Грусланов Владимир. Шпага Суворова

   Суровые были годы, неспокойные. Англия натравливала Турцию на Россию. Турция ждала удобного случая, чтобы оторвать от России Крым и приазовские степи. С этой целью она подбивала кочевавшие между Доном и Кубанью ногайские орды перейти Кубань, засылала к нашим границам закубанских горцев.
   Набеги следовали за набегами. Горцы нападали на казачьи станицы, грабили и убивали жителей, угоняли в горы людей и скот. Казаки жили на пограничной линии в состоянии непрекращающейся войны. Они не расставались с оружием и каждую минуту ждали встречи с незваными гостями - черкесами, лезгинами или чеченцами.
   Прадед наш, Михей Хопров, слыл отважным воином. Богата была жизнь Михея всякими интересными приключениями. В нашей семье из поколения в поколение передается не то, чтобы легенда какая, а так, рассказ о славных его делах.
   Тут Василий Иванович вынул из кармана френча маленькую задымленную трубку, не спеша набил ее душистым желтым табаком, затем, аппетитно затянувшись дымком, начал рассказ об одном совершенно невероятном случае из жизни своего прадеда, Михея Хопрова.
   - За старой казачьей станицей Суворовской, над привольно широкой долиной, стелющейся травяным ковром на десятки верст, высится одинокий курган. Его и теперь называют сторожевым.
   Далеко на восток от станицы, по самой линии горизонта синеют в безоблачном небе горы Бештау и Машук, дымясь густыми туманами, вестниками непогоды. Поглядишь на запад, а там заходящее солнце золотит вершины склона снежного хребта, что тянется от Эльбруса к Черному морю. Неповторимая картина! Она поражает взор каждого путника, который окажется в эти предвечерние часы в долине, вблизи от сторожевого кургана.
   Перед заходом солнца долина как бы преображается. Все предметы здесь принимают гигантские размеры. Что-то таинственное струится в колеблющихся волнах воздуха, поражая воображение людей. Но не успевает налюбоваться запоздалый путник раскинувшейся перед ним панорамой... Непонятный страх западает в его душу при виде одинокого стража долины.
   Приближаясь к кургану по вьющейся змейкой у его подошвы дороге, путник сдерживает коня и бросает по сторонам тревожный взгляд, готовясь пустить лихого скакуна рысью, чтобы уйти от неведомой напасти.
   Еще тревожнее забьется сердце путника, когда он поравняется с курганом. Его рука хватается за оружие, а конь, как бы чуя недоброе, рвется на поводах, ускоряя шаг.
   Далеко в округе известно предание о грозном всаднике сторожевого кургана. Оно передавалось от джигита к джигиту, а затем от горцев к казакам. Люди разнесли по станицам весть, что здесь, на этом кургане, много лет назад один джигит предал своего друга, отважного воина.
   Предатель получил за свое черное дело тонконогого карабаха, коня необыкновенной красоты и выносливости, сколько-то серебряных монет и ускакал в горы, а воина убили.
   С той поры, говорят в народе, как только садится солнце, на вершине кургана появляется тень убитого. Он в белой одежде, на белом коне. Спускаясь с кургана навстречу запоздавшему путнику, тень равняется с ним, заглядывает ему в лицо, будто хочет опознать: не тот ли джигит скачет, что предал друга.
   И мчится призрак дальше, дуя холодным вихрем на путника и его коня до тех пор, пока они не упадут от изнеможения и страха на камни, где-нибудь далеко от кургана.
   Не успевают еще первые лучи солнца позолотить вершину кургана, как страшный всадник оставляет свою жертву и исчезает в Карачаевских горах, словно уходит в недра земли.
   Михей Хопров, урядник Суворовской станицы, как и все казаки Кубанской линии, знал об этом предании и много раз слышал от стариков о суеверном страхе горцев перед сторожевым курганом.
