Страница:
– Можно ее взять в руки? Это не опасно?
– Нет, конечно, – улыбнулся Казакрв. – Концентрация урана не настолько велика, чтобы представлять угрозу для здоровья. Страхи сильно преувеличены, и в основном потому, что большинство людей знает об уране понаслышке…
Алексей Трофимович взвесил на ладони кусок руды.
Я смотрел на этот неказистый обломок и думал о революции, совершенной ураном. Энергия, впервые выделенная из него свыше тридцати лет назад, принесла японскому народу неисчислимые бедствия. Но советский человек «реабилитировал» уран, заставил его служить миру. Первые атомные станции, атомоходы, использование изотопов в народном хозяйстве – во всех областях науки и техники нашел себе применение уран.
Строятся новые атомные электростанции. Через несколько лет они станут главным источником энергии в районах, где не хватает угля, нефти и газа. Энергия атома будет опреснять морскую воду, лечить от злокачественных опухолей. Вездесущий атом – сегодня мы по праву называем его "атомом мира и прогресса".
Атомная промышленность начинается с урановых рудников, с таких вот шахт, где мы стоим в эту минуту, наблюдая, как темные куски руды наполняют вагонетки.
…Наконец последняя вагонетка загружена. Машинист занимает свое место в электровозе, и подземный поезд спешит к стволу.
Мы идем в противоположную сторону. Нам предстоит подняться на 30 метров, на подэтажный горизонт.
Новая неожиданность: заходим в лифт и медленно плывем вверх… Комфорт!
Здесь воздух чистый, как и на рудничном дворе. Над головой тянутся вентиляционные трубы, упирающиеся в еще не тронутый пласт. Там, где когда-то герои Б. Горбатова ползли, как червяки, мы шагаем в полный рост.
За поворотом – "подземный танк", или официально "подэтажыая каретка на гусеничном ходу". Управлял ею сам руководитель бригады коммунистического труда Михаил Николаевич Петров. Один.
На наших глазах танк легко развернулся в штольне и медленно приблизился к ровной, почти отполированной стене. В лучах прожектора руда слегка искрилась. Машина раздвинула "руки", они закрутились и впились в скалу. В клубах водяных брызг виден был только силуэт человека и белый «лепесток» у него на лице. А фантастическое чудовище вгрызалось в породу.
Потом все стихло. Штольня быстро очистилась от пыли – вентиляция включена на полную мощность. Михаил Николаевич подошел к нам.
– Вы давно в шахте? – спросил я.
– Двенадцать лет.
– Тогда вы можете объективно оценить эту каретку: нужна она горнякам или нет?
– Без сомнения, нужна. Раньше мы орудовали отбойными молотками перфораторами. За день так натрясешься, что к следующей смене прийти в себя не можешь.
А теперь крути рычаги, и все. Красота! Кроме того, водяная защита. Пыли практически нет.
– А что вы делаете с помощью каретки?
– То же самое, что и перфораторами. Бурим шпуры.
В них потом закладывается взрывчатка… Машина раза в три быстрее работает, так что никакого сравнения с перфораторами ж быть не может.
– Затем производится взрыв, – добавляет главный инженер, – порода разрушается приблизительно на метр.
Она-то и попадает в вагонетки.
– Понятно…
Где-то послышался глухой хлопок.
– Это взрыв, – пояснил Казаков. – Мы широко используем взрывы и для добычи руды, и для дробления кусков. Это самая прогрессивная технология…
– У вас в шахте курят?
– Да, конечно.
Мы достали сигареты.
– Воздух в шахте очень чистый, – заговорил Алексей Трофимович, – газов нет, опасаться нечего. Наши руды позволяют и покурить, не то что уголь… Пыли мало.
Особенно следим за вентиляцией. Если в каком-то забое запыленность увеличится, тотчас же прекращаем работу и «тянем» туда трубы. Хороший воздух – главный наш закон.
– Пока мы отдыхаем, расскажите, пожалуйста, об особенностях этого месторождения, – попросил я.
– Прежде всего, оно уникальное. Здесь и железная и урановая руда. Мы добываем и то и другое.
– А много урановой руды?
– На наш век хватит. Чем тщательнее ведем разведку, тем больше находим. Вот сейчас геологи бурят на километр с лишним. Да и мы готовимся спуститься ниже.
Год-другой здесь останемся, а потом вглубь…
– И так до центра Земли?
– До тех пор, пока уран будет! – отшутился главный инженер. – Впрочем, мы уже опробовали километровую глубину. Задел на будущее. Хотите взглянуть?
Я сразу согласился. Разве это не заманчиво?
…Клеть вновь оторвалась от ног и полетела вниз.
Слегка зашумело в ушах, почти как при посадке самолета… Километр под землю – не шутка!
Если на других горизонтах просторно и нужно долго добираться до забоев, то на «километровом» горизонте тесновато. Мы не прошли и сотни метров, как уперлись в скалу. Выработка заканчивалась прямоугольной камерой, посередине которой висела "люлька". Возле хлопотали два человека – Иван Матвеевич Хрунов и Олег Иванович Елисеев. Поверх обычных шахтерских спецовок на них надеты резиновые куртки, на касках – резиновые зюйдвестки с широкими полями, и оба они похожи на рыбаков.
– Это проходческий вертикальный комплекс, – Хрунов указал на машину. Он был здесь за старшего. – Может быть, прокатитесь?
Елисеев уступил свое место, и я вскочил на легкую металлическую площадку.
– Держитесь крепче и рук не высовывайте!
Люлька двинулась по изогнутому рельсу вверх. Камера осталась сбоку под нами. Тело постепенно отклонялось. Наконец мы повисли над темной пропастью. Где-то далеко внизу слышались голоса. Мы лежали на спине, а прямо перед глазами тускло мерцала руда.
– Вот в таком положении и бурим, – нарушил моячание Хрунов.
– Не очень удобно.
– Это с непривычки, – возразил Иван Матвеевич. – Я одиннадцать лет в шахте. Раньше как было? Настил соорудим, пробурим шпуры, заложим взрывчатку и снова настил убираем, потому что поломает его во время взрыва… Мука была, а не работа… Или на тросе висели.
Акробатикой больше приходилось заниматься, чем делом… С машиной же горя не знаем… Доверьтесь моему опыту: отличный комплекс!.. Ну что, спускаемся?
