Страница:
Г.М. Прохоров доказал, что в Лаврентьевской летописи три страницы, посвященные походу Батыя, вырезаны и заменены другими — литературными штампами батальных сцен XI—XII вв.[942] Учтем это и останемся на почве проверенных фактов, а не случайных цитат.
Больше всех пострадало Черниговское княжество. В 1238 г. был взят Козельск — «злой город», а население его истреблено. Михаил Черниговский не пришел на выручку своему городу, отверг мирные предложения монголов, бросил свою землю и бежал в Венгрию, потом в Польшу, в Галич, а по взятии Киева вернулся в Польшу. Когда же пришла весть, что иноплеменники «сошли суть и(з) земле Русское», он вернулся в Киев. По возвращении монголов из похода в 1243 г. Михаил через Чернигов убежал в Венгрию. В 1245 г. он появился в Лионе, где просил у папы и собора помощи против татар, за что по возвращении на Русь был казнен. А брошенное им княжество подвергалось постоянному разорению и запустело.[943]
В 1240 г. Батый взял Владимир-Волынский «копьем» и народ «изби не щадя», но церковь Богородицы и другие уцелели, а население, как оказалось, успело убежать в лес и потом вернулось.[944] То же самое произошло в Галичине; там во время этой войны погибло 12 тыс. человек,[945] почти столько же за один день полегло на р. Липице. Но на Липице погибли воины, а число изнасилованных женщин, ограбленных стариков и осиротевших детей не учтено. Исходя из этих данных следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того неспокойного времени. Но впечатление от него было грандиозным, ибо выяснилось, что Древняя Русь, Польша, поддержанная немецкими рыцарями, и Венгрия не устояли перед кучкой татар.
Если поведение русских князей оставляло желать лучшего, то, может быть, народ проявил стойкость в борьбе с иноплеменниками? Отнюдь нет!
Мой покойный друг профессор Н.В. Тимофеев-Ресовский рассказал мне по детским воспоминаниям, что около Козельска есть село Поганкино, жители которого снабжали провиантом монголов, осаждавших «злой город». Память об этом была в XX в. настолько жива, что козляне не сватали поганкинских девиц и своих не отдавали замуж в Поганкино.
Монгольская армия нуждалась в пополнении, поэтому монголы предлагали захваченным в плен купить свободу ценой вступления в их армию. В хронике Матвея Парижского приведено письмо двух монахов, где сообщается, что в монгольской армии «много куманов и псевдохристиан» (т. е. православных. — Л.Г.). Первый набор среди русских был произведен в 1238—1241 гг.[946]
Такое снижение патриотизма указывает на спад пассионарности древнерусского этноса даже ниже нулевой отметки — гомеостаза.[947] Пришла пора отрицательных значений — обскурация, которая должна была привести народ к вырождению и гибели, как древних римлян, или к порабощению иноплеменниками, как полабских славян и пруссов. Но не случилось ни того, ни другого; наоборот, новая Россия добилась большей славы, чем Древняя Русь. Но между этими двумя витками этногенеза лежало темное столетие, которое надо было пережить. И это удалось… благодаря гению Александра Невского.
160. Второе дыхание
161. В Карпатах
162. Поиски выхода
163. Надир[961]
Больше всех пострадало Черниговское княжество. В 1238 г. был взят Козельск — «злой город», а население его истреблено. Михаил Черниговский не пришел на выручку своему городу, отверг мирные предложения монголов, бросил свою землю и бежал в Венгрию, потом в Польшу, в Галич, а по взятии Киева вернулся в Польшу. Когда же пришла весть, что иноплеменники «сошли суть и(з) земле Русское», он вернулся в Киев. По возвращении монголов из похода в 1243 г. Михаил через Чернигов убежал в Венгрию. В 1245 г. он появился в Лионе, где просил у папы и собора помощи против татар, за что по возвращении на Русь был казнен. А брошенное им княжество подвергалось постоянному разорению и запустело.[943]
В 1240 г. Батый взял Владимир-Волынский «копьем» и народ «изби не щадя», но церковь Богородицы и другие уцелели, а население, как оказалось, успело убежать в лес и потом вернулось.[944] То же самое произошло в Галичине; там во время этой войны погибло 12 тыс. человек,[945] почти столько же за один день полегло на р. Липице. Но на Липице погибли воины, а число изнасилованных женщин, ограбленных стариков и осиротевших детей не учтено. Исходя из этих данных следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того неспокойного времени. Но впечатление от него было грандиозным, ибо выяснилось, что Древняя Русь, Польша, поддержанная немецкими рыцарями, и Венгрия не устояли перед кучкой татар.
Если поведение русских князей оставляло желать лучшего, то, может быть, народ проявил стойкость в борьбе с иноплеменниками? Отнюдь нет!
Мой покойный друг профессор Н.В. Тимофеев-Ресовский рассказал мне по детским воспоминаниям, что около Козельска есть село Поганкино, жители которого снабжали провиантом монголов, осаждавших «злой город». Память об этом была в XX в. настолько жива, что козляне не сватали поганкинских девиц и своих не отдавали замуж в Поганкино.
