Страница:
— И пошел? — бессмысленно спросил Линьков.
— И пошел, а как же! — подтвердил дед, с любопытством глядя на него. — Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то…
— Нету… спасибо… до свиданья… — совершенно обалдев, пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт.
9
— И пошел, а как же! — подтвердил дед, с любопытством глядя на него. — Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то…
— Нету… спасибо… до свиданья… — совершенно обалдев, пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт.
9
Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик — плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной.
Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо?
Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение. Особенно к нашей хронофизике. Он вообще-то убежден, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому как еще не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий.
— Работаете все… — позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. — Труженики, ох труженики! Ай вам погулять никогда не хочется? Дело-то молодое!
— Некогда все… — пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: — Какие тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, уж и не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас, например, сообразить даже не могу, какое сегодня число. Представляете?
Выговорив все это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал.
— Наука… — сказал он добродушно. — В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да… А через два часа, значит, уже двадцатое будет.
Двадцатое — завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули… Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я ведь им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем.
Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился, где-то на полуфразе.
— Иди уж, иди, мил человек, — сочувственно говорил Макарыч. — Прямо лица на тебе нет. И Аркадий твой тоже проходил сейчас, весь черный и с лица спал… Батюшки, думаю… — Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: — Ай вы с ним поругались?
— Мы с ним? Да вроде нет… — неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: «здешний», наверное? — А что?
— Да так я просто… — сказал Макарыч. — Гляжу, поврозь выходите. Что ж, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут…
— Ну да… вместе… мы так просто… — забормотал я, не зная, что сказать.
— Иди, иди, голубок, — ласково сказал Макарыч. — Заговорил я тебя, старый леший…
— И то пойду, — сказал я расслабленным голосом. — Устал я правда до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч!
Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время небось смотрело на нас краем глаза и хихикало: «Ага, попались, хронофизики!» Когда же это было? Пять часов назад, четыре дня вперед — поди разберись…
Вообще, куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я прямо с ног валился от усталости. Шутка ли, за один вечер столько всего! Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова — и совершенно неожиданно! — переброска. Не считая того, что между прочим, этак мимоходом, я взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга! Да, вот именно — бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис… Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее, бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь… Конечно, ему-то что!
Нет, ну какое все же свинство со стороны Аркадия! Что это за манера — ни с того ни с сего совать человека в хронокамеру! Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, — это я могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится… Ну, не будем об этом… Но такие штучки устраивать! Использовать хронокамеру для расправы с «неудобными» людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек?
А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента — монтажник он или кто другой, неважно! — то уж совсем ничего не понятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, — так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано. А он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени — штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому, из раскаяния и страха, решил отравиться? Опять белиберда получается: какой же ученый так поступит! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу «зелен виноград!») и даже многократно отображены в художественной литературе, и не мог Аркадий испытать никаких внезапных потрясений по этому поводу, поскольку научную фантастику знал преотлично.
Еще через минуту мне стало совсем безразлично, выясню я когда-нибудь что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались. Я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь… а куда, сам не знаю.
А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к «здешнему» Борису, неудобно: увидит нас вдвоем хотя бы соседка, тетя Маша, и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым, мне себя одного вполне хватает. Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: «Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься! А если нет — дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку у Анны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!»
Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах «мясорубка» и «фарш» у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь.
Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов, с обеих сторон.
Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сквера — бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно.
Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел — и сразу спать завалился? Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня — так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стояние у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять, ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил… хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории… Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь — и то еле успеешь. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой. Интересно, куда же это его понесло на ночь глядя?
Ну что ж, подождем. В скверике посидим… Нет, не посидим, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу, и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол.
Улица просматривается отлично, вход в дом номер шесть и того лучше, его освещает яркий фонарь над воротами сквера. В окне у Аркадия по-прежнему темно…
Я все время упорно созерцал улицу, и не мог бы не заметить Аркадия — пари готов держать! Аркадий безусловно не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в его окне зажегся свет! И промелькнул темный силуэт человека. Откуда же он взялся, что за чудеса!
Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал — два длинных звонка, потом один короткий. Звонил я негромко, чтобы не разбудить Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова.
Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги — осторожные, крадущиеся… Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает? Он ведь понимает, что это я: звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил — звонок надрывно задребезжал в коридоре. Внутри щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевыванье, сонное бормотание, шаркающие шаги.
— Кто это там? — сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. — Звонят, как на пожар!
— Анна Николаевна, это я, Борис, простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! — взмолился я.
Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами.
— Какое такое дело? — бормотала она, стоя на пороге. — Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал?
Я почти оттолкнул Анну Николаевну — она ахнула и разинула рот — и бросился к комнате Аркадия.
Дверь была приоткрыта. Внутри — темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было.
Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел отсюда, из кухни, — задвижка-то изнутри…
Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные, слипающиеся глаза и силилась заговорить.
— Здесь кто-то был, понимаете? — отрывисто сказал я. — В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход.
— Это как же так?! — Анна Николаевна совсем проснулась от страха. — Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе, ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым…
Я заглянул в комнату Аркадия, Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна — кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ… Он вошел до десяти: Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок…
Ключ… Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же… Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем?
Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть! И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой… и боялся, что Анна Николаевна его заметит. Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно… И то не сразу зажег, а подождал, пока соседи наверняка уснут.
Да… и ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы. Кто бы это мог быть? Неужели все-таки я… то есть какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? Значит, это уже третий — на сегодняшний день, как говорится… «Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? — неодобрительно подумал я. — Стружков „здешний“ (тоже я), Стружков еще один (тоже, наверное, я — может, „завтрашний“ либо „позавчерашний“)… Еще какого Стружкова ждать прикажете? — Мысли эти не вызывали у меня уже ничего, кроме усталости. — Ну, я так я. Даже понятней выходит: услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться — а кто захочет?! — и шмыгнул через черный ход. Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно…»
Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны. Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово «милиция», и тогда я понял, что надо действовать. Милиции мне только не хватало в этом деле!
— Да что вы, Анна Николаевна! — горячо сказал я. — Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили?
— Может, и ограбили? — недоверчиво заметила Анна Николаевна.
Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую.
— Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил… — растерянно сказала она, снова выйдя в коридор.
— Ну вот видите! — подхватил я. — Высмеют нас милиционеры, скажут: померещилось вам, никого тут не было!
— Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! — испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. — Накурено там в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет… Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь!
Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один.
Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать. Аркадий теперь уж, видимо, не придет, но вот этот загадочный тип… вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова. Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы! Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился… да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок… «Ну и фантазия у тебя, брат! — одернул я себя. — Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался. Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам».
Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. «Столичные». Те же, что курит Аркадий. Ну, это он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь. Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, повалился на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте, совсем, недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь.
Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но я не мог разобрать, какой же это Борис — не то я сам, не то другой… тот, который сбежал отсюда. А может, еще какой-нибудь?.. Еще один Стружков… вереница Стружковых… стройные ряды Стружковых… колонны Стружковых… Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и бегают по сторонам, обстановку изучают; и номера у всех на груди — порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны… цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию… Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит… Предыдущий Борис крадучись удирает из комнаты на кухню… исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике, под кленом, уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице… сейчас позвонит, вот он звонит… звонит…
Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел? И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце.
Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне — засада… Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить — я бы, наверное, только на тротуаре очнулся. Оно, конечно, неудивительно после такого занимательного вечера, с путешествиями и приключениями… Но все же… эх ты, комиссар Мегрэ…
В дверь постучали, нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже утренняя, деловая, подтянутая, — сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные.
— Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а у вас, слышу, будильник зазвонил…
— Да нет, я уже встал, мне тоже пора… — смущенно пробормотал я. — Ночь вроде прошла спокойно.
— Ночь-то спокойно, а вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать.
Сон с меня сразу слетел — вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды.
— А кто звонил-то? — Я старался быть спокойным.
— Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой. Левицкого спрашивает. «Дома, говорит, Левицкий?» Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, — думала, может, он ночью пришел… вижу, цепочка снята…
— Надо было сразу меня позвать! — простонал я.
— Да не пустил он меня! Говорит — не надо, мол, его беспокоить. А сам словно бы забеспокоился, быстро-быстро так заговорил: «Передайте ему, говорит, пускай он придет в восемь часов, как условились».
— А где? Куда приходить-то?
— Он только сказал, что на том же месте, где всегда. «На нашем месте» — так вот сказал. Аркадий-то, верно, знает, какое место.
— И больше он ничего не говорил?
— Говорил… — Анна Николаевна наморщила лоб, стараясь припомнить. — Насчет таблеток каких-то сказал…
— Таблеток?!
— Ну да! «Скажите, говорит, Левицкому, что я насчет таблеток, он, говорит, поймет…» И трубку сразу повесил. Больше ничего не сказал… Ой, опаздываю я, заговорилась!
Анна Николаевна ринулась к вешалке, схватила плащ.
Я стоял и смотрел на нее. Завтра двадцать первое мая. В этот день я, в том, уже ушедшем от меня мире, пришел к Анне Николаевне, и она мне сообщила о загадочном госте Аркадия, парне с усиками, похожем на Раджа Капура. Она тогда обнаружила наблюдательность, хотя след и был ложным.
— Анна Николаевна, — спросил я, провожая ее к двери, — а вам этот голос совсем не знаком, который по телефону-то говорил?
— Нет… словно бы нет… — неуверенно ответила она, приостанавливаясь.
— Только, я думаю, он подделывался… нарочно хрипел-то! Может, правда боялся, что я его распознаю. — Она опять испугалась: — Ох, Боря, кто ж это такой? Вы додумались, может?
Я покачал головой.
— Стараюсь додуматься, но пока не выходит, Анна Николаевна…
— Ой, нехорошие какие дела пошли! — тревожно сказала Анна Николаевна. — Боря, дверь-то, дверь не забудьте захлопнуть как следует, а то она отходит! — крикнула она с порога и побежала вниз по лестнице.
Я посмотрел на часы: было без четверти восемь по здешнему времени — я вчера переставил часы, сверившись у Анны Николаевны. И вдруг мне пришло в голову, что свидание-то назначено на восемь утра. Конечно, не вечера, как это я сразу не догадался? Ведь таблетки должны быть у Аркадия к концу рабочего дня, не позже! Но тогда «наше место» скорее всего обозначает тот самый скверик на углу возле института, где мы объяснялись с Ниной… «Наше место»… Кто же мог так говорить?
Кто, кто! Чего уж теперь гадать! «Нашим местом» это было для Аркадия Левицкого и для Бориса Стружкова. И ни для кого больше. Однако же! Вроде бы получается, что я же сам… то есть кто-то из Стружковых… любезно доставил Аркадию яд? Помог осуществить мечту, так сказать? Весело…
Впрочем, думать мне было некогда. Все эти обрывки мыслей мелькали у меня, пока я наспех умывался и приглаживал волосы щеткой Аркадия. Голоден я был зверски, но готовить завтрак было некогда и к тому же я не знал, где чьи продукты лежат в холодильнике. Я схватил со стола Анны Николаевны кусок хлеба и, на ходу заглатывая его, ринулся вниз по лестнице.
Таблетки… он, значит, принесет Аркадию таблетки? Я машинально притронулся к карману куртки — пачечки по-прежнему лежали там. Пачечки, которые я взял вчера… то есть сегодня вечером со стола Аркадия. Но до этого момента теперь остается часов одиннадцать-двенадцать и кто-то еще только собирается передать Аркадию эти самые таблетки…
Вот сейчас я спрячусь в кустах и посмотрю — кто же этот благодетель! А потом выйду, представлюсь и… Ох и выдам же я ему! За все! За таблетки, за Аркадия… за идиотские штучки с хронокамерой, — чтобы разучился живых людей вместе с грязными досками туда-сюда швырять… За Анну Николаевну — тоже… чтобы не разгуливал по чужим квартирам среди ночи, чтобы не хрипел чужим голосом в телефон!
