Страница:
Его назначение Верховным главнокомандующим русской армией было с удовлетворением встречено всей без единого исключения русской прессой. Великий князь не получил возможности самому выбрать себе ближайших помощников; они были назначены к нему Военным министерством.
Хотя великий князь и не имел случая его одобрить, список этих офицеров был представлен властям империи и должным образом утвержден государем императором.
Занимавший прежде пост в военной администрации генерал Янушкевич[10] незадолго до начала войны был назначен начальником Генерального штаба в Петрограде, а после открытия боевых действий стал ближайшим помощником великого князя – начальником его штаба.
Деятельность Янушкевича на этом посту вызвала следующее замечание, адресованное генералом Сухомлиновым своему близкому другу, некоему генералу, скрывающемуся под литерами «Д-н»: «Наш начальник Генерального штаба все еще дитя».
Он совершенно не имел боевого опыта и, что вполне естественно, по всем вопросам, имевшим касательство к стратегическим комбинациям, полностью подпал под влияние своего ближайшего товарища по службе, петроградского Генерального штаба генерала Данилова[11].
На протяжении нескольких лет Данилов занимал должность генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. Позднее во время войны он назначался на различные строевые должности и стал командиром армейского корпуса, а затем и командующим армией. Во время революции он был начальником штаба Северного фронта, которым тогда командовал генерал Рузский, и занимал этот пост в течение шести месяцев.
Главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта был назначен генерал Иванов[12].
Его штаб формировался в Киеве на основе штаба этого округа, и генералу Иванову пришлось командовать армиями на Юго-Западном фронте, который действовал против Австрии. Начальником штаба у Иванова был генерал Алексеев[13], позднее прославившийся на весь мир в качестве начальника штаба императора. Свойства генерала Иванова являлись типичными для человека весьма скромного происхождения, который своим трудом достиг высочайшего положения. Отличительными чертами его характера и интеллекта были благожелательность, доброта, доступность для подчиненных, спокойный нрав и величайшая скромность в сочетании с прилежанием при изучении военных вопросов. Большую часть жизни он провел в артиллерии, включая и крепостную. Боевое крещение он получил в Маньчжурской кампании[14], занимая тогда пост командующего 3-м Сибирским армейским корпусом.
В той кампании среди прочих отличий он получил вожделенные ордена Св. Георгия четвертой и третьей степени[15], высоко ценимые во всех европейских армиях.
Хотя его боевая активность в Маньчжурии не отличалась ни большим разнообразием, ни широтой, она тем не менее позволила накопить большой и разнообразный опыт. В Маньчжурии его упрекали за то, что он всецело находился под влиянием своего начальника штаба; но, если дело обстояло именно так, то из этого могла проистекать только большая польза для государства, поскольку в результате проявились замечательные таланты генерала Алексеева.
Алексеев, используя свое влияние на генерала Иванова, оказался в состоянии разрабатывать стратегические планы, зная, что будет нести на своих плечах полную ответственность за принимаемые решения. Именно тогда Алексеев приобрел начальный опыт, который подготовил его к исполнению высоких обязанностей, возложенных на него впоследствии.
Генерал Алексеев провел первые десять лет своей военной службы в малых чинах в одном из малозаметных пехотных полков, расквартированных в Могилеве.
В этом качестве он принял боевое крещение во время Дунайской кампании 1877–1878 годов и приобрел первый, хотя и весьма ограниченный, боевой опыт. Только на десятом году службы он решил наконец сдать экзамены в Николаевскую военную академию, а поступив, закончил учебу блестяще. Маньчжурская кампания застала его на посту генерал-квартирмейстера [3-й Маньчжурской армии]; после сражения при Мукдене в период относительного затишья он стал начальником штаба 3-й армии. На этой работе он приобрел обширный боевой опыт, в первую очередь – штабной работы; этот опыт оказался для него очень полезен во время европейской войны.
