Грунюшкин Дмитрий Сергеевич. Под откос

   Алексей затушил истлевший окурок, подумал мгновение, и закурил снова. Он не знал, как ему вернуться в купе. Торчать в тамбуре одному было глупо, но он не знал, что сказать, как себя вести.
   – Как мальчишка, честное слово, – разозлился он на самого себя.
   Щелкнул замок, и в тамбур вышел еще один мужчина. Алексей уже видел его на перроне, в группе мусульман в белых одеждах. Он и сейчас был в свободном светлом балахоне, белых брюках такого же бесформенного вида. Ансамбль дополняли мягкие шлепанцы и белая тюбетейка.
   Коротко стриженая черная бородка с едва заметной проседью, тонко очерченные брови, внимательные карие глаза. Он казался ухоженным и не бедным, хотя одежда выглядела очень просто, и никаких украшений, что так любят азиатские мужчины, только золотой перстень на пальце, и тот выглядел не слишком дорогим, скорее, памятным.
   – Здравствуйте, уважаемый, – приветливо, но с большим достоинством поздоровался человек, чуть поклонившись.
   Неожиданно для себя, Никифоров тоже наклонил голову, приветствуя вошедшего.
   – Далеко ли держите путь? – учтиво осведомился мужчина.
   – Домой, в Москву, – признался Алексей. – А вы?
   – Я подальше, – улыбнулся тот, отчего от его темных глаз побежали многочисленные лучики морщинок. – Меня зовут Хазрат.
   – Алексей, – представился Никифоров.
   Внезапная догадка озарила Леху, хотя он не был специалистом по Азии, исламу.
   – Вы ходжи! Едете в Мекку на хадж! Правильно?
   Хазрат снова улыбнулся, на этот раз во весь рот, демонстрируя белоснежные зубы.
   – Вы почти угадали, Алексей. Как это у вас говорят – попали в «девятку». Не удивляйтесь, ваша выправка и тельняшка подсказали мне род ваших занятий, – успокоил он ошарашенного Алексея. – Я с моими друзьями, действительно, направляюсь в Мекку. Но не на хадж – он совершается в другое время. Мы делаем малый хадж – умру.
   – Почему умрете? – не понял Леха.
   Хазрат развеселился уже всерьез.
   – Умра – это название малого хаджа. Ее можно совершать в любое время. С настоящим хаджем у нас пока не получилось, но мы обязательно совершим его. В другой раз. И еще, Ходжи можно стать, только уже совершив хадж. Это что-то вроде титула или звания. Мы пока еще не заслужили его.
   Алексей заметил, что Хазрат слегка раздувает ноздри, словно принюхиваясь к табачному дыму в тамбуре.
   – Угощайтесь, – предложил он свои сигареты. – Крепкие, конечно, но слабых я просто не чувствую.
   – Спасибо, Алексей, – отказался Хазрат. – Я не могу. Во время хаджа и умры нужно сохранять чистоту помыслов, полностью отказаться от всех вредных привычек и проводить время в молитвах. Хотя, – он усмехнулся, – должен признаться, что отказ от курения мне дается тяжелее всех остальных ограничений. Вот и сейчас, как наивный школяр вышел в тамбур, где курят другие люди. Как будто Аллах не увидит моей хитрости!
   Никифоров смущенно убрал сигареты, и затушил окурок.
   – Далеко вам ехать. Не проще было на самолете?
   – В принципе, это не возбраняется, – пожал плечами Хазрат. – И денег у меня хватило бы и самому долететь, и товарищам билеты купить. У меня хороший бизнес. Но мне кажется, это как-то выхолащивает саму идею. Раньше Хадж совершался вообще пешком. Было время подумать о Всевышнем, о себе, о жизни. Мы решили, что поездом будет правильнее.
   После войны Алексей с некоторым предубеждением, если не сказать с неприязнью, относился к азиатам и кавказцам. Но этот мужчина сразу понравился ему. Спокойная уверенность, достоинство, доброжелательность с которой он себя держал, невольно вызывали доверие и уважение…
   … – О, это мы здорово зашли! Привет, девчонки!
