толкала. Но женщины, возле которых такие мужчины, вызывают глубокое сочувствие, а потому я пригласила пришельцев выпить чаю, пока не подоспеет помощь.
Мы познакомились. Они вошли. Я поставила воду, они куда-то позвонили. Я принесла чаю.
— Не клади столько сахара, — сказал мужчина своей спутнице.
Девушка отдернула руку от сахарницы и залилась румянцем — давно я не видела, чтобы кто-нибудь краснел. Даже если вначале я и питала какую-то симпатию к молодому человеку, теперь от нее не осталось и следа.
— Сахар вреден, ведь вы тоже так считаете?
Да, я тоже так считаю и кладу полторы чайной ложки. Мне стало жаль эту красивую девушку, которая хотела немножко подсластить себе жизнь.
— Вы понимаете, — продолжал противник сладкого, — женщины более склонны к полноте, поэтому Ане надо пить чай без сахара, а то поправится. Я уже столько раз ей говорил, а она опять за свое. Впрочем, и с машиной — я предупреждал, что мы застрянем. Но она настаивала, чтобы ехать к тетке. Вот мы и засели, — констатировал он удовлетворенно. — Ведь я был прав.
Я взглянула на мокрые ноги Ани, ботинки молодые люди оставили в прихожей.
— В такую дыру “Техпомощь” уж точно раньше чем через час не доберется, — разглагольствовал, войдя в раж, молодой человек. — Вы так любезны, что пригласили нас выпить чаю. А соседей нет? Я ее предупреждал, что в такую погоду лучше не выходить из дома. Когда мы с Аней поехали в Закопане — я люблю немного побродить в горах, — уже в поезде я знал, что вылазка будет неудачной, у человека порой появляется такое предчувствие. И в первый же день Аня подвернула ногу, а ведь я ей говорил, чтобы поторапливалась, иначе что-нибудь неприятное случится, если не вернемся до сумерек, ну и вот, пожалуйста! — Триумф в его голосе звучал угрожающе. — Вся поездка пошла насмарку. Разве не так, дорогая?
Дорогая кивнула и потупилась.
— Так-то оно и получается, что жизнь человеку подножки ставит! Все не так просто! И сейчас тоже наверняка будем ждать неведомо сколько этой помощи и сдерут с нас столько, что своих не узнаешь. Надувают на каждом шагу, ведь правда?
Я бы не сказала, что меня обманывают на каждом шагу (Ирек канул в Лету), но бедная Аня бросила на меня такой взгляд, что пришлось кивнуть.
— И еще этот дождь. Льет и льет. Зарядил, похоже, на целую неделю, — радостно заметил мужчина. — Надеюсь, все обойдется только насморком. В прошлом году я переболел таким бронхитом, думал, что никогда из него не выберусь, — пустился он в воспоминания.
Пани Аня чихнула.
— Вам с нами одна морока, нам еще ждать и ждать, я уж эти дела знаю. Даже “скорую” приходится ждать, и пока она приедет, человек умирает.
В течение последующих пятнадцати минут я узнала, что конец света, предусмотренный на июль, вероятно, был рассчитан неправильно и наступит вот-вот. Дождь затянется на ближайшие несколько недель, лето промчится быстро, а зима будет тяжелой и высосет из нас все соки. Улыбка не сходила с лица зануды. Он весь светился компетентностью, осведомленностью, знанием жизни, людей и законов природы. Пани Аня сидела рядом с ним, помятая, с испуганными глазами, поддакивающая и безучастная.
Мой гость вспомнил все случаи, когда кто-то чего-то не выполнил, не приехал вовремя, опоздал. В этот момент у ворот загудел клаксон. Я бросилась открывать. Машина техпомощи пыхтела на дороге.
— Они уже приехали, — сообщила я с облегчением.
— Так быстро? — На лице незнакомца впервые появилось разочарование.
Пани Аня улыбнулась, а ее спутник замолчал. Они ушли.
Я выглянула в окно. На западе тучи отошли, освободив место солнцу.
С востока на небо медленно выплывала вылинявшая радуга. Капли подрагивали на траве, мокрая земля отражала последние лучи солнца. Поднималась и плавно покачивалась золотистая дымка.
По дороге проехала сначала “Техпомощь”, за ней маленький “фиат”. Он разбрызгивал воду, брызги с шумом опадали. Водителю наверняка не повезет: кого-нибудь обдаст грязью или его остановит полиция за превышение скорости. Или кто-нибудь проколет шину, потому что жизнь — поганая штука.
И я вдруг поняла, что именно поганая жизнь и составляет счастье этого типа. Он усердно просчитывает все неожиданности, которые могут случиться. И не дай Бог, если обойдется без предусмотренных проблем. Никакого удовлетворения, ни радости, ни сильных ощущений. Одно разочарование — как с той “Техпомощью”, которая приехала слишком быстро. Я утешилась тем, что, возможно, он заплатит за услугу так много, что не почувствует себя обманутым. Пусть, в конце концов, получит от жизни то, чего ждет.
А затем я села к компьютеру и подумала — всегда что-то может произойти.
Я ответила на двенадцать грустных писем двенадцати попавшим в затруднительное положение людям, в том числе тринадцатилетней девочке, которая хотела бы одолжить немного денег у нашей редакции, чтобы улететь в Америку, потому что получила двойку по математике и не знала, как об этом сообщить дома.
Видимо, пора мне сходить в Тосину школу. Интересно, какие отметки у нее.
Еще я подумала, что люди обычно получают то, что хотят. И мне уже не было жаль пани Аню. Пусть пьет несладкий чай, если боится растолстеть! И что я никогда уже не буду жаловаться, что мне плохо. Какое счастье, что рядом со мной нет мужчины.
Голубого я оставила напоследок. На десерт.
Дорогая пани Юдита!
Сдаюсь, Вы меня убедили, Ваша рождественская курица вне всякой конкуренции. Очень мило. Боюсь, что мне далеко до Ваших друзей в изобретательности, но я бы охотно стал одним из них, однако, как я узнал из Вашего письма, Вы любите какого-то другого мужчину, который приехал к Вам издалека. А может быть, это всего лишь “licentiapoetica”[15]…
О Дева Мария, что это значит? Какая курица?