Характер его можно описывать, ни о чем не умалчивая, поскольку он был безупречен. Даже на самых высоких постах он сохранил необыкновенную скромность, доступность и простоту, о которых с теплотой вспоминают все, кому довелось общаться с ним непосредственно. Его невозможно упрекнуть в излишней мягкости, поскольку он умел с необходимой жесткостью принимать меры для выполнения однажды принятых решений. Если и имелись в его характере недостатки, то они касались исключительно его общения с ближайшими помощниками и коллегами, на ошибки которых он был склонен смотреть с излишней терпимостью. Но, как известно, даже на солнце есть пятна, и генерала Алексеева в основном упрекали за то, что он стремился переделать все дела сам. Он вплоть до мельчайших деталей прорабатывал множество вопросов и проделывал массу подготовительной работы вместо того, чтобы распределить эти задачи между своими подчиненными, возложив на них ответственность за их безукоризненное и вдумчивое исполнение. Вполне естественно, что такие методы работы доставляли ему много неудобств и, возможно, заставляли его перенапрягаться, что и стало причиной болезни, которая незаметно подкралась к нему в октябре 1916 года и через несколько дней едва не свела в могилу. Только после четырех месяцев отдыха в солнечном Крыму он оправился достаточно для того, чтобы вновь приступить к исполнению своих обязанностей начальника штаба Ставки. Это произошло всего за несколько недель до революции. Позднее, хотя только на короткое время, он становится Верховным главнокомандующим русских армий. В этом качестве характер его деятельности изменился только очень незначительно, поскольку, будучи начальником штаба, он практически исполнял обязанности Верховного главнокомандующего в те периоды, когда Николай II отвлекался для отправления других государственных дел.
Следует ожидать и надеяться, что русский народ вновь призовет этого высокоодаренного благородного воина и предоставит ему возможность еще раз послужить столь страстно любимой им отчизне, которой он уже отдал сорок лет жизни и поистине безупречного и ревностного труда[16].
Главнокомандующим группы армий Северо-Западного фронта был назначен генерал Жилинский. Относительно личности этого генерала я могу сообщить очень мало. Во время Маньчжурской кампании он занимал пост начальника штаба дальневосточного наместника, а также главнокомандующего. Он не добился тогда значительных успехов, а его влияние на ход боевых действий едва ли можно считать удачным. Несмотря на это, он перед нынешней войной на короткое время исправлял должность начальника Генерального штаба, будучи избран на эту роль военным министром генералом Сухомлиновым. Когда стал вакантным пост главнокомандующего войсками и генерал-губернатора в Варшаве, Жилинский использовал все свое влияние для того, чтобы занять его, и в том преуспел. Должен с огорчением отметить, что это лишний раз доказывает – в тот период назначения на наиболее ответственные и важные посты производилось по самым различным причинам, самой последней из которых по значимости являлась пригодность назначаемого лица. Став командующим Варшавским военным округом, он в случае войны с Германией назначался главнокомандующим расквартированными в округе войсками, хотя его военные способности, продемонстрированные на Русско-японской войне, делали его непригодным для этой должности. Последующие события только подтвердили впечатление о его неспособности занимать ответственный пост главнокомандующего. При открытии кампании, когда его действия должны были быть направлены на согласование операций генералов Самсонова[17] и Ренненкампфа[18], он оказался совершенно не в состоянии выполнять то, что от него требовалось.
Среди лиц, получивших назначения на должности командующих армиями, я должен упомянуть генералов Самсонова, Брусилова[19] и Ренненкампфа. Первые двое из них сыграли исключительно важную роль в первые дни войны, а третий приобрел во время Русско-японской войны, так же как в ходе Маньчжурской кампании 1900 года[20], репутацию необычайно энергичного, упорного и мужественного солдата, наделенного большими военными способностями.
В то же время я с сожалением должен отметить, что в нравственном отношении его репутация оставляла желать лучшего. Невзирая на это обстоятельство, он непосредственно перед войной был назначен командующим приграничными силами на Восточно-Прусском направлении в Виленском военном округе, где он раньше командовал 3-м армейским корпусом. Это назначение многими критиковалось по причине не лучшего с точки зрения нравственности реноме генерала, но одновременно и приветствовалось как назначение человека, способного в случае войны достойно послужить родине. Впоследствии, когда военное счастье ему изменило, публика вспомнила о его немецком происхождении. Сообщали даже, что его родной брат будто бы служил в германской армии. Так или иначе, он пострадал точно так же, как и многие другие, от которых отвернулась удача. Общественное мнение в поисках причин и оправданий военного поражения неизбежно прибегает к слову «изменник» и ищет подтверждения даже в тех случаях, когда это обвинение заведомо безосновательно. Во всяком случае, немецкое происхождение генерала Ренненкампфа было неоспоримым фактом; несмотря на это, следует помнить, что всякий, кому приходилось с ним общаться, неизбежно проникался убеждением, что все его симпатии отданы России, в особенности – ее армии, в которой он прослужил сорок лет и приобрел репутацию блестящего военачальника. При описании последующих событий я еще буду говорить о Ренненкампфе. Здесь все же я могу утверждать, что его отличали большая смелость, настойчивость и решительность при планировании боевых операций. Несомненно, Франция должна быть благодарна ему за свою победу на Марне, а следовательно, и за спасение Парижа от германского нашествия.