Я кивнул.
Подумалось: есть своя закономерность в том, что именно здесь широко используется новейшая техника. Люди добывают "металл XX века", вполне естественно, и машины, и механизмы должны быть самыми совершенными, на уровне и сегодняшнего, и завтрашнего дня.
Захудалый в прошлом рудник, где-то на окраине Криворожья, превратился в передовое предприятие, куда горняки со всей страны едут учиться. Здесь смело подошли к решению труднейших задач, а наука и техника покоряются дерзким.
…Когда мы вернулись к стволу, на рудничном дворе толпились шахтеры. Мы присели в сторонке.
– Рабочий класс должен подниматься в первую очередь, – заметил главный инженер. – Хорошо поработали…
– Сколько мы пробыли под землей?
– Почтет шесть часов. Километров пятнадцать одолели.
Я опять вспомнил слова Головатого: действительно, время под землей идет незаметно. Солнце, наверное, уже садится…
– Сейчас пообедаем, – сказал Алексей Трофимович, – и отдыхать… У нас хорошая столовая. А так как вы всю смену пробыли в шахте, вам положено бесплатное питание. Такой уж порядок…
– Года два назад приезжал к нам один канадец, – вмешался в разговор начальник смены, – посмотрел столовую и говорит: "Очень большое излишество". Спрашиваем: "Почему?" – "Я обанкрочусь, если буду кормить бесплатно своих рабочих".
– Вам здорово повезло, что вы знакомились с шахтой не в Канаде, а в Желтых Водах, – улыбаясь, добавил Казаков.
Пустая клеть незаметно скользнула сверху и остановилась. Она пришла за нами.
Шахта гудела. Мне показалось, что где-то бушует подземная гроза. Взрывы отрывали от рудного тела урановую руду, которая будет поднята на поверхность втород сменой…
Белоснежные многоэтажные здания, широкие проспекты, парки и стадионы, игровые площадки рядом с детскими садами и магазины…
Город пуст. Ни одного человека на улицах, а по вечерам ни в одном из окон не загорается свет. И лишь изредка показывается на улице специальная машина – это служба дозиметрического контроля… Иногда в тишину города врывается шум двигателей – это к реакторам идет очередная вахта: три блока АЭС нуждаются в присмотре, ну а на четвертом иные события…
Город без людей… Это страшно.
Однажды я видел такой город. По-моему, если не изменяет память, это был Сан-Франциско. В фильме Стенли Крамера "На последнем берегу". Герои ленты, надев защитные костюмы, идут по безжизненному городу в поисках передатчика, посылающего в эфир непонятные сигналы. Уже давно прошла ядерная война, в живых осталось несколько десятков человек, да и те на борту подводной лодки, и они надеются, что там, в Сан-Франциско, есть еще один… Но это от ветра колышется штора, контакты передатчика замыкаются, и возникает радиосигнал…
Мертвый город. Память до мельчайших подробностей хранит вот уже десятилетия кадры из фильма. К счастью, это всего лишь фильм воображение, так сказать, его создателей.
А реальность?
Припять… Оставленная своими жителями. Взрослыми и детьми, пенсионерами и домохозяйками, физиками и дворниками, – всеми…
"Я был в Чернобыле…" Так начинаются многие письма, которые лежат передо мной. И каждое свидетельство очевидца – документ, обращенный к нашим детям и внукам. Они должны знать, как это было.
Нас семеро. Журналисты из центральных газет. Нам было разрешено побывать в зоне аварии, рассказать о том, что делается для ее ликвидации.
В основном это молодые газетчики, горячие, боевые и, к сожалению, не всегда представляющие, насколько опасна та самая радиация, которую "нельзя пощупать, почувствовать, увидеть". Однако из-за этого она не становилась менее опасной.
В Киеве к нашей группе присоединился Михаил Семенович Одинец. Фронтовик, опытный правдист, самоотверженный и бесстрашный человек.
Втроем – плюс фотокорреспондент «Правды» Альберт Назаренко – мы отправились в Чернобыль.
Первое, что увидели: опустевший город… И наверное, в эту самую минуту поняли, насколько трудная и длительная предстоит работа. Ведь вначале речь шла не о ликвидации последствий аварии, а о предотвращении ее развития, то есть как именно ее локализовать…
В райкоме партии Чернобыля расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: "Академия наук", "Минэнерго", "Инженерная часть", "Минздрав СССР"…
Это штаб по ликвидации аварии. Здесь – центр, куда стекается вся информация.
В коридоре сталкиваемся с Евгением Павловичем Велиховым. Он не удивляется встрече с журналистами.
Сразу же беру у него интервью.
– Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию? – спрашиваю я.
– К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – отвечает он. – Стараемся предусмотреть все возможные варианты. Главная задача обезопасить людей, поэтому и проведена эвакуация из 30-километровой зоны. Ну а наступление ведем на реактор, работаем не только рядом с ним, но и под ним. Наша задача – полностью нейтрализовать его, "похоронить", как принято у нас говорить. Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто бы отказывался от работы. Все действуют самоотверженно.
У Евгения Павловича усталое лицо. Сегодня он даже вабыл побриться.
– С подобной аварией никто не сталкивался, – говорит Евгений Павлович. – И необычность ситуации требует решения проблем, с которыми ни ученые, ни специалисты никогда не имели дела. В общем, авария на станции преподнесла много сюрпризов.
Продолжить разговор не удалось. Велихова уже разыскивали. Начиналось очередное заседание правительственной комиссии.
Или вы пытались возразить западным журналистам, которые писали о панике?"
На такие записки отвечать трудно. И нужно ли доказывать, что все происходило именно так, как написано?
А потом понял: каждый человек воспринимает то или иное событие "по своим меркам". Смог ли он, попади в такую ситуацию, оставаться спокойным и не паниковать?
Вынужден повторять: паники не было.
Более тысячи автобусов прибыло в Киев. Они останавливались у подъездов. Милиционеры и общественники обходили каждую квартиру, и жильцы, предупрежденыые заранее, спускались вниз, к автобусам. Брали только самое необходимое. Все были уверены, что через дватри дня вернутся домой…
"Я был в Чернобыле…" Эти письма начали приходить в редакцию спустя месяц. На происходящее и на себя самого уже можно посмотреть спокойно, отбрасывая мелочи, выделяя главное.
