Страница:
Занятый своими мыслями, Владимир Иванович не переставал интересоваться работами киевских биологов в Староселье. Исследования С. Е. Кушакевича завершились тогда замечательным открытием неизвестной до того стадии в развитии вольвокса.
По совету Владимира Ивановича Н. Г. Холодный начал интересную работу над железобактериями. Однажды Владимир Иванович обратил его внимание на воду из колодца, находившегося в лесничестве. В этой воде появились обильные заросли зеленых водорослей, нити которых были покрыты, как бусами, ярко-желтыми желвачками. Исследуя эти образования, Холодный установил, что они возникают в результате размножения и окислительной деятельности железобактерий.
Основные понятия биогеохимии рождались здесь в непосредственной близости к тем самым живым организмам, совокупность которых Вернадский называл живым веществом. Именно здесь, в старосельевском лесу, в долгих экскурсиях по Десне с кем-нибудь из сотрудников станции – А. В. Фоминым или Н. Г. Холодным – впервые возникли у Вернадского понятия скорости жизни, всюдности ее, давления и приспособляемости.
В старом русле Ольшанки, небольшой речки, проходившей возле Староселья, Вернадский наблюдал явление, известное в народном словаре как цветение воды. Ниночка первая заметила, как застоявшееся озерцо в старом русле вдруг стало покрываться сплошным покровом одноклеточных водорослей и каких-то организмов, распространявшихся по поверхности воды.
Это был внезапный взрыв жизни вследствие создавшихся благоприятных условий размножения.
Размножение организмов неизбежно связано с образованием определенных сложных химических соединений, из которых строится тело организма. Живое вещество здесь у всех на глазах приготовляло огромное количество белков, жиров, углеводов и делало это со скоростью, неведомой для лабораторий и заводов. Только обычность, повседневность явления мешала натуралистам видеть его величие и понимать его значительность.
О скорости воспроизведения у мелких организмов Вернадский знал до сих пор лишь из книг, теперь он сам наблюдал ее поразительную силу. Не было, значит, ничего удивительного в том, что одна диатомея, разделяясь на части, может, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему Земли, а в течение следующего часа – удвоить эту массу.
Теперь во время прогулок или молчаливого созерцания возбужденный ум ученого замечал уже не красоту живой природы, лес, поля, цветы, плавающего в небе ястреба. Он видел динамическое равновесие созидающих живую природу невидимых сил. Он видел, как живое вещество, подобно массе газа, растекается по земной поверхности, оказывает давление в окружающей среде, обходит препятствия, мешающие его продвижению, или ими овладевает, их покрывает.
Так непосредственно в общении с живой жизнью рождались научные термины: скорость жизни, давление жизни, всюдность жизни, сгущения жизни.
За полвека до Вернадского крупный австрийский геолог Э. Зюсс ввел в науку представление о биосфере как об особой оболочке земной коры, охваченной жизнью. Но теперь Вернадский увидел в биосфере самую характерную черту механизма нашей планеты, сплошной покров из живого вещества, в котором сконцентрирована свободная химическая энергия, выработанная им из энергии Солнца.
Несколько недель, проведенных в Староселье, Владимир Иванович считал «одними из лучших» им прожитых. Но с отъездом из Староселья эти недели не кончились. Они продолжались и после того, как он с Ниночкой перебрался в Шишаки, на свою «Бутову кобылу». Так назывался его хутор, по месту, взятому под дом на Бутовой горе.
Дни стояли жаркие, в Шишаках была ярмарка, и Ниночка упросила сходить туда. Ярмарка шумела, нарядные бабы на жестяных противнях жарили в подсолнечном масле оладьи, и Ниночка наполнила ими красивый глиняный кувшин. Владимир Иванович по обычаю покупал на подарки друзьям и сотрудникам чашки, ложки, пахнущие лаком, глиняные свистульки и портсигары из березы со скрипящими крышками.
Мысли о живом веществе нигде не покидали Вернадского: он начал писать с необыкновенным подъемом всех душевных и физических сил. Папку свою с выписками о живом веществе он, уезжая сюда, не захватил с собой.
Благодаря этому многое выяснилось заново и многое воскресало вновь. Без выписок и подсчетов Вернадский излагал пока чистые мысли.
Он понимал и ясно видел, что идет новыми путями к науке о Земле, представляя ее как согласованный в своих частях механизм. Такого одушевления и увлечения не бывало никогда раньше. Часто он уходил в лес, на гору и писал, лежа в траве, не замечая комаров. Они вились над ним с угрожающим жужжанием и напивались кровью так досыта, что сами отваливались и падали в траву.
Ночами плохо спалось. Возбужденный ум продолжал жить своей жизнью, и Владимир Иванович до света слушал, как где-то далеко в камышах странно кричало что-то, называвшееся здесь водяным бугаем. Было это птицей, зверем или рыбой, никто не знал. Крик этого существа был похож на рев коровы в хлеву, и, долго слушая его, Владимир Иванович засыпал.
Много лет спустя, вспоминая об этих днях, Вернадский писал:
«В Шишаках на „Кобыле“ в лесу я работал с большим подъемом. Я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек Земли, основное значение в ней размножения живого вещества.
Я начал писать с большим воодушевлением, с широким планом изложения. Мне кажется теперь, что то простое и новое понятие о живом веществе как о совокупности живых организмов, которое мною внесено в геохимию, позволило мне избавиться от тех усложнений, которые проникают современную биологию, где в основу поставлена жизнь как противоположение косной материи.
Понятие «жизнь» неразрывно связано с философскими и религиозными построениями, от которых биологи никак не могут избавиться. Оставляя в стороне представление «жизнь», я постарался остаться на точной эмпирической основе и ввел в геохимию понятие «живое вещество» как совокупность живых организмов, неразрывно связанных с биосферой, как неотделимая часть ее или функция. Живое вещество целиком отвечает жизни, поскольку она проявляется на нашей планете вне философских и религиозных наростов мысли».
