Грусланов Владимир. Шпага Суворова

   Здесь же мне сказали, что в соседнем отделе, в бутафорском прокатном складе, имеется немало оружия и старинных вешей.
   Не откладывая дела, я прошел на склад и в отсеках, заполненных театральным реквизитом и бутафорским оружием, нашел штук пятнадцать протазанов - образцов холодного оружия восемнадцатого столетия, напоминающих укороченные копья.
   Роясь в бутафорских кладовых, среди пожелтевших, запыленных гравюр, литографий и лубков я увидел старую канцелярскую папку для дел из плотного картона с тесемками.
   На ней стояла выведенная четким графическим почерком фамилия художника Георгиева.
   Схватив папку, я нетерпеливо раскрыл ее. В ней находился перечень рисунков художника, которые некогда хранились здесь, и наброски эскизов театральных декораций.
   Я уже видел их раньше у профессора.
   С обложки, как черные глаза, глядели на меня две большие печати Семеновского полка.
   Я вспомнил, последние годы художник служил там начальником музея.
   Вот где нашелся след так настойчиво отыскиваемого мною хранителя суворовских вещей!
   День посещения Главного гардероба и бутафорского склада оказался днем больших удач.
   Я понял причину успеха. В поиски шпаги включилось много людей. Все они охотно откликались на мои просьбы о помощи, и постепенно поиски стали общим делом...
   Круг замыкается
   Я знал, - теперь главная моя задача заключалась в тщательном осмотре оружия в театральном хранилище, в арсенале, как его с гордостью называли работники театра.
   Арсенал находился в отдаленном углу большого каменного здания Главного гардероба. Никому не могло прийти в голову, что здесь, среди тысяч разнообразных костюмов, скрыты и предметы вооружения.
   Специальным ходом меня провели в изолированное помещение, заполненное оружием.
   Здесь я увидел старинные казачьи сабли. Ими запорожцы рубились когда-то с турками, добывая в суровых сечах казачью славу.
   Кремневые пистолеты лежали на полках и висели на стенах арсенала.
   "1812 - 1815 годы", - определил я, осмотрев несколько образцов этого некогда страшного оружия. От метких выстрелов из них пала не одна тысяча интервентов, пришедших в Россию с наполеоновскими армиями.
   Среди оружия я нашел большой пистолет с фабричным клеймом: "Тула, 1789 год".
   Увидев его, я вспомнил слова правнучки Суворова о пистолете с таким же точно клеймом.
   Осмотр бутафорского оружия продвигался медленно.
   Я боялся пропустить какой-нибудь уголок.
   Склад не имел вентиляции, никогда не проветривался, и духота в нем стояла невыносимая. Тусклый свет лампы утомлял зрение.
   Я боялся, что работнику, ведавшему арсеналом, надоест наблюдать за моими поисками и он скажет, - пора кончать работу.
   С опаской посматривал я в его сторону, но он спокойно приводил в порядок развороченные мною груды бутафорских вещей, с любопытством слушая мои замечания по поводу попадавших мне в руки пистолетов, сабель, шпаг и кинжалов.
   Работая, я не замечал времени.
   Мне не удалось просмотреть и половины арсенала, как хранитель оружия извинился передо мной и постучал пальцем по левой руке, показывая на часы. Рабочий день окончился.
   Бутафор объяснил: дальнейший осмотр может состояться только через неделю. В театре на сцене начинаются репетиции нового спектакля, и он будет очень занят.
   Я попросил назначить кого-нибудь из его помощников.
   - Никто другой не вправе входить сюда без меня, - объяснил бутафор. Только я один являюсь ответственным за оружие.
   Пришлось подчиниться.
   Легко сказать - ждать неделю! Вам понятно мое состояние? Каждый из этих семи дней я, забывая о других делах, приходил в театр, шел в бутафорскую и ждал случая - может, мне повезет, может, репетиция спектакля не состоится, и я смогу снова попасть в арсенал.
   Но всё шло по намеченному плану. Репетиция проходила за репетицией. Бутафор обставлял сцену, выдавал артистам оружие и принимал его обратно.
   Так прошла неделя.
   На седьмой день моих испытаний я услышал: "Завтра я свободен и могу пойти с вами на склад".
   Я вновь ожил.
   Утром мы встретились в арсенале.
   Полдня я перебирал кинжалы, мушкеты, шпаги, алебарды и пистолеты, внимательно осматривал каждую вещь, надеясь увидеть надпись или какой-нибудь знак, по которому удастся установить ее владельца. Но всё было тщетно.