Одно из писем – своеобразный ответ на вопрос из зала. Его автор курсант Владимир Порва.
"Нас, слушателей курсов, подняли по тревоге. Начальник курсов, не скрывая серьезности создавшегося положения, кратко, по-военному, доложил обстановку:
"Люди нуждаются и помощи! Поедут только добровольцы!" – закончил он. Шаг вперед сделал весь курс.
Были сборы недолги, и вот мы на автобусах подъезжаем к Чернобылю. Светит яркое весеннее солнце, сады в бело-розовом кипении от цветущих яблонь, груш и кашт amp;пов, на полях ведутся сельхозработы, и только шуршание шин бронетранспортеров, милицейские посты и белые халаты работников служб защиты напоминают, что АЭС с ее разрушенным четвертым реактором рядом.
На инструктаже сообщили, что в результате скопления паров водорода произошел взрыв, вызвавший частичное разрушение реактора и выброс радиоактивных веществ в атмосферу.
Наша группа была брошена на загрузку смеси песка и свинца. Засыпали в купола списанных парашютов, а затем цепляли к вертолетам, которые сплошной вереницей отбуксировывали их в район АЭС и сбрасывали на поврежденный реактор, создавая защитную шубу. Работы велись весь световой день.
Первомай все свободные от вахт и дежурств встретили торжественно. Выступления на митинге были кратки, во всех звучало – Чернобыль! Знай, мы с тобой. Твоя боль – наша боль! Несмотря ни на что, выстоим и победим!
Были выпущены боевые листки, и опять за paботу, до пота и ломоты в суставах, с одной мыслью – реактор должен быть укрощен.
После принятия правительственной комиссией решения об эвакуации населения стала поступать техника: автобусы, краны, фургоны для перевозки крупного рогатого скота и даже понтоны для наведения мостов через реку Припять. Рука об руку трудились гражданское население, работники внутренних дел, воины.
Нас разбили по группам, определили деревни, где будем осуществлять эвакуацию. Я попал в деревню Полесье, небольшую, дворов 120—150, всю утопающую в садах. Жители об эвакуации были предупреждены заранее. Никакой суматохи и паники. Брали самое необходимое и спокойно рассаживались по автобусам.
Единой колонной со скоростью 20-30 километров в час направились в пункт дезактивации, где каждый обследовался медицинским работником, тщательно мылся в душе с последующей сменой белья. Так мы работали до 5 мая, после чего нас сменила житомирская милиция.
5 мая наша группа прибыла на пункт дезактивации.
Замерили наличие радиации, затем обильный душ, вновь замер радиации и переодевание. И здесь все были равны, несмотря на чины и ранги. Я видел рядом рубашку с лейтенантскими погонами и бриджи с генеральскими лампасами.
В Чернобыле я воочию, а не по книгам и по фильмам, убедился, что может сделать атом, пусть он даже мирный, но вышедший хоть на время из-под контроля человека".
Каждое свидетельство очевидца и участника событий – это документ нашего времени, эпохи "атомной истории цивилизации", как выразился однажды академик Ю. Б. Харитон.
Можете поверить: предусмотрено все возможное, чтобы обезопасить под землей жизнь человека. Средства механизации, высокая квалификация инженерно-технических работников и шахтеров сводят опасность к нулю.
Но тем не менее от каждого требуется предельная собранность. Беспечность и ошибка могут привести к несчастью. Необходим постоянный контроль над собой, без этого нельзя…
Когда мы встретились с Героем Социалистического Труда бригадиром Василием Михайловичем Скуратником, я спросил:
– В последние годы у вас были несчастные случаи со смертельным исходом?
– Нет. Что вы?! Техника безопасности у нас на высоте. Лучше, чем на любой шахте в мире. Но надо быть осмотрительным, обязательно. Эго первая и главная заповедь. Нужно уметь читать породу, видеть ее, чувствовать только тогда ты станешь настоящим горняком.
Самое легкое для шахтера – зарплату получать. Но деньги выдают наверху, а зарабатывают их внизу – там легкого ничего нет. Однако у нас все-таки отличная профессия. Я люблю ее…
Любовь к руднику у Василия Михайловича начала складываться 18 апреля 1948 года.
Только что принятая молодежь сбилась в углу клети и изредка поглядывала на угрюмое лицо мастера, которому поручглп эту новоиспеченную бригаду.
Мастер показал шахту, распределил ребят по местам, присматривался к ним, а в конце смены собрал всех и сказал:
– Не будет из вас бригады. Разные вы очень.
Из одних толк выйдет, а из других… Не все среди вас шахтеры, братцы, вы уж извините…
Очень боялся Василий, что эти слова относятся и к нему, и поэтому, когда дали ему отдельный забой, начал трудиться с каким-то остервенением. А потом выяснилось, что за месяц у него 150 процентов плана.
Захарий Васильевич Галка, почетный горняк, орденоносец, гордость рудника, приметил старательного юпошу. Пришел как-то к нему:
– Вижу, хочешь работать, да не умеешь. Силой пока берешь, но и голова нужна. Силы на месяц, на два хватит, а потом попадешь в другой забой, руду зубами грызть будешь, а она не поддастся. Если хочешь, иди ко мне в бригаду, научу всему, что умею. В дальнейшем пригодится…
Великой честью было оказаться в бригаде З. В. Галки.
Лучших шахтеров Желтых Вод он выучил. На второй месяц показатели Василия за двести процентов потянули.
Ниже потом и не спускался.
В 1952 году Скуратник сам возглавил бригаду. Добыча урановой руды резко расширялась, ушел тогда его наставник на другую шахту, а Василия предложил в бригадиры.
– Сначала в бригаде восемнадцать «душ» было, потом двенадцать, а сейчас только шесть, – говорит Василий Михайлович.
– Это почему же?
– Собрались мы и решили, что если каждый две-три смежные специальности освоит, то и вшестером справимся. Подучились немного, курсы закончили. Теперь так и работаем. План остался на двенадцать человек.
– Бригада не меняется? Так вшестером с 1959 года и держитесь?
– Да нет, конечно. Очень нас любят разбивать на "половинки". Троих оставят и еще троих добавят. А ил другой «половинки» самостоятельную бригаду "наращивают". Человек двадцать я уже подготовил, и сейчас в бригаде новенькие.
