Страница:
Наконец, он смог выпрямиться на трясущихся ногах, и, помогая второй рукой, снял с кисти петли ремня. Даже в темноте опухшая без притока крови кисть казалась огромной и почерневшей. Худо дело, как бы «антонов огонь» не словить! Леха не знал, что провисел под вагоном какие-то пять минут. Для него прошла целая вечность.
Он попытался пошевелить пальцами. Откликнулся, да и то робко, еле-еле, только безымянный. Леха принялся растирать пострадавшую конечность. Помогало слабо. Но все же в пальцах затеплилась жизнь. Сначала чуть-чуть стало покалывать подушечки, потом уколы стали разрастаться и слились в яростный огонь, от которого Никифоров чуть не заорал. Но боль – это жизнь.
А вот трясти начинало все сильнее и сильнее. В опустевшей голове вяло шевелились разрозненные мысли. Он замерзал. Летом! Но не стихающий холодный ветер выстудил его до дна. И организм работал на инстинктах, которые говорили, что надо спасаться.
Леха полез наверх. Сначала зацепился за скобу здоровой левой рукой. Потом во вторую скобу просунул всю кисть правой, потому что пальцы еще не слушались. Он скреб ступнями по металлической стене, извивался червем, но настырно полз вверх.
Он был так измучен и опустошен, что даже не помнил, зачем и почему он полез под вагон, что он там оказался не по недоразумению, а ПРЯТАЛСЯ!
Мысль о «загонщике» не то чтобы вовсе испарилась из его мозга, но она теплилась где-то на самых задворках сознания, по соседству с имеющимися, но не востребованными знаниями о том, что в мире есть три закона Ньютона, арабо-израильский конфликт и проблема фертильности современных женщин.
Все мировосприятие сузилось до одного конкретного действия, от которого зависела жизнь. ВЫБРАТЬСЯ НА КРЫШУ ВАГОНА.
Железо вагонной обшивки уже не холодило остывшее тело. Он ободрал грудь и ребра о неплотный стык железа, но не почувствовал этого. Ноздрей коснулся нестерпимо знакомый запах. ТЕПЛЫЙ запах. Это из трубы потянуло угольным дымом. Еще несколько усилий – и он выбрался на крышу.
И тут ему с жестокой ясностью стало понятно – это только начало испытаний. До того момента, когда станет тепло и можно будет расслабиться и отдохнуть, еще очень долго.
Вагон метался под ногами, как взбесившийся, пытаясь сбросить его со своей спины. Леха сцепил трясущиеся уже крупной неостановимой дрожью зубы, поднялся и, пригибаясь, двинулся в сторону хвоста поезда. Он не мог сейчас ответить логично даже себе – зачем он идет именно туда.
Но инстинкт двигал его в верном направлении.
– Мы не собираемся вас останавливать, – заверил террориста Трофимов.
– Ты меня не понял, генерал, – усмехнулся голос из-под потолка. – Это не просто мое условие. Поезд действительно нельзя останавливать. Бомба… ты помнишь про бомбу? Так вот – бомба «завязана» на GPS-приемник, настроенный так, чтобы фиксировать скорость. Ты ведь знаешь, как он работает? Его нельзя обмануть. Он берет информацию со спутников. Как только поезд замедлится больше, чем мы выставим на приемнике – бомба взорвется. Ты понял меня, генерал?
– Я понимаю тебя, Руслан, – бесстрастно отозвался Трофимов, хотя в груди его все заледенело.
– Грамотный пошел террорист, – негромко прокомментировал майор Жердев.
– А вы думали, что воюете с папуасами? – тут же со смешком отозвался Руслан.
Геннадий Михайлович с такой яростью зыркнул на неосторожного технаря, что тот побледнел, и на цыпочках отошел подальше, зажимая рот рукой.
– Короче, вы сейчас расчищаете нам путь. Чтоб ни одна собака не стояла у нас на дороге! Попробуете штурмовать – пеняйте на себя. У меня зенитчики на крышах. И возле бомбы сидит шахид. Ему даже не нужно нажимать кнопку. Он ее уже нажал. Теперь ему достаточно ее отпустить. И бомба взорвется. Понял?
– Да.
Руслан наслаждался своим бенефисом. Он чувствовал настоящий восторг, как артист на сцене.
– Расчищайте станции и разъезды. Мы идем без остановок. И примите мой жест доброй воли – после каждой станции, которую мы пройдем без помех, я буду отцеплять от состава один вагон с людьми.
– Это хорошее решение, – одобрил Трофимов и, отключив свой микрофон, распорядился, – Начальника железной дороги сюда. Быстро! Хоть в нижнем белье его везите. Я включаю его в состав оперативного штаба. Всю известную информацию дайте ему по дороге, чтобы он уже начал думать и решать до приезда. Через 15 минут он должен быть здесь!
Белов с «низкого старта» сорвался отдавать команды. В дверях он столкнулся с двумя генералами – командующим военным округом и начальником УВД, которые так же входили в оперативный штаб и по сигналу прибыли на место. Оставалось дождаться начальника главного территориального управления МЧС, главного областного связиста из ФСО и заместителя губернатора. Тогда оперативный штаб был бы в полном списочном составе.
Милицейский генерал выглядел осунувшимся и помятым, а бравый вояка, боевой генерал, прошедший не одну войну, судя по внешнему виду, был готов хоть на парад, хоть в баню, хоть в атаку. Трофимов жестом пригласил их занять свои места, а сам вернулся к переговорам.
– Запомните, – вещал из динамиков главарь террористов. – Аппаратура настроена так, что бомба рванет, если скорость поезда окажется меньше, чем шестьдесят километров в час. Так что делайте выводы. До ближайшей станции еще час, так что у вас есть время навести там порядок.
– Хорошо, я… – начал было Трофимов, но в динамике послышались какие-то неразборчивые звуки, и Руслан недовольно произнес:
– Погоди, генерал, я перезвоню через несколько минут. Тут мне кое-что сказать хотят…
Витя Соколов с нарастающим ужасом, как и все пассажиры, слушал переговоры главного террориста с властями. То, что в их поезде находится готовая к взрыву атомная бомба, его как-то совершенно не тронуло. Все эти бомбы были для него понятием отвлеченным. О них говорят по телевизору, пишут в газетах, но они так далеко от обычного человека, что не воспринимаются как что-то реально опасное. Эдакое абстрактное вселенское зло, вроде летящего к Земле астероида или богини смерти Кали.
Направленные в их сторону автоматные стволы, злая усмешка Дикаева, сочащаяся из раны старлея Бори кровь, поскуливание впавшей в прострацию женщины – вот это было действительно страшно. Потому что близко и до дрожи реально.