   Однажды Михей стал главным героем этой легенды и не только спас свою жизнь, но один разогнал партию абреков, собиравшихся напасть на казачью станицу.
   Как-то ранним летним утром станичный атаман послал Хопрова со срочным пакетом в соседнюю станицу. Сдав пакет, Михей поехал обратно.
   Скачет он, протяжную песню мурлычет о доле казачьей, о коне-скакуне, что унес казака "во чужую, во дальнюю сторонушку", как вдруг видит: навстречу из-за холма, легкими прыжками выбежали горные козы. Редкие гости они в этих местах.
   Заиграло сердце охотника. Михей с ружьем в руках погнался за дикими животными.
   Охота была удачная.
   Почувствовав сильную усталость, Михей решил отдохнуть. Ему было ни к чему, что он находится на кургане.
   Солнце поднялось высоко. Стало жарко.
   "До заката еще далеко", - подумал Хопров. Пустив коня пастись, он выбрал орешник потенистее и лег на траву среди цветов-самоцветов.
   Незаметно подкрался сон. Крепко спал казак. Когда он проснулся, на небе уже догорала вечерняя заря.
   Страх охватил Михея. Торопливо взнуздав коня, он повел его с кургана и, тревожно озираясь, спустился уже до половины холма, как неожиданно увидел: по кромке высокого берега Кубани быстро движутся какие-то точки. Вот они все ближе и ближе. С каждой минутой точки вырастали, становились все больше и больше. Теперь уже не было никаких сомнений...
   Михей быстро поднялся на вершину кургана.
   Приближались всадники. И седоки и лошади выглядели не так, как в обычное время дня, а вдвое, втрое большими. К кургану стремительно летел отряд великанов.
   "Кто бы это мог быть? - подумал Хопров. - Казакам в такую пору от дикой степи ехать незачем..."
   Страх его оставил. Надвигалась опасность. Михей притаился за орешником и оттуда следил за всадниками.
   "Чеченцы, что ли? Вишь, чекмени какие пестрые!" - мелькнула у него догадка.
   В это время ватага конных за версту до кургана разделилась на два отряда. Один - человек в пятнадцать - понесся рысью по дороге. Всадники другого отряда перешли на шаг, громко разговаривая и показывая руками с зажатыми в них нагайками в сторону кургана, за которым находилась родная Михею Хопрову Суворовская станица.
   Михей понял, что это были враги. Что делать? Отсидеться в орешнике? Нет, не бывать этому! Закипела в нем кровь. Посмотрел вокруг: солнце уже скрывалось за горизонтом, курган окутался сизой дымкой, долина была вся в тумане.
   Оглядел себя казак, видит - белая черкеска на нем, папаха белая мохнатая и конь белый. Какое совпадение! Все было так, как говорилось в предании. Не долго думая, вскочил он на коня и, озаренный бликами вечерней зари, как вкопанный, остановился на самой вершине кургана. Сообразил Хопров: кто посмотрит на него снизу - испугается. В этот вечерний час в чистом, прозрачном воздухе все предметы выглядели как-то необычно.
   Всадники, казалось, забыли о страшном месте. С гиканьем они неслись к кургану.
   Вдруг у одного джигита конь споткнулся и шарахнулся в сторону от дороги...
   Джигит бросил испуганный взгляд на курган. Он обомлел: на вершине кургана стояла исполинская фигура всадника в белой черкеске на белом коне.
   - Шайтан! - только успел он вскрикнуть, повернул коня и понесся стремглав в обратную сторону.
   - Шайтан! - закричали вслед за ним его спутники и поскакали во весь дух к реке.
   Всадники другого отряда также увидели зловещую фигуру на кургане. В это время с криками "шайтан, шайтан!" навстречу им мчались джигиты из передового отряда. Еще немного, и произойдет свалка. Тогда, не долго думая, они быстро повернули своих коней и во весь опор помчались от кургана с грозным призраком.
