Гуданец Николай Леонардович. 30 контейнеров для господина Зет

   - Вы жонглируете понятиями. Суть от этого не меняется.
   - Я же говорил, вы не поймете.
   - Вот что я хотел бы понять, - немного погодя заговорил Улье. Скажите, Зет, а ведь там, на равнине, живут ваши отец, мать, ваши братья и сестры. Если они еще живы, конечно. У ваших братьев руки разъедены язвами. Ваш отец ослеп от лучевой катаракты. С вашей матерью забавляется на пляже первый встречный. Неужели это никогда не приходило вам в голову? Вам не страшно? Не больно за них?
   Юноша высокомерно вскинул голову.
   - Не говорите мне о биологических узах. Для нас, Хранителей Мудрости, они - ничто. Меня вскормил и воспитал Корабль. И я предан одному ему. Это колоссальное стальное чрево, этот гигантский каменный столб - истинные мать и отец мои.
   - Ладно, оставим символику. Но хоть что-то человеческое в вас должно быть, в конце концов?
   - Что вы имеете в виду?
   - Потребность в любви. В спутнице. В детях.
   - Хранители не нуждаются в ложных ценностях. Мы - мозг Корабля. Любые страсти нам только помешали бы, внесли разлад и смуту в нашу жизнь. Все, что выходит за рамки рационального, мы отметаем начисто.
   - Могу представить, с каким трудом вам это удается.
   - Ничуть. Я стерилизован, - заявил Зет. - Как и все Хранители.
   Потрясенный Улье не нашелся, что сказать.
   Тонкий голос, одутловатость, безволосый подбородок... Несчастный. И он еще гордится этим своим увечьем...
   Разведчик Вспомнил о своем отце. Тот тоже был разведчиком, лучшим другом Старика. Он погиб в рейде. Мать Ульса не перенесла утраты. Она осталась жить, однако горе исподволь разъедало ее мозг, словно кислота. Когда наконец окружающие поняли, что кроется за овладевшими ею отрешенностью и замкнутостью, процесс оказался необратимым. Ее поместили в клинику. А мальчик, едва подрос, сбежал из интерната и пришел в разведучилище. Хотя его возраст не соответствовал условиям приема, его зачислили в курсанты. Отчасти из уважения к памяти отца, отчасти потому, что переупрямить пронырливого подростка оказалось делом безнадежным. Так Улье пришел в разведку. До сих пор не обзавелся он семьей, считая это не совместимым со своей профессией. Судьбы отца, матери и собственная казались ему слишком красноречивыми. И теперь, глядя на кудрявого бледного юношу, которого тоже постигли сиротство и отречение, но который отнюдь не считал свою участь несчастьем, разведчик почувствовал, как его сердце больно екнуло. В точности как тогда, когда он наблюдал в перископ за пляжем лохов. Еще раз убедился он, насколько величествен и всеобъемлющ Принцип, определяющий ныне жизнь ойкумены, эта фраза всего из трех слов, выбитая на постаменте Памятника всем жертвам...
   - Я хотел бы уточнить жанр нашей беседы, - прервал его размышления Зет. - На дружескую болтовню это непохоже, не те у нас отношения. Если это миссионерская проповедь, то вы переоценили себя и к тому же избрали неподходящий объект. А если это допрос, то извольте держаться ближе к сути. Без психологических выкрутасов.
   - Вы правы, - признал Улье. - Давайте и правда ближе к делу. Насколько я понимаю, Хиск и Тод - уроженцы другой планеты? Какой?
   - Они с Золотой Канавы.
   - А, знакомое местечко. С какими еще планетами вы сотрудничаете?
   - Ни с какими. Исполнителей для наших целей мы намечаем и изымаем тайно. Гарантируем им неприкосновенность, свободу выбора и предлагаем добровольно сотрудничать с нами. Поскольку они внедряются к вам и получают агеронтон, не было случая, чтобы кто-то отказался.
   - Вы сказали: "сотрудничают с нами", "мы"... Нельзя ли конкретнее, кто это - вы?