Монгольская армия нуждалась в пополнении, поэтому монголы предлагали захваченным в плен купить свободу ценой вступления в их армию. В хронике Матвея Парижского приведено письмо двух монахов, где сообщается, что в монгольской армии «много куманов и псевдохристиан» (т. е. православных. — Л.Г.). Первый набор среди русских был произведен в 1238—1241 гг.[946]
Такое снижение патриотизма указывает на спад пассионарности древнерусского этноса даже ниже нулевой отметки — гомеостаза.[947] Пришла пора отрицательных значений — обскурация, которая должна была привести народ к вырождению и гибели, как древних римлян, или к порабощению иноплеменниками, как полабских славян и пруссов. Но не случилось ни того, ни другого; наоборот, новая Россия добилась большей славы, чем Древняя Русь. Но между этими двумя витками этногенеза лежало темное столетие, которое надо было пережить. И это удалось… благодаря гению Александра Невского.
160. Второе дыхание
В те страшные годы (1239—1241), когда кости куманов устилали причерноморскую степь, когда горели Чернигов, Переяславль, Киев и Владимир-Волынский, а Польша и Венгрия уже ощутили первый сокрушительный удар татар, папа, поддержанный своим смертельным врагом — императором, благословил Крестовый поход на Балтике.
С точки зрения разумной политики союз гвельфов и гибеллинов был бессмыслицей. Экономически объединение купеческих городов Северной Германии с Данией и Швецией было крайне невыгодно для обеих сторон. В аспекте религиозном набожные русские не заслуживали осуждения, чего нельзя сказать о Фридрихе Гогенштауфене, заявившем, что «было три великих обманщика: Моисей, Христос и Магомет». Но, согласно этнологическому осмыслению антропосферы, страны Западной Европы составляли суперэтническую целостность, противостоящую другим суперэтносам: мусульманскому, православному и монгольскому, объединившему всю Великую степь. И когда речь шла о столкновении на суперэтническом уровне, то гвельфы объединялись с гибеллинами, сунниты с шиитами, монголы с татарами, кераитами, найманами и даже с меркитами. За бортом оставались только антисистемы: катары-альбигойцы, карматы-исмаилиты, богумилы-манихеи и злые колдуны Сибири, которых монголы удостаивали смертной казни; так же относились и русские к волхвам. Но изловить всех их было трудно, вследствие чего они существовали по всему континенту, стараясь не попадаться на глаза ни начальству, ни историкам.
На этом фоне начался Крестовый поход против восточного православия.
Политическая разведка в королевствах Западной Европы была поставлена неплохо. Немецкие и скандинавские дипломаты получили сведения о полном разгроме Русской земли татарами в 1238 г. …и поверили им (как позднее историки, базирующиеся на источниках без критической оценки их). Поэтому естественно, что они сочли Новгород беззащитным и решили взять его в клещи: со стороны Финского залива — шведы, а со стороны Чудского озера — немцы. Задача казалась им легковыполнимой.
Ошибка их была лишь в том, что Великое княжество Владимирское, пропустившее через свои земли татарское войско, сохранило свой военный потенциал и смогло оказать помощь Новгороду. Этого немцы, шведы и датчане не учли.
Организатором и координатором антирусского похода был папский легат Вильгельм, получивший от папы Григория IX (графа Уголино ди Сеньи, 1227—1241) задание принудить Новгород перейти в католическую веру.[948] Шансы для этого были немалые. Среди новгородцев и псковичей были германофилы, сохранившие ненависть к «низовцам» и предпочитавшие выгодную торговлю с Ганзой кровопролитной войне. Большая часть чуди, води, ижоры сопротивлялась введению у них православия, а сумь и емь (финны) уже подчинились шведам.
Не следует думать, что в той или иной фазе этногенеза все люди одинаково активны или инертны. Фаза — понятие статическое, это фон, на котором не только возможны, но и неизбежны яркие искры пассионарности. Такой «искрой» был Александр Ярославич, назначенный новгородским князем и прибывший в Новгород «в мале дружине». Он собрал небольшое число добровольцев, пополнил его новгородскими пассионариями и проявил древнюю русскую доблесть 15 июня 1240 г.
Шведское войско на многих кораблях (шнеках) вошло в устье Невы и высадило десант, но ярл Биргер, уверенный в победе, не спешил с наступлением, из-за чего потерял темп. Князь Александр успел сплавить пешую рать по Волхову к Ладоге, а конную — по берегу до устья Ижоры, где был расположен шведский лагерь. Шведы удара не ждали. Поэтому внезапное нападение русских войск не встретило должного сопротивления. Шведам не помог даже численный перевес, потому что отборные русские дружины не упустили инициативу боя, продолжавшегося с утра до наступления темноты. Под покровом ночи русские отошли, а шведы похоронили убитых, частью в земле, частью погрузив трупы на ладьи. Эти ладьи сплыли по Неве и потом потонули в море.
Битва у Ижоры была выиграна не столько тактически или тем более стратегически, сколько морально: воинский дух шведов был подорван. Немногочисленная рать Александра, тоже понесшая потери «суздальцами и новгородцами», не могла бы сдержать планомерного наступления шведов, если бы оно осуществилось. Но русское мужество, хотя и «в мале дружине», снова преодолело скандинавскую силу, как было в 1023 г. при Листвене, а потом в 1709 г. при Полтаве.
А в это время немецкое наступление развивалось успешно. В 1240 г. ливонские рыцари взяли Изборск и Псков, ворота которого им отворил глава германофильской партии боярин Твердила Иванкович.[949] Новгородцы же зимой 1240 г. «отблагодарили» князя Александра, выгнав его.