   Ольга с Натальей, ожидавшие возвращения Алексея, с недоумением посмотрели на вошедших в купе двух парней.
   Вперед протиснулся молодой человек лет двадцати пяти с нагловатым взглядом водянистых глаз навыкате. На нем не было ни перстней, ни татуировок, ни других отличительных знаков криминального мира, но что-то неуловимое сразу же выдавало в нем уголовника.
   Второй остался в дверях. Он был постарше. Крепкий, плечистый, его глубоко посаженые темные глаза смотрели с изучающим прищуром.
   – Что вам надо? – неприветливо поинтересовалась Наташа.
   – Общения и любви, – гоготнул уголовник.
   Второй казался несколько недовольным происходящим.
   – У нас билеты в это купе, – сухо бросил он.
   Наталья скривилась. Новые соседи ей совсем не нравились.
   – Что-то долго вы до своего вагона добирались, – хмыкнула Ольга.
   – Я не вижу необходимости отчитываться, – поджал губы старший. – Но если вам так интересно, то мы были в вагоне-ресторане. Ответ устраивает?
   Ольга только пожала плечами. Сейчас ей очень хотелось, чтобы Алексей поскорее вернулся.
   – Девчонки вдвоем, похоже, едут! – осклабился первый. – Составим им компанию, Макар? А? У них тут и «конина» на столе уже. Все готово к нашему приходу.
   – Подбери губу, Водяной, – проворчал Макар. – Мы здесь не для того, чтобы веселиться. Пойду, гляну, может, пустое купе найдется.
   – Брось! И здесь отлично все сладится!
   Но старший уже вышел из купе, щелкнув за собой дверью.
   Водяной довольно потер ладони, масляно поблескивая глазками.
   – Ну, не хочет – его проблемы. Плесните гостю, красавицы.
   – Таких гостей – за нос и в музей, – отрезала Наталья.
   – Борзеешь, телка, – ухмыльнулся парень. – А мне борзые даже нравятся.
   – Мы не одни едем, – вставила слово Ольга. – Наш друг вышел покурить, сейчас вернется.
   – Вот его и отправим в пустое купе, – хохотнул Водяной. – Я мужиков не люблю. Даже на зоне отказывался от петушатины.
   Он развалился на полке, с вызовом разглядывая девушек, словно выбирая товар на базаре.
   – Что ж ты так уставился, родимый? – с сарказмом спросила Наташа. – Глаза выпадут.
   Ольга отвернулась к окну, чтобы не показать улыбку. Парень был лупоглазым, и такая шуточка была на самой грани прямого оскорбления.
   – А это я тебя раздеваю мысленно, – парень растянул тонкие губы в глумливой улыбочке, придвигаясь поближе.
   – Да? – отсела от него Наташа. – Когда разденешь до конца – поцелуй меня в задницу!
   Ольга фыркнула от смеха, не удержавшись. А Водяной скрипнул зубами, угрожающе поднявшись с полки.
   – Слышь ты, марамойка! Ты за базаром-то следи, я ведь цацкаться не буду. Не посмотрю, что баба…
   – Ну, и что ты с ней сделаешь?
   Парень резко обернулся на голос. Никифоров стоял в дверном проеме, уперев руки в косяки и наклонив вперед стриженую голову. Водяной в запале не успел оценить противника, и шагнул к нему с вызовом.
   – Ты кто такой? Вали отсюда, пока я тебе пасть не порвал!
   Леха хмыкнул, дивясь наглости «пациента». Выглядел тот совсем не атлетически, никаких признаков умелого рукопашника в нем не наблюдалось, а дворовую борзоту Леха никогда в расчет не брал. Ему эти фенечки были до одного известного места.
   Через секунду Водяной остыл до той степени, чтобы адекватно воспринимать окружающее, и запал его быстро улетучился. Он оценил и крепкую фигуру противника, и снисходительную готовность в его глазах. А главное – степень этой готовности. Секунды ему хватило, чтобы распознать в Лехе мента. И не просто мента, а безжалостного бойца, давно хлебнувшего крови полной горстью. Но гонор не давал так просто затухнуть.