Но по мере разговора весь ужас безнадежности положения начал доходить до него. Пока в совершенно конкретных понятиях – террористы ставят невыполнимые условия, и заложники, скорее всего, погибнут. Погибнут страшно, испепеленные в атомном огне. Одно утешение – наверное, это будет не так болезненно, как умирать в грязном окопе с пулей в животе или с оторванной миной ногой.
Но когда Дикаев начал диктовать условия следования состава, Витя не выдержал! Решиться было страшно. В первое мгновение голос отказал, и он лишь сипло выдавил:
– Подождите! Нельзя это!
Дикаев посмотрел на него исподлобья, а один из боевиков уже рванулся, занося кулак. Но от Вити теперь зависела жизнь всех – и заложников, и самих боевиков, будь они трижды неладны. Он вскочил на ноги и успел крикнуть неестественным фальцетом:
– Нельзя делать то, что вы говорите! Это невозможно! Мы все погибнем!
Дикаев по волчьи оскалил зубы, и, жестом остановив своего бойца, отключил телефон.
– Ну, что ты хочешь сказать, щенок? Береги тебя бог, если это не слишком серьезно!
– Это серьезно! – заторопился Витя. – Нельзя ставить ограничение на шестьдесят километров в час! Это невозможно!
– Почему? – прищурился Руслан. – Это небольшая скорость.
– На перегоне – может быть, – поднял руку Соколов. – Да и то не везде. Сейчас мы на равнине, но и тут есть места, где из-за рек, дорог и других препятствий есть большая кривизна пути. И тут надо снижать скорость. А потом будет Урал. Там на подъемах скорость вообще низкая. А станции?!
– А что станции? Это не наша проблема! Освободят пути, никуда не денутся.
– Пути освободят, а толку? – Витя осмелел. – Стрелки-то куда денутся? По станциям скорость не выше двадцати километров в час!
– Двадцать километров? Да ты сдурел! – засмеялся Руслан. – Хорошо, убедил, черт языкастый. Снижаю требования до сорока километров в час.
– Но мы же слетим с какой-нибудь старой стрелки! – в отчаянии закричал Соколов. – Вам что нужно? До Москвы добраться или взорваться на хрен к чертям собачьим?
Руслан посмотрел ему в глаза немигающим взглядом, и Витя с ужасом заметил, что его холодные серые глаза лучатся смехом. Безумец!
– А мне все равно, – подмигнул Руслан. – Заодно проверим, как вы дороги строите.
– Ну, хотя бы тридцать! – взмолился «полупроводник».
– Ты что, торговаться со мной будешь? – удивился Дикаев. – Я решений не меняю. Сорок километров в час. И гордись тем, что я тебя послушал.
Он подозвал одного из бойцов, и шепнул ему на ухо:
– Скажи Мурату, пусть ставит на тридцать километров.
Боевик кивнул, и побежал исполнять приказание с облегчением. Что бы там ни говорили, а умирать просто так, из-за нелепой случайности, никому не хочется.
– Ты все сказал? – снова обернулся он к Соколову. – Еще какие-то претензии, просьбы, пожелания?
Витя насупился.
– Много чего еще. Мне кажется, в вашей команде нет человека, который разбирается в железной дороге. Вы слишком многое не учитываете.
– Например? – заинтересовался Руслан, крутя в руке телефон.
«Полупроводник» пожал плечами.
– Ну, например… вы действительно собрались доехать до Москвы на этом локомотиве? А топить его дровами будете?
Руслан внимательно осмотрел неожиданного советчика с ног до головы. Прищурился, принимая решение.
– Отведите его ко мне в вагон, – наконец распорядился он. – И глаз не спускайте.
Витя шел по проходу с низко опущенной головой, и спину его прожигали взгляды заложников, наполненные презрением и ненавистью.
12.
Он попытался пошевелить пальцами. Откликнулся, да и то робко, еле-еле, только безымянный. Леха принялся растирать пострадавшую конечность. Помогало слабо. Но все же в пальцах затеплилась жизнь. Сначала чуть-чуть стало покалывать подушечки, потом уколы стали разрастаться и слились в яростный огонь, от которого Никифоров чуть не заорал. Но боль – это жизнь.
А вот трясти начинало все сильнее и сильнее. В опустевшей голове вяло шевелились разрозненные мысли. Он замерзал. Летом! Но не стихающий холодный ветер выстудил его до дна. И организм работал на инстинктах, которые говорили, что надо спасаться.
Леха полез наверх. Сначала зацепился за скобу здоровой левой рукой. Потом во вторую скобу просунул всю кисть правой, потому что пальцы еще не слушались. Он скреб ступнями по металлической стене, извивался червем, но настырно полз вверх.
Он был так измучен и опустошен, что даже не помнил, зачем и почему он полез под вагон, что он там оказался не по недоразумению, а ПРЯТАЛСЯ!
Мысль о «загонщике» не то чтобы вовсе испарилась из его мозга, но она теплилась где-то на самых задворках сознания, по соседству с имеющимися, но не востребованными знаниями о том, что в мире есть три закона Ньютона, арабо-израильский конфликт и проблема фертильности современных женщин.
Все мировосприятие сузилось до одного конкретного действия, от которого зависела жизнь. ВЫБРАТЬСЯ НА КРЫШУ ВАГОНА.
Железо вагонной обшивки уже не холодило остывшее тело. Он ободрал грудь и ребра о неплотный стык железа, но не почувствовал этого. Ноздрей коснулся нестерпимо знакомый запах. ТЕПЛЫЙ запах. Это из трубы потянуло угольным дымом. Еще несколько усилий – и он выбрался на крышу.
И тут ему с жестокой ясностью стало понятно – это только начало испытаний. До того момента, когда станет тепло и можно будет расслабиться и отдохнуть, еще очень долго.
Вагон метался под ногами, как взбесившийся, пытаясь сбросить его со своей спины. Леха сцепил трясущиеся уже крупной неостановимой дрожью зубы, поднялся и, пригибаясь, двинулся в сторону хвоста поезда. Он не мог сейчас ответить логично даже себе – зачем он идет именно туда.
Но инстинкт двигал его в верном направлении.
– Мы не собираемся вас останавливать, – заверил террориста Трофимов.
– Ты меня не понял, генерал, – усмехнулся голос из-под потолка. – Это не просто мое условие. Поезд действительно нельзя останавливать. Бомба… ты помнишь про бомбу? Так вот – бомба «завязана» на GPS-приемник, настроенный так, чтобы фиксировать скорость. Ты ведь знаешь, как он работает? Его нельзя обмануть. Он берет информацию со спутников. Как только поезд замедлится больше, чем мы выставим на приемнике – бомба взорвется. Ты понял меня, генерал?
