Страница:
А могло ли быть иначе? Могло, но это маловероятно. Контакты на уровне суперэтносов, как правило, ведут к аннигиляции. Исключением являются только краткие периоды пассионарных взрывов, но и тогда старые этносы исчезают, сливаясь в новый. В XI в. в Восточной Европе шли процессы этнокультурной кристаллизации на фоне спадающего пассионарного напряжения. Следовательно, шансов на творческое слияние суперэтносов было мало, на гибель одного из двух — много; и вот теория вероятности в этнической истории получила еще одно подтверждение. Жаль только, что лаконичность летописца, недолюбливавшего князя Олега Святославича, лишила потомков любопытных и наверняка драматических подробностей этого незаурядного события.
Оказавшись независимым государем Тьмутаракани, Олег проявил великодушие, которому не изменял до конца своей трудной жизни. Он отпустил на Русь своих соперников — Давыда Игоревича и Володаря Ростиславича. Давыд тут же занялся грабежом: отнял товары у купцов, торговавших с греками в городе Олешье, перевалочном торговом пункте в устье Днепра.[585] Этим поступком он лишил себя поддержки великого князя Всеволода Ярославича, который посадил его княжить в маленьком Дорогобуже.
Всеволод лишился союзника в борьбе с Олегом. А последний, будучи союзником Алексея Комнина, постепенно занял ведущее положение в рядах «русского» направления, ранее принадлежавшее его отцу, а затем постепенно утраченное его дядей. Несмотря на то что Всеволод правил всей Русской землей, на Тьмутаракань, прикрытую половецкими кочевьями, его власть не распространялась, ибо мир с половцами 15 лет не нарушался.
Поддержка, оказанная императором Алексеем Олегу, не могла не огорчить великого князя Всеволода. Он ответил на происшедшее тем, что переориентировался на Запад. Это выразилось в том, что Всеволод выдал свою дочь Евпраксию за маркграфа Генриха Длинного Штаденского. В 1083 г. юная княжна прибыла в Германию «с пышным посольством и верблюдами, нагруженными роскошными одеждами, драгоценными камнями и вообще несметным богатством».[586]
До 1086 г. Евпраксия воспитывалась в монастыре. Достигнув брачного возраста, она обвенчалась с маркграфом, вскоре овдовела и вернулась в монастырь. В 1088 г. в молодую вдову влюбился император Генрих IV и женился на ней. Княжна Евпраксия превратилась в императрицу Адельгейду, но брак этот не был счастливым: Генрих IV принадлежал к сатанинской секте николаитов, мистерии которой, как у всех сатанистов, заключались в надругательстве над церковными обрядами и таинствами. Он вовлек свою жену в участие в мистериях: на ее обнаженном теле служили кощунственную мессу.
Евпраксия была женщина русская. Она не выдержала немецких безобразий и сбежала от мужа к его врагам: графине Матильде и папе Урбану II. В 1094 г. она выступала на Констанцском соборе, а через год на соборе в Пьяченце с разоблачением мужа, получила отпущение в невольном грехе и была отправлена через Венгрию на Русь, где кончила свои дни 9 июля 1109 г.
Эта история, включая брак православной княжны с католиком, который оказался сатанистом, врагом христианства и своего народа, скомпрометировала политику Всеволода и толкнула многих русских людей в ряды патриотической партии, что было на руку Олегу. Митрополит Иоанн II Продром категорически осудил связи с Римом. Сила общественного мнения, в котором кристаллизовалось этническое самоощущение, оказалась мощнее политических расчетов и сломала их.
Не то было в Германии. Казалось бы, разоблачение императора как преступного сатаниста должно было оттолкнуть от него всех христианских подданных, но этого не произошло. Генрих IV продолжал бороться со своими политическими врагами силами своих политических сторонников, а проблема совести, столь важная для Руси, не имела для участников этих событий существенного значения.
Казалось бы, романтическая трагедия княжны Евпраксии не могла иметь серьезных последствий ни для международных отношений, ни тем более для этногенеза восточных славян. Сколько подобных историй бесследно кануло в вечность! И тут могло бы случиться то же самое, если бы не обстоятельства времени и места.
По-видимому, несчастная княжна, став монахиней, не распространялась о своем тяжелом прошлом, но на Западе скандал был грандиозным и при оживлении торговых сношений Германии с Русью просто не мог не дойти до Киева, где торгово-ростовщический квартал немецких евреев с собственной каменной синагогой уже процветал. Евреи, конечно, влияли на общественное мнение в Киеве. На Западе евреи поддерживали императора, феодалы — папу. Поскольку евреи при покровительстве великих князей успешно конкурировали с русскими купцами и ремесленниками, симпатии последних были на стороне феодалов, которые в XI—XII вв. еще не лезли на Восток. Так началось втягивание Древней Руси в великую европейскую борьбу партий, которые впоследствии получили название гибеллинов и гвельфов. В начале XIII в. волынские князья были на стороне гибеллинов, а северские — гвельфов, но начало этой розни на Руси, поведшей к трагическим событиям, видимо, лежит в коллизии неудачного брака Евпраксии Всеволодовны, причем сама она в будущих бедах была неповинна.
Так или иначе, можно констатировать оживление грекофильских настроений и угрозу немецкой ориентации великих князей, сила которых была велика, но без симпатий широких слоев населения эфемерна.
