Ему нужно показать, что научная фантастика не чужда человековедению, что психологичность ей не противопоказана. Примеры психологической фантастики, чистой (ненаучной), приводились в главе о научности. Напомним: "Гамлет", "Русалка", "Демон", "Шагреневая кожа", "Фауст" и т. д. Почему фантастические образы привлекали великих писателей прошлого? Для пояснения будем придерживаться все того же примера с Фаустом и Мефистофелем. Что приобретается с приходом черта в сюжет? Исключительность в первую очередь. Это вам не какой-нибудь болтун-нигилист, все осуждающий за кружкой пива. Дьявол самолично! Событие необычайное, из ряда вон выходящее. А из ряда вон выходящее останавливает человеческое внимание. Тут имеет место и любопытство и выход из будничной рутины, из ряда примелькавшихся, привычных, никаких эмоций не вызывающих событий. И обратите внимание, как тянется искусство к исключительному. Миллионы сластолюбивых молодых людей соблазняют миллионы девушек. Поплакав в подушку, миллионы обманутых смиряются с несчастьем. Но Карамзин пишет о той, которая от несчастной любви утопилась в пруду, где-то возле нынешней станции метро "Автозаводская" ("Бедная Лиза"). И Пушкин пишет о той, которая утопилась возле мельничной запруды ("Русалка"). Тысячи и тысячи молодых американцев бросают подруг ради женитьбы на богатой. Но Драйзер пишет о том, который не только бросил, но и утопил свою беременную подругу. И это типичная "американская трагедия". Тысячи и тысячи студентов размышляют о границах дозволенного я недозволенного. Достоевский выбирает того, кто переступил-таки дозволенное и совершил убийство. Смертью кончилось дело. Нельзя пройти мимо, не задуматься. Так вот, из ряда вон выходящее, останавливающее внимание естественно присуще фантастике. Дьявол вмешался в дело! Обратите внимание! Вторая заслуга фантастики - в наглядном упрощении. Об этом говорилось выше. Гёте доказывает нам, что ничто не дает счастья, кроме творческого труда. Но только сказочное существо может предложить для проверки, на пробу все. Фантастика упрощает и обобщает. И третье ее достоинство - в гиперболизации вывода. "Аэлита" А. Толстого кончается апофеозом любви. Слово "любовь" несется через космические просторы от Марса к Земле. Любовь побеждает пространство, любовь побеждает космос, любовь выше всего! Если место действия отнесено в космос, автор как бы убеждает нас: "Так будет везде-везде-везде!" Если время действия отнесено в будущее, автор как бы говорит: "Так будет всегда-всегда-всегда!" Недаром так режут нам глаза произведения западной фантастики, в которых герои копят деньги на перевозку домика на Марс (Р. Бредбери), или сосланные каторжане продаются как рабы на рынке Венеры (Р. Хайнлайн), а в созвездии Лебедя управляет принцесса (Э. Гамильтон). Итак: исключительность, останавливающая внимание, наглядное упрощение и обобщение, гиперболизация вывода - вот достоинства, привлекавшие в свое время к фантастике ненаучной, присущие и научной. А недостатки? Два знаю: недостоверность и деконкретизация. Последняя - оборотная сторона обобщения. Мефистофель - олицетворение отрицания. Он не корсар, не нигилист, не футурист и не битник - он дух сомнения. Смерть у Горького - просто смерть, не гибель от болезни, старости, несчастного случая, от ножа убийцы или на плахе. Но в подлинной жизни не бывает просто смертей или просто олицетворении, в жизни все конкретно. Олицетворения условны и... неправдоподобны. Фантастика научная находится тут в промежуточном положении: она достовернее и конкретнее ненаучной. Но нельзя сказать, что она всегда лучше, иногда и конкретность мешает в литературном произведении. У американца Т. Годвина есть рассказ "Неумолимое уравнение". Сюжет его: в кабину "зайцем" пробралась девушка, а ракета рассчитана на одного человека, и пилот из чувства долга обязан проявить жестокость - выбросить девушку в космос. Долг оправдывает жестокость - такова милитаристская идея рассказа. Осуждая идею, мы замечаем, кроме того, что и пример-то неубедительный. На самом деле ни долг, ни конкретная обстановка не заставляют автора проявить жестокость. Ведь пилоту нужно избавиться не от девушки, а от лишнего груза в пятьдесят кило. Неужели у него не найдется в кабине, наверняка весящей больше тонны, какого-нибудь кресла, баллона или перегородки весом в пятьдесят килограммов? Волей-неволей у автора получается рассказ не о твердом исполнителе долга, а о несообразительном солдафоне, который с готовностью убивает, вместо того чтобы подумать, как спасти человека. Автору в данном случае было бы легче, если бы явился сказочный Ангел Смерти и сказал бы безапелляционно: "Выбирай, ты или она?" Так что панацеи нет. Некоторые темы удобнее выражать без фантастики, другие - с помощью научной фантастики, третьи - с помощью ненаучной. И тем не менее ненаучная фантастика, столь распространенная в прошлых веках, к началу XX века в русской литературе сошла почти на нет. Вспоминаются еще драмы Л. Андреева, некоторые рассказы А. Грина ("Крысолов", "Словоохотливый домовой"). Но, в общем, примеров немного, подыскиваешь их не без труда. Видимо, вместе с ослабевающей религией слабело я серьезное отношение к сказочным образам. У Пушкина русалка трагический