Личность генерала Самсонова несколько менее яркая. Подобно генералу Ренненкампфу, он получил образование в Николаевской военной академии, а во время Маньчжурской войны, в ходе которой он в основном командовал кавалерийскими частями, заработал себе отличную репутацию. В вопросах морали он был безупречен, что вызывало к нему любовь и уважение в войсках. Несмотря на то что он был наделен блестящим умом, подкрепленным хорошим военным образованием, ему никогда не доводилось проявить силу характера или решительность.
Характер генерала Брусилова труднее поддается анализу. Его военная карьера не предоставила ему случая испытать свои способности. Большая часть его службы прошла в офицерской кавалерийской школе[21], где он больше имел дело с техническими аспектами подготовки войск, нежели с их боевым применением.
Эта служба по крайней мере позволила ему довести до совершенства свои теоретические познания и изучить [современную] военную проблематику, что было для него совершенно необходимо, поскольку он не получил высшего образования в Николаевской академии. Несмотря на это, его действия в нынешней войне показывают, что он, несомненно, обладает определенными военными дарованиями. Он не лишен способности воодушевлять своих людей, что неоднократно проявлялось в ситуациях, когда подчиненные ему войска попадали в трудное положение. В начале войны фамилия Брусилова была в русской армии почти совершенно неизвестна, но его изобилующая победами карьера на первом же месте боевой службы быстро выдвинула генерала в первые ряды наиболее популярных личностей. Но разумеется, наибольшее внимание привлекло его победоносное наступление весной 1916 года, которое было призвано облегчить положение Италии в момент, когда эта страна оказалась под угрозой разгрома австрийской армией. Его восходящая звезда достигла тогда зенита. Впоследствии общественный интерес к нему постепенно угас. Его падение было вызвано крайне оппортунистическим поведением генерала после революции 1917 года. Этим его качеством вполне воспользовалось Временное правительство, премьером которого был тогда князь Львов. Брусилова назначили Верховным главнокомандующим русскими армиями, но это только окончательно уничтожило его в глазах образованных слоев русского общества, и в первую очередь в глазах всего русского офицерства. Поэтому его отставка с поста Верховного главнокомандующего никого не удивила, и никто о нем особенно не сожалел[22].
Тем не менее необходимо признать, что в его личности было больше положительных черт, нежели отрицательных.
Глава 2 СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РАЗВЕРТЫВАНИЕ
Хотя великий князь и не имел случая его одобрить, список этих офицеров был представлен властям империи и должным образом утвержден государем императором.
Занимавший прежде пост в военной администрации генерал Янушкевич[10] незадолго до начала войны был назначен начальником Генерального штаба в Петрограде, а после открытия боевых действий стал ближайшим помощником великого князя – начальником его штаба.
Деятельность Янушкевича на этом посту вызвала следующее замечание, адресованное генералом Сухомлиновым своему близкому другу, некоему генералу, скрывающемуся под литерами «Д-н»: «Наш начальник Генерального штаба все еще дитя».
Он совершенно не имел боевого опыта и, что вполне естественно, по всем вопросам, имевшим касательство к стратегическим комбинациям, полностью подпал под влияние своего ближайшего товарища по службе, петроградского Генерального штаба генерала Данилова[11].
На протяжении нескольких лет Данилов занимал должность генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. Позднее во время войны он назначался на различные строевые должности и стал командиром армейского корпуса, а затем и командующим армией. Во время революции он был начальником штаба Северного фронта, которым тогда командовал генерал Рузский, и занимал этот пост в течение шести месяцев.
Главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта был назначен генерал Иванов[12].
Его штаб формировался в Киеве на основе штаба этого округа, и генералу Иванову пришлось командовать армиями на Юго-Западном фронте, который действовал против Австрии. Начальником штаба у Иванова был генерал Алексеев[13], позднее прославившийся на весь мир в качестве начальника штаба императора. Свойства генерала Иванова являлись типичными для человека весьма скромного происхождения, который своим трудом достиг высочайшего положения. Отличительными чертами его характера и интеллекта были благожелательность, доброта, доступность для подчиненных, спокойный нрав и величайшая скромность в сочетании с прилежанием при изучении военных вопросов. Большую часть жизни он провел в артиллерии, включая и крепостную. Боевое крещение он получил в Маньчжурской кампании[14], занимая тогда пост командующего 3-м Сибирским армейским корпусом.