До Вернадского жизнь рассматривалась как случайное явление на Земле. Это убеждение вело к тому, что наука просто не замечала влияние живого на ход земных процессов, игнорировала существование на поверхности планеты, на границе ее с космической средой, особой охваченной жизнью оболочки – биосферы.
Такое положение в геологической науке явилось естественным результатом исторически сложившегося представления о геологических явлениях как о ряде случайностей. Но при таком представлении не могло возникнуть мысли о геологических явлениях как о явлениях планетных, свойственных не только одной нашей Земле: не могло родиться и представление о строении Земли как о согласованном в своих частях механизме.
Вернадский первым в мире стал связывать изучение частностей этого механизма с представлением о нем как о целом.
Он не делал никаких гипотез, он все время основывался на точном знании, описывая геологические проявления жизни. Чтобы не стать невольной жертвой предвзятого мышления, он отбросил все представления, которым не находил в геологической науке достаточных подтверждений. Он не считал логически неизбежным существование начала жизни, ее возникновение в ту или иную геологическую эпоху. Он не считал непреложным существование в какие-то времена огненно-жидкой или горячей, газообразной стадии Земли. Он не допускал случайного совпадения причин, производящих те или иные геологические явления.
«Все эти представления, – писал Вернадский, – вошли в геологию из областей философских и религиозных исканий, интуитивных представлений о происхождении Земли».
Он выбросил предвзятые идеи из круга своих представлений, считая их вредными для развития науки, тормозящими и ограничивающими свободную научную мысль. Не находя никакого следа их проявления в эмпирическом материале, он видел в них ненужные надстройки, совершенно чуждые имеющимся прочным эмпирическим обобщениям.
То, что было написано Вернадским в Шишаках на сорока страницах разграфленной бумаги свойственным ему плотным изящным почерком, не составляло еще курса геохимии или биогеохимии. Но там были заложены основы новых наук, возникало новое мировоззрение, переворачивавшее привычные представления не одних геологов.
И Владимир Иванович спокойно писал жене:
«Странно как-то на себя и на весь ход истории со всеми ее трагедиями и личными переживаниями смотреть с точки зрения бесстрастного химического процесса природы».
Пребывание в Шишаках было прервано телеграммой Ольденбурга, вызывавшего Владимира Ивановича в Петроград. Но с этого времени, где бы он ни находился и при каких бы условиях он ни жил, Вернадский непрерывно работал, читал и размышлял над вопросами, которые он сам себе поставил в те дни.
Ольденбург – теперь министр народного просвещения – предложил старому другу заведовать отделом высшей школы и государственной организацией исследования научных проблем в должности товарища министра народного просвещения.
Отказаться было трудно. Всегда и всюду Вернадский принимал участие в делах высшей школы, в вопросах правильной организации научной и учебной работы. Теперь предоставлялась возможность от слов и планов перейти к их осуществлению, и Владимир Иванович принял предложение.
Непрочность положения Временного правительства он чувствовал, но думал: «Что-нибудь все-таки можно будет сделать!»
В то очень короткое время, пока Вернадский здесь работал, был открыт Пермский университет, подготовлявшийся еще годами до революции, поднялся вопрос о новых академиях наук и в Грузии и на Украине.
Большое значение имело близкое знакомство с украинским историком Николаем Прокофьевичем Василенко, другим товарищем министра. С ним Вернадскому вскоре пришлось создавать Украинскую Академию наук.
Падение Временного правительства и приход к власти большевиков с каждым днем, с каждым часом становились яснее и неизбежнее. Вечером 26 октября по тогдашнему календарю Второй Всероссийский съезд Советов принял декреты о мире, о земле и создал Советское правительство во главе с В. И. Лениным.
Народным комиссаром просвещения был назначен А. В. Луначарский.
Сдавая Анатолию Васильевичу министерские дела и получая от него приглашение оставаться в наркомате, Вернадский заявил о своем желании вернуться к прерванным научным занятиям в Староселье и Шишаках.
– Вы останетесь в распоряжении Академии наук, – отвечал Луначарский, – и должны согласовать с ней вопрос…
В заседании физико-математического отделения Академии наук от 22 ноября 1917 года было положено: командировать академика В. И. Вернадского в связи с состоянием его здоровья на юг для продолжения начатых им работ.
Вскоре после отъезда Вернадского Ольденбург через A. М. Горького обратился к В. И. Ленину с просьбой принять его для доклада о Комиссии по изучению естественных производительных сил Академии наук и обсуждения вопроса о продолжении ее деятельности, начатой Вернадским.
Горький, присутствовавший при этой беседе, рассказывал потом Ольденбургу, что, когда тот ушел, Владимир Ильич, кивнув на закрывшуюся за ним дверь, сказал:
– Вот профессора ясно понимают, что нам надо!
Предложение Академии наук ученых услуг Советской власти по исследованию естественных богатств страны обсуждалось на заседании Совета Народных Комиссаров 12 апреля 1918 года.
Совет Народных Комиссаров принял следующее постановление:
«Пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей как особенно важную и неотложную задачу систематическое разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ею хозяйственных сил».
Тогда же, в апреле месяце 1918 года, был сделан B. И. Лениным «Набросок плана научно-технических работ», представлявший основные директивы Академии наук.
Насколько Владимир Ильич ценил представленные Академией наук материалы по изучению и обследованию естественных производительных сил, можно судить по его сноске к плану, в которой он указывает:
«Надо ускорить издание этих материалов изо всех сил, послать об этом бумажку и в Комиссариат народного просвещения, и в союз типографских рабочих, и в Комиссариат Труда»[4].