Я проверила по компьютеру — ах ты Господи! — соединились два файла, я не закрыла свой, так перенервничала из-за Тоси, и вся моя писанина оказалась в одном письме. Мамочки! Письмо о белом коне соединилось с моими воспоминаниями, и все это было отправлено Голубому! А девушке, которой так не везет с подарками, отослано описание чешуйниц!
Жизнь потеряла смысл. Я полностью скомпрометировала себя и как профессионал, и как женщина, и как мать. Ну сколько по статистике женщин совершает подобные ошибки? Сколько, скажите?
Мне было нечего терять. Я еще раз напечатала письмо той женщине, которая мечтала о белом коне, в конце принесла свои извинения. И поехала в редакцию.
Шеф просиял, завидев меня. И ни слова о клиторе и сексе. Предложил мне писать фельетоны — мягкие, милые, полные человеческого тепла. В стиле моих писем. А работу с письмами он был готов перепоручить другому. Потому что “вы, пани Юдита, можете писать для более широкого круга читателей, а о чешуйницах так, при случае”.
И улыбнулся! А затем добавил:
— И брошенным мужчинам тоже при случае.
У меня подкосились ноги. Ведь это значит, что он контролировал всю переписку! Что же, главному делать больше нечего? И радеть о содержании журнала “при случае”, зато заниматься письмами? Меня проверять? Он решил меня выгнать? Тогда почему предложил постоянную рубрику?
— Если у вас появятся какие-нибудь идеи на тему взяток и взяточников, о том, что люди огромное значение придают деньгам, хотя бывают подарки, сделанные от чистого сердца, мы весьма охотно это опубликуем — для начала.
У меня запылали щеки. Я опустила голову. Он читал!
— Кроме того, я бы хотел, чтобы вы съездили и подготовили репортаж. Переговорите с заведующей отделом. Она вас введет в курс дела.
Ура!
Уважаемый читатель!
По ошибке Вам был выслан текст, который был предназначен другому. Очень прошу, извините меня, пожалуйста, больше это никогда не повторится, тем более что в мои обязанности теперь не входит отвечать на письма, поступающие в редакцию.
Я весьма признательна за то, что Вы предлагаете мне дружбу.
Не могу пожаловаться на отсутствие друзей, речь не идет, понятно, о моих не очень удачных отношениях с противоположным полом, правда, иного свойства.
С уважением, от имени редакции…
Очередной мужчина, перед которым я скомпрометировала себя.
Поэтому я прозевала первый звонок. Когда раздался второй, вскочила, не веря собственным ушам. В самой грязи, у ворот, стояли женщина и мужчина, довольно молодые и совершенно незнакомые. Я вышла, прикрывшись курткой. Пока добрела до ворот, насквозь промокла. А чужаки выглядели так, что не приведи Господь!
Выяснилось, что возле самых путей их маленький “фиат” застрял в луже, которую местные объезжают во время дождя. Выбоина имеет то свойство, что выехать из нее уже невозможно — разумеется, в ливень. Я угодила в нее, когда впервые приехала на свои угодья. Девушка и парень были перепуганные, мокрые до нитки и выглядели вполне симпатично. У парочки не было сотового, чем они также снискали мое расположение. Молодые люди хотели только, чтобы я позвонила в “Техпомощь”.
Я взглянула на девушку: сверху до колен ее фигура потемнела от дождя, от колен донизу — грязево-глинистая. Ее спутник был только мокрый. Значит, она пыталась толкать машину! Не выношу мужиков, которые заставляют своих женщин вытаскивать из грязи машины. Я сама когда-то по просьбе Эксика толкала. Но женщины, возле которых такие мужчины, вызывают глубокое сочувствие, а потому я пригласила пришельцев выпить чаю, пока не подоспеет помощь.
Мы познакомились. Они вошли. Я поставила воду, они куда-то позвонили. Я принесла чаю.
— Не клади столько сахара, — сказал мужчина своей спутнице.
Девушка отдернула руку от сахарницы и залилась румянцем — давно я не видела, чтобы кто-нибудь краснел. Даже если вначале я и питала какую-то симпатию к молодому человеку, теперь от нее не осталось и следа.
— Сахар вреден, ведь вы тоже так считаете?
Да, я тоже так считаю и кладу полторы чайной ложки. Мне стало жаль эту красивую девушку, которая хотела немножко подсластить себе жизнь.
— Вы понимаете, — продолжал противник сладкого, — женщины более склонны к полноте, поэтому Ане надо пить чай без сахара, а то поправится. Я уже столько раз ей говорил, а она опять за свое. Впрочем, и с машиной — я предупреждал, что мы застрянем. Но она настаивала, чтобы ехать к тетке. Вот мы и засели, — констатировал он удовлетворенно. — Ведь я был прав.
Я взглянула на мокрые ноги Ани, ботинки молодые люди оставили в прихожей.
— В такую дыру “Техпомощь” уж точно раньше чем через час не доберется, — разглагольствовал, войдя в раж, молодой человек. — Вы так любезны, что пригласили нас выпить чаю. А соседей нет? Я ее предупреждал, что в такую погоду лучше не выходить из дома. Когда мы с Аней поехали в Закопане — я люблю немного побродить в горах, — уже в поезде я знал, что вылазка будет неудачной, у человека порой появляется такое предчувствие. И в первый же день Аня подвернула ногу, а ведь я ей говорил, чтобы поторапливалась, иначе что-нибудь неприятное случится, если не вернемся до сумерек, ну и вот, пожалуйста! — Триумф в его голосе звучал угрожающе. — Вся поездка пошла насмарку. Разве не так, дорогая?
Дорогая кивнула и потупилась.
— Так-то оно и получается, что жизнь человеку подножки ставит! Все не так просто! И сейчас тоже наверняка будем ждать неведомо сколько этой помощи и сдерут с нас столько, что своих не узнаешь. Надувают на каждом шагу, ведь правда?
Я бы не сказала, что меня обманывают на каждом шагу (Ирек канул в Лету), но бедная Аня бросила на меня такой взгляд, что пришлось кивнуть.