   – Ты чего хотел, братан? – прищурился он, изображая самоуверенность. – Здесь все пучком, проходи себе своей дорогой.
   – Твои братаны в овраге лошадь доедают, – твердо встретил его взгляд Никифоров. – Это мое купе. А ты кто такой? Почему не знаю?
   – Я тоже здесь еду!
   Леха пожал плечами.
   – Ну, раз едешь, то брысь на верхнюю полку, и не отсвечивай, пока не вызовут. Доступно излагаю?
   Водяной окрысился, не желая сдаваться просто так, но стычку прервало появление второго попутчика.
   – Что за шум? – поинтересовался тот из-за плеча Алексея.
   Леха напрягся. Двое противников – это уже серьезней. Тем более, что второй выглядел хоть и добродушней, но гораздо опасней этого лупоглазого.
   – Спокойно, друг, спокойно! – показал свои руки Макар, заметив, как Леха принял боевую стойку вполоборота – не показную, заметную только опытному бойцу. – Я смотрю, друг мой тут скандалит. Не надо ссор, я нашел свободное купе. Никто никому мешать не будет. Лады?
   Он дружелюбно улыбнулся, и Леха чуть расслабился.
   – Никаких проблем. Забирай своего товарища. В целости и сохранности.
   Водяной бочком протиснулся мимо Лехи, ошпарив напоследок злопамятным взглядом, на который, впрочем, Алексей не обратил ни малейшего внимания. Зато Макар, подгоняя, наградил приятеля крепким шлепком по спине.
   Когда дверь за незваными гостями закрылась, Леха виновато развел руками.
   – Ни на минуту симпатичных девушек нельзя оставить в одиночестве! Обязательно какая-нибудь плесень привяжется.
   – Ничего себе – на минуточку, – надула губы Наталья. – Тебя почти полчаса не было.
   – Да вот, как-то, – засмущался Алексей, украдкой взглянув на Ольгу. – Заболтался немного. С мужиком одним интересным познакомился. Хазратом зовут.
   – Хазрат? – удивленно приподняла брови Наташа. – А я всю голову изломала – он это или не он!
   – Ты его знаешь? – теперь удивился уже Алексей.
   – Ну, знаю – это сильно сказано, – засмеялась девушка. – Скажем так – он не знает, что я его знаю.
   – Тайны Мадридского двора какие-то, – пожала плечами Ольга. – Чего темнишь?
   – Да не темню я, – обиделась Наташа. – Хазрата много кто знает. Оль, ты же местная, неужели ты сама его не знаешь?
   – Хазрат…Хазрат, – задумалась Ольга. – Для наших краев имя редкое. Я только про одного слышала.
   – Ну! – подбодрила ее подруга.
   – Хазрат Энверов что ли? – недоверчиво протянула Ольга.
   – Конечно! А кто же еще! – победно воскликнула Наташа. – Хазрат, он же Энвер, он же Хоза-Черный.
   – Ты серьезно? – недоверчиво поглядела Ольга. – Чего бы ему здесь делать, в поезде?
   – Вот и я сначала засомневалась. Но похож, во-первых. А, во-вторых, других Хазратов в нашем городе я не знаю.
   – Так, девчонки, стоп! – поднял руки Алексей. – Вы меня совсем с панталыку сбиваете. Теперь я себя полным идиотом чувствую. Что это за Хазрат, которого вы обе знаете? Почему он не может быть здесь? Ну, сказал он мне, что мог бы купить билет и на самолет…
   – Ха, билет! – засмеялась Наташа. – Да он может весь самолет выкупить, чтобы в Москву за пивом слетать!
   – Рассказывай, не томи! – потребовал Леха. – А то этого лупоглазого обратно приведу.
