А теперь проследим, как ото все отражается в жизни и в фантастике, литературной и кинематографической. На суше: Географические открытия к началу XX века завершены. Используются богатства всех стран, кроме Антарктиды. Переделка природы начата еще в доисторические времена, ибо скотоводство это радикальная переделка животного мира, а земледелие - переделка растительности. На Земле сейчас вспахано около 10 процентов суши, это значит 15 миллионов квадратных километров лесов сведено, заменено пашнями и садами. Масштаб деятельности планетарный. Но остальные 90 процентов суши еще не используются как следует и можно помечтать об орошении пустынь: Сахары, Гоби, Кара-Кум и пр., о превращении джунглей в сады, об отеплении полярных стран ("Изгнание владыки" Г. Адамова, "Полярная мечта" А. Казанцева). А там впереди грандиозный проект регулировки всей земной природы: усмирение наводнений, приливов, ураганов, землетрясений, управление ветрами, выравнивание зноя и холода, управление климатом. Фантастика пишет и об этом. В океане: Логика та же, но стихия чуждая, сделано меньше, больше осталось в сфере мечты. В глубинах, на океанском дне и по сей день открываются горные хребты посолиднев Урала и Кавказа. Правда, батискаф Пикара уже спустился на 11 километров, отнял у фантастики тему рекордных погружений. Фантастика уже перестала открывать на дне неведомые народы ("Атлантида" П. Бенуа, "Маракотова бездна" А. Конан-Дойля), но все еще надеется извлечь оттуда неведомых чудовищ ("Годзилла", "Оно пришло со дна морского") и, конечно, надеется открыть неведомые залежи радиоактивных металлов ("Тайна вечной ночи"). Использование морского дна в жизни только начато, для фантастики там еще просторно ("Подводные земледельцы" А. Беляева). Впереди переделка природы моря или встречный путь: приспособление человека для жизни в воде. Тот же А. Беляев вручает человеку жабры ("Человек-амфибия"). М. Емцев и Е. Парнов учат людей дышать на больших глубинах ("Операция "Кашалот"). О создании расы подводных людей, даже о переселении человечества в океан пишет японский писатель Абэ Кобо ("Четвертый ледниковый период"). Рыболовство и подводное земледелие. Изменение течений. Осушение морей. В основном морская фантастика на стадии переделки природы, но уже намечает всемирный проект распределения суши и моря - управления географией. Космос. Родной дом фантастики! Достижение, высадка, прибытие! И здесь первая стадия - освоение. Неточно говорить "открытие", поскольку планеты открывают в телескоп. Именно о прибытии человека на планеты больше всего писала научная фантастика в 50-х годах, чаще о прибытии на Венеру ("Внуки Марса" А. Казанцева, "Сестра Земли" Г. Мартынова, "Страна багровых туч" бр. Стругацких). Что ищут на других планетах мечтатели? Настойчивее всего - братьев по разуму, желательно-старших братьев, превосходящих нас, для которых наше будущее - вчерашний день, которые способны вручить нам готовые чертежи задуманных нами изобретений. Я лично недолюбливаю эту тему. Мне видится в ней налет иждивенчества, неверия в собственные силы. Но большинство писателей и читателей охотно принимают дружескую помощь умельцев-иносолнцев. В конце прошлого века, когда были открыты каналы на Марсе, братьев по разуму надеялись найти там. Сейчас эта мечта увяла, и не только из-за скудости марсианской суровой природы. Логика говорит: если марсиане превосходят нас технически хотя бы на пятьдесят лет, они должны были уже прилететь на Землю. - Марсиане слишком мудры и не желают общаться с нами, несовершенными, отвечают на это сомнение энтузиасты. А радиоастроном И. Шкловский предположил, что жизнь на Марсе была и завершилась. И погибшая цивилизация оставила искусственные спутники как письмо продолжателям из других миров. Может быть, мы найдем там отчет о гибели расы, не сумевшей продлить свое существование. Так или иначе, скоро этот вопрос будет решен космонавтикой. И не желая писать произведения, которые при жизни авторов будут опровергнуты, сейчас литераторы в большинстве отправляют своих героев к звездам. Но до ближайшей звезды - четыре световых года, полет туда и обратно со световой скоростью - не меньше десяти лет. Лететь быстрее света? Теория относительности категорически возражает против такой возможности. Скорость света - предел скоростей. В наше время этот закон физики считается одним из основных. Правда, та же теория относительности подсказывает и выход: время относительно, зависит от скорости, при больших скоростях движется медленнее, секунды космонавтов растягиваются. На Земле пройдут десятки и сотни лет, а в субсветовой ракете - годы или месяцы. Но беда в том, что пользы мало в этих релятивистских полетах, столь любимых фантастикой. Для космонавтов время сокращается, а на Земле-то идет своим чередом. Космонавт, улетевший за миллионы световых лет, возвращается на Землю через миллионы лет. Какой же смысл в его полете? Нет интереса задавать вопросы, ответ на которые приходит через миллионы лет. А разум наш не хочет примириться с тем, что впереди предел, и человечество не перешагнет его никогда. Вот почему, наперекор физике, фантасты упорно твердят о полетах быстрее скорости света. Вы можете прочесть об этом у Ефремова, у Стругацких, у Мартынова, у Колпакова. И это не от неведения, не от неграмотности, а от упорного неверия в пределы природы и пределы сил человеческих. Расстояния не должны мешать дружескому рукопожатию космических друзей. Полет на Марс, чтобы познакомиться с разумными марсианами, полет к Сириусу, чтобы познакомиться с разумными каллистянами, полет в ядро Галактики, чтобы