– Я понимаю тебя, Руслан, – бесстрастно отозвался Трофимов, хотя в груди его все заледенело.
– Грамотный пошел террорист, – негромко прокомментировал майор Жердев.
– А вы думали, что воюете с папуасами? – тут же со смешком отозвался Руслан.
Геннадий Михайлович с такой яростью зыркнул на неосторожного технаря, что тот побледнел, и на цыпочках отошел подальше, зажимая рот рукой.
– Короче, вы сейчас расчищаете нам путь. Чтоб ни одна собака не стояла у нас на дороге! Попробуете штурмовать – пеняйте на себя. У меня зенитчики на крышах. И возле бомбы сидит шахид. Ему даже не нужно нажимать кнопку. Он ее уже нажал. Теперь ему достаточно ее отпустить. И бомба взорвется. Понял?
– Да.
Руслан наслаждался своим бенефисом. Он чувствовал настоящий восторг, как артист на сцене.
– Расчищайте станции и разъезды. Мы идем без остановок. И примите мой жест доброй воли – после каждой станции, которую мы пройдем без помех, я буду отцеплять от состава один вагон с людьми.
– Это хорошее решение, – одобрил Трофимов и, отключив свой микрофон, распорядился, – Начальника железной дороги сюда. Быстро! Хоть в нижнем белье его везите. Я включаю его в состав оперативного штаба. Всю известную информацию дайте ему по дороге, чтобы он уже начал думать и решать до приезда. Через 15 минут он должен быть здесь!
Белов с «низкого старта» сорвался отдавать команды. В дверях он столкнулся с двумя генералами – командующим военным округом и начальником УВД, которые так же входили в оперативный штаб и по сигналу прибыли на место. Оставалось дождаться начальника главного территориального управления МЧС, главного областного связиста из ФСО и заместителя губернатора. Тогда оперативный штаб был бы в полном списочном составе.
Милицейский генерал выглядел осунувшимся и помятым, а бравый вояка, боевой генерал, прошедший не одну войну, судя по внешнему виду, был готов хоть на парад, хоть в баню, хоть в атаку. Трофимов жестом пригласил их занять свои места, а сам вернулся к переговорам.
– Запомните, – вещал из динамиков главарь террористов. – Аппаратура настроена так, что бомба рванет, если скорость поезда окажется меньше, чем шестьдесят километров в час. Так что делайте выводы. До ближайшей станции еще час, так что у вас есть время навести там порядок.
– Хорошо, я… – начал было Трофимов, но в динамике послышались какие-то неразборчивые звуки, и Руслан недовольно произнес:
– Погоди, генерал, я перезвоню через несколько минут. Тут мне кое-что сказать хотят…
Витя Соколов с нарастающим ужасом, как и все пассажиры, слушал переговоры главного террориста с властями. То, что в их поезде находится готовая к взрыву атомная бомба, его как-то совершенно не тронуло. Все эти бомбы были для него понятием отвлеченным. О них говорят по телевизору, пишут в газетах, но они так далеко от обычного человека, что не воспринимаются как что-то реально опасное. Эдакое абстрактное вселенское зло, вроде летящего к Земле астероида или богини смерти Кали.
Направленные в их сторону автоматные стволы, злая усмешка Дикаева, сочащаяся из раны старлея Бори кровь, поскуливание впавшей в прострацию женщины – вот это было действительно страшно. Потому что близко и до дрожи реально.
Но по мере разговора весь ужас безнадежности положения начал доходить до него. Пока в совершенно конкретных понятиях – террористы ставят невыполнимые условия, и заложники, скорее всего, погибнут. Погибнут страшно, испепеленные в атомном огне. Одно утешение – наверное, это будет не так болезненно, как умирать в грязном окопе с пулей в животе или с оторванной миной ногой.
Но когда Дикаев начал диктовать условия следования состава, Витя не выдержал! Решиться было страшно. В первое мгновение голос отказал, и он лишь сипло выдавил:
– Подождите! Нельзя это!
Дикаев посмотрел на него исподлобья, а один из боевиков уже рванулся, занося кулак. Но от Вити теперь зависела жизнь всех – и заложников, и самих боевиков, будь они трижды неладны. Он вскочил на ноги и успел крикнуть неестественным фальцетом:
– Нельзя делать то, что вы говорите! Это невозможно! Мы все погибнем!
Дикаев по волчьи оскалил зубы, и, жестом остановив своего бойца, отключил телефон.
– Ну, что ты хочешь сказать, щенок? Береги тебя бог, если это не слишком серьезно!
– Это серьезно! – заторопился Витя. – Нельзя ставить ограничение на шестьдесят километров в час! Это невозможно!
– Почему? – прищурился Руслан. – Это небольшая скорость.
– На перегоне – может быть, – поднял руку Соколов. – Да и то не везде. Сейчас мы на равнине, но и тут есть места, где из-за рек, дорог и других препятствий есть большая кривизна пути. И тут надо снижать скорость. А потом будет Урал. Там на подъемах скорость вообще низкая. А станции?!
– А что станции? Это не наша проблема! Освободят пути, никуда не денутся.
– Пути освободят, а толку? – Витя осмелел. – Стрелки-то куда денутся? По станциям скорость не выше двадцати километров в час!
– Двадцать километров? Да ты сдурел! – засмеялся Руслан. – Хорошо, убедил, черт языкастый. Снижаю требования до сорока километров в час.
– Но мы же слетим с какой-нибудь старой стрелки! – в отчаянии закричал Соколов. – Вам что нужно? До Москвы добраться или взорваться на хрен к чертям собачьим?
Руслан посмотрел ему в глаза немигающим взглядом, и Витя с ужасом заметил, что его холодные серые глаза лучатся смехом. Безумец!
– А мне все равно, – подмигнул Руслан. – Заодно проверим, как вы дороги строите.
– Ну, хотя бы тридцать! – взмолился «полупроводник».
– Ты что, торговаться со мной будешь? – удивился Дикаев. – Я решений не меняю. Сорок километров в час. И гордись тем, что я тебя послушал.
Он подозвал одного из бойцов, и шепнул ему на ухо:
– Скажи Мурату, пусть ставит на тридцать километров.
Боевик кивнул, и побежал исполнять приказание с облегчением. Что бы там ни говорили, а умирать просто так, из-за нелепой случайности, никому не хочется.