Великий князь Всеволод правил Русью 15 лет (1078—1093), «скучал» в Киеве из-за притязаний племянников, просивших волостей, болел и на старости совершенно сдал. Золотой стол киевский, согласно лествице, перешел к его старшему племяннику Святополку Изяславичу, человеку бездарному, но лукавому.[587] Сын Всеволода Владимир Мономах сидел в Чернигове, опасаясь вызвать гнев своего двоюродного брата. Киевляне приняли нового князя с радостью. Но события приняли неожиданный оборот.
85. Эхо проклятого прошлого
86. Возвращение Олега Святославича
87. Апология Олега Святославича
Оказавшись независимым государем Тьмутаракани, Олег проявил великодушие, которому не изменял до конца своей трудной жизни. Он отпустил на Русь своих соперников — Давыда Игоревича и Володаря Ростиславича. Давыд тут же занялся грабежом: отнял товары у купцов, торговавших с греками в городе Олешье, перевалочном торговом пункте в устье Днепра.[585] Этим поступком он лишил себя поддержки великого князя Всеволода Ярославича, который посадил его княжить в маленьком Дорогобуже.
Всеволод лишился союзника в борьбе с Олегом. А последний, будучи союзником Алексея Комнина, постепенно занял ведущее положение в рядах «русского» направления, ранее принадлежавшее его отцу, а затем постепенно утраченное его дядей. Несмотря на то что Всеволод правил всей Русской землей, на Тьмутаракань, прикрытую половецкими кочевьями, его власть не распространялась, ибо мир с половцами 15 лет не нарушался.
Поддержка, оказанная императором Алексеем Олегу, не могла не огорчить великого князя Всеволода. Он ответил на происшедшее тем, что переориентировался на Запад. Это выразилось в том, что Всеволод выдал свою дочь Евпраксию за маркграфа Генриха Длинного Штаденского. В 1083 г. юная княжна прибыла в Германию «с пышным посольством и верблюдами, нагруженными роскошными одеждами, драгоценными камнями и вообще несметным богатством».[586]
До 1086 г. Евпраксия воспитывалась в монастыре. Достигнув брачного возраста, она обвенчалась с маркграфом, вскоре овдовела и вернулась в монастырь. В 1088 г. в молодую вдову влюбился император Генрих IV и женился на ней. Княжна Евпраксия превратилась в императрицу Адельгейду, но брак этот не был счастливым: Генрих IV принадлежал к сатанинской секте николаитов, мистерии которой, как у всех сатанистов, заключались в надругательстве над церковными обрядами и таинствами. Он вовлек свою жену в участие в мистериях: на ее обнаженном теле служили кощунственную мессу.
Евпраксия была женщина русская. Она не выдержала немецких безобразий и сбежала от мужа к его врагам: графине Матильде и папе Урбану II. В 1094 г. она выступала на Констанцском соборе, а через год на соборе в Пьяченце с разоблачением мужа, получила отпущение в невольном грехе и была отправлена через Венгрию на Русь, где кончила свои дни 9 июля 1109 г.
Эта история, включая брак православной княжны с католиком, который оказался сатанистом, врагом христианства и своего народа, скомпрометировала политику Всеволода и толкнула многих русских людей в ряды патриотической партии, что было на руку Олегу. Митрополит Иоанн II Продром категорически осудил связи с Римом. Сила общественного мнения, в котором кристаллизовалось этническое самоощущение, оказалась мощнее политических расчетов и сломала их.
Не то было в Германии. Казалось бы, разоблачение императора как преступного сатаниста должно было оттолкнуть от него всех христианских подданных, но этого не произошло. Генрих IV продолжал бороться со своими политическими врагами силами своих политических сторонников, а проблема совести, столь важная для Руси, не имела для участников этих событий существенного значения.
Казалось бы, романтическая трагедия княжны Евпраксии не могла иметь серьезных последствий ни для международных отношений, ни тем более для этногенеза восточных славян. Сколько подобных историй бесследно кануло в вечность! И тут могло бы случиться то же самое, если бы не обстоятельства времени и места.
По-видимому, несчастная княжна, став монахиней, не распространялась о своем тяжелом прошлом, но на Западе скандал был грандиозным и при оживлении торговых сношений Германии с Русью просто не мог не дойти до Киева, где торгово-ростовщический квартал немецких евреев с собственной каменной синагогой уже процветал. Евреи, конечно, влияли на общественное мнение в Киеве. На Западе евреи поддерживали императора, феодалы — папу. Поскольку евреи при покровительстве великих князей успешно конкурировали с русскими купцами и ремесленниками, симпатии последних были на стороне феодалов, которые в XI—XII вв. еще не лезли на Восток. Так началось втягивание Древней Руси в великую европейскую борьбу партий, которые впоследствии получили название гибеллинов и гвельфов. В начале XIII в. волынские князья были на стороне гибеллинов, а северские — гвельфов, но начало этой розни на Руси, поведшей к трагическим событиям, видимо, лежит в коллизии неудачного брака Евпраксии Всеволодовны, причем сама она в будущих бедах была неповинна.
Так или иначе, можно констатировать оживление грекофильских настроений и угрозу немецкой ориентации великих князей, сила которых была велика, но без симпатий широких слоев населения эфемерна.
Великий князь Всеволод правил Русью 15 лет (1078—1093), «скучал» в Киеве из-за притязаний племянников, просивших волостей, болел и на старости совершенно сдал. Золотой стол киевский, согласно лествице, перешел к его старшему племяннику Святополку Изяславичу, человеку бездарному, но лукавому.[587] Сын Всеволода Владимир Мономах сидел в Чернигове, опасаясь вызвать гнев своего двоюродного брата. Киевляне приняли нового князя с радостью. Но события приняли неожиданный оборот.