Вот это и есть фаза обскурации — упрощения системы — со всеми характерными симптомами — эгоизмом, неблагодарностью, жадностью, своеволием и политической близорукостью. На организменном уровне такое изменение приписывается склерозу, а на этническом это первый признак маразма.
В 1241 г. ливонцы с отрядами наемных литовцев, эстов и всегда готовых к драке ливов заняли Копорье, Тесов на р. Оредежь и приблизились к Новгороду. Уже в 30 верстах от новгородских стен ливонские разъезды захватывали купцов, отнимали у населения скот и не давали крестьянам пахать.
Тут новгородские власти одумались и поехали к Ярославу за помощью. Александр вернулся в Новгород с «низовой» ратью и показал себя мастером маневренной войны. Немедленно он взял Копорье, где перевешал изменников из води и чуди. В начале 1242 г. он освободил Псков, а 6 апреля одержал знаменитую победу на Чудском озере. Затем в результате ряда удачных операций в 1245 г. Александр Невский победил литовцев и выгнал их отряды с Руси. Тогда же бежал из Финляндии епископ Томас (англичанин) от восставшей еми, поддержанной русскими. Крестовый поход на Балтике захлебнулся.
А теперь, изложив ход событий, приступим к анализу, чтобы вскрыть механизм процесса.
Новгородская земля, не затронутая татарским нашествием, показала полную неспособность к отражению внешнего врага, и даже были люди, готовые к государственной измене. А ведь за 30 лет до этого новгородцы на р. Липице проявили несомненный героизм. Что же произошло за эти годы? А ничего! Впрочем, нет, сменилось поколение, или, иначе говоря, сработал фактор исторического времени: внуки стали не похожи на дедов, а этническая система, сохранив (в пределах допуска) внутреннюю структуру, утратила большую долю энергии.
Новгород был спасен «низовыми» полками, пришедшими из Владимирского княжества — страны, якобы выжженной и вырезанной татарами. Уже сам факт такого похода заставляет думать, что рассказы о полном разрушении Руси в 1238 г. страдают преувеличением.
И вот еще что странно. Русские княжества, не затронутые татарами, — Полоцкое, Смоленское, Турово-Пинское — никакой помощи Пскову и Новгороду не оказали, как и за год до этого Козельску. Чем объяснить такую инертность населения исконных областей Древней Руси?
Не вижу иного объяснения, кроме того, что это закономерность этногенеза. Ровесники восточных славян — византийцы вели себя в XIII в. не лучше. Исключение составляли субэтносы, обитавшие на окраинах ареала и потому не растерявшие древней пассионарности, — никейцы (аналог суздальцев) и эпироты (подобие карпатских горцев). При продолжении сравнения станет ясно, что эти исключения (на субэтническом уровне) подтверждают правило.
С точки зрения разумной политики союз гвельфов и гибеллинов был бессмыслицей. Экономически объединение купеческих городов Северной Германии с Данией и Швецией было крайне невыгодно для обеих сторон. В аспекте религиозном набожные русские не заслуживали осуждения, чего нельзя сказать о Фридрихе Гогенштауфене, заявившем, что «было три великих обманщика: Моисей, Христос и Магомет». Но, согласно этнологическому осмыслению антропосферы, страны Западной Европы составляли суперэтническую целостность, противостоящую другим суперэтносам: мусульманскому, православному и монгольскому, объединившему всю Великую степь. И когда речь шла о столкновении на суперэтническом уровне, то гвельфы объединялись с гибеллинами, сунниты с шиитами, монголы с татарами, кераитами, найманами и даже с меркитами. За бортом оставались только антисистемы: катары-альбигойцы, карматы-исмаилиты, богумилы-манихеи и злые колдуны Сибири, которых монголы удостаивали смертной казни; так же относились и русские к волхвам. Но изловить всех их было трудно, вследствие чего они существовали по всему континенту, стараясь не попадаться на глаза ни начальству, ни историкам.
На этом фоне начался Крестовый поход против восточного православия.
Политическая разведка в королевствах Западной Европы была поставлена неплохо. Немецкие и скандинавские дипломаты получили сведения о полном разгроме Русской земли татарами в 1238 г. …и поверили им (как позднее историки, базирующиеся на источниках без критической оценки их). Поэтому естественно, что они сочли Новгород беззащитным и решили взять его в клещи: со стороны Финского залива — шведы, а со стороны Чудского озера — немцы. Задача казалась им легковыполнимой.
Ошибка их была лишь в том, что Великое княжество Владимирское, пропустившее через свои земли татарское войско, сохранило свой военный потенциал и смогло оказать помощь Новгороду. Этого немцы, шведы и датчане не учли.
Организатором и координатором антирусского похода был папский легат Вильгельм, получивший от папы Григория IX (графа Уголино ди Сеньи, 1227—1241) задание принудить Новгород перейти в католическую веру.[948] Шансы для этого были немалые. Среди новгородцев и псковичей были германофилы, сохранившие ненависть к «низовцам» и предпочитавшие выгодную торговлю с Ганзой кровопролитной войне. Большая часть чуди, води, ижоры сопротивлялась введению у них православия, а сумь и емь (финны) уже подчинились шведам.
Не следует думать, что в той или иной фазе этногенеза все люди одинаково активны или инертны. Фаза — понятие статическое, это фон, на котором не только возможны, но и неизбежны яркие искры пассионарности. Такой «искрой» был Александр Ярославич, назначенный новгородским князем и прибывший в Новгород «в мале дружине». Он собрал небольшое число добровольцев, пополнил его новгородскими пассионариями и проявил древнюю русскую доблесть 15 июня 1240 г.