– Ты все сказал? – снова обернулся он к Соколову. – Еще какие-то претензии, просьбы, пожелания?
Витя насупился.
– Много чего еще. Мне кажется, в вашей команде нет человека, который разбирается в железной дороге. Вы слишком многое не учитываете.
– Например? – заинтересовался Руслан, крутя в руке телефон.
«Полупроводник» пожал плечами.
– Ну, например… вы действительно собрались доехать до Москвы на этом локомотиве? А топить его дровами будете?
Руслан внимательно осмотрел неожиданного советчика с ног до головы. Прищурился, принимая решение.
– Отведите его ко мне в вагон, – наконец распорядился он. – И глаз не спускайте.
Витя шел по проходу с низко опущенной головой, и спину его прожигали взгляды заложников, наполненные презрением и ненавистью.
12.
В кабине пожилого тепловоза 2ТЭ-116 мог находиться только привычный человек. Кондиционеров в этих «старичках» не предусматривалось, и даже холодный воздух из открытых боковых окон и вентиляционного лючка помогал слабо. А за тонкой железной перегородкой бешеным слоном ревел и метался огромный дизель.
От его грохота, одуряющей жары, запахов машинного отделения, от непрестанной крупной вибрации двигателя голова быстро начинала болеть. А к концу перегона, который составлял как минимум пятьсот километров, а чаще больше, машинист и его помощник выматывались сильнее любого грузчика, и их мозги просто отказывались работать.
Вдобавок ко всему, рессоры локомотива – это совсем не то, что рессоры пассажирского вагона. Колосс весом сто тридцать восемь тон скакал, как мотоцикл. Его мотыляло из стороны в сторону и иногда казалось, что на рельсах есть ухабы, как на разбитом проселке.
Машинист поезда Николай Дмитриевич был человеком привычным, и гонял составы по Сибири уже лет тридцать. И «тэшка», иначе «динозавр» или «громила» – был его любимым локомотивом. Он его любил, несмотря на ужасные условия работы в кабине, за простоту, мощь и неприхотливость. Обычно машиниста звали, сокращая имя-отчество, Никодимычем, и часто задействовали как опытного инструктора.
Вот и в этом рейсе с ним напарником был не положенный по штату помощник машиниста, а молодой машинист-стажер, которого направили к нему в пару «закататься» на участке. Если Игорь справится, то уже в скором времени ему могут доверить самостоятельную работу.
Игорь, парень лет двадцати пяти, поначалу с пренебрежением смотрел на древнего железного монстра, которого по непонятной ему причине выставили «на пассажира», да еще не «спаркой», а одной «головой». Никодимыч только снисходительно посмеивался.
– «Тэшка», Гоша, это настоящий дальнобой! Прет не быстро, зато тащит много. По самым медвежьим углам, где электричество еще не провели, ему самый дом родной. Это тебе не «мотаня» какая-нибудь, что по одному маршруту да с остановками под каждым кустом катается.
Игорь скептически качал головой. Затрапезный интерьер обшарпанной кабины навевал на него тоску. Не так он себе представлял свой экзаменационный рейс. И свое разочарование он скрывал под нарочитой серьезностью и педантичным исполнением всех необходимых условностей. Никодимыч пытался развеселить молодого байками, но тот отмалчивался. Да и не потреплешься особо, когда в кабине такой шум.
– Внимание, впереди переезд! – проинформировал Игорь.
– Вижу, переезд, – подтвердил машинист.
– Переезд свободен.
– Вижу, свободен.
Никодимыч достал из пачки сигарету, и прикурил.
– Как тебе рейс, Гоша? – в очередной раз попытался он разговорить напарника.
Тот только пожал плечами, мол, рейс как рейс.
– А мне что-то не по нутру. Да еще собаку в прошлый раз сбил.
– Собаку? – заинтересовался Игорь. – Ну и что?
– Да примета есть, – вздохнул машинист. – Сбил собаку – следующим человек будет. Я ведь, парень, уже пять душ на тот свет отправил.
– Не может быть!
– Вот так вот. Ты у мужиков в депо поспрошай – у каждого пара случаев таких есть. Издержки профессии, мать ее. Пьяные, глухие… А хуже всего – прыгуны. Такие сволочи, убил бы! Прям вот оживил бы – и убил заново. Они ж, эпическая сила, ни хрена тупыми бошками своими не понимают, что поезд – он сам не едет! В кабине человек сидит! А каково ему потом жить с мыслью, что он убил кого-то? А каково мужикам в депо мясо с «фартука» отскребать? Ну, хочешь ты сдохнуть – так повесься что ли, или утопись об пенек. Зачем же другим жизнь-то ломать? Только в нашем депо три человека спилось после такого, не выдержали.
– Да уж, – невесело протянул Игорь. – У знакомого тоже история была. Поссорился он с бабой своей. А та в расстройстве прыг в машину, и уехала с дачи. Решила жизнь покончить самоубийством. И на полном ходу лоб в лоб с другой машиной вышла. Ага. Нос разбила, да ногу сломала. А во встречной семья ехала. Муж с женой и две дочки. Все четверо насмерть.
– Тьфу, – в сердцах ругнулся Никодимыч. – Напридумывали себе любвей всяких, вот и бесятся с дуру. Я так думаю, кто влюбится – тех в принудительном порядке к психиатру надо отправлять, под надзор. Чтоб не натворили чего, пока не вылечатся.
Стажер внимательно вглядывался в лобовое стекло. Прожектор скальпелем вспарывал темноту, из которой под колеса сыпался штакетник шпал.
– Бестолку всматриваться, – заметил Никодимыч. – Ночью даже начинать тормозить не стоит. Слишком поздно увидишь. А вот в вагонах, если на такой скорости экстренное применить, много народу покалечится. Так что если увидишь прыгуна – просто давишь и сообщаешь диспетчеру.
Игоря передернуло от такого цинизма.
– А вон и «летучий голландец», – ткнул рукой в стекло наставник.
– Кто? – не понял стажер.
– Хрен в пальто, – сплюнул машинист. – Ужас, летящий на крыльях ночи!
Стажер облокотился руками о трясущуюся, словно в горячке, облезлую железную панель, вглядываясь в ночь. Сначала он ничего не увидел – освещение кабины бликовало на стекле, звезды на чистом небе повторяли движение поезда. Но, наконец, он понял. Чуть ниже холодных иголок звезд, на фоне черного леса, двигались два теплых желтых пятна света.
– Машина, что ли? – неуверенно спросил он.
– Ага, – загоготал Никодимыч. – Прямо навстречь нам, по рельсам хреначит! Я ж тебе говорю – Голландец это летучий! Встречняк с перегоревшей «люстрой».