Крупнейшие проблемы, поставленные Лениным перед академией, явились той программой дальнейшей работы ее, выполняя которую Российская Академия наук превратилась в Академию наук СССР.
На первое время Вернадские поселились в Полтаве у Георгия Егоровича Старицкого, брата Натальи Егоровны.
«Приехав в Полтаву в ноябре 1917 года, – вспоминает Владимир Иванович, – я застал там три правительства: Центральная украинская рада, во главе которой стоял профессор Голубович; правительство Донецкой рабочей республики и местный Совет рабочих и крестьянских депутатов, в котором большую роль играли железнодорожники и меньшевики».
Вскоре Центральная рада в Киеве была разогнана и во главе марионеточного украинского правительства был поставлен гетман Скоропадский. Связь с Киевом у обывателей Полтавы в то время не существовала. Полтава всегда была больше связана с Харьковом и Донбассом, чем с Киевом, и о разгоне рады здесь еще никто ничего не знал.
Полтаву немцы заняли как-то совершенно внезапно, почти без сопротивления. Немцы пробыли в городе несколько дней и пошли дальше.
В этой обстановке Вернадский получил письмо от Николая Прокофьевича Василенко. Он предлагал Владимиру Ивановичу как можно скорее приехать в Киев для организации широкой культурно-просветительной работы. При этом он указывал на возможность создания Украинской Академии наук.
Мысль об Украинской академии увлекла Вернадского, и в Киеве он легко сговорился с Василенко. Владимир Иванович поставил условием, что не будет принимать гражданства Украины, а в культурной работе на Украине будет участвовать в качестве делового эксперта, как действительный член Российской Академии наук. Вернадский тогда был в Киеве, кажется, единственным человеком, практически знакомым с академическими учреждениями и порядками.
Владимиру Ивановичу пришлось председательствовать в трех комиссиях. Он занимался вопросами высшей школы, составлением устава академии, изъятием библиотек из помещичьих собраний, организацией Украинской центральной библиотеки. Комиссия по уставу закончила работу в октябре 1918 года. Вскоре состоялось первое общее собрание Украинской Академии наук.
Президентом академии общее собрание избрало Вернадского.
Как и всюду, где он появлялся, Владимира Ивановича к этому времени уже окружали друзья. Простая внимательность к собеседнику, полная терпимость к чужим воззрениям и искреннее желание понять их, какая-то веселая деликатность в обращении и никогда не гаснущая мысль в поднятых на вас через очки глазах необыкновенно влекли к нему людей. Все это не было выработано долгим опытом постоянных встреч и отношений, но естественно жило в Вернадском. Он всегда чувствовал себя средою, ощущающею мир, – отсюда шли внимательность к людям, вскинутый на собеседника поверх очков взгляд серо-голубых глаз. Владимир Иванович привык уже мыслить жизнь как единый процесс – отсюда общая снисходительность и терпимость к чужим мнениям.
Когда Вернадский рассказывал о своем миропонимании, друзья становились учениками.
Физико-математическое отделение Украинской Академии наук после доклада Вернадского приняло предложенную им тематику экспериментальных работ и ассигновало средства на работу и оплату сотрудников.
В сущности, все это явилось началом биогеохимической лаборатории и экспериментальных работ по биогеохимии.
Общая задача сводилась к выяснению роли живого вещества в химии планеты, а стало быть, и в космической химии.
Частной же задачею Вернадский взял вопрос о кремниевых диатомовых водорослях, поставленный еще в конце прошедшего века англичанином Мереем. Мерей обратил внимание на то, что эти водоросли чрезвычайно распространены в океане, а количество растворенного в морской воде кремнезема очень ограниченно. Он предположил, что диатомовые водоросли берут нужный им кремнезем из взмученной в воде глины, разлагая ее каолиновое ядро.
По прежним своим работам у Ле Шателье Вернадский знал, что при разложении каолинового ядра выделяется тепло. Он предположил, что, разлагая каолиновое ядро, диатомовые получают свободную энергию в виде тепла, которую и используют для жизни.
Молодой химик В. М. Науменко под руководством Вернадского поставил соответствующие опыты в лаборатории сахарозаводчиков. Вскоре, однако, он был убит в одну из ночных тревог. Такие тревоги отравляли жизнь в Киеве. Немецкие войска занимались грабежами, преследованием подозреваемых в большевизме, обысками и внезапными нападениями. По большей части нападающие даже оставались неопознанными: были ли то немцы или банды дезертиров – никто не знал. Науменко был одной из жертв такого ночного нападения.
Из поставленных Науменко с исключительной тщательностью опытов большая часть погибла. Колбы полопались от холода, но один из контрольных опытов сохранился, и, продолжая с ним работу, другой помощник Вернадского довел дело до конца.
Диатомеи выращивались на подольском каолине. Проведенные эксперименты показали, что предположение Вернадского полностью отвечало действительности. Результаты этих опытов докладывались Вернадским позднее в Парижской Академии наук после проверки их в биогеохимической лаборатории Академии наук Советского Союза.
Первым выступлением Украинской Академии наук перед международной научной общественностью явилось сообщение Вернадского о присутствии в организмах мышей никеля. До опытов в Киеве считалось, что в живом веществе никеля нет.
Анализ мышей на никель проводила Ирина Дмитриевна Старынкевич. Она проделала отлично весьма трудный анализ, тем более трудный, что необычайно энергичная и смелая женщина дрожала от отвращения, закладывая мышей в автоклав.
– У вас идиосинкразия к живому веществу, – говорил ей Вернадский. – Но ото только сначала, потом не будете обращать внимания…
Однако она мечтала возвратиться к прерванной работе по моноциту, начатой в Петрограде. Это была первая ее работа после испытательного анализа, порученного ей Ненадкевичем.
Анализ животных и растений для установления качественного и количественного нахождения химических элементов в организмах Вернадский производил, чтобы иметь данные, сравнимые с анализами минералов.