образ, у Аверченко - карикатурный: тупое, пахнущее рыбой существо, умеющее только ругаться подслушанными у рыбаков "словесами". Сверхъестественное ушло, оставив в литературе пустое место, а научная фантастика это место заняла не сразу. Отчасти из-за непонятности. Ведь русалки и черти куда проще, понятнее машин. В сущности они очень человекообразны, эти бездушные кокетки с рыбьими хвостами или мелкие пакостники с рожками и копытами. "Дождичек посылает бог" - мысль примитивнейшая, не требующая умственного усилия. Юпитер гневается и стреляет молниями - тоже легко себе представить. А попробуйте доходчиво рассказать о влажности и точке росы и о том, как невидимые пары оседают на ядрах конденсации и от них приобретают заряд, и если облако заряжено положительно, а земля отрицательно, происходит пробой, как бы короткое замыкание, и при этом электроны проскакивают из земли в небо и оставляют за собой ионизированный след, и по тому следу заряд устремляется в землю, и все это называется молнией. И поскольку скорость ее сверхзвуковая, возникает ударная волна, как у самолета на звуковом барьере, эта воина и есть гром. Попробуйте, объясните. Юпитер с насупленными бровями как-то доходчивее. Но дело не в одной только доходчивости. Еще и в том причина, что "серьезный" читатель - потребитель психологической литературы - не сразу менял свое отношение к необыкновенному. Отношение это проходило примерно такие этапы: 1. Люди верят, что любые чудеса способны совершить бог, ангелы, черти и прочая нечисть. 2. Люди не верят в сверхъестественные силы и считают, что чудес не бывает. 3. Люди верят, что любые чудеса способна совершить наука. Так вот, доброе столетие от середины XIX века и до середины XX выпало на скептический период. Трезвый читатель был убежден, что чудес не бывает вообще. И писатели-фантасты, начиная с Жюля Верна, тратили немало усилий, доказывая в каждом отдельном случае, что данное чудо выполнимо, что наука я техника способны создать подводную лодку и воздушный корабль и доставить человека к Луне. И я еще застал массового читателя-скептика, отрабатывал методику убедительных доказательств (о ней рассказывалось в главе о фантастичности), считал себя специалистом по обоснованиям, с охотой занимался обоснованиями, пока в один прекрасный день не узнал, что ломлюсь в открытую дверь. Дверь открыли, конечно, ученые, а не фантасты. Они создали атомную электростанцию, кибернетические машины и космические корабли, заставили поверить во всесилие науки. И вместо стенки скептиков с лозунгом - "чудес не бывает" появился иной читатель, считающий, что любые чудеса осуществимы в принципе. Конечно, сдвиг в умах произошел не сразу и не повсеместно. И сейчас я встречаю людей, которые говорят мне, что необоснованную фантастику им читать неинтересно. Но раньше таких было большинство, а сейчас - половина. И я даже не сказал бы, что это худшая половина. Среди них не только упрямые скептики, но и деловые инженеры, желающие обсуждать, с какого конца им приступить к конструированию волшебной палочки. О том, что я ломлюсь в открытую дверь, я услышал от А. Стругацкого, старшего из братьев-соавторов. Он был моим редактором в ту пору. И он сказал: "Зачем вы тратите усилия на научные рассуждения? Все равно они спорны и вызывают излишние возражения. Пусть ваши герои садятся на некий аппарат и начинают действовать". А вскоре я прочел написанную по этому рецепту повесть бр. Стругацких "Попытка к бегству". Где-то в будущем люди используют отпуск для туристской прогулки на незнакомую планету. Садятся в некий аппарат, неведомо как побеждают пространство - сотни полтора парсеков. И с ними наш современник, какой-то воин, сбежавший в будущее с автоматом в руках. Но и на некоей планете герои встречают прошлое - подобие фашизма, кровавое человеконенавистническое общество, где господа издеваются над рабами и убивают их. И воин, бежавший в будущее, решает вернуться в свой век, чтобы с оружием в руках довершить борьбу с фашистами. Так как в реальном мире никто не способен убежать от тягот настоящего в будущее, тем более - вернуться в прошлое, раскаявшись, повесть эту, видимо, надо понимать в переносном смысле. Стругацкие выступают против моральной попытки к бегству в будущее писателей-мечтателей и читателей, увлеченных мечтами. Дверь мечтаний открыта, но входить в нее рано, - так я понимаю эту повесть. А в конце 1963 года вышло другое произведение тех же авторов, явно принадлежащее психологической фантастике, - "Далекая Радуга". Радуга - "это некая, не из числа спутников Солнца, планета, отданная физикам для проведения небезопасных опытов. И биологи проводят там свои опыты. У физиков и биологов семьи, жены, дети, при детях воспитатели. Есть на планете и гости: художники, туристы. И вот один из опытов приводит к катастрофе. Выплескивается из подпространства черная волна, сжигающая все живое. А на Радуге в это время один-единственный звездолет, и всех увезти он не может. Кому жить, кому гибнуть? Вихрь лиц: люди, жертвующие собой и спасающие себя, люди, подавленные и встречающие смерть гордо. Художник, несущий в ракету свой шедевр, юноши, спасающие изобретение, женщина, спасающая ребенка. Популяризации никакой. Физический опыт