85. Эхо проклятого прошлого
Бесспорной заслугой князя Всеволода Ярославича был прочный мир на степной границе. Половцы не имели поводов для войны с Русью, к тому же располагавшей превосходящими силами. Те столкновения, которые предшествовали миру, были случайны и эпизодичны. А враги у половцев и русичей были одни и те же: торки и печенеги. Война с печенегами поглощала все силы половцев до боя при Лебурне в 1091 г., а торки за это время подчинились киевскому князю.
Этот мир почти ликвидировал язву минувшего века — работорговлю. Кадры рабов пополнялись только на войне. Победитель продавал захваченных пленников купцам, а те везли их по проторенным путям, где местные правители обеспечивали каравану безопасность за долю в доходах. Такими купцами не могли быть ни русичи, ни половцы.
Половцы дружили с Византией, не покупавшей рабов-христиан, а сельджуки, родственники печенегов, были врагами половцев. Следовательно, южный путь для работорговли был закрыт. Русские после церковного раскола не наладили контактов с католическими королями. Поэтому тот, кто желал продать рабов, нуждался в посредниках, т. е. евреях-рахдонитах.[588] Затем изменился «адрес покупателя» рабов. Испанские арабы после падения Омейядов в 1031 г. и распадения халифата на мелкие государства не могли позволить себе такой роскоши. А после 1085 г., когда христиане взяли Толедо и эмир Севильи Мутамид призвал туарегов, отпала и нужда в рабах. Зато египетский халиф Фатимид Мустансир (1036—1094) готов был покупать любое количество «турок», и деньги у него были. Поэтому спрос на рабов в XI в. превысил предложение, но ненадолго.
Фатимидский Египет XI в. был своего рода аналогом Омейядской Испании X в. Там и тут арабы руками воинственных берберов покорили богатую страну с иноверческим населением. В Испании подданными мусульман-суннитов стали христиане; в Египте же подданными исмаилитов — мусульмане-сунниты. Оба государства лишились поддержки своей метрополии (Испания отпала от халифата в 756 г.; Ифрикия восстала против Фатимидов в 1041 г.) и вынуждены были нанимать или покупать себе воинов. Последнее было выгоднее. В Испании купленные на базаре воины назывались сакалиба, в Египте — мамлюки. Иметь рабов — воинов одного этнического состава было опасно. Они легко могли захватить власть, как это сделали турки в Багдаде в IX в. Поэтому воинов приобретали в Африке и Восточной Европе. Испанские халифы нанимали берберов, египетские — покупали суданских негров. При Мустансире, который сам был сыном негритянки, в Каире было 50 тыс. чернокожих рабов-воинов. Следовательно, надо было купить и было куплено столько же «турок», которые мгновенно «поссорились с неграми и победили их» в 1062 г.[589] А так как отношения Каира с Багдадом продолжали оставаться враждебными, то число мамлюков было необходимо увеличивать. Сюда и уходили деньги, получаемые от населения… и конца этому не было видно.
Вот на этом фоне благодаря «силе вещей» вожди сектантов, Фатимиды, переродились в обычных султанов заурядного государства, любивших весело пожить за счет казны. Они искренне полагали, что безопасность и комфорт им обеспечат рабы и купцы-посредники. В то время некоторые христианские государи были готовы продавать своих подданных за хорошую цену. Разыскать таковых предстояло еврейским работорговцам, свободно передвигавшимся по всему Средиземноморью, поскольку они не участвовали в войнах.
Само собой разумеется, что возвращения к «золотому веку» работорговли, т. е. к IX—X вв., хотели те, кто был уверен, что его-то самого не продадут. Это были жители городов укрепленных и торговых. В XI в. таких городов на территории Восточной Европы было два: Киев и Херсонес (Корсунь). Все прочие можно было взять средствами того времени, а эти были практически неодолимы. Поэтому и там и там возникали колонии евреев, посредничавших в работорговле, но положение их было различно.
В Херсонесе жили восточные евреи, которых не затронул разгром Хазарского каганата. В православной Византии они имели ряд ограничений в торговле, в частности им запрещалось продавать в рабство христиан. Но в смутное время переворотов и мятежей Херсонес был на время предоставлен сам себе, и там стал правителем еврей, принявший крещение для карьеры.[590] Не порывая связи с общиной, этот правитель разрешил своим соплеменникам торговлю русскими пленниками, которых могли им дешево продать половцы. Но для этого была необходима война.
Война началась в мае 1093 г., и поток русских, скованных, босых и бледных, хлынул на корсунский невольничий рынок. Там их задешево покупали евреи для перепродажи и, судя по данным источника,[591] обращались с ними хуже, чем половцы. Подобно тому как в древности евреи покупали рабов — эллинов и христиан, чтобы убить, так и тут они иногда морили пленников голодом и жаждой, а один изувер распял на кресте монаха Киево-Печерской лавры Евстратия Постника, захваченного половцами в 1096 г. Но этот акт вызвал резонанс, дошедший до Константинополя. Алексей Комнин был человек решительный и приказал провести расследование, в результате которого выяснилась преступная деятельность эпарха (правителя) и всей общины. Базилевс Алексей приказал эпарха «зле убита» и провел репрессии против крымских евреев, а убийцу мученика Евстратия повесили «на древе», уподобив его Иуде.
Преследованиям подверглись не все крымские евреи, а только те, которые были связаны с работорговлей. Прочие изъявили желание креститься, после чего их оставили в покое. Искренность их решения более чем сомнительна, но работорговля в Корсуне была прекращена, и не случайно, что после 1097 г. русско-половецкая война приняла иной характер: смысл и цели ее были уже иные. Для того чтобы разобраться в эволюции русско-половецких столкновений за истекший период, необходимо обратиться к рассмотрению некоторых явлений древнерусской истории.