– Не может быть! – снова не поверил Игорь. – А разве так можно?
– А что ты сделаешь, если у тебя на ходу лампа в прожекторе сгорит? Остановишь поезд и полезешь менять? Изнутри только у некоторых локомотивов можно подобраться.
– Ну, хоть на тусклый свет переключиться! – не сдавался парень. – Его же не видно ни дыры!
– А ламп тусклого света у нас на половине локомотивов нет, – потешался старик. – Да и зачем этот прожектор? Все равно остановиться он не успеет, если что. А самого его и по фарам видно.
Игорь не нашел, что ответить. Да, фары у локомотива нужны не для освещения дороги, а для того, чтобы его было видно. И прожектор мало помогает на современных скоростях. Но такая безалаберность и пренебрежение правилами потрясали его до глубины души.
– Никодимыч, надо ему по рации сообщить, – нахмурился он. – По регламенту положено.
– Доложи, – осклабился машинист. – А то вдруг он не знает. И диспетчеру тоже по регламенту положено доложить.
Стажер недовольно прищурился. В речах наставника ему послышалась издевка и недовольство. Вроде как, кляузу на коллегу он готовит.
– Никодимыч, но так же положено!
– Положено – делай! – отрезал машинист. – Все равно дежурный по станции прибытия это отметит. Так что с тебя взятки гладки. А что еще ты должен сделать, когда встречняк проходит?
– Осмотреть его на предмет неполадок, и доложить результат осмотра, – отрапортовал Игорь.
– Верно. Делай, – кивнул Никодимыч. – И не обращай внимания, что я тут гутарю. Тебе дальше работать, а мне скоро в отстойник. Может, хоть ваша братия порядок тут наведет.
Желтые огни фар перестали двигаться вдоль горизонта, и начали быстро приближаться – поезда сходились на окончании дуги изгиба путей. Составы неслись друг на друга. На миг Игорю почудилось, что они летят по одной «нитке», и неминуемо расшибутся друг о друга. Но паника длилась только мгновение. Вот уже виден свет в кабине встречного тепловоза, натужно тянущего товарняк.
Игорь приоткрыл окно, чтобы лучше осмотреть состав – любая выходящая за габарит деталь на железной дороге могла стать причиной трагедии. А, поскольку их собственный поезд выходил «на кривую», можно было и свой состав осмотреть, как предписывается регламентом.
Почти одновременно надавили на барабанные перепонки длинные гудки – это машинисты поприветствовали друг друга. Из окна ощутимо ударило встречной воздушной волной. Увидеть что-либо в темноте на встречных курсах не было ни единого шанса, но Игорь старательно таращился в окошко. Надо было подтверждать свое реноме борца за порядок.
Мелькнул перед глазами последний вагон встречняка. Никодимыч снова отметил это длинным басистым гудком. Сзади, как эхо, донесся ответный сигнал.
– По встречному без замечаний, – машинально доложил Игорь, но тут же поправился. – Не работает головной прожектор.
Никодимыч потянулся к рации, чтобы продублировать замечание в эфир для встречного машиниста и диспетчера. Игорь высунулся в окошко, обмирая от пронзительного ветра, и посмотрел назад, где блестящей в свете луны змеей струился их поезд, изогнувшийся на кривом участке пути.
– По поезду замеча… – Игорь осекся. – Никодимыч! У нас на крыше кто-то есть!
Рифленая спина вагона жила под ногами собственной жизнью. Леха пытался компенсировать ее рывки согнутыми ногами, шагал, широко расставив ступни. Но все тщетно. Он не мог угадать, в какую сторону дернется в следующее мгновение железное чудище. Все силы, все внимание выстывшего на ветру мозга уходили на то, чтобы устоять, не сорваться вниз. Даже по коридору вагона непросто пройти, не расплескав чай в стакане. А тут амплитуда была значительно больше, да и ветер, проклятый ветер вносил свою немалую лепту.
Первая преграда – сочленение вагонов. Господи, ничтожное расстояние – не больше метра! Лужу такого размера перешагиваешь, не замедляя движения!
Никифоров замешкался, приноравливаясь к взбрыкиванию поезда. Приземлиться или, скорее, «прикрышиться» в тот момент, когда железяка в очередной раз скакнет на ухабе, невесть откуда берущемся на полотне железной дороги, и полететь с нее вверх тормашками ему совсем не улыбалось.
В голову забрела шальная мысль – а что если просто подпрыгнуть вверх, подогнуть ноги, и тогда следующий вагон просто въедет под него, останется только оседлать его. Но видать мозги стали понемногу оттаивать, и вспомнили порядком забытое понятие инерции. Не прокатит. Прыгать надо традиционным методом.
Собрались! Прицелились! Вперед!
Такие акробатические прыжки, наверное, весело смотреть в юмористических передачах типа «Скрытой камеры». Экстремальный полет на метровую дистанцию кончился тем, что прыгун грохнулся «на четыре кости». Хорошо хоть туда, куда прыгал.
Леха немалым усилием заставил себя встать. И еще большим – оторвать руки от поверхности и принять относительно вертикальное положение. Двинулся вперед.
Неожиданно возникло отчетливое ощущение опасности. Что-то приближалось сзади. Оттуда послышался сдвоенный паровозный гудок. Медленно, чтобы не потерять равновесие, Леха начал оборачиваться. Он ничего не успел понять. Что-то невероятно огромное выросло из темноты, и стремительно пронеслось мимо. И в тоже мгновение Леху просто смело, будто в паре метров от него беззвучно взорвался приличной мощности фугас.
Мощная воздушная волна ударила его в грудь. Неверная, но сейчас такая желанная опора вывернулась из-под ног. Леха рявкнул от неожиданности, в глазах мелькнуло звездное небо, черная земля с пятнами света из окон. Он даже не успел испугаться, что сейчас разобьется. Тело само извернулось в невероятном кульбите, и, вместо того, чтобы улететь в сулящую гибель темноту, треснулось ребрами о край крыши.
Леха падал. Акробатический этюд лишь задержал его на пару секунд. Он отчаянно скреб пальцами по обшивке, но не мог ни за что зацепиться. Конец! – пронеслась мысль, отчаянная, как визг попавшей под колеса собаки.
Но вместо того, чтобы рухнуть в засасывающую его пустоту, он вдруг оказался обратно на крыше. Неспешно возвращалось осознание того, что он жив, что все в порядке. Ну, почти в порядке. А это падение – приснилось что ли?