условен: некая волна, возникающая в некоем пространстве. Всякие ученые термины - "Лю-волна", и "Д-пространство" и другие служат только для создания колорита. Предвидение? Никакого. Мечта? Какая же мечта о катастрофе? Тут не мечта, а психологическая повесть на тему: "Человек перед лицом смерти". И для философского противопоставления рядом стоит персонаж, избавленный от смерти, совсем фантастическое существо, некий Камилл, срастивший себя с машиной и обеспечивший себе восстановление, практическое бессмертие. Ему тоскливо, потому что он не разделит общую судьбу. Он не боится, не жертвует собой и не вызывает сочувствия. Завтра он воскреснет один на пустой, посыпанной пеплом планете. Всего за четыре года до "Далекой Радуги" я потратил, наверное, тысячу литературно-лошадиных сил, стараясь доказать, что мечта об удлинении жизни, в принципе неограниченном - до ста, пятисот, тысячи лет, не противоречит биологической науке. Прошло всего четыре года, и оказалось, что через все мои трудности можно просто переступить, нарисовать Камилла, бессмертного, как Христос, и обсуждать, что хорошего даст ему бессмертие. У Стругацких - ничего хорошего. Так же и у Свифта - глубоко несчастны выжившие из ума бессмертные струльдбруги. И у К. Чапека - холодна, черства и пресыщена трехсотлетняя нестареющая красавица Элина Макропулос. Опять-таки - дверь мечтаний открыта, но входить не стоит. И еще пример, уже 1965 года. Некий аппарат, посланный к звездам, каким-то способом заблудился во времени и пространстве и попал на Землю будущего. И каким-то способом вернулся и привез людям сведения об их будущем - даты смерти. Отныне каждый человек на Земле знает год своей смерти. Знает женщина, одиннадцать лет ждавшая любимого, знает ее любимый, посвящающий ей все часы этого последнего года, и восемнадцатилетняя бойкая девушка Иль знает, что жить ей на земле восемнадцать лет (О. Ларионова, Леопард с вершины Килиманджаро). И у Ларионовой знакомая идея: не очень-то стоит входить в дверь мечтаний. Люди, проникшие туда, принесли трудное знание о своей судьбе. Ведут они себя мужественно, до последней минуты борются, как раненый леопард... Но лучше бы они не заглядывали в будущее. Пожалуй, эта повесть продолжает тему "Шагреневой кожи". Герой Бальзака видит приближение смерти наглядно, герои Ларионовой знают дату. Аллегория Бальзака точнее: люди, растратившие себя, действительно ощущают приближение конца и оттягивают его, экономя силы. У Ларионовой получилось неотвратимое предопределение, практически недостижимое. Тем более что герои ее - молодые люди, гибнущие случайно. Впрочем, если у Бальзака точнее, это еще не укор. Но сейчас я хотел подчеркнуть другое. Дверь мечтаний открыта, авторы знают это, читатели согласились. И можно, не обременяя себя научными лекциями, входить в нее, использовать фантастическую обстановку, чтобы разбираться в психологии героев. Что же касается характеров... Характеры, если вдуматься, есть типовые в каждом разделе фантастики. Не везде глубокие и сложные, нередко примитивные. На то есть причина. Какова функция героя в познавательной фантастике? Он - Глаза. Его несложная задача - увидеть человеческим оком Луну, атомы или ящеров. Все остальное - придаток к глазам. Черты характера можно придумать для него, смотрящего во все глаза, но эти черты ни к чему, они бездействуют. И герои познавательной фантастики безлики и взаимозаменяемы. Глаза-то есть у каждого. Одно насекомое увидел мальчик, другое - девочка, третье профессор. В фантастике идей главная задача автора - изложить идею и восхитить слушателей. Именно поэтому естественные герои - Удивляющий лектор и Удивленный слушатель. Прочие черты можно придумать, но они к делу не относятся, только "затемняют идею. Один герой - Язык, другой - Уши. В приключенческой фантастике главное - победить врага. Значит, основные характеры - это Молодец-победитель и Злодей-враг. Враг должен быть злобным, иначе не стоит с ним бороться, Победитель - молодцом, иначе он не заслуживает подражания. Можно одеть эти скелеты мясом и одеждами, но не слишком сложными, чтобы читатель (юный) легко разобрался, кто злодей и кто молодец. Своя специфические характеры есть и в фантастике-мечте: Ученая Фея, приносящая в мир открытие (конечно, это гениальная фея), и Потребитель, желательно восхищенный. А если он не восхищается, стало быть, и мечта - не мечта. Но Потребитель - человек средний, обыватель, образованный или необразованный, он должен быть реалистичен и может быть даже сложен. Еще сложнее характеры в других разделах фантастики. В фантастике труда и творчества герой-Труженик. Труженики уже многообразны, среди них умелые и бездарные, добросовестные и ленивые, командиры и подчиненные, цельные и колеблющиеся и сколь угодно сложные. Сложным может быть герой и в произведениях со сложной задачей: приключенческо-познавательно-мечтательно-трудовых. Бывают и такие. И в тех, которые главную цель видят во внимательном рассмотрении человеческой натуры, то есть в данном разделе фантастики, пока пустоватом. И еще в тех произведениях, которые, обсуждая последствия мечты, начинают сомневаться в мечтаниях, даже осуждать их... О фантастике осуждающей и пойдет разговор в следующей главе.