Этот мир почти ликвидировал язву минувшего века — работорговлю. Кадры рабов пополнялись только на войне. Победитель продавал захваченных пленников купцам, а те везли их по проторенным путям, где местные правители обеспечивали каравану безопасность за долю в доходах. Такими купцами не могли быть ни русичи, ни половцы.
Половцы дружили с Византией, не покупавшей рабов-христиан, а сельджуки, родственники печенегов, были врагами половцев. Следовательно, южный путь для работорговли был закрыт. Русские после церковного раскола не наладили контактов с католическими королями. Поэтому тот, кто желал продать рабов, нуждался в посредниках, т. е. евреях-рахдонитах.[588] Затем изменился «адрес покупателя» рабов. Испанские арабы после падения Омейядов в 1031 г. и распадения халифата на мелкие государства не могли позволить себе такой роскоши. А после 1085 г., когда христиане взяли Толедо и эмир Севильи Мутамид призвал туарегов, отпала и нужда в рабах. Зато египетский халиф Фатимид Мустансир (1036—1094) готов был покупать любое количество «турок», и деньги у него были. Поэтому спрос на рабов в XI в. превысил предложение, но ненадолго.
Фатимидский Египет XI в. был своего рода аналогом Омейядской Испании X в. Там и тут арабы руками воинственных берберов покорили богатую страну с иноверческим населением. В Испании подданными мусульман-суннитов стали христиане; в Египте же подданными исмаилитов — мусульмане-сунниты. Оба государства лишились поддержки своей метрополии (Испания отпала от халифата в 756 г.; Ифрикия восстала против Фатимидов в 1041 г.) и вынуждены были нанимать или покупать себе воинов. Последнее было выгоднее. В Испании купленные на базаре воины назывались сакалиба, в Египте — мамлюки. Иметь рабов — воинов одного этнического состава было опасно. Они легко могли захватить власть, как это сделали турки в Багдаде в IX в. Поэтому воинов приобретали в Африке и Восточной Европе. Испанские халифы нанимали берберов, египетские — покупали суданских негров. При Мустансире, который сам был сыном негритянки, в Каире было 50 тыс. чернокожих рабов-воинов. Следовательно, надо было купить и было куплено столько же «турок», которые мгновенно «поссорились с неграми и победили их» в 1062 г.[589] А так как отношения Каира с Багдадом продолжали оставаться враждебными, то число мамлюков было необходимо увеличивать. Сюда и уходили деньги, получаемые от населения… и конца этому не было видно.
Вот на этом фоне благодаря «силе вещей» вожди сектантов, Фатимиды, переродились в обычных султанов заурядного государства, любивших весело пожить за счет казны. Они искренне полагали, что безопасность и комфорт им обеспечат рабы и купцы-посредники. В то время некоторые христианские государи были готовы продавать своих подданных за хорошую цену. Разыскать таковых предстояло еврейским работорговцам, свободно передвигавшимся по всему Средиземноморью, поскольку они не участвовали в войнах.
Само собой разумеется, что возвращения к «золотому веку» работорговли, т. е. к IX—X вв., хотели те, кто был уверен, что его-то самого не продадут. Это были жители городов укрепленных и торговых. В XI в. таких городов на территории Восточной Европы было два: Киев и Херсонес (Корсунь). Все прочие можно было взять средствами того времени, а эти были практически неодолимы. Поэтому и там и там возникали колонии евреев, посредничавших в работорговле, но положение их было различно.
В Херсонесе жили восточные евреи, которых не затронул разгром Хазарского каганата. В православной Византии они имели ряд ограничений в торговле, в частности им запрещалось продавать в рабство христиан. Но в смутное время переворотов и мятежей Херсонес был на время предоставлен сам себе, и там стал правителем еврей, принявший крещение для карьеры.[590] Не порывая связи с общиной, этот правитель разрешил своим соплеменникам торговлю русскими пленниками, которых могли им дешево продать половцы. Но для этого была необходима война.
Война началась в мае 1093 г., и поток русских, скованных, босых и бледных, хлынул на корсунский невольничий рынок. Там их задешево покупали евреи для перепродажи и, судя по данным источника,[591] обращались с ними хуже, чем половцы. Подобно тому как в древности евреи покупали рабов — эллинов и христиан, чтобы убить, так и тут они иногда морили пленников голодом и жаждой, а один изувер распял на кресте монаха Киево-Печерской лавры Евстратия Постника, захваченного половцами в 1096 г. Но этот акт вызвал резонанс, дошедший до Константинополя. Алексей Комнин был человек решительный и приказал провести расследование, в результате которого выяснилась преступная деятельность эпарха (правителя) и всей общины. Базилевс Алексей приказал эпарха «зле убита» и провел репрессии против крымских евреев, а убийцу мученика Евстратия повесили «на древе», уподобив его Иуде.
Преследованиям подверглись не все крымские евреи, а только те, которые были связаны с работорговлей. Прочие изъявили желание креститься, после чего их оставили в покое. Искренность их решения более чем сомнительна, но работорговля в Корсуне была прекращена, и не случайно, что после 1097 г. русско-половецкая война приняла иной характер: смысл и цели ее были уже иные. Для того чтобы разобраться в эволюции русско-половецких столкновений за истекший период, необходимо обратиться к рассмотрению некоторых явлений древнерусской истории.