Таких данных почти не существовало, и с каждым новым экспериментом стали открываться интереснейшие факты.
Так, почвоведы считали, что растения берут из почвы пятнадцать элементов, а животные, питающиеся растениями, получают те же элементы через усвоение растительной пищи.
Геохимическое исследование растений, произведенное в Киеве под руководством Вернадского М. И. Бессмертной, привело к предположению, что в почве имеются все известные тогда 87 химических элементов.
Сотрудники Вернадского нашли постоянное присутствие в трех видах мха и в шестнадцати видах цветковых растений 26 элементов. Конечно, не во всех растениях присутствуют все элементы, находящиеся в почвах, однако становилось несомненным, что там их значительно больше, чем полагают почвоведы.
Кроме элементов, перечисляемых почвоведами, Вернадский установил присутствие в растениях и животных целого ряда редких элементов, как никель и кобальт.
Сотрудникам, работавшим тогда под непосредственным и строгим руководством Вернадского, производимые опыты иногда казались бесплодными, а присутствие в организмах таких элементов, как кобальт, казалось чистой случайностью, не имеющей никакого значения.
Вернадский исходил из убеждения, что случайностей в природе нет, и надеялся, что с накоплением новых и новых данных анализа будет постепенно выясняться и значение сверхмалых количеств элементов, входящих в состав организмов[5].
Первые биогеохимические опыты, произведенные в неблагоприятной обстановке, оказались весьма серьезными как по своему научному значению, так и по своему влиянию на сотрудников Владимира Ивановича. Для многих из них общение с руководителем стало и школой и судьбою: геохимия приобрела в них терпеливых и преданных работников на всю жизнь.
В тяжелых условиях гражданской войны, меняющихся правительств, даже имея средства, работалось нелегко. Нормальная жизнь расстраивалась, деньги имелись, но лаборатории не отапливались; для опытов с живым веществом, несмотря на обещание санитарного управления, не удалось получить килограмма вшей. Можно было бы опустить руки, но Вернадский не терял душевной твердости.
«Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в правильности моего курса!» – писал он Ферсману, и эта уверенность рождала силу сопротивления внешней среде.
Во втором полугодии 1918/19 учебного года Вернадский начал читать свой курс геохимии. Слушателями были не только студенты. Многие киевские ученые и университетские профессора интересовались идеями русского ученого. Об этих идеях говорили все как о новом слове науки, как об откровении гениального ума. На лекции Вернадского являлся чуть ли не весь ученый мир Киева.
Среди молодых киевских профессоров был Борис Леонидович Личков, секретарь одной из комиссий, возглавлявшихся Вернадским. Русский по происхождению, он прекрасно знал украинский язык и как украинский деятель попал в комиссию по высшей школе и по вопросам, касающимся ученых.
Лекции Вернадского превратили Личкова в его преданнейшего ученика. Он энергично взялся за организацию геологического кружка при университете. В этом кружке Вернадский впервые выступил с лекцией о живом веществе.
«Странное, ненормальное впечатление производил Киев и Украина в то время, – вспоминает Владимир Иванович. – Киев был переполнен немецкими офицерами, которые расхаживали по Крещатику, сидели в кофейнях. Приходили немецкие газеты, которые давали неверное освещение тому, что делалось в это время у нас и в Западной Европе, но никаких других известий мы не имели. На юге, в Подолии, были австрийские войска. Внешне в Киеве казалось все благополучно. Не помню сейчас фамилии какого-то немецкого генерала, который объехал на автомобиле весь Крым и писал восторженные статьи про „наш прекрасный Крым“ в киевской немецкой газете. Мы, однако, чувствовали, что все окружающее нас – декорум, а действительность – другая».
Так оно и было.
Вскоре стали доходить слухи о том, что на Украине идут крестьянские восстания, в Германии началась революция, к Киеву подходят советские войска.
Выйдя рано утром 5 февраля 1919 года, как всегда, на прогулку, Владимир Иванович увидел, что город занят какими-то войсками, по-видимому русскими. На вопросы «Кто они?» солдаты не отвечали. В тот же день они исчезли, и общее собрание академии, назначенное на этот день, состоялось в доме, хорошо знакомом Вернадскому – в бывшей первой гимназии. На этом собрании решено было командировать А. Е. Крымского, как непременного секретаря, приветствовать подходившую к городу Особую Украинскую Красную Армию.
Советские войска вошли в город с торжественной простотою и гордостью. Население радовалось приходу настоящей власти, наступлению настоящего порядка.
Весною в цветущий Киев с поручением от президиума Российской Академии наук явился Ферсман. Он поблагодарил Владимира Ивановича за представление его в академики, сообщил, что по новому порядку он избран академиком без предварительного адъюнктства, а затем заговорил о взятом им поручении.
– Пополнить академическую библиотеку украинскими изданиями за последние годы и вообще установить взаимную связь обеих академий… Главное же, – добавил он, улыбаясь, – конечно, с вами повидаться, Владимир Иванович!
Он не потерял своей подвижности, добродушия и оживленности, став академиком, но похудел, хотя и уверял всегда, что полнеет от неправильного обмена веществ, а вовсе не от излишней приверженности к гастрономии.
– Что Ольденбург? Где Шаховской? Не слышали ли что-нибудь о Гревсе? Самойлове? Не вернулся ли из Сибири Ненадкевич? – спрашивал Владимир Иванович.
Ферсман рассказывал о знакомых, о переезде правительства в Москву, о Петрограде. Горький организовал Дом литераторов ц Дом ученых, где выдаются пайки, есть парикмахерская. Театры работают, как всегда, но трамваи из-за тесноты и давки недоступны для многих. Глазунов продолжает дирижировать, но, когда его видишь в концертном зале, кажется, что фрак на нем с чужого плеча.