В той кампании среди прочих отличий он получил вожделенные ордена Св. Георгия четвертой и третьей степени[15], высоко ценимые во всех европейских армиях.
Хотя его боевая активность в Маньчжурии не отличалась ни большим разнообразием, ни широтой, она тем не менее позволила накопить большой и разнообразный опыт. В Маньчжурии его упрекали за то, что он всецело находился под влиянием своего начальника штаба; но, если дело обстояло именно так, то из этого могла проистекать только большая польза для государства, поскольку в результате проявились замечательные таланты генерала Алексеева.
Алексеев, используя свое влияние на генерала Иванова, оказался в состоянии разрабатывать стратегические планы, зная, что будет нести на своих плечах полную ответственность за принимаемые решения. Именно тогда Алексеев приобрел начальный опыт, который подготовил его к исполнению высоких обязанностей, возложенных на него впоследствии.
Генерал Алексеев провел первые десять лет своей военной службы в малых чинах в одном из малозаметных пехотных полков, расквартированных в Могилеве.
В этом качестве он принял боевое крещение во время Дунайской кампании 1877–1878 годов и приобрел первый, хотя и весьма ограниченный, боевой опыт. Только на десятом году службы он решил наконец сдать экзамены в Николаевскую военную академию, а поступив, закончил учебу блестяще. Маньчжурская кампания застала его на посту генерал-квартирмейстера [3-й Маньчжурской армии]; после сражения при Мукдене в период относительного затишья он стал начальником штаба 3-й армии. На этой работе он приобрел обширный боевой опыт, в первую очередь – штабной работы; этот опыт оказался для него очень полезен во время европейской войны.
Характер его можно описывать, ни о чем не умалчивая, поскольку он был безупречен. Даже на самых высоких постах он сохранил необыкновенную скромность, доступность и простоту, о которых с теплотой вспоминают все, кому довелось общаться с ним непосредственно. Его невозможно упрекнуть в излишней мягкости, поскольку он умел с необходимой жесткостью принимать меры для выполнения однажды принятых решений. Если и имелись в его характере недостатки, то они касались исключительно его общения с ближайшими помощниками и коллегами, на ошибки которых он был склонен смотреть с излишней терпимостью. Но, как известно, даже на солнце есть пятна, и генерала Алексеева в основном упрекали за то, что он стремился переделать все дела сам. Он вплоть до мельчайших деталей прорабатывал множество вопросов и проделывал массу подготовительной работы вместо того, чтобы распределить эти задачи между своими подчиненными, возложив на них ответственность за их безукоризненное и вдумчивое исполнение. Вполне естественно, что такие методы работы доставляли ему много неудобств и, возможно, заставляли его перенапрягаться, что и стало причиной болезни, которая незаметно подкралась к нему в октябре 1916 года и через несколько дней едва не свела в могилу. Только после четырех месяцев отдыха в солнечном Крыму он оправился достаточно для того, чтобы вновь приступить к исполнению своих обязанностей начальника штаба Ставки. Это произошло всего за несколько недель до революции. Позднее, хотя только на короткое время, он становится Верховным главнокомандующим русских армий. В этом качестве характер его деятельности изменился только очень незначительно, поскольку, будучи начальником штаба, он практически исполнял обязанности Верховного главнокомандующего в те периоды, когда Николай II отвлекался для отправления других государственных дел.
Следует ожидать и надеяться, что русский народ вновь призовет этого высокоодаренного благородного воина и предоставит ему возможность еще раз послужить столь страстно любимой им отчизне, которой он уже отдал сорок лет жизни и поистине безупречного и ревностного труда[16].
