Страница:
После дробления урановая «пыль» переводится в жидкое состояние. И здесь начинается химическая "свистопляска". Прошу извинить за столь нетехнический термин, но разобраться во всех тонкостях не под силу никому, кроме специалиста, так как процессы настолько ювелирны и точны, что выглядят невероятными. К примеру, за толстой стальной стенкой встречаются два раствора – урановый и органический. Органика «отбирает» уран, как бы всасывает его в себя. Но соотношение этих растворов должно соблюдаться скрупулезно. Стоит ему измениться, и органика не успевает извлечь уран или, напротив, начинает «захватывать» вместе с ураном и железо. Кто может быть безошибочным дегустатором? Только автоматы, они одни… Автоматы определяют концентрацию урана в растворе, выясняют, насколько хорошо извлекается уран, какое количество металла ушло в «хвосты» – отходы… Они контролируют, контролируют…
Перешедший в органический раствор уран осаждают на смолах, а потом… потом еще несколько химических превращений, и мы насыпаем в стеклянный стакан желтый порошок. Вот она, конечная остановка путешествия урана по цехам завода! Невзрачный желтый порошок, который вскоре скажет свое веское слово в недрах ядерных реакторов… Стоп! Не надо торопиться: если этот порошок оставить на открытом воздухе, он постепенно потемнеет, окислится. И поэтому проводится последняя операция: обжиг в продолговатых, как артиллерийские стволы, термических печах. Желтый порошок превращается в черный песок. Песок ссыпается в бункеры, затем в контейнеры и отправляется из Желтых Вод на другие заводы, где рождаются урановые стержни для атомных электростанций, пли комбинаты, где черный песок начинают «считать» по атомам и молекулам – так идет разделение урана-238 и урана-235…
В одном из цехов я увидел периодическую таблицу элементов. Она тянулась от потолка до пола, и не заметить ее было нельзя.
Я удивился.
– Зачем она здесь? – спросил у Семенова.
– А рабочие довольны, – полушутя ответил он. – У нас многие учатся, а тут идешь по цеху, смотришь на таблицу – повторяешь. Полезная вещь!
Мы рассмеялись.
А Семенов, вдруг став серьезным, продолжил:
– Может быть, это и смешно, но посмотрите с другой стороны: мы ведь не таблицу умножения повесили…
А потом и формулы, схемы дадим. Пусть просвещаются даже те, кто не хочет… Учиться нужно обязательно.
Без этого уже не проживешь не только в двадцать, но и в шестьдесят лет… Вот в главной диспетчерской рабочпе дежурят, а, честное слово, знают они не меньше иного инженера, потому что на их плечах завод. Сложнейший завод!
В главной диспетчерской, огромной комнате, забитой различной измерительной и контрольной аппаратурой, посредине – стол, за ним человек. Он наблюдает за показаниями многочисленных приборов, стрелки которых каждое мгновение выписывают на диаграммных лентах замысловатые кривые. Отсюда можно следить за всем: как работает любая установка, каковы уровни в емкостях, процентное содержание урана в растворе и количество истраченной кислоты, которая выносит уран из руды, каков расход воды, воздуха, реактивов.
– Один человек? – Семен Григорьевич Михайлов увлекается. – Нет, сегодня это нас уже не устраивает.
Электронно-вычислительную машину нужно здесь поставить. Она ничего не прозевает, все заметит и учтет. Она чувствительнее человека, надежней…
– Это фантазия еще, – замечает Владимир Филиппович Семенов, – сделать надо датчики…
– А что, не сделаем? – Михайлов напружинился, приготовился к атаке. Я понял, что поспорить он любит.
– Сделаем, кояечио, но не так быстро, как тебе хочется, – парировал Семенов.
– Ох, терпеть не могу консерваторов!
– Это ты кого имеешь в виду?
– Конечно, не папу римского!
– Если тех, кто до сих пор не может дать нам хорошие, надежные датчики для съема информации, то я с тобой согласен! – Владимир Филиппович улыбнулся.
– Товарищ корреспондент, не обращайте на него внимания. Так и напишите: скоро на заводе появится электронно-вычислительная машина. Назовите ее как-нибудь красиво, например, "электронный диспетчер". Сойдет?
– Ну-ну, – пробурчал Семенов, – за что я люблю его, – он показал на Михайлова, – так это за увлеченность. Всю жизнь такой.
Семенов и Михайлов – друзья. Они впервые встретились более тридцати лет назад, на самой заре а томного века.
Когда я познакомился с Семеновым и Михайловым, сразу же вспомнил фильм "Два бойца". Уж слишком они похожи на героев, сошедших с экрана.
Семенов – грузный, медлительный, ходит осторожно, словно боясь задеть кого-то. Так очень сильный и добродушный человек опасается толкнуть прохожего, чтобы случайно не зашибить его. Я подумал, живи Семенов в Москве, найти себе костюм и ботинки он мог бы только в "Богатыре".
Михайлов – полная противоположность: маленький, худощавый, очень подвижный, типичный одессит. В отличие от своего собрата из "Двух бойцов" на гитаре не играет и не поет, но пишет стихи и неплохие. Он признанный поэт Желтых Вод. Его охотно печатают в местной газете, всегда радостно встречают во Дворце культуры.
Они знают друг о друге все, наверное, даже больше, чем каждый о себе. Однажды оба они пришли ко мне в гостиницу – просидели до утра. Это были часы воспоминаний.
…Медленно крутятся магнитофонные диски, и я слышу голоса двух друзей. В те минуты, когда мне бывает трудно, я слушаю эту запись, и мне становится легче.
Они дарят мужество. Ведь их жизнь – это борьба и труд наших отцов, часть истории нашего государства.
Итак, магнитофонная запись:
Семенов. Михайлов работал в Одесском институте редких металлов. Это было в 1936—1937 годах. В институте получали в небольших количествах чистые соли урана. Потребители у них былн. Кино– и фотопромышленпость брала немного и, конечно, стекольная. В зависимости от дозировки, от соотношений с их помощью можно придавать различную окраску стеклу.
Михайлов. В Одессе я учился, закончил химический институт.
Семенов. До сих пор он любит этот город. Стихи о нем пишет:
Семенов. Мне кажется, что ты сочинял всегда.
Но это неважно… Сырье в институт присылали из Средней Азии. Там был крохотный заводик, который вырабатывал радий. А отходы содержали уран. Их запаковывали в ящики и отправляли в Одессу.
