Вопрос:Ваши литературные предпочтения?
Ответ:Я и Сестерция предпочитаем – раздельное книжное хозяйство… Кстати, вы должны догадаться сами, почему у моей жены такое странное имя – и не Квинтилия, и не Нонна… Раз в месяц, после рейда по книжным магазинам, мы всей семьей играем в «трибунал». То есть составляем тройку прокураторов – я, Сестерция и Магвай. Так вот что я вам скажу – это самый неправедный суд на свете. Магвай книг не читает, поскольку он персидский кот; я читаю мало, потому что – нахал; а Сестерция только пролистывает, и в лучшем случае – до половины. Однако все мы имеем определенные суждения о литературе. Магвай считает, что это пустая трата денег; я считаю, что – я нахал; а Сестерции попросту запрещено восхвалять какого-нибудь писателя в присутствии Йиржи Геллера… После судилища я внимательно осматриваю свои полки и переставляю некоторые издания на полки Сестерции. Чем провоцирую некую букинистическую лавину. Сестерция принимается наводить книжный порядок и спихивает всякую дрянь – дальше, в кошачий домик. Поэтому самое отрицательное отношение к современной литературе именно у Магвая – она мешает ему жить… Так что спустя время Магвай начинает истошно орать, а мы – аккуратно раздаривать книги. И поскольку отдельных авторов никто не хочет у нас брать – мы настоятельно рекомендуем их для прочтения. Говорим, что это просто чудо, а не книги! И можете себе представить, что думают люди о наших литературных вкусах…
Вопрос:Алкоголь стимулирует ваше творчество или подавляет?
Ответ:Литературное творчество – это художественное верчение на заднем месте. И если стимулировать его алкоголем, то можно запросто свалиться со стула… Я не пишу даже после кружки пива, не редактирую и не строю литературных планов. То есть алкоголь несовместим с моим творчеством, которое построено, простите за самонадеянность, на трезвом расчете. Я всегда пытаюсь создать некую литературную конструкцию. Вычерчиваю схему построения романа и, как бобер, «перегрызаю» текст на бревнышки. К примеру, из «Реставрации обеда» – у меня получилась «хатка»… А вдохновения у меня нет, и поэтому мне не надо «разогреваться» спиртными напитками. Другое дело, что время от времени я изучаю, как алкоголь усваивается моим организмом. Что, безусловно, тормозит другие творческие процессы…
– Вот видишь, – сказала Ирэна. – Я правильно сделала, что изолировала тебя от общества и спиртных напитков. Хотя бы временно…
За три дня, проведенных в этой комнате, я растворил в себе весь аспирин, вспомнил даму, которая меня похитила, и распечатал на тридцати страницах слово – «Хелп!!!» Это было обращение ко всем работникам городской канализации с просьбой о помощи. Что меня содержат в нечеловеческих условиях без пива и секса, как стерилизованную канарейку. То есть из вышеупомянутых страниц я насворачивал бумажных корабликов и сплавил кораблики в унитаз, поскольку другой пневматической почты – не предвиделось…
– Чем больше ты будешь думать о мореплавании, – заявила мне Ирэна, – тем дольше общаться исключительно с унитазом…
Она хотела, чтобы я восстановил события, которые довели несчастного Густава Шкрету до смерти. Более всего Ирэну интересовало – какого свойства была эта смерть. Насильственная или причинно-следственная?
– Месть – это женское понятие о справедливости, – сообщила Ирэна, когда я попытался выяснить, почему она не обратилась в полицию, а привязалась ко мне.
– Порядочная пани не должна фигурировать на процессе, если ей фигурировать на процессе не в чем, – подтвердила Янка. – А я ничего не ношу – ни в клеточку, ни в полосочку…
Она появилась к вечеру первого дня и сразу же наполнила телевизор странными ассоциациями. Вдобавок моя интерактивная связь с дамами была односторонней – я их видел, а они меня нет, поскольку камера наблюдения имелась только на кухне…
– Какие у тебя претензии? – поинтересовалась Ирэна, когда я стал возмущаться обстоятельствами своего содержания.
– Даже в зоопарке условия хуже, – поддакнула Янка.
Я требовал установить видеокамеру и в женском душе, чтобы программы по телевизору были разнообразнее. При этом мне приходилось орать под дверью, потому что иначе звук просто не распространялся…
– Мне надоело смотреть, как вы режете овощи!!! – надрывался я. – Нельзя ли сходить в магазин и принести мне пива?!!
Но Янка несправедливо замечала, что вначале – пиво, потом – бабы, и если я называю это разнообразием, то жизнь у бегемота – куда содержательней. И лучше бы я не орал под дверью, а сел за компьютер и восстанавливал картину преступления… Что в сумме получается – детектив, за который издательство может заплатить деньги.
– Уникальный случай, – соглашалась с ней Ирэна. – Мы его содержим, безо всякой для себя пользы…
– Что подрывает основы женского существования, – подтверждала Янка…
В общем, на третий день я включил компьютер и напечатал следующую фразу: «Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь». Думая, как бы поживописнее изобразить бурную литературную деятельность. Далее, войдя в образ, я взлохматил на своей голове волосы, погляделся в зеркало и от испуга – исписал еще полстраницы разными многозначительными словами. Предполагая, что именно так должно начинаться повествование – издалека и туманно. После чего потерял к этому мероприятию всяческий интерес и пару дней лежал на спине, не беспокоя другие части тела. Покуда во входной двери не появилась дырка, просверленная Янкой или Ирэной.
– Это чей там глаз? – тогда поинтересовался я.
– Это – наш! – хором отвечали дамы. – Теперь мы будем за тобой наблюдать.
– Валяйте! – разрешил я.
Часа через полтора они стали шумно возмущаться, потому что за прошедшее время произошло только одно изменение – я почесался. И «бездельник», и «тюлень» – были самые божеские эпитеты после этого изменения.
– Великие художники Возрождения, – возразил я, – ждали, как минимум, трое суток, чтобы в комнате осела пыль. Прежде чем приступить к работе.
– А мы думали, что ты сдох, – пояснили они.