По совету Владимира Ивановича Н. Г. Холодный начал интересную работу над железобактериями. Однажды Владимир Иванович обратил его внимание на воду из колодца, находившегося в лесничестве. В этой воде появились обильные заросли зеленых водорослей, нити которых были покрыты, как бусами, ярко-желтыми желвачками. Исследуя эти образования, Холодный установил, что они возникают в результате размножения и окислительной деятельности железобактерий.
Основные понятия биогеохимии рождались здесь в непосредственной близости к тем самым живым организмам, совокупность которых Вернадский называл живым веществом. Именно здесь, в старосельевском лесу, в долгих экскурсиях по Десне с кем-нибудь из сотрудников станции – А. В. Фоминым или Н. Г. Холодным – впервые возникли у Вернадского понятия скорости жизни, всюдности ее, давления и приспособляемости.
В старом русле Ольшанки, небольшой речки, проходившей возле Староселья, Вернадский наблюдал явление, известное в народном словаре как цветение воды. Ниночка первая заметила, как застоявшееся озерцо в старом русле вдруг стало покрываться сплошным покровом одноклеточных водорослей и каких-то организмов, распространявшихся по поверхности воды.
Это был внезапный взрыв жизни вследствие создавшихся благоприятных условий размножения.
Размножение организмов неизбежно связано с образованием определенных сложных химических соединений, из которых строится тело организма. Живое вещество здесь у всех на глазах приготовляло огромное количество белков, жиров, углеводов и делало это со скоростью, неведомой для лабораторий и заводов. Только обычность, повседневность явления мешала натуралистам видеть его величие и понимать его значительность.
О скорости воспроизведения у мелких организмов Вернадский знал до сих пор лишь из книг, теперь он сам наблюдал ее поразительную силу. Не было, значит, ничего удивительного в том, что одна диатомея, разделяясь на части, может, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему Земли, а в течение следующего часа – удвоить эту массу.
Теперь во время прогулок или молчаливого созерцания возбужденный ум ученого замечал уже не красоту живой природы, лес, поля, цветы, плавающего в небе ястреба. Он видел динамическое равновесие созидающих живую природу невидимых сил. Он видел, как живое вещество, подобно массе газа, растекается по земной поверхности, оказывает давление в окружающей среде, обходит препятствия, мешающие его продвижению, или ими овладевает, их покрывает.
Так непосредственно в общении с живой жизнью рождались научные термины: скорость жизни, давление жизни, всюдность жизни, сгущения жизни.
За полвека до Вернадского крупный австрийский геолог Э. Зюсс ввел в науку представление о биосфере как об особой оболочке земной коры, охваченной жизнью. Но теперь Вернадский увидел в биосфере самую характерную черту механизма нашей планеты, сплошной покров из живого вещества, в котором сконцентрирована свободная химическая энергия, выработанная им из энергии Солнца.
Несколько недель, проведенных в Староселье, Владимир Иванович считал «одними из лучших» им прожитых. Но с отъездом из Староселья эти недели не кончились. Они продолжались и после того, как он с Ниночкой перебрался в Шишаки, на свою «Бутову кобылу». Так назывался его хутор, по месту, взятому под дом на Бутовой горе.
Дни стояли жаркие, в Шишаках была ярмарка, и Ниночка упросила сходить туда. Ярмарка шумела, нарядные бабы на жестяных противнях жарили в подсолнечном масле оладьи, и Ниночка наполнила ими красивый глиняный кувшин. Владимир Иванович по обычаю покупал на подарки друзьям и сотрудникам чашки, ложки, пахнущие лаком, глиняные свистульки и портсигары из березы со скрипящими крышками.
Мысли о живом веществе нигде не покидали Вернадского: он начал писать с необыкновенным подъемом всех душевных и физических сил. Папку свою с выписками о живом веществе он, уезжая сюда, не захватил с собой.
Благодаря этому многое выяснилось заново и многое воскресало вновь. Без выписок и подсчетов Вернадский излагал пока чистые мысли.
Он понимал и ясно видел, что идет новыми путями к науке о Земле, представляя ее как согласованный в своих частях механизм. Такого одушевления и увлечения не бывало никогда раньше. Часто он уходил в лес, на гору и писал, лежа в траве, не замечая комаров. Они вились над ним с угрожающим жужжанием и напивались кровью так досыта, что сами отваливались и падали в траву.
Ночами плохо спалось. Возбужденный ум продолжал жить своей жизнью, и Владимир Иванович до света слушал, как где-то далеко в камышах странно кричало что-то, называвшееся здесь водяным бугаем. Было это птицей, зверем или рыбой, никто не знал. Крик этого существа был похож на рев коровы в хлеву, и, долго слушая его, Владимир Иванович засыпал.
Много лет спустя, вспоминая об этих днях, Вернадский писал:
«В Шишаках на „Кобыле“ в лесу я работал с большим подъемом. Я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек Земли, основное значение в ней размножения живого вещества.
Я начал писать с большим воодушевлением, с широким планом изложения. Мне кажется теперь, что то простое и новое понятие о живом веществе как о совокупности живых организмов, которое мною внесено в геохимию, позволило мне избавиться от тех усложнений, которые проникают современную биологию, где в основу поставлена жизнь как противоположение косной материи.
Понятие «жизнь» неразрывно связано с философскими и религиозными построениями, от которых биологи никак не могут избавиться. Оставляя в стороне представление «жизнь», я постарался остаться на точной эмпирической основе и ввел в геохимию понятие «живое вещество» как совокупность живых организмов, неразрывно связанных с биосферой, как неотделимая часть ее или функция. Живое вещество целиком отвечает жизни, поскольку она проявляется на нашей планете вне философских и религиозных наростов мысли».