«А если это окажусь я сам?» — подумал я с тревогой. Да-а… тогда придется менять программу на ходу. Самому себе как-то неловко морду бить… А между прочим, никто там и не может появиться, кроме одного из Борисов Стружковых! Никто другой таких подробностей об Аркадии не знает… Нина разве? Но Нина не сумела бы говорить хриплым басом по телефону. А кроме того, она весь вечер проболтала со мной… со мной «здешним»… вернее, «тогдашним»… «теперешним»… Ах, чтоб тебе, ну и путаница! Но, словом, я отлично помню, что девятнадцатого мая мы сидели с Ниной в кафе, а потом до полуночи шатались по улицам и никак она не могла до десяти часов оказаться в квартире Аркадия… Не говоря уж о том, что если б и могла, так зачем ей туда лезть?
Без двух минут восемь я прилег на прохладную зеленую траву за высокими кустами боярышника и тяжело перевел дыхание. Вход в скверик и главная дорожка просматривались отсюда отлично. А за моей спиной поднимался кирпичный брандмауэр трехэтажного дома, так что укрытие было превосходное. Плохо только, что голод мучил меня все сильнее. Ведь со вчерашнего (или с послепослезавтрашнего?) обеда я ничего во рту не держал, кроме этого кусочка хлеба, а он только раззадорил аппетит. Меня мутить начинало с голоду и обо всяких петлях и прочих каверзах времени думать не хотелось… В голову почему-то упорно лезла яичница-глазунья. Уж не знаю, почему именно яичница, но я ее прямо наяву видел: из трех яиц, и вся беленькая такая, пузырчатая, а желтые глазки так и колышутся, а краешки так и подпрыгивают в шипящем масле, золотистые, кружевные, аппетитно хрустящие краешки… Я облизнулся, глотнул слюну и зажмурился от судороги в пустом желудке.
А когда я открыл глаза, то увидел, что по аллее торопливо шагает человек.
Вот так штука! Это был вовсе не Борис! Это был Аркадий!
Я даже за кусты уцепился — показалось, что земля подо мной дрогнула и куда-то поплыла. Я глядел на аллею и пытался сообразить — почему Аркадий, откуда Аркадий, как он узнал?
Что это я какой недогадливый! Он, наверное, заранее сговорился с этим своим «незнакомцем», а тот позвонил утром просто для страховки, не зная, что Аркадий дома не ночует… Постой! Тогда получается, что «незнакомцев» уже двое: один сидел в комнате Аркадия, другой звонил утром? Нет… это мог быть один и тот же! Он не дождался Аркадия, пришлось удирать… утром позвонил. Да, возможно… Но так или иначе, где же он? Аркадий вон ждет не дождется и явно нервничает: то на часы смотрит, то на вход в скверик… даже гримасничает от нетерпения и переминается с ноги на ногу, как застоявшийся конь. Что-то в нем странное, в этом Аркадии, а что — понять невозможно…
Аркадий снова посмотрел на часы и досадливо оскалился. Я тоже глянул на свои часы. Двадцать семь минут девятого! Через три минуты начинается рабочий день в институте. Поэтому Аркадий и нервничает. А «незнакомец»-то, он разве не знает об этом? Знает, конечно, — не зря назначил свидание рядом с институтом, за полчаса до начала работы. Тем более странно… И вообще, куда же он девался? А что, если… что, если… (Я чуть не вскочил, так поразила меня эта мысль.) Что, если я уже начинаю наблюдать «то самое» двадцатое мая со всей его загадочной путаницей? Может быть, «незнакомец» потому и появился в нашей лаборатории после работы, что утром они с Аркадием не смогли встретиться?
Словно подтверждая мою догадку, Аркадий опять поглядел на часы, раздраженно махнул рукой и направился к выходу.