   - Мы - тайная организация, которую возглавляю я, а до меня возглавляли мои предшественники.
   - Сколько человек она насчитывает? Какова ее структура? Кого вы можете назвать поименно?
   - В такие подробности я не углублялся. Мой покойный наставник до поры до времени посвятил меня лишь в основные детали. Он скончался внезапно. Мне известны связные, но и вы их уже знаете.
   - Хиск, Тод, Эди и компания.
   - Совершенно верно.
   - А кто направляет и координирует деятельность ваших людей в космосе?
   - Наш полномочный эмиссар. Собственно, мы с ним властвуем на равных. Я тем более мало знаю, что свои секреты он не доверяет никому. Это крайне осторожный и в высшей степени мудрый человек. На него мы полагаемся всецело.
   - Кто же этот ваш эмиссар? - спросил Улье, холодея оттого, что ответ ему известен наперед.
   - Главный диспетчер первого Космопорта.
   Глава 4
   "МЫ ДЛЯ ВАС ОРОНГИ"
   Значит, Старик.
   Да, все-таки он. И никакой ошибки быть не может. Зету незачем лгать. А даже если бы он вздумал возводить напраслину, выдвигать подставную версию, вряд ли он имел представление и цепи косвенных улик, которые превращали подозрения Ульса в почти стопроцентную уверенность.
   Все сходится.
   Но зачем, почему? Это уму непостижимо. Отречься от дела всей своей жизни - во имя чего? Вступить в тайный сговор с заклятыми врагами - какова цель? Поставить под угрозу свое доброе имя, славу, высокое положение и почет, в случае неудачи обрекая себя на клеймо предателя и вечное изгнание? Выбор поистине безрассудный. Не приобрести ничего сверх того, что уже имеешь, либо лишиться агеронтона и влачить остаток дней своих на задворках ойкумены, под надзором? Что должно было произойти, чтобы Старик - великий Старик! - стал отступником?!
   Однако теперь не остается места для малейших сомнений.
   - Значит, все-таки Старик, - повторил вслух Улье.
   - Простите?
   - Я сказал, Старик. В разведке до сих пор так кличут главного диспетчера.
   - Мне неизвестен этот его псевдоним.
   - Разумеется.
   Повисло тягостное молчание.
   - Что еще вы хотели узнать? - спросил Зет.
   - Один маленький вопрос. Не докладывали ли вам на днях о ночных кражах на ферме? А если да, то какова судьба пойманного?
   - Если кто-то в курсе такой чепухи, так это господин F. Если угодно, я задам ему этот вопрос по возвращении. Надеюсь, оно произойдет достаточно быстро?
   - Сразу после того, как вы подтвердите на очной ставке, что вашим эмиссаром был главный диспетчер.
   - Вряд ли он прибегнет к запирательству. Игра окончена. Нельзя ли вернуть меня в Башню безотлагательно?
   - Нет. Я не могу упускать время.
   - Но там, в Башне, за пультом сидит мой преемник, - начал Зет, и в его голосе почудились умоляющие нотки. - Он еще подросток. Сможет ли он отстоять равнину от оронгов?
   - Будем надеяться.
   - Вы понимаете, что можете стать виновником гибели всех лохов до единого?
   - Они чуть не погибли в стартовом пламени. А заодно с ними и вся ойкумена. Так что не надо взывать к моей совести. Что касается излучателя, с ним способен справиться даже ребенок.
   Они снова замолчали, не глядя друг на друга.
   - Но почему, зачем?! Как он мог решиться на такое? - не выдержал Улье.
   - Вы имеете в виду диспетчера?
   - Если вы можете ответить...
   - Охотно. Разгадка проста до предела. Она в том, что главный диспетчер, по-видимому, больше сочувствует нам, нежели вам.
   - Одного сочувствия здесь мало. Ведь он готовил верную гибель для всей ойкумены. Он посягнул на Принцип Гуманности, вот что невероятно.
   - Позвольте узнать, что это за Принцип?
   - Неужели вам не известно?
   - Я имею в виду, как его понимаете лично вы?