86. Возвращение Олега Святославича
В огромном и богатом Киеве положение было острым. Причина — интенсивный процесс этногенеза, т. е. смена стереотипа поведения в поколениях. Летописец отмечает, что старый и больной князь Всеволод «стал… любить разум молодых… они же начали настраивать его, чтобы он пренебрегал дружиной своей старой».[592] Тут налицо обычный конфликт «отцов и детей», сглаживаемый при спокойных фазах этногенеза, но крайне болезненный в переломные периоды. В таких ситуациях «старое» отбрасывается не потому, что оно «плохое», а потому, что молодое поколение жаждет самоутверждения и не гнушается ради этого никакими средствами. Иногда эта деятельность бывает полезной для всей этносистемы, а иногда наоборот. Однако современники событий руководствуются не далекими прогнозами, а своими насущными симпатиями и вожделениями. В данном случае молодые, пользуясь немощью старого князя, «начали… грабить и продавать людей»,[593] т. е. перечеркнули век героической борьбы своих предков за свободу и покой славянского населения Поднепровья.
На эту молодежь оперся князь Святополк Изяславич (в крещении — Михаил Дмитриевич), и свои интересы он не отделял от ее интересов. Сразу по вступлении на престол он арестовал половецких послов, пришедших к нему для подтверждения условий мира. Войну, им же развязанную, он провел крайне бездарно вследствие невероятного пристрастия к советам «молодых» и пренебрежения опытными боярами. Он сумел даже поссориться с Печерским монастырем, традиционно поддерживавшим антигреческую линию, потому что отнял у монахов соль, которой они снабжали киевлян. Великий князь пустил эту соль в продажу по повышенной цене и пытал монахов, якобы нашедших и утаивших клад.
Такая эгоистичная и беспринципная позиция великого князя и бессмысленная, неудачная война с половцами в 1093—1094 гг., несомненно, повели к возникновению недовольства на Руси, что и дало повод Олегу Святославичу решить, что его час настал. Старая вражда черниговцев и киевлян, политика Святополка II и надежда на обаяние русского патриотизма толкнули его на поступок, последствия которого были необратимы.
В 1094 г. Олег покинул Тьмутаракань навсегда. Он увел с собой всех сторонников — русских, местных и половецких, а княжество оставил своему благодетелю Алексею Комнину, который и присоединил Тьмутаракань к Византии. Поскольку в тылу у Олега не было тайных врагов, поход его был удачен. Мономах, осажденный в цитадели Чернигова, отбивался восемь дней, но против него стояли, кроме дружины Олега и половцев, сами черниговцы. Это видно из того, что у Владимира было всего около 100 человек, включая женщин и детей. Олег великодушно выпустил из западни, какой стал черниговский острог, своего бывшего друга, а тот признал за ним право княжить в Чернигове.
Чернигов считался вторым городом «империи Рюриковичей». Согласно лествичной системе, черниговский князь имел право по смерти старшего брата взойти на золотой стол киевский. Олег «сам хотя на великое княжение… занеже Святослав большей брат Всеволоду»,[594] но его легитимная позиция была слаба, так как у него был старший брат Давыд, сидевший в Смоленске под покровительством великого князя Святополка II и бывший его верным сподручником. Давыд, а потом его дети были постоянными противниками Олега и его потомков. А это открывало дорогу к престолу Владимиру Всеволодичу Мономаху, врагу половцев, недругу западников и вождю грекофилов. Объединенные силы Святополка и Владимира Мономаха превосходили силы Олега, но за последним стояла Половецкая степь, парализовавшая возможный контрудар из Киева. Поэтому Святополк и Владимир, стремясь изолировать Олега, развязали войну с половцами, отнюдь не нужную их подданным, даже боярам.
На эту молодежь оперся князь Святополк Изяславич (в крещении — Михаил Дмитриевич), и свои интересы он не отделял от ее интересов. Сразу по вступлении на престол он арестовал половецких послов, пришедших к нему для подтверждения условий мира. Войну, им же развязанную, он провел крайне бездарно вследствие невероятного пристрастия к советам «молодых» и пренебрежения опытными боярами. Он сумел даже поссориться с Печерским монастырем, традиционно поддерживавшим антигреческую линию, потому что отнял у монахов соль, которой они снабжали киевлян. Великий князь пустил эту соль в продажу по повышенной цене и пытал монахов, якобы нашедших и утаивших клад.
Такая эгоистичная и беспринципная позиция великого князя и бессмысленная, неудачная война с половцами в 1093—1094 гг., несомненно, повели к возникновению недовольства на Руси, что и дало повод Олегу Святославичу решить, что его час настал. Старая вражда черниговцев и киевлян, политика Святополка II и надежда на обаяние русского патриотизма толкнули его на поступок, последствия которого были необратимы.
В 1094 г. Олег покинул Тьмутаракань навсегда. Он увел с собой всех сторонников — русских, местных и половецких, а княжество оставил своему благодетелю Алексею Комнину, который и присоединил Тьмутаракань к Византии. Поскольку в тылу у Олега не было тайных врагов, поход его был удачен. Мономах, осажденный в цитадели Чернигова, отбивался восемь дней, но против него стояли, кроме дружины Олега и половцев, сами черниговцы. Это видно из того, что у Владимира было всего около 100 человек, включая женщин и детей. Олег великодушно выпустил из западни, какой стал черниговский острог, своего бывшего друга, а тот признал за ним право княжить в Чернигове.