Михайлов. Всю тогдашнюю урановую промышленность можно было бы разместить в этой комнате… Практически ничего не было… И не только в нашей стране, во всем мире так. Вот он, металлург, разве мог думать, что ему когда-нибудь придется иметь дело с ураном? Нет, разумеется!
Семенов. Я об уране знал только то, что в институте проходили.
Михайлов. Все началось в годы войны.
Корреспондент. Итак, 1941 год. Вы были в Одессе, а вы?
Семенов. В Москве, на заводе.
Михайлов. Володя закончил Институт цветных металлов. Сначала наукой занимался, а потом его на практику потянуло, вот он и перебрался на завод.
Семенов. В начале войны нас эвакуировали на Урал.
Михайлов. Постой… Любопытная история была с ним. Фашисты, значит, на Москву лезут, а он и не собирается уезжать, новую продукцию осваивает.
Семенов. Некогда было эвакуироваться…
Михайлов. Это все в октябре происходит. Гитлеровцы у самой Москвы, а его цех работает.
Семенов. Заказ был срочный.
Михайлов. Ты не оправдывайся!.. Вся штука в том, что фрицы начали применять пули с сердечником из твердого сплава. Они танк прошивают, словно спичечный коробок. Вот и дали Семенову специальное задание: срочно организовать выпуск таких пуль. Сутками сидели в цехе, не выходили – и добились! Прямо с фронта приезжали за пулями, из полков и дивизий, что под столицей стояли… Один цех всего и действовал. 15 октября принесли им винтовки: "Обороняться будете, если фашисты в Москву ворвутся". Так и не расставались с винтовками.
Семенов. А потом мы уехали в Свердловск. Там налаживали производство…
Михайлов. В Свердловске ему вручили орден Красной Звезды за бронебойные пули.
Семенов. За запал тебя тоже стоило наградить…
Одессу окружили уже в начале июля. Естественно, боеприпасов мало, против танков драться не умели… Вызывает однажды всех ученых, в том числе и Семена, командующий округом и говорит: "Положение у нас тяжелое.
Особенно с танками. Бензин есть, а запалов нет. Нужво сделать их из тех материалов, что найдутся в городе, и как можно быстрее".
Через неделю Семен с товарищами разработали несколько образцов. Поставили металлические щиты в степи и начали испытывать запалы к бутылкам с горючей смесью и к гранатам. Научных институтов в то время в Одессе было много, каждый что-то предлагал, так что испытания продолжались долго. Запалы их института оказались лучшими. Тогда было принято решение: срочно изготовлять. Сначала – прямо в институте, по две тысячи в день, а потом нашли бывшую артель стеклянных игрушек, собрали женщин, рассказали и показали, что от них требуется. Дело пошло веселее.
А где-то 16 или 17 августа их институт вывезли из Одессы. Семена направили на завод в Среднюю Азию, откуда поступало урановое сырье.
Михайлов. Тогда мы не предполагали, что начинается "атомный век".
Корреспондент. А когда стали догадываться?
Михайлов. Ученые, конечно, раньше знали, а мы удивлялись только, почему такой интерес к урану.
Семенов. Я «прозрел» лишь после взрывов в Японии. Он же всю жизнь с ураном провел, поэтому и догадался раньше. А я пришел в атомную промышленность, когда заводы уже строились. Тогда сразу понадобилось много людей.
Михайлов. Начинали мы с крохотных установок, кустарно. Шла война. Мы даже возмущались: как это так, не на фронт работаем! А нам объяснили: "У вас сейчас тот же фронт, самый передний край"… А раз надо – значит, надо!
Теперь-то уж и ребенку ясно, почему мы оказались тогда на переднем крае…
Семенов. Получать небольшие количества солей урана уже умели, а в промышленных масштабах, разумелся, нет. Не было никакого опыта, технология неизвестна…
Михайлов. Первый проект предусматривал извлечение из руды 29 процентов металла.
Семенов. Сейчас, естественно, цифра мизерная, а тогда она казалась гигантской.
Михайлов. Оборудование было примитивное.
Семенов. И не оборудование даже – просто бетонированные емкости. Обрабатывали руду содой, руда плохо вскрывалась…
Михайлов…отстаивалась плохо, большую часть мы сливали в отходы.
Семенов. Фильтрующей аппаратуры не было. Короче говоря, пустое место. Но сразу взялись за поиски, чтобы повысить извлечение урана. Это была главнейшая задача. И первые попытки дали отличные результаты. Попробовали использовать смесь азотной и серной кислот – очень сильный окислитель – и убедились, что у руды можно «отнять» 45 процентов урана. По тому времени достижение.
Добыча идет кустарно, примитивно, но у ученых уже есть металлический уран, с которым они могут проводить эксперименты.
Михайлов. Тогда мы поняли, что наша работа чрезвычайно важна для государства. Нам ни в чем не отказывали. Людей давали, специалистов разных, с материалами никакой задержки.
Семенов. На заводе имелось четыре автомашины: два ЗИСа и два "доджа". Запчастей к «доджам» – никаких, и все удивлялись, почему они не разваливаются.
А тут телеграмма: получайте 70 "студебеккеров". Вертели ее так и сяк не верилось. Война, а нам столько машин… Это было первое, что поразило. Все почувствовали, что дело серьезное.
Михайлов. А потом пошли эшелоны с оборудованием. Мы были не подготовлены, многое не успели сделать, степь вокруг…
Семенов. Кое-что погибло. Сами понимаете, условия тяжелые. Но выиграли время – это главное.
И вот сначала построили маленький опытный заводик.
Михайлов. Появилась первая фильтрующая аппаратура.
Семенов. Это барабанные фильтры, что ли?
Михайлов. – Да. Установили мы их, а они "ни с места". А у нас план. Срочно вызываем главного конструктора. Он приезжает, сидит у нас полтора месяца, и… ничего! Положение безвыходное.
Семенов. Но потом фильтры заработали, технология отлаживалась, извлечение урана из руды росло: 45 процентов. 52, 63, наконец 72, 73… Так около этого и вертелись. Потоптались яа месте год-полтора, а затем извлечение вновь начало увеличиваться – 78, 80…
Михайлов. Володя уже пришел тогда к нам. Кажется, ты с 50 процентов начал?
Семенов. С 55.
Михайлов. А потом выше, выше… Проектанты, к примеру, представляют документацию на строительство завода. Смотрим: "извлечение 88 процентов". Мы их в штыки: "Что же вы делаете, если мы 82 получить не можем? А они отвечают: "Мы в лаборатории получаем, значит, должны смотреть в будущее".