До Вернадского жизнь рассматривалась как случайное явление на Земле. Это убеждение вело к тому, что наука просто не замечала влияние живого на ход земных процессов, игнорировала существование на поверхности планеты, на границе ее с космической средой, особой охваченной жизнью оболочки – биосферы.
Такое положение в геологической науке явилось естественным результатом исторически сложившегося представления о геологических явлениях как о ряде случайностей. Но при таком представлении не могло возникнуть мысли о геологических явлениях как о явлениях планетных, свойственных не только одной нашей Земле: не могло родиться и представление о строении Земли как о согласованном в своих частях механизме.
Вернадский первым в мире стал связывать изучение частностей этого механизма с представлением о нем как о целом.
Он не делал никаких гипотез, он все время основывался на точном знании, описывая геологические проявления жизни. Чтобы не стать невольной жертвой предвзятого мышления, он отбросил все представления, которым не находил в геологической науке достаточных подтверждений. Он не считал логически неизбежным существование начала жизни, ее возникновение в ту или иную геологическую эпоху. Он не считал непреложным существование в какие-то времена огненно-жидкой или горячей, газообразной стадии Земли. Он не допускал случайного совпадения причин, производящих те или иные геологические явления.
«Все эти представления, – писал Вернадский, – вошли в геологию из областей философских и религиозных исканий, интуитивных представлений о происхождении Земли».
Он выбросил предвзятые идеи из круга своих представлений, считая их вредными для развития науки, тормозящими и ограничивающими свободную научную мысль. Не находя никакого следа их проявления в эмпирическом материале, он видел в них ненужные надстройки, совершенно чуждые имеющимся прочным эмпирическим обобщениям.
То, что было написано Вернадским в Шишаках на сорока страницах разграфленной бумаги свойственным ему плотным изящным почерком, не составляло еще курса геохимии или биогеохимии. Но там были заложены основы новых наук, возникало новое мировоззрение, переворачивавшее привычные представления не одних геологов.
И Владимир Иванович спокойно писал жене:
«Странно как-то на себя и на весь ход истории со всеми ее трагедиями и личными переживаниями смотреть с точки зрения бесстрастного химического процесса природы».
Пребывание в Шишаках было прервано телеграммой Ольденбурга, вызывавшего Владимира Ивановича в Петроград. Но с этого времени, где бы он ни находился и при каких бы условиях он ни жил, Вернадский непрерывно работал, читал и размышлял над вопросами, которые он сам себе поставил в те дни.
Ольденбург – теперь министр народного просвещения – предложил старому другу заведовать отделом высшей школы и государственной организацией исследования научных проблем в должности товарища министра народного просвещения.
Отказаться было трудно. Всегда и всюду Вернадский принимал участие в делах высшей школы, в вопросах правильной организации научной и учебной работы. Теперь предоставлялась возможность от слов и планов перейти к их осуществлению, и Владимир Иванович принял предложение.
Непрочность положения Временного правительства он чувствовал, но думал: «Что-нибудь все-таки можно будет сделать!»
В то очень короткое время, пока Вернадский здесь работал, был открыт Пермский университет, подготовлявшийся еще годами до революции, поднялся вопрос о новых академиях наук и в Грузии и на Украине.
Большое значение имело близкое знакомство с украинским историком Николаем Прокофьевичем Василенко, другим товарищем министра. С ним Вернадскому вскоре пришлось создавать Украинскую Академию наук.
Падение Временного правительства и приход к власти большевиков с каждым днем, с каждым часом становились яснее и неизбежнее. Вечером 26 октября по тогдашнему календарю Второй Всероссийский съезд Советов принял декреты о мире, о земле и создал Советское правительство во главе с В. И. Лениным.
Народным комиссаром просвещения был назначен А. В. Луначарский.
Сдавая Анатолию Васильевичу министерские дела и получая от него приглашение оставаться в наркомате, Вернадский заявил о своем желании вернуться к прерванным научным занятиям в Староселье и Шишаках.
– Вы останетесь в распоряжении Академии наук, – отвечал Луначарский, – и должны согласовать с ней вопрос…
В заседании физико-математического отделения Академии наук от 22 ноября 1917 года было положено: командировать академика В. И. Вернадского в связи с состоянием его здоровья на юг для продолжения начатых им работ.
Вскоре после отъезда Вернадского Ольденбург через A. М. Горького обратился к В. И. Ленину с просьбой принять его для доклада о Комиссии по изучению естественных производительных сил Академии наук и обсуждения вопроса о продолжении ее деятельности, начатой Вернадским.
Горький, присутствовавший при этой беседе, рассказывал потом Ольденбургу, что, когда тот ушел, Владимир Ильич, кивнув на закрывшуюся за ним дверь, сказал:
– Вот профессора ясно понимают, что нам надо!
Предложение Академии наук ученых услуг Советской власти по исследованию естественных богатств страны обсуждалось на заседании Совета Народных Комиссаров 12 апреля 1918 года.
Совет Народных Комиссаров принял следующее постановление:
«Пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей как особенно важную и неотложную задачу систематическое разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ею хозяйственных сил».
Тогда же, в апреле месяце 1918 года, был сделан B. И. Лениным «Набросок плана научно-технических работ», представлявший основные директивы Академии наук.
Насколько Владимир Ильич ценил представленные Академией наук материалы по изучению и обследованию естественных производительных сил, можно судить по его сноске к плану, в которой он указывает:
«Надо ускорить издание этих материалов изо всех сил, послать об этом бумажку и в Комиссариат народного просвещения, и в союз типографских рабочих, и в Комиссариат Труда»[4].
Крупнейшие проблемы, поставленные Лениным перед академией, явились той программой дальнейшей работы ее, выполняя которую Российская Академия наук превратилась в Академию наук СССР.
Глава XVIII
БИОГЕОХИМИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ
Наука ищет пути всегда одним способом. Она разлагает сложную задачу на более простые, затем, оставляя в стороне сложные задачи, разрешает более простые и тогда только возвращается к оставленной сложной.