Главнокомандующим группы армий Северо-Западного фронта был назначен генерал Жилинский. Относительно личности этого генерала я могу сообщить очень мало. Во время Маньчжурской кампании он занимал пост начальника штаба дальневосточного наместника, а также главнокомандующего. Он не добился тогда значительных успехов, а его влияние на ход боевых действий едва ли можно считать удачным. Несмотря на это, он перед нынешней войной на короткое время исправлял должность начальника Генерального штаба, будучи избран на эту роль военным министром генералом Сухомлиновым. Когда стал вакантным пост главнокомандующего войсками и генерал-губернатора в Варшаве, Жилинский использовал все свое влияние для того, чтобы занять его, и в том преуспел. Должен с огорчением отметить, что это лишний раз доказывает – в тот период назначения на наиболее ответственные и важные посты производилось по самым различным причинам, самой последней из которых по значимости являлась пригодность назначаемого лица. Став командующим Варшавским военным округом, он в случае войны с Германией назначался главнокомандующим расквартированными в округе войсками, хотя его военные способности, продемонстрированные на Русско-японской войне, делали его непригодным для этой должности. Последующие события только подтвердили впечатление о его неспособности занимать ответственный пост главнокомандующего. При открытии кампании, когда его действия должны были быть направлены на согласование операций генералов Самсонова[17] и Ренненкампфа[18], он оказался совершенно не в состоянии выполнять то, что от него требовалось.
Среди лиц, получивших назначения на должности командующих армиями, я должен упомянуть генералов Самсонова, Брусилова[19] и Ренненкампфа. Первые двое из них сыграли исключительно важную роль в первые дни войны, а третий приобрел во время Русско-японской войны, так же как в ходе Маньчжурской кампании 1900 года[20], репутацию необычайно энергичного, упорного и мужественного солдата, наделенного большими военными способностями.
В то же время я с сожалением должен отметить, что в нравственном отношении его репутация оставляла желать лучшего. Невзирая на это обстоятельство, он непосредственно перед войной был назначен командующим приграничными силами на Восточно-Прусском направлении в Виленском военном округе, где он раньше командовал 3-м армейским корпусом. Это назначение многими критиковалось по причине не лучшего с точки зрения нравственности реноме генерала, но одновременно и приветствовалось как назначение человека, способного в случае войны достойно послужить родине. Впоследствии, когда военное счастье ему изменило, публика вспомнила о его немецком происхождении. Сообщали даже, что его родной брат будто бы служил в германской армии. Так или иначе, он пострадал точно так же, как и многие другие, от которых отвернулась удача. Общественное мнение в поисках причин и оправданий военного поражения неизбежно прибегает к слову «изменник» и ищет подтверждения даже в тех случаях, когда это обвинение заведомо безосновательно. Во всяком случае, немецкое происхождение генерала Ренненкампфа было неоспоримым фактом; несмотря на это, следует помнить, что всякий, кому приходилось с ним общаться, неизбежно проникался убеждением, что все его симпатии отданы России, в особенности – ее армии, в которой он прослужил сорок лет и приобрел репутацию блестящего военачальника. При описании последующих событий я еще буду говорить о Ренненкампфе. Здесь все же я могу утверждать, что его отличали большая смелость, настойчивость и решительность при планировании боевых операций. Несомненно, Франция должна быть благодарна ему за свою победу на Марне, а следовательно, и за спасение Парижа от германского нашествия.
Личность генерала Самсонова несколько менее яркая. Подобно генералу Ренненкампфу, он получил образование в Николаевской военной академии, а во время Маньчжурской войны, в ходе которой он в основном командовал кавалерийскими частями, заработал себе отличную репутацию. В вопросах морали он был безупречен, что вызывало к нему любовь и уважение в войсках. Несмотря на то что он был наделен блестящим умом, подкрепленным хорошим военным образованием, ему никогда не доводилось проявить силу характера или решительность.
Характер генерала Брусилова труднее поддается анализу. Его военная карьера не предоставила ему случая испытать свои способности. Большая часть его службы прошла в офицерской кавалерийской школе[21], где он больше имел дело с техническими аспектами подготовки войск, нежели с их боевым применением.
Эта служба по крайней мере позволила ему довести до совершенства свои теоретические познания и изучить [современную] военную проблематику, что было для него совершенно необходимо, поскольку он не получил высшего образования в Николаевской академии. Несмотря на это, его действия в нынешней войне показывают, что он, несомненно, обладает определенными военными дарованиями. Он не лишен способности воодушевлять своих людей, что неоднократно проявлялось в ситуациях, когда подчиненные ему войска попадали в трудное положение. В начале войны фамилия Брусилова была в русской армии почти совершенно неизвестна, но его изобилующая победами карьера на первом же месте боевой службы быстро выдвинула генерала в первые ряды наиболее популярных личностей. Но разумеется, наибольшее внимание привлекло его победоносное наступление весной 1916 года, которое было призвано облегчить положение Италии в момент, когда эта страна оказалась под угрозой разгрома австрийской армией. Его восходящая звезда достигла тогда зенита. Впоследствии общественный интерес к нему постепенно угас. Его падение было вызвано крайне оппортунистическим поведением генерала после революции 1917 года. Этим его качеством вполне воспользовалось Временное правительство, премьером которого был тогда князь Львов. Брусилова назначили Верховным главнокомандующим русскими армиями, но это только окончательно уничтожило его в глазах образованных слоев русского общества, и в первую очередь в глазах всего русского офицерства. Поэтому его отставка с поста Верховного главнокомандующего никого не удивила, и никто о нем особенно не сожалел[22].