– Так может случиться, что на шахте скоро все вашими учениками будут…
– Хороших горняков у нас много. Что же касается учебы, то это нужно… Галка меня и многих других в люди вывел, ну а мы свой опыт передаем. Секреты при себе не держим… Вот сын подрастает, наверное, на шахту придет.
– Долго еще ждать?
– Года два-три… Отличник. Старается… А дочь уже работает. Дети у нас удачные, мы с Надей не нарадуемся…
В работе радиометрических машин на фабрике первичного обогащения руды слышался какой-то причудливый "мотив", словно десяток ксилофонистов разучивали новую композицию.
Это было странное зрелище. Полутемный зал. Похожие друг на друга машины. Они щетинились лопатками навстречу потоку урановой руды, поступающей по конвейерам. И щелчки… То звонкие, как звук скрипки, то глухие, как пение контрабаса… «Каменную» мелодию исполняет пустая порода, та, в которой нет урана.
В одном из помещений я увидел совсем не то, к чему уже успел привыкнуть. Никаких лопаток. Гигантский конус, чем-то напоминающий монгольскую шапку. Он вертелся столь стремительно, что казалось, сейчас оторвется от пола и улетит. Конус обвивала змейка урановой руды…
– Это новая машина для отделения пустой породы, – сказал один из конструкторов, который занимался ео наладкой, – первые испытания уже прошли. По сравнению с прежними производительность в 2-3 раза выше.
– Кто ее создал?
– Наши, в ЦНИЛА проектировали и делали.
Что же это за ЦНИЛА – Центральная научно-исследовательская лаборатория, чье присутствие так чувствуется на комбинате?
Цепочка, по которой я шел – наземный комплекс, шахта, фабрика, – в конце концов должна привести к ЦНИЛА… Но сейчас предстояла новая встреча: с заводом, где обогащается урановая руда.
Владимир Филиппович Семенов, директор, задал вопрос:
– Хотите удивиться?
– А это разве трудно?
– Если вы работаете в атомной промышленности – трудно. Но если вы не видели наших предприятий, они вас поразят.
– Технологией?
– Не только… Впрочем, увидите… Однажды к нам приезжал крупный инженер по цветной металлургии.
Прошелся он по заводу и говорит: "Мне кажется, что я читаю фантастическую книгу. Настолько все необычно…"
Заинтригованный, я сел в машину и отправился на окраину города.
Завод утопает в зелени.
– У вас есть дети? – спросил Владимир Филиппович.
– Дочь. Маша. И сын – Алексей.
– Вы не замечали у них индивидуализма? Ну, "это мое", "никому не дам"…
– Бывает. Кое в чем жадность проявляется.
– Вот-вот… У внука то же самое. Рождаются, что ли, такими. Вот и приходится бороться, не только в детстве, а всю жизнь… Мы и сад общественный посадили для этого. Зачем нужен индивидуальный садик с забором? Глупость! Мы сообща обрабатываем большой, хороший сад. Для города… Для всех… В субботу и воскресенье десятки людей в нем отдыхают. Лучше не придумаешь… На заводе тоже сад есть. Маленький, но любят его. К сожалению, сейчас темно, не видно… Посмотрите?
– Обязательно.
Мы вошли в цех, Семенов, шагавший впереди, обернулся:
– А это уже "урановый сад"…
Я так и не понял, что он имел в виду: то ли горшки с цветами, которыми увешаны стены, то ли огромный аквариум, где среди водорослей мелькали золотистые караси, то ли причудливые сплетения труб, емкостей, колонн и установок – они действительно напоминали сказочный сад. И, как деревья, эти громоздкие сооружения из металла жили – слышалось легкое потрескивание, непонятные шорохи, далекий гул.
Мы стояли неподвижно. Необозримый зал, уходящие ввысь, словно корпуса ракет на старте, ионообменные колонны и крошечные фигурки людей у их основания. Это стояли мы, гости. Мы казались здесь лишними, ненужными, чужими – пришельцами из иного мира. А завод работал "сам по себе".
– Эффектно? – Главный технолог комбината Семен Григорьевич Михайлов говорит быстро, словно боясь, что не успеет рассказать обо всем. – Я и сам поражаюсь, когда прихожу сюда… Автоматика? Ох, как тяжко она нам досталась! Сутками, помню, не покидали завода…
Впрочем, и сейчас не все гладко, кое-что нам не нравится, вот постоянно и переделываем. Представьте, наш завод построен всего несколько лет назад, а сейчас от старого только коробка осталась, все остальное изменили.
Многие процессы у нас появились впервые, а потом уже их переняли другие предприятия атомной промышленности. Но мы не зазнаемся: продолжаем совершенствовать технологию и снижать себестоимость добычи урана.
А возможности для творчества неисчерпаемы. Прежде чем выделить уран из руды, нужно провести около ста тончайших технологических процессов. Начнем с дробилок…
С фабрики железнодорожный состав подает руду к заводу. Первый этап дробление.
Цех, где установлены дробилки, – всеобщая гордость, "Техническая эстетика", – коротко пояснил Семенов, когда мы невольно удивились праздничному, нарядному виду цеха. Цветы, окраска потолков, стен, лестниц, массивных тел дробилок создают радужное настроение. Куда ни посмотришь, все радует глаз. Правда, шумновато. О титанической борьбе, идущей внутри дробилок между твердыми кусками руды и металлом, свидетельствуют не только звуки, но и заметная вибрация установок. Так дрожит штанга рекордного веса, поднятая спортсменом…
Металл побеждает руду ценой собственной жизни.
Рядом с цехом – своеобразный склад: гора металлических шаров типа бильярдных. Они засыпаются в мельниЧУ (РУДа попадает в нее после дробилки), и в их хаотическом танце кусочки руды превращаются в пыль: ведь чем меньше частички, тем легче выделить уран и освободиться от пустой породы. Правда, в пыль истираются и руда, и металлические шары, особенно здесь, в Желтых Водах, потому что тверже руды, пожалуй, нет на других месторождениях.
– Нет, конечно, – улыбнулся Казакрв. – Концентрация урана не настолько велика, чтобы представлять угрозу для здоровья. Страхи сильно преувеличены, и в основном потому, что большинство людей знает об уране понаслышке…
Алексей Трофимович взвесил на ладони кусок руды.