Нет уж! Не мог я допустить, чтобы Аркадий на моих глазах повторял, как заводная кукла, все, что привело его в этот день к бессмысленной гибели! Не мог я этого допустить, и никакая логика тут не помогала, никакие рассуждения о временных петлях не могли меня остановить! Ведь через две минуты Аркадий войдет в институт — и никогда уже не выйдет обратно!
Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо?
Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение. Особенно к нашей хронофизике. Он вообще-то убежден, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому как еще не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий.
— Работаете все… — позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. — Труженики, ох труженики! Ай вам погулять никогда не хочется? Дело-то молодое!
— Некогда все… — пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: — Какие тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, уж и не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас, например, сообразить даже не могу, какое сегодня число. Представляете?
Выговорив все это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал.
— Наука… — сказал он добродушно. — В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да… А через два часа, значит, уже двадцатое будет.
Двадцатое — завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули… Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я ведь им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем.
Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился, где-то на полуфразе.
— Иди уж, иди, мил человек, — сочувственно говорил Макарыч. — Прямо лица на тебе нет. И Аркадий твой тоже проходил сейчас, весь черный и с лица спал… Батюшки, думаю… — Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: — Ай вы с ним поругались?
— Мы с ним? Да вроде нет… — неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: «здешний», наверное? — А что?
— Да так я просто… — сказал Макарыч. — Гляжу, поврозь выходите. Что ж, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут…
— Ну да… вместе… мы так просто… — забормотал я, не зная, что сказать.
— Иди, иди, голубок, — ласково сказал Макарыч. — Заговорил я тебя, старый леший…
— И то пойду, — сказал я расслабленным голосом. — Устал я правда до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч!
Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время небось смотрело на нас краем глаза и хихикало: «Ага, попались, хронофизики!» Когда же это было? Пять часов назад, четыре дня вперед — поди разберись…
Вообще, куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я прямо с ног валился от усталости. Шутка ли, за один вечер столько всего! Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова — и совершенно неожиданно! — переброска. Не считая того, что между прочим, этак мимоходом, я взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга! Да, вот именно — бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис… Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее, бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь… Конечно, ему-то что!
Нет, ну какое все же свинство со стороны Аркадия! Что это за манера — ни с того ни с сего совать человека в хронокамеру! Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, — это я могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится… Ну, не будем об этом… Но такие штучки устраивать! Использовать хронокамеру для расправы с «неудобными» людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек?
А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента — монтажник он или кто другой, неважно! — то уж совсем ничего не понятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, — так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано. А он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени — штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому, из раскаяния и страха, решил отравиться? Опять белиберда получается: какой же ученый так поступит! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу «зелен виноград!») и даже многократно отображены в художественной литературе, и не мог Аркадий испытать никаких внезапных потрясений по этому поводу, поскольку научную фантастику знал преотлично.
Еще через минуту мне стало совсем безразлично, выясню я когда-нибудь что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались. Я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь… а куда, сам не знаю.
А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к «здешнему» Борису, неудобно: увидит нас вдвоем хотя бы соседка, тетя Маша, и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым, мне себя одного вполне хватает. Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: «Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься! А если нет — дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку у Анны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!»
Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах «мясорубка» и «фарш» у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь.
Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов, с обеих сторон.
Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сквера — бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно.
Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел — и сразу спать завалился? Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня — так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стояние у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять, ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил… хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории… Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь — и то еле успеешь. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой. Интересно, куда же это его понесло на ночь глядя?
Ну что ж, подождем. В скверике посидим… Нет, не посидим, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу, и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол.
Улица просматривается отлично, вход в дом номер шесть и того лучше, его освещает яркий фонарь над воротами сквера. В окне у Аркадия по-прежнему темно…
Я все время упорно созерцал улицу, и не мог бы не заметить Аркадия — пари готов держать! Аркадий безусловно не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в его окне зажегся свет! И промелькнул темный силуэт человека. Откуда же он взялся, что за чудеса!
Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал — два длинных звонка, потом один короткий. Звонил я негромко, чтобы не разбудить Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова.
Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги — осторожные, крадущиеся… Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает? Он ведь понимает, что это я: звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил — звонок надрывно задребезжал в коридоре. Внутри щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевыванье, сонное бормотание, шаркающие шаги.
— Кто это там? — сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. — Звонят, как на пожар!
— Анна Николаевна, это я, Борис, простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! — взмолился я.
Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами.
— Какое такое дело? — бормотала она, стоя на пороге. — Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал?
Я почти оттолкнул Анну Николаевну — она ахнула и разинула рот — и бросился к комнате Аркадия.
Дверь была приоткрыта. Внутри — темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было.
Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел отсюда, из кухни, — задвижка-то изнутри…
Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные, слипающиеся глаза и силилась заговорить.
— Здесь кто-то был, понимаете? — отрывисто сказал я. — В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход.
— Это как же так?! — Анна Николаевна совсем проснулась от страха. — Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе, ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым…
Я заглянул в комнату Аркадия, Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна — кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ… Он вошел до десяти: Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок…
Ключ… Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же… Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем?
Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть! И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой… и боялся, что Анна Николаевна его заметит. Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно… И то не сразу зажег, а подождал, пока соседи наверняка уснут.
Да… и ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы. Кто бы это мог быть? Неужели все-таки я… то есть какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? Значит, это уже третий — на сегодняшний день, как говорится… «Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? — неодобрительно подумал я. — Стружков „здешний“ (тоже я), Стружков еще один (тоже, наверное, я — может, „завтрашний“ либо „позавчерашний“)… Еще какого Стружкова ждать прикажете? — Мысли эти не вызывали у меня уже ничего, кроме усталости. — Ну, я так я. Даже понятней выходит: услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться — а кто захочет?! — и шмыгнул через черный ход. Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно…»
Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны. Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово «милиция», и тогда я понял, что надо действовать. Милиции мне только не хватало в этом деле!
— Да что вы, Анна Николаевна! — горячо сказал я. — Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили?
— Может, и ограбили? — недоверчиво заметила Анна Николаевна.
Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую.
— Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил… — растерянно сказала она, снова выйдя в коридор.
— Ну вот видите! — подхватил я. — Высмеют нас милиционеры, скажут: померещилось вам, никого тут не было!
— Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! — испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. — Накурено там в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет… Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь!
Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один.
Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать. Аркадий теперь уж, видимо, не придет, но вот этот загадочный тип… вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова. Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы! Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился… да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок… «Ну и фантазия у тебя, брат! — одернул я себя. — Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался. Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам».
Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. «Столичные». Те же, что курит Аркадий. Ну, это он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь. Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, повалился на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте, совсем, недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь.
Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но я не мог разобрать, какой же это Борис — не то я сам, не то другой… тот, который сбежал отсюда. А может, еще какой-нибудь?.. Еще один Стружков… вереница Стружковых… стройные ряды Стружковых… колонны Стружковых… Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и бегают по сторонам, обстановку изучают; и номера у всех на груди — порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны… цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию… Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит… Предыдущий Борис крадучись удирает из комнаты на кухню… исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике, под кленом, уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице… сейчас позвонит, вот он звонит… звонит…
Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел? И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце.
Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне — засада… Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить — я бы, наверное, только на тротуаре очнулся. Оно, конечно, неудивительно после такого занимательного вечера, с путешествиями и приключениями… Но все же… эх ты, комиссар Мегрэ…
В дверь постучали, нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже утренняя, деловая, подтянутая, — сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные.
— Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а у вас, слышу, будильник зазвонил…
— Да нет, я уже встал, мне тоже пора… — смущенно пробормотал я. — Ночь вроде прошла спокойно.
— Ночь-то спокойно, а вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать.
Сон с меня сразу слетел — вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды.
— А кто звонил-то? — Я старался быть спокойным.
— Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой. Левицкого спрашивает. «Дома, говорит, Левицкий?» Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, — думала, может, он ночью пришел… вижу, цепочка снята…
— Надо было сразу меня позвать! — простонал я.