Чернигов считался вторым городом «империи Рюриковичей». Согласно лествичной системе, черниговский князь имел право по смерти старшего брата взойти на золотой стол киевский. Олег «сам хотя на великое княжение… занеже Святослав большей брат Всеволоду»,[594] но его легитимная позиция была слаба, так как у него был старший брат Давыд, сидевший в Смоленске под покровительством великого князя Святополка II и бывший его верным сподручником. Давыд, а потом его дети были постоянными противниками Олега и его потомков. А это открывало дорогу к престолу Владимиру Всеволодичу Мономаху, врагу половцев, недругу западников и вождю грекофилов. Объединенные силы Святополка и Владимира Мономаха превосходили силы Олега, но за последним стояла Половецкая степь, парализовавшая возможный контрудар из Киева. Поэтому Святополк и Владимир, стремясь изолировать Олега, развязали войну с половцами, отнюдь не нужную их подданным, даже боярам.
87. Апология Олега Святославича
История часто бывает несправедлива, особенно когда ее трактуют поэты. Автор «Слова о полку Игореве» руководствовался отнюдь не поиском истины, когда обозвал князя Олега Гориславичем за то, что он использовал союз с половцами для возвращения родного Чернигова.
Так-то оно так, но что сказать о Владимире Мономахе, который первым нанял половцев и разорил с их помощью Минск, да так, что там не осталось ни одной живой души? А затем он сам отмечает, что заключил с половцами «19 миров» и использовал половецких наемников в войне против Олега. Да и другие князья не брезговали половецкой помощью, так что дело было не в «крамоле», которую якобы Олег «ковал мечом»,[595] а в чем-то другом. Это «другое» мы и попробуем найти, используя только факты.
В начале 90-х годов XI в. в Константинополь пришел с востока бедный, одетый в овчину странник и объявил себя Львом, сыном императора Романа Диогена, ослепленного и умершего в 1072 г. Алексей Комнин сослал его в Херсонес. Псевдо-Лев сбежал, женился на дочери Владимира Мономаха Марице[596] и увлек половецких князей Итларя и Кытана в поход на Византию для возвращения ему престола. В 1095 г. около Адрианополя сей Лев попал в плен к правительственным войскам, был ослеплен и кончил жизнь в темнице, а Итларь и Кытан пришли к Владимиру, тестю их друга, «на мир». Половцы настолько верили в святость гостеприимства, что Итларь с лучшей дружиной вошел в Переяславль и ночевал у боярина Ратибора, бывшего тьмутараканского наместника, на сеновале (Кытан же остановился за городом, получив в заложники сына князя Владимира и клятву о безопасности и мире[597]). Вспомним, что половцы еще недавно вышли из Сибири, народам которой было неведомо вероломство и гостеубийство.
На беду, в это время к Владимиру приехал из Киева боярин Славята по какому-то делу и организовал при помощи Ратиборовой дружины, некогда сражавшейся с половцами в Тьмутаракани, предательское убийство своих половецких ханов и их свиты. Владимир не хотел этого делать, но уступил нажиму посла великого князя Святополка и Ратиборовой дружины.
Чем было вызвано преступление, ясно из последующего. Святополк и Владимир потребовали, чтобы Олег выдал им на смерть сына Итларя, гостившего в Чернигове, а сам присоединился к их походу на ничего не подозревавших половцев. В этом походе они захватили «скот и коней, верблюдов и людей», не ожидавших внезапного нарушения мира.
Смысл этой операции очевиден. Святополк и Владимир хотели вовлечь Олега в преступление и тем самым поссорить его с половцами, благодаря которым Олег вернул Чернигову свободу, а себе родину и место под солнцем. Олег не поддался на провокацию и отказал. Тогда в 1096 г. его вызвали в Киев на суд епископа, игумена и горожан, т. е. на расправу. Он не поехал, и началась война, где часть половцев сражалась за Олега, а другая часть — за Владимира Мономаха. Олег потерял Чернигов, хан Боняк выжег окрестности Киева и в 1097 г. разорил Печерскую лавру.
Сколько бессмысленных бедствий! И из-за чего? Кому была выгодна война с половцами, которые просили мира? Ведь сила русских князей, обладавших непреступными для половецкой конницы крепостями, железным оружием в избытке, обученными дружинами и хоть и необученным, но многочисленным ополчением, не оставляла сомнений в результате войны. Но и русским война была не нужна. В ответ на предательские акции и прямые провокации великого киевского князя Святополка II половцы отвечали набегами, при которых гибли смерды и гридни. Олег был противником этой политики… и поплатился за это. Добытое им с таким трудом Черниговское княжество было передано его старшему, но ничтожному брату Давыду, верно служившему великому князю. Олег ушел в Муром; его поддержали Ростов и Суздаль и пытался принять Новгород. Но силы были неравны.
Два года Олег отбивался от превосходящих сил великого князя и его подручных; наконец после поражения на реке Колокше Олег явился на съезд князей в Любеч и принял то, что ему решили дать, — Новгород-Северский.
И вдруг ему повезло. Великий князь принял участие в гнусном преступлении — ослеплении Василька, князя Теребовльского. Тут даже Владимир Мономах «пришел в ужас и заплакал». Общественное мнение Руси осудило великого князя, и для Олега нашлось место в жизни, так как в 1100 г. князья, встретившись в Уветичах, «сотворили мир».
Главной проблемой на Руси было отношение к половцам. Купеческие круги Киева — работорговцы — были настроены крайне воинственно, потому что война их кормила. Но выиграть войну не удавалось, что констатировал сам Владимир Мономах, принимавший в ней участие.