   Видя, какой успех принесла его проделка, Хопров с оглушительным свистом и гиканьем вихрем слетел с кургана и, подняв над головой нагайку, погнался за оторопевшими от ужаса джигитами.
   Испуганные лошади горцев, неистово подгоняемые своими седоками, неслись прочь от кургана. Не слушая седоков, они вырывались из рядов, сбивая с дороги растерявшихся от страха всадников.
   - "Удивить - победить!" - говорил в таких случаях Суворов, - заметил Василий Иванович. - Так и здесь!
   Если бы абреки услышали выстрелы, если бы кто-нибудь ворвался в их отряд и затеял рубку шашками, они не испугались бы так. Воины от рождения, они привыкли к опасностям. Они не боялись ни пуль, ни кинжалов, ни острых казачьих шашек. На удар кинжалом отвечали таким же ударом, на выстрел выстрелом. Но здесь было совершенно иное, непонятное, а потому страшное. На них с ужасным криком и свистом бросился сам шайтан.
   Ни выстрела, ни взмаха шашки, ни удара кинжала... Смерть в белой черкеске на белом коне гналась за ними по пятам. Всадники чувствовали на своих спинах ее холодное дыхание...
   Хопров стремительно вылетел на своем белом коне на берег реки. Поднявшись на стременах, он загоготал в последний раз, да так протяжно и так страшно, словно выла стая шакалов. Услышав душераздирающий переливчатый рев, конь Михея не выдержал и, мотнув головой, сделал несколько скачков в сторону.
   - Стой ты, дьявол!
   Казак едва сдержал коня, гарцевавшего над обрывом. Абреки уже переправились через реку и скрылись от белого призрака в прибрежных камышах.
   Немного постояв, прислушиваясь к звукам, которые неслись с той стороны реки, Хопров повернул коня и поскакал к ближайшей заставе.
   Навстречу ему от заставы, взбудораженные криками, неслись линейные казаки, его товарищи, Тихон Инок и Матвей Дернов.
   Михей рассказал, что с ним приключилось. Тихон с Матвеем весело смеялись над казаком-привидением.
   - Шайтан и есть! - говорил Матвей, вытирая руками выступавшие от сильного смеха слезы.
   - Ну и хитрюга ты, Михей! - восторгался он, ударяя дружка по плечу. Вот это придумал!
   - А это что? - вдруг остановился Хопров. Он соскочил с коня и поднял с земли ружье и две черные мохнатые папахи. - Трофеи!
   - Здорово получилось. Ты знаешь, видим, скачут от Сторожевого поста чеченцы, а за ними стрелой - казак. Летит на коне, орет благим матом, а что - не разберем...
   Подвиг Михея Хопрова прославил Суворовскую станицу. Храброго и сметливого казака наградили серебряным георгиевским крестом.
   Много боевых наград получили мои предки за походы и дела против врагов родной страны. И сейчас еще хранятся в нашей семье кресты и медали, полученные дедами и прадедами в боях за Родину. Есть у нас и старинное казачье оружие, и шашки, и пистоли.
   - А это мой скромный подарок, - сказал в заключение Василий Иванович и, сняв со стены старинный кремневый пистолет кавказской работы, передал мне.
   - Это память о подвиге Михея Хопрова, да еще вот записки моего отца о славных делах нашего предка. Возьмите их, может быть, и напишете историю о казаке Суворовской станицы.
   В Н У К И  С У В О Р О В А
   В работе по отысканию суворовских реликвий нельзя себя чувствовать одиноким. И если удается найти что-нибудь, то только потому, что нас, музейных работников, окружают люди, любящие свою Родину и интересующиеся ее прошлым.
   Среди них часто встречаются большие почитатели полководца Суворова. За любовь к нему, за готовность по его примеру отдать свои силы и жизнь на благо Родины их справедливо называют "внуками Суворова".