— Да не пустил он меня! Говорит — не надо, мол, его беспокоить. А сам словно бы забеспокоился, быстро-быстро так заговорил: «Передайте ему, говорит, пускай он придет в восемь часов, как условились».
— А где? Куда приходить-то?
— Он только сказал, что на том же месте, где всегда. «На нашем месте» — так вот сказал. Аркадий-то, верно, знает, какое место.
— И больше он ничего не говорил?
— Говорил… — Анна Николаевна наморщила лоб, стараясь припомнить. — Насчет таблеток каких-то сказал…
— Таблеток?!
— Ну да! «Скажите, говорит, Левицкому, что я насчет таблеток, он, говорит, поймет…» И трубку сразу повесил. Больше ничего не сказал… Ой, опаздываю я, заговорилась!
Анна Николаевна ринулась к вешалке, схватила плащ.
Я стоял и смотрел на нее. Завтра двадцать первое мая. В этот день я, в том, уже ушедшем от меня мире, пришел к Анне Николаевне, и она мне сообщила о загадочном госте Аркадия, парне с усиками, похожем на Раджа Капура. Она тогда обнаружила наблюдательность, хотя след и был ложным.
— Анна Николаевна, — спросил я, провожая ее к двери, — а вам этот голос совсем не знаком, который по телефону-то говорил?
— Нет… словно бы нет… — неуверенно ответила она, приостанавливаясь.
— Только, я думаю, он подделывался… нарочно хрипел-то! Может, правда боялся, что я его распознаю. — Она опять испугалась: — Ох, Боря, кто ж это такой? Вы додумались, может?
Я покачал головой.
— Стараюсь додуматься, но пока не выходит, Анна Николаевна…
— Ой, нехорошие какие дела пошли! — тревожно сказала Анна Николаевна. — Боря, дверь-то, дверь не забудьте захлопнуть как следует, а то она отходит! — крикнула она с порога и побежала вниз по лестнице.
Я посмотрел на часы: было без четверти восемь по здешнему времени — я вчера переставил часы, сверившись у Анны Николаевны. И вдруг мне пришло в голову, что свидание-то назначено на восемь утра. Конечно, не вечера, как это я сразу не догадался? Ведь таблетки должны быть у Аркадия к концу рабочего дня, не позже! Но тогда «наше место» скорее всего обозначает тот самый скверик на углу возле института, где мы объяснялись с Ниной… «Наше место»… Кто же мог так говорить?
Кто, кто! Чего уж теперь гадать! «Нашим местом» это было для Аркадия Левицкого и для Бориса Стружкова. И ни для кого больше. Однако же! Вроде бы получается, что я же сам… то есть кто-то из Стружковых… любезно доставил Аркадию яд? Помог осуществить мечту, так сказать? Весело…
Впрочем, думать мне было некогда. Все эти обрывки мыслей мелькали у меня, пока я наспех умывался и приглаживал волосы щеткой Аркадия. Голоден я был зверски, но готовить завтрак было некогда и к тому же я не знал, где чьи продукты лежат в холодильнике. Я схватил со стола Анны Николаевны кусок хлеба и, на ходу заглатывая его, ринулся вниз по лестнице.
Таблетки… он, значит, принесет Аркадию таблетки? Я машинально притронулся к карману куртки — пачечки по-прежнему лежали там. Пачечки, которые я взял вчера… то есть сегодня вечером со стола Аркадия. Но до этого момента теперь остается часов одиннадцать-двенадцать и кто-то еще только собирается передать Аркадию эти самые таблетки…
Вот сейчас я спрячусь в кустах и посмотрю — кто же этот благодетель! А потом выйду, представлюсь и… Ох и выдам же я ему! За все! За таблетки, за Аркадия… за идиотские штучки с хронокамерой, — чтобы разучился живых людей вместе с грязными досками туда-сюда швырять… За Анну Николаевну — тоже… чтобы не разгуливал по чужим квартирам среди ночи, чтобы не хрипел чужим голосом в телефон!