познакомиться... полеты, полеты, полеты... Появилось уже какое-то однообразие в этих повторяющихся полетах. Назревает литературный штамп: картина старта, удаляющийся глобус на звездном небе, перегрузка, невесомость, обязательный метеорит в пути... В кино-то не приходится говорить о штампе, с тремя фильмами штампа не получится. Может ли случиться, что человечеству надоест летать в космос? На Западе всерьез подсчитывают, когда это произойдет, даже табличка возможных причин составлена, она приведена в книге И. Шкловского "Вселенная, жизнь, разум". Я-то сам не думаю, что человечество когда-нибудь согласится с остановкой, очертит свой жизненный круг, скажет: "Дальше некуда". Но читателю сюжеты с полетами могут надоесть довольно скоро. Резче всего эта читательская усталость выражена в романе С. Лема "Возвращение со звезд". И о чем писать тогда? Но ведь выше говорилось, что открытия - только первый этап покорения природы. Далее следует использование, улучшение, управление, как на Земле, так и в космосе. Космос на самом деле остро необходим людям. Уже сейчас там найдутся тысячи дел. Сейчас, когда я готовлю эту книгу к печати, в Океан Бурь прибыла советская ракета "Луна-9". Газеты наполнены статьями о будущем использовании Луны. И астрономам нужна Луна: они мечтают о лунной обсерватории, метеорологи - о наблюдении Земли с Луны, геологи - об исследованиях на Луне, на Луну рвутся биологи, медики и спортсмены. А там и заводы пойдут на Луну, производство, требующее вакуума и холода. И переедут на Луну вредные производства, загрязняющие атмосферу, выделяющие слишком много тепла. И будет на Луне центральный межпланетный космодром, и заводы, его обслуживающие, и рудники, снабжающие те заводы, и оранжереи для жителей, работающих на заводах и рудниках.
Об открытии Луны современная фантастика уже не пишет. Как правило, вы встретите Луну освоенную, трудовую. И все чаще читаете о работающих на человека планетах. Такой очеловеченный космос изображают бр. Стругацкие в своей книге "Стажеры". Книга эта - сборник новелл, нанизанных на стержень - поездку инспектора по планетам. А на планетах трудятся ученые, горняки, строители. Люди любят, женятся, рождаются дети на Марсе. Но человек требует человеческих условий, ему надоедает жить в скафандре. И вот встает (практически лет через сто-двести, а в литературе - уже сейчас) проблема перехода к третьему этапу - к переделке космоса, приспособлению его к потребностям человека. Пусть на Луне можно будет дышать, пусть там появится атмосфера, хотя бы временная, постепенно исчезающая ("Лунные будни" Г. Гуревича)! Пусть будет на Марсе кислород, добытый из камней термоядерной энергией ("Голубая планета" В. Журавлевой)! Завезем на Венеру растения. Пусть они очистят ее атмосферу, изготовят из углекислого газа кислород ("Пояс жизни" И. Забелина)! Преобразование планет - это только часть той обширной программы, которую Циолковский сформулировал в общеизвестных словах: "Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством завоюет все околосолнечное пространство". Действительно, простора и света в космосе хватает. Земля получает от Солнца одну двухмиллиардную долю лучей, остальное пропадает втуне. Кроме нашей еще два миллиарда Земель могли бы разместиться вокруг Солнца. Как будет выглядеть завоеванное околосолнечное пространство? Сам Циолковский представлял себе, что люди будут жить в небольших искусственных спутниках, как бы на космических автобусах, снующих в космосе по всем направлениям. Американец Дайсон предложил соединить все спутники в единое целое, создать вокруг Солнца гигантский футляр и расселить наших потомков на его внутренней поверхности. А может быть, заселив Марс и Венеру, люди начнут изготовлять не спутники, а планеты, подходящие для жительства, разламывая на части Юпитер, Сатурн и прочие безжизненные, непомерно громоздкие и человеку ненужные небесные тела? "Этот вариант я старался изобразить в рассказе "Первый день творения". А потом, исчерпав ресурсы Солнечной системы, будут зажигать искусственные солнца или ловить безлюдные звезды в просторах Вселенной и сгонять их поближе друг к другу в единое стадо, создавать грандиозные кучи из миллионов звезд, подобные шаровым скоплениям ("Порт каменных бурь" Г. Альтова). Пожалуй, это уже этап управления космическими процессами. А теперь сравните с киномечтой. "Тайна вечной ночи" - спуск на батистате, открытие полезных ископаемых на морском дне. Открытие! Первый этап покорения океанского дна. "Человек-амфибия" - история первого человека, способного" жить и работать на мелководье. Без жабр, но с помощью ластов и акваланга техника уже осуществила эту мечту. "Я был спутником Солнца" - полет на космическом корабле в межпланетном пространстве. "Небо зовет" - история первого полета к Марсу, неудавшегося, с вынужденной посадкой на астероиде. "Мечте навстречу" - самый первый полет на Марс с самоотрицанием в конце: "Извините, этого не было, мы показали вам сон". "Планета бурь" - самая-самая первая высадка на Венеру. В мире мечтаний получается маленький уголочек кинофантастики в непосредственной близости от жизненной практики. Опережение действительности лет на пятнадцать... и по всем линиям - отставание от мечты. Помню, в октябре 1957 года, как раз тогда, когда небо бороздил первый советский спутник, на экраны вышел и первый популярно-фантастический фильм "Дорога к звездам" - о жизни Циолковского и о его проектах. Случайно я попал на обсуждение и слышал восторженные речи с благодарностью режиссеру Клушанцеву, который "проявил удивительную, редкостную отвагу, взявшись за первый фильм о...".