   В одном отсеке на полу под полками с бутафорией я увидел офицерскую шпагу. Ее клинок, особенно характерный конец, напоминавший удлиненный трехгранный штык, подтверждал: шпага эта, бесспорно, восемнадцатого столетия.
   Она лежала в углу, совсем незаметная, если бы не конец клинка, высунувшийся из-под вороха старого ломаного оружия.
   Я смотрел на клинок и не мог отвести от него глаз.
   Мною овладела какая-то слабость. Мне захотелось сесть, но не хватало сил на малейшее движение.
   Много раз я думал о той минуте, когда, наконец, увижу шпагу...
   Вспомнив сложный путь розысков, я не особенно удивился тому, что нашел ее в театре. Меня взволновала значительность события...
   Разобрав мешавшие мне вещи, я поднял с пола клинок. В моих руках лежала легкая, небольшого размера шпага. Я смахнул с нее пыль, протер стершуюся местами позолоту и стал рассматривать клинок.
   Я всматривался в него и не верил своим глазам. Чуть поблескивая при тусклом свете небольшой лампочки, выделялась надпись:
   "Виват, Екатерина Великая!
   Богу! Отечеству!"
   Я подошел ближе к лампе и перечитал надпись еще и еще раз.
   Потом закрыл глаза, снова открыл и прочитал надпись в четвертый и пятый раз.
   Всё совпадало с тем, о чем говорила мне правнучка Суворова.
   От сильного волнения я не мог стоять на ногах и присел на груду старого оружия. Мне хотелось крикнуть от нахлынувшей радости, скорее поделиться ею со своими товарищами.
   - Вот она какая, - прошептал я, любуясь клинком шпаги.
   Я смотрел и смотрел на нее, словно читая по ней страницы жизни полководца.
   Большая зазубрина бросилась мне в глаза. Она напомнила о племяннике Аполлинарии Сергеевны - Николае - и его первом воинском "подвиге" со шпагой прадеда.
   Теперь мне оставалось выполнить некоторые формальности, и я мог получить шпагу и сообщить о своем открытии.
   Пока же никому ни слова... Молчать...
   Я пошел к выходу, но, сделав шаг, остановился у полки с бутафорией. Над ней на боковой стенке висел кирасирский палаш. Его тяжелый, кованой латуни эфес украшал вензель.
   Я снял палаш с костылька и осторожно потянул клинок из ножен. Покрытый легким слоем смазки, он заблестел при слабом свете лампы.
   Но что это? Ножны палаша надломлены. Я всматриваюсь. Ошибки нет!
   Кирасирский палаш оказался немым свидетелем подлинности шпаги.
   Ведь долгие годы она хранилась вместе с ним в музее Семеновского полка. Потом ее перенесли сюда и она пролежала здесь тридцать лет... Палаш времен Екатерины Второй всегда сопутствовал ей как верный страж. Подле него висел еще один палаш с гравированной надписью: "Петр Первый".
   Не в силах сдержать себя, я выбежал на улицу, вскочил в первую подвернувшуюся автомашину, а через час вместе с Аполлинарией Сергеевной снова вернулся на склад и показал шпагу.
   - Да, это шпага Суворова! - сказала Аполлинария Сергеевна.
   На следующий день я сообщил о своей находке секретарю партийной организации.
   Это он поддерживал меня в самые тяжелые минуты и верил, что я разгадаю загадку со шпагой.
   Он первый поздравил меня с большой исторической находкой.
   - Теперь шпага Суворова станет достоянием советского народа, - сказал полковник Воробьев.
   Он высказал мою самую сокровенную мысль. Она поддерживала страсть и мое упорство на протяжении чуть ли не двух десятилетий.
   Конец истории
   Конец моей истории является началом новой жизни шпаги Суворова.
   Зимний вечер. Набережная Невы. Старинный дворец на ней. Великолепная, сверкающая белизной мраморная лестница ведет наверх. Ноги тонут в пушистых коврах.
   Мы поднимаемся во второй этаж. В чудесно обставленной гостиной нас встречают. Сейчас начнется заседание суворовской комиссии. Мы - в Ленинградском Доме ученых.
   Председатель комиссии, генерал-лейтенант, открывает заседание.
   Колодки многочисленных боевых наград на груди свидетельствуют о его боевом пути.
   В зале много офицеров, ученых. Рядом с ними сидят рабочие и инженеры, артисты и художники, служащие и писатели - любители, я бы сказал, ревнители, истории родной страны.