«А если это окажусь я сам?» — подумал я с тревогой. Да-а… тогда придется менять программу на ходу. Самому себе как-то неловко морду бить… А между прочим, никто там и не может появиться, кроме одного из Борисов Стружковых! Никто другой таких подробностей об Аркадии не знает… Нина разве? Но Нина не сумела бы говорить хриплым басом по телефону. А кроме того, она весь вечер проболтала со мной… со мной «здешним»… вернее, «тогдашним»… «теперешним»… Ах, чтоб тебе, ну и путаница! Но, словом, я отлично помню, что девятнадцатого мая мы сидели с Ниной в кафе, а потом до полуночи шатались по улицам и никак она не могла до десяти часов оказаться в квартире Аркадия… Не говоря уж о том, что если б и могла, так зачем ей туда лезть?
Без двух минут восемь я прилег на прохладную зеленую траву за высокими кустами боярышника и тяжело перевел дыхание. Вход в скверик и главная дорожка просматривались отсюда отлично. А за моей спиной поднимался кирпичный брандмауэр трехэтажного дома, так что укрытие было превосходное. Плохо только, что голод мучил меня все сильнее. Ведь со вчерашнего (или с послепослезавтрашнего?) обеда я ничего во рту не держал, кроме этого кусочка хлеба, а он только раззадорил аппетит. Меня мутить начинало с голоду и обо всяких петлях и прочих каверзах времени думать не хотелось… В голову почему-то упорно лезла яичница-глазунья. Уж не знаю, почему именно яичница, но я ее прямо наяву видел: из трех яиц, и вся беленькая такая, пузырчатая, а желтые глазки так и колышутся, а краешки так и подпрыгивают в шипящем масле, золотистые, кружевные, аппетитно хрустящие краешки… Я облизнулся, глотнул слюну и зажмурился от судороги в пустом желудке.
А когда я открыл глаза, то увидел, что по аллее торопливо шагает человек.
Вот так штука! Это был вовсе не Борис! Это был Аркадий!
Я даже за кусты уцепился — показалось, что земля подо мной дрогнула и куда-то поплыла. Я глядел на аллею и пытался сообразить — почему Аркадий, откуда Аркадий, как он узнал?
Что это я какой недогадливый! Он, наверное, заранее сговорился с этим своим «незнакомцем», а тот позвонил утром просто для страховки, не зная, что Аркадий дома не ночует… Постой! Тогда получается, что «незнакомцев» уже двое: один сидел в комнате Аркадия, другой звонил утром? Нет… это мог быть один и тот же! Он не дождался Аркадия, пришлось удирать… утром позвонил. Да, возможно… Но так или иначе, где же он? Аркадий вон ждет не дождется и явно нервничает: то на часы смотрит, то на вход в скверик… даже гримасничает от нетерпения и переминается с ноги на ногу, как застоявшийся конь. Что-то в нем странное, в этом Аркадии, а что — понять невозможно…
Аркадий снова посмотрел на часы и досадливо оскалился. Я тоже глянул на свои часы. Двадцать семь минут девятого! Через три минуты начинается рабочий день в институте. Поэтому Аркадий и нервничает. А «незнакомец»-то, он разве не знает об этом? Знает, конечно, — не зря назначил свидание рядом с институтом, за полчаса до начала работы. Тем более странно… И вообще, куда же он девался? А что, если… что, если… (Я чуть не вскочил, так поразила меня эта мысль.) Что, если я уже начинаю наблюдать «то самое» двадцатое мая со всей его загадочной путаницей? Может быть, «незнакомец» потому и появился в нашей лаборатории после работы, что утром они с Аркадием не смогли встретиться?
Словно подтверждая мою догадку, Аркадий опять поглядел на часы, раздраженно махнул рукой и направился к выходу.
Нет уж! Не мог я допустить, чтобы Аркадий на моих глазах повторял, как заводная кукла, все, что привело его в этот день к бессмысленной гибели! Не мог я этого допустить, и никакая логика тут не помогала, никакие рассуждения о временных петлях не могли меня остановить! Ведь через две минуты Аркадий войдет в институт — и никогда уже не выйдет обратно!