Тем не менее необходимо признать, что в его личности было больше положительных черт, нежели отрицательных.
Глава 2 СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РАЗВЕРТЫВАНИЕ
Прежде чем говорить о стратегическом развертывании русских армий на пространстве от Балтийского моря до румынской границы, следует бегло взглянуть на карту наших западных приграничных районов. Наше внимание привлечет исключительность положения, которое занимает часть бывшего Польского королевства, находившаяся под суверенитетом России.
Русская Польша, глубоко врезающаяся во владения наших противников, позволяла нам близко подобраться к их важнейшим и наиболее густонаселенным центрам. В то же время вражеские армии с легкостью могли зажать это обширное пространство в клещи. Только громадное превосходство сил давало бы нам возможность использовать этот далеко выдающийся вперед выступ польской территории в качестве передового исходного пункта для вторжения в Германию и Австрию. Если же нам не удавалось достичь такого превосходства в расчете на одновременную борьбу с обоими противниками, то западные соседи русской Польши получали возможность ослабить наше стратегическое положение – в особенности на том этапе войны, когда неприятель мог развернуть превосходящие силы быстрее, чем это могли сделать мы.
По этой причине наши стратегические планы никогда не предусматривали оборону той части Польши, которая лежит по левому, западному берегу Вислы; именно поэтому мы в течение многих лет не строили укреплений на наших действительных границах, зато укрепляли линию по реке Висла. Однако после Маньчжурской кампании, когда русское правительство использовало всякую возможность для сокращения военных расходов, возникла мысль перенести наши оборонительные линии еще дальше на восток к Брест-Литовску. Печально, но эта идея получила одобрение, и незадолго до начала боевых действий все передовые укрепления вокруг Варшавы и близ крепости Зегрже, расположенной при слиянии рек Западный Буг и Нарев, были взорваны. Тем не менее у этого плана имелось множество противников; он был встречен большим количеством весьма основательных критических замечаний. В условиях военной цензуры пресса не могла освещать перед обществом обсуждение данного вопроса, и потому трудно судить, какие мотивы побудили военного министра генерала Сухомлинова принять столь радикальные меры.
Хотя в тот момент я никоим образом не был связан с военной администрацией, но воспользовался случаем и при первой встрече с военным министром поднял этот вопрос.
Не вдаваясь в подробности, скажу только, что министр дал мне следующее объяснение. (Это произошло в 1910 году, за два года до того, как была начата работа по уничтожению варшавских фортов.)
Крепости Варшавы, Новогеоргиевска[23] и Зегрже, составляющие так называемый крепостной треугольник, по мнению военных инженеров и, что особенно важно, артиллерийских экспертов, в настоящее время совершенно устарели.
Приведение их в соответствие с современными требованиями потребует возведения совершенно нового пояса отдельных фортов и создания, так сказать, полностью укрепленного района; но для этого, во-первых, понадобятся громадные ассигнования, а во-вторых, при этом возникнут неудобства, связанные с включением в укрепленный район города с миллионным населением. Решение этой проблемы, по мнению генерала Сухомлинова, заключалось в охвате Новогеоргиевска новым поясом вполне современных фортов, включающих форт Зегрже и внешние передовые укрепления Варшавской крепости при условии доведения этих последних до уровня современных требований.
Это давало бы значительные преимущества, а именно: возможность при меньших затратах получить вполне современные крепости, исключение из границ крепостного района города Варшавы и, кроме того, обеспечение господства крепостного лагеря в Новогеоргиевске над самой Варшавой и над проходящими через нее дорогами.
Невозможно не признать, что перечисленные аргументы в условиях того времени были вполне основательны и практичны.
Я никогда не понимал и при всем желании не смогу объяснить, почему, вместо реализации данного плана, начали с уничтожения Варшавской крепости, даже не утвердив еще строительства линии фортов вокруг Новогеоргиевска, и, что еще того хуже, разрушили затем форты в окрестностях Зегрже. Больше случая поговорить на эту тему с генералом Сухомлиновым мне не представилось.