На первое время Вернадские поселились в Полтаве у Георгия Егоровича Старицкого, брата Натальи Егоровны.
«Приехав в Полтаву в ноябре 1917 года, – вспоминает Владимир Иванович, – я застал там три правительства: Центральная украинская рада, во главе которой стоял профессор Голубович; правительство Донецкой рабочей республики и местный Совет рабочих и крестьянских депутатов, в котором большую роль играли железнодорожники и меньшевики».
Вскоре Центральная рада в Киеве была разогнана и во главе марионеточного украинского правительства был поставлен гетман Скоропадский. Связь с Киевом у обывателей Полтавы в то время не существовала. Полтава всегда была больше связана с Харьковом и Донбассом, чем с Киевом, и о разгоне рады здесь еще никто ничего не знал.
Полтаву немцы заняли как-то совершенно внезапно, почти без сопротивления. Немцы пробыли в городе несколько дней и пошли дальше.
В этой обстановке Вернадский получил письмо от Николая Прокофьевича Василенко. Он предлагал Владимиру Ивановичу как можно скорее приехать в Киев для организации широкой культурно-просветительной работы. При этом он указывал на возможность создания Украинской Академии наук.
Мысль об Украинской академии увлекла Вернадского, и в Киеве он легко сговорился с Василенко. Владимир Иванович поставил условием, что не будет принимать гражданства Украины, а в культурной работе на Украине будет участвовать в качестве делового эксперта, как действительный член Российской Академии наук. Вернадский тогда был в Киеве, кажется, единственным человеком, практически знакомым с академическими учреждениями и порядками.
Владимиру Ивановичу пришлось председательствовать в трех комиссиях. Он занимался вопросами высшей школы, составлением устава академии, изъятием библиотек из помещичьих собраний, организацией Украинской центральной библиотеки. Комиссия по уставу закончила работу в октябре 1918 года. Вскоре состоялось первое общее собрание Украинской Академии наук.
Президентом академии общее собрание избрало Вернадского.
Как и всюду, где он появлялся, Владимира Ивановича к этому времени уже окружали друзья. Простая внимательность к собеседнику, полная терпимость к чужим воззрениям и искреннее желание понять их, какая-то веселая деликатность в обращении и никогда не гаснущая мысль в поднятых на вас через очки глазах необыкновенно влекли к нему людей. Все это не было выработано долгим опытом постоянных встреч и отношений, но естественно жило в Вернадском. Он всегда чувствовал себя средою, ощущающею мир, – отсюда шли внимательность к людям, вскинутый на собеседника поверх очков взгляд серо-голубых глаз. Владимир Иванович привык уже мыслить жизнь как единый процесс – отсюда общая снисходительность и терпимость к чужим мнениям.
Когда Вернадский рассказывал о своем миропонимании, друзья становились учениками.
Физико-математическое отделение Украинской Академии наук после доклада Вернадского приняло предложенную им тематику экспериментальных работ и ассигновало средства на работу и оплату сотрудников.
В сущности, все это явилось началом биогеохимической лаборатории и экспериментальных работ по биогеохимии.
Общая задача сводилась к выяснению роли живого вещества в химии планеты, а стало быть, и в космической химии.
Частной же задачею Вернадский взял вопрос о кремниевых диатомовых водорослях, поставленный еще в конце прошедшего века англичанином Мереем. Мерей обратил внимание на то, что эти водоросли чрезвычайно распространены в океане, а количество растворенного в морской воде кремнезема очень ограниченно. Он предположил, что диатомовые водоросли берут нужный им кремнезем из взмученной в воде глины, разлагая ее каолиновое ядро.
По прежним своим работам у Ле Шателье Вернадский знал, что при разложении каолинового ядра выделяется тепло. Он предположил, что, разлагая каолиновое ядро, диатомовые получают свободную энергию в виде тепла, которую и используют для жизни.
Молодой химик В. М. Науменко под руководством Вернадского поставил соответствующие опыты в лаборатории сахарозаводчиков. Вскоре, однако, он был убит в одну из ночных тревог. Такие тревоги отравляли жизнь в Киеве. Немецкие войска занимались грабежами, преследованием подозреваемых в большевизме, обысками и внезапными нападениями. По большей части нападающие даже оставались неопознанными: были ли то немцы или банды дезертиров – никто не знал. Науменко был одной из жертв такого ночного нападения.
Из поставленных Науменко с исключительной тщательностью опытов большая часть погибла. Колбы полопались от холода, но один из контрольных опытов сохранился, и, продолжая с ним работу, другой помощник Вернадского довел дело до конца.
Диатомеи выращивались на подольском каолине. Проведенные эксперименты показали, что предположение Вернадского полностью отвечало действительности. Результаты этих опытов докладывались Вернадским позднее в Парижской Академии наук после проверки их в биогеохимической лаборатории Академии наук Советского Союза.
Первым выступлением Украинской Академии наук перед международной научной общественностью явилось сообщение Вернадского о присутствии в организмах мышей никеля. До опытов в Киеве считалось, что в живом веществе никеля нет.
Анализ мышей на никель проводила Ирина Дмитриевна Старынкевич. Она проделала отлично весьма трудный анализ, тем более трудный, что необычайно энергичная и смелая женщина дрожала от отвращения, закладывая мышей в автоклав.
– У вас идиосинкразия к живому веществу, – говорил ей Вернадский. – Но ото только сначала, потом не будете обращать внимания…
Однако она мечтала возвратиться к прерванной работе по моноциту, начатой в Петрограде. Это была первая ее работа после испытательного анализа, порученного ей Ненадкевичем.
Анализ животных и растений для установления качественного и количественного нахождения химических элементов в организмах Вернадский производил, чтобы иметь данные, сравнимые с анализами минералов.