Да нет, не приснилось. Прямо перед его носом стояли чьи-то ботинки. Интересные такие ботинки – с высокими берцами, но мягкой подошвой. По камням в таких бегать неудобно, а вот по вагонам скакать – в самый раз.
Леха из лежачего положения перебрался на карачки и поднял голову, разглядывая неожиданного спасителя. Освещения было плохое. Прямо скажем – вообще никакого освещения не было. Но кое-что разглядеть можно было.
Невысокий мужчина, худощавого сложения, короткие черные волосы. Одет плохо. Для Лехи плохо. Эти самые ботинки, военного покроя свободные брюки, в которые заправлена легкая куртка, перетянутая плечевыми ремнями. В руке пистолет. Один из тех, снизу. Загонщик.
– Живой? – поинтересовался загонщик, перекрикивая грохот поезда. – Не надо падать с вагона. С поезда можно сойти, только если тебе разрешат. Понял меня?
Леха мотнул головой, с натугой соображая, что делать дальше. Ему не позволили умереть. Но только потому, что это не вписывалось в общий план. А он не хотел ни в чей план вписываться.
– Сейчас вставай, иди вперед. Я скажу, когда остановиться и спуститься вниз. Если смог залезть наверх, значит, и вниз спустишься. Понял меня?
Никифоров снова кивнул. Голос незнакомца был странный, певучий и тонкий, с непонятным выговором. Южно-азиатским выговором. Вьетнамец что ли? Или китаец?
Загонщик завел левую руку за спину, извлек оттуда рацию. Поднес ее к губам, но что-то ему не понравилось, и он переложил ее в правую, меняя местами с пистолетом. Леха среагировал мгновенно.
Он рванул, как спринтер с низкого старта, боднув спасителя головой в грудь. Загонщик упал на спину, но через мгновение был уже на ногах, перевернувшись через голову. Никифоров тоже успел подняться. Но он тратил большую часть сил на то, чтобы сохранить равновесие, а «вьетнамца», похоже, совершенно не волновало, что он находится на крыше несущегося поезда. Он даже засмеялся, происходящее казалось ему забавным.
Этот смех разозлил Алексея. Не обращая внимания на пистолет, он шагнул вперед и нанес несколько быстрых ударов. Это ему казалось, что быстрых. На самом деле холод и нечеловеческие усилия последних минут так его изнурили, что его движения больше походили на ритуальные пляски коалы.
Загонщик с легкостью ушел от ударов, даже не отбивая их. Он был быстр и ловок, как мангуст. Леха считался признанным мастером рукопашного боя, но в таком состоянии, да еще против вооруженного «мангуста» шансов не было.
Правда, оружием «вьетнамец» пользоваться не собирался. Он убрал пистолет и рацию за пояс, решив поразвлечься. Леха внимательно следил за его движениями, решив отдать инициативу и попробовать извлечь пользу на контратаках. Загонщик присел, сгорбившись, оперся длинной рукой о крышу, почесал другой под мышкой, и несколько раз ухнул.
– Тебе даже притворяться не надо, – хмыкнул Никифоров. – Вылитая обезьяна. Давно с пальмы?
Удар достиг цели. «Вьетнамец» распрямился, смерив противника горделивым взглядом сверху вниз, несмотря на то, что был меньше ростом на голову.
– Не надо было тебя вытаскивать, – процедил он, плюнул в сторону Алексея, подшагнул скользящим шагом, и нанес сильный размашистый удар ногой в голову.
Леха уверенно поставил блок, успев удивиться, что такой, вроде бы, специалист делает такую глупость. Любому мало-мальски грамотному рукопашнику известна истина – ногой в голову бьют только в кино. А в жизни так бьют только в одном случае – когда противник уже лежит. И лишь через миг он осознал, что никакой ноги к нему в голову не летит – «вьетнамец» успел молниеносно изменить направление удара, и теперь классическим «хвостом дракона» под колени снес массивного противника, словно косой.
От его грохота, одуряющей жары, запахов машинного отделения, от непрестанной крупной вибрации двигателя голова быстро начинала болеть. А к концу перегона, который составлял как минимум пятьсот километров, а чаще больше, машинист и его помощник выматывались сильнее любого грузчика, и их мозги просто отказывались работать.
Вдобавок ко всему, рессоры локомотива – это совсем не то, что рессоры пассажирского вагона. Колосс весом сто тридцать восемь тон скакал, как мотоцикл. Его мотыляло из стороны в сторону и иногда казалось, что на рельсах есть ухабы, как на разбитом проселке.
Машинист поезда Николай Дмитриевич был человеком привычным, и гонял составы по Сибири уже лет тридцать. И «тэшка», иначе «динозавр» или «громила» – был его любимым локомотивом. Он его любил, несмотря на ужасные условия работы в кабине, за простоту, мощь и неприхотливость. Обычно машиниста звали, сокращая имя-отчество, Никодимычем, и часто задействовали как опытного инструктора.
Вот и в этом рейсе с ним напарником был не положенный по штату помощник машиниста, а молодой машинист-стажер, которого направили к нему в пару «закататься» на участке. Если Игорь справится, то уже в скором времени ему могут доверить самостоятельную работу.
Игорь, парень лет двадцати пяти, поначалу с пренебрежением смотрел на древнего железного монстра, которого по непонятной ему причине выставили «на пассажира», да еще не «спаркой», а одной «головой». Никодимыч только снисходительно посмеивался.
– «Тэшка», Гоша, это настоящий дальнобой! Прет не быстро, зато тащит много. По самым медвежьим углам, где электричество еще не провели, ему самый дом родной. Это тебе не «мотаня» какая-нибудь, что по одному маршруту да с остановками под каждым кустом катается.
Игорь скептически качал головой. Затрапезный интерьер обшарпанной кабины навевал на него тоску. Не так он себе представлял свой экзаменационный рейс. И свое разочарование он скрывал под нарочитой серьезностью и педантичным исполнением всех необходимых условностей. Никодимыч пытался развеселить молодого байками, но тот отмалчивался. Да и не потреплешься особо, когда в кабине такой шум.
– Внимание, впереди переезд! – проинформировал Игорь.
– Вижу, переезд, – подтвердил машинист.
– Переезд свободен.
– Вижу, свободен.
Никодимыч достал из пачки сигарету, и прикурил.
– Как тебе рейс, Гоша? – в очередной раз попытался он разговорить напарника.
Тот только пожал плечами, мол, рейс как рейс.
– А мне что-то не по нутру. Да еще собаку в прошлый раз сбил.
– Собаку? – заинтересовался Игорь. – Ну и что?