При разработке нашего стратегического плана неизбежно сталкивались два мнения. Учитывая необходимость борьбы с двумя противниками, одна из сторон спора настаивала на сосредоточении основной массы войск против сильнейшего неприятеля – Германии, противопоставив более слабому противнику, Австрии, относительно незначительные силы.
Оппоненты этой точки зрения полагали разумным сначала нанести главный удар по Австрии, чтобы потом, расправившись с ней, бросить все имеющиеся силы против Германии. Каждая из сторон выдвигала в пользу того или иного плана очень весомые теоретические и практические аргументы. Обсуждение всех приводившихся доводов заняло бы слишком много времени и оказалось бы чересчур специализированным. Замечу только, что план стратегического развертывания, который начал выполняться в 1914 году в начале мобилизации, был основан на втором варианте, то есть предполагал нанесение главного удара по Австрии с тем, чтобы наступать на Германию позднее.
Установить, до какой степени германцы были информированы о наших намерениях, весьма сложно. Однако не вызывает сомнения их способность, исходя из теоретических соображений, прийти к выводу, что русская армия не сможет одновременно нанести удары и по Австрии, и по Германии. В действительности Германия находилась в таком же положении, как и мы сами; она должна была решить, на каком театре войны следует нанести основной удар – против Франции или против России.
Германцы предпочли нанести главный удар по Франции как по противнику, который раньше сможет подготовиться к решительным действиям. Однако едва ли можно сомневаться в том, что Германия, основываясь на изучении различных признаков наших боевых приготовлений, не говоря уже об информации, получаемой благодаря подкупу изменников или даже путем шпионажа, была осведомлена о важнейших чертах русского плана стратегического развертывания. Такое положение дел облегчало действия Германии и обеспечивало ей большую свободу в решении направить основную массу своих войск против Франции, оставив на границах Восточной Пруссии только относительно незначительные силы и почти совершенно пренебрегая защитой своих границ к западу от Вислы. К тому же Германия рассчитывала на медлительность нашей мобилизации, а потому побуждала Австрию возможно быстрее начать наступление в Подолии и Волыни, а также по правому берегу Вислы для захвата Варшавы с востока. Вполне возможно, что этот план удалось бы полностью реализовать, если бы наше наступление, начавшееся раньше, чем могли ожидать германцы, не воспрепятствовало его выполнению. В результате мы, двигаясь вперед для нанесения главного удара, столкнулись лицом к лицу с австрийцами. В Восточной Пруссии наше наступление было обеспечено прорывом, который генерал Ренненкампф осуществил, используя все имевшиеся в его распоряжении средства, вопреки связывавшим его инструкциям, которые ему непрерывно посылал генерал Жилинский.
Русская Польша, глубоко врезающаяся во владения наших противников, позволяла нам близко подобраться к их важнейшим и наиболее густонаселенным центрам. В то же время вражеские армии с легкостью могли зажать это обширное пространство в клещи. Только громадное превосходство сил давало бы нам возможность использовать этот далеко выдающийся вперед выступ польской территории в качестве передового исходного пункта для вторжения в Германию и Австрию. Если же нам не удавалось достичь такого превосходства в расчете на одновременную борьбу с обоими противниками, то западные соседи русской Польши получали возможность ослабить наше стратегическое положение – в особенности на том этапе войны, когда неприятель мог развернуть превосходящие силы быстрее, чем это могли сделать мы.
По этой причине наши стратегические планы никогда не предусматривали оборону той части Польши, которая лежит по левому, западному берегу Вислы; именно поэтому мы в течение многих лет не строили укреплений на наших действительных границах, зато укрепляли линию по реке Висла. Однако после Маньчжурской кампании, когда русское правительство использовало всякую возможность для сокращения военных расходов, возникла мысль перенести наши оборонительные линии еще дальше на восток к Брест-Литовску. Печально, но эта идея получила одобрение, и незадолго до начала боевых действий все передовые укрепления вокруг Варшавы и близ крепости Зегрже, расположенной при слиянии рек Западный Буг и Нарев, были взорваны. Тем не менее у этого плана имелось множество противников; он был встречен большим количеством весьма основательных критических замечаний. В условиях военной цензуры пресса не могла освещать перед обществом обсуждение данного вопроса, и потому трудно судить, какие мотивы побудили военного министра генерала Сухомлинова принять столь радикальные меры.
Хотя в тот момент я никоим образом не был связан с военной администрацией, но воспользовался случаем и при первой встрече с военным министром поднял этот вопрос.