   – Ладно, – смилостивилась девушка. – Сейчас Хазрат Энверов – преуспевающий безнесмен. Магазины, автосервисы, автосалоны, бензозаправки… Он имеет долю в самых крупных и успешных предприятиях региона. Круче него только те, кто работает на международном уровне. Я имею в виду не просто торговлю с заграницей – этим и он занимается. А именно стратегические позиции – нефть, газ, цветные металлы и прочие богатства страны. Хазрат умный. Те, кто этим занимается, взлетают высоко, но летают недолго. Он в дела государства не лезет, и государство его не трогает. Но таким вот уважаемым членом общества, покровителем местной мусульманской общины, владельцем футбольного клуба и спонсором театра он был не всегда. В конце восьмидесятых – начале девяностых именем Хозы-Черного детишек пугали. Это был самый отчаянный бандит во всей области. Бандит вне конкуренции. Он всегда был на шаг-другой впереди своих «коллег». Когда те играли с милицией в прятки – он уже платил прокурорским, чтобы его не тревожили. Когда до этого дошли остальные – он завел дружбу с начальником управления ФСБ. Теперь, правда, бывшим. Он первым перестал трясти ларечников, и начал строить производство. Сначала цех по розливу дерьмового лимонада, а потом завод по производству комплектующих для АВТОВАЗа. Уже в девяносто четвертом он купил газету, пробил канал на телевидении. В общем, вышел из сумрака, как сейчас говорят. Вот такой вот дядечка едет с нами в одном вагоне.
   Никифоров с интересом посмотрел на Наташу, слегка прищурившись.
   – Ой, девочка, как-то странно и складно ты все это рассказала. Сдается мне, старому менту, что ты не так проста, как хотела бы казаться!
   Наталья поперхнулась, уставившись на него круглыми глазами. А потом сердито надула губы.
   – Вот, блин, всегда я теряю бдительность! Знаю ведь, что ментов бывших не бывает, а все равно попадаюсь. Ну да, я журналистка, в областной газете работаю. Просто не люблю этим хвастаться.
   – Да уж, действительно, хвастаться нечем, – негромко заметила Ольга, глядя на все тот же не меняющийся пейзаж за окном.
   Наташа с недоумением посмотрела на нее, перевела взгляд на Алексея, который старательно разглядывал пальцы на руках.
   – Я все понимаю, – тихо сказала она. – Вам, видимо, мои коллеги много крови попортили. Но я то вам ничего не сделала. Я знаю учительницу младших классов, которая порола девочек на глазах мальчишек. Знаю милиционеров, которые шарили в карманах трупов, когда выезжали на убийство или ДТП. Но я ведь не сравнивала вас с ними. Не стоит по нескольким уродам делать выводы обо всех людях.
   Она расстроено замолчала, разглядывая коньяк на донышке стакана.
   – Трудно воевать со всем миром, – вспомнил, вдруг, Алексей слова майора-архангелогородца.
   – Что? – не поняла Наташа.
   – Да так, ничего, – вздохнул он с примирительной улыбкой. – Ты извини нас. Просто, действительно, здорово нам досталось от вашего брата. Про тот последний бой сибирского ОМОНа столько написано! И почти ни слова правды.

4.

   – Опять в водке топишься? Что ты как баба, майор? Все стараешься из себя страдальца вселенского изобразить?
   С командиром отряда милиции особого назначения, в котором служил Леха, их связывали давние отношения, почти приятельские. Во всяком случае, звали они друг друга обычно по имени. А раз уж Мишка Бурдин обращается к нему по званию, значит он действительно в ярости.
   – Никак нет, товарищ подполковник, – Никифоров вытянулся перед начальником «во фрунт», старательно тараща покрасневшие мутноватые глаза. – Не изображаю!
   Бурдин поиграл желваками, покачал головой.
   – Что с тобой происходит, Леша? Ты же опытный боец. Две командировки на войну. Награды за храбрость в бою. Пацаны на тебя как на бога смотрели. А что теперь? Вечно либо пьяный, либо с похмелья. Зенки – как у бешеной селедки. Обувь не чищена. Сам весь мятый, как из жопы. На роже щетина, как у абрека. А воняет от тебя так, что хоть закусывай. Что происходит? В кого ты превращаешься, Леша?