Претензии десятая и одиннадцатая ФАНТАСТИКА ПРОТИВ ФАНТАСТИКИ
Фантастика должна быть воинствующей, остронаправленной, злободневной, бить в цель точно и своевременно. Автор же отвлекает нас от насущных задач современности. Критик № 10
Фантастика должна быть гуманной, человечной. Мир и так переполнен лязгом и грохотом, паровозы давят несчастных детей. Увлекаясь машинами, автор забывает о душе человеческой. Критик № 11
Говорилось уже, что фантастике присуща гиперболизация, а свойство это, удобное для возвеличивания героя, мечты, идеи, пригодно и для осуждения чтобы высмеять, с грязью смешать. Поэтому гротеск, памфлет, сатира легко принимают фантастику. Фантастика может бороться с прошлым, с недостатками настоящего и даже... будущего. Фантастика против фантастики! Удивительный парадокс. Начнем с прошлого. В романтичное, овеянное легендами раннее средневековье попадает средний американец XIX века. И до чего ж смешными, убогими, невежественными и нечистоплотными оказываются прославленные благородные рыцари рядом с обыкновенным современником автора! ("Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" М. Твена.) Правда, Марк Твен проявляет объективность. И американец его немногим лучше: борьбу за прогресс начинает с учреждения бюро патентов, биржи и банка - учреждений первой необходимости, с точки зрения делового янки. Смещение времени, встреча людей из разных эпох - обычный прием осуждающей фантастики. Неведомым путем наш современник - хороший советский человек попадает в царскую Россию. До чего же нелепы и неуместны порядки забытого прошлого, если поглядеть на них, глазами гражданина Советского Союза ("Голубой человек" Л. Лагина). Тот же прием, но примененный противоположно, в классической сказке того же автора "Старик Хоттабыч". Смысл ее: посмотрите, как в нашей советской действительности неуместен, слаб и смешон старинный волшебник, даже не рядовой представитель эпохи, а сказочный персонаж, высшее олицетворение мечты наших предков. Посмотрите, насколько наша явь превзошла их мечту! Итак: хороший человек в плохом обществе или плохой человек в хорошем обществе - таков обычный сюжетный ход фантастической сатиры.
Думается мне, что неосознанно и потому не к месту был применен этот прием в кинофильме "Человек ниоткуда". Первобытный человек оказался в современной Москве. Но кто же лучше - он или москвичи? Всех спортсменов обгоняет первобытный (молодец!), но, как ребенок, объедается эскимо (дурачок!), пугается троллейбуса (дурачок!) и совершает героические поступки (молодец!), хочет съесть ученого на Совете (дурачок!), но ученые сами похожи на каннибалов. Направление сатиры то и дело меняется, самодовлеющая форма путает зрителя, к тому же все это, как выясняется в конце, было бредовым сном. Тот же прием - плохой человек в хорошем обществе - применялся в фантастике и для разоблачения отрицательных черт отсталых наших современников. И здесь фантастика, гиперболизируя, ярче показывает пустое и пошлое. Противна и пошла мелкая возня мещанина в стране, строящей коммунизм. Но до чего противнее мещанин, попавший в эпоху построенного коммунизма! На что он пригоден там? Только в клетке сидеть на поучение ("Клоп" В. Маяковского). Аналогичный пример в кино. Нерадивый обойщик, наш близкий современник, что-то доделывает в ракете, подготовленной к старту. Нечаянно нажимает стартовую кнопку и улетает невесть куда. Возвращается на Землю через пять веков. На Земле уже коммунизм. А он - человек из прошлого, он жалок, хвастлив, он бабник, трус и интриган. Обманом и подлостью он добивается незаслуженных почестей. Люди будущего просто не понимают его. В конце, так и не найдя себе места в мире честного труда, он бежит назад в прошлое (чешский фильм "Человек из первого века"). Кстати, фантастичность в этом очень удачном фильме не только в теме, но и наглядная, зрительная. Показана невесомость, мгновенное исчезновение и возникновение вещей, действия невидимки. Правда, люди будущего там бледноваты, куда рельефнее выглядит мещанин из первого века. Но нельзя же требовать от сатиры, чтобы она заодно была и полноценной утопией. Чаще всего фантастическая сатира применялась для разоблачения и осуждения уходящего в прошлое отсталого социального строя - капитализма и его воинственных защитников - фашистов. Саламандры научились говорить по-человечески, усвоили наши знания, завели своих ученых, теоретиков и фюрера - Чиф-Саламандра. Научились подражать людям, но людьми не стали. Остались зверьми и с животным равнодушием разламывают сушу, превращая населенные страны в привлекательные для земноводных лагуны и болота. Так накануне второй мировой войны пародировал фашизм Карел Чапек ("Война с саламандрами"). Найдены новые материалы о высадке марсиан на Землю, уже описанной Уэллсом. Оказывается, марсиане захватили в плен чопорного британского аристократа. Догадавшись, что пришельцы питаются кровью людей, аристократ стал посредником, успокаивал очередные жертвы. Мечтал, что в союзе с марсианами наведет порядок на Земле, усмирит всех недовольных, даже сам попробовал людской кровушки... Эту злую пародию на квислингов написал все тот же Лагин - неуклонный поборник сатиры в фантастике ("Майор