В 1103 г. на княжеском съезде в Долобске Владимир Мономах противопоставил свою программу программе дружины Святополка, которая желала продолжения затяжной войны, сулившей немалые выгоды. Мономах потребовал решительного наступления, дабы завершить войну, и добился своего. Наступление было произведено и победа одержана![598]
История этого похода позволяет отрешиться от предвзятой идеи, что половцы были кочевниками, подобно восточным монголам и приаральским казахам рода Адай. Таборное, т. е. круглогодичное, кочевание немыслимо в Приднепровье, где толщина снежного покрова превышает 40 см и, следовательно, зимой скот нуждается в сене, а весной — в длительной подкормке после голодной зимы.
Вот почему Мономах напал на зимовья половцев ранней весной и вынудил их к сражению, лишив возможности маневра. При встречном бое победа русских была предрешена. Не выдержав психической атаки, половцы побежали, а русские всадники на сытых конях рубили бегущих, не неся потерь, после чего были разграблены вежи, т. е. зимовья, где были захвачены половецкие женщины, дети, скот и нашедшие приют у половцев торки и печенеги.
На этом война не кончилась. Владимир Мономах казнил попавшего в плен хана Бельдюза, но этим только обострил положение: половцы перестали сдаваться. Сопротивление русскому наступлению возглавил хан Боняк, тот самый, который в 1091 г. спас Византию, в 1097 г. победил венгерского короля Коломана на реке Сан, после убийства Итларя ворвался в Киево-Печерскую лавру и теперь не сложил оружия.
На поход Владимира Боняк ответил набегами на Переяславль в 1105 и 1107 гг. Второй поход был отбит семью князьями. Эта победа не сулила покоя, и Владимир в 1110 г. попытался предпринять новый поход, но столь вяло, что половцев не встретил, зато те разграбили много сел в Переяславльском княжестве. Лишь в следующем году, снова весною, князья Святополк, Владимир и Давыд двинулись на юго-восток, и 27 марта 1111 г. в знаменитой битве на реке Сальнице (около совр. Изюма) русские войска одержали полную победу.
И наконец в 1116 г. был совершен последний поход на Дон, под которым понимался Донец. Там были взяты три аланские крепости и прекрасная княжна, на которой Ярослав Владимирович женился; но тут русское наступление захлебнулось.
В том же 1116 г. союзные с русскими торки и печенеги в двухдневном бою у Дона были разбиты половцами и бежали на Русь. Следом за ними в 1117 г. пришли русские жители Белой Вежи — крепости на левом берегу Дона.[599] А последующие события на самой Руси воспрепятствовали дальнейшему завоеванию Великой степи. Так она и превратилась из русской окраины в «землю незнаемую» и была возвращена лишь в XVIII в.
Впрочем, иначе и быть не могло. Силы Мономашичей были ограниченны, как и их популярность на Руси. Кочевья половцев тянулись от Днестра до Иртыша, а задонские степи, не говоря о заяицких, были недостижимы для киевских войск. Поэтому после решительной, но, увы, бесполезной победы основой степной политики Руси стала программа Олега Святославича. Олег, считая бессмысленными походы в Степь, заменял их мирными переговорами и династическими браками. Но, отказываясь участвовать в походах, он всегда соединял свои силы с другими князьями, когда дело шло о защите границ.[600] Это была политика, перенятая его наследниками — князьями Северской земли. И она принесла им успех.
Так-то оно так, но что сказать о Владимире Мономахе, который первым нанял половцев и разорил с их помощью Минск, да так, что там не осталось ни одной живой души? А затем он сам отмечает, что заключил с половцами «19 миров» и использовал половецких наемников в войне против Олега. Да и другие князья не брезговали половецкой помощью, так что дело было не в «крамоле», которую якобы Олег «ковал мечом»,[595] а в чем-то другом. Это «другое» мы и попробуем найти, используя только факты.
В начале 90-х годов XI в. в Константинополь пришел с востока бедный, одетый в овчину странник и объявил себя Львом, сыном императора Романа Диогена, ослепленного и умершего в 1072 г. Алексей Комнин сослал его в Херсонес. Псевдо-Лев сбежал, женился на дочери Владимира Мономаха Марице[596] и увлек половецких князей Итларя и Кытана в поход на Византию для возвращения ему престола. В 1095 г. около Адрианополя сей Лев попал в плен к правительственным войскам, был ослеплен и кончил жизнь в темнице, а Итларь и Кытан пришли к Владимиру, тестю их друга, «на мир». Половцы настолько верили в святость гостеприимства, что Итларь с лучшей дружиной вошел в Переяславль и ночевал у боярина Ратибора, бывшего тьмутараканского наместника, на сеновале (Кытан же остановился за городом, получив в заложники сына князя Владимира и клятву о безопасности и мире[597]). Вспомним, что половцы еще недавно вышли из Сибири, народам которой было неведомо вероломство и гостеубийство.
На беду, в это время к Владимиру приехал из Киева боярин Славята по какому-то делу и организовал при помощи Ратиборовой дружины, некогда сражавшейся с половцами в Тьмутаракани, предательское убийство своих половецких ханов и их свиты. Владимир не хотел этого делать, но уступил нажиму посла великого князя Святополка и Ратиборовой дружины.
Чем было вызвано преступление, ясно из последующего. Святополк и Владимир потребовали, чтобы Олег выдал им на смерть сына Итларя, гостившего в Чернигове, а сам присоединился к их походу на ничего не подозревавших половцев. В этом походе они захватили «скот и коней, верблюдов и людей», не ожидавших внезапного нарушения мира.