   - Наверно, так же, как и миллиарды других людей, - ответил разведчик. В первом Космопорте стоит самый большой в Галактике монумент. Памятник всем жертвам. На его постаменте начертано: "Он - это ты". Вот Принцип Гуманности в его чистейшем виде.
   - Да, но в каком виде его исповедуете вы?
   - Я не причиняю по своей инициативе другому человеку ничего такого, чего не хотел бы себе.
   - Нет, не вы сам, а все вы, обрекшие нас на вечное изгнание?
   Улье пожал плечами.
   - Но ведь это случилось в темном веке, - сказал он. - Еще при империи. Теперь Галактическая Лига ищет выход из положения, для того и создана разведка. А ваше обвинение лишено реальной почвы. Как вы понимаете, ни я, ни кто-либо из ныне живущих людей не отправлял звездолеты в вечную ссылку.
   Зет отшвырнул злосчастный выдавленный тюбик, который вертел в пальцах, и вскочил.
   - А я не преступал законов! - взвизгнул он. - Их нарушил сотни лет назад мой предок! За что же наказан я? Именно я?! Я и все остальные несчастные на двухстах карантинных планетах?
   - Будем точны, их сто девяносто восемь, - возразил разведчик. - С шести планет карантин снят. Они включены в состав Лиги, пользуются всеми достижениями и правами человечества, потому что их население естественным ходом пришло к тому, что Принцип Гуманности господствует в их среде безоговорочно.
   - Безоговорочно!!! - страшным голосом закричал юноша. Его лицо побагровело и исказилось. - О какой безоговорочности вы толкуете?! О какой гуманности? Мы для вас - оронги! Это вы затоптали нас, бросили во тьму, вынудили нас, как мутантов в кормовом отсеке, пожирать друг друга! Но кто вы такие, чем кичитесь и намного ли вы человечнее нас? Вы, разведка, разве отличаетесь от тех же штемпов? Разница лишь в том, что ваши лопаты не убивают, они технически совершенны и действуют бескровно!
   - Прекратите истерику, - велел Улье.
   - Вы ставите нам, Хранителям, в вину то, что мы паразитируем на лохах! А вы паразитируете на всех нас! Да, паразитируете - тем, что за наш счет создали свой великолепный, холеный, оранжевый мир! И пока вы блаженствуете, питаясь агеронтоном, мы обречены жрать человечину!
   - О да! Только вам потребовалось расширить меню на всю Галактику...
   - А что нам остается делать? Ждать, пока вы признаете нас братьями, каким бы опасным и абсурдным это ни казалось? Дайте нам агеронтон! Дайте знания! Технику! Дайте возможность вырваться из кровавого кошмара! Протяните нам руку - наши ладони в язвах от урановой смолки! Что?! Боязно?!
   - Пока что ваши руки в чужой крови.
   - Но где же ваш хваленый Принцип? Который безоговорочен? Ведь я - тот самый "он", я - это вы! Кровью лохов забрызганы ваши руки, ничьи другие' Потому что вы отреклись от нас! Мы - ваши братья, покинутые вами во Вселенной! Мы стали дикарями, чудовищами - согласен! Да! Тысячу раз - да! Но - только по вашей милости!..
   Юноша захлебнулся внезапным кашлем. Скорчившись, зажав рот рукой, он сотрясался, точно его легкие были деревянными и кто-то разрубал их изнутри топором. Откашлявшись, он провел ладонью по мантии, оставляя влажный алый след.
   - В Башне нет ни одного здорового человека, - проговорил он. - Мы хиреем. Либо сердце, либо легкие, либо и то и другое чахнет. Слишком много вложено в Корабль, и слишком мало осталось на медицину.
   - Сочувствую.
   - А, бросьте. Сорванной гайки не стоит ваше сочувствие. Вы говорили о гуманности. Но ведь она не бывает частичной, избирательной, ограниченно пригодной. Либо она есть, либо ее нет. Она одна для всех, и в том ее суть. А вы даже не сознаете, до чего вы гнусны со своей куцей, боязливой гуманностью. Сами вы не убиваете, нет. Но преспокойно позволяете другим погибать в колонии - от недоедания, нищеты, войн. Вы не поможете, вы будете спокойно наблюдать своих разведботов, как мы гнием заживо.