Я смотрел на этот неказистый обломок и думал о революции, совершенной ураном. Энергия, впервые выделенная из него свыше тридцати лет назад, принесла японскому народу неисчислимые бедствия. Но советский человек «реабилитировал» уран, заставил его служить миру. Первые атомные станции, атомоходы, использование изотопов в народном хозяйстве – во всех областях науки и техники нашел себе применение уран.
Строятся новые атомные электростанции. Через несколько лет они станут главным источником энергии в районах, где не хватает угля, нефти и газа. Энергия атома будет опреснять морскую воду, лечить от злокачественных опухолей. Вездесущий атом – сегодня мы по праву называем его "атомом мира и прогресса".
Атомная промышленность начинается с урановых рудников, с таких вот шахт, где мы стоим в эту минуту, наблюдая, как темные куски руды наполняют вагонетки.
…Наконец последняя вагонетка загружена. Машинист занимает свое место в электровозе, и подземный поезд спешит к стволу.
Мы идем в противоположную сторону. Нам предстоит подняться на 30 метров, на подэтажный горизонт.
Новая неожиданность: заходим в лифт и медленно плывем вверх… Комфорт!
Здесь воздух чистый, как и на рудничном дворе. Над головой тянутся вентиляционные трубы, упирающиеся в еще не тронутый пласт. Там, где когда-то герои Б. Горбатова ползли, как червяки, мы шагаем в полный рост.
За поворотом – "подземный танк", или официально "подэтажыая каретка на гусеничном ходу". Управлял ею сам руководитель бригады коммунистического труда Михаил Николаевич Петров. Один.
На наших глазах танк легко развернулся в штольне и медленно приблизился к ровной, почти отполированной стене. В лучах прожектора руда слегка искрилась. Машина раздвинула "руки", они закрутились и впились в скалу. В клубах водяных брызг виден был только силуэт человека и белый «лепесток» у него на лице. А фантастическое чудовище вгрызалось в породу.
Потом все стихло. Штольня быстро очистилась от пыли – вентиляция включена на полную мощность. Михаил Николаевич подошел к нам.
– Вы давно в шахте? – спросил я.
– Двенадцать лет.
– Тогда вы можете объективно оценить эту каретку: нужна она горнякам или нет?
– Без сомнения, нужна. Раньше мы орудовали отбойными молотками перфораторами. За день так натрясешься, что к следующей смене прийти в себя не можешь.
А теперь крути рычаги, и все. Красота! Кроме того, водяная защита. Пыли практически нет.
– А что вы делаете с помощью каретки?
– То же самое, что и перфораторами. Бурим шпуры.
В них потом закладывается взрывчатка… Машина раза в три быстрее работает, так что никакого сравнения с перфораторами ж быть не может.
– Затем производится взрыв, – добавляет главный инженер, – порода разрушается приблизительно на метр.
Она-то и попадает в вагонетки.
– Понятно…
Где-то послышался глухой хлопок.
– Это взрыв, – пояснил Казаков. – Мы широко используем взрывы и для добычи руды, и для дробления кусков. Это самая прогрессивная технология…
– У вас в шахте курят?
– Да, конечно.
Мы достали сигареты.
– Воздух в шахте очень чистый, – заговорил Алексей Трофимович, – газов нет, опасаться нечего. Наши руды позволяют и покурить, не то что уголь… Пыли мало.
Особенно следим за вентиляцией. Если в каком-то забое запыленность увеличится, тотчас же прекращаем работу и «тянем» туда трубы. Хороший воздух – главный наш закон.
– Пока мы отдыхаем, расскажите, пожалуйста, об особенностях этого месторождения, – попросил я.
– Прежде всего, оно уникальное. Здесь и железная и урановая руда. Мы добываем и то и другое.
– А много урановой руды?
– На наш век хватит. Чем тщательнее ведем разведку, тем больше находим. Вот сейчас геологи бурят на километр с лишним. Да и мы готовимся спуститься ниже.
Год-другой здесь останемся, а потом вглубь…
– И так до центра Земли?
– До тех пор, пока уран будет! – отшутился главный инженер. – Впрочем, мы уже опробовали километровую глубину. Задел на будущее. Хотите взглянуть?
Я сразу согласился. Разве это не заманчиво?
…Клеть вновь оторвалась от ног и полетела вниз.
Слегка зашумело в ушах, почти как при посадке самолета… Километр под землю – не шутка!
Если на других горизонтах просторно и нужно долго добираться до забоев, то на «километровом» горизонте тесновато. Мы не прошли и сотни метров, как уперлись в скалу. Выработка заканчивалась прямоугольной камерой, посередине которой висела "люлька". Возле хлопотали два человека – Иван Матвеевич Хрунов и Олег Иванович Елисеев. Поверх обычных шахтерских спецовок на них надеты резиновые куртки, на касках – резиновые зюйдвестки с широкими полями, и оба они похожи на рыбаков.
– Это проходческий вертикальный комплекс, – Хрунов указал на машину. Он был здесь за старшего. – Может быть, прокатитесь?
Елисеев уступил свое место, и я вскочил на легкую металлическую площадку.
– Держитесь крепче и рук не высовывайте!
Люлька двинулась по изогнутому рельсу вверх. Камера осталась сбоку под нами. Тело постепенно отклонялось. Наконец мы повисли над темной пропастью. Где-то далеко внизу слышались голоса. Мы лежали на спине, а прямо перед глазами тускло мерцала руда.
– Вот в таком положении и бурим, – нарушил моячание Хрунов.
– Не очень удобно.
– Это с непривычки, – возразил Иван Матвеевич. – Я одиннадцать лет в шахте. Раньше как было? Настил соорудим, пробурим шпуры, заложим взрывчатку и снова настил убираем, потому что поломает его во время взрыва… Мука была, а не работа… Или на тросе висели.
Акробатикой больше приходилось заниматься, чем делом… С машиной же горя не знаем… Доверьтесь моему опыту: отличный комплекс!.. Ну что, спускаемся?
Я кивнул.
Подумалось: есть своя закономерность в том, что именно здесь широко используется новейшая техника. Люди добывают "металл XX века", вполне естественно, и машины, и механизмы должны быть самыми совершенными, на уровне и сегодняшнего, и завтрашнего дня.
Захудалый в прошлом рудник, где-то на окраине Криворожья, превратился в передовое предприятие, куда горняки со всей страны едут учиться. Здесь смело подошли к решению труднейших задач, а наука и техника покоряются дерзким.