— И еще этот дождь. Льет и льет. Зарядил, похоже, на целую неделю, — радостно заметил мужчина. — Надеюсь, все обойдется только насморком. В прошлом году я переболел таким бронхитом, думал, что никогда из него не выберусь, — пустился он в воспоминания.
Пани Аня чихнула.
— Вам с нами одна морока, нам еще ждать и ждать, я уж эти дела знаю. Даже “скорую” приходится ждать, и пока она приедет, человек умирает.
В течение последующих пятнадцати минут я узнала, что конец света, предусмотренный на июль, вероятно, был рассчитан неправильно и наступит вот-вот. Дождь затянется на ближайшие несколько недель, лето промчится быстро, а зима будет тяжелой и высосет из нас все соки. Улыбка не сходила с лица зануды. Он весь светился компетентностью, осведомленностью, знанием жизни, людей и законов природы. Пани Аня сидела рядом с ним, помятая, с испуганными глазами, поддакивающая и безучастная.
Мой гость вспомнил все случаи, когда кто-то чего-то не выполнил, не приехал вовремя, опоздал. В этот момент у ворот загудел клаксон. Я бросилась открывать. Машина техпомощи пыхтела на дороге.
— Они уже приехали, — сообщила я с облегчением.
— Так быстро? — На лице незнакомца впервые появилось разочарование.
Пани Аня улыбнулась, а ее спутник замолчал. Они ушли.
Я выглянула в окно. На западе тучи отошли, освободив место солнцу.
С востока на небо медленно выплывала вылинявшая радуга. Капли подрагивали на траве, мокрая земля отражала последние лучи солнца. Поднималась и плавно покачивалась золотистая дымка.
По дороге проехала сначала “Техпомощь”, за ней маленький “фиат”. Он разбрызгивал воду, брызги с шумом опадали. Водителю наверняка не повезет: кого-нибудь обдаст грязью или его остановит полиция за превышение скорости. Или кто-нибудь проколет шину, потому что жизнь — поганая штука.
И я вдруг поняла, что именно поганая жизнь и составляет счастье этого типа. Он усердно просчитывает все неожиданности, которые могут случиться. И не дай Бог, если обойдется без предусмотренных проблем. Никакого удовлетворения, ни радости, ни сильных ощущений. Одно разочарование — как с той “Техпомощью”, которая приехала слишком быстро. Я утешилась тем, что, возможно, он заплатит за услугу так много, что не почувствует себя обманутым. Пусть, в конце концов, получит от жизни то, чего ждет.
А затем я села к компьютеру и подумала — всегда что-то может произойти.
Я ответила на двенадцать грустных писем двенадцати попавшим в затруднительное положение людям, в том числе тринадцатилетней девочке, которая хотела бы одолжить немного денег у нашей редакции, чтобы улететь в Америку, потому что получила двойку по математике и не знала, как об этом сообщить дома.
Видимо, пора мне сходить в Тосину школу. Интересно, какие отметки у нее.
Еще я подумала, что люди обычно получают то, что хотят. И мне уже не было жаль пани Аню. Пусть пьет несладкий чай, если боится растолстеть! И что я никогда уже не буду жаловаться, что мне плохо. Какое счастье, что рядом со мной нет мужчины.
Голубого я оставила напоследок. На десерт.
Дорогая пани Юдита!
Сдаюсь, Вы меня убедили, Ваша рождественская курица вне всякой конкуренции. Очень мило. Боюсь, что мне далеко до Ваших друзей в изобретательности, но я бы охотно стал одним из них, однако, как я узнал из Вашего письма, Вы любите какого-то другого мужчину, который приехал к Вам издалека. А может быть, это всего лишь “licentiapoetica”[15]…
О Дева Мария, что это значит? Какая курица?
Я проверила по компьютеру — ах ты Господи! — соединились два файла, я не закрыла свой, так перенервничала из-за Тоси, и вся моя писанина оказалась в одном письме. Мамочки! Письмо о белом коне соединилось с моими воспоминаниями, и все это было отправлено Голубому! А девушке, которой так не везет с подарками, отослано описание чешуйниц!
Жизнь потеряла смысл. Я полностью скомпрометировала себя и как профессионал, и как женщина, и как мать. Ну сколько по статистике женщин совершает подобные ошибки? Сколько, скажите?
Мне было нечего терять. Я еще раз напечатала письмо той женщине, которая мечтала о белом коне, в конце принесла свои извинения. И поехала в редакцию.
Шеф просиял, завидев меня. И ни слова о клиторе и сексе. Предложил мне писать фельетоны — мягкие, милые, полные человеческого тепла. В стиле моих писем. А работу с письмами он был готов перепоручить другому. Потому что “вы, пани Юдита, можете писать для более широкого круга читателей, а о чешуйницах так, при случае”.
И улыбнулся! А затем добавил:
— И брошенным мужчинам тоже при случае.
У меня подкосились ноги. Ведь это значит, что он контролировал всю переписку! Что же, главному делать больше нечего? И радеть о содержании журнала “при случае”, зато заниматься письмами? Меня проверять? Он решил меня выгнать? Тогда почему предложил постоянную рубрику?
— Если у вас появятся какие-нибудь идеи на тему взяток и взяточников, о том, что люди огромное значение придают деньгам, хотя бывают подарки, сделанные от чистого сердца, мы весьма охотно это опубликуем — для начала.
У меня запылали щеки. Я опустила голову. Он читал!
— Кроме того, я бы хотел, чтобы вы съездили и подготовили репортаж. Переговорите с заведующей отделом. Она вас введет в курс дела.
Ура!
* * *
Я ответила на последнее письмо Голубого. Деваться было некуда. Я же не маленькая девочка, которая боится ответственности. Я не могу позволить себе безрассудных детских выходок, ведь я взрослая, опытная женщина. И должна помнить об этом. Необходимо уметь отвечать за последствия собственной небрежности и беспечности.Уважаемый читатель!
По ошибке Вам был выслан текст, который был предназначен другому. Очень прошу, извините меня, пожалуйста, больше это никогда не повторится, тем более что в мои обязанности теперь не входит отвечать на письма, поступающие в редакцию.
Я весьма признательна за то, что Вы предлагаете мне дружбу.