   Несколько рядов кресел занимают школьники старших классов. Среди них выделяются своею формой воспитанники Суворовского училища.
   Это всё члены школьных исторических кружков - почитатели великого полководца. Они не впервые на заседании суворовской комиссии Дома ученых и с большим старанием выводят свои фамилии в регистрационном листе.
   Сегодня ответственный день. Я подвожу итоги своего труда за много лет и отчитываюсь в работе перед учеными, военными историками и всеми, кто любит Суворова.
   Рассказ о поисках шпаги я иллюстрирую показом найденных вещей.
   Вот в моих руках старый тульский пистолет, который так любил Суворов.
   Я рассказываю его историю. Вслед за пистолетом по рядам кресел из рук в руки медленно переходит квадратный лоскут полкового знамени Суворова.
   С огромным интересом смотрят на него участники заседания.
   Палаш Петра Великого вызывает бурю восторгов. Ряды, занимаемые школьниками, волнуются. Юным историкам хочется подержать в своих руках палаш, которым "арап Петра Великого" благословил на воинский труд Суворова.
   Последние фразы своего сообщения я говорю, держа в руках шпагу.
   - Вот она - боевая шпага Суворова. Ее тридцать с лишним лет не могли отыскать. Теперь она войдет в собрание личных вещей полководца и найдет свое почетное место в Суворовском музее.
   Мое сообщение закончено.
   Сыплются десятки вопросов, и я не успеваю давать объяснения.
   С кресла поднимается лейтенант и просит слова. Я внимательно вглядываюсь в его лицо.
   Передо мной знакомый нам старшина. Это он года три назад со взводом солдат помогал мне вычерпывать воду из пруда.
   - Разрешите мне, товарищи, - сказал он, - приветствовать суворовскую комиссию Дома ученых и поздравить ее с ценной находкой. Командование и личный состав моей воинской части поручили мне принести сердечную благодарность всем тем, кто не останавливался перед трудностями и нашел шпагу прославленного полководца.
   Слова лейтенанта потонули в шумных аплодисментах участников заседания. Выждав немного, он продолжал:
   - На долю нашего полка выпала честь принять участие в поисках шпаги Суворова. Правда, мы не нашли ее. Но мы горды тем, что разделили этот труд со многими советскими людьми. Мы всегда верили, что шпага будет найдена.
   __________
   Заседание суворовской комиссии закончилось.
   Я еще раз убедился: мой труд не был трудом одиночки.
   Шпагу замечательного русского полководца разыскивало много людей.
   Любя величественный образ Суворова, они с увлечением отдавали этому делу свое время.
   С Е Р Е Б Р Я Н Ы Е  Т Р У Б Ы
   I
   Как-то понадобилось научному сотруднику Артиллерийского исторического музея Владимиру Измайлову проехать в небольшой городок неподалеку от Ленинграда. Надо было осмотреть там старое, построенное еще при Суворове здание первого у нас офицерского собрания.
   На вокзале он узнал, что поезд только что ушел, а следующий отправится минут через сорок. Досадуя на себя за опоздание, Измайлов сел на скамью под вокзальным навесом и развернул газету. Но читать ему не удалось. Вскоре к нему подсел молодой офицер с умными серыми глазами на юношеском, округлом, привлекательном лице.
   Владимир разговорился с офицером и узнал, что тот едет до одной с ним станции.
   Лейтенант Павлов, как назвал себя новый знакомый Измайлова, впервые надел офицерскую форму и сиял ярче солнца. Улыбка не сходила с его лица.
   Он на днях окончил военное училище, получил звание лейтенанта и собирался навестить своих родных перед отъездом в часть.
   У него в руках лежала книга. На обложке выделялась крупная надпись: "Суворов". В книге рассказывалось об итальянском походе полководца.
   Юноша оказался большим почитателем Суворова.
   - Наш преподаватель военной истории, - сказал он, волнуясь, настоящий поэт. Лекции о Суворове читал так, словно пел гимн русскому оружию. Да и как не любить этого чудо-богатыря! Держать в руках оружие пятьдесят лет! Командовать дивизиями, корпусами, армиями - и не проиграть ни одного сражения, ни одной битвы! "Я баталий не проигрывал!" - говорил Суворов о себе. И это верно. Ни одного проигранного сражения.
   Измайлов слушал горячие слова лейтенанта. Очевидно, содержание книги захватило молодого офицера, и он нуждался в том, чтобы поделиться с кем-нибудь своим впечатлением.