И хотя мне уже надоело – я пролежал еще полтора часа, из принципа. Только тогда встал, заткнул смотровое отверстие и снова сел за компьютер…
Всякая информация, что поступает от женщин, должна быть рассмотрена обоюдно. Как банкнота. Поскольку на женских купюрах нередко с одной стороны нарисованы кроны, а с другой – доллары. То есть не информация, а кредитная карточка для любой покупки. Нетерпеливые мужчины не в силах дослушать женщину до конца и торопятся с выводами, что она безобидная идиотка. А между тем, смиренно внимая, как собирается дама разделать к обеду говядину, можно дождаться откровения – как эта пани будет расчленять ваш труп. Я не запугиваю, а просто рассуждаю. Что женщина на исповеди придерживается повествовательной манеры – начинает с далекого детства и не всегда доходит до грехов. Просто – не успевает…
Но Янка с Ирэной, пересказывая, и с конца, и с начала, ни разу не упомянули, что они утопили в ванной Густава Шкрету и разрисовали его химическим карандашом. Поэтому мне оставалось только верить дамам, что они к этому делу непричастны. А также исследовать природу загадочной надписи – «Гай Петроний Арбитр» – как единственной и малопонятной улики…
Допустим, предполагал я, что некие злоумышленники задумали извести Густава Шкрету таким замысловатым способом. Для этого им понадобился – сам Густав Шкрета, ванна, бритва и химический карандаш. И, чтобы собрать такие разнородные вещи в одной квартире, – им нужен от этой квартиры ключ. Или Янка. Которая разбрасывает запасные ключи где ни попадя, а потом верещит, что они пропали. Тогда злоумышленники должны познакомиться с Янкой, хотя бы затем, чтобы знать, где у нее ванна. А это не самое привлекательное место у девушки, если ты не маньяк. Следовательно, убийца Густава Шкреты – водопроводчик!.. Либо я – идиот, и надо предполагать снова…
Допустим, снова предполагал я, что Густав Шкрета решил извести самого себя таким замысловатым способом. Для этого ему понадобились – ванна, бритва, химический карандаш и минимум – желание помыться. Мне остается уточнить – как часто у Густава Шкреты возникало такое желание, и в принципе – все ясно. Злодей-водопроводчик отключает у Густава Шкреты горячую воду, и он просто вынужден идти к Янке. Где от ярости на коммунальные структуры вскрывает себе вены. Потому что у Янки горячей воды тоже нет… То есть как ни крути, а у писателя действительно мозги растут криво. Поскольку только ему приходят в голову такие разноплановые сюжеты…
Вопрос:Что такое для вас подлинная философия?
Ответ.Все познается – в развитии… Из посеянного предложения вырастает роман, если за ним хорошо ухаживать – культивировать и обильно поливать водой. У некоторых писателей прет из земли «баобаб», но не в смысле, что «роман о женщинах», а в перспективе… Я же выращиваю мелко-колючие кактусы и лишь изредка – литературный бонсай, в стиле «бундзин». Целый миниатюрный сад на подносе, когда человек нависает над ним в образе Саваофа, – смотрит и улыбается. Можно скоротать вечность, разглядывая бонсай… И нужно относиться к моим медитациям над «карликовыми деревьями» – с юмором. Ведь, наблюдая за психиатром и его пациентом, не всегда с уверенностью можно сказать, кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет…
– Мы можем тебе чем-нибудь помешать?! – попеременно барабанили в дверь Янка и Ирэна.
– Обойдусь, – отзывался я.
– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие, как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!
– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…
автобиография
В начале я родился. И в шесть лет уже бойко зыркал из полуподвала, где размещалось книгохранилище города Биш. «Мама, мама – где ты греешь жопу? В каких заморских, с позволения сказать, странах?» Я не был сиротой, просто – с удовольствием жил у бабушки. То есть успешно скрывался от идиотизма, который стремились привить мне путем воспитания. «Что могут дать родители, исключая подзатыльник? – раздумывал я и не находил ничего интересного. Ни сердца, ни ума, ни фантазий…
Книгохранилище в Бише имело жуткую репутацию. Во-первых, все были уверены, что там обитает привидение и – разгуливает со свечкой, в длинной ночной рубахе. Поэтому, завидя здание городской библиотеки, где находилось книгохранилище, все стремительно переходили на другую сторону улицы, что, безусловно, сказывалось на посещаемости этого «проклятого» места. «Прекрати бродить по ночам, – сетовала бабушка на мой образ жизни, – всех постоянных читателей распугал…» – «А как же – Мошка?» – припоминал я. «Он сумасшедший, – возражала бабушка, – а посему погоды не делает!» Иоганн Мошка имел читательский билет под номером два, был действительным городским сумасшедшим и служил звонарем в костеле. Он интересовался только специфическими книгами «про девочек». Например, «Марыся и три медведя», «Белыся и семь гномов», «Алыся в Зазеркалье» и так далее… Читательским билетом номер один – обладал я. Чем вызывал восхищение у Иоганна Мошки, который думал, что по церковной иерархии я важнее архиепископа…
Во-вторых, жители города Биш верили в «черную вдову», которую заживо замуровали в нашем книгохранилище. Словно ведьму. И, как гласила народная молва, «черная вдова» время от времени испускала леденящие душу звуки и взывала к бывшему мужу – «Йиииржиии! Йиииржиии!». Отчего молодухи в радиусе двух кварталов вскакивали по ночам и с подозрением разглядывали своих благоверных. «Пойди накорми поросенка, – говорила тогда моя бабушка, – слышишь, как развизжался, ..» Этот свиной бифштекс провалился у нас в погреб, и не было никаких сил поднять его обратно. Как и зарезать…
В-третьих, о чем перешептывались в городе, нашу библиотеку посещал Антихрист. Во всяком случае, из музыкальной школы видели, как однажды ночью во время дождя Антихрист залетел в помещение книгохранилища прямо на огненной колеснице, а буквально через пять минут – выскочил обратно, словно ошпаренный, к ушел под землю возле дровяного сарая. «Во как!» – отмечали жители скорость, с которой Антихрист покинул городское книгохранилище. «Читательский билет номер три», – вывел я очередность для всех проживающих в городе Бит. Потому что на самом деле – это была шаровая молния, которая едва нас не подпалила. И мы с бабушкой сильно рисковали, ведь никакая пожарная команда не отважилась бы войти в книгохранилище в темное время суток. Разве что – под наркозом…
В шесть с половиной лет я вынужден был отправиться в школу и долгое время придуривался – читая вслух по складам. Дабы никто не догадался, что библиотечное привидение давно изучило Ги де Мопассана, «лишенного иллюзорности при описании чувств…» Ха! Пользуясь положением, в шесть лет я видел из полуподвала больше женских трусов, чем Ги де Мопассан за всю свою жизнь, что. собственно, никак не сказалось на моей иллюзорности, а только выработалась манера задирать на дамах юбки при ближайшем знакомстве…
Но некоторые юбки были длиннее, чем память о них. И на первом свидании меня не покидало чувство, что с этой женщиной мы уже это делали. «А скажи-ка, Мошка, чем Марыся отличается от Белыси?» – «Если не вдаваться в подробности, – важничал Мошка, перелистывая свои книги, – то надо обобщать…» – «Давай!» – разрешал я. «Марыси ходят гуськом, – обобщал Мошка, – на довольно далекие расстояния, подтверждая тем самым американскую мудрость, что у семи гномов – Белыся без глазу». – «Ну ты и начитался!» – удивлялся я. «Так точно! – Мошка по-военному отдавал честь и раскрывал страшную церковную тайну: – А вот у нас пастор – член коммунистической партии!..»