   Никифоров нервно потер заросшую щеку, не зная, что ответить. Голова была ватная, мысли ползли внутри черепной коробки медленно, углами цепляясь друг за друга. Он промычал что-то невразумительное, и попытался сесть обратно на табуретку. Но Бурдин шутить не намеревался.
   – А ну, встать, майор, когда разговариваешь с командиром отряда!
   – Ну, что ты в самом деле, Миш? – Никифоров скривился, словно от зубной боли, но, тем не менее, поднялся. – Нехорошо мне сейчас.
   – А кому сейчас хорошо? – рассвирепел подполковник. – Посттравматический синдром изображаешь? Да?
   – Почему изображаю? – попытался возмутиться Алексей. – Я, между прочим, с войны вернулся!
   – Ты что, один оттуда вернулся?! Почти весь отряд там отработал, а на бабу только ты похож! Майора получил, медаль дали! На хрена? Лучше бы водкой выдали, да?
   – А ты на меня не ори! – набычился новоиспеченный старший офицер. – Я там под смертью ходил! Друга потерял! А ты…
   Он осекся, глядя в побелевшие глаза товарища.
   – Я? – сквозь зубы процедил Бурдин. – Да что я? Просто так, поссать зашел.
   Никифоров виновато понурил растрепанную голову. Мишка Бурдин к своим сорока военного лиха успел хлебнуть полной горстью. Афган, Приднестровье, Карабах, Абхазия, первая Чечня – Мишка побывал везде, где на постсоветском пространстве вспыхивал пожар войны и лилась кровь. Сколько он схоронил друзей – знал только он сам.
   – Прости, – буркнул Никифоров. – Сам не знаю, Миш, что творится. Я ж там не в первый раз был. Всякого насмотрелся. В меня стреляли, сам стрелял. Убивал. Своих пацанов, «двухсотых», домой отправлял, кого по кускам собрать смогли. А вот веришь – как закрою глаза – его вижу. Сашку Лосева из сибирского ОМОНа. И остальных сибиряков. Полсотни парней положили! Свои положили! – в голосе Алексея зазвенела истерическая нотка. – А сейчас что? Кто-то в штабе их продал за несколько зеленых бумажек, и чтобы хвост не прижали, теперь грязью заливают! Ты глянь, чего пишут, твари продажные!
   Он хлопнул по столу газетой, на обложке которой старые ордена издевательски соседствовали с разными «сиськами-письками», как выражался Сашка Лосев.
   – Что тут? – не стал брать газету в руки Бурдин, словно брезговал к ней прикоснуться.
   – Версии, бля, – сказал, как плюнул, Никифоров. – Типа, пытаются разобраться, как такое могло случиться. И знаешь, чего говорят? По одному варианту – сибиряки под своим прикрытием перевозили боевиков мимо армейских блокпостов. Те, дескать, и открыли первыми огонь по федералам. Другой «эксперт», гранату ему в пасть, предполагает, что это борьба за контроль над нефтяными заводиками между армейцами и ментами. Третий вообще говорит, что армейцы чеченский заказ выполняли. Черви! – Алексей с ненавистью смял газету. – Черви! Копошатся в ранах, гной пьют. Удавлю мразей!
   Бурдин с жалостью и легкой брезгливостью посмотрел на товарища.
   – В общем так, майор Никифоров. Даю тебе двухнедельный отпуск. За это время ты должен прийти в себя. Если не сможешь – пиши рапорт. В таком состоянии, как сейчас, в ОМОНе тебе делать нечего.
   Он развернулся, и вышел из кубрика, прямой и натянутый, как тетива. Опешивший Алексей, открыв рот, смотрел ему вслед, и не мог произнести ни слова. Рапорт? Как это? Кто посмел подумать, что он не достоин права служить в милиции?