   - А что вы предлагаете?
   - Ну конечно. Вы же рациональны до мозга костей. По-вашему, полное торжество человечности достижимо лишь тогда, когда вы станете поистине всемогущи, а мы научимся быть святыми среди голода, невежества, грязи. Но ведь это циничная пародия на гуманизм - ваша боязливая, с оглядкой, выверенная и взвешенная доброта...
   - Кажется, вы начинаете повторяться.
   - Еще немного терпения. Сейчас я закончу. Ваш Принцип шаток, ибо любая капля чужой крови тотчас разъедает его сверху донизу, как плавиковая кислота. Но если бы только это...
   - А что же еще?
   Зет перевел дух и заговорил совсем спокойно, даже монотонно, словно вспышка ярости, изливавшаяся в туберкулезном кашле, выжгла его без остатка:
   - Дело в том, что космос беспределен. И хотя он замыкается в пространстве, имея исчислимый радиус, он ничем не ограничен во времени.То, что вы сделали с нами, повторялось и повторится, неважно, в каких масштабах. Но и это еще не все. Число измерений в мироздании также беспредельно, и наши длина, ширина и высота - лишь голодный минимум, низшая ступень, на которой может зародиться жизнь. Никому не дано по-настоящему проникнуть на порядок выше. И никому не дано познать, откуда, из каких семян проросли жизнь и разум. Быть может, человечество - лишь упавшие с верстака опилки. Быть может, вы с вашими гордыней, Принципом, пренебрежением к нам - не менее порочны и убоги в чьих-то неведомых глазах. Вы тоже оронги - для кого-то. Бесконечное уходит вверх и вниз - в сторону бесконечно малого и бесконечно большого, а человеку мнится, что он стоит в ее центре. Как будто бесконечное может иметь середину...
   Он замолчал.
   - Это что - ваша религия? - соболезнующе спросил Улье.
   - Понимайте как хотите. Я не нуждаюсь в вашем понимании. А теперь, прошу, оставьте меня одного.
   После короткой паузы разведчик повернулся и вышел.
   В рубке управления привычно светились и перемигивались приборы. Электронный лоцман полностью выполнил программу, и из щели компьютера торчала лента с предлагаемой параболой нырка на Космопорт-1.
   Улье поспешно сел за пульт. Он успел как раз к началу трехминутной готовности. Несколько секунд ушло на то, чтобы забыть о больной ноге, расшибленном затылке, целиком сосредоточить свое сознание во взгляде, обегающем приборную панель, и в лежащих на штурвале ладонях.
   С замиранием сердца он послал корабль в нырок.
   Прошла секунда, другая, и тут, подтверждая худшие его предчувствия, началась болтанка. Внешне она ничем не проявлялась. Пилот все так же сидел в кресле, тихонько поглаживая пальцами штурвал. Но на приборной доске разразилась настоящая буря: направление полета и скорость изменялись каждый миг, только успевай корректировать курс. К концу входной ветви глаза Ульса заливал едкий пот, и не было возможности утереться.
   Все это походило на то, как если бы вы пытались утопить обрезок доски, норовящий выскользнуть из рук, вихляющий и так и этак. А затем, когда погруженная в глубину доска вдруг освободилась и устремилась кратчайшим путем к поверхности, надлежало тормозить ее, заставляя передвигаться в том же темпе и по той же траектории, что и при погружении.
   Грузач лег на возвратный курс.
   Упражнения на тренажере, которые Улье выполнял запросто, не шли ни в какое сравнение с настоящим нырком, хотя там попадались гораздо более сложные фигуры. Здесь от действия пилота зависел не аттестационный балл, а судьба корабля и всех, кто на нем находился. Но Улье не позволял волнению полностью захватить себя. Даже когда он заметил, что невольно срезал один из последних головоломных витков, а это сулило почти неминуемую гибель, ему удалось сохранить присутствие духа и довести остальные эволюции до конца.