И в какой-то момент меня стали одолевать разногласия между органами и чувствами. Иначе говоря, необъективное восприятие реальности. То есть при осязании – мною нередко овладевал страх, а при обонянии нашего поросенка – странная печаль. Все относительно книгохранилища мне виделось потусторонним, и, выходя на улицу, я боялся навсегда потерять гравитацию. Тем более что мои опасения подтверждались картинами Марка Шагала – про то, как евреи летают над странной местностью и не могут определиться. А город Бпш – тоже не земля обетованная. Никоим образом…
Такое неестественное ощущение отчего дома – меня абсолютно не радовало. Когда висишь над ним вверх тормашками сорок неполных лет и все время рискуешь расквасить себе морду о свою же малую родину. Поэтому я загружался камнями для большего тяготения к отчизне и опускался на землю, вроде как остальные люди. Работал, служил, защищал, поглаживал, то есть – ничего плохого я своей малой родине не делал. Но между революциями – не любил… Как, вероятно, не обожает тягловая лошадь – телегу с дерьмом, нагруженную по чьей-то прихоти. Можете назвать это космополитизмом, а у меня язык не поворачивается…
В четырнадцать лет я решил озвучить свое чувство ритма, чтобы не петь хором. Ведь, находясь в подобном обществе, ты не можешь стоять с отсутствующим видом, без соответствующей справки, как у Иоганна Мошки. И либо должен голосить вместе со всеми, либо – аккомпанировать. Иначе к тебе появляется масса вопросов от компетентных организаций…
– Вы знаете, почему помидор красный?!
– Он как нельзя лучше олицетворяет чувство долга!
– Кто?! Помидор?!
– Нет! Чувство долга – олицетворяет цвет помидора! Потому что он частичка красного знамени!
– Кто?! Помидор?!
– Тыква…
– Ответ неправильный! А что вы думаете о зеленом цвете?
– Путь свободен – можно ехать!
– Размечтались…
И компетентные организации не выпускали меня за пределы города Биш, с такими неадекватными чувствами. Поэтому приходилось их развивать на соответствие обществу. То есть учиться, учиться и аккомпанировать, как завещал мне Большой брат, который заходил в шестьдесят восьмом году и изрядно нагадил на моей малой родине. Наверное, у него были проблемы с желудком. Впрочем, у кого их не было…
Чувству ритма я отдавался, играя на ударной установке. Петь на родном языке не решался, дабы не ляпнуть про священный помидор чего-нибудь лишнего. А престарелый капельмейстер изображал в нашем ансамбле недостающие духовые инструменты. «Кам ту-гезааа!!!» – орали мы, что в микрофон, что без микрофона, и капельмейстер в определенный момент делал «ффшшших!» – на аккордеоне, мастерски раздувая меха. «Там, та, та, тааам! Ффшшших! Там, та, та, тааам! Ффшшших!»
Подобными глупостями я занимался лет десять, изредка предполагая, что напишу об этом роман и назову его «Камтугеза». Но время шло, и в двадцать пять – я сократил свои амбиции до повести, а в тридцать – уже чувствовал себя на рассказ с подагрой. Поскольку чем дольше живешь, тем меньше желаний. И в конце концов мечтаешь о стакане воды, который тебе подадут перед смертью. Во всяком случае – так говорят… Чувство со временем выглядит, как старое полупальто, побитое молью. Которое жалко выбросить и – вышло из моды. Изредка ты достаешь его из кладовки, кряхтя напяливаешь на себя и красуешься на потеху молоденьким девушкам, пуская от умиления сопли. Ты говоришь: «Мадам, – шаркая ножкой, – мадам, позвольте вас пригласить на романтический танец», – а на тебя хихикают, потому что, честно сказать, ты давненько не редактировал себя перед зеркалом. Да еще и вырядился, как старое чучело, в непонятное чувство…
Когда в двадцать восемь лет я устроился на работу в качестве администратора танцевального зала – ходил ко мне на дискотеки такой плясун. Исполнять балетные номера для умирающего лебедя с песочным отверстием. Его не устраивали тихие ретроспективные вечера «Для тех, кому за тридцать». И он потрясал своими чувствами, как старый экскаватор, размахивая ковшом больше для устрашения, чем со смыслом. Поскольку уходил с дискотеки вдвоем с одышкой и никогда – с молоденькой танцовщицей. А ей вначале надо показать сто пятьдесят баксов, а потом уж и прыгать, и проявлять эмоции. Но скорее всего у этого плясуна не было иностранных денег, а только чувства, что для мужчины в его возрасте просто смешно, когда он рассчитывает тряхнуть «ковшом». Вот мне в двадцать восемь – еще отдавались почти что за просто так. За право пройти на дискотеку по контрамарке. И не хлопотно, и с перспективой – на абонемент…
В первый, третий и пятый раз – я выписывал этот абонемент на сходное имя. Такое же развлечение было у Македонского с Александриями… Но то ж города, а это ж – дамы. Поэтому я разделял всех своих бывших жен на четненьких и нечетненьких, ради удобства, и присваивал им порядковые номера. Получался – каталог кораблей из «Илиады» Гомера…
«Прима» – считала, что сон – лекарство от всех невзгод. Первую половину дня она мирно дрыхла, вторую – рассказывала, что видела во сне. В конце концов эти половинки у нее перемешались, и Прима стала воспринимать меня как фантом. Думала, что семейная жизнь – это грезы, а наяву я – причудливая сволочь… Когда мы расстались – она спала…
«Секунда» – выкуривала пачку «Житан» минут за сорок и выпивала бутылку вина – еще быстрее. После чего ей был необходим спарринг-партнер для тренировочного боя. Я выстоял против нее целых восемь «раундов», покуда в суде нам не сказали – «брек» и развели по разным углам жизни. Предполагаю, она до сих пор жалеет, что не завершила нашу встречу нокаутом…
«Терция» – обучала меня английскому языку, а я, как полагается, прогуливал уроки. Не приходил домой ночевать, выдумывая объективные причины. Что съемки видеоклипов надо обязательно проводить ночью, поскольку в это время – аренда студии на пятьдесят процентов дешевле… Был отчислен за неуспеваемость…
«Кварта» – все время думала о перспективах. Как станет вдовой, как меня похоронит, и в каких это будет тапочках. Мысли о будущем не давали ей покоя, поскольку по моему некрологу – Кварте оставалось все имущество. И когда в сороковой раз она переспросила – какого размера обувь я ношу, мне ничего другого не оставалось, как сделать ноги. Да и Бог с ним, с имуществом…
«Квинтилия» – заботилась о моем здоровье. Не разрешала: пить пива больше одною литра в день; общаться с посторонними дамами по телефону; курить без перерыва; есть острое, соленое, перченое и копченое; общаться с посторонними дамами без телефона; распоряжаться самим собой по собственному усмотрению… Вот я и подумал – а для чего мне такая оставшаяся жизнь?!