Не вдаваясь в подробности, скажу только, что министр дал мне следующее объяснение. (Это произошло в 1910 году, за два года до того, как была начата работа по уничтожению варшавских фортов.)
Крепости Варшавы, Новогеоргиевска[23] и Зегрже, составляющие так называемый крепостной треугольник, по мнению военных инженеров и, что особенно важно, артиллерийских экспертов, в настоящее время совершенно устарели.
Приведение их в соответствие с современными требованиями потребует возведения совершенно нового пояса отдельных фортов и создания, так сказать, полностью укрепленного района; но для этого, во-первых, понадобятся громадные ассигнования, а во-вторых, при этом возникнут неудобства, связанные с включением в укрепленный район города с миллионным населением. Решение этой проблемы, по мнению генерала Сухомлинова, заключалось в охвате Новогеоргиевска новым поясом вполне современных фортов, включающих форт Зегрже и внешние передовые укрепления Варшавской крепости при условии доведения этих последних до уровня современных требований.
Это давало бы значительные преимущества, а именно: возможность при меньших затратах получить вполне современные крепости, исключение из границ крепостного района города Варшавы и, кроме того, обеспечение господства крепостного лагеря в Новогеоргиевске над самой Варшавой и над проходящими через нее дорогами.
Невозможно не признать, что перечисленные аргументы в условиях того времени были вполне основательны и практичны.
Я никогда не понимал и при всем желании не смогу объяснить, почему, вместо реализации данного плана, начали с уничтожения Варшавской крепости, даже не утвердив еще строительства линии фортов вокруг Новогеоргиевска, и, что еще того хуже, разрушили затем форты в окрестностях Зегрже. Больше случая поговорить на эту тему с генералом Сухомлиновым мне не представилось.
При разработке нашего стратегического плана неизбежно сталкивались два мнения. Учитывая необходимость борьбы с двумя противниками, одна из сторон спора настаивала на сосредоточении основной массы войск против сильнейшего неприятеля – Германии, противопоставив более слабому противнику, Австрии, относительно незначительные силы.
Оппоненты этой точки зрения полагали разумным сначала нанести главный удар по Австрии, чтобы потом, расправившись с ней, бросить все имеющиеся силы против Германии. Каждая из сторон выдвигала в пользу того или иного плана очень весомые теоретические и практические аргументы. Обсуждение всех приводившихся доводов заняло бы слишком много времени и оказалось бы чересчур специализированным. Замечу только, что план стратегического развертывания, который начал выполняться в 1914 году в начале мобилизации, был основан на втором варианте, то есть предполагал нанесение главного удара по Австрии с тем, чтобы наступать на Германию позднее.
Установить, до какой степени германцы были информированы о наших намерениях, весьма сложно. Однако не вызывает сомнения их способность, исходя из теоретических соображений, прийти к выводу, что русская армия не сможет одновременно нанести удары и по Австрии, и по Германии. В действительности Германия находилась в таком же положении, как и мы сами; она должна была решить, на каком театре войны следует нанести основной удар – против Франции или против России.
Германцы предпочли нанести главный удар по Франции как по противнику, который раньше сможет подготовиться к решительным действиям. Однако едва ли можно сомневаться в том, что Германия, основываясь на изучении различных признаков наших боевых приготовлений, не говоря уже об информации, получаемой благодаря подкупу изменников или даже путем шпионажа, была осведомлена о важнейших чертах русского плана стратегического развертывания. Такое положение дел облегчало действия Германии и обеспечивало ей большую свободу в решении направить основную массу своих войск против Франции, оставив на границах Восточной Пруссии только относительно незначительные силы и почти совершенно пренебрегая защитой своих границ к западу от Вислы. К тому же Германия рассчитывала на медлительность нашей мобилизации, а потому побуждала Австрию возможно быстрее начать наступление в Подолии и Волыни, а также по правому берегу Вислы для захвата Варшавы с востока. Вполне возможно, что этот план удалось бы полностью реализовать, если бы наше наступление, начавшееся раньше, чем могли ожидать германцы, не воспрепятствовало его выполнению. В результате мы, двигаясь вперед для нанесения главного удара, столкнулись лицом к лицу с австрийцами. В Восточной Пруссии наше наступление было обеспечено прорывом, который генерал Ренненкампф осуществил, используя все имевшиеся в его распоряжении средства, вопреки связывавшим его инструкциям, которые ему непрерывно посылал генерал Жилинский.