   Перелистывая книгу, лейтенант продолжал:
   - Его жизнь, его подвиги - это образец служения Родине. О нем нельзя вспоминать без волнения. "Докажи на деле, что ты русский", - говорил он своим солдатам, и те понимали его.
   На перрон вокзала вошла небольшая воинская команда, вероятно, почетный караул для встречи или проводов кого-либо из гостей.
   Впереди шли два горниста, в руках у них сверкали на солнце серебряные трубы.
   Лейтенант Павлов встал и с интересом посмотрел на солдат.
   Увидев трубы, Измайлов вспомнил об эпизоде, связанном с началом боевой деятельности Суворова.
   Когда команда скрылась за вагонами, он спросил своего собеседника:
   - Хотите послушать историю из жизни Суворова?
   - Конечно, хочу! Расскажите, прошу вас! - быстро отозвался лейтенант.
   - Знаете ли вы, что за воинские подвиги не всегда награждались только медалями, орденами или золотым оружием? Лет сто семьдесят, сто восемьдесят тому назад награды бывали самые различные, - сказал с хитроватой улыбкой Измайлов. - Например, за победу под Крупчицами Суворова наградили тремя пушками. За разгром турок под Кинбурном - пером в виде плоской золотой пластинки. Суворов прикрепил его к своей шляпе-треуголке. Оно было украшено большой буквой "К" из алмазов - в честь его смелой до дерзости победы над грозным, многочисленным и опытным врагом.
   Однажды Суворов получил в награду за успешно проведенную военную кампанию золотую табакерку, осыпанную бриллиантами.
   Подали состав. Вместе с лейтенантом Измайлов поднялся со скамьи и вошел в вагон.
   Поезд быстро пошел. В открытые окна врывался свежий ветер, напоенный лесными ароматами.
   - Вы обещали рассказать о необычайных наградах за военные подвиги, напомнил лейтенант.
   До станции, куда они оба направлялись, было еще далеко. Чтобы скоротать путь, Измайлов продолжил свой рассказ.
   "В тысяча семьсот пятьдесят седьмом году, когда шла война с прусским королем Фридрихом, Суворов прибыл к русской армии.
   В августе тысяча семьсот пятьдесят девятого года он впервые присутствовал при сражении. Перед ним разворачивалась известная в истории битва под Кунерсдорфом.
   Русские разбили Фридриха. Его войска в беспорядке бежали. Судьба Пруссии находилась в руках командующего русской армией Салтыкова.
   В этой битве Суворов еще не командовал частью. Он находился при штабе, а потому имел возможность воспринимать происходящее критически.
   Когда после кунерсдорфской победы Салтыков остался стоять на месте и даже не послал казаков для преследования бегущего неприятеля, Суворов сказал корпусному генералу Фермору: "На месте главнокомандующего я бы сейчас пошел на Берлин!"
   Этого как раз и боялся Фридрих!
   После разных передвижений большая часть русских войск ушла на зимние квартиры.
   А на Берлин был предпринят смелый поход.
   Перед корпусом, которым командовал генерал Чернышев, стояла задача захватить столицу прусского короля, уничтожить в ней арсенал, пороховые мельницы, запасы оружия, амуниции и продовольствия.
   В передовом отряде в четыре тысячи человек на Берлин шел и молодой Суворов.
   В начале сентября тысяча семьсот шестидесятого года отряд подошел к Берлину. Начался артиллерийский обстрел.
   Командир отряда, тайный сторонник прусского короля, Тотлебен не спешил. Он всячески затягивал приказ о штурме и повел нескончаемые переговоры с комендантом Берлина об условиях сдачи крепости. Солдаты роптали: "Двести верст отмахали без отдыха, а теперь - вас ист дас, кислый квас - стоим на месте!" Офицеры тоже возмущались.
   Наконец, под сильным нажимом офицеров, Тотлебен выделил по триста гренадеров на штурм двух ворот крепости.
   - Как же так! В крепости десять ворот, а штурмовать будем только двое из них! - ничего не понимая, возмущались одни.
   - Свояк свояка видит издалека. Фридриху на руку играет, - роптали другие.
   - Измена! - шептали втихомолку третьи.
   Возмущавшимся офицерам Суворов с хитрой усмешкой предложил:
   - Что ворота считать? Мы русские. Откроем двое ворот - узнаем, кто за десятью сидит. На штурм! - и схватился за рукоять палаша.