Удивительная отвага: спутник в небе - и спутник на экране! Ракета летит к Венере - первые люди на Венере в кино! Если это именуется отвагой, что же называют в кино робкой осторожностью? К проблеме фантастичности в фантастике приводит нас этот разговор.
Претензия седьмая ФАНТАСТИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ФАНТАСТИЧНОЙ
Не ново, не ново, не ново! Фантастика должна быть фантастичной, должна быть крылатой. Ее призвание - обогащать мир новыми идеями. Критик № 7
- Само собой разумеется, - хочется - воскликнуть в первый момент. - Какая же фантастика без фантастики? Если нет фантастичности, пусть называется как-нибудь иначе! Но во второй момент видишь трудности. А что называть настоящей фантастичной фантастикой? Фантастична ли башня в километр высотой? (525-метровая строится в Москве.) Фантастична ли буровая в 10 километров глубиной, если 8-километровая имеется? Или будем считать фантастикой только башни до Луны и шахты до центра Земли? Вообще-то это вопрос определения. Можно все несуществующее считать фантастикой. Можно разделить фантастику на Скромную и Явную. Не в формуле суть. Суть в том, что фантастика вводится в искусство, чтобы произвести нужное впечатление на читателя-зрителя. Представляется ли фантастичной километровая башня? А в довершение сложности представление о фантастичности меняется. Меняется прежде всего потому, что мечты становятся явью, фантастика прошлого - нашими буднями. Об этом приходится напоминать, потому что режиссеры особенно охотно берутся за экранизацию уважаемых устоявшихся авторов прошлых десятилетий ("Тайна двух океанов" по Г. Адамову, "Человек-амфибия" - по А. Беляеву, "Гиперболоид инженера Гарина" - по А. Толстому), а потом с удивлением узнают, что фильм получился не совсем фантастический или совсем не фантастический. То есть, если разбираться скрупулезно, наука еще не выполнила то, что там изображено. Нет таких могучих лазеров, как у А. Толстого, нет людей с жабрами, подобных Человеку-амфибии и даже нет подводных лодок такого класса, как описал Г. Адамов. Но это выясняется, когда начинаешь разбираться скрупулезно. От зрителя нельзя требовать педантизма в формулировках. Зритель видит человека, плавающего под водой и говорит: "Подумаешь, а у меня есть акваланг!" Видит линкоры, взорванные лучом, и опять-таки не удивляется. Знает, что линкоры взорвать можно, если не лучом, так торпедой. Рядовому потребителю важен результат, а не способы. Нет, я не говорю, что невозможно экранизировать старых авторов. Возможно. Но надо четко представлять, насколько устарели их идеи. И если фантастика исчезла, примириться с ее исчезновением, обратить внимание на другие стороны произведения: приключенческую, сатирическую, романтическую, психологическую. И понимать, что из выдохшейся бывшей фантастики не получится фантастика сегодня. Не все фантазии прошлого осуществлены и в наше время. Может случиться, что мечта еще не выполнена и не устарела. Допустим, мы отбираем подобные произведения. У Ж. Верна - "Вокруг Луны", у Г. Уэллса - "Борьбу миров", о пришествии марсиан. И то и другое еще не стало явью. Однако давность все равно создает трудности для кино. И Ж. Верн и Г. Уэллс писали в прошлом веке. Оба, в соответствии с обычаями фантастики, ради убедительности вставляли свою выдумку в рамки современной им обстановки. Сама-то выдумка не устарела, осталась фантастической, но обстановка сменилась полностью. Читая, мы упускаем ее из виду, потому что печатное слово, выше говорилось об этом, требует активного довоображения, мысленной дорисовки. Напрягая воображение, мы стараемся представить хотя бы главное: Луну, марсиан. И декорации отходят на задний план, мы не видим их, если автор специально не напомнил. А в речистом кино все перед глазами - главное и второстепенное. И, увидев на экране антураж прошлого столетия - кабриолеты, длинные платья, цилиндры, игрушечные паровозики, - поверите вы в ядро, летящее на Луну? Да каждый штрих будет кричать: "Не было этого, не было и быть не могло!". Детали, в книге усугублявшие убедительность, в кино будут разоблачать фантазию. Автор старался показать, что мечта о межпланетном полете реальна, на экране получится, что она нереальна. Как же быть? Есть два пути: сохранив текст автора, отказаться от фантастики или, сохранив фантазию, отступить от текста. По первому пути пошли чешские кинематографисты, ставя фильм "Тайна острова Бэк-Кап" (по роману Ж. Верна "Флаг родины"). Детали сохранены. Допотопная техника, громоздкие телефоны прошлого века, пузатые подводные лодки с лопастями-веслами, бикфордов шнур для атомной пушки; сочетание старины с фантастикой еще подчеркнуто мультипликацией. Да, когда Жюль Верн писал свою книгу, он представлял себе именно такие картины. Рисовал обстановку наивно, но историю-то писал трагическую: о слепоте изобретателя, воображавшего, что наука нейтральна, слишком неразборчивого в выборе союзников, которые и сделали его врагом родины. И эта трагедия из фильма" изгнана, утонула в наивных деталях. Фильм получился милейший, тепло юмористический, он смотрится с наслаждением. Но эта картина не о великом изобретении, а о близоруким мечтателе, наделавшем сотни ошибок, которые видны сейчас любому