Смысл этой операции очевиден. Святополк и Владимир хотели вовлечь Олега в преступление и тем самым поссорить его с половцами, благодаря которым Олег вернул Чернигову свободу, а себе родину и место под солнцем. Олег не поддался на провокацию и отказал. Тогда в 1096 г. его вызвали в Киев на суд епископа, игумена и горожан, т. е. на расправу. Он не поехал, и началась война, где часть половцев сражалась за Олега, а другая часть — за Владимира Мономаха. Олег потерял Чернигов, хан Боняк выжег окрестности Киева и в 1097 г. разорил Печерскую лавру.
Сколько бессмысленных бедствий! И из-за чего? Кому была выгодна война с половцами, которые просили мира? Ведь сила русских князей, обладавших непреступными для половецкой конницы крепостями, железным оружием в избытке, обученными дружинами и хоть и необученным, но многочисленным ополчением, не оставляла сомнений в результате войны. Но и русским война была не нужна. В ответ на предательские акции и прямые провокации великого киевского князя Святополка II половцы отвечали набегами, при которых гибли смерды и гридни. Олег был противником этой политики… и поплатился за это. Добытое им с таким трудом Черниговское княжество было передано его старшему, но ничтожному брату Давыду, верно служившему великому князю. Олег ушел в Муром; его поддержали Ростов и Суздаль и пытался принять Новгород. Но силы были неравны.
Два года Олег отбивался от превосходящих сил великого князя и его подручных; наконец после поражения на реке Колокше Олег явился на съезд князей в Любеч и принял то, что ему решили дать, — Новгород-Северский.
И вдруг ему повезло. Великий князь принял участие в гнусном преступлении — ослеплении Василька, князя Теребовльского. Тут даже Владимир Мономах «пришел в ужас и заплакал». Общественное мнение Руси осудило великого князя, и для Олега нашлось место в жизни, так как в 1100 г. князья, встретившись в Уветичах, «сотворили мир».
Главной проблемой на Руси было отношение к половцам. Купеческие круги Киева — работорговцы — были настроены крайне воинственно, потому что война их кормила. Но выиграть войну не удавалось, что констатировал сам Владимир Мономах, принимавший в ней участие.
В 1103 г. на княжеском съезде в Долобске Владимир Мономах противопоставил свою программу программе дружины Святополка, которая желала продолжения затяжной войны, сулившей немалые выгоды. Мономах потребовал решительного наступления, дабы завершить войну, и добился своего. Наступление было произведено и победа одержана![598]
История этого похода позволяет отрешиться от предвзятой идеи, что половцы были кочевниками, подобно восточным монголам и приаральским казахам рода Адай. Таборное, т. е. круглогодичное, кочевание немыслимо в Приднепровье, где толщина снежного покрова превышает 40 см и, следовательно, зимой скот нуждается в сене, а весной — в длительной подкормке после голодной зимы.
Вот почему Мономах напал на зимовья половцев ранней весной и вынудил их к сражению, лишив возможности маневра. При встречном бое победа русских была предрешена. Не выдержав психической атаки, половцы побежали, а русские всадники на сытых конях рубили бегущих, не неся потерь, после чего были разграблены вежи, т. е. зимовья, где были захвачены половецкие женщины, дети, скот и нашедшие приют у половцев торки и печенеги.
На этом война не кончилась. Владимир Мономах казнил попавшего в плен хана Бельдюза, но этим только обострил положение: половцы перестали сдаваться. Сопротивление русскому наступлению возглавил хан Боняк, тот самый, который в 1091 г. спас Византию, в 1097 г. победил венгерского короля Коломана на реке Сан, после убийства Итларя ворвался в Киево-Печерскую лавру и теперь не сложил оружия.
На поход Владимира Боняк ответил набегами на Переяславль в 1105 и 1107 гг. Второй поход был отбит семью князьями. Эта победа не сулила покоя, и Владимир в 1110 г. попытался предпринять новый поход, но столь вяло, что половцев не встретил, зато те разграбили много сел в Переяславльском княжестве. Лишь в следующем году, снова весною, князья Святополк, Владимир и Давыд двинулись на юго-восток, и 27 марта 1111 г. в знаменитой битве на реке Сальнице (около совр. Изюма) русские войска одержали полную победу.
И наконец в 1116 г. был совершен последний поход на Дон, под которым понимался Донец. Там были взяты три аланские крепости и прекрасная княжна, на которой Ярослав Владимирович женился; но тут русское наступление захлебнулось.
В том же 1116 г. союзные с русскими торки и печенеги в двухдневном бою у Дона были разбиты половцами и бежали на Русь. Следом за ними в 1117 г. пришли русские жители Белой Вежи — крепости на левом берегу Дона.[599] А последующие события на самой Руси воспрепятствовали дальнейшему завоеванию Великой степи. Так она и превратилась из русской окраины в «землю незнаемую» и была возвращена лишь в XVIII в.
Впрочем, иначе и быть не могло. Силы Мономашичей были ограниченны, как и их популярность на Руси. Кочевья половцев тянулись от Днестра до Иртыша, а задонские степи, не говоря о заяицких, были недостижимы для киевских войск. Поэтому после решительной, но, увы, бесполезной победы основой степной политики Руси стала программа Олега Святославича. Олег, считая бессмысленными походы в Степь, заменял их мирными переговорами и династическими браками. Но, отказываясь участвовать в походах, он всегда соединял свои силы с другими князьями, когда дело шло о защите границ.[600] Это была политика, перенятая его наследниками — князьями Северской земли. И она принесла им успех.