Не могу пожаловаться на отсутствие друзей, речь не идет, понятно, о моих не очень удачных отношениях с противоположным полом, правда, иного свойства.
С уважением, от имени редакции…
Очередной мужчина, перед которым я скомпрометировала себя.
НЕ ЖЕЛАЮ ПИСАТЬ РЕПОРТАЖ!
Я открыла конверт, полученный от заведующей отделом. Из него вывалилась куча каких-то дурацких служебных бумаг. Не хочу писать никакой репортаж!
…Я не могла уснуть. До половины второго просидела над этими материалами. Уму непостижимо, что творится на свете! У людей неизлечимо больной ребенок, умирающий, который нуждается в постоянном уходе, — а тут какой-то районный чурка пытался их выставить из квартиры, простаивавшей пустой, которую семья заняла шесть лет назад! Квартирка была крохотная, однокомнатная — и это меня так взбесило, что на задний план отошли и дырка в носу у Тоси, и мои кошки.
Утром я надела костюм, заколола волосы, подкрасила глаза, загрузила в сумку всю переписку родителей ребенка с чиновником и поехала к Оле, чтобы одолжить диктофон. Я позеленела от злости. Оля глазам своим не верила, неужели это я! И глаза не смазаны, и на каблуках я держалась уверенно. Затем с диктофоном я отправилась в районную управу.
Я ожидала этого чурку под дверью секретариата битых два часа. Секретарша то и дело выходила ко мне и сообщала, что чурка на собрании. Ничего, я настроилась на ожидание. Она сообщила, что чурка, вероятно, после собрания сюда не вернется. Подожду. Потом она сказала, что столоначальник уедет, по-видимому, в командировку и что мне надо записаться на прием. А по какому я вопросу?
Я улыбнулась.
Что-то уж очень зачастила ко мне секретарша.
Спустя два часа я пересела в другое место. Когда секретарша открыла дверь, она меня не увидела. Через ми-нугу оттуда вылетел мой чурка. И прямо на меня. На мой диктофончик. У него, к сожалению, не оказалось времени беседовать со мной, но послезавтра он был готов, даже с удовольствием.
Злость отступила. Вместо нее появилась созидательная ярость.
В течение пяти дней я собирала материал. Я разузнала все о районе, квартирах, сотрудниках, чиновниках, их партнерах, узнала даже, сколько стоит кофе в буфете городской мэрии.
Пока я бегала, Тося исправно кормила кошек и даже несколько раз помыла посуду.
В этом районе я обнаружила четыре прекрасные стометровые пустующие квартиры — о стольких по крайней мере мне удалось узнать благодаря коллегам-газетчикам. Обычные люди о них не знали. Квартиры находились в ведении районной управы.
Я вежливо позвонила чурке, которого — само собой — не было на месте, и вежливо навела справки у секретарши о двух все еще пустующих квартирах. В течение трех минут она перезвонила, вежливо поинтересовалась, могу ли я поговорить с чинушей. Я могла. Он был предельно любезен, поинтересовался, нельзя ли решить вопрос полюбовно. Ни к чему вся эта шумиха.
По-моему, решить вопрос было можно. Например, если семья получила бы ордер на двухкомнатную квартиру. Чинуша быстро закончил разговор.
Благодаря приятельнице друга Гжесика, с которым они вместе были интернированы, я узнала, что в прошлом году управа выдала ордера на две квартиры. Один (на очень большую и хорошую) — некоей бездомной, к которой тут же вселился начальник одного из отделов управы, ушедший двумя годами раньше от своей жены к этой бездомной, с которой им приходилось снимать домик; во второй, не самой плохой восьмидесятиметровой квартире, проживала сейчас жена сына какого-то начальника, но под своей девичьей фамилией.
Я позвонила чурке. Его не было. Вежливо справилась у секретарши о бездомной искусительнице и о снохе. Не успела положить трубку — раздался звонок. Чинуша любезно приглашал меня на ленч, чтобы вместе обсудить некоторые детали дела, он от всей души желал пойти навстречу и той семье, и столь милой особе в моем лице. Уж коли те люди действительно в таком тяжелом положении — кто б мог подумать! — он ни в коем случае не допустил бы и так далее.
Ну да, само собой.
В четыре утра я закончила текст о семье с больным ребенком в крохотной квартире. О районной управе, начальнике, заведующих, снохе, метражах и деньгах. Шеф два раза звонил, пока я добиралась домой.
Текст, к сожалению, не подходил для нашего ежемесячного журнала. Я так и знала…
Он передал его в одну из центральных ежедневных газет, и материал пойдет завтра. Такого я никак не могла предположить!
Сначала дегенераты-мужчины, потом позвонки. Мне все безразлично. Даже Голубой мне больше не напишет… Я никому не нужна.
Только что звонила Оля.
С Олей мы познакомились не очень давно. Этой зимой я пригласила Агнешку и Гжесика на картошку, запеченную с чесноком, базиликом и сыром. Все вкусное либо дает лишний вес, либо аморально — так говорила Мэрилин Монро. Так вот, на эту нездоровую пищу я их пригласила, а они позвонили за полчаса до прихода, чтобы спросить, могут ли взять с собой знакомых, которые к ним пришли. А то нет?! Конечно, я согласилась. Вилок и ножей хватит на всех, а каждое блюдо можно разделить на бесчисленное количество порций. Естественно, чем больше гостей, тем меньше порции, но какое это, в конце концов, имеет значение.
Увидев незнакомку, я охнула от восхищения. Мало того что она была хороша собой, так на ее плечи была еще наброшена умопомрачительной красоты шаль. Я тут же выплеснула весь свой восторг и в отношении гостьи, и ее шали. Женщина оказалась очень приятной в общении, шаль была из Флоренции, ее муж подыгрывал нам на гитаре, вечер удался, картошки все-таки не хватило. Завязавшееся тогда знакомство мы продолжили, потому что эта пара пришлась мне по душе.
А теперь они, в свою очередь, устраивали пикник у себя в саду. И приглашали меня. Я объяснила Оле, что у меня что-то вступило в шею. Как выражаются в таких случаях немцы, ведьма уселась на загривок. Не знаю, почему ведьме приглянулась именно я. Олин муж — немец. Могла бы остановить свой выбор на ней…
Пикник удался на славу — если бы не мои шейные позвонки, я бы чудесно провела время. Хотя надо признаться, расспросы о здоровье малость улучшили мое самочувствие. Однако ничто не могло утешить мою исстрадавшуюся душу, потому что нет ничего приятнее, чем жалость к себе самой.