В десять лет Иоганн Мошка решил заменить мне дядю, которого никогда не было. Смастерил по такому случаю черный цилиндр и заявил, что приехал из Франции. «Ты знаешь, – вкрадчиво сообщил он при встрече, – что я скончался в прошлом году и оставил тебе большое наследство?» Разумеется, я и понятия об этом не имел. «Ггрррьяяяя, ррррьяяяя-ррррьяяяя-ррррьяяяя!..» – стал таинственно напевать Мошка и продолжал «рррьякать», покуда я не отдал ему читательский билет за номером один. Правда, б обмен на черный цилиндр и завещание. Другого способа избавиться в тот день от новоявленного «дядюшки» не существовало… А похоронили Мошку осенью, и я присутствовал на церемонии в его цилиндре. «Завещаю вам – всё!» – такова была последняя воля Иоганна Мошки…
В городе Биш проживали два признанных писателя. Почти ежедневно они собирались в одном месте, чтобы культурно провести время. Только у них ничего не получалось – обязательно напьются и морду друг другу набьют. Остальные писатели в городе Биш считались непризнанными, поэтому им приходилось тихо наблюдать за «монстрами» и обсуждать свои наблюдения. Подобный кошмар назывался – «Литературным объединением». «Все поэты – онанисты!» – декларировал первый признанный. «Все прозаики – извращенцы!» – пропагандировал второй. И можно было не разделять какую-то позицию, но никто не отваживался возражать обоим…
Признанные от непризнанных отличались только публикациями – одним удалось донести свой бред до читателя, а другим – нет. Отчего так исторически произошло – никто понятия не имел, но признанные учили непризнанных литературному мастерству и качеству. Когда им подсовывали листочки с каракулями, признанные охотно объясняли, почему сочинения эти – дерьмо. Правда, иной раз они ошибались и принимали цитаты из собственных публикаций за произведения других авторов. Но приговор оставался прежним – «тоже – дерьмо…» В двадцать пять лет мне надоело оставаться читателем, и я примкнул к молодым непризнанным…
В группе нас было семь человек и девушка, которая сочиняла рассказы про кораблики с разноцветными парусами. От этого она в скором времени сильно забеременела и перестала общаться с литераторами. Принципиально. Еще на сверхзвуковой скорости сошел с ума боевой летчик. Он отказывался есть мясо, куру, колбасу и фиксировал на бумаге только поток своего сознания. Больше ему ходить в туалет было нечем… Можно вспомнить и Александра по прозвищу Пестик, у которого в пяти рассказах – триста пятьдесят раз упоминался «черный пистолет…» А также нелишне упомянуть безнадежного романиста, который умудрился написать порнографическую повесть для детей дошкольного возраста «Про зайчиху Пусси». В связи с чем никого из нашей группы не принимали в стационар. А только поясняли, что для больных со сходными заболеваниями – мест нет. Ибо Литература – зараза неизлечимая…
Когда мне стукнуло тридцать, мимо города Биш стали прокладывать автомагистраль и потревожили отчие могилы, то есть – окончательно разворошили. Тогда я пошел на бывшее кладбище, разыскал череп Мошки и притащил его домой, чтобы гладить и приговаривать – «Мой бедный Иоганн!» Это подвигло меня на театральный пост, в том смысле, что – «шоу мает гоу он» до полного похудания. Театральная труппа тоже делилась на основной состав и вспомогательный. Что было весьма удобно, когда главный актер погибал для зрителя. Ему тотчас же находилась замена из вспомогательного состава, если «клон» был в более трезвом виде. Я поступил на сцену во время поголовной эпидемии и незамедлительно получил роль «второго фашиста в третьей страже». Без слов. Мы появлялись на пару с «первым фашистом» и уводили главного героя на расстрел, если он мог передвигаться самостоятельно. Если нет – бросали главного героя на пулеметную амбразуру и кланялись. Поскольку на этом шоу заканчивалось. Что вскоре нам надоело, и мы зашвырнули главного героя в оркестровую яму. Ради импровизации. В связи с чем в труппе произошло резкое сокращение штата, и всех «фашистов» уволили…
А еще в восемь лет – мы бегали с Мошкой по проволоке, изображая цирковых клоунов. Для этого бабушка сшила мне специальную шапочку, чтобы я больше походил на полудурка. При встрече со всеми мы дико хохотали, подпрыгивали и падали на спину, но малоподготовленные люди не слишком-то разбирались в цирковом искусстве. Особенно в вечернее время… Поэтому люди окрестили нас «попрыгунчиками» и перестали встречаться. «Надо поменять амплуа», – догадался Мошка после трех инфарктов, случившихся на пашей улице. И мы «переклинились» на гильдию жонглеров и эквилибристов. Покуда не выбили все стекла на первых этажах. Тогда возмущенные граждане ворвались в помещение книгохранилища, нашли под моей кроватью потрепанный чемоданчик с журналами «Цирк» и сожгли их на площади… Как бишь назывался этот город?..