Семенов. Правильно говорили, потому что проходило немного времени, а мы не только 88 дали, но и 90, 91, 92, 93 и 94… Сырье все хуже становится, извлекать уран все труднее… А показатели – 95, 96, 97 процентов…
Технология понемногу совершенствовалась, но кислотно-содовая схема оставалась. Вот и завод в Желтых Водах тоже на ней проектировался. Более десятка лет прошло, а схема оставалась старой. Естественно, она развивалась, улучшалась, но принципиально не менялась…
Михайлов. И когда появились сорбционные процессы, стало ясно, что эта схема устарела.
Корреспондент. Вы имеете в виду завод в Желтых Водах?
Михайлов. Да.
Корреспондент. Это уже второй этап вашей жизни. А мне бы хотелось поподробнее узнать о первом, в Средней Азии. Быть может, не о технологии, не о тонкостях обогащения урановой руды, а о ваших впечатлениях, каких-то случаях.
Михайлов. Наверное, Володя, об ишаках стоит рассказать?
Семенов. Конечно. Это ведь экзотика.
Михайлов. Добывали мы уран и в горах. Подъездных путей нет, а там богатые руды.
Семенов. Река и над ней скалы.
Михайлов. Вниз спускается вереница ишаков.
Мешки перекинуты через спины. Так сверху доставлялась к нам руда на переработку… А позже мы канатную дорогу соорудили.
Семенов. Так что, видите, и ишаки внесли вклад в атомный век. Действительно, первое время тяжело было.
Вот приезжает он с женой на новое место. Пусто. Одкн полуразвалившийся барак стоит, окна досками крост-накрест заколочены. Посмотрели внутрь вроде жить можно. Семен доски отрывает, жена с тряпкой внутри чистоту наводит. Когда же удалось снять в поселке комнатушку с деревянным полом, ему все остальные завидовали – с комфортом устроился. У нас еще земляные полы были…
Михайлов. Постепенно города построили, красивые, удобные… Семенова даже секретарем горкома партии выбрали.
Семенов. Скоро попросил, чтобы освободили. Все же техника мне ближе.
Михайлов. А не садоводство?
Семенов. И сады.
Михайлов. «Больной» он человек. Сады – его хобби, так, кажется, говорят. Где бы он ни был, везде деревья сажал. Сортов шестьдесят роз развел.
Семенов. Когда ты перебрался на наш комбинат, тоже один отменный куст привез.
Михайлов. Я же знал, что тебе будет приятно.
А вообще он типичный буржуй. В Желтых Водах у него пять садов: на заводе, два за городом, у дома и на соседнем дворе… К тому же эксплуатирует чужой труд – полгорода в его садах трудится!
Семенов. Что правда, то правда. Сейчас у всех пятидневка. Если заглянете в субботу в наш коллективный сад, многих там встретите. На два дня люди приезжают, отдыхают и работают. У нас нет «своих» и «чужих» деревьев и участков – все общее.
Михайлов. Как при коммунизме…
Семенов. Семен тоже одно время садоводством увлекался, там, в Средней Азии… А потом в Москву подался. Жарко стало на юге.
Михайлов. Не в Москву, а сюда.
Семенов. Сюда-то, но в Москве твои приятели говорят: "Чего тебе в этой дыре делать? Оставайся здесь, в Дубну устроим!"
Михайлов. Я уже документы сдал. Ждали только академика Блохиыцева, он где-то в командировке был.
Семенов. И Семен решил пока посмотреть, что за Желтые Воды такие.
Михайлов. Меня поразило, что комаров и мошкары мало. Вы знаете, как только попали в Среднюю Азию, они нас буквально живьем съедали. В волдырях ходили. Потом привыкли – или мы к ним, или они к нам… А новому человеку житья не было… В Желтых Водах мне понравилось.
Семенов. Так он и не вернулся в Москву… Но свое обещание сдержал – и мне здесь место приготовил.
Михайлов. Когда я уезжал из Средней Азии, Володя там секретарем горкома партии был. Говорит, если и мне работу найдешь, отпущу, Семенов. Ну а о Москве он быстро забыл. Видно, в характере у нас есть что-то беспокойное: привыкли постоянно с нуля начинать. Завод пустишь, а там снова в путь… Кочевники…
Михайлов. За эти годы здесь многое переменилось.
Завод не только построен, но даже уже полностью переделан.
Семенов. И производительность подскочила в несколько раз, выпуск продукции – тоже, себестоимость снижена, извлечение урана выросло…
Михайлов. А вначале так плохо все было запроектировано… И конструкторов обвинять нельзя: ведь впервые этот процесс осваивали…
Семенов. Вообще-то первые несколько дней после пуска завод действовал хорошо. Мы нарадоваться не могли. Но вот колонны песочком забивать стало, заилились они…
Михайлов. Даже в резиновых сапогах не могли пройти по цеху. Чего только не делали!
Семенов. Здание садиться начало…
Михайлов. И тогда мы решили перейти на новую технологию. Представляете?! Выбрасываем старое оборудование, ставим новое.
Семенов. Продукцию продолжаем выдавать, и одновременно все перетряхиваем. Старую систему "раскулачили", а новая не идет. Мы и так и сяк – не идет…
Михайлов. И даже авторы новой технологии от нее отказались, говорят: "Ну, мы уже бессильны! Надо бросать все это и восстанавливать старую систему". А Володя просит: "Давайте еще помучаемся, попробуем то, другое. Есть еще надежда!"
Семенов. Пошло наконец. Лучше, лучше… Теперь и забот меньше.
Михайлов. Люди проявили много выдумки, изобретательности, настоящего творчества. Такова уж судьба всего нового… Знаете, пока рабочий сам аппарат не поломает, он не поймет, как тот работает. И приходилось тогда директору с гаечным ключом лезть внутрь и исправлять… Все-таки научились!.. Коллектив сильный, технически грамотный.
Семенов. Раньше с завода сутками не уходили.
Спали там. Вдруг что-то случится! Теперь ни в суббогу, ни в воскресенье даже не показываемся.
Михайлов. И людей-то почти не видно, только операторы, а процесс не прерывается.
Семенов. Вы не думайте, что мы успокоились. Нет, многое нам не нравится… Кое-что улучшить нужно, изменить. Об удешевлении продукции надо заботиться, особенно с переходом на новую систему планирования и экономического стимулирования. За каждую копейку бороться! И если такой-то реагент стоит, к примеру, 60 рублей за тонну, а тот – 40 рублей, мы уже думаем, как отказаться от дорогого реагента и перейти на дешевый…
Михайлов. Наверное, никогда человек не бывает доволен!