   Вот почему хочется рассказать о встречах с такими людьми.
   Первая встреча
   Это было еще до Великой Отечественной войны.
   Дирекция музея послала меня в село Каменку, Новгородской области, и поручила осмотреть там старинные постройки бывшего родового имения Суворовых.
   От станции Любытино до села Каменки пришлось пройти километров восемнадцать пешком по лесной дороге.
   Моими попутчиками были жители Каменки, быстрый на ногу старик-почтарь, пожилая колхозница и местная учительница.
   Шли быстро, когда уставали - выбирали лужайку получше и отдыхали.
   Старый почтарь оказался любознательным человеком и словоохотливым собеседником. Он знал наперечет почти всех жителей не только Каменки, но и окрестных сел. Я едва успевал записывать в свой блокнот имена каменских старожилов - знатоков старинных историй.
   Мы приближались к Каменке. Не доходя до нее двух километров, дед Антон (так звали старого почтаря) показал мне место, где когда-то находилось село Александровка.
   Среди густого кустарника я мог заметить лишь одну печную трубу, - вот все, что сохранилось от избы. А на бывшей широкой сельской улице плотной стеной стоял молодой, крепкий лес. Темно-зеленая полоса елей и сосен перемешивалась с буроватыми осинами и ольхами. Редкие березки поднимали кверху свои тонкие белые ветки.
   Столетние дубы окружали молодой лесок, выросший на месте села. Одинокая осина, поднявшаяся на краю лесной чащи за линией дубов, подставляла серебряные листья порывам ветра.
   Около села Александровки мы встретили русоголовую девочку лет двенадцати. Высокая, тонкая, она напоминала буйно тянущееся к солнечным лучам деревцо.
   Девчушка обрадовалась встрече, но, увидев незнакомого человека, остановилась.
   - Иди, иди сюда, егоза! - крикнула шедшая с нами колхозница.
   Девочка подошла и поздоровалась.
   - Ты что так поздно по лесу бродишь? - обратилась к ней женщина.
   - Да ведь сейчас не поздно, тетя Дуся, - задорно ответила девчушка.
   - Ты мне поговори! - шутливо ворча, прервала ее колхозница.
   Она потрогала меня за рукав и, указывая на девочку, сказала:
   - Это Клавдия, из нашей деревни. В отца пошла, во всем первая. Отец бригадиром у нас в колхозе. И до чего же храбрый человек - с германцем воевал, против белых ходил. Большие командиры к нему приезжают, дружки его старые.
   - И никаких особых дел у отца не было, - вмешалась Клавдия. - За спасение командира ему награду дали.
   - Да вы с отцом известные у нас спасатели. Такая невеличка, а ничего не боится. Вот прошлым летом...
   - Тетя Дуся! Не надо... - прервала ее, покраснев до ушей, Клавдия.
   - Проходи-ка, милая, вперед с Еленой Андреевной. Вы обе молодые - так шагайте быстрее, не мешайте.
   Клавдия недовольно посмотрела на мою спутницу и, взяв под руку учительницу, быстрым шагом пошла вперед.
   - Прошлым летом, - продолжала женщина, - парнишка малый тонул у нас в озере, в Каменном; ногу, что ли, у него свело. Так она первая бросилась. Чуть сама на дно не пошла, а парня вытащила. Такая деваха, ну вылитый отец!
   Мы прошли через большую лужайку. На пригорке стояла Клавдия. Подле нее на сваленном старом дереве сидела учительница. Они любовались раскинувшимся по косогору селом. Это была Каменка.
   - Ты все-таки скажи: что делала здесь? - спрашивала ее учительница.
   - Я дуб искала, Елена Андреевна.
   - Какой дуб?
   - Тот, о котором вы рассказывали.
   - Что-то ты выдумываешь, Клавдия!
   - Нет, Елена Андреевна, правду говорю. Искала в Александровке заколдованный дуб.