Ответ:Я и Сестерция предпочитаем – раздельное книжное хозяйство… Кстати, вы должны догадаться сами, почему у моей жены такое странное имя – и не Квинтилия, и не Нонна… Раз в месяц, после рейда по книжным магазинам, мы всей семьей играем в «трибунал». То есть составляем тройку прокураторов – я, Сестерция и Магвай. Так вот что я вам скажу – это самый неправедный суд на свете. Магвай книг не читает, поскольку он персидский кот; я читаю мало, потому что – нахал; а Сестерция только пролистывает, и в лучшем случае – до половины. Однако все мы имеем определенные суждения о литературе. Магвай считает, что это пустая трата денег; я считаю, что – я нахал; а Сестерции попросту запрещено восхвалять какого-нибудь писателя в присутствии Йиржи Геллера… После судилища я внимательно осматриваю свои полки и переставляю некоторые издания на полки Сестерции. Чем провоцирую некую букинистическую лавину. Сестерция принимается наводить книжный порядок и спихивает всякую дрянь – дальше, в кошачий домик. Поэтому самое отрицательное отношение к современной литературе именно у Магвая – она мешает ему жить… Так что спустя время Магвай начинает истошно орать, а мы – аккуратно раздаривать книги. И поскольку отдельных авторов никто не хочет у нас брать – мы настоятельно рекомендуем их для прочтения. Говорим, что это просто чудо, а не книги! И можете себе представить, что думают люди о наших литературных вкусах…
Вопрос:Алкоголь стимулирует ваше творчество или подавляет?
Ответ:Литературное творчество – это художественное верчение на заднем месте. И если стимулировать его алкоголем, то можно запросто свалиться со стула… Я не пишу даже после кружки пива, не редактирую и не строю литературных планов. То есть алкоголь несовместим с моим творчеством, которое построено, простите за самонадеянность, на трезвом расчете. Я всегда пытаюсь создать некую литературную конструкцию. Вычерчиваю схему построения романа и, как бобер, «перегрызаю» текст на бревнышки. К примеру, из «Реставрации обеда» – у меня получилась «хатка»… А вдохновения у меня нет, и поэтому мне не надо «разогреваться» спиртными напитками. Другое дело, что время от времени я изучаю, как алкоголь усваивается моим организмом. Что, безусловно, тормозит другие творческие процессы…
– Вот видишь, – сказала Ирэна. – Я правильно сделала, что изолировала тебя от общества и спиртных напитков. Хотя бы временно…
За три дня, проведенных в этой комнате, я растворил в себе весь аспирин, вспомнил даму, которая меня похитила, и распечатал на тридцати страницах слово – «Хелп!!!» Это было обращение ко всем работникам городской канализации с просьбой о помощи. Что меня содержат в нечеловеческих условиях без пива и секса, как стерилизованную канарейку. То есть из вышеупомянутых страниц я насворачивал бумажных корабликов и сплавил кораблики в унитаз, поскольку другой пневматической почты – не предвиделось…
– Чем больше ты будешь думать о мореплавании, – заявила мне Ирэна, – тем дольше общаться исключительно с унитазом…
Она хотела, чтобы я восстановил события, которые довели несчастного Густава Шкрету до смерти. Более всего Ирэну интересовало – какого свойства была эта смерть. Насильственная или причинно-следственная?
– Месть – это женское понятие о справедливости, – сообщила Ирэна, когда я попытался выяснить, почему она не обратилась в полицию, а привязалась ко мне.
– Порядочная пани не должна фигурировать на процессе, если ей фигурировать на процессе не в чем, – подтвердила Янка. – А я ничего не ношу – ни в клеточку, ни в полосочку…
Она появилась к вечеру первого дня и сразу же наполнила телевизор странными ассоциациями. Вдобавок моя интерактивная связь с дамами была односторонней – я их видел, а они меня нет, поскольку камера наблюдения имелась только на кухне…
– Какие у тебя претензии? – поинтересовалась Ирэна, когда я стал возмущаться обстоятельствами своего содержания.
– Даже в зоопарке условия хуже, – поддакнула Янка.
Я требовал установить видеокамеру и в женском душе, чтобы программы по телевизору были разнообразнее. При этом мне приходилось орать под дверью, потому что иначе звук просто не распространялся…
– Мне надоело смотреть, как вы режете овощи!!! – надрывался я. – Нельзя ли сходить в магазин и принести мне пива?!!
Но Янка несправедливо замечала, что вначале – пиво, потом – бабы, и если я называю это разнообразием, то жизнь у бегемота – куда содержательней. И лучше бы я не орал под дверью, а сел за компьютер и восстанавливал картину преступления… Что в сумме получается – детектив, за который издательство может заплатить деньги.
– Уникальный случай, – соглашалась с ней Ирэна. – Мы его содержим, безо всякой для себя пользы…
– Что подрывает основы женского существования, – подтверждала Янка…
В общем, на третий день я включил компьютер и напечатал следующую фразу: «Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь». Думая, как бы поживописнее изобразить бурную литературную деятельность. Далее, войдя в образ, я взлохматил на своей голове волосы, погляделся в зеркало и от испуга – исписал еще полстраницы разными многозначительными словами. Предполагая, что именно так должно начинаться повествование – издалека и туманно. После чего потерял к этому мероприятию всяческий интерес и пару дней лежал на спине, не беспокоя другие части тела. Покуда во входной двери не появилась дырка, просверленная Янкой или Ирэной.
– Это чей там глаз? – тогда поинтересовался я.
– Это – наш! – хором отвечали дамы. – Теперь мы будем за тобой наблюдать.
– Валяйте! – разрешил я.
Часа через полтора они стали шумно возмущаться, потому что за прошедшее время произошло только одно изменение – я почесался. И «бездельник», и «тюлень» – были самые божеские эпитеты после этого изменения.
– Великие художники Возрождения, – возразил я, – ждали, как минимум, трое суток, чтобы в комнате осела пыль. Прежде чем приступить к работе.
– А мы думали, что ты сдох, – пояснили они.