   Русские войска рвались в бой.
   Тотлебен не мог остановить их.
   И штурм двух ворот первоклассной по тем временам крепости Берлина начался.
   Горстка храбрецов ворвалась в город, но, не получив от Тотлебена поддержки, ушла обратно.
   Через три дня подоспел, наконец, вспомогательный корпус. Штурм крепости решили возобновить.
   Предупрежденный об этом шпионами, комендант города прислал своего представителя для переговоров о сдаче.
   Утром русские войска вступили в Берлин.
   По запруженным народом улицам столицы надменного прусского короля двигались архангелогородские драгуны, малороссийские гренадеры, гусары Молдавского и Сербского полков.
   Уланов Санкт-Петербургского полка сменяли эскадроны тяжелой кавалерии кирасир, а за ними двигались с лихими песнями на устах, с присвистом и молодецкими выкриками пехотинцы: апшеронцы, суздальцы, муромцы, кексгольмцы, киевляне, выборжцы, москвичи и многие, многие другие.
   Их не удержали ни тяжелый походный марш, ни крепостные стены, ни хитрые вражеские замыслы. Бесконечной лентой, могучие, шли они неудержимой лавиной, словно хотели всем своим видом сказать: "Горе вам, поднявшим на нас оружие".
   За пехотой грохотали тяжелыми колесами пушек и зарядных ящиков артиллеристы полковника Маслова и подполковников Глебова и Лаврова, заливались широкой, как безбрежная степь, песней донские казачьи полки Туроверова, Попова, Дьячкина. В синих мундирах, в синих шароварах с красными лампасами, с длинными пиками в руках, на низкорослых быстроногих донских лошадках - они повергали берлинцев в трепет.
   - Степное войско, - боязливо шептали жители столицы, глядя на невиданных пришельцев. Те шли, приветливо улыбаясь, будто встретили старых знакомых.
   Члены берлинского магистрата поднесли русскому командованию старинные ключи от ворот города.
   Полки, участвовавшие в походе на Берлин, были награждены серебряными трубами, очень похожими на те, которые мы недавно видели у горнистов воинской части на перроне вокзала..."
   Рассказ Измайлова захватил лейтенанта.
   Особенно заинтересовала его награда полков серебряными трубами.
   - Это же замечательно! - восхищался молодой офицер. - Но почему трубами? Ведь есть же причина этому?
   - Да, есть! - сказал Измайлов.
   - Какая?
   - Вы читали "Слово о полку Игореве"?
   - И не один раз.
   В Новеграде трубы громкие трубят,
   Во Путивле стяги бранные стоят!
   помните?
   - Совершенно верно. Помню! - ответил лейтенант.
   - Звуком трубы управляли войсками во время боя. Так почему же нельзя награждать трубами за воинские подвиги?
   Юноша пристально глядел на Измайлова. Он не замечал ни остановок, ни того, что рассказ о трубах заинтересовал пассажиров вагона.
   - ...Только не думайте, что полки сразу получили готовенькие серебряные трубы и сыграли на них зорю. Нет! - говорил Измайлов. Командирам дали контрибуционные деньги в серебряных талерах и предложили перелить монеты на трубы.
   Полки стояли на зимних квартирах.
   Казначеи отсчитали нужное количество талеров и отправили полковых представителей с заказами на серебряные трубы.
   Доверенные от полков поехали - кто в Дрезден, кто в Данциг, а кто в Кенигсберг, где уже несколько лет находился русский генерал-губернатор Василий Иванович Суворов, отец будущего полководца.
   Доверенные старались. Они хотели, чтобы Апшеронский пехотный полк имел трубы, совсем не похожие на те, что изготовляли для Невского полка. А трубы Выборгского - своей чеканкой, художественным орнаментом, позолотой и украшениями из дорогих камней - отличались от труб Санкт-Петербургского конно-гренадерского полка.
   Мастера изготовили около пятидесяти сверкающих серебром труб, украшенных гравированными надписями, гербами и орнаментом из барабанов, пушек, знамен, кирас, литавр и оружия, перевитых дубовыми и лавровыми ветвями и лентами.
   Вот одна надпись на трубах Невского полка. Она запомнилась Измайлову навсегда, хоть впервые он узнал о ней много лет тому назад:
   Поспешностью и храбростью взятие города Берлина.
   Сентября 28 дня 1760 года
   Трубы эти затерялись. И как ни хотели найти их, хотя бы одну, никому это не удалось...