   - Какой там еще "заколдованный"?
   - Да вы сами читали на уроке: "Златая цепь на дубе том. И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом".
   Учительница улыбнулась.
   - Нашла? - спросила она.
   - Нашла! В четыре обхвата будет. Только кота не видела, и цепей на дубе нет, - сказала, смеясь, Клавдия. - Елена Андреевна! Сводите ребят к этому дубу всем классом. Ведь вы обещали, только не знали, где он стоит. Я теперь знаю. Он большой, широкий - все под ним поместимся. Мы сядем под дубом, а вы нам расскажете, как люди раньше в Каменке жили, как они эти дубы сажали. Хорошо?
   Мы подошли к Каменке.
   Дома стояли в один ряд; и у каждого дома росло по вековому дереву.
   Дед Антон рассказал, что Каменку возвели в давние годы и расселили в ней вышедших на покой семейных солдат Суворова.
   - А вон там, у самого озера, на высоком берегу, стоит окруженный елями дом. Его построил внук Суворова Александр Аркадьевич спустя сорок лет после смерти своего знаменитого деда.
   В нем в свое время доживали век престарелые солдаты, суворовские чудо-богатыри. Теперь там школа.
   Переночевав у председателя сельсовета, я с утра пораньше поспешил на почту.
   Председатель посоветовал мне, не теряя времени, повидаться с сельскими почтальонами.
   - У них вся округа в руках! - смеялся он. - Обо всем первыми узнают почтари. Я по утрам, пока газету получу, с почтарями беседую. От них получаю полную сводку местных событий.
   Сельские почтальоны, ходившие по деревням, конечно, многое знали об этих местах. Они могли оказать мне помощь.
   На лавке у почтового отделения сидело несколько стариков. Среди них был наш вчерашний спутник. Подсев к ним, я угостил их папиросами. Мы разговорились.
   Почтари уже знали о моем приезде в Каменку. Заговорили о Суворове.
   Дед Антон обратился ко мне, как к старому знакомому. Он всю свою жизнь прожил в Кончанском и Каменке, хорошо знал эти места и говорил с гордостью:
   - У нас в Кончанском Суворов два года кряду в ссылке жил. Царь Павел его сослал. Ох, и не любил он Суворова!
   Последние слова дед Антон произнес так, точно сам жил в Кончанском в одно время с опальным полководцем и вместе с ним переживал глубокую обиду от сумасбродного царя.
   - А за что не любил? - продолжал дед. - За прямоту, за смелость, за то, что правду ему в глаза говорил, а не лукавил, как другие. - Дед Антон сокрушенно покачал головой и пояснил: - Завел новые порядки. Царь-то русский, а мундир хотел надеть на всех прусский. Все наше, русское, стал палками выколачивать, солдат, служивых совсем забил. Чуть что не так палки, Сибирь! Всполошился Суворов. "Караул! - закричал. - Чудо-богатырей моих вконец забили! Они штурмом Измаил брали, турков сам-пять, сам-десять в сражениях побеждали, а их палками! За что русского человека бить?" Так царю и высказал. Рассердился царь на Суворова, в Кончанское его сослал, в леса дремучие. И с ним полсотни солдат старых, самых беспокойных, тех, что с ним в походах лет по тридцать отшагали. Солдаты бравые! Потомство их до наших дней дошло.
   Старик закончил свой рассказ и стал раскуривать затухшую папиросу.
   Почтари зашумели, одобрительно кивая головами, - вот, мол, какой у нас дед Антон.
   - Да, живучи солдатушки оказались, - вступил в разговор другой. Григорьевы вот! А еще Пушкаревы - от пушкаря суворовского пошли. И еще наберутся... И вещички найдутся разные от суворовских дней.
   Высоченного роста почтарь рассказал, что в Каменке, у старого колхозника Ивана Григорьевича Григорьева, хранится портрет Суворова.