школьнику. Противоположный путь избрали американцы, экранизируя "Борьбу миров". От текста Уэллса она отошли, но сохранили трагедию жестокого вторжения космических агрессоров. Можно ли было оставить на экране обстановку конца XIX века? Оставить Англию времен королевы Виктории, армию, вооруженную в лучшем случае пушками. Да каждый мальчишка в зале сказал бы: "Слабаки эти предки! На марсиан с винтовками перли! А если бы танками? А если бы атомкой?" И зритель уходил бы из зала спокойный: дескать, в прежние времена, при Уэллсе, марсиане представляли какую-то опасность, а нам они не страшны. Трагедия исчезла бы. Чтобы сохранить тему Уэллса, показать борьбу беззащитных землян против грозного агрессора, надо было сохранить превосходство марсиан, дать им технику, превосходящую нашу, фантастическую и для нашего времени. И марсиане в фильме летают на каких-то плоских дисках, уничтожают танки лучами, невредимыми выплывают из атомного пожара. Я прошу не понимать меня в том смысле, что американцы сделали правильно, а чехи неверно или наоборот. Я писал только, что при экранизации классики есть два пути: в обоих случаях что-то было выиграно, что-то утеряно. Чехи сохранили текст в ущерб идее, американцы - замысел в ущерб тексту. Что предпочтительнее? Видимо, это зависит от режиссера: что он хочет показать зрителю: писателя или его замысел? Помимо старения смыслового есть в фантастике и моральное старение. Говоря простыми словами: "Было, видели, надоело!" В жизни полет человека на Луну еще не состоялся, в литературе такие полеты набили оскомину. Уже нельзя описывать, как космонавт прощается с любимой у лифта ракеты, как съеживается земной глобус на звездном небе. "Было, читали, надоело!" Использованный образ повторять не стоит, повторенный трижды, он теряет фантастичность для зрителя. Гнусаво-басистый робот со стеклянной головой, могучий, но дубоватый, пасующий там, где нужна человеческая гибкость ума, появлялся в нашем фильме "Планета бурь", в чешском "Икар-1" и в американском "Запрещенная планета". В жизни роботы такого класса еще не существуют, на экране они уже надоели. И, наконец, еще один подводный камень экранизации: проблема наглядности, зрелищности фантастики. Может случиться, что самая фантастичная, самая увлекательная идея окажется неинтересной на экране. Такая осечка вышла с фильмом "Икар-1". В основу его положен роман С. Лема "Магелланово облако", речь идет о полете к звезде Альфа Центавра, туда в сто тысяч раз дальше, чем до Марса. Подобные полеты в XX веке не осуществятся почти наверняка, нет уверенности, что они начнутся в XXI веке. Тема достаточно фантастична. Но что показывают зрителю? Интерьеры космического корабля: коридоры, каюты, столовую, гимнастический зал, такие же как в земном доме отдыха. Очень обыкновенные люди едят, танцуют, болеют, выздоравливают. Корабль глотает миллионы километров в невиданном полете, а мы рассматриваем людей в помещениях. Такие затруднения могут возникнуть и в сюжетах проектно-лабораторных, где фантастическая идея обдумывается, рождается, обсуждается. И нечто сверхфантастическое - переделка неба, например, - может оказаться обыденным с виду: чертежи, расчеты, рулоны... показать нечего. Конечно, можно игнорировать все эти сложности, не стараться удержать ускользающую фантастичность. Но тогда надо отдавать себе отчет, что получится не фантастический фильм, а приключенческий, исторический и т. д., и не претендовать на имя кинофантастики. Впрочем, критик № 7 выражался решительнее. Он говорил, что фантастика обязана быть фантастичной, что ее призвание - обогащать мир новыми идеями. Так высказывались теоретики, критики, авторы и читатели, которые в мечте больше всего ценили не привлекательную цель, а замысел осуществления, намечали пути к мечте. И с удовольствием писали или читали рассказы о новых способах космической связи,
о новом объяснении круговорота вещества, о новых способах добычи нефти и т. д. Из числа авторов тверже всех на этой позиции стояли бакинские фантасты В. Журавлева и Г. Альтов. Г. Альтов даже составил реестр использованных в фантастике тем и идей, настойчиво призывал не повторяться. Реестр его был встречен неодобрительно большинством, считающим, что в фантастике главное-литературность (типа критиков № 9 и № 11), и опубликован не был. А жаль. Он мог бы помогать и авторам и редакциям, как справочник. Желающих высказывать новые идеи избавлял бы от вторичного открытия америк, а желающим использовать старые идеи напоминал бы, что нужно внести что-то новое, свое. Из всех разделов фантастики литература новых идей вызывает наибольшее сопротивление. Многие сомневаются, как это человек искусства может найти ценную идею, подсказать технический путь. Отыскивать средства - дело специалиста, дело художника - живописать мечту. Но история сложилась так, что именно борьба за мечту заставила литераторов вступать в дискуссии со специалистами. Лет пятнадцать назад, когда у нас господствовала Ближняя фантастика с мечтой робкой, приземленной, почти не фантастической, всякая попытка выйти за пределы исхоженных дорог встречалась в штыки. "Неслыханно, невозможно!" - говорили редакторы. (Казалось бы, самое натуральное для фантастики быть неслыханной.) А специалисты подтверждали: "Невыполнимо, ненаучно". И подкрепляли запрет формулами и цитатами из Платона, Ньютона и Эйнштейна. И нам - адвокатам мечты - волей-неволей приходилось отвечать формулами и цитатами. Со временем выработалась даже методика спора со специалистами. Логика ее примерно такая: 1. Природа бесконечна и бесконечно разнообразна. Пределов у нее нет. Поэтому вероятнее, что любая мечта может быть выполнена когда-нибудь, где-нибудь, каким-нибудь способом, сегодня неизвестным. 