Таких данных почти не существовало, и с каждым новым экспериментом стали открываться интереснейшие факты.
Так, почвоведы считали, что растения берут из почвы пятнадцать элементов, а животные, питающиеся растениями, получают те же элементы через усвоение растительной пищи.
Геохимическое исследование растений, произведенное в Киеве под руководством Вернадского М. И. Бессмертной, привело к предположению, что в почве имеются все известные тогда 87 химических элементов.
Сотрудники Вернадского нашли постоянное присутствие в трех видах мха и в шестнадцати видах цветковых растений 26 элементов. Конечно, не во всех растениях присутствуют все элементы, находящиеся в почвах, однако становилось несомненным, что там их значительно больше, чем полагают почвоведы.
Кроме элементов, перечисляемых почвоведами, Вернадский установил присутствие в растениях и животных целого ряда редких элементов, как никель и кобальт.
Сотрудникам, работавшим тогда под непосредственным и строгим руководством Вернадского, производимые опыты иногда казались бесплодными, а присутствие в организмах таких элементов, как кобальт, казалось чистой случайностью, не имеющей никакого значения.
Вернадский исходил из убеждения, что случайностей в природе нет, и надеялся, что с накоплением новых и новых данных анализа будет постепенно выясняться и значение сверхмалых количеств элементов, входящих в состав организмов[5].
Первые биогеохимические опыты, произведенные в неблагоприятной обстановке, оказались весьма серьезными как по своему научному значению, так и по своему влиянию на сотрудников Владимира Ивановича. Для многих из них общение с руководителем стало и школой и судьбою: геохимия приобрела в них терпеливых и преданных работников на всю жизнь.
В тяжелых условиях гражданской войны, меняющихся правительств, даже имея средства, работалось нелегко. Нормальная жизнь расстраивалась, деньги имелись, но лаборатории не отапливались; для опытов с живым веществом, несмотря на обещание санитарного управления, не удалось получить килограмма вшей. Можно было бы опустить руки, но Вернадский не терял душевной твердости.
«Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в правильности моего курса!» – писал он Ферсману, и эта уверенность рождала силу сопротивления внешней среде.
Во втором полугодии 1918/19 учебного года Вернадский начал читать свой курс геохимии. Слушателями были не только студенты. Многие киевские ученые и университетские профессора интересовались идеями русского ученого. Об этих идеях говорили все как о новом слове науки, как об откровении гениального ума. На лекции Вернадского являлся чуть ли не весь ученый мир Киева.
Среди молодых киевских профессоров был Борис Леонидович Личков, секретарь одной из комиссий, возглавлявшихся Вернадским. Русский по происхождению, он прекрасно знал украинский язык и как украинский деятель попал в комиссию по высшей школе и по вопросам, касающимся ученых.
Лекции Вернадского превратили Личкова в его преданнейшего ученика. Он энергично взялся за организацию геологического кружка при университете. В этом кружке Вернадский впервые выступил с лекцией о живом веществе.
«Странное, ненормальное впечатление производил Киев и Украина в то время, – вспоминает Владимир Иванович. – Киев был переполнен немецкими офицерами, которые расхаживали по Крещатику, сидели в кофейнях. Приходили немецкие газеты, которые давали неверное освещение тому, что делалось в это время у нас и в Западной Европе, но никаких других известий мы не имели. На юге, в Подолии, были австрийские войска. Внешне в Киеве казалось все благополучно. Не помню сейчас фамилии какого-то немецкого генерала, который объехал на автомобиле весь Крым и писал восторженные статьи про „наш прекрасный Крым“ в киевской немецкой газете. Мы, однако, чувствовали, что все окружающее нас – декорум, а действительность – другая».
Так оно и было.
Вскоре стали доходить слухи о том, что на Украине идут крестьянские восстания, в Германии началась революция, к Киеву подходят советские войска.
Выйдя рано утром 5 февраля 1919 года, как всегда, на прогулку, Владимир Иванович увидел, что город занят какими-то войсками, по-видимому русскими. На вопросы «Кто они?» солдаты не отвечали. В тот же день они исчезли, и общее собрание академии, назначенное на этот день, состоялось в доме, хорошо знакомом Вернадскому – в бывшей первой гимназии. На этом собрании решено было командировать А. Е. Крымского, как непременного секретаря, приветствовать подходившую к городу Особую Украинскую Красную Армию.
Советские войска вошли в город с торжественной простотою и гордостью. Население радовалось приходу настоящей власти, наступлению настоящего порядка.
Весною в цветущий Киев с поручением от президиума Российской Академии наук явился Ферсман. Он поблагодарил Владимира Ивановича за представление его в академики, сообщил, что по новому порядку он избран академиком без предварительного адъюнктства, а затем заговорил о взятом им поручении.
– Пополнить академическую библиотеку украинскими изданиями за последние годы и вообще установить взаимную связь обеих академий… Главное же, – добавил он, улыбаясь, – конечно, с вами повидаться, Владимир Иванович!
Он не потерял своей подвижности, добродушия и оживленности, став академиком, но похудел, хотя и уверял всегда, что полнеет от неправильного обмена веществ, а вовсе не от излишней приверженности к гастрономии.
– Что Ольденбург? Где Шаховской? Не слышали ли что-нибудь о Гревсе? Самойлове? Не вернулся ли из Сибири Ненадкевич? – спрашивал Владимир Иванович.
Ферсман рассказывал о знакомых, о переезде правительства в Москву, о Петрограде. Горький организовал Дом литераторов ц Дом ученых, где выдаются пайки, есть парикмахерская. Театры работают, как всегда, но трамваи из-за тесноты и давки недоступны для многих. Глазунов продолжает дирижировать, но, когда его видишь в концертном зале, кажется, что фрак на нем с чужого плеча.