…К сожалению, на этом обрывается магнитофонная запись – кончилась пленка.
А мы разговаривали о походе по местам боевой славы дивизии, которая освобождала Желтые Воды от фашистских захватчиков. Летом во время отпуска Михайлов участвовал в этом походе.
Потом Семен Григорьевич читал стихи. Очень разные, но всегда волнующие, идущие от самого сердца…
Передо мной сидели два человека. Оба пришли в атомную промышленность много лет назад. Они отдали ей свои знания, энергию, талант. И таким людям, как Михайлов и Семенов, мы обязаны рождением "атомного века". Их было много, пионеров новой отрасли, в лабораториях и на полигонах, на строительстве атомных электростанций и в поисковых партиях, на комбинатах и в шахтах. Они «приручали» уран, заставляли его служить Родине. Благодаря героизму тысяч людей, от академиков до рабочих, страна создала атомную индустрию.
Прожив неспокойную жизнь, такие, как Михайлов и Семенов, не могут уйти от дел. И не потому, что их не отпустят, нет, у руководителя комбината не поднимется рука отказать – они заслужили право на отдых, но они сами не могут написать "заявление о покое", как сказал Семенов. Не все еще завершено, есть еще идеи, и их "неплохо было бы осуществить".
На одном из рабочих горизонтов шахты я остановился у новой машины. Шли испытания. Записывая в журналистский блокнот фамилии горняков, я расспрашивал об их подземных профессиях.
– Я инженер. – ответил один, – работаю в ЦНИЛА.
– А почему вы здесь?
– Сдаем свою продукцию.
Тогда под землей было мало времени для разговоров. И полный смысл увиденного я понял намного позже – в Центральной научно-исследовательской лаборатории комбината.
По штатному расписанию – это один из цехов.
Но когда мы переступили порог ЦНИЛА, я не мог отделаться от чувства, что нахожусь в крупном институте.
Представьте: разнообразные лаборатории, мощное конструкторское бюро, свои мастерские, миниатюрный опытный завод с самым совершенным оборудованием. Несколько сот человек. И я подумал: не слишком ли обременительна для комбината столь великая армия ученых?
Нужны ли они?
Впрочем, на этот первый пришедший в голову вопрос ответ я получил фактически раньше, когда знакомился с урановыми шахтами, обогатительной фабрикой и заводом. Где бы мы ни были, какую бы новую технику нам ни показывали, рабочие и инженеры подчеркивали, что "это сделано в ЦНИЛА", "в разработке принимали участие сотрудники ЦНИЛА", "нам помогли из ЦНИЛА".
С первых дней своего существования ЦНИЛА переведена на хозрасчет. Именно с этого и начался разговор с ее директором Ефимом Ильичом Пригожиным.
– Вначале нас было десять организаторов, – сказал он. – Мы работали в шахтах и на заводе и поэтому отчетливо представляли, что нужно производству. Создавая лабораторию, руководство поставило четкую задачу:
автоматизация, механизация процессов, облегчение труда горняков…
Из окна кабинета виден просторный двор. На нем наземный комплекс шахты, очень похожий на действующие. Директор подошел к окну и показал вниз:
– Мы собираем автоматизированный комплекс вначале у себя, налаживаем его до деталей, а только потом устанавливаем на месте. Там уже не требуется никаких доделок. Это наш главный принцип.
Я рассказал директору о встрече над землей.
– Правильно, – ответил он, – мы все доводим до конца. У нас свои бурильщики, наладчики, разнообразные специалисты. Мы не морочим голову шахтерам до тех пор, пока конструкция не опробована… Я по своему опыту знаю, что часто, даже слишком часто, новая техника поступает в «сыром» виде. Проходит иногда несколько лет, пока она станет совершенной. Отсюда недоверие к ней, горняки мучаются, прежде чем выйдет что-то путное… Мы своей кареткой бурили целый год, чтобы устранить недостатки и доказать ее преимущества, и только после этого она пошла. Нам стали доверять – горняки убедились, что каретка облегчает труд и что с ней мало забот. В самом деле, почему дают на производство «сырую» технику? В армии, к примеру, нет такого.
Разве солдат должен совершенствовать свое оружие?
На мой взгляд такое же положение должно быть в промышленности…
– Ваша лаборатория достаточно специфична. Как вы получаете заказы и как они у вас осуществляются?
– Мы самн постоянно ищем заказчиков. Пускают гдето завод или шахту, мы обязательно там побываем, посмотрим, свою помощь предложим. Так как мы на хозрасчете, заказчик для нас – главная фигура. И стараемся не подводить его ни в коем случае. Ведь если плохая конструкция, он от нее откажется, да и другие больше не обратятся.
– Мне кажется, эффективность отдачи научно-исследовательского института можно определить по количеству авторских свидетельств…
– В год сотрудники лаборатории получают пятьшесть авторских свидетельств. Ну а выпуск нашей продукции… – Ефим Ильич на секунду замолчал, – разный.
– Лаборатория растет?
– Естественно, ведь объем работ увеличивается.
Мы идем по двум путям. Во-первых, готовим научные кадры из инженеров, преимущественно молодых специалистов. Как только выпускник института появляется у нас, его назначают старшим техником. Учтите – не инженером. Если он относится к делу творчески, что-то предлагает, значит, он способен к научной деятельности и его оставляют в лаборатории. В противном случае мы с ним прощаемся. Это «сито» позволяет нам выявлять наиболее талантливых людей. Честно говоря, молодым у нас хорошо: самостоятельное, интересное поприще и большие возможности для развития. Многие групповые инженеры и заведующие лабораториями молоды. Я думаю, в этом залог успеха…
Во-вторых, лаборатория растет и за счет опытпых цехов. Каждое исследовательское учреждение, к которому мы относим и себя, постоянно лихорадит. Иногда работы много, иногда – мало. Чтобы обеспечить постоянный приток средств и заказов, мы организовали мелкосерийную сборку приборов это конвейер, который обслуживают в основном вчерашние десятиклассницы.
– Система оплаты у вас тоже отличается от той, что существует в отраслевых научно-исследовательских институтах?
– У нас премиальная система. Если ЦНИЛА за год дает прибыль, увеличивается и заработок. Но премию выдают тем лабораториям, которые выполнили заказы, а сотрудникам – в зависимости от того, как потрудились. Это определяет уже руководитель группы.