— Я могу тебе как-нибудь помочь? — спрашивала Оля. — У нас есть отличный массажист. Чем бы тебя порадовать? Ты не такая, как всегда. Как ты себя будешь чувствовать, зависит только от тебя.
Эти слова крепко запали мне в душу, я вспоминаю их с тех пор, как только подворачивается случай. Особенно если ситуация безнадежная, как, например, тогда. Бррр. До меня ничего не доходило.
Когда я засобиралась домой, Оля сказала:
— Подожди минутку — в связи с моим днем рождения у меня есть подарок и для тебя.
Крикнула мужу, чтобы он меня не выпускал, и убежала.
Я услышала топот на лестнице, потом ее голос:
— Шатси, где ножницы?
Я стояла в дверях и думала о том, что ножницы у меня есть, но я, конечно, притворюсь обрадованной, если получу еще одни. Буду рада любому, самому неожиданному, подарку. Может, ей пришла охота подурачиться, отсечь меня от моей безысходности или что-то в этом роде?
Шатси искал ножницы, их собака выла, за ней завыли другие местные псы, гости пили водку, магнитофон хрипел среди ночной тишины, что “для танго нужны двое”, а я стояла на пороге в ожидании ножниц.
Время шло. Мне было грустно, я была одинока, мне нездоровилось. И когда я решила, не сдержав обещания, исчезнуть в ночи, Оля сбежала по лестнице, а у нее в руке развевалась шаль. Вернее, не шаль, а ее половина.
Она улыбнулась так, словно увидела перед собой не меня.
— Держи, это тебе, она и так была слишком большой, я разрезала пополам, будем теперь обе носить и радоваться.
Я лишилась дара речи. Изумительная квадратная шаль из Флоренции превратилась в пару треугольных платков со слегка мохрящимися краями, но не утратила своей неописуемой красоты.
Оля лучезарно улыбалась:
— Только край надо подшить, на-ка! — И набросила платок на мою многострадальную шею.
Я вернулась домой. Половина шали как нельзя лучше вписалась в меня. Утром я проснулась и первое, что увидела, была та самая половина. Я подумала: то, как я себя чувствую, зависит только от меня. Подумала о том, что, возможно, не смогла бы разрезать свое любимое платье. И что, если кто-то это сделал для меня и помнил все эти месяцы мой тогдашний восторг, то, наверное, мир не такой гадкий и унылый, а шею мне все-таки удастся вылечить. А если я еще хоть раз стану такой беспросветной занудной, то пущу себе пулю в лоб.
Я повесила половинку платка над кроватью. Это будет мой талисман. Ибо мир, в котором происходят такие вещи, еще не стал окончательно серым, угрюмым и злым.
Мне звонили из других редакций, у них тоже была масса идей. А я радовалась тому, что живу в деревне и не обязана вникать ни в какие дела. Разве что…
Я не верила собственным глазам. Секретарь редакции переслала мне письмо. Оно пришло в журнал на мое имя. Не на редакцию. На нем было крупно написано: “Частное”. От Голубого. Теперь все подумают, что у меня с ним роман. Вот всегда так. Дашь палец, отхватят всю руку! Обычное письмо, преспокойно лежало себе в почтовом ящике.
Пани Юдита!
Я не хотел Вас обидеть. Я очень рад той ошибке, она позволила мне узнать Вас с другой стороны. Понимаю, Вам, должно быть, очень неловко, поскольку это было сделано ненамеренно, но ведь не произошло ничего, что могло бы скомпрометировать Вас в моих глазах…
Не преувеличивай, Голубой, неужели ты думаешь, что меня волнует твое мнение, пусть даже на мой счет? Не важничай так, Голубенький. Не будь таким великодушным и столь изощренно коварным. Я догадываюсь, что ты на самом деле думаешь!
…впрочем, полагаю, вряд ли Вас чем-то можно скомпрометировать.
Ясно — ты меня еще не знаешь. Как бы ты отнесся к тому, что я почти влюбилась в симпатичного женатого гангстера? А сколько бед я пыталась накликать на Йолю? Которой теперь желаю всяческих благ?
Вы написали мне откровенное письмо, а я чувствую за собой вину. Я хотел бы объяснить Вам все лично. Можем ли мы встретиться?
Сообщаю адрес своей электронной почты и буду ждать ответа.
Ни в коем случае, абсолютно исключено. Я не собираюсь договариваться о встрече с незнакомыми людьми. И вообще встречаться с мужчинами. Нет, ни за что. За исключением, конечно, друзей. Я бы, наверное, со стыда провалилась под землю.
Интересно, на что намекал Голубой, в чем пытался покаяться? Видно, как каждый, мужик что-то сбрехнул. Но я не горела желанием выслушивать чьи-то душеизлияния.
P.S. Прошу Вас, подумайте, прежде чем мне отказывать из-за смущения или стыда. Эти чувства не лучшие наши советчики.
Стыд и смущение! Ну, Голубой, ты загнул! Я не испытывала ни того ни другого.
В три часа мне удалось выйти в сеть, чтобы отправить сообщение. Ночи, разумеется. И чтобы из-за какого-то мужика я не спала, как все нормальные люди!
Я написала, что очень сожалею, но встретиться с ним не смогу. И чтобы он перестал мне писать. Он мог бы мне понравиться. Если бы не врал. Или если бы не был мужчиной.
Звонил Иероним К. Тот самый, мафиози. Тоже пытался мне что-то объяснить. Эпидемия у них, что ли?
Заехала Манька, похудевшая и по-прежнему влюбленная. Интересовалась, есть ли у меня кто-нибудь. Я с самым подавленным видом ей заявила, что, наверное, куплю вибратор.
— А что, у тебя его еще нет? — спросила Манька и вынула из кармана мобильник, потому что звонил жених. Потом позвонила Юстина — попрощаться перед отъездом в Лондон. К этому англосаксу, который, оказывается, писал и звонил ей и приезжал сюда три недели назад, а теперь к нему отправлялась она. К нему! Весь мир ополчился против меня.