Вэлл Эндъю"). Сатира на капитализм, на его стяжательскую мораль, на мечты о мировом господстве, на милитаристские и фашистские тенденции капитализма очень распространена в советской фантастике. Можно напомнить "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого или же "Продавец воздуха" А. Беляева (о капиталисте, который хотел высосать и заморозить весь кислород из земной атмосферы, чтобы монопольно продавать его, наживаться и диктовать свою волю миру под угрозой удушья). Нередко сатира в фантастике сочетается с мечтой: рассказывается, как в буржуазных странах извращается полезное открытие, идет не на нужды людей, а для войны, для наживы, для угнетения. Так построен роман Ю. Долгушина "Генератор чудес", большая часть повестей А. Беляева, почти все рассказы А. Днепрова. Примеров достаточно и в литературе и в кино, но задерживаться на них нет необходимости, потому что тут все ясно - где положительное, где отрицательное. Поспешим перейти к неясному: к сатире на будущее. Но ведь будущее не наступило? Что тут осуждать? Действительно, будущего нет еще, но есть мечты, планы на будущее, тенденции, намерения и книги о будущем, их-то и можно обсуждать и осуждать. Именно здесь фантастика выступает против фантастики. Получается фантастическая пародия, или антимечта, антиутопия (так она и называется), литература предостережения. Никак не могли взять ее в толк теоретики точного предвидения. Но... Вот что написано в воспоминаниях Горького о Ленине. "...Он заговорил об анархии производства при капиталистическом строе, о громадном проценте сырья, которое расходуется бесплодно, и кончил сожалением, что до сей поры никто не догадайся написать книгу на эту тему... Года через два на Капри, беседуя с А. А. Богдановым-Малиновским (2) об утопическом романе, он сказал ему: - Вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист" (3). Цитата эта часто приводится, но вдумайтесь в нее еще раз. Здесь Владимир Ильич как бы возражает тем, кто уверен, что единственная задача фантастики - точное изображение будущего. Ведь он же не считает, что капиталисты в самом деле сумеют и успеют ограбить всю Землю. Конечно, не успеют. Но полезно показать рабочим, к чему может привести бесконтрольная жадность капиталистов, если не связать им вовремя руки... предостеречь от опасности. Книги-предостережения охотно писал Уэллс. Самая известная и простая "Машина времени". Через сотни тысяч лет на Земле живут две расы. Потомки рабочих, загнанных под землю, превратились в ночных животных. Потомки богатых бездельников выродились, стали легкомысленными кретинами, пригодными только на мясо. Уэллс вовсе не предполагал, что классовое общество продержится на Земле сотни тысяч лет. В романе "Когда спящий проснется" он описывает революцию уже через двести лет, а в фильме "Облик грядущего" относит установление разумного общества на конец XX века.
И в кино мы видели картины-предостережения, самая яркая, из них - "На последнем берегу". Мир уничтожен атомной войной, только Австралия получила отсрочку на несколько месяцев. Но ветры несут радиоактивные осадки, гаснут надежды, людям раздаются пилюли для самоубийства. И в опустевшем городе мы видим разорванный плакат с надписью: "Еще не поздно, брат!" Предостережением является и другой американский фильм - "Семь дней в мае", снятый по одноименному бестселлеру Ф. Нибела и У. Бэйли. В напряженной остросюжетной форме там рассказывается о попытке военных сместить президента и захватить власть. Авторы наивно противопоставляют благородного президента вредному Пентагону, но предостережение против милитаристов налицо.
Можно к этому списку добавить и еще один американский фильм - "Доктор Стренджлав". Содержание его такое. Случилось то, о чем предупреждали русские. Генерал, начальник базы атомных бомбардировщиков, повредившийся в уме, отдает приказ патрулирующим самолетам бомбить Советский Союз. И хотя базу удается взять штурмом и отменить приказ, один из самолетов, потерявший радиосвязь, все-таки сбрасывает атомную бомбу; война начинается, гибель цивилизации неизбежна. И что может предложить Стренджлав, лучший учёный Америки, натурализовавшийся немец, у которого рука все время дергается вверх, к привычному фашистскому приветствию? Только одно - пусть избранные спрячутся в пещеры, пересидят там сто лет со своими потомками, пока не уменьшится опасная радиация. Предостережение может быть не только социальным, но и научным, обращенным к ученым. Смысл его: не работайте в этом направлении, результат будет неприятный. Чаще всего встречаются такие мотивы. Не развивайте неограниченно кибернетику, не совершенствуйте машин, не наделяйте их искусственными чувствами и разумом, машины взбунтуются, выйдут из подчинения, причинят вред человеку и человечеству ("Друг" С. Лема, "Суэма" А. Днепрова). Не вмешивайтесь в человеческую природу, не меняйте ее, не мечтайте о продлении жизни, долгая жизнь приведет только к горю ("Путешествия Гулливера" Дж. Свифта, "Средство Макропулоса" К. Чапека, "Ольга Нсу" Г. Гора). Не старайтесь делать людей искусственно, не переделывайте их, получатся несчастные уроды ("Поединок с собой" А. Громовой). И наконец, по литературной форме, по