– А опытное производство?
– Там иначе. Не нужно, чтобы рабочий "гнал план" до 120 процентов. Качество – вот что главное. И если у него в течение месяца нет брака, дополнительные 25 процентов премии обеспечены. Эта система гарантирует нам отличное качество образцов. Ее преимущества очевидны. Приведу хотя бы такой пример.
Перешедший в органический раствор уран осаждают на смолах, а потом… потом еще несколько химических превращений, и мы насыпаем в стеклянный стакан желтый порошок. Вот она, конечная остановка путешествия урана по цехам завода! Невзрачный желтый порошок, который вскоре скажет свое веское слово в недрах ядерных реакторов… Стоп! Не надо торопиться: если этот порошок оставить на открытом воздухе, он постепенно потемнеет, окислится. И поэтому проводится последняя операция: обжиг в продолговатых, как артиллерийские стволы, термических печах. Желтый порошок превращается в черный песок. Песок ссыпается в бункеры, затем в контейнеры и отправляется из Желтых Вод на другие заводы, где рождаются урановые стержни для атомных электростанций, пли комбинаты, где черный песок начинают «считать» по атомам и молекулам – так идет разделение урана-238 и урана-235…
В одном из цехов я увидел периодическую таблицу элементов. Она тянулась от потолка до пола, и не заметить ее было нельзя.
Я удивился.
– Зачем она здесь? – спросил у Семенова.
– А рабочие довольны, – полушутя ответил он. – У нас многие учатся, а тут идешь по цеху, смотришь на таблицу – повторяешь. Полезная вещь!
Мы рассмеялись.
А Семенов, вдруг став серьезным, продолжил:
– Может быть, это и смешно, но посмотрите с другой стороны: мы ведь не таблицу умножения повесили…
А потом и формулы, схемы дадим. Пусть просвещаются даже те, кто не хочет… Учиться нужно обязательно.
Без этого уже не проживешь не только в двадцать, но и в шестьдесят лет… Вот в главной диспетчерской рабочпе дежурят, а, честное слово, знают они не меньше иного инженера, потому что на их плечах завод. Сложнейший завод!
В главной диспетчерской, огромной комнате, забитой различной измерительной и контрольной аппаратурой, посредине – стол, за ним человек. Он наблюдает за показаниями многочисленных приборов, стрелки которых каждое мгновение выписывают на диаграммных лентах замысловатые кривые. Отсюда можно следить за всем: как работает любая установка, каковы уровни в емкостях, процентное содержание урана в растворе и количество истраченной кислоты, которая выносит уран из руды, каков расход воды, воздуха, реактивов.
– Один человек? – Семен Григорьевич Михайлов увлекается. – Нет, сегодня это нас уже не устраивает.
Электронно-вычислительную машину нужно здесь поставить. Она ничего не прозевает, все заметит и учтет. Она чувствительнее человека, надежней…
– Это фантазия еще, – замечает Владимир Филиппович Семенов, – сделать надо датчики…
– А что, не сделаем? – Михайлов напружинился, приготовился к атаке. Я понял, что поспорить он любит.
– Сделаем, кояечио, но не так быстро, как тебе хочется, – парировал Семенов.
– Ох, терпеть не могу консерваторов!
– Это ты кого имеешь в виду?
– Конечно, не папу римского!
– Если тех, кто до сих пор не может дать нам хорошие, надежные датчики для съема информации, то я с тобой согласен! – Владимир Филиппович улыбнулся.
– Товарищ корреспондент, не обращайте на него внимания. Так и напишите: скоро на заводе появится электронно-вычислительная машина. Назовите ее как-нибудь красиво, например, "электронный диспетчер". Сойдет?
– Ну-ну, – пробурчал Семенов, – за что я люблю его, – он показал на Михайлова, – так это за увлеченность. Всю жизнь такой.
Семенов и Михайлов – друзья. Они впервые встретились более тридцати лет назад, на самой заре а томного века.
Когда я познакомился с Семеновым и Михайловым, сразу же вспомнил фильм "Два бойца". Уж слишком они похожи на героев, сошедших с экрана.
Семенов – грузный, медлительный, ходит осторожно, словно боясь задеть кого-то. Так очень сильный и добродушный человек опасается толкнуть прохожего, чтобы случайно не зашибить его. Я подумал, живи Семенов в Москве, найти себе костюм и ботинки он мог бы только в "Богатыре".
Михайлов – полная противоположность: маленький, худощавый, очень подвижный, типичный одессит. В отличие от своего собрата из "Двух бойцов" на гитаре не играет и не поет, но пишет стихи и неплохие. Он признанный поэт Желтых Вод. Его охотно печатают в местной газете, всегда радостно встречают во Дворце культуры.
Они знают друг о друге все, наверное, даже больше, чем каждый о себе. Однажды оба они пришли ко мне в гостиницу – просидели до утра. Это были часы воспоминаний.
…Медленно крутятся магнитофонные диски, и я слышу голоса двух друзей. В те минуты, когда мне бывает трудно, я слушаю эту запись, и мне становится легче.
Они дарят мужество. Ведь их жизнь – это борьба и труд наших отцов, часть истории нашего государства.
Итак, магнитофонная запись:
Семенов. Михайлов работал в Одесском институте редких металлов. Это было в 1936—1937 годах. В институте получали в небольших количествах чистые соли урана. Потребители у них былн. Кино– и фотопромышленпость брала немного и, конечно, стекольная. В зависимости от дозировки, от соотношений с их помощью можно придавать различную окраску стеклу.
Михайлов. В Одессе я учился, закончил химический институт.
Семенов. До сих пор он любит этот город. Стихи о нем пишет:
Михайлов. Тогда не писал. Это теперь балуюсь…
Одесса – город у моря,
Город моей мечты.
Семенов. Мне кажется, что ты сочинял всегда.
Но это неважно… Сырье в институт присылали из Средней Азии. Там был крохотный заводик, который вырабатывал радий. А отходы содержали уран. Их запаковывали в ящики и отправляли в Одессу.
Михайлов. Всю тогдашнюю урановую промышленность можно было бы разместить в этой комнате… Практически ничего не было… И не только в нашей стране, во всем мире так. Вот он, металлург, разве мог думать, что ему когда-нибудь придется иметь дело с ураном? Нет, разумеется!
Семенов. Я об уране знал только то, что в институте проходили.
Михайлов. Все началось в годы войны.
Корреспондент. Итак, 1941 год. Вы были в Одессе, а вы?