И хотя мне уже надоело – я пролежал еще полтора часа, из принципа. Только тогда встал, заткнул смотровое отверстие и снова сел за компьютер…
Всякая информация, что поступает от женщин, должна быть рассмотрена обоюдно. Как банкнота. Поскольку на женских купюрах нередко с одной стороны нарисованы кроны, а с другой – доллары. То есть не информация, а кредитная карточка для любой покупки. Нетерпеливые мужчины не в силах дослушать женщину до конца и торопятся с выводами, что она безобидная идиотка. А между тем, смиренно внимая, как собирается дама разделать к обеду говядину, можно дождаться откровения – как эта пани будет расчленять ваш труп. Я не запугиваю, а просто рассуждаю. Что женщина на исповеди придерживается повествовательной манеры – начинает с далекого детства и не всегда доходит до грехов. Просто – не успевает…
Но Янка с Ирэной, пересказывая, и с конца, и с начала, ни разу не упомянули, что они утопили в ванной Густава Шкрету и разрисовали его химическим карандашом. Поэтому мне оставалось только верить дамам, что они к этому делу непричастны. А также исследовать природу загадочной надписи – «Гай Петроний Арбитр» – как единственной и малопонятной улики…
Допустим, предполагал я, что некие злоумышленники задумали извести Густава Шкрету таким замысловатым способом. Для этого им понадобился – сам Густав Шкрета, ванна, бритва и химический карандаш. И, чтобы собрать такие разнородные вещи в одной квартире, – им нужен от этой квартиры ключ. Или Янка. Которая разбрасывает запасные ключи где ни попадя, а потом верещит, что они пропали. Тогда злоумышленники должны познакомиться с Янкой, хотя бы затем, чтобы знать, где у нее ванна. А это не самое привлекательное место у девушки, если ты не маньяк. Следовательно, убийца Густава Шкреты – водопроводчик!.. Либо я – идиот, и надо предполагать снова…
Допустим, снова предполагал я, что Густав Шкрета решил извести самого себя таким замысловатым способом. Для этого ему понадобились – ванна, бритва, химический карандаш и минимум – желание помыться. Мне остается уточнить – как часто у Густава Шкреты возникало такое желание, и в принципе – все ясно. Злодей-водопроводчик отключает у Густава Шкреты горячую воду, и он просто вынужден идти к Янке. Где от ярости на коммунальные структуры вскрывает себе вены. Потому что у Янки горячей воды тоже нет… То есть как ни крути, а у писателя действительно мозги растут криво. Поскольку только ему приходят в голову такие разноплановые сюжеты…
Вопрос:Что такое для вас подлинная философия?
Ответ.Все познается – в развитии… Из посеянного предложения вырастает роман, если за ним хорошо ухаживать – культивировать и обильно поливать водой. У некоторых писателей прет из земли «баобаб», но не в смысле, что «роман о женщинах», а в перспективе… Я же выращиваю мелко-колючие кактусы и лишь изредка – литературный бонсай, в стиле «бундзин». Целый миниатюрный сад на подносе, когда человек нависает над ним в образе Саваофа, – смотрит и улыбается. Можно скоротать вечность, разглядывая бонсай… И нужно относиться к моим медитациям над «карликовыми деревьями» – с юмором. Ведь, наблюдая за психиатром и его пациентом, не всегда с уверенностью можно сказать, кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет…
– Мы можем тебе чем-нибудь помешать?! – попеременно барабанили в дверь Янка и Ирэна.
– Обойдусь, – отзывался я.
– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие, как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!
– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…
автобиография
– Сорок лет – ума нет, – констатировал писатель и посмотрел в окно.
– А как будет сорок пять – пообедаем опять, – добавил он.
Йиржи Геллер
«Я думаю, что он специально нарушил хронологию событий. Дабы посеять сомнения в подлинности этой истории…»
Вендулка
В начале я родился. И в шесть лет уже бойко зыркал из полуподвала, где размещалось книгохранилище города Биш. «Мама, мама – где ты греешь жопу? В каких заморских, с позволения сказать, странах?» Я не был сиротой, просто – с удовольствием жил у бабушки. То есть успешно скрывался от идиотизма, который стремились привить мне путем воспитания. «Что могут дать родители, исключая подзатыльник? – раздумывал я и не находил ничего интересного. Ни сердца, ни ума, ни фантазий…
Книгохранилище в Бише имело жуткую репутацию. Во-первых, все были уверены, что там обитает привидение и – разгуливает со свечкой, в длинной ночной рубахе. Поэтому, завидя здание городской библиотеки, где находилось книгохранилище, все стремительно переходили на другую сторону улицы, что, безусловно, сказывалось на посещаемости этого «проклятого» места. «Прекрати бродить по ночам, – сетовала бабушка на мой образ жизни, – всех постоянных читателей распугал…» – «А как же – Мошка?» – припоминал я. «Он сумасшедший, – возражала бабушка, – а посему погоды не делает!» Иоганн Мошка имел читательский билет под номером два, был действительным городским сумасшедшим и служил звонарем в костеле. Он интересовался только специфическими книгами «про девочек». Например, «Марыся и три медведя», «Белыся и семь гномов», «Алыся в Зазеркалье» и так далее… Читательским билетом номер один – обладал я. Чем вызывал восхищение у Иоганна Мошки, который думал, что по церковной иерархии я важнее архиепископа…
Во-вторых, жители города Биш верили в «черную вдову», которую заживо замуровали в нашем книгохранилище. Словно ведьму. И, как гласила народная молва, «черная вдова» время от времени испускала леденящие душу звуки и взывала к бывшему мужу – «Йиииржиии! Йиииржиии!». Отчего молодухи в радиусе двух кварталов вскакивали по ночам и с подозрением разглядывали своих благоверных. «Пойди накорми поросенка, – говорила тогда моя бабушка, – слышишь, как развизжался, ..» Этот свиной бифштекс провалился у нас в погреб, и не было никаких сил поднять его обратно. Как и зарезать…
В-третьих, о чем перешептывались в городе, нашу библиотеку посещал Антихрист. Во всяком случае, из музыкальной школы видели, как однажды ночью во время дождя Антихрист залетел в помещение книгохранилища прямо на огненной колеснице, а буквально через пять минут – выскочил обратно, словно ошпаренный, к ушел под землю возле дровяного сарая. «Во как!» – отмечали жители скорость, с которой Антихрист покинул городское книгохранилище. «Читательский билет номер три», – вывел я очередность для всех проживающих в городе Бит. Потому что на самом деле – это была шаровая молния, которая едва нас не подпалила. И мы с бабушкой сильно рисковали, ведь никакая пожарная команда не отважилась бы войти в книгохранилище в темное время суток. Разве что – под наркозом…
В шесть с половиной лет я вынужден был отправиться в школу и долгое время придуривался – читая вслух по складам. Дабы никто не догадался, что библиотечное привидение давно изучило Ги де Мопассана, «лишенного иллюзорности при описании чувств…» Ха! Пользуясь положением, в шесть лет я видел из полуподвала больше женских трусов, чем Ги де Мопассан за всю свою жизнь, что. собственно, никак не сказалось на моей иллюзорности, а только выработалась манера задирать на дамах юбки при ближайшем знакомстве…
Но некоторые юбки были длиннее, чем память о них. И на первом свидании меня не покидало чувство, что с этой женщиной мы уже это делали. «А скажи-ка, Мошка, чем Марыся отличается от Белыси?» – «Если не вдаваться в подробности, – важничал Мошка, перелистывая свои книги, – то надо обобщать…» – «Давай!» – разрешал я. «Марыси ходят гуськом, – обобщал Мошка, – на довольно далекие расстояния, подтверждая тем самым американскую мудрость, что у семи гномов – Белыся без глазу». – «Ну ты и начитался!» – удивлялся я. «Так точно! – Мошка по-военному отдавал честь и раскрывал страшную церковную тайну: – А вот у нас пастор – член коммунистической партии!..»