   – Так, значит? – зло прищурился он. – Значит, не нужен стал, как чуть оступился? Хрен с тобой, рапорт – так рапорт. Проживу и без вас!
   Никифоров схватил первый попавшийся листок бумаги, бросил его на стол. Пару секунд разглядывал его, как диковинную мину. Похлопал по карманам, отыскивая ручку или карандаш. Ничего, кроме смятой пачки сигарет, дешевой пластмассовой зажигалки и тонкой пачки денег не нашлось. Он в ярости начал дергать ящики стола. В одном из них нашлась старая прозрачная ручка.
   Леха сжал ее до хруста в пальцах, попытался что-то написать, но высохший стержень только рвал бумагу. Алексей взбешенно зашвырнул ручку в угол, и ринулся к кабинету Бурдина.
   Мишка перекладывал бумаги на своем столе. Но если бы Алексей был в состоянии воспринимать что-то еще, кроме своей обиды, то заметил бы, что делал он это совершенно бессмысленно, лишь бы занять руки работой.
   Влетев в кабинет, Леха, ни слова не говоря, хлопнулся на стул, подтянул к себе лист бумаги, выдернул ручку из гильзы от крупнокалиберного пулемета, выполнявшей роль стакана для перьев, и настрочил репорт об увольнении.
   Он толкнул бумагу начальнику, и независимо откинулся на спинку. Он был уверен, что Мишка ляпнул про рапорт сгоряча, в воспитательных целях, и злорадно ждал, как тот теперь будет выкручиваться. Увольнять опытного умелого бойца, старшего офицера, ветерана, свою правую руку, можно сказать – для этого нужны очень веские причины. Свой запой, если говорить откровенно и называть вещи своими именами, Леха такой причиной не считал. Так, минутная слабость. То, что эта минутная слабость длилась уже почти месяц, он не принимал во внимание.
   Но он ошибся. Михаил внимательно, медленно, словно изучая каждую букву, прочитал бумагу. На его лице играли желваки. И без того тонкие губы стянулись в ниточку.
   Закончив чтение, Бурдин медленно поднял на Леху потемневший от гнева взгляд. В его глазах плясал холодный огонь, от которого Алексей едва не покрылся инеем.
   – Я простил бы слабость пацану-новобранцу. Тебе я ее простить не могу, – чеканя каждую букву, вынес приговор подполковник. – В финчасти получишь расчет. За «боевыми» зайдешь через неделю.
   Его широкий росчерк упал на рапорт, придав ему юридическую силу, и отрубив все возможности «отыграть назад».
   Леха медленно поднялся, протянул руку для прощания. Но Миша уткнулся в бумаги, не замечая этого жеста – он не хотел лицемерить. Никифоров криво усмехнулся, и вышел из кабинета. Душу распирала злость, обида, но по позвоночнику уже сочилась ледяная нить, разливаясь в груди мертвящим морозом. Он только что в легкую, собственноручно прикончил то, чем жил последние лет десять. Причем так, что не оставил себе пути к отступлению. Вылечил занозу ампутацией руки.
   – Чтобы спасти деревню от коммунистов, мы вынуждены были ее сжечь, – пробормотал он, вспомнив, почему-то, слова «героя» вьетнамской войны лейтенанта Колли, прославившегося уничтожением деревеньки Сонгми.
   Он вышел на крыльцо КПП, и закурил. Руки предательски подрагивали, и он не мог понять – похмелье его «колбасило» или отчаяние безнадеги? Внутри образовалась пустота, которая, вопреки всем законам физики, не втягивала в себя, а наоборот – разрасталась, грозя поглотить его всего.
   Никифоров сплюнул прямо на крыльцо, чего никогда бы себе раньше не позволил, швырнул окурок в сторону урны, разумеется, промахнувшись.
   – Ну, что ж, обретение свободы стоит отметить, – хмыкнул он, и пошагал в сторону ближайшего магазина.