…Когда мы вернулись к стволу, на рудничном дворе толпились шахтеры. Мы присели в сторонке.
– Рабочий класс должен подниматься в первую очередь, – заметил главный инженер. – Хорошо поработали…
– Сколько мы пробыли под землей?
– Почтет шесть часов. Километров пятнадцать одолели.
Я опять вспомнил слова Головатого: действительно, время под землей идет незаметно. Солнце, наверное, уже садится…
– Сейчас пообедаем, – сказал Алексей Трофимович, – и отдыхать… У нас хорошая столовая. А так как вы всю смену пробыли в шахте, вам положено бесплатное питание. Такой уж порядок…
– Года два назад приезжал к нам один канадец, – вмешался в разговор начальник смены, – посмотрел столовую и говорит: "Очень большое излишество". Спрашиваем: "Почему?" – "Я обанкрочусь, если буду кормить бесплатно своих рабочих".
– Вам здорово повезло, что вы знакомились с шахтой не в Канаде, а в Желтых Водах, – улыбаясь, добавил Казаков.
Пустая клеть незаметно скользнула сверху и остановилась. Она пришла за нами.
Шахта гудела. Мне показалось, что где-то бушует подземная гроза. Взрывы отрывали от рудного тела урановую руду, которая будет поднята на поверхность втород сменой…
Чернобыль. Первые дни аварии
Странно, непривычно выглядит с вертолета Припять.Белоснежные многоэтажные здания, широкие проспекты, парки и стадионы, игровые площадки рядом с детскими садами и магазины…
Город пуст. Ни одного человека на улицах, а по вечерам ни в одном из окон не загорается свет. И лишь изредка показывается на улице специальная машина – это служба дозиметрического контроля… Иногда в тишину города врывается шум двигателей – это к реакторам идет очередная вахта: три блока АЭС нуждаются в присмотре, ну а на четвертом иные события…
Город без людей… Это страшно.
Однажды я видел такой город. По-моему, если не изменяет память, это был Сан-Франциско. В фильме Стенли Крамера "На последнем берегу". Герои ленты, надев защитные костюмы, идут по безжизненному городу в поисках передатчика, посылающего в эфир непонятные сигналы. Уже давно прошла ядерная война, в живых осталось несколько десятков человек, да и те на борту подводной лодки, и они надеются, что там, в Сан-Франциско, есть еще один… Но это от ветра колышется штора, контакты передатчика замыкаются, и возникает радиосигнал…
Мертвый город. Память до мельчайших подробностей хранит вот уже десятилетия кадры из фильма. К счастью, это всего лишь фильм воображение, так сказать, его создателей.
А реальность?
Припять… Оставленная своими жителями. Взрослыми и детьми, пенсионерами и домохозяйками, физиками и дворниками, – всеми…
"Я был в Чернобыле…" Так начинаются многие письма, которые лежат передо мной. И каждое свидетельство очевидца – документ, обращенный к нашим детям и внукам. Они должны знать, как это было.
Нас семеро. Журналисты из центральных газет. Нам было разрешено побывать в зоне аварии, рассказать о том, что делается для ее ликвидации.
В основном это молодые газетчики, горячие, боевые и, к сожалению, не всегда представляющие, насколько опасна та самая радиация, которую "нельзя пощупать, почувствовать, увидеть". Однако из-за этого она не становилась менее опасной.
В Киеве к нашей группе присоединился Михаил Семенович Одинец. Фронтовик, опытный правдист, самоотверженный и бесстрашный человек.
Втроем – плюс фотокорреспондент «Правды» Альберт Назаренко – мы отправились в Чернобыль.
Первое, что увидели: опустевший город… И наверное, в эту самую минуту поняли, насколько трудная и длительная предстоит работа. Ведь вначале речь шла не о ликвидации последствий аварии, а о предотвращении ее развития, то есть как именно ее локализовать…
В райкоме партии Чернобыля расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: "Академия наук", "Минэнерго", "Инженерная часть", "Минздрав СССР"…
Это штаб по ликвидации аварии. Здесь – центр, куда стекается вся информация.
В коридоре сталкиваемся с Евгением Павловичем Велиховым. Он не удивляется встрече с журналистами.
Сразу же беру у него интервью.
– Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию? – спрашиваю я.
– К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – отвечает он. – Стараемся предусмотреть все возможные варианты. Главная задача обезопасить людей, поэтому и проведена эвакуация из 30-километровой зоны. Ну а наступление ведем на реактор, работаем не только рядом с ним, но и под ним. Наша задача – полностью нейтрализовать его, "похоронить", как принято у нас говорить. Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто бы отказывался от работы. Все действуют самоотверженно.
У Евгения Павловича усталое лицо. Сегодня он даже вабыл побриться.
– С подобной аварией никто не сталкивался, – говорит Евгений Павлович. – И необычность ситуации требует решения проблем, с которыми ни ученые, ни специалисты никогда не имели дела. В общем, авария на станции преподнесла много сюрпризов.
Продолжить разговор не удалось. Велихова уже разыскивали. Начиналось очередное заседание правительственной комиссии.
* * *
Записка из зала: "Я не очень верю, что во время эвакуации не возникла паника. А вы в двух или трех репортажах обязательно отмечали: эвакуация Припяти прошла быстро – в течение трех часов – и организованно. Такая ваша настойчивость вызывает подозрения…Или вы пытались возразить западным журналистам, которые писали о панике?"
На такие записки отвечать трудно. И нужно ли доказывать, что все происходило именно так, как написано?
А потом понял: каждый человек воспринимает то или иное событие "по своим меркам". Смог ли он, попади в такую ситуацию, оставаться спокойным и не паниковать?
Вынужден повторять: паники не было.
Более тысячи автобусов прибыло в Киев. Они останавливались у подъездов. Милиционеры и общественники обходили каждую квартиру, и жильцы, предупрежденыые заранее, спускались вниз, к автобусам. Брали только самое необходимое. Все были уверены, что через дватри дня вернутся домой…
"Я был в Чернобыле…" Эти письма начали приходить в редакцию спустя месяц. На происходящее и на себя самого уже можно посмотреть спокойно, отбрасывая мелочи, выделяя главное.
Одно из писем – своеобразный ответ на вопрос из зала. Его автор курсант Владимир Порва.