построению, но не по идеям, примыкают к фантастике предостережения своеобразные научно-популярные рассказы, написанные на тему: "Что изменится в природе, если исчезнет...". Что будет, если исчезнет трение? Об этом написан рассказ В. Язвицкого "Аппарат Джона Инглиса". А если бы люди не чувствовали боли? Тогда они калечили бы себя ежеминутно, обжигались, резались, дверями расплющивали бы пальцы ("Человек без боли" А. Палея). А если бы вращение Земли ускорилось бы? Планета крутилась бы все быстрее, центробежная сила увеличивалась бы, вещи и люди падали бы в небо, атмосфера испарилась бы... ("Над бездной" А. Беляева). Все это своего рода предостережения фантазерам. Не следует мечтать об избавлении от боли, от трения, о том, чтобы ускорить вращение Земли! Выше мы разбирали разделы, для которых трудно было, иной раз вообще не удавалось найти кино-примеры. Но здесь, в фантастике отрицающей, примеров достаточно. А в западном кино большая часть научной фантастики относится к антимечте и к антиутопии. Вероятно, главную роль играют тут социальные причины: страх перед будущим у буржуазии, неуверенность в завтрашнем дне у обывателя, боязнь перемен, неверие в прогресс. Но и кинематографические причины оказывают влияние. Отклонение от нормы мы воспринимаем как уродство, поэтому уродливую, страшную фантастику легче изобразить, чем светлую. Среди излюбленных героев западной фантастики наряду с BEM - жукоглазыми чаще других встречается MS - mad scientist ("безумный ученый"). Под этим термином, не очень удачным, объединены разного типа герои. Прежде всего MS - это потомки злых волшебников, колдунов Черноморов, с которыми должны сражаться современные Русланы, спасая своих невест. К числу злых безумцев относится ученый из фильма "Потерянная женщина", который превращал свои жертвы в пауков, и зловредный хирург из картины "Причина пропажи невест" - этот убивал несчастных девушек, чтобы вырезать у них железы и пересадить своей жене, таким способом он омолаживал ее. Рядом со злобными безумцами стоят неосторожные - тот ученый, из-за которого заснул Париж в фильме Рене Клера, и доктор Циклопе, превративший своих посетителей в лилипутиков ("Доктор Циклопс"), и доктор Моро, сделавший из зверей разумных полулюдей ("Остров потерянных душ" по Уэллсу). Черноморы в сказках - это воплощение зла, это страшное препятствие, которое должен преодолеть герой, чтобы продемонстрировать свой героизм. Наследники их - злые безумцы - тоже воплощение зла. Но ученые существуют на самом деле, в отличие от колдунов, сами могут стать главными героями, тогда приключенческая тома борьбы с безумным ученым может превратиться в психологический рассказ о том, что ученью безумны, неосторожны, приносят несчастье миру и себе. Этот последний мотив присутствует в истории доктора Джекила и мистера Хайда. И в экранизации "Человека-невидимки" по Уэллсу - в трагедии изобретателя, который, возвысившись над миром, противопоставил себя человечеству, отгородился от людей и обрек себя на одиночество.
Претензии десятая и одиннадцатая ФАНТАСТИКА ПРОТИВ ФАНТАСТИКИ
Фантастика должна быть воинствующей, остронаправленной, злободневной, бить в цель точно и своевременно. Автор же отвлекает нас от насущных задач современности. Критик № 10
Фантастика должна быть гуманной, человечной. Мир и так переполнен лязгом и грохотом, паровозы давят несчастных детей. Увлекаясь машинами, автор забывает о душе человеческой. Критик № 11
Говорилось уже, что фантастике присуща гиперболизация, а свойство это, удобное для возвеличивания героя, мечты, идеи, пригодно и для осуждения чтобы высмеять, с грязью смешать. Поэтому гротеск, памфлет, сатира легко принимают фантастику. Фантастика может бороться с прошлым, с недостатками настоящего и даже... будущего. Фантастика против фантастики! Удивительный парадокс. Начнем с прошлого. В романтичное, овеянное легендами раннее средневековье попадает средний американец XIX века. И до чего ж смешными, убогими, невежественными и нечистоплотными оказываются прославленные благородные рыцари рядом с обыкновенным современником автора! ("Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" М. Твена.) Правда, Марк Твен проявляет объективность. И американец его немногим лучше: борьбу за прогресс начинает с учреждения бюро патентов, биржи и банка - учреждений первой необходимости, с точки зрения делового янки. Смещение времени, встреча людей из разных эпох - обычный прием осуждающей фантастики. Неведомым путем наш современник - хороший советский человек попадает в царскую Россию. До чего же нелепы и неуместны порядки забытого прошлого, если поглядеть на них, глазами гражданина Советского Союза ("Голубой человек" Л. Лагина). Тот же прием, но примененный противоположно, в классической сказке того же автора "Старик Хоттабыч". Смысл ее: посмотрите, как в нашей советской действительности неуместен, слаб и смешон старинный волшебник, даже не рядовой представитель эпохи, а сказочный персонаж, высшее олицетворение мечты наших предков. Посмотрите, насколько наша явь превзошла их мечту! Итак: хороший человек в плохом обществе или плохой человек в хорошем обществе - таков обычный сюжетный ход фантастической сатиры.