   Настал миг обратного перехода, неотвратимый, чреватый внезапным, неосознаваемым распадом.
   Разведчик успел подумать с безразличием обреченного, что даже следов катастрофы не останется...
   Мощный удар сотряс корабль.
   Невольно зажмурившись, Улье открыл глаза, утер пот. Поспешно включил он панорамный обзор корпуса. Выяснилось, что из двенадцати маневровых двигателей, крепившихся вокруг кормы на толстом ободе, три срезаны, начисто. Мало приятного, но и ничего страшного. Запас летности грузача рассчитан и не на такие передряги.
   Главное - нырок закончился в расчетной точке. Пропавший без вести корабль рейса М-80429 через каких-нибудь три тысячи секунд ляжет на резервированную орбиту вокруг Космопорта-1.
   Глава 5
   МАЛЫШ ПРОТИВ СТАРИКА
   Неопознанный корабль, приближающийся к орбитальному поясу Космопорта без разрешения диспетчера и не отвечающий на запросы, - явление редкое, но отнюдь не из ряда вон выходящее. Мало ли что случается в космосе. Например, отказала основная связь, а потом и дублирующая. Бывает. Для таких случаев резервируется как минимум один входной сектор вместе с орбитой средней удаленности, чтобы потерпевшие аварию могли с помощью собственного электронного лоцмана лечь в дрейф, никому не мешая, и спокойно дожидаться подмоги.
   Впрочем, не успела разбуженная среди ночи группа техпомощи приготовиться к старту, локаторы показали, что с корабля, сохранявшего стойкое радиомолчание, стартовала разъездная шлюпка. Начальник группы получил указание отложить взлет до выяснения обстоятельств.
   Между тем недоумение наземных служб возрастало. Шлюпка также не ответила на запросы ни в общем, ни в аварийном диапазонах. Попытки обеспечить посадку штатными сигналами она оставила без внимания и, игнорируя указанный ей участок на служебном космодроме, устремилась к общему взлетному полю. Она села почти у самых стен центрального здания. А когда трое поднятых по тревоге таможенников рысью примчались к месту происшествия, навстречу им уже шагал прихрамывающий бородатый человек в лишенном должностных знаков комбинезоне, с кое-как наложенным пенобинтом вокруг головы.
   - А, Вайс, - проговорил он. - Здорово, старина. Что новенького?
   В резком свете прожекторов его лицо выглядело совершенно бескровным.
   - Улье?! - изумился таможенник. - Что случилось? Ваш грузач ищут по всей Галактике...
   - Чего искать, - он на резервированной орбите. Можешь двигать на досмотр. Зарегистрируй, что в грузе тридцать топливных контейнеров по липовой заявке. А еще познакомься с колонистами. Их там на борту двое,третий мертв.
   - Ничего не понимаю. Как трое? Кто мертв? Где вы пропадали? Что, в конце концов, случилось, черт подери?
   - Капитан Мэг убит. Хиск и Тод оказались колонистами.
   - А третий колонист - Мэг?!
   - Да нет же. Третий колонист - с планеты К-103. Я его захватил в качестве свидетеля. Оформи их статус пленников.
   - Ты что, был на карантинной планете? Без разрешения?
   - Да.
   - Мы вынуждены тебя задержать, Улье.
   - Погоди, старина. Успеешь. Отправляйся со своими ребятами на грузач, а мне до зарезу нужен Старик. Он что - на вахте?
   - Да, как всегда. По-моему, он вообще ночует у себя в дежурке. Стой, ты куда?
   - К Старику.
   -До выяснения обстоятельств мы не имеем права...
   - Успокойся. Никуда я не сбегу. Мне и нужен Старик для выяснения всех обстоятельств.
   - Вообще-то мы обязаны тебя арестовать, - почесал в затылке Вайс. Знаешь, доложи старшему дежурному по досмотру. Пускай он решает. А мы не, вправе нарушать кодекс.
   - Не вправе так не вправе, - сказал Улье. - Пойду к дежурному.