"Нас, слушателей курсов, подняли по тревоге. Начальник курсов, не скрывая серьезности создавшегося положения, кратко, по-военному, доложил обстановку:
"Люди нуждаются и помощи! Поедут только добровольцы!" – закончил он. Шаг вперед сделал весь курс.
Были сборы недолги, и вот мы на автобусах подъезжаем к Чернобылю. Светит яркое весеннее солнце, сады в бело-розовом кипении от цветущих яблонь, груш и кашт amp;пов, на полях ведутся сельхозработы, и только шуршание шин бронетранспортеров, милицейские посты и белые халаты работников служб защиты напоминают, что АЭС с ее разрушенным четвертым реактором рядом.
На инструктаже сообщили, что в результате скопления паров водорода произошел взрыв, вызвавший частичное разрушение реактора и выброс радиоактивных веществ в атмосферу.
Наша группа была брошена на загрузку смеси песка и свинца. Засыпали в купола списанных парашютов, а затем цепляли к вертолетам, которые сплошной вереницей отбуксировывали их в район АЭС и сбрасывали на поврежденный реактор, создавая защитную шубу. Работы велись весь световой день.
Первомай все свободные от вахт и дежурств встретили торжественно. Выступления на митинге были кратки, во всех звучало – Чернобыль! Знай, мы с тобой. Твоя боль – наша боль! Несмотря ни на что, выстоим и победим!
Были выпущены боевые листки, и опять за paботу, до пота и ломоты в суставах, с одной мыслью – реактор должен быть укрощен.
После принятия правительственной комиссией решения об эвакуации населения стала поступать техника: автобусы, краны, фургоны для перевозки крупного рогатого скота и даже понтоны для наведения мостов через реку Припять. Рука об руку трудились гражданское население, работники внутренних дел, воины.
Нас разбили по группам, определили деревни, где будем осуществлять эвакуацию. Я попал в деревню Полесье, небольшую, дворов 120—150, всю утопающую в садах. Жители об эвакуации были предупреждены заранее. Никакой суматохи и паники. Брали самое необходимое и спокойно рассаживались по автобусам.
Единой колонной со скоростью 20-30 километров в час направились в пункт дезактивации, где каждый обследовался медицинским работником, тщательно мылся в душе с последующей сменой белья. Так мы работали до 5 мая, после чего нас сменила житомирская милиция.
5 мая наша группа прибыла на пункт дезактивации.
Замерили наличие радиации, затем обильный душ, вновь замер радиации и переодевание. И здесь все были равны, несмотря на чины и ранги. Я видел рядом рубашку с лейтенантскими погонами и бриджи с генеральскими лампасами.
В Чернобыле я воочию, а не по книгам и по фильмам, убедился, что может сделать атом, пусть он даже мирный, но вышедший хоть на время из-под контроля человека".
Каждое свидетельство очевидца и участника событий – это документ нашего времени, эпохи "атомной истории цивилизации", как выразился однажды академик Ю. Б. Харитон.
Желтые Воды. Урановый рудник (продолжение)
Чтобы идти работать под землю, нужно не меньше мужества, чем сесть в кабину стартующего космического корабля. Я написал эту фразу не для красного словца и не потому, что сейчас можно любую специальность сравнить с космической. Вовсе нет! Я повторяю: очезь мужественным должен быть человек, если он выбрал нелегкую профессию горняка, и большим знатоком своего дела. Иначе земля, которая испещрена искусственными катакомбами, не прощает…Можете поверить: предусмотрено все возможное, чтобы обезопасить под землей жизнь человека. Средства механизации, высокая квалификация инженерно-технических работников и шахтеров сводят опасность к нулю.
Но тем не менее от каждого требуется предельная собранность. Беспечность и ошибка могут привести к несчастью. Необходим постоянный контроль над собой, без этого нельзя…
Когда мы встретились с Героем Социалистического Труда бригадиром Василием Михайловичем Скуратником, я спросил:
– В последние годы у вас были несчастные случаи со смертельным исходом?
– Нет. Что вы?! Техника безопасности у нас на высоте. Лучше, чем на любой шахте в мире. Но надо быть осмотрительным, обязательно. Эго первая и главная заповедь. Нужно уметь читать породу, видеть ее, чувствовать только тогда ты станешь настоящим горняком.
Самое легкое для шахтера – зарплату получать. Но деньги выдают наверху, а зарабатывают их внизу – там легкого ничего нет. Однако у нас все-таки отличная профессия. Я люблю ее…
Любовь к руднику у Василия Михайловича начала складываться 18 апреля 1948 года.
Только что принятая молодежь сбилась в углу клети и изредка поглядывала на угрюмое лицо мастера, которому поручглп эту новоиспеченную бригаду.
Мастер показал шахту, распределил ребят по местам, присматривался к ним, а в конце смены собрал всех и сказал:
– Не будет из вас бригады. Разные вы очень.
Из одних толк выйдет, а из других… Не все среди вас шахтеры, братцы, вы уж извините…
Очень боялся Василий, что эти слова относятся и к нему, и поэтому, когда дали ему отдельный забой, начал трудиться с каким-то остервенением. А потом выяснилось, что за месяц у него 150 процентов плана.
Захарий Васильевич Галка, почетный горняк, орденоносец, гордость рудника, приметил старательного юпошу. Пришел как-то к нему:
– Вижу, хочешь работать, да не умеешь. Силой пока берешь, но и голова нужна. Силы на месяц, на два хватит, а потом попадешь в другой забой, руду зубами грызть будешь, а она не поддастся. Если хочешь, иди ко мне в бригаду, научу всему, что умею. В дальнейшем пригодится…
Великой честью было оказаться в бригаде З. В. Галки.
Лучших шахтеров Желтых Вод он выучил. На второй месяц показатели Василия за двести процентов потянули.
Ниже потом и не спускался.
В 1952 году Скуратник сам возглавил бригаду. Добыча урановой руды резко расширялась, ушел тогда его наставник на другую шахту, а Василия предложил в бригадиры.
– Сначала в бригаде восемнадцать «душ» было, потом двенадцать, а сейчас только шесть, – говорит Василий Михайлович.
– Это почему же?
– Собрались мы и решили, что если каждый две-три смежные специальности освоит, то и вшестером справимся. Подучились немного, курсы закончили. Теперь так и работаем. План остался на двенадцать человек.