   С серебряными трубами произошла еще такая веселая история.
   К русскому царю Александру Третьему приехал в гости Вильгельм Второй, последний германский император. На маневрах ему в шефство дали Выборгский пехотный полк. В свое время выборжцы за взятие Берлина получили в награду серебряные трубы.
   На маневрах Вильгельм командовал этим полком.
   Солдаты в полку подобрались молодец к молодцу, отличались хорошей выучкой, сметкой и сообразительностью.
   На параде после маневров Вильгельм увидел в руках у горнистов большие серебряные трубы.
   - За какие отличия получил полк эту награду? - обратился он к трубачу.
   Не успел переводчик передать последнее слово вопроса, как горнист звучно ответил:
   - За взятие Берлина, ваше императорское величество!
   Горнист застыл в позиции "смирно". Он "ел глазами" начальство так, как это предписывалось уставом.
   Вильгельм на секунду опешил, но, спохватившись, сказал:
   - Ну, это происходило давно и больше не повторится.
   Растерявшийся переводчик не успел перевести слов германского императора.
   Горнист, желая поправиться, быстро отрапортовал:
   - Никак нет, ваше величество!
   А молодой подпоручик, стоявший подле своей роты, не выдержал и процедил вполголоса:
   - Поживем - увидим!
   Вильгельм взглянул гневно на горниста и направился к Александру.
   - Ну вот и все о серебряных трубах, - закончил Измайлов.
   Рассказ понравился. Долго обсуждали его спутники, вспоминая то одну, то другую деталь.
   Поезд подошел к какой-то станции. Все пассажиры вышли. В вагоне остались Измайлов и лейтенант.
   Еще перегон - и их путь заканчивался.
   - Я с большим удовольствием выслушал ваш рассказ о трубах, - сказал лейтенант.
   - Рад, что сумел заинтересовать вас, - ответил Измайлов. - Но этого мало! Я хочу, чтобы вы не только помнили этот рассказ, но и предприняли в память Суворова, в честь русской армии, что-нибудь более реальное. Вот попробуйте найти затерянные трубы Невского полка.
   - Даю слово, что разыщу пропавшие трубы. Это будет моим ответом на ваш призыв.
   Поезд подошел к станции. Измайлов с лейтенантом покинули вагон и, обменявшись адресами, разошлись в разные стороны.
   Не прошло после встречи с лейтенантом и месяца, как началась Великая Отечественная война.
   Фронтовые заботы заполнили все дни Измайлова. Беседа с лейтенантом о трубах забылась.
   II
   После окончания Великой Отечественной войны Измайлов демобилизовался и вернулся к своим прежним занятиям.
   Как-то, придя домой, он нашел у себя на столе пакет из воинской части.
   "От какого-нибудь военного дружка, - мелькнуло в сознании. - Из тех, что не в силах оставить армию". Номер части на пакете незнакомый.
   "Кто бы это мог быть?" - думал Измайлов, разрывая конверт, и прочитал:
   "Д о р о г о й  д р у г!
   Позвольте называть Вас этим большим именем. Узнав, что Вы уже дома и занимаетесь любимым делом, я хочу порадовать Вас. Свое слово, данное Вам много лет назад, я сдержал.
   Мною найдены две серебряные трубы, о которых Вы рассказывали в вагоне пригородного поезда незадолго до войны. Они могут быть переданы Артиллерийскому историческому музею. Приезжайте в наш полк.
   Искренне уважающий Вас
   гвардии подполковник  П а в л о в".
   Несколько раз перечитал Измайлов письмо офицера.
   Его порадовало, что Павлов жив и с успехом служит в Советской Армии, начал войну лейтенантом, а закончил ее гвардии подполковником. Павлов не забыл случайную встречу и, казалось, мимолетный разговор о наградных трубах.
   Спустя несколько дней командование музея направило Измайлова в Н-ский гвардейский полк. Он приехал в штаб и горячо пожал руку подполковнику Павлову - начальнику штаба полка.
   Со времени их встречи прошло больше пяти лет.
   Подполковник раздался вширь, возмужал. Но его глаза по-прежнему глядели молодо и пытливо.
   Перед Измайловым стоял тот же человек, которого он встретил когда-то на перроне ленинградского вокзала, только суровее и строже на вид, а у виска тянулся зарубцевавшийся шрам.
   - Ну, вот и встретились! Рад! Очень рад! - говорил подполковник.
   Передачу серебряных труб назначили на следующий день.