– Да примета есть, – вздохнул машинист. – Сбил собаку – следующим человек будет. Я ведь, парень, уже пять душ на тот свет отправил.
– Не может быть!
– Вот так вот. Ты у мужиков в депо поспрошай – у каждого пара случаев таких есть. Издержки профессии, мать ее. Пьяные, глухие… А хуже всего – прыгуны. Такие сволочи, убил бы! Прям вот оживил бы – и убил заново. Они ж, эпическая сила, ни хрена тупыми бошками своими не понимают, что поезд – он сам не едет! В кабине человек сидит! А каково ему потом жить с мыслью, что он убил кого-то? А каково мужикам в депо мясо с «фартука» отскребать? Ну, хочешь ты сдохнуть – так повесься что ли, или утопись об пенек. Зачем же другим жизнь-то ломать? Только в нашем депо три человека спилось после такого, не выдержали.
– Да уж, – невесело протянул Игорь. – У знакомого тоже история была. Поссорился он с бабой своей. А та в расстройстве прыг в машину, и уехала с дачи. Решила жизнь покончить самоубийством. И на полном ходу лоб в лоб с другой машиной вышла. Ага. Нос разбила, да ногу сломала. А во встречной семья ехала. Муж с женой и две дочки. Все четверо насмерть.
– Тьфу, – в сердцах ругнулся Никодимыч. – Напридумывали себе любвей всяких, вот и бесятся с дуру. Я так думаю, кто влюбится – тех в принудительном порядке к психиатру надо отправлять, под надзор. Чтоб не натворили чего, пока не вылечатся.
Стажер внимательно вглядывался в лобовое стекло. Прожектор скальпелем вспарывал темноту, из которой под колеса сыпался штакетник шпал.
– Бестолку всматриваться, – заметил Никодимыч. – Ночью даже начинать тормозить не стоит. Слишком поздно увидишь. А вот в вагонах, если на такой скорости экстренное применить, много народу покалечится. Так что если увидишь прыгуна – просто давишь и сообщаешь диспетчеру.
Игоря передернуло от такого цинизма.
– А вон и «летучий голландец», – ткнул рукой в стекло наставник.
– Кто? – не понял стажер.
– Хрен в пальто, – сплюнул машинист. – Ужас, летящий на крыльях ночи!
Стажер облокотился руками о трясущуюся, словно в горячке, облезлую железную панель, вглядываясь в ночь. Сначала он ничего не увидел – освещение кабины бликовало на стекле, звезды на чистом небе повторяли движение поезда. Но, наконец, он понял. Чуть ниже холодных иголок звезд, на фоне черного леса, двигались два теплых желтых пятна света.
– Машина, что ли? – неуверенно спросил он.
– Ага, – загоготал Никодимыч. – Прямо навстречь нам, по рельсам хреначит! Я ж тебе говорю – Голландец это летучий! Встречняк с перегоревшей «люстрой».
– Не может быть! – снова не поверил Игорь. – А разве так можно?
– А что ты сделаешь, если у тебя на ходу лампа в прожекторе сгорит? Остановишь поезд и полезешь менять? Изнутри только у некоторых локомотивов можно подобраться.
– Ну, хоть на тусклый свет переключиться! – не сдавался парень. – Его же не видно ни дыры!
– А ламп тусклого света у нас на половине локомотивов нет, – потешался старик. – Да и зачем этот прожектор? Все равно остановиться он не успеет, если что. А самого его и по фарам видно.
Игорь не нашел, что ответить. Да, фары у локомотива нужны не для освещения дороги, а для того, чтобы его было видно. И прожектор мало помогает на современных скоростях. Но такая безалаберность и пренебрежение правилами потрясали его до глубины души.
– Никодимыч, надо ему по рации сообщить, – нахмурился он. – По регламенту положено.
– Доложи, – осклабился машинист. – А то вдруг он не знает. И диспетчеру тоже по регламенту положено доложить.
Стажер недовольно прищурился. В речах наставника ему послышалась издевка и недовольство. Вроде как, кляузу на коллегу он готовит.
– Никодимыч, но так же положено!
– Положено – делай! – отрезал машинист. – Все равно дежурный по станции прибытия это отметит. Так что с тебя взятки гладки. А что еще ты должен сделать, когда встречняк проходит?
– Осмотреть его на предмет неполадок, и доложить результат осмотра, – отрапортовал Игорь.
– Верно. Делай, – кивнул Никодимыч. – И не обращай внимания, что я тут гутарю. Тебе дальше работать, а мне скоро в отстойник. Может, хоть ваша братия порядок тут наведет.
Желтые огни фар перестали двигаться вдоль горизонта, и начали быстро приближаться – поезда сходились на окончании дуги изгиба путей. Составы неслись друг на друга. На миг Игорю почудилось, что они летят по одной «нитке», и неминуемо расшибутся друг о друга. Но паника длилась только мгновение. Вот уже виден свет в кабине встречного тепловоза, натужно тянущего товарняк.
Игорь приоткрыл окно, чтобы лучше осмотреть состав – любая выходящая за габарит деталь на железной дороге могла стать причиной трагедии. А, поскольку их собственный поезд выходил «на кривую», можно было и свой состав осмотреть, как предписывается регламентом.
Почти одновременно надавили на барабанные перепонки длинные гудки – это машинисты поприветствовали друг друга. Из окна ощутимо ударило встречной воздушной волной. Увидеть что-либо в темноте на встречных курсах не было ни единого шанса, но Игорь старательно таращился в окошко. Надо было подтверждать свое реноме борца за порядок.
Мелькнул перед глазами последний вагон встречняка. Никодимыч снова отметил это длинным басистым гудком. Сзади, как эхо, донесся ответный сигнал.
– По встречному без замечаний, – машинально доложил Игорь, но тут же поправился. – Не работает головной прожектор.
Никодимыч потянулся к рации, чтобы продублировать замечание в эфир для встречного машиниста и диспетчера. Игорь высунулся в окошко, обмирая от пронзительного ветра, и посмотрел назад, где блестящей в свете луны змеей струился их поезд, изогнувшийся на кривом участке пути.
– По поезду замеча… – Игорь осекся. – Никодимыч! У нас на крыше кто-то есть!
Рифленая спина вагона жила под ногами собственной жизнью. Леха пытался компенсировать ее рывки согнутыми ногами, шагал, широко расставив ступни. Но все тщетно. Он не мог угадать, в какую сторону дернется в следующее мгновение железное чудище. Все силы, все внимание выстывшего на ветру мозга уходили на то, чтобы устоять, не сорваться вниз. Даже по коридору вагона непросто пройти, не расплескав чай в стакане. А тут амплитуда была значительно больше, да и ветер, проклятый ветер вносил свою немалую лепту.