Еще позвонила давняя знакомая, сказала, что хочет повидаться со мной. Непременно. Она говорила, что не хочет жить, что все летит в тартарары. Он уходит. Я провела у телефона полтора часа, пытаясь ее приободрить, хотя по себе знаю, что в таких случаях белый свет не мил и жить не хочется. И все летит в тартарары.
Как же так? Ведь у них был настоящий счастливый брак! Она работящая и полностью от него зависимая, что мужчинам очень импонирует; даже обесцветила волосы, потому что ему нравились блондинки! Известие о разводе свалилось на нее нежданно-негаданно — еще днем они вместе обедали у его родителей, после обеда все вместе пошли на прогулку, после прогулки все вместе посидели за чаем, а после чая он заявил: разводимся. Коротко и ясно. Объяснил, что он ее уважает и питает самые лучшие чувства. Но больше не любит. Я вот думаю, а может, случайно у нас был общий муж?
Порой у меня создается впечатление, что каждая женщина в мире по крайней мере раз в жизни услышала, что мужчина ее очень уважает и испытывает к ней теплые чувства, но, к сожалению, не любит. Вот тогда происходит странная штука. Этот мир переворачивается с ног на голову. Деревья становятся серыми. Воздух спертым. Краски тускнеют. И незачем жить. И непонятно, что делать…
Все именно так и было у моей давней знакомой, для которой он являл собой целый мир. И образ этого мира был гармоничным до тех пор, пока этот мир, то есть мужчина, дарил ей особенную, исключительную любовь, и наоборот. Но она забыла о том, что если мужчина становится миром, то, безусловно, его ego[16] — вещь сама по себе тяжелая, громоздкая — будет несказанно польщено тем, что, кроме него, ничего не существует. Его приятно польщенное ego будет набирать силы, разрастаться. Иногда так, что для другого человека там уже не останется места. А ведь она даже волосы, даже работу, даже знакомых… Как он посмел?
Я ей искренне сочувствовала. Он оказался подлой тварью, попользовался и бросил. Эгоист до кончиков ногтей и псих, неспособный на высокие чувства. Клятвопреступник. Отмороженный тип — бесчувственный и низкий. Я утешала ее как могла. Говорила, все мужики одинаковые. Надо полагать, что мне удалось ее убедить, потому что подруга как-то быстро закончила разговор. И не сказала, когда заедет. И что особенно интересно, даже не спросила, как обстоят дела у меня.
…Я не могла уснуть. До половины второго просидела над этими материалами. Уму непостижимо, что творится на свете! У людей неизлечимо больной ребенок, умирающий, который нуждается в постоянном уходе, — а тут какой-то районный чурка пытался их выставить из квартиры, простаивавшей пустой, которую семья заняла шесть лет назад! Квартирка была крохотная, однокомнатная — и это меня так взбесило, что на задний план отошли и дырка в носу у Тоси, и мои кошки.
Утром я надела костюм, заколола волосы, подкрасила глаза, загрузила в сумку всю переписку родителей ребенка с чиновником и поехала к Оле, чтобы одолжить диктофон. Я позеленела от злости. Оля глазам своим не верила, неужели это я! И глаза не смазаны, и на каблуках я держалась уверенно. Затем с диктофоном я отправилась в районную управу.
Я ожидала этого чурку под дверью секретариата битых два часа. Секретарша то и дело выходила ко мне и сообщала, что чурка на собрании. Ничего, я настроилась на ожидание. Она сообщила, что чурка, вероятно, после собрания сюда не вернется. Подожду. Потом она сказала, что столоначальник уедет, по-видимому, в командировку и что мне надо записаться на прием. А по какому я вопросу?
Я улыбнулась.
Что-то уж очень зачастила ко мне секретарша.
Спустя два часа я пересела в другое место. Когда секретарша открыла дверь, она меня не увидела. Через ми-нугу оттуда вылетел мой чурка. И прямо на меня. На мой диктофончик. У него, к сожалению, не оказалось времени беседовать со мной, но послезавтра он был готов, даже с удовольствием.
* * *
Послезавтра выяснилось, что он вынужден был уехать и что с этим делом я могу обратиться в нижестоящую инстанцию. Я обратилась. Все в порядке. Жилплощадь была занята незаконно — как же, как же, управа сочувствовала несчастью этой семьи, но увы, квартир не было. Если бы были, им бы немедленно выделили. Само собой разумеется.Злость отступила. Вместо нее появилась созидательная ярость.
В течение пяти дней я собирала материал. Я разузнала все о районе, квартирах, сотрудниках, чиновниках, их партнерах, узнала даже, сколько стоит кофе в буфете городской мэрии.
Пока я бегала, Тося исправно кормила кошек и даже несколько раз помыла посуду.
В этом районе я обнаружила четыре прекрасные стометровые пустующие квартиры — о стольких по крайней мере мне удалось узнать благодаря коллегам-газетчикам. Обычные люди о них не знали. Квартиры находились в ведении районной управы.
Я вежливо позвонила чурке, которого — само собой — не было на месте, и вежливо навела справки у секретарши о двух все еще пустующих квартирах. В течение трех минут она перезвонила, вежливо поинтересовалась, могу ли я поговорить с чинушей. Я могла. Он был предельно любезен, поинтересовался, нельзя ли решить вопрос полюбовно. Ни к чему вся эта шумиха.
По-моему, решить вопрос было можно. Например, если семья получила бы ордер на двухкомнатную квартиру. Чинуша быстро закончил разговор.
Благодаря приятельнице друга Гжесика, с которым они вместе были интернированы, я узнала, что в прошлом году управа выдала ордера на две квартиры. Один (на очень большую и хорошую) — некоей бездомной, к которой тут же вселился начальник одного из отделов управы, ушедший двумя годами раньше от своей жены к этой бездомной, с которой им приходилось снимать домик; во второй, не самой плохой восьмидесятиметровой квартире, проживала сейчас жена сына какого-то начальника, но под своей девичьей фамилией.