Шведское войско на многих кораблях (шнеках) вошло в устье Невы и высадило десант, но ярл Биргер, уверенный в победе, не спешил с наступлением, из-за чего потерял темп. Князь Александр успел сплавить пешую рать по Волхову к Ладоге, а конную — по берегу до устья Ижоры, где был расположен шведский лагерь. Шведы удара не ждали. Поэтому внезапное нападение русских войск не встретило должного сопротивления. Шведам не помог даже численный перевес, потому что отборные русские дружины не упустили инициативу боя, продолжавшегося с утра до наступления темноты. Под покровом ночи русские отошли, а шведы похоронили убитых, частью в земле, частью погрузив трупы на ладьи. Эти ладьи сплыли по Неве и потом потонули в море.
Битва у Ижоры была выиграна не столько тактически или тем более стратегически, сколько морально: воинский дух шведов был подорван. Немногочисленная рать Александра, тоже понесшая потери «суздальцами и новгородцами», не могла бы сдержать планомерного наступления шведов, если бы оно осуществилось. Но русское мужество, хотя и «в мале дружине», снова преодолело скандинавскую силу, как было в 1023 г. при Листвене, а потом в 1709 г. при Полтаве.
А в это время немецкое наступление развивалось успешно. В 1240 г. ливонские рыцари взяли Изборск и Псков, ворота которого им отворил глава германофильской партии боярин Твердила Иванкович.[949] Новгородцы же зимой 1240 г. «отблагодарили» князя Александра, выгнав его.
Вот это и есть фаза обскурации — упрощения системы — со всеми характерными симптомами — эгоизмом, неблагодарностью, жадностью, своеволием и политической близорукостью. На организменном уровне такое изменение приписывается склерозу, а на этническом это первый признак маразма.
В 1241 г. ливонцы с отрядами наемных литовцев, эстов и всегда готовых к драке ливов заняли Копорье, Тесов на р. Оредежь и приблизились к Новгороду. Уже в 30 верстах от новгородских стен ливонские разъезды захватывали купцов, отнимали у населения скот и не давали крестьянам пахать.
Тут новгородские власти одумались и поехали к Ярославу за помощью. Александр вернулся в Новгород с «низовой» ратью и показал себя мастером маневренной войны. Немедленно он взял Копорье, где перевешал изменников из води и чуди. В начале 1242 г. он освободил Псков, а 6 апреля одержал знаменитую победу на Чудском озере. Затем в результате ряда удачных операций в 1245 г. Александр Невский победил литовцев и выгнал их отряды с Руси. Тогда же бежал из Финляндии епископ Томас (англичанин) от восставшей еми, поддержанной русскими. Крестовый поход на Балтике захлебнулся.
А теперь, изложив ход событий, приступим к анализу, чтобы вскрыть механизм процесса.
Новгородская земля, не затронутая татарским нашествием, показала полную неспособность к отражению внешнего врага, и даже были люди, готовые к государственной измене. А ведь за 30 лет до этого новгородцы на р. Липице проявили несомненный героизм. Что же произошло за эти годы? А ничего! Впрочем, нет, сменилось поколение, или, иначе говоря, сработал фактор исторического времени: внуки стали не похожи на дедов, а этническая система, сохранив (в пределах допуска) внутреннюю структуру, утратила большую долю энергии.
Новгород был спасен «низовыми» полками, пришедшими из Владимирского княжества — страны, якобы выжженной и вырезанной татарами. Уже сам факт такого похода заставляет думать, что рассказы о полном разрушении Руси в 1238 г. страдают преувеличением.
И вот еще что странно. Русские княжества, не затронутые татарами, — Полоцкое, Смоленское, Турово-Пинское — никакой помощи Пскову и Новгороду не оказали, как и за год до этого Козельску. Чем объяснить такую инертность населения исконных областей Древней Руси?
Не вижу иного объяснения, кроме того, что это закономерность этногенеза. Ровесники восточных славян — византийцы вели себя в XIII в. не лучше. Исключение составляли субэтносы, обитавшие на окраинах ареала и потому не растерявшие древней пассионарности, — никейцы (аналог суздальцев) и эпироты (подобие карпатских горцев). При продолжении сравнения станет ясно, что эти исключения (на субэтническом уровне) подтверждают правило.
161. В Карпатах
Сравнительно с Северо-Восточной Русью Юго-Западная (Галицко-Волынское княжество) пострадала от татар гораздо меньше.[950] Ряд городов татары не смогли взять, а захваченные ими города были разрушены мало, и население их успело укрыться. Более того, население юго-восточных земель — из Путивля, Рязани и др., лишенное защиты разгромленных княжеских дружин и страдавшее от анархии, обычной для пограничных регионов, бежало на Волынь, где Даниил Романович после ухода татар установил порядок. Но, увы, галицкое боярство продолжало оппозицию княжеской власти. Это унесло больше крови, чем внешняя война.
Галицкие бояре были наиболее реакционной силой на Руси. Они несли самую древнюю традицию — старинную славянскую племенную раздробленность. Для бояр Рюриковичи были узурпаторами, тогда как для горожан — естественными защитниками от боярского произвола. Политическим идеалом галицкого боярства как персистентной конвиксии была слабая власть, пусть даже иноземная; для горожан, наоборот, сильная власть, почему они поддерживали волынских Мономашичей. Но те, на свою беду, оказались естественными противниками князей владимирских и черниговских, а потому и галицкие бояре, и волынские князья искали союзников среди соседей.