2. Формулами же нельзя опровергнуть мечту, потому что каждая формула выведена для конкретных условии и за границами их теряет силу. И расчеты специалистов опровергать не нужно, спорить нужно только о применимости формулы к данной мечте. Приведу автобиографический пример. В свое время я написал повесть о быстрорастущих лесах. Это тоже старинная мечта, еще в сказках повествовалось, как герой ложился спать с вечера, а к утру волшебник выращивал под его окнами сад. У меня деревья вырастали за три недели ("в два счета, на глазах изумленной публики", - язвил критик). Рукопись пошла на консультацию, и два профессора, очень знающих, приятных, доброжелательных, написали: "Деревья не могут расти так быстро. Надо уменьшить темп. Достаточно двух-трех метров в год". И к тому привели формулу, из которой следовало, что на килограмм сухого вещества растение тратит около тысячи литров воды. Мои трехнедельные потребуют целых рек, что неразумно, невыгодно и... ненаучно. Тут бы мне следовало поднять руки кверху, склониться перед безапелляционной математикой. Но два метра в год - это же не фантастика! Повесть гибла, и поскольку дело шло о жизни и смерти, как пушкинский Варлаам, я начал припоминать грамоту, математическую. "Почему тысяча?" спросил я. Взялся за учебники. И вычитал, что все эти бочки воды растение тратит для того, чтобы предохранить себя от высыхания. Оно потеет, чтобы не пропасть от жары. Но если так, фантастическое стремительное дерево окажется куда экономнее. Ведь ему-то надо предохранять себя от зноя не тридцать лет, а всего лишь три недели. Старая формула не имела отношения к мечте. Со временем вынужденные споры стали для нас, авторов, привычными и даже интересными. Мы с удовольствием разбирались в лабиринте возражений, отыскивали щелочки в железобетонных аксиомах. И иногда натыкались на белые пятна, на какие-то бреши, не замеченные специалистами, на стыках наук, а чаще в широченных темах, требующих слияния многих специальностей, таких, как проблема разума во Вселенной, нашего космического будущего, проблемы переделки природы, преобразования космоса, биологических потомков человека, проблемы пределов и бесконечности. Видимо, белым пятном в науке был вопрос о Тунгусском метеорите. Считалось, что метеорит рядовой, заниматься им не стоит. И не занимались. А когда А. Казанцев стал писать о нем, привлек внимание, оказалось, что метеорит необычный, вообще не метеорит, а нечто особенное, не то комета, не то вспышка, не то атомный взрыв, в общем "тунгусское диво". Сложности с научными дискуссиями не единственные в этом: разделе фантастики. Трудно и с сюжетом. Если цель рассказа - изложить новую идею, как-то само собой и образы и сюжет отходят на задний план. Обычный, стандартный, даже штампованный сюжет - история Удивленного и Удивляющего. Строится он таким способом.
Об открытии Луны современная фантастика уже не пишет. Как правило, вы встретите Луну освоенную, трудовую. И все чаще читаете о работающих на человека планетах. Такой очеловеченный космос изображают бр. Стругацкие в своей книге "Стажеры". Книга эта - сборник новелл, нанизанных на стержень - поездку инспектора по планетам. А на планетах трудятся ученые, горняки, строители. Люди любят, женятся, рождаются дети на Марсе. Но человек требует человеческих условий, ему надоедает жить в скафандре. И вот встает (практически лет через сто-двести, а в литературе - уже сейчас) проблема перехода к третьему этапу - к переделке космоса, приспособлению его к потребностям человека. Пусть на Луне можно будет дышать, пусть там появится атмосфера, хотя бы временная, постепенно исчезающая ("Лунные будни" Г. Гуревича)! Пусть будет на Марсе кислород, добытый из камней термоядерной энергией ("Голубая планета" В. Журавлевой)! Завезем на Венеру растения. Пусть они очистят ее атмосферу, изготовят из углекислого газа кислород ("Пояс жизни" И. Забелина)! Преобразование планет - это только часть той обширной программы, которую Циолковский сформулировал в общеизвестных словах: "Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством завоюет все околосолнечное пространство". Действительно, простора и света в космосе хватает. Земля получает от Солнца одну двухмиллиардную долю лучей, остальное пропадает втуне. Кроме нашей еще два миллиарда Земель могли бы разместиться вокруг Солнца. Как будет выглядеть завоеванное околосолнечное пространство? Сам Циолковский представлял себе, что люди будут жить в небольших искусственных спутниках, как бы на космических автобусах, снующих в космосе по всем направлениям. Американец Дайсон предложил соединить все спутники в единое целое, создать вокруг Солнца гигантский футляр и расселить наших потомков на его внутренней поверхности. А может быть, заселив Марс и