Я позвонила чурке. Его не было. Вежливо справилась у секретарши о бездомной искусительнице и о снохе. Не успела положить трубку — раздался звонок. Чинуша любезно приглашал меня на ленч, чтобы вместе обсудить некоторые детали дела, он от всей души желал пойти навстречу и той семье, и столь милой особе в моем лице. Уж коли те люди действительно в таком тяжелом положении — кто б мог подумать! — он ни в коем случае не допустил бы и так далее.
Ну да, само собой.
В четыре утра я закончила текст о семье с больным ребенком в крохотной квартире. О районной управе, начальнике, заведующих, снохе, метражах и деньгах. Шеф два раза звонил, пока я добиралась домой.
Текст, к сожалению, не подходил для нашего ежемесячного журнала. Я так и знала…
Он передал его в одну из центральных ежедневных газет, и материал пойдет завтра. Такого я никак не могла предположить!
* * *
Весна, все цветет, наши березы покрылись почками, а мне грустно. И шея болит. Скорее всего у меня деформация позвонков.Сначала дегенераты-мужчины, потом позвонки. Мне все безразлично. Даже Голубой мне больше не напишет… Я никому не нужна.
Только что звонила Оля.
С Олей мы познакомились не очень давно. Этой зимой я пригласила Агнешку и Гжесика на картошку, запеченную с чесноком, базиликом и сыром. Все вкусное либо дает лишний вес, либо аморально — так говорила Мэрилин Монро. Так вот, на эту нездоровую пищу я их пригласила, а они позвонили за полчаса до прихода, чтобы спросить, могут ли взять с собой знакомых, которые к ним пришли. А то нет?! Конечно, я согласилась. Вилок и ножей хватит на всех, а каждое блюдо можно разделить на бесчисленное количество порций. Естественно, чем больше гостей, тем меньше порции, но какое это, в конце концов, имеет значение.
Увидев незнакомку, я охнула от восхищения. Мало того что она была хороша собой, так на ее плечи была еще наброшена умопомрачительной красоты шаль. Я тут же выплеснула весь свой восторг и в отношении гостьи, и ее шали. Женщина оказалась очень приятной в общении, шаль была из Флоренции, ее муж подыгрывал нам на гитаре, вечер удался, картошки все-таки не хватило. Завязавшееся тогда знакомство мы продолжили, потому что эта пара пришлась мне по душе.
А теперь они, в свою очередь, устраивали пикник у себя в саду. И приглашали меня. Я объяснила Оле, что у меня что-то вступило в шею. Как выражаются в таких случаях немцы, ведьма уселась на загривок. Не знаю, почему ведьме приглянулась именно я. Олин муж — немец. Могла бы остановить свой выбор на ней…
Пикник удался на славу — если бы не мои шейные позвонки, я бы чудесно провела время. Хотя надо признаться, расспросы о здоровье малость улучшили мое самочувствие. Однако ничто не могло утешить мою исстрадавшуюся душу, потому что нет ничего приятнее, чем жалость к себе самой.
— Я могу тебе как-нибудь помочь? — спрашивала Оля. — У нас есть отличный массажист. Чем бы тебя порадовать? Ты не такая, как всегда. Как ты себя будешь чувствовать, зависит только от тебя.
Эти слова крепко запали мне в душу, я вспоминаю их с тех пор, как только подворачивается случай. Особенно если ситуация безнадежная, как, например, тогда. Бррр. До меня ничего не доходило.
Когда я засобиралась домой, Оля сказала:
— Подожди минутку — в связи с моим днем рождения у меня есть подарок и для тебя.
Крикнула мужу, чтобы он меня не выпускал, и убежала.
Я услышала топот на лестнице, потом ее голос:
— Шатси, где ножницы?
Я стояла в дверях и думала о том, что ножницы у меня есть, но я, конечно, притворюсь обрадованной, если получу еще одни. Буду рада любому, самому неожиданному, подарку. Может, ей пришла охота подурачиться, отсечь меня от моей безысходности или что-то в этом роде?
Шатси искал ножницы, их собака выла, за ней завыли другие местные псы, гости пили водку, магнитофон хрипел среди ночной тишины, что “для танго нужны двое”, а я стояла на пороге в ожидании ножниц.
Время шло. Мне было грустно, я была одинока, мне нездоровилось. И когда я решила, не сдержав обещания, исчезнуть в ночи, Оля сбежала по лестнице, а у нее в руке развевалась шаль. Вернее, не шаль, а ее половина.
Она улыбнулась так, словно увидела перед собой не меня.
— Держи, это тебе, она и так была слишком большой, я разрезала пополам, будем теперь обе носить и радоваться.
Я лишилась дара речи. Изумительная квадратная шаль из Флоренции превратилась в пару треугольных платков со слегка мохрящимися краями, но не утратила своей неописуемой красоты.
Оля лучезарно улыбалась:
— Только край надо подшить, на-ка! — И набросила платок на мою многострадальную шею.
Я вернулась домой. Половина шали как нельзя лучше вписалась в меня. Утром я проснулась и первое, что увидела, была та самая половина. Я подумала: то, как я себя чувствую, зависит только от меня. Подумала о том, что, возможно, не смогла бы разрезать свое любимое платье. И что, если кто-то это сделал для меня и помнил все эти месяцы мой тогдашний восторг, то, наверное, мир не такой гадкий и унылый, а шею мне все-таки удастся вылечить. А если я еще хоть раз стану такой беспросветной занудной, то пущу себе пулю в лоб.
Я повесила половинку платка над кроватью. Это будет мой талисман. Ибо мир, в котором происходят такие вещи, еще не стал окончательно серым, угрюмым и злым.
* * *
Фантастика. После моего репортажа полетел с должности глава управы, надо думать, это первый случай в нашей стране; мэр города направил в редакцию специальное письмо, в котором отметил… и так далее. Наш журнал поместил сообщение о предоставлении жилплощади той семье с ребенком — трехкомнатной квартиры из фондов другого района, где непорядочность чиновников вызвала негодование.Мне звонили из других редакций, у них тоже была масса идей. А я радовалась тому, что живу в деревне и не обязана вникать ни в какие дела. Разве что…
Я не верила собственным глазам. Секретарь редакции переслала мне письмо. Оно пришло в журнал на мое имя. Не на редакцию. На нем было крупно написано: “Частное”. От Голубого. Теперь все подумают, что у меня с ним роман. Вот всегда так. Дашь палец, отхватят всю руку! Обычное письмо, преспокойно лежало себе в почтовом ящике.