Семенов. В Москве, на заводе.
Михайлов. Володя закончил Институт цветных металлов. Сначала наукой занимался, а потом его на практику потянуло, вот он и перебрался на завод.
Семенов. В начале войны нас эвакуировали на Урал.
Михайлов. Постой… Любопытная история была с ним. Фашисты, значит, на Москву лезут, а он и не собирается уезжать, новую продукцию осваивает.
Семенов. Некогда было эвакуироваться…
Михайлов. Это все в октябре происходит. Гитлеровцы у самой Москвы, а его цех работает.
Семенов. Заказ был срочный.
Михайлов. Ты не оправдывайся!.. Вся штука в том, что фрицы начали применять пули с сердечником из твердого сплава. Они танк прошивают, словно спичечный коробок. Вот и дали Семенову специальное задание: срочно организовать выпуск таких пуль. Сутками сидели в цехе, не выходили – и добились! Прямо с фронта приезжали за пулями, из полков и дивизий, что под столицей стояли… Один цех всего и действовал. 15 октября принесли им винтовки: "Обороняться будете, если фашисты в Москву ворвутся". Так и не расставались с винтовками.
Семенов. А потом мы уехали в Свердловск. Там налаживали производство…
Михайлов. В Свердловске ему вручили орден Красной Звезды за бронебойные пули.
Семенов. За запал тебя тоже стоило наградить…
Одессу окружили уже в начале июля. Естественно, боеприпасов мало, против танков драться не умели… Вызывает однажды всех ученых, в том числе и Семена, командующий округом и говорит: "Положение у нас тяжелое.
Особенно с танками. Бензин есть, а запалов нет. Нужво сделать их из тех материалов, что найдутся в городе, и как можно быстрее".
Через неделю Семен с товарищами разработали несколько образцов. Поставили металлические щиты в степи и начали испытывать запалы к бутылкам с горючей смесью и к гранатам. Научных институтов в то время в Одессе было много, каждый что-то предлагал, так что испытания продолжались долго. Запалы их института оказались лучшими. Тогда было принято решение: срочно изготовлять. Сначала – прямо в институте, по две тысячи в день, а потом нашли бывшую артель стеклянных игрушек, собрали женщин, рассказали и показали, что от них требуется. Дело пошло веселее.
А где-то 16 или 17 августа их институт вывезли из Одессы. Семена направили на завод в Среднюю Азию, откуда поступало урановое сырье.
Михайлов. Тогда мы не предполагали, что начинается "атомный век".
Корреспондент. А когда стали догадываться?
Михайлов. Ученые, конечно, раньше знали, а мы удивлялись только, почему такой интерес к урану.
Семенов. Я «прозрел» лишь после взрывов в Японии. Он же всю жизнь с ураном провел, поэтому и догадался раньше. А я пришел в атомную промышленность, когда заводы уже строились. Тогда сразу понадобилось много людей.
Михайлов. Начинали мы с крохотных установок, кустарно. Шла война. Мы даже возмущались: как это так, не на фронт работаем! А нам объяснили: "У вас сейчас тот же фронт, самый передний край"… А раз надо – значит, надо!
Теперь-то уж и ребенку ясно, почему мы оказались тогда на переднем крае…
Семенов. Получать небольшие количества солей урана уже умели, а в промышленных масштабах, разумелся, нет. Не было никакого опыта, технология неизвестна…
Михайлов. Первый проект предусматривал извлечение из руды 29 процентов металла.
Семенов. Сейчас, естественно, цифра мизерная, а тогда она казалась гигантской.
Михайлов. Оборудование было примитивное.
Семенов. И не оборудование даже – просто бетонированные емкости. Обрабатывали руду содой, руда плохо вскрывалась…
Михайлов…отстаивалась плохо, большую часть мы сливали в отходы.
Семенов. Фильтрующей аппаратуры не было. Короче говоря, пустое место. Но сразу взялись за поиски, чтобы повысить извлечение урана. Это была главнейшая задача. И первые попытки дали отличные результаты. Попробовали использовать смесь азотной и серной кислот – очень сильный окислитель – и убедились, что у руды можно «отнять» 45 процентов урана. По тому времени достижение.
Добыча идет кустарно, примитивно, но у ученых уже есть металлический уран, с которым они могут проводить эксперименты.
Михайлов. Тогда мы поняли, что наша работа чрезвычайно важна для государства. Нам ни в чем не отказывали. Людей давали, специалистов разных, с материалами никакой задержки.
Семенов. На заводе имелось четыре автомашины: два ЗИСа и два "доджа". Запчастей к «доджам» – никаких, и все удивлялись, почему они не разваливаются.
А тут телеграмма: получайте 70 "студебеккеров". Вертели ее так и сяк не верилось. Война, а нам столько машин… Это было первое, что поразило. Все почувствовали, что дело серьезное.
Михайлов. А потом пошли эшелоны с оборудованием. Мы были не подготовлены, многое не успели сделать, степь вокруг…
Семенов. Кое-что погибло. Сами понимаете, условия тяжелые. Но выиграли время – это главное.
И вот сначала построили маленький опытный заводик.
Михайлов. Появилась первая фильтрующая аппаратура.
Семенов. Это барабанные фильтры, что ли?
Михайлов. – Да. Установили мы их, а они "ни с места". А у нас план. Срочно вызываем главного конструктора. Он приезжает, сидит у нас полтора месяца, и… ничего! Положение безвыходное.
Семенов. Но потом фильтры заработали, технология отлаживалась, извлечение урана из руды росло: 45 процентов. 52, 63, наконец 72, 73… Так около этого и вертелись. Потоптались яа месте год-полтора, а затем извлечение вновь начало увеличиваться – 78, 80…
Михайлов. Володя уже пришел тогда к нам. Кажется, ты с 50 процентов начал?
Семенов. С 55.
Михайлов. А потом выше, выше… Проектанты, к примеру, представляют документацию на строительство завода. Смотрим: "извлечение 88 процентов". Мы их в штыки: "Что же вы делаете, если мы 82 получить не можем? А они отвечают: "Мы в лаборатории получаем, значит, должны смотреть в будущее".
Семенов. Правильно говорили, потому что проходило немного времени, а мы не только 88 дали, но и 90, 91, 92, 93 и 94… Сырье все хуже становится, извлекать уран все труднее… А показатели – 95, 96, 97 процентов…
Технология понемногу совершенствовалась, но кислотно-содовая схема оставалась. Вот и завод в Желтых Водах тоже на ней проектировался. Более десятка лет прошло, а схема оставалась старой. Естественно, она развивалась, улучшалась, но принципиально не менялась…
Михайлов. И когда появились сорбционные процессы, стало ясно, что эта схема устарела.