Венеру, люди начнут изготовлять не спутники, а планеты, подходящие для жительства, разламывая на части Юпитер, Сатурн и прочие безжизненные, непомерно громоздкие и человеку ненужные небесные тела? "Этот вариант я старался изобразить в рассказе "Первый день творения". А потом, исчерпав ресурсы Солнечной системы, будут зажигать искусственные солнца или ловить безлюдные звезды в просторах Вселенной и сгонять их поближе друг к другу в единое стадо, создавать грандиозные кучи из миллионов звезд, подобные шаровым скоплениям ("Порт каменных бурь" Г. Альтова). Пожалуй, это уже этап управления космическими процессами. А теперь сравните с киномечтой. "Тайна вечной ночи" - спуск на батистате, открытие полезных ископаемых на морском дне. Открытие! Первый этап покорения океанского дна. "Человек-амфибия" - история первого человека, способного" жить и работать на мелководье. Без жабр, но с помощью ластов и акваланга техника уже осуществила эту мечту. "Я был спутником Солнца" - полет на космическом корабле в межпланетном пространстве. "Небо зовет" - история первого полета к Марсу, неудавшегося, с вынужденной посадкой на астероиде. "Мечте навстречу" - самый первый полет на Марс с самоотрицанием в конце: "Извините, этого не было, мы показали вам сон". "Планета бурь" - самая-самая первая высадка на Венеру. В мире мечтаний получается маленький уголочек кинофантастики в непосредственной близости от жизненной практики. Опережение действительности лет на пятнадцать... и по всем линиям - отставание от мечты. Помню, в октябре 1957 года, как раз тогда, когда небо бороздил первый советский спутник, на экраны вышел и первый популярно-фантастический фильм "Дорога к звездам" - о жизни Циолковского и о его проектах. Случайно я попал на обсуждение и слышал восторженные речи с благодарностью режиссеру Клушанцеву, который "проявил удивительную, редкостную отвагу, взявшись за первый фильм о...".
Удивительная отвага: спутник в небе - и спутник на экране! Ракета летит к Венере - первые люди на Венере в кино! Если это именуется отвагой, что же называют в кино робкой осторожностью? К проблеме фантастичности в фантастике приводит нас этот разговор.
Претензия седьмая ФАНТАСТИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ФАНТАСТИЧНОЙ
Не ново, не ново, не ново! Фантастика должна быть фантастичной, должна быть крылатой. Ее призвание - обогащать мир новыми идеями. Критик № 7
- Само собой разумеется, - хочется - воскликнуть в первый момент. - Какая же фантастика без фантастики? Если нет фантастичности, пусть называется как-нибудь иначе! Но во второй момент видишь трудности. А что называть настоящей фантастичной фантастикой? Фантастична ли башня в километр высотой? (525-метровая строится в Москве.) Фантастична ли буровая в 10 километров глубиной, если 8-километровая имеется? Или будем считать фантастикой только башни до Луны и шахты до центра Земли? Вообще-то это вопрос определения. Можно все несуществующее считать фантастикой. Можно разделить фантастику на Скромную и Явную. Не в формуле суть. Суть в том, что фантастика вводится в искусство, чтобы произвести нужное впечатление на читателя-зрителя. Представляется ли фантастичной километровая башня? А в довершение сложности представление о фантастичности меняется. Меняется прежде всего потому, что мечты становятся явью, фантастика прошлого - нашими буднями. Об этом приходится напоминать, потому что режиссеры особенно охотно берутся за экранизацию уважаемых устоявшихся авторов прошлых десятилетий ("Тайна двух океанов" по Г. Адамову, "Человек-амфибия" - по А. Беляеву, "Гиперболоид инженера Гарина" - по А. Толстому), а потом с удивлением узнают, что фильм получился не совсем фантастический или совсем не фантастический. То есть, если разбираться скрупулезно, наука еще не выполнила то, что там изображено. Нет таких могучих лазеров, как у А. Толстого, нет людей с жабрами, подобных Человеку-амфибии и даже нет подводных лодок такого класса, как описал Г. Адамов. Но это выясняется, когда начинаешь разбираться скрупулезно. От зрителя нельзя требовать педантизма в формулировках. Зритель видит человека, плавающего под водой и говорит: "Подумаешь, а у меня есть акваланг!" Видит линкоры, взорванные лучом, и опять-таки не удивляется. Знает, что линкоры взорвать можно, если не лучом, так торпедой. Рядовому потребителю важен результат, а не способы. Нет, я не говорю, что невозможно экранизировать старых авторов. Возможно. Но надо четко представлять, насколько устарели их идеи. И если фантастика исчезла, примириться с ее исчезновением, обратить внимание на другие стороны произведения: приключенческую, сатирическую, романтическую, психологическую. И понимать, что из выдохшейся бывшей фантастики не получится фантастика сегодня. Не все фантазии прошлого осуществлены и в наше время. Может случиться, что мечта еще не выполнена и не устарела. Допустим, мы отбираем подобные произведения. У Ж. Верна - "Вокруг Луны", у Г. Уэллса - "Борьбу миров", о пришествии марсиан. И то и другое еще не стало явью. Однако давность все равно создает трудности для кино. И Ж. Верн и Г. Уэллс писали в прошлом веке. Оба, в соответствии с обычаями фантастики, ради убедительности вставляли свою выдумку в рамки современной