Первая преграда – сочленение вагонов. Господи, ничтожное расстояние – не больше метра! Лужу такого размера перешагиваешь, не замедляя движения!
Никифоров замешкался, приноравливаясь к взбрыкиванию поезда. Приземлиться или, скорее, «прикрышиться» в тот момент, когда железяка в очередной раз скакнет на ухабе, невесть откуда берущемся на полотне железной дороги, и полететь с нее вверх тормашками ему совсем не улыбалось.
В голову забрела шальная мысль – а что если просто подпрыгнуть вверх, подогнуть ноги, и тогда следующий вагон просто въедет под него, останется только оседлать его. Но видать мозги стали понемногу оттаивать, и вспомнили порядком забытое понятие инерции. Не прокатит. Прыгать надо традиционным методом.
Собрались! Прицелились! Вперед!
Такие акробатические прыжки, наверное, весело смотреть в юмористических передачах типа «Скрытой камеры». Экстремальный полет на метровую дистанцию кончился тем, что прыгун грохнулся «на четыре кости». Хорошо хоть туда, куда прыгал.
Леха немалым усилием заставил себя встать. И еще большим – оторвать руки от поверхности и принять относительно вертикальное положение. Двинулся вперед.
Неожиданно возникло отчетливое ощущение опасности. Что-то приближалось сзади. Оттуда послышался сдвоенный паровозный гудок. Медленно, чтобы не потерять равновесие, Леха начал оборачиваться. Он ничего не успел понять. Что-то невероятно огромное выросло из темноты, и стремительно пронеслось мимо. И в тоже мгновение Леху просто смело, будто в паре метров от него беззвучно взорвался приличной мощности фугас.
Мощная воздушная волна ударила его в грудь. Неверная, но сейчас такая желанная опора вывернулась из-под ног. Леха рявкнул от неожиданности, в глазах мелькнуло звездное небо, черная земля с пятнами света из окон. Он даже не успел испугаться, что сейчас разобьется. Тело само извернулось в невероятном кульбите, и, вместо того, чтобы улететь в сулящую гибель темноту, треснулось ребрами о край крыши.
Леха падал. Акробатический этюд лишь задержал его на пару секунд. Он отчаянно скреб пальцами по обшивке, но не мог ни за что зацепиться. Конец! – пронеслась мысль, отчаянная, как визг попавшей под колеса собаки.
Но вместо того, чтобы рухнуть в засасывающую его пустоту, он вдруг оказался обратно на крыше. Неспешно возвращалось осознание того, что он жив, что все в порядке. Ну, почти в порядке. А это падение – приснилось что ли?
Да нет, не приснилось. Прямо перед его носом стояли чьи-то ботинки. Интересные такие ботинки – с высокими берцами, но мягкой подошвой. По камням в таких бегать неудобно, а вот по вагонам скакать – в самый раз.
Леха из лежачего положения перебрался на карачки и поднял голову, разглядывая неожиданного спасителя. Освещения было плохое. Прямо скажем – вообще никакого освещения не было. Но кое-что разглядеть можно было.
Невысокий мужчина, худощавого сложения, короткие черные волосы. Одет плохо. Для Лехи плохо. Эти самые ботинки, военного покроя свободные брюки, в которые заправлена легкая куртка, перетянутая плечевыми ремнями. В руке пистолет. Один из тех, снизу. Загонщик.
– Живой? – поинтересовался загонщик, перекрикивая грохот поезда. – Не надо падать с вагона. С поезда можно сойти, только если тебе разрешат. Понял меня?
Леха мотнул головой, с натугой соображая, что делать дальше. Ему не позволили умереть. Но только потому, что это не вписывалось в общий план. А он не хотел ни в чей план вписываться.
– Сейчас вставай, иди вперед. Я скажу, когда остановиться и спуститься вниз. Если смог залезть наверх, значит, и вниз спустишься. Понял меня?
Никифоров снова кивнул. Голос незнакомца был странный, певучий и тонкий, с непонятным выговором. Южно-азиатским выговором. Вьетнамец что ли? Или китаец?
Загонщик завел левую руку за спину, извлек оттуда рацию. Поднес ее к губам, но что-то ему не понравилось, и он переложил ее в правую, меняя местами с пистолетом. Леха среагировал мгновенно.
Он рванул, как спринтер с низкого старта, боднув спасителя головой в грудь. Загонщик упал на спину, но через мгновение был уже на ногах, перевернувшись через голову. Никифоров тоже успел подняться. Но он тратил большую часть сил на то, чтобы сохранить равновесие, а «вьетнамца», похоже, совершенно не волновало, что он находится на крыше несущегося поезда. Он даже засмеялся, происходящее казалось ему забавным.
Этот смех разозлил Алексея. Не обращая внимания на пистолет, он шагнул вперед и нанес несколько быстрых ударов. Это ему казалось, что быстрых. На самом деле холод и нечеловеческие усилия последних минут так его изнурили, что его движения больше походили на ритуальные пляски коалы.
Загонщик с легкостью ушел от ударов, даже не отбивая их. Он был быстр и ловок, как мангуст. Леха считался признанным мастером рукопашного боя, но в таком состоянии, да еще против вооруженного «мангуста» шансов не было.
Правда, оружием «вьетнамец» пользоваться не собирался. Он убрал пистолет и рацию за пояс, решив поразвлечься. Леха внимательно следил за его движениями, решив отдать инициативу и попробовать извлечь пользу на контратаках. Загонщик присел, сгорбившись, оперся длинной рукой о крышу, почесал другой под мышкой, и несколько раз ухнул.
– Тебе даже притворяться не надо, – хмыкнул Никифоров. – Вылитая обезьяна. Давно с пальмы?
Удар достиг цели. «Вьетнамец» распрямился, смерив противника горделивым взглядом сверху вниз, несмотря на то, что был меньше ростом на голову.
– Не надо было тебя вытаскивать, – процедил он, плюнул в сторону Алексея, подшагнул скользящим шагом, и нанес сильный размашистый удар ногой в голову.
Леха уверенно поставил блок, успев удивиться, что такой, вроде бы, специалист делает такую глупость. Любому мало-мальски грамотному рукопашнику известна истина – ногой в голову бьют только в кино. А в жизни так бьют только в одном случае – когда противник уже лежит. И лишь через миг он осознал, что никакой ноги к нему в голову не летит – «вьетнамец» успел молниеносно изменить направление удара, и теперь классическим «хвостом дракона» под колени снес массивного противника, словно косой.