– Бригада не меняется? Так вшестером с 1959 года и держитесь?
– Да нет, конечно. Очень нас любят разбивать на "половинки". Троих оставят и еще троих добавят. А ил другой «половинки» самостоятельную бригаду "наращивают". Человек двадцать я уже подготовил, и сейчас в бригаде новенькие.
– Так может случиться, что на шахте скоро все вашими учениками будут…
– Хороших горняков у нас много. Что же касается учебы, то это нужно… Галка меня и многих других в люди вывел, ну а мы свой опыт передаем. Секреты при себе не держим… Вот сын подрастает, наверное, на шахту придет.
– Долго еще ждать?
– Года два-три… Отличник. Старается… А дочь уже работает. Дети у нас удачные, мы с Надей не нарадуемся…
В работе радиометрических машин на фабрике первичного обогащения руды слышался какой-то причудливый "мотив", словно десяток ксилофонистов разучивали новую композицию.
Это было странное зрелище. Полутемный зал. Похожие друг на друга машины. Они щетинились лопатками навстречу потоку урановой руды, поступающей по конвейерам. И щелчки… То звонкие, как звук скрипки, то глухие, как пение контрабаса… «Каменную» мелодию исполняет пустая порода, та, в которой нет урана.
В одном из помещений я увидел совсем не то, к чему уже успел привыкнуть. Никаких лопаток. Гигантский конус, чем-то напоминающий монгольскую шапку. Он вертелся столь стремительно, что казалось, сейчас оторвется от пола и улетит. Конус обвивала змейка урановой руды…
– Это новая машина для отделения пустой породы, – сказал один из конструкторов, который занимался ео наладкой, – первые испытания уже прошли. По сравнению с прежними производительность в 2-3 раза выше.
– Кто ее создал?
– Наши, в ЦНИЛА проектировали и делали.
Что же это за ЦНИЛА – Центральная научно-исследовательская лаборатория, чье присутствие так чувствуется на комбинате?
Цепочка, по которой я шел – наземный комплекс, шахта, фабрика, – в конце концов должна привести к ЦНИЛА… Но сейчас предстояла новая встреча: с заводом, где обогащается урановая руда.
Владимир Филиппович Семенов, директор, задал вопрос:
– Хотите удивиться?
– А это разве трудно?
– Если вы работаете в атомной промышленности – трудно. Но если вы не видели наших предприятий, они вас поразят.
– Технологией?
– Не только… Впрочем, увидите… Однажды к нам приезжал крупный инженер по цветной металлургии.
Прошелся он по заводу и говорит: "Мне кажется, что я читаю фантастическую книгу. Настолько все необычно…"
Заинтригованный, я сел в машину и отправился на окраину города.
Завод утопает в зелени.
– У вас есть дети? – спросил Владимир Филиппович.
– Дочь. Маша. И сын – Алексей.
– Вы не замечали у них индивидуализма? Ну, "это мое", "никому не дам"…
– Бывает. Кое в чем жадность проявляется.
– Вот-вот… У внука то же самое. Рождаются, что ли, такими. Вот и приходится бороться, не только в детстве, а всю жизнь… Мы и сад общественный посадили для этого. Зачем нужен индивидуальный садик с забором? Глупость! Мы сообща обрабатываем большой, хороший сад. Для города… Для всех… В субботу и воскресенье десятки людей в нем отдыхают. Лучше не придумаешь… На заводе тоже сад есть. Маленький, но любят его. К сожалению, сейчас темно, не видно… Посмотрите?
– Обязательно.
Мы вошли в цех, Семенов, шагавший впереди, обернулся:
– А это уже "урановый сад"…
Я так и не понял, что он имел в виду: то ли горшки с цветами, которыми увешаны стены, то ли огромный аквариум, где среди водорослей мелькали золотистые караси, то ли причудливые сплетения труб, емкостей, колонн и установок – они действительно напоминали сказочный сад. И, как деревья, эти громоздкие сооружения из металла жили – слышалось легкое потрескивание, непонятные шорохи, далекий гул.
Мы стояли неподвижно. Необозримый зал, уходящие ввысь, словно корпуса ракет на старте, ионообменные колонны и крошечные фигурки людей у их основания. Это стояли мы, гости. Мы казались здесь лишними, ненужными, чужими – пришельцами из иного мира. А завод работал "сам по себе".
– Эффектно? – Главный технолог комбината Семен Григорьевич Михайлов говорит быстро, словно боясь, что не успеет рассказать обо всем. – Я и сам поражаюсь, когда прихожу сюда… Автоматика? Ох, как тяжко она нам досталась! Сутками, помню, не покидали завода…
Впрочем, и сейчас не все гладко, кое-что нам не нравится, вот постоянно и переделываем. Представьте, наш завод построен всего несколько лет назад, а сейчас от старого только коробка осталась, все остальное изменили.
Многие процессы у нас появились впервые, а потом уже их переняли другие предприятия атомной промышленности. Но мы не зазнаемся: продолжаем совершенствовать технологию и снижать себестоимость добычи урана.
А возможности для творчества неисчерпаемы. Прежде чем выделить уран из руды, нужно провести около ста тончайших технологических процессов. Начнем с дробилок…
С фабрики железнодорожный состав подает руду к заводу. Первый этап дробление.
Цех, где установлены дробилки, – всеобщая гордость, "Техническая эстетика", – коротко пояснил Семенов, когда мы невольно удивились праздничному, нарядному виду цеха. Цветы, окраска потолков, стен, лестниц, массивных тел дробилок создают радужное настроение. Куда ни посмотришь, все радует глаз. Правда, шумновато. О титанической борьбе, идущей внутри дробилок между твердыми кусками руды и металлом, свидетельствуют не только звуки, но и заметная вибрация установок. Так дрожит штанга рекордного веса, поднятая спортсменом…
Металл побеждает руду ценой собственной жизни.
Рядом с цехом – своеобразный склад: гора металлических шаров типа бильярдных. Они засыпаются в мельниЧУ (РУДа попадает в нее после дробилки), и в их хаотическом танце кусочки руды превращаются в пыль: ведь чем меньше частички, тем легче выделить уран и освободиться от пустой породы. Правда, в пыль истираются и руда, и металлические шары, особенно здесь, в Желтых Водах, потому что тверже руды, пожалуй, нет на других месторождениях.