Думается мне, что неосознанно и потому не к месту был применен этот прием в кинофильме "Человек ниоткуда". Первобытный человек оказался в современной Москве. Но кто же лучше - он или москвичи? Всех спортсменов обгоняет первобытный (молодец!), но, как ребенок, объедается эскимо (дурачок!), пугается троллейбуса (дурачок!) и совершает героические поступки (молодец!), хочет съесть ученого на Совете (дурачок!), но ученые сами похожи на каннибалов. Направление сатиры то и дело меняется, самодовлеющая форма путает зрителя, к тому же все это, как выясняется в конце, было бредовым сном. Тот же прием - плохой человек в хорошем обществе - применялся в фантастике и для разоблачения отрицательных черт отсталых наших современников. И здесь фантастика, гиперболизируя, ярче показывает пустое и пошлое. Противна и пошла мелкая возня мещанина в стране, строящей коммунизм. Но до чего противнее мещанин, попавший в эпоху построенного коммунизма! На что он пригоден там? Только в клетке сидеть на поучение ("Клоп" В. Маяковского). Аналогичный пример в кино. Нерадивый обойщик, наш близкий современник, что-то доделывает в ракете, подготовленной к старту. Нечаянно нажимает стартовую кнопку и улетает невесть куда. Возвращается на Землю через пять веков. На Земле уже коммунизм. А он - человек из прошлого, он жалок, хвастлив, он бабник, трус и интриган. Обманом и подлостью он добивается незаслуженных почестей. Люди будущего просто не понимают его. В конце, так и не найдя себе места в мире честного труда, он бежит назад в прошлое (чешский фильм "Человек из первого века"). Кстати, фантастичность в этом очень удачном фильме не только в теме, но и наглядная, зрительная. Показана невесомость, мгновенное исчезновение и возникновение вещей, действия невидимки. Правда, люди будущего там бледноваты, куда рельефнее выглядит мещанин из первого века. Но нельзя же требовать от сатиры, чтобы она заодно была и полноценной утопией. Чаще всего фантастическая сатира применялась для разоблачения и осуждения уходящего в прошлое отсталого социального строя - капитализма и его воинственных защитников - фашистов. Саламандры научились говорить по-человечески, усвоили наши знания, завели своих ученых, теоретиков и фюрера - Чиф-Саламандра. Научились подражать людям, но людьми не стали. Остались зверьми и с животным равнодушием разламывают сушу, превращая населенные страны в привлекательные для земноводных лагуны и болота. Так накануне второй мировой войны пародировал фашизм Карел Чапек ("Война с саламандрами"). Найдены новые материалы о высадке марсиан на Землю, уже описанной Уэллсом. Оказывается, марсиане захватили в плен чопорного британского аристократа. Догадавшись, что пришельцы питаются кровью людей, аристократ стал посредником, успокаивал очередные жертвы. Мечтал, что в союзе с марсианами наведет порядок на Земле, усмирит всех недовольных, даже сам попробовал людской кровушки... Эту злую пародию на квислингов написал все тот же Лагин - неуклонный поборник сатиры в фантастике ("Майор Вэлл Эндъю"). Сатира на капитализм, на его стяжательскую мораль, на мечты о мировом господстве, на милитаристские и фашистские тенденции капитализма очень распространена в советской фантастике. Можно напомнить "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого или же "Продавец воздуха" А. Беляева (о капиталисте, который хотел высосать и заморозить весь кислород из земной атмосферы, чтобы монопольно продавать его, наживаться и диктовать свою волю миру под угрозой удушья). Нередко сатира в фантастике сочетается с мечтой: рассказывается, как в буржуазных странах извращается полезное открытие, идет не на нужды людей, а для войны, для наживы, для угнетения. Так построен роман Ю. Долгушина "Генератор чудес", большая часть повестей А. Беляева, почти все рассказы А. Днепрова. Примеров достаточно и в литературе и в кино, но задерживаться на них нет необходимости, потому что тут все ясно - где положительное, где отрицательное. Поспешим перейти к неясному: к сатире на будущее. Но ведь будущее не наступило? Что тут осуждать? Действительно, будущего нет еще, но есть мечты, планы на будущее, тенденции, намерения и книги о будущем, их-то и можно обсуждать и осуждать. Именно здесь фантастика выступает против фантастики. Получается фантастическая пародия, или антимечта, антиутопия (так она и называется), литература предостережения. Никак не могли взять ее в толк теоретики точного предвидения. Но... Вот что написано в воспоминаниях Горького о Ленине. "...Он заговорил об анархии производства при капиталистическом строе, о громадном проценте сырья, которое расходуется бесплодно, и кончил сожалением, что до сей поры никто не догадайся написать книгу на эту тему... Года через два на Капри, беседуя с А. А. Богдановым-Малиновским (2) об утопическом романе, он сказал ему: - Вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист" (3). Цитата эта часто приводится, но вдумайтесь в нее еще раз. Здесь Владимир Ильич как бы возражает тем, кто уверен, что единственная задача фантастики - точное изображение будущего. Ведь он же не считает, что капиталисты в самом деле сумеют и успеют ограбить всю Землю. Конечно, не успеют. Но полезно показать рабочим, к чему может привести бесконтрольная жадность капиталистов, если не связать им вовремя руки... предостеречь от опасности. Книги-предостережения охотно писал Уэллс. Самая известная и простая "Машина времени". Через сотни тысяч лет на Земле живут две расы. Потомки рабочих, загнанных под землю, превратились в ночных животных. Потомки богатых бездельников выродились, стали легкомысленными кретинами, пригодными только на мясо. Уэллс вовсе не предполагал, что классовое общество продержится на Земле сотни тысяч лет. В романе "Когда спящий проснется" он описывает революцию уже через двести лет, а в фильме "Облик грядущего" относит установление разумного общества на конец XX века.