И в какой-то момент меня стали одолевать разногласия между органами и чувствами. Иначе говоря, необъективное восприятие реальности. То есть при осязании – мною нередко овладевал страх, а при обонянии нашего поросенка – странная печаль. Все относительно книгохранилища мне виделось потусторонним, и, выходя на улицу, я боялся навсегда потерять гравитацию. Тем более что мои опасения подтверждались картинами Марка Шагала – про то, как евреи летают над странной местностью и не могут определиться. А город Бпш – тоже не земля обетованная. Никоим образом…
Такое неестественное ощущение отчего дома – меня абсолютно не радовало. Когда висишь над ним вверх тормашками сорок неполных лет и все время рискуешь расквасить себе морду о свою же малую родину. Поэтому я загружался камнями для большего тяготения к отчизне и опускался на землю, вроде как остальные люди. Работал, служил, защищал, поглаживал, то есть – ничего плохого я своей малой родине не делал. Но между революциями – не любил… Как, вероятно, не обожает тягловая лошадь – телегу с дерьмом, нагруженную по чьей-то прихоти. Можете назвать это космополитизмом, а у меня язык не поворачивается…
В четырнадцать лет я решил озвучить свое чувство ритма, чтобы не петь хором. Ведь, находясь в подобном обществе, ты не можешь стоять с отсутствующим видом, без соответствующей справки, как у Иоганна Мошки. И либо должен голосить вместе со всеми, либо – аккомпанировать. Иначе к тебе появляется масса вопросов от компетентных организаций…
– Вы знаете, почему помидор красный?!
– Он как нельзя лучше олицетворяет чувство долга!
– Кто?! Помидор?!
– Нет! Чувство долга – олицетворяет цвет помидора! Потому что он частичка красного знамени!
– Кто?! Помидор?!
– Тыква…
– Ответ неправильный! А что вы думаете о зеленом цвете?
– Путь свободен – можно ехать!
– Размечтались…
И компетентные организации не выпускали меня за пределы города Биш, с такими неадекватными чувствами. Поэтому приходилось их развивать на соответствие обществу. То есть учиться, учиться и аккомпанировать, как завещал мне Большой брат, который заходил в шестьдесят восьмом году и изрядно нагадил на моей малой родине. Наверное, у него были проблемы с желудком. Впрочем, у кого их не было…
Чувству ритма я отдавался, играя на ударной установке. Петь на родном языке не решался, дабы не ляпнуть про священный помидор чего-нибудь лишнего. А престарелый капельмейстер изображал в нашем ансамбле недостающие духовые инструменты. «Кам ту-гезааа!!!» – орали мы, что в микрофон, что без микрофона, и капельмейстер в определенный момент делал «ффшшших!» – на аккордеоне, мастерски раздувая меха. «Там, та, та, тааам! Ффшшших! Там, та, та, тааам! Ффшшших!»
Подобными глупостями я занимался лет десять, изредка предполагая, что напишу об этом роман и назову его «Камтугеза». Но время шло, и в двадцать пять – я сократил свои амбиции до повести, а в тридцать – уже чувствовал себя на рассказ с подагрой. Поскольку чем дольше живешь, тем меньше желаний. И в конце концов мечтаешь о стакане воды, который тебе подадут перед смертью. Во всяком случае – так говорят… Чувство со временем выглядит, как старое полупальто, побитое молью. Которое жалко выбросить и – вышло из моды. Изредка ты достаешь его из кладовки, кряхтя напяливаешь на себя и красуешься на потеху молоденьким девушкам, пуская от умиления сопли. Ты говоришь: «Мадам, – шаркая ножкой, – мадам, позвольте вас пригласить на романтический танец», – а на тебя хихикают, потому что, честно сказать, ты давненько не редактировал себя перед зеркалом. Да еще и вырядился, как старое чучело, в непонятное чувство…
Когда в двадцать восемь лет я устроился на работу в качестве администратора танцевального зала – ходил ко мне на дискотеки такой плясун. Исполнять балетные номера для умирающего лебедя с песочным отверстием. Его не устраивали тихие ретроспективные вечера «Для тех, кому за тридцать». И он потрясал своими чувствами, как старый экскаватор, размахивая ковшом больше для устрашения, чем со смыслом. Поскольку уходил с дискотеки вдвоем с одышкой и никогда – с молоденькой танцовщицей. А ей вначале надо показать сто пятьдесят баксов, а потом уж и прыгать, и проявлять эмоции. Но скорее всего у этого плясуна не было иностранных денег, а только чувства, что для мужчины в его возрасте просто смешно, когда он рассчитывает тряхнуть «ковшом». Вот мне в двадцать восемь – еще отдавались почти что за просто так. За право пройти на дискотеку по контрамарке. И не хлопотно, и с перспективой – на абонемент…
В первый, третий и пятый раз – я выписывал этот абонемент на сходное имя. Такое же развлечение было у Македонского с Александриями… Но то ж города, а это ж – дамы. Поэтому я разделял всех своих бывших жен на четненьких и нечетненьких, ради удобства, и присваивал им порядковые номера. Получался – каталог кораблей из «Илиады» Гомера…
«Прима» – считала, что сон – лекарство от всех невзгод. Первую половину дня она мирно дрыхла, вторую – рассказывала, что видела во сне. В конце концов эти половинки у нее перемешались, и Прима стала воспринимать меня как фантом. Думала, что семейная жизнь – это грезы, а наяву я – причудливая сволочь… Когда мы расстались – она спала…
«Секунда» – выкуривала пачку «Житан» минут за сорок и выпивала бутылку вина – еще быстрее. После чего ей был необходим спарринг-партнер для тренировочного боя. Я выстоял против нее целых восемь «раундов», покуда в суде нам не сказали – «брек» и развели по разным углам жизни. Предполагаю, она до сих пор жалеет, что не завершила нашу встречу нокаутом…
«Терция» – обучала меня английскому языку, а я, как полагается, прогуливал уроки. Не приходил домой ночевать, выдумывая объективные причины. Что съемки видеоклипов надо обязательно проводить ночью, поскольку в это время – аренда студии на пятьдесят процентов дешевле… Был отчислен за неуспеваемость…
«Кварта» – все время думала о перспективах. Как станет вдовой, как меня похоронит, и в каких это будет тапочках. Мысли о будущем не давали ей покоя, поскольку по моему некрологу – Кварте оставалось все имущество. И когда в сороковой раз она переспросила – какого размера обувь я ношу, мне ничего другого не оставалось, как сделать ноги. Да и Бог с ним, с имуществом…
«Квинтилия» – заботилась о моем здоровье. Не разрешала: пить пива больше одною литра в день; общаться с посторонними дамами по телефону; курить без перерыва; есть острое, соленое, перченое и копченое; общаться с посторонними дамами без телефона; распоряжаться самим собой по собственному усмотрению… Вот я и подумал – а для чего мне такая оставшаяся жизнь?!