им обстановки. Сама-то выдумка не устарела, осталась фантастической, но обстановка сменилась полностью. Читая, мы упускаем ее из виду, потому что печатное слово, выше говорилось об этом, требует активного довоображения, мысленной дорисовки. Напрягая воображение, мы стараемся представить хотя бы главное: Луну, марсиан. И декорации отходят на задний план, мы не видим их, если автор специально не напомнил. А в речистом кино все перед глазами - главное и второстепенное. И, увидев на экране антураж прошлого столетия - кабриолеты, длинные платья, цилиндры, игрушечные паровозики, - поверите вы в ядро, летящее на Луну? Да каждый штрих будет кричать: "Не было этого, не было и быть не могло!". Детали, в книге усугублявшие убедительность, в кино будут разоблачать фантазию. Автор старался показать, что мечта о межпланетном полете реальна, на экране получится, что она нереальна. Как же быть? Есть два пути: сохранив текст автора, отказаться от фантастики или, сохранив фантазию, отступить от текста. По первому пути пошли чешские кинематографисты, ставя фильм "Тайна острова Бэк-Кап" (по роману Ж. Верна "Флаг родины"). Детали сохранены. Допотопная техника, громоздкие телефоны прошлого века, пузатые подводные лодки с лопастями-веслами, бикфордов шнур для атомной пушки; сочетание старины с фантастикой еще подчеркнуто мультипликацией. Да, когда Жюль Верн писал свою книгу, он представлял себе именно такие картины. Рисовал обстановку наивно, но историю-то писал трагическую: о слепоте изобретателя, воображавшего, что наука нейтральна, слишком неразборчивого в выборе союзников, которые и сделали его врагом родины. И эта трагедия из фильма" изгнана, утонула в наивных деталях. Фильм получился милейший, тепло юмористический, он смотрится с наслаждением. Но эта картина не о великом изобретении, а о близоруким мечтателе, наделавшем сотни ошибок, которые видны сейчас любому школьнику. Противоположный путь избрали американцы, экранизируя "Борьбу миров". От текста Уэллса она отошли, но сохранили трагедию жестокого вторжения космических агрессоров. Можно ли было оставить на экране обстановку конца XIX века? Оставить Англию времен королевы Виктории, армию, вооруженную в лучшем случае пушками. Да каждый мальчишка в зале сказал бы: "Слабаки эти предки! На марсиан с винтовками перли! А если бы танками? А если бы атомкой?" И зритель уходил бы из зала спокойный: дескать, в прежние времена, при Уэллсе, марсиане представляли какую-то опасность, а нам они не страшны. Трагедия исчезла бы. Чтобы сохранить тему Уэллса, показать борьбу беззащитных землян против грозного агрессора, надо было сохранить превосходство марсиан, дать им технику, превосходящую нашу, фантастическую и для нашего времени. И марсиане в фильме летают на каких-то плоских дисках, уничтожают танки лучами, невредимыми выплывают из атомного пожара. Я прошу не понимать меня в том смысле, что американцы сделали правильно, а чехи неверно или наоборот. Я писал только, что при экранизации классики есть два пути: в обоих случаях что-то было выиграно, что-то утеряно. Чехи сохранили текст в ущерб идее, американцы - замысел в ущерб тексту. Что предпочтительнее? Видимо, это зависит от режиссера: что он хочет показать зрителю: писателя или его замысел? Помимо старения смыслового есть в фантастике и моральное старение. Говоря простыми словами: "Было, видели, надоело!" В жизни полет человека на Луну еще не состоялся, в литературе такие полеты набили оскомину. Уже нельзя описывать, как космонавт прощается с любимой у лифта ракеты, как съеживается земной глобус на звездном небе. "Было, читали, надоело!" Использованный образ повторять не стоит, повторенный трижды, он теряет фантастичность для зрителя. Гнусаво-басистый робот со стеклянной головой, могучий, но дубоватый, пасующий там, где нужна человеческая гибкость ума, появлялся в нашем фильме "Планета бурь", в чешском "Икар-1" и в американском "Запрещенная планета". В жизни роботы такого класса еще не существуют, на экране они уже надоели. И, наконец, еще один подводный камень экранизации: проблема наглядности, зрелищности фантастики. Может случиться, что самая фантастичная, самая увлекательная идея окажется неинтересной на экране. Такая осечка вышла с фильмом "Икар-1". В основу его положен роман С. Лема "Магелланово облако", речь идет о полете к звезде Альфа Центавра, туда в сто тысяч раз дальше, чем до Марса. Подобные полеты в XX веке не осуществятся почти наверняка, нет уверенности, что они начнутся в XXI веке. Тема достаточно фантастична. Но что показывают зрителю? Интерьеры космического корабля: коридоры, каюты, столовую, гимнастический зал, такие же как в земном доме отдыха. Очень обыкновенные люди едят, танцуют, болеют, выздоравливают. Корабль глотает миллионы километров в невиданном полете, а мы рассматриваем людей в помещениях. Такие затруднения могут возникнуть и в сюжетах проектно-лабораторных, где фантастическая идея обдумывается, рождается, обсуждается. И нечто сверхфантастическое - переделка неба, например, - может оказаться обыденным с виду: чертежи, расчеты, рулоны... показать нечего. Конечно, можно игнорировать все эти сложности, не стараться удержать ускользающую фантастичность. Но тогда надо отдавать себе отчет, что получится не фантастический фильм, а приключенческий, исторический и т. д., и не претендовать на имя кинофантастики. Впрочем, критик № 7 выражался решительнее. Он говорил, что фантастика обязана быть фантастичной, что ее призвание - обогащать мир новыми идеями. Так высказывались теоретики, критики, авторы и читатели, которые в мечте больше всего ценили не привлекательную цель, а замысел осуществления, намечали пути к мечте. И с удовольствием писали или читали рассказы о новых способах космической связи,