Пани Юдита!
Я не хотел Вас обидеть. Я очень рад той ошибке, она позволила мне узнать Вас с другой стороны. Понимаю, Вам, должно быть, очень неловко, поскольку это было сделано ненамеренно, но ведь не произошло ничего, что могло бы скомпрометировать Вас в моих глазах…
Не преувеличивай, Голубой, неужели ты думаешь, что меня волнует твое мнение, пусть даже на мой счет? Не важничай так, Голубенький. Не будь таким великодушным и столь изощренно коварным. Я догадываюсь, что ты на самом деле думаешь!
…впрочем, полагаю, вряд ли Вас чем-то можно скомпрометировать.
Ясно — ты меня еще не знаешь. Как бы ты отнесся к тому, что я почти влюбилась в симпатичного женатого гангстера? А сколько бед я пыталась накликать на Йолю? Которой теперь желаю всяческих благ?
Вы написали мне откровенное письмо, а я чувствую за собой вину. Я хотел бы объяснить Вам все лично. Можем ли мы встретиться?
Сообщаю адрес своей электронной почты и буду ждать ответа.
Ни в коем случае, абсолютно исключено. Я не собираюсь договариваться о встрече с незнакомыми людьми. И вообще встречаться с мужчинами. Нет, ни за что. За исключением, конечно, друзей. Я бы, наверное, со стыда провалилась под землю.
Интересно, на что намекал Голубой, в чем пытался покаяться? Видно, как каждый, мужик что-то сбрехнул. Но я не горела желанием выслушивать чьи-то душеизлияния.
P.S. Прошу Вас, подумайте, прежде чем мне отказывать из-за смущения или стыда. Эти чувства не лучшие наши советчики.
Стыд и смущение! Ну, Голубой, ты загнул! Я не испытывала ни того ни другого.
В три часа мне удалось выйти в сеть, чтобы отправить сообщение. Ночи, разумеется. И чтобы из-за какого-то мужика я не спала, как все нормальные люди!
Я написала, что очень сожалею, но встретиться с ним не смогу. И чтобы он перестал мне писать. Он мог бы мне понравиться. Если бы не врал. Или если бы не был мужчиной.
Звонил Иероним К. Тот самый, мафиози. Тоже пытался мне что-то объяснить. Эпидемия у них, что ли?
* * *
Какой изумительный день! Лето вот-вот наступит. Я уже спала под одним одеялом.Заехала Манька, похудевшая и по-прежнему влюбленная. Интересовалась, есть ли у меня кто-нибудь. Я с самым подавленным видом ей заявила, что, наверное, куплю вибратор.
— А что, у тебя его еще нет? — спросила Манька и вынула из кармана мобильник, потому что звонил жених. Потом позвонила Юстина — попрощаться перед отъездом в Лондон. К этому англосаксу, который, оказывается, писал и звонил ей и приезжал сюда три недели назад, а теперь к нему отправлялась она. К нему! Весь мир ополчился против меня.
Еще позвонила давняя знакомая, сказала, что хочет повидаться со мной. Непременно. Она говорила, что не хочет жить, что все летит в тартарары. Он уходит. Я провела у телефона полтора часа, пытаясь ее приободрить, хотя по себе знаю, что в таких случаях белый свет не мил и жить не хочется. И все летит в тартарары.
Как же так? Ведь у них был настоящий счастливый брак! Она работящая и полностью от него зависимая, что мужчинам очень импонирует; даже обесцветила волосы, потому что ему нравились блондинки! Известие о разводе свалилось на нее нежданно-негаданно — еще днем они вместе обедали у его родителей, после обеда все вместе пошли на прогулку, после прогулки все вместе посидели за чаем, а после чая он заявил: разводимся. Коротко и ясно. Объяснил, что он ее уважает и питает самые лучшие чувства. Но больше не любит. Я вот думаю, а может, случайно у нас был общий муж?
Порой у меня создается впечатление, что каждая женщина в мире по крайней мере раз в жизни услышала, что мужчина ее очень уважает и испытывает к ней теплые чувства, но, к сожалению, не любит. Вот тогда происходит странная штука. Этот мир переворачивается с ног на голову. Деревья становятся серыми. Воздух спертым. Краски тускнеют. И незачем жить. И непонятно, что делать…
Все именно так и было у моей давней знакомой, для которой он являл собой целый мир. И образ этого мира был гармоничным до тех пор, пока этот мир, то есть мужчина, дарил ей особенную, исключительную любовь, и наоборот. Но она забыла о том, что если мужчина становится миром, то, безусловно, его ego[16] — вещь сама по себе тяжелая, громоздкая — будет несказанно польщено тем, что, кроме него, ничего не существует. Его приятно польщенное ego будет набирать силы, разрастаться. Иногда так, что для другого человека там уже не останется места. А ведь она даже волосы, даже работу, даже знакомых… Как он посмел?
Я ей искренне сочувствовала. Он оказался подлой тварью, попользовался и бросил. Эгоист до кончиков ногтей и псих, неспособный на высокие чувства. Клятвопреступник. Отмороженный тип — бесчувственный и низкий. Я утешала ее как могла. Говорила, все мужики одинаковые. Надо полагать, что мне удалось ее убедить, потому что подруга как-то быстро закончила разговор. И не сказала, когда заедет. И что особенно интересно, даже не спросила, как обстоят дела у меня.
НИКТО НЕ БУДЕТ ЖДАТЬ!
Мы с Улей поехали к ландшафтному дизайнеру. Вместо того чтобы заплатить за телефон, я внесла задаток за посадочный материал: заказала изящную трехметровую плакучую иву и карликовую извилистую, желтолистный клен и массу других больших растений. Садовник ко мне приедет и все это посадит. Трава взошла красиво, и сирень вот-вот зацветет. Впредь свою жизнь я намеревалась строить по законам природы. Никаких мужчин. Надо просто радоваться каждому мгновению. Я начинала жить совершенно по-новому.