Корреспондент. Вы имеете в виду завод в Желтых Водах?
Михайлов. Да.
Корреспондент. Это уже второй этап вашей жизни. А мне бы хотелось поподробнее узнать о первом, в Средней Азии. Быть может, не о технологии, не о тонкостях обогащения урановой руды, а о ваших впечатлениях, каких-то случаях.
Михайлов. Наверное, Володя, об ишаках стоит рассказать?
Семенов. Конечно. Это ведь экзотика.
Михайлов. Добывали мы уран и в горах. Подъездных путей нет, а там богатые руды.
Семенов. Река и над ней скалы.
Михайлов. Вниз спускается вереница ишаков.
Мешки перекинуты через спины. Так сверху доставлялась к нам руда на переработку… А позже мы канатную дорогу соорудили.
Семенов. Так что, видите, и ишаки внесли вклад в атомный век. Действительно, первое время тяжело было.
Вот приезжает он с женой на новое место. Пусто. Одкн полуразвалившийся барак стоит, окна досками крост-накрест заколочены. Посмотрели внутрь вроде жить можно. Семен доски отрывает, жена с тряпкой внутри чистоту наводит. Когда же удалось снять в поселке комнатушку с деревянным полом, ему все остальные завидовали – с комфортом устроился. У нас еще земляные полы были…
Михайлов. Постепенно города построили, красивые, удобные… Семенова даже секретарем горкома партии выбрали.
Семенов. Скоро попросил, чтобы освободили. Все же техника мне ближе.
Михайлов. А не садоводство?
Семенов. И сады.
Михайлов. «Больной» он человек. Сады – его хобби, так, кажется, говорят. Где бы он ни был, везде деревья сажал. Сортов шестьдесят роз развел.
Семенов. Когда ты перебрался на наш комбинат, тоже один отменный куст привез.
Михайлов. Я же знал, что тебе будет приятно.
А вообще он типичный буржуй. В Желтых Водах у него пять садов: на заводе, два за городом, у дома и на соседнем дворе… К тому же эксплуатирует чужой труд – полгорода в его садах трудится!
Семенов. Что правда, то правда. Сейчас у всех пятидневка. Если заглянете в субботу в наш коллективный сад, многих там встретите. На два дня люди приезжают, отдыхают и работают. У нас нет «своих» и «чужих» деревьев и участков – все общее.
Михайлов. Как при коммунизме…
Семенов. Семен тоже одно время садоводством увлекался, там, в Средней Азии… А потом в Москву подался. Жарко стало на юге.
Михайлов. Не в Москву, а сюда.
Семенов. Сюда-то, но в Москве твои приятели говорят: "Чего тебе в этой дыре делать? Оставайся здесь, в Дубну устроим!"
Михайлов. Я уже документы сдал. Ждали только академика Блохиыцева, он где-то в командировке был.
Семенов. И Семен решил пока посмотреть, что за Желтые Воды такие.
Михайлов. Меня поразило, что комаров и мошкары мало. Вы знаете, как только попали в Среднюю Азию, они нас буквально живьем съедали. В волдырях ходили. Потом привыкли – или мы к ним, или они к нам… А новому человеку житья не было… В Желтых Водах мне понравилось.
Семенов. Так он и не вернулся в Москву… Но свое обещание сдержал – и мне здесь место приготовил.
Михайлов. Когда я уезжал из Средней Азии, Володя там секретарем горкома партии был. Говорит, если и мне работу найдешь, отпущу, Семенов. Ну а о Москве он быстро забыл. Видно, в характере у нас есть что-то беспокойное: привыкли постоянно с нуля начинать. Завод пустишь, а там снова в путь… Кочевники…
Михайлов. За эти годы здесь многое переменилось.
Завод не только построен, но даже уже полностью переделан.
Семенов. И производительность подскочила в несколько раз, выпуск продукции – тоже, себестоимость снижена, извлечение урана выросло…
Михайлов. А вначале так плохо все было запроектировано… И конструкторов обвинять нельзя: ведь впервые этот процесс осваивали…
Семенов. Вообще-то первые несколько дней после пуска завод действовал хорошо. Мы нарадоваться не могли. Но вот колонны песочком забивать стало, заилились они…
Михайлов. Даже в резиновых сапогах не могли пройти по цеху. Чего только не делали!
Семенов. Здание садиться начало…
Михайлов. И тогда мы решили перейти на новую технологию. Представляете?! Выбрасываем старое оборудование, ставим новое.
Семенов. Продукцию продолжаем выдавать, и одновременно все перетряхиваем. Старую систему "раскулачили", а новая не идет. Мы и так и сяк – не идет…
Михайлов. И даже авторы новой технологии от нее отказались, говорят: "Ну, мы уже бессильны! Надо бросать все это и восстанавливать старую систему". А Володя просит: "Давайте еще помучаемся, попробуем то, другое. Есть еще надежда!"
Семенов. Пошло наконец. Лучше, лучше… Теперь и забот меньше.
Михайлов. Люди проявили много выдумки, изобретательности, настоящего творчества. Такова уж судьба всего нового… Знаете, пока рабочий сам аппарат не поломает, он не поймет, как тот работает. И приходилось тогда директору с гаечным ключом лезть внутрь и исправлять… Все-таки научились!.. Коллектив сильный, технически грамотный.
Семенов. Раньше с завода сутками не уходили.
Спали там. Вдруг что-то случится! Теперь ни в суббогу, ни в воскресенье даже не показываемся.
Михайлов. И людей-то почти не видно, только операторы, а процесс не прерывается.
Семенов. Вы не думайте, что мы успокоились. Нет, многое нам не нравится… Кое-что улучшить нужно, изменить. Об удешевлении продукции надо заботиться, особенно с переходом на новую систему планирования и экономического стимулирования. За каждую копейку бороться! И если такой-то реагент стоит, к примеру, 60 рублей за тонну, а тот – 40 рублей, мы уже думаем, как отказаться от дорогого реагента и перейти на дешевый…
Михайлов. Наверное, никогда человек не бывает доволен!
…К сожалению, на этом обрывается магнитофонная запись – кончилась пленка.
А мы разговаривали о походе по местам боевой славы дивизии, которая освобождала Желтые Воды от фашистских захватчиков. Летом во время отпуска Михайлов участвовал в этом походе.