В 1243—1244 гг. возникла сложная расстановка сил. Ростислав Михайлович Черниговский после долгих хлопот женился на дочери Белы IV и привлек к борьбе за Галичину малопольского короля Болеслава Стыдливого; Даниил объединился с Конрадом Мазовецким и литовским князем Миндовгом.[951] А про татар, уходивших через Болгарию и Молдавию на Волгу, обе стороны… просто позабыли.
Напряженная и весьма жестокая война, окончившаяся победой Даниила над польско-русско-венгерской армией под стенами города Ярослава 17 августа 1245 г., описана достаточно обстоятельно,[952] но место ее в истории требует дополнительного анализа. Война на Карпатах принципиально отличалась от войны в Прибалтике. Александр Невский защищал свой суперэтнос и его культуру от железного натиска католической Европы, или, что то же, от колониального порабощения. Поэтому он отказывался от любого культурного обмена с Западом, даже от дозволения религиозных диспутов.
На юге-западе война носила другой характер. Бела IV Венгерский, Болеслав Стыдливый Малопольский и примкнувший к ним Ростислав Черниговский состояли в гвельфском блоке. Конрад Мазовецкий призвал на свою землю Тевтонский орден, стоявший на стороне Гогенштауфенов; Даниил Романович продолжил традицию своего отца, ставшего союзником гибеллинов, а Миндовг, язычник, готов был бить католиков где только возможно.
Таким образом, очевидно, что в Карпатах решался вопрос не о защите православия от католичества, разумеется не в религиозном, а в этническом плане, а об участии Южной Руси в западноевропейской политике, осью которой была борьба императоров против пап. Черниговские князья примкнули к папистам и приняли участие в Лионском соборе 1245 г., а Даниил Галицкий оказался союзником Фридриха II, отлученного бежавшим папой Иннокентием IV. А Русь? Она в этой войне была ни при чем.
И тут внезапно к князю Даниилу пришло от хана Батыя короткое письмо: «Дай Галич».
Победитель венгров, поляков и крамольных бояр пришел в ужас. Война с татарами была весьма невыгодна, даже безнадежна, потому что волынское войско одерживало победы путем крайнего напряжения сил и, естественно, было утомлено. Воины не фигуры на шахматной доске, где, выиграв одну партию, можно начинать другую.
Выход был один — ехать на поклон к хану, и Даниил отправился в Сарай, предварительно заручившись охранной грамотой. Хан принял князя ласково, разрешил ему пить на пиру вместо кумыса вино, что было высшей любезностью, и выдал ему ярлык[953] на власть в его княжестве, сделав Даниила своим «мирником». Для обоих это был большой политический успех.
Батый обеспечил свою западную границу от внезапного нападения крестоносцев, ибо папа Иннокентий IV на Лионском соборе 1245 г. объявил Крестовый поход против татар, а Даниил после поездки в Сарай заявил свои права на преемство киевских князей, назначил своего «печатника» (хранителя печати) митрополитом, в 1246 г. отправил его на утверждение к патриарху в Никею и заключил мир с Венгрией, отказавшейся от поддержки Ростислава.
Казалось бы, Даниил должен быть доволен, но он был человеком своего времени и его настроений, которые на Волыни были прозападническими. Поэтому летописец написал роковую фразу: «О, злее зла честь татарская», определив тем самым будущее своего народа, своей страны, своей культуры. Удачный договор на Волыни вызвал «плач об обиде князя».[954] Против такой категорической антипатии к татарам князь не мог ничего предпринять, даже если бы он этого хотел. Но, по-видимому, он был заодно со своим народом.
Галицкие бояре были наиболее реакционной силой на Руси. Они несли самую древнюю традицию — старинную славянскую племенную раздробленность. Для бояр Рюриковичи были узурпаторами, тогда как для горожан — естественными защитниками от боярского произвола. Политическим идеалом галицкого боярства как персистентной конвиксии была слабая власть, пусть даже иноземная; для горожан, наоборот, сильная власть, почему они поддерживали волынских Мономашичей. Но те, на свою беду, оказались естественными противниками князей владимирских и черниговских, а потому и галицкие бояре, и волынские князья искали союзников среди соседей.
В 1243—1244 гг. возникла сложная расстановка сил. Ростислав Михайлович Черниговский после долгих хлопот женился на дочери Белы IV и привлек к борьбе за Галичину малопольского короля Болеслава Стыдливого; Даниил объединился с Конрадом Мазовецким и литовским князем Миндовгом.[951] А про татар, уходивших через Болгарию и Молдавию на Волгу, обе стороны… просто позабыли.
Напряженная и весьма жестокая война, окончившаяся победой Даниила над польско-русско-венгерской армией под стенами города Ярослава 17 августа 1245 г., описана достаточно обстоятельно,[952] но место ее в истории требует дополнительного анализа. Война на Карпатах принципиально отличалась от войны в Прибалтике. Александр Невский защищал свой суперэтнос и его культуру от железного натиска католической Европы, или, что то же, от колониального порабощения. Поэтому он отказывался от любого культурного обмена с Западом, даже от дозволения религиозных диспутов.