   Расшалившиеся нервишки стоило подлечить. Многодневное похмелье – штука страшная. Из-за него сознание работало, словно в мигающем режиме. Вроде бы все воспринималось, но решения выдавались либо с запозданием, либо вовсе неадекватные. Как, например, с этим долбанным рапортом.
   Сейчас нужно было сбить эту раздражающую беспомощность небольшой дозой алкоголя. Давно уже надо было, с утра еще, тогда бы и глупостей не насовершал. Причем, поправиться нужно не лицемерной, самообманной кружкой пива, а тем, чем и отравился. Подобное лечат подобным. Граммов сто пятьдесят, а лучше двести водки – и все встанет на свои места. В голове прекратится эта паскудная, липкая круговерть, когда всегда отстаешь от происходящего на один ход. Исчезнет отвратительная тянущая пустота в животе, похожая на голод, но отторгающая даже мысли о еде. И отпустит, наконец, это проклятое ощущение вины, которое извело уже его вконец. Будто он сам отправил Сашку Лосева в тот проклятый выезд. Будто он мог его защитить, но струсил, отсиделся. Будто он мог хоть что-то сделать…
   …Следующее утро облегчения не принесло. Две валявшиеся под кухонным столом пустые бутылки из-под водки красноречиво говорили, почему ему было еще хуже, чем вчера. Погано было и на сердце, и на желудке. «Ливер» омерзительно подрагивал, движения стали дергаными и нескоординированными. От одного взгляда на стакан накатывала тошнота.
   Никифоров заставил себя пойти в ванную, и принять душ. На ледяной или контрастный духу не хватило, обошелся теплым. Стало чуть легче, но именно, что только чуть.
   К уборке он подошел радикально – сгреб мусор со стола вместе с испачканной посудой в помойное ведро, протер столешницу тряпкой, закурил, и задумался. Денег для одинокого мужика без особых запросов более чем хватало. К тому же еще боевые должны выплатить. Так что вопрос выживания, вроде, не стоял. Но сидеть без дела он не мог, деятельная натура не принимала такого бездарного времяпрепровождения. Нужно было куда-то определиться.
   Леха нашел старую записную книжку, и принялся ее изучать. На первых страницах были телефоны старых друзей по военному училищу, которое он закончил почти пятнадцать лет назад. С тех пор не просто утекло много воды. Эта вода успела не один раз превратиться в лед, растаять, испариться и снова пролиться на землю. Большая часть владельцев этих телефонов давно растворилась в людском океане. А некоторых уже и в живых не было.
   Он грустно улыбнулся, вспомнив своих самых закадычных друзей – Женьку Самохина и Николая Коростелева. Именно Николая – его все звали только полным именем. Николай всегда был, что называется, «застегнут на все пуговицы», собран и серьезен. Только Леха с Женькой знали его истинное лицо – неистощимого на выдумку, мыслящего парадоксально, всегда готового к неожиданным ходам, и, при этом, не упускающего ни единой мелочи «мушкетера».
   Их так и называли – мушкетеры. Николай был олицетворением Атоса – несколько романтичный, свято чтящий понятие чести, рассудительный и дерзкий одновременно. Леху считали Портосом – разудалый балагур, весельчак и бабник только комплекцией не походил на барона Дю Валлона. Хотя, Дюма его толстяком и не называл. Ну а Женька был истинным Д’Артаньяном – он всегда был впереди и в драке, и на пиру. Если Леха любил женщин, то сами женщины млели от Женьки.
   Вот только судьба рассудила по-своему. Женька женился сразу после училища, взнузданный и оседланный, а Леха до сих пор ходил в бобылях. Но на этом шутки Фатума не закончились. Через пару лет службы в войсках Никифоров оказался в ОМОНе. Самохин не удержался в водовороте перемен, потерял семью, ушел со службы, и растаял где-то в неизвестности. Доходили слухи, что он подался то ли в Иностранный легион, то ли еще где наемничает, но Леха не особо в эти басни верил. А вот Николай не подкачал. С уверенностью и целеустремленностью управляемой ракеты он шел по служебной лестнице. Сейчас он работал, кажется, в Генеральном штабе.