В десять лет Иоганн Мошка решил заменить мне дядю, которого никогда не было. Смастерил по такому случаю черный цилиндр и заявил, что приехал из Франции. «Ты знаешь, – вкрадчиво сообщил он при встрече, – что я скончался в прошлом году и оставил тебе большое наследство?» Разумеется, я и понятия об этом не имел. «Ггрррьяяяя, ррррьяяяя-ррррьяяяя-ррррьяяяя!..» – стал таинственно напевать Мошка и продолжал «рррьякать», покуда я не отдал ему читательский билет за номером один. Правда, б обмен на черный цилиндр и завещание. Другого способа избавиться в тот день от новоявленного «дядюшки» не существовало… А похоронили Мошку осенью, и я присутствовал на церемонии в его цилиндре. «Завещаю вам – всё!» – такова была последняя воля Иоганна Мошки…
В городе Биш проживали два признанных писателя. Почти ежедневно они собирались в одном месте, чтобы культурно провести время. Только у них ничего не получалось – обязательно напьются и морду друг другу набьют. Остальные писатели в городе Биш считались непризнанными, поэтому им приходилось тихо наблюдать за «монстрами» и обсуждать свои наблюдения. Подобный кошмар назывался – «Литературным объединением». «Все поэты – онанисты!» – декларировал первый признанный. «Все прозаики – извращенцы!» – пропагандировал второй. И можно было не разделять какую-то позицию, но никто не отваживался возражать обоим…
Признанные от непризнанных отличались только публикациями – одним удалось донести свой бред до читателя, а другим – нет. Отчего так исторически произошло – никто понятия не имел, но признанные учили непризнанных литературному мастерству и качеству. Когда им подсовывали листочки с каракулями, признанные охотно объясняли, почему сочинения эти – дерьмо. Правда, иной раз они ошибались и принимали цитаты из собственных публикаций за произведения других авторов. Но приговор оставался прежним – «тоже – дерьмо…» В двадцать пять лет мне надоело оставаться читателем, и я примкнул к молодым непризнанным…
В группе нас было семь человек и девушка, которая сочиняла рассказы про кораблики с разноцветными парусами. От этого она в скором времени сильно забеременела и перестала общаться с литераторами. Принципиально. Еще на сверхзвуковой скорости сошел с ума боевой летчик. Он отказывался есть мясо, куру, колбасу и фиксировал на бумаге только поток своего сознания. Больше ему ходить в туалет было нечем… Можно вспомнить и Александра по прозвищу Пестик, у которого в пяти рассказах – триста пятьдесят раз упоминался «черный пистолет…» А также нелишне упомянуть безнадежного романиста, который умудрился написать порнографическую повесть для детей дошкольного возраста «Про зайчиху Пусси». В связи с чем никого из нашей группы не принимали в стационар. А только поясняли, что для больных со сходными заболеваниями – мест нет. Ибо Литература – зараза неизлечимая…
Когда мне стукнуло тридцать, мимо города Биш стали прокладывать автомагистраль и потревожили отчие могилы, то есть – окончательно разворошили. Тогда я пошел на бывшее кладбище, разыскал череп Мошки и притащил его домой, чтобы гладить и приговаривать – «Мой бедный Иоганн!» Это подвигло меня на театральный пост, в том смысле, что – «шоу мает гоу он» до полного похудания. Театральная труппа тоже делилась на основной состав и вспомогательный. Что было весьма удобно, когда главный актер погибал для зрителя. Ему тотчас же находилась замена из вспомогательного состава, если «клон» был в более трезвом виде. Я поступил на сцену во время поголовной эпидемии и незамедлительно получил роль «второго фашиста в третьей страже». Без слов. Мы появлялись на пару с «первым фашистом» и уводили главного героя на расстрел, если он мог передвигаться самостоятельно. Если нет – бросали главного героя на пулеметную амбразуру и кланялись. Поскольку на этом шоу заканчивалось. Что вскоре нам надоело, и мы зашвырнули главного героя в оркестровую яму. Ради импровизации. В связи с чем в труппе произошло резкое сокращение штата, и всех «фашистов» уволили…
А еще в восемь лет – мы бегали с Мошкой по проволоке, изображая цирковых клоунов. Для этого бабушка сшила мне специальную шапочку, чтобы я больше походил на полудурка. При встрече со всеми мы дико хохотали, подпрыгивали и падали на спину, но малоподготовленные люди не слишком-то разбирались в цирковом искусстве. Особенно в вечернее время… Поэтому люди окрестили нас «попрыгунчиками» и перестали встречаться. «Надо поменять амплуа», – догадался Мошка после трех инфарктов, случившихся на пашей улице. И мы «переклинились» на гильдию жонглеров и эквилибристов. Покуда не выбили все стекла на первых этажах. Тогда возмущенные граждане ворвались в помещение книгохранилища, нашли под моей кроватью потрепанный чемоданчик с журналами «Цирк» и сожгли их на площади… Как бишь назывался этот город?..