На юге-западе война носила другой характер. Бела IV Венгерский, Болеслав Стыдливый Малопольский и примкнувший к ним Ростислав Черниговский состояли в гвельфском блоке. Конрад Мазовецкий призвал на свою землю Тевтонский орден, стоявший на стороне Гогенштауфенов; Даниил Романович продолжил традицию своего отца, ставшего союзником гибеллинов, а Миндовг, язычник, готов был бить католиков где только возможно.
Таким образом, очевидно, что в Карпатах решался вопрос не о защите православия от католичества, разумеется не в религиозном, а в этническом плане, а об участии Южной Руси в западноевропейской политике, осью которой была борьба императоров против пап. Черниговские князья примкнули к папистам и приняли участие в Лионском соборе 1245 г., а Даниил Галицкий оказался союзником Фридриха II, отлученного бежавшим папой Иннокентием IV. А Русь? Она в этой войне была ни при чем.
И тут внезапно к князю Даниилу пришло от хана Батыя короткое письмо: «Дай Галич».
Победитель венгров, поляков и крамольных бояр пришел в ужас. Война с татарами была весьма невыгодна, даже безнадежна, потому что волынское войско одерживало победы путем крайнего напряжения сил и, естественно, было утомлено. Воины не фигуры на шахматной доске, где, выиграв одну партию, можно начинать другую.
Выход был один — ехать на поклон к хану, и Даниил отправился в Сарай, предварительно заручившись охранной грамотой. Хан принял князя ласково, разрешил ему пить на пиру вместо кумыса вино, что было высшей любезностью, и выдал ему ярлык[953] на власть в его княжестве, сделав Даниила своим «мирником». Для обоих это был большой политический успех.
Батый обеспечил свою западную границу от внезапного нападения крестоносцев, ибо папа Иннокентий IV на Лионском соборе 1245 г. объявил Крестовый поход против татар, а Даниил после поездки в Сарай заявил свои права на преемство киевских князей, назначил своего «печатника» (хранителя печати) митрополитом, в 1246 г. отправил его на утверждение к патриарху в Никею и заключил мир с Венгрией, отказавшейся от поддержки Ростислава.
Казалось бы, Даниил должен быть доволен, но он был человеком своего времени и его настроений, которые на Волыни были прозападническими. Поэтому летописец написал роковую фразу: «О, злее зла честь татарская», определив тем самым будущее своего народа, своей страны, своей культуры. Удачный договор на Волыни вызвал «плач об обиде князя».[954] Против такой категорической антипатии к татарам князь не мог ничего предпринять, даже если бы он этого хотел. Но, по-видимому, он был заодно со своим народом.
162. Поиски выхода
Компромиссная политика Даниила Романовича не дала тех положительных результатов, которых можно было бы от нее ожидать. Не будем забывать, что правитель небольшой державы зависит от своих подчиненных не менее, чем они от него. Приказ можно не выполнить, из рядов войска сбежать, дипломатическую миссию исказить, князя не восхвалять, а осуждать или высмеивать. Феодальная оппозиция многообразна и неуловима; важно только, чтобы у людей была возможность выбора между политическими программами и направлениями, а тут их было целых три.
В Ростово-Суздальской земле к татарам отнеслись положительно. Удельные князья поехали в ставку Батыя, где их пожаловали их же владениями и с миром отпустили по домам. В Великороссии согласились с тем, что Русская земля стала земля «Канови и Батыева», т. е. признали сюзеренитет монгольского хана (хотя престол в это время был вакантным) и Батыя как старшего в роде Борджигинов, и что «не подобает на ней жити не поклонившися им».[955]
Такое решение было оправдано внешнеполитической обстановкой. На западной границе шла жестокая война, и ливонцы вешали русских пленников. Сила была на стороне крестоносцев, имевших неограниченные ресурсы в европейском рыцарстве, снабжаемом купеческой Ганзой и руководимом опытными политиками — прелатами католической церкви. Подчинение папскому престолу было обязательным условием мира. Для Владимирского княжества второй фронт в этих обстоятельствах был бы этническим самоубийством. И наоборот, Батый хотел установить с русскими князьями искреннюю дружбу.
Монголы имели квалифицированную разведку из числа иноплеменников, принятых в войско. Венгерский монах Юлиан рассказывает о татарском после, знавшем венгерский, русский, куманский (тюркский), тевтонский (немецкий), сарацинский (арабский) и, естественно, татарский (монгольский) языки.[956] Татарский предводитель, взятый в плен чехами при Ольмюце, оказался английским тамплиером по имени Питер. Монголы знали о настроениях «христианского мира» и поддерживали православные страны — Никею, Грузию, Уйгурию, монофизитскую Малую Армению и Русь — против католиков, начавших Крестовый поход против монголов и «схизматиков».
А на Руси великий князь Юрий II запретил доминиканским монахам проповедовать язычникам католичество и зимой 1237/38 г. изгнал их из своей земли.[957] Эта принципиальная политическая линия поддерживалась не только народными массами суздальцев, не желавших менять исповедание и терять усвоенную и воспринятую культуру, но и крупными деятелями. Бывший «печатник» (канцлер) Даниила, митрополит Кирилл, «не согласился с политическим курсом холмского двора и в 1250 г. примкнул к политике Александра Невского»,[958] наиболее последовательного борца за Русь. За эту линию он был канонизирован в 1547 г., хотя почитание его как святого началось сразу после кончины.