о новом объяснении круговорота вещества, о новых способах добычи нефти и т. д. Из числа авторов тверже всех на этой позиции стояли бакинские фантасты В. Журавлева и Г. Альтов. Г. Альтов даже составил реестр использованных в фантастике тем и идей, настойчиво призывал не повторяться. Реестр его был встречен неодобрительно большинством, считающим, что в фантастике главное-литературность (типа критиков № 9 и № 11), и опубликован не был. А жаль. Он мог бы помогать и авторам и редакциям, как справочник. Желающих высказывать новые идеи избавлял бы от вторичного открытия америк, а желающим использовать старые идеи напоминал бы, что нужно внести что-то новое, свое. Из всех разделов фантастики литература новых идей вызывает наибольшее сопротивление. Многие сомневаются, как это человек искусства может найти ценную идею, подсказать технический путь. Отыскивать средства - дело специалиста, дело художника - живописать мечту. Но история сложилась так, что именно борьба за мечту заставила литераторов вступать в дискуссии со специалистами. Лет пятнадцать назад, когда у нас господствовала Ближняя фантастика с мечтой робкой, приземленной, почти не фантастической, всякая попытка выйти за пределы исхоженных дорог встречалась в штыки. "Неслыханно, невозможно!" - говорили редакторы. (Казалось бы, самое натуральное для фантастики быть неслыханной.) А специалисты подтверждали: "Невыполнимо, ненаучно". И подкрепляли запрет формулами и цитатами из Платона, Ньютона и Эйнштейна. И нам - адвокатам мечты - волей-неволей приходилось отвечать формулами и цитатами. Со временем выработалась даже методика спора со специалистами. Логика ее примерно такая: 1. Природа бесконечна и бесконечно разнообразна. Пределов у нее нет. Поэтому вероятнее, что любая мечта может быть выполнена когда-нибудь, где-нибудь, каким-нибудь способом, сегодня неизвестным. 2. Формулами же нельзя опровергнуть мечту, потому что каждая формула выведена для конкретных условии и за границами их теряет силу. И расчеты специалистов опровергать не нужно, спорить нужно только о применимости формулы к данной мечте. Приведу автобиографический пример. В свое время я написал повесть о быстрорастущих лесах. Это тоже старинная мечта, еще в сказках повествовалось, как герой ложился спать с вечера, а к утру волшебник выращивал под его окнами сад. У меня деревья вырастали за три недели ("в два счета, на глазах изумленной публики", - язвил критик). Рукопись пошла на консультацию, и два профессора, очень знающих, приятных, доброжелательных, написали: "Деревья не могут расти так быстро. Надо уменьшить темп. Достаточно двух-трех метров в год". И к тому привели формулу, из которой следовало, что на килограмм сухого вещества растение тратит около тысячи литров воды. Мои трехнедельные потребуют целых рек, что неразумно, невыгодно и... ненаучно. Тут бы мне следовало поднять руки кверху, склониться перед безапелляционной математикой. Но два метра в год - это же не фантастика! Повесть гибла, и поскольку дело шло о жизни и смерти, как пушкинский Варлаам, я начал припоминать грамоту, математическую. "Почему тысяча?" спросил я. Взялся за учебники. И вычитал, что все эти бочки воды растение тратит для того, чтобы предохранить себя от высыхания. Оно потеет, чтобы не пропасть от жары. Но если так, фантастическое стремительное дерево окажется куда экономнее. Ведь ему-то надо предохранять себя от зноя не тридцать лет, а всего лишь три недели. Старая формула не имела отношения к мечте. Со временем вынужденные споры стали для нас, авторов, привычными и даже интересными. Мы с удовольствием разбирались в лабиринте возражений, отыскивали щелочки в железобетонных аксиомах. И иногда натыкались на белые пятна, на какие-то бреши, не замеченные специалистами, на стыках наук, а чаще в широченных темах, требующих слияния многих специальностей, таких, как проблема разума во Вселенной, нашего космического будущего, проблемы переделки природы, преобразования космоса, биологических потомков человека, проблемы пределов и бесконечности. Видимо, белым пятном в науке был вопрос о Тунгусском метеорите. Считалось, что метеорит рядовой, заниматься им не стоит. И не занимались. А когда А. Казанцев стал писать о нем, привлек внимание, оказалось, что метеорит необычный, вообще не метеорит, а нечто особенное, не то комета, не то вспышка, не то атомный взрыв, в общем "тунгусское диво". Сложности с научными дискуссиями не единственные в этом: разделе фантастики. Трудно и с сюжетом. Если цель рассказа - изложить новую идею, как-то само собой и образы и сюжет отходят на задний план. Обычный, стандартный, даже штампованный сюжет - история Удивленного и Удивляющего. Строится он таким способом.