Потом Семен Григорьевич читал стихи. Очень разные, но всегда волнующие, идущие от самого сердца…
Передо мной сидели два человека. Оба пришли в атомную промышленность много лет назад. Они отдали ей свои знания, энергию, талант. И таким людям, как Михайлов и Семенов, мы обязаны рождением "атомного века". Их было много, пионеров новой отрасли, в лабораториях и на полигонах, на строительстве атомных электростанций и в поисковых партиях, на комбинатах и в шахтах. Они «приручали» уран, заставляли его служить Родине. Благодаря героизму тысяч людей, от академиков до рабочих, страна создала атомную индустрию.
Прожив неспокойную жизнь, такие, как Михайлов и Семенов, не могут уйти от дел. И не потому, что их не отпустят, нет, у руководителя комбината не поднимется рука отказать – они заслужили право на отдых, но они сами не могут написать "заявление о покое", как сказал Семенов. Не все еще завершено, есть еще идеи, и их "неплохо было бы осуществить".
На одном из рабочих горизонтов шахты я остановился у новой машины. Шли испытания. Записывая в журналистский блокнот фамилии горняков, я расспрашивал об их подземных профессиях.
– Я инженер. – ответил один, – работаю в ЦНИЛА.
– А почему вы здесь?
– Сдаем свою продукцию.
Тогда под землей было мало времени для разговоров. И полный смысл увиденного я понял намного позже – в Центральной научно-исследовательской лаборатории комбината.
По штатному расписанию – это один из цехов.
Но когда мы переступили порог ЦНИЛА, я не мог отделаться от чувства, что нахожусь в крупном институте.
Представьте: разнообразные лаборатории, мощное конструкторское бюро, свои мастерские, миниатюрный опытный завод с самым совершенным оборудованием. Несколько сот человек. И я подумал: не слишком ли обременительна для комбината столь великая армия ученых?
Нужны ли они?
Впрочем, на этот первый пришедший в голову вопрос ответ я получил фактически раньше, когда знакомился с урановыми шахтами, обогатительной фабрикой и заводом. Где бы мы ни были, какую бы новую технику нам ни показывали, рабочие и инженеры подчеркивали, что "это сделано в ЦНИЛА", "в разработке принимали участие сотрудники ЦНИЛА", "нам помогли из ЦНИЛА".
С первых дней своего существования ЦНИЛА переведена на хозрасчет. Именно с этого и начался разговор с ее директором Ефимом Ильичом Пригожиным.
– Вначале нас было десять организаторов, – сказал он. – Мы работали в шахтах и на заводе и поэтому отчетливо представляли, что нужно производству. Создавая лабораторию, руководство поставило четкую задачу:
автоматизация, механизация процессов, облегчение труда горняков…
Из окна кабинета виден просторный двор. На нем наземный комплекс шахты, очень похожий на действующие. Директор подошел к окну и показал вниз:
– Мы собираем автоматизированный комплекс вначале у себя, налаживаем его до деталей, а только потом устанавливаем на месте. Там уже не требуется никаких доделок. Это наш главный принцип.
Я рассказал директору о встрече над землей.
– Правильно, – ответил он, – мы все доводим до конца. У нас свои бурильщики, наладчики, разнообразные специалисты. Мы не морочим голову шахтерам до тех пор, пока конструкция не опробована… Я по своему опыту знаю, что часто, даже слишком часто, новая техника поступает в «сыром» виде. Проходит иногда несколько лет, пока она станет совершенной. Отсюда недоверие к ней, горняки мучаются, прежде чем выйдет что-то путное… Мы своей кареткой бурили целый год, чтобы устранить недостатки и доказать ее преимущества, и только после этого она пошла. Нам стали доверять – горняки убедились, что каретка облегчает труд и что с ней мало забот. В самом деле, почему дают на производство «сырую» технику? В армии, к примеру, нет такого.
Разве солдат должен совершенствовать свое оружие?
На мой взгляд такое же положение должно быть в промышленности…
– Ваша лаборатория достаточно специфична. Как вы получаете заказы и как они у вас осуществляются?
– Мы самн постоянно ищем заказчиков. Пускают гдето завод или шахту, мы обязательно там побываем, посмотрим, свою помощь предложим. Так как мы на хозрасчете, заказчик для нас – главная фигура. И стараемся не подводить его ни в коем случае. Ведь если плохая конструкция, он от нее откажется, да и другие больше не обратятся.
– Мне кажется, эффективность отдачи научно-исследовательского института можно определить по количеству авторских свидетельств…
– В год сотрудники лаборатории получают пятьшесть авторских свидетельств. Ну а выпуск нашей продукции… – Ефим Ильич на секунду замолчал, – разный.
– Лаборатория растет?
– Естественно, ведь объем работ увеличивается.
Мы идем по двум путям. Во-первых, готовим научные кадры из инженеров, преимущественно молодых специалистов. Как только выпускник института появляется у нас, его назначают старшим техником. Учтите – не инженером. Если он относится к делу творчески, что-то предлагает, значит, он способен к научной деятельности и его оставляют в лаборатории. В противном случае мы с ним прощаемся. Это «сито» позволяет нам выявлять наиболее талантливых людей. Честно говоря, молодым у нас хорошо: самостоятельное, интересное поприще и большие возможности для развития. Многие групповые инженеры и заведующие лабораториями молоды. Я думаю, в этом залог успеха…
Во-вторых, лаборатория растет и за счет опытпых цехов. Каждое исследовательское учреждение, к которому мы относим и себя, постоянно лихорадит. Иногда работы много, иногда – мало. Чтобы обеспечить постоянный приток средств и заказов, мы организовали мелкосерийную сборку приборов это конвейер, который обслуживают в основном вчерашние десятиклассницы.
– Система оплаты у вас тоже отличается от той, что существует в отраслевых научно-исследовательских институтах?
– У нас премиальная система. Если ЦНИЛА за год дает прибыль, увеличивается и заработок. Но премию выдают тем лабораториям, которые выполнили заказы, а сотрудникам – в зависимости от того, как потрудились. Это определяет уже руководитель группы.
– А опытное производство?
– Там иначе. Не нужно, чтобы рабочий "гнал план" до 120 процентов. Качество – вот что главное. И если у него в течение месяца нет брака, дополнительные 25 процентов премии обеспечены. Эта система гарантирует нам отличное качество образцов. Ее преимущества очевидны. Приведу хотя бы такой пример.