Итак, древнерусский настрой раскололся, а вместе с ним раздробился и этнос. При этом деление прошло на основе комплиментарности, т. е. каждый русский человек мог выбрать ту культуру, которая ему больше подходила: западную, католическую, или восточную — православную, несторианскую и монофизитскую, в Центральной Азии слившуюся в 1142 г. с несторианской.[959] Ясно, что ведущая роль принадлежала не догматике, а мироощущениям, симпатичным друг другу.
Но было и третье направление — стремление к безоговорочному объединению с Западной Европой в ее гвельфском варианте. Михаил Всеволодович Черниговский, отец уже упомянутого Ростислава, владея очень короткое время Киевом, поставил митрополитом своего человека — игумена Петра Акеровича. Даниил Романович сверг его и разогнал его епископов, после чего Ростислав провел неудачную войну с Даниилом и остался жить в Венгрии, а Петр Акерович по повелению своего князя отправился в Лион просить у папы Иннокентия IV помощи против татар.
Михаил жил некоторое время в Венгрии, но, обиженный пренебрежительным отношением к себе, вернулся в Чернигов. Очевидно, он предполагал, что его переговоры с папой останутся татарам неизвестны. Не тут-то было! Батый имел достаточную информацию об изменнической деятельности черниговского князя. Однако он дал ему возможность оправдаться. У татар был своеобразный «детектор лжи»: подозреваемый должен был пройти между двумя большими кострами, а колдуны наблюдали за огнем и тем самым устанавливали правдивость показаний.
Насколько этот способ эффективен — сказать трудно, но князь Михаил от процедуры отказался и был казнен. Конечно, князя жаль, но какое правительство не наказало бы лицо доверенное, занимающее ответственный пост и уличенное в изменнических связях с врагом!
Это была трагедия не только князя Михаила, но и всего Черниговского княжества, которое с этого времени прекратило самостоятельное существование.[960]
В Ростово-Суздальской земле к татарам отнеслись положительно. Удельные князья поехали в ставку Батыя, где их пожаловали их же владениями и с миром отпустили по домам. В Великороссии согласились с тем, что Русская земля стала земля «Канови и Батыева», т. е. признали сюзеренитет монгольского хана (хотя престол в это время был вакантным) и Батыя как старшего в роде Борджигинов, и что «не подобает на ней жити не поклонившися им».[955]
Такое решение было оправдано внешнеполитической обстановкой. На западной границе шла жестокая война, и ливонцы вешали русских пленников. Сила была на стороне крестоносцев, имевших неограниченные ресурсы в европейском рыцарстве, снабжаемом купеческой Ганзой и руководимом опытными политиками — прелатами католической церкви. Подчинение папскому престолу было обязательным условием мира. Для Владимирского княжества второй фронт в этих обстоятельствах был бы этническим самоубийством. И наоборот, Батый хотел установить с русскими князьями искреннюю дружбу.
Монголы имели квалифицированную разведку из числа иноплеменников, принятых в войско. Венгерский монах Юлиан рассказывает о татарском после, знавшем венгерский, русский, куманский (тюркский), тевтонский (немецкий), сарацинский (арабский) и, естественно, татарский (монгольский) языки.[956] Татарский предводитель, взятый в плен чехами при Ольмюце, оказался английским тамплиером по имени Питер. Монголы знали о настроениях «христианского мира» и поддерживали православные страны — Никею, Грузию, Уйгурию, монофизитскую Малую Армению и Русь — против католиков, начавших Крестовый поход против монголов и «схизматиков».
А на Руси великий князь Юрий II запретил доминиканским монахам проповедовать язычникам католичество и зимой 1237/38 г. изгнал их из своей земли.[957] Эта принципиальная политическая линия поддерживалась не только народными массами суздальцев, не желавших менять исповедание и терять усвоенную и воспринятую культуру, но и крупными деятелями. Бывший «печатник» (канцлер) Даниила, митрополит Кирилл, «не согласился с политическим курсом холмского двора и в 1250 г. примкнул к политике Александра Невского»,[958] наиболее последовательного борца за Русь. За эту линию он был канонизирован в 1547 г., хотя почитание его как святого началось сразу после кончины.
Итак, древнерусский настрой раскололся, а вместе с ним раздробился и этнос. При этом деление прошло на основе комплиментарности, т. е. каждый русский человек мог выбрать ту культуру, которая ему больше подходила: западную, католическую, или восточную — православную, несторианскую и монофизитскую, в Центральной Азии слившуюся в 1142 г. с несторианской.[959] Ясно, что ведущая роль принадлежала не догматике, а мироощущениям, симпатичным друг другу.
Но было и третье направление — стремление к безоговорочному объединению с Западной Европой в ее гвельфском варианте. Михаил Всеволодович Черниговский, отец уже упомянутого Ростислава, владея очень короткое время Киевом, поставил митрополитом своего человека — игумена Петра Акеровича. Даниил Романович сверг его и разогнал его епископов, после чего Ростислав провел неудачную войну с Даниилом и остался жить в Венгрии, а Петр Акерович по повелению своего князя отправился в Лион просить у папы Иннокентия IV помощи против татар.
Михаил жил некоторое время в Венгрии, но, обиженный пренебрежительным отношением к себе, вернулся в Чернигов. Очевидно, он предполагал, что его переговоры с папой останутся татарам неизвестны. Не тут-то было! Батый имел достаточную информацию об изменнической деятельности черниговского князя. Однако он дал ему возможность оправдаться. У татар был своеобразный «детектор лжи»: подозреваемый должен был пройти между двумя большими кострами, а колдуны наблюдали за огнем и тем самым устанавливали правдивость показаний.