   - До встречи, - махнул рукой Вайс и вместе с двумя другими таможенниками зашагал к досмотровому боту.
   Однако предоставленный самому себе Улье и не думал идти через таможенный турникет, а свернул к дверце служебного лифта. Набрав код замка, он вошел в кабинку и мигом вознесся на самый верхний ярус Космопорта, под утыканный радарными рефлекторами купол, в святая святых - диспетчерскую.
   Разведчик постоял немного в хорошо знакомом ему овальном зальце, чьи стены почти сплошь состояли из дверей, затем, припадая на больную ногу, подощел к самой заметной - единственной двустворчатой, с крупными буквами Г и Д на ее половинках. Стоило ему коснуться дверного звонка, створки разъехались. Старик никогда не спрашивал, кто там. Просто открывал дверь. К главному диспетчеру не обращаются по пустякам.
   Он сидел в просторном кабинете за столом, уставленным видексами, спиной к карте звездного неба, занимавшей всю стену. Терминал компьютера на столике в углу и ряд стульев сбоку дополняли аскетическую обстановку дежурки.
   - Малыш, - утвердительно сказал он, когда дверь захлопнулась позади Ульса.
   - Он самый.
   - Я так и думал, что неопознанный грузач - твой.
   - Да, я вернулся. Привез теплую компанию во главе с господином Зет.
   - Вот как, - спокойно произнес главный диспетчер. - Неплохо. Ну, присаживайся. Поговорим. Улье пододвинул стул ближе к столу и уселся.
   - Что у тебя с ногой?
   - Мелочи. Скоро совсем пройдет. Голова тоже в порядке.
   - Досталось тебе, я вижу.
   - Ты, конечно, не надеялся, что я вернусь? Старик и не думал отводить глаза. И вообще он не был похож на изобличаемого с поличным,
   - Да, - ответил он. - Честно говоря, мне было жаль. Ты сам понимаешь, не я тебя послал на грузач. А когда узнал, изменить ничего не мог.
   - Ты жалел обо мне или о заведомом провале? Главный диспетчер усмехнулся:
   - Неплохой вопрос. Как ни странно, оба исхода меня мало привлекали. И имели равную вероятность. Что поделаешь...
   - Трогательно до слез, - заметил Улье. - Ну да ладно. Перейдем к делу.
   - Ты, конечно, явился требовать объяснений.
   - Само собой.
   - Пожалуйста, - главный диспетчер откинулся на спинку кресла. - Что тебя интересует?
   - Прежде всего почему восьмая бригада представила липовый отчет?
   - Очень просто. Когда мы обнаружили корабль, я взял со всех подписку о молчании. Объявил это делом высочайшей важности и сверхсекретности. Сказал, что лично доложу о нем Лиге.
   - Но никому ничего не сказал, а вступил с колонистами в сговор. Вдобавок заменил работающие пискуны на орбитах испорченными, чтобы беспрепятственно нарушать карантин.
   - Ты, я вижу, даром времени не терял.
   - Меня хорошо обучали, Старик. Продолжим. Затем ты стал готовить группы для захвата горючего. Основную и запасную. В них вошли только колонисты. Так?
   - Так.
   - Но как тебе удалось завербовать тех, кто перебрасывал колонистов, учил, внедрял? Они-то как согласились?
   - Я и не вербовал- их вовсе. Они до сих пор уверены, что участвуют в тайном эксперименте, разработанном Лигой, а я лишь осуществляю руководство. Конечной целью эксперимента якобы являлось воссоединение всего человечества.
   - Лихо. Очень лихо, Старик. Но как ты уцелел после арестов в третьем порту?
   - Колонисты благоразумно помалкивают. А те, кто считает себя участниками эксперимента, соблюдают секретность. Даже те, кого арестовали в связи со следствием по этому делу. Они полагают, что недоразумение скоро разрешится.
   - Но долго это не может, продолжаться, разве нет?
   - Я с минуты на минуту ожидал прибытия крейсера. Если бы не ты, Космопорт давно капитулировал бы.