   - В большом почете он у хозяина. Это такая вещь, скажу я вам, говорил мне старик, - больших денег стоит. Художественная картина!
   Этот почтарь и привел меня к Ивану Григорьевичу.
   В чистой горнице на почетном месте висел в добротной раме портрет полководца, написанный масляными красками. Раму портрета украшали полотенца, расшитые по краям красными петухами.
   Передо мной была хорошо выполненная копия портрета известного художника начала девятнадцатого века.
   Он изобразил Суворова в мундире, при орденах, с маршальским жезлом в правой руке. На втором плане, в глубине, были видны, словно в тумане, русские войска.
   Хозяин избы, старый колхозник, такой высокий и широкоплечий, что изба казалась ему тесной, рассказал:
   - Я старый солдат, еще в четырнадцатом с германцем воевал. И отец мой солдат - против турок ходил, и дед солдатом был - тоже с турком воевал. А отец моего деда считался самым главным солдатом в нашей семье. Он у Суворова под началом состоял и в Кончанское с ним пришел. С тех пор мы и живем в здешних местах.
   В избу вошла тетя Дуся. Это она вчера по дороге в Каменку говорила со мной о Клавдии.
   - О, да мы уже встречались! Вот и снова повидались! - воскликнул я.
   Тетя Дуся приветливо кивнула головой.
   - Нежданно-негаданно! - рассмеялась она. - Что же, рады гостям!
   - Ну, хозяйка, собирай на стол! - распоряжался старик, открывая дверцу шкафа с посудой.
   На полотенце, украшавшем раму с портретом полководца, висела старинная медаль.
   - За штурм Измаила! - сказал горделиво хозяин. - Дед говорил, что сам Суворов пожаловал эту медаль его отцу.
   Любуясь портретом, я то отходил назад, то приближался вплотную и всматривался в знакомые черты лица полководца.
   - От отца достался, - кивнул старик на портрет.
   - Этому портрету место в хорошем музее, - сорвалось с моих губ. - Что за прелесть! Какая замечательная работа!
   - Да он и у нас, как в музее. Моя старуха о нем заботится, все полотенцами украшает.
   - А в музее на него будут смотреть тысячи людей.
   - Это про какой музей вы говорите?
   - Про Суворовский.
   - В Ленинграде?
   - Да, в Ленинграде. Туда приезжают люди со всех концов Советского Союза и из других стран.
   Старик погладил бороду, подумал минутку, потом решительно подошел к стене, подставил стул, встал на него и, сняв с тяжелой рамы расшитые петухами полотенца, подал мне портрет:
   - Возьмите! Ваша правда. В музее он будет на месте.
   Поступок старика смутил меня:
   - А как же вы? Что скажет жена?
   - Что скажу! - поднялась с лавки тетя Дуся. - А скажу вот что: думки у нас с мужем одни, берите портрет.
   Слова об оплате обидели стариков.
   Вместе с портретом Суворова старик вручил мне книжку на французском языке, изданную в восемнадцатом веке.
   Спустя полчаса подарки были снесены в сельсовет и упакованы для отправки в музей.
   В сельсовете сидела русоголовая школьница - моя вчерашняя знакомая, Клавдия.
   - Ищу вас по всей Каменке, - вскочила она с лавки, увидев меня. Директор просит вас прийти в школу. Ведь вы обещали.
   - Скажи директору, что я сейчас приду.
   - Так вы приходите, ребята ждут!
   С этими словами Клавдия помчалась по улице.
   У школы меня ждал директор. Мы условились с ним, как лучше провести с учениками беседу о поисках суворовских реликвий.
   Окончились уроки. Ребята внимательно слушали меня, потом задавали вопросы, а под конец захотели узнать, как и когда я начал собирать вещи для музеев.
   И мне пришлось рассказать историю о том, как один самый обыкновенный паренек стал почитателем великого русского полководца.