Насколько этот способ эффективен — сказать трудно, но князь Михаил от процедуры отказался и был казнен. Конечно, князя жаль, но какое правительство не наказало бы лицо доверенное, занимающее ответственный пост и уличенное в изменнических связях с врагом!
Это была трагедия не только князя Михаила, но и всего Черниговского княжества, которое с этого времени прекратило самостоятельное существование.[960]
163. Надир[961]
Одновременно с Черниговом стал клониться к упадку Полоцк. Проиграв войну с немцами за Подвинье, Полоцкое княжество стало жертвой литовских набегов, длившихся с 1216 по 1246 г. История этого периода может быть восстановлена крайне отрывочно, но видно, что уже в 1258 г. полочане выступают против Смоленска совместно с литовцами, а потом Полоцкая земля рассматривается как часть наследства Миндовга.
Дольше всех из западнорусских городов держался Смоленск, но и он в 1274 г. предпочел добровольное присоединение к Золотой Орде литовской оккупации. А ведь татары даже близко не подходили к Смоленску.
На этом всеобщем грустном фоне разложения некоторое время высилась фигура Даниила Романовича Волынско-Галицкого, ставшего вождем русских «западников». Даниил понимал, что зависимость от католической Европы обязывает ко многому, даже опасному и неприятному, но, видимо, общественное мнение на юго-западе было непреклонно. Не случайно же в 1254 г. Даниил принял от папы корону и скипетр и «воздвиже рать противу татар».[962]
В 1246 г. в Каракоруме проходили торжества по случаю избрания нового хана. На этот раз был избран Гуюк, сын Угэдэя и меркитки Туракины, злейший враг Батыя.
Еще в 1238 г., когда Гуюк и его юный племянник Бури (внук Джагатая) служили под командой Батыя, они вздумали с ним поссориться: на пиру, когда Батый поднял первую чашу, они оскорбили его. Батый выслал их из войска к отцам. Хан страшно разгневался на сына, посмевшего нарушить войсковую субординацию, но благодаря заступничеству приближенных простил его и отправил обратно в армию к Батыю.[963] Отношения между царевичами не улучшились.
И вот Гуюк стал ханом, вождем 130 тыс. воинов, а у Батыя и его братьев было всего 4 тыс. всадников. Ярослав стал выбирать сюзерена и союзника. С ним заигрывали, на пиру он занимал первое место. Гуюк был друг православия и враг папизма.[964] Казалось бы, все складывалось хорошо для Ярослава, а значит, и для Руси. Но вдруг оказалось, что великий князь умер от яда, будто бы данного ему вдовствующей ханшей Туракиной, получившей донос от боярина Федора Яруновича, сообщившего, что Ярослав вступил в контакт с папой Иннокентием IV и Лионским собором.
Туракина была сибирячка, т. е. она была доверчива и импульсивна. Но даже при этом обвинение ее в отравлении гостя не было подтверждено. Сообщил об этой версии Плано Карпини, папский агент, т. е. лицо заинтересованное.[965] Но так или иначе, князь умер, а его дети Александр и Андрей убили доносчика.
Дольше всех из западнорусских городов держался Смоленск, но и он в 1274 г. предпочел добровольное присоединение к Золотой Орде литовской оккупации. А ведь татары даже близко не подходили к Смоленску.
На этом всеобщем грустном фоне разложения некоторое время высилась фигура Даниила Романовича Волынско-Галицкого, ставшего вождем русских «западников». Даниил понимал, что зависимость от католической Европы обязывает ко многому, даже опасному и неприятному, но, видимо, общественное мнение на юго-западе было непреклонно. Не случайно же в 1254 г. Даниил принял от папы корону и скипетр и «воздвиже рать противу татар».[962]
В 1246 г. в Каракоруме проходили торжества по случаю избрания нового хана. На этот раз был избран Гуюк, сын Угэдэя и меркитки Туракины, злейший враг Батыя.
Еще в 1238 г., когда Гуюк и его юный племянник Бури (внук Джагатая) служили под командой Батыя, они вздумали с ним поссориться: на пиру, когда Батый поднял первую чашу, они оскорбили его. Батый выслал их из войска к отцам. Хан страшно разгневался на сына, посмевшего нарушить войсковую субординацию, но благодаря заступничеству приближенных простил его и отправил обратно в армию к Батыю.[963] Отношения между царевичами не улучшились.
И вот Гуюк стал ханом, вождем 130 тыс. воинов, а у Батыя и его братьев было всего 4 тыс. всадников. Ярослав стал выбирать сюзерена и союзника. С ним заигрывали, на пиру он занимал первое место. Гуюк был друг православия и враг папизма.[964] Казалось бы, все складывалось хорошо для Ярослава, а значит, и для Руси. Но вдруг оказалось, что великий князь умер от яда, будто бы данного ему вдовствующей ханшей Туракиной, получившей донос от боярина Федора Яруновича, сообщившего, что Ярослав вступил в контакт с папой Иннокентием IV и Лионским собором.
Туракина была сибирячка, т. е. она была доверчива и импульсивна. Но даже при этом обвинение ее в отравлении гостя не было подтверждено. Сообщил об этой версии Плано Карпини, папский агент, т. е. лицо заинтересованное.[965] Но так или иначе, князь умер, а его дети Александр и Андрей убили доносчика.