И в кино мы видели картины-предостережения, самая яркая, из них - "На последнем берегу". Мир уничтожен атомной войной, только Австралия получила отсрочку на несколько месяцев. Но ветры несут радиоактивные осадки, гаснут надежды, людям раздаются пилюли для самоубийства. И в опустевшем городе мы видим разорванный плакат с надписью: "Еще не поздно, брат!" Предостережением является и другой американский фильм - "Семь дней в мае", снятый по одноименному бестселлеру Ф. Нибела и У. Бэйли. В напряженной остросюжетной форме там рассказывается о попытке военных сместить президента и захватить власть. Авторы наивно противопоставляют благородного президента вредному Пентагону, но предостережение против милитаристов налицо.
Можно к этому списку добавить и еще один американский фильм - "Доктор Стренджлав". Содержание его такое. Случилось то, о чем предупреждали русские. Генерал, начальник базы атомных бомбардировщиков, повредившийся в уме, отдает приказ патрулирующим самолетам бомбить Советский Союз. И хотя базу удается взять штурмом и отменить приказ, один из самолетов, потерявший радиосвязь, все-таки сбрасывает атомную бомбу; война начинается, гибель цивилизации неизбежна. И что может предложить Стренджлав, лучший учёный Америки, натурализовавшийся немец, у которого рука все время дергается вверх, к привычному фашистскому приветствию? Только одно - пусть избранные спрячутся в пещеры, пересидят там сто лет со своими потомками, пока не уменьшится опасная радиация. Предостережение может быть не только социальным, но и научным, обращенным к ученым. Смысл его: не работайте в этом направлении, результат будет неприятный. Чаще всего встречаются такие мотивы. Не развивайте неограниченно кибернетику, не совершенствуйте машин, не наделяйте их искусственными чувствами и разумом, машины взбунтуются, выйдут из подчинения, причинят вред человеку и человечеству ("Друг" С. Лема, "Суэма" А. Днепрова). Не вмешивайтесь в человеческую природу, не меняйте ее, не мечтайте о продлении жизни, долгая жизнь приведет только к горю ("Путешествия Гулливера" Дж. Свифта, "Средство Макропулоса" К. Чапека, "Ольга Нсу" Г. Гора). Не старайтесь делать людей искусственно, не переделывайте их, получатся несчастные уроды ("Поединок с собой" А. Громовой). И наконец, по литературной форме, по построению, но не по идеям, примыкают к фантастике предостережения своеобразные научно-популярные рассказы, написанные на тему: "Что изменится в природе, если исчезнет...". Что будет, если исчезнет трение? Об этом написан рассказ В. Язвицкого "Аппарат Джона Инглиса". А если бы люди не чувствовали боли? Тогда они калечили бы себя ежеминутно, обжигались, резались, дверями расплющивали бы пальцы ("Человек без боли" А. Палея). А если бы вращение Земли ускорилось бы? Планета крутилась бы все быстрее, центробежная сила увеличивалась бы, вещи и люди падали бы в небо, атмосфера испарилась бы... ("Над бездной" А. Беляева). Все это своего рода предостережения фантазерам. Не следует мечтать об избавлении от боли, от трения, о том, чтобы ускорить вращение Земли! Выше мы разбирали разделы, для которых трудно было, иной раз вообще не удавалось найти кино-примеры. Но здесь, в фантастике отрицающей, примеров достаточно. А в западном кино большая часть научной фантастики относится к антимечте и к антиутопии. Вероятно, главную роль играют тут социальные причины: страх перед будущим у буржуазии, неуверенность в завтрашнем дне у обывателя, боязнь перемен, неверие в прогресс. Но и кинематографические причины оказывают влияние. Отклонение от нормы мы воспринимаем как уродство, поэтому уродливую, страшную фантастику легче изобразить, чем светлую. Среди излюбленных героев западной фантастики наряду с BEM - жукоглазыми чаще других встречается MS - mad scientist ("безумный ученый"). Под этим термином, не очень удачным, объединены разного типа герои. Прежде всего MS - это потомки злых волшебников, колдунов Черноморов, с которыми должны сражаться современные Русланы, спасая своих невест. К числу злых безумцев относится ученый из фильма "Потерянная женщина", который превращал свои жертвы в пауков, и зловредный хирург из картины "Причина пропажи невест" - этот убивал несчастных девушек, чтобы вырезать у них железы и пересадить своей жене, таким способом он омолаживал ее. Рядом со злобными безумцами стоят неосторожные - тот ученый, из-за которого заснул Париж в фильме Рене Клера, и доктор Циклопе, превративший своих посетителей в лилипутиков ("Доктор Циклопс"), и доктор Моро, сделавший из зверей разумных полулюдей ("Остров потерянных душ" по Уэллсу). Черноморы в сказках - это воплощение зла, это страшное препятствие, которое должен преодолеть герой, чтобы продемонстрировать свой героизм. Наследники их - злые безумцы - тоже воплощение зла. Но ученые существуют на самом деле, в отличие от колдунов, сами могут стать главными героями, тогда приключенческая тома борьбы с безумным ученым может превратиться в психологический рассказ о том, что ученью безумны, неосторожны, приносят несчастье миру и себе. Этот последний мотив присутствует в истории доктора Джекила и мистера Хайда. И в экранизации "Человека-невидимки" по Уэллсу - в трагедии изобретателя, который, возвысившись над миром, противопоставил себя человечеству, отгородился от людей и обрек себя на одиночество.