   - Понятно. Скажи, а капитан Мэг тоже участвовал в твоем эксперименте?
   - Нет. Я не успел его обработать. Пришлось форсировать операцию, когда основная группа провалилась.
   - Еще вопрос. Как удавалось внедрять колонистов в судовые роли и проводить их через таможню?
   - Нет ничего проще. Я устраивал им путешествие на перекладных, без захода в порты. Сменив два-три корабля, они запутывали след и беспрепятственно шли через турникеты.
   - Теперь все ясно. Но ты понимаешь хоть, что ты - убийца? Из-за тебя зарезан Мэг. И чуть не погибла вся ойкумена.
   - О Мэге я сожалею. Указания убивать его я не давал. А что касается ойкумены, то, если ее может погубить один-единственный пиратствующий крейсер, туда ей и дорога.
   - Что-что-что-о?! - ошарашенно спросил Улье. - Погоди. На что же ты рассчитывал? Ради чего все это?
   - Изволь. И на этот вопрос я отвечу. Неужели ты еще не понял, что человечество, насильственно разделенное на две свои противоположности, зашло в тупик? С одной стороны - ангельская и высокоразвитая ойкумена. С другой колония, смрад и мерзость. Первые грешат против своей же совести, отрекшись от вторых. А те не в силах сами преодолеть собственную натуру и медленно развиваются по пути, чреватому катастрофами и тотальным самоубийством в итоге. Я решил встать над теми и над другими. Взять на себя роль демиурга и дать миру первотолчок. Взболтать Галактику, словно бутыль с микстурой.
   - Старик, - ахнул Улье, - да что ты такое говоришь? Это же типичная паранойя.
   - Может быть, малыш. Может быть. Поживи с мое.
   Ссохшееся, морщинистое, усыпанное старческими веснушками лицо главного диспетчера озарилось улыбкой. Однако слезящиеся глаза смотрели строго и, как показалось разведчику, чуть печально. Улье знал, что Старик явился одним из первых добровольцев, испытавших на себе действие агеронтона. С тех пор прошло почти пять тысяч гал, и еще никто в ойкумене не умер естественной смертью.
   - Попробуй понять меня, - заговорил Старик снова, - Я прожил длинную жизнь, гораздо длиннее твоей. И больше проработал в разведке. Я слишком долго служил промежуточным звеном между тем миром и этим. И знаешь, как протекает жизнь такого промежуточного звена? Вначале ты ненавидишь колонистов - до судорог. Потом на смену омерзению приходят понимание и жалость. Эта вторая фаза сменяется третьей, когда душа огрубевает, ты становишься равнодушен к людскому страданию, а заодно и ко всему на свете. Потому что ты навидался всего. Когда хорошенько узнаешь колонию, больше ничто тебя не потрясет. Так-то, малыш.
   - Ты хочешь сказать, что поступил так из равнодушия?
   - О нет. Есть и еще одна фаза, последняя. Когда начинаешь понимать, что всю жизнь простоял между, ни к кому по-настоящему не примкнув и глубоко презирая и тех и этих. Но гораздо больше тогда начинаешь ненавидеть именно своих. За их якобы чистоту. За то, что они столь неколебимы в своем моральном дутом превосходстве. За то, что у них раз и навсегда все решено и нет места для сомнений. Знаешь, как умер твой отец? Их группа потеряла связь. Он неделю лежал в шалаше, умирая от раны в животе. Вскоре его уже ничто не могло спасти, и он агонизировал, долго и страшно. Его муки не оборвал никто - из милосердия. Потому что гуманисты никого не лишают жизни. Я ненавижу такое милосердие. Этот мир дошел до предела, малыш. И обнажился полнейший абсурд. Наш Принцип лежит вне природы. Он ложен и обречен. Рано или поздно колонисты вырвутся в космос со всей своей злобой и беспощадностью, а наши слюнтяи ничего не смогут им противопоставить. Пока не откажутся открыто от нашего лживого великого Принципа. Я решил ускорить этот процесс и бросить в космос крейсер, словно щепоть фермента. Только и всего.