   Свое детство парень - звали его Владимиром - провел в Закавказье, в небольшом городке, у самой границы с Турцией.
   Неподалеку от дома, где он жил, в кривой, узкой уличке стояла мастерская. В ней не старый еще годами, но изможденный непосильной работой дагестанец делал новые и чинил старые шашки, кинжалы и ятаганы. "Мастер холодных оружий", - говорил дагестанец о себе.
   Хозяин мастерской работал не один. Вместе с ним у горна копошились его трое сыновей: Вано четырнадцати лет, Джурба десяти и Ибрагим восьми лет.
   Работали от зари до зари. Никто из ребят не учился: на это не было ни времени, ни средств. Отец ходил постоянно в рваной, засаленной, прожженной черкеске, но никогда не унывал. Он то прожигал клинки на горячем огне, то отковывал их или шлифовал, то наносил узоры и всегда напевал. Временами казалось, что оружейник наносил эту нескончаемую, прихотливую, щемящую сердце песню в форме узора на клинок шашки.
   - Откуда эта песня? - спросил как-то Владимир дагестанца.
   - Кубачи! - коротко ответил тот гортанным голосом. - О, кубачи! обнажил он, улыбаясь, испорченные кислотой зубы. А глаза его светились доброй детской улыбкой.
   Владимир не совсем ясно представлял, что значило это слово "кубачи", но оно уносило его в затерявшиеся в облаках горные кручи. Он видел себя в отдаленном дагестанском ауле. Видимо, там жили отважные люди - "кубачи", лучшие дагестанские оружейники. Предположения были верными.
   Тяжело приходилось детям хозяина мастерской. И тяжелее всех - его старшему сыну Вано, выполнявшему тяжелую работу. Он был сверстником Владимира и дружил с ним, а тот часто заходил в оружейную мастерскую мрачную, закопченную клетушку, наполненную запахом гари и кислот, разъедавших глаза.
   Владимир любил наблюдать, как Вано ловко орудовал инструментами, как умело выделывал из белого металла или серебра замысловатые украшения для кинжалов и шашек и гравировал старинные надписи.
   Работа кипела у него в руках - и какая работа! - тончайшая, как говорят, ажурная, требовавшая огромного терпения.
   Наблюдая за тем, как Вано и его отец делали оружие, Владимир полюбил их искусство и проникся уважением к этим бедным людям.
   Когда в 1914 году, в первую мировую войну, ему пришлось уйти на фронт, он не пропускал ни одной кавказской шашки или кинжала, чтобы не полюбоваться тонкой работой оружейников и не вспомнить старого "кубачи" и его сыновей.
   Продвигаясь с полком по Малой Азии, Владимир собирал, где только мог, старое брошенное оружие. Его любознательность удовлетворялась полностью. Турецкие солдаты, особенно кавалерия из курдов, были вооружены подчас такими ружьями, пистолетами, кинжалами и саблями, что не во всяком музее отыщешь.
   Найдя какой-нибудь кремневый пистолет столетней давности или изогнутый серпом кинжал, молодой собиратель возил их притороченными к седлу, пока не получал возможности отправить в музей Тифлиса или Екатеринодара.
   Сколько раз попадало ему от командира за то, что в походе у него всегда находились две - три лишние шашки да столько же кинжалов!
   - Опять у тебя целый арсенал. Ты бы еще пушку туда пристроил, ворчал командир.
   - Да ведь это настоящая даргинская, - оправдывался Владимир. - Она не уступает дамасским клинкам.
   - Горе ты мое! - обрывал его командир. - Ты воевать сюда пришел или музеи старым оружием снабжать?
   И, скрывая в густых, черных усах усмешку, приказывал:
   - Сдавай на ближней станции эти музейные экспонаты, и больше чтоб я никогда не видел у тебя ничего лишнего. Понял?
   - Слушаю! - покорно отвечал Владимир. Но проходило время, и все оставалось по-прежнему.