Гусев Валерий. Большая книга пиратских приключений (сборник)

   Капитан Флинт не зря гордился своим судном. Тут было много всяких технических чудес, но нам больше всего понравилась камера наблюдений, или темная комната, как ее все называли. Она находилась в глубине носового трюма. Каморка такая. У которой в пол было вделано толстое, ничем не пробиваемое стекло — вроде экрана большого телевизора. Она предназначалась для наблюдений за морским дном. Когда наблюдения не велись, экран закрывался металлической шторкой. Алешка как дитя олигарха тут же потребовал эту шторку убрать.
   Капитан нажал кнопку на пульте, шторка уползла в сторону и где-то исчезла. Погас свет, и перед нами засветилось окно в океан.
   Здесь было не очень глубоко, и дно под «Афалиной» просматривалось со всеми подробностями. И эти подробности нас не очень обрадовали. На песчаном дне, среди редких кучковатых водорослей, валялись: колесо от самосвала, чей-то оборвавшийся якорь, дырявая стальная бочка, много всякой драной обуви и прочий хлам. Среди него сновали мелкие рыбки, пробежал бочком маленький краб; скользили по песку солнечные зайчики. Ну прямо загаженный газон, в котором копошатся воробьи и вороны.
   Капитан поспешил включить свет и «задернуть» шторку. Будто ему было стыдно за это безобразие.
   Экскурсия продолжилась. Капитан показывал нам теперь всякие научные механизмы на палубе. «Это — то, а это — это».
   — А почему вы ваш кораблик дельфиньей кликухой назвали? — небрежно спросил Алешка.
   — Вопрос не ко мне. Игорь Владимирович, — попросил капитан начальника экспедиции Штокмана, — объясните юному коллеге этот факт.
   — А можно? — спросил Штокман и погладил свою жидкую бородку.
   Капитан молча кивнул, Штокман поправил очки.
   — Это судно, юный коллега, предназначалось для боевых и разведывательных действий. И называлось оно, когда проектировалось, очень скучно — «СК».
   — Спецкатер, — уточнил капитан. А Штокман продолжил:
   — Вам известно, коллега, почему дельфин так быстро плавает?
   — Конечно! — заявил коллега Алешка. — Хвостяра у него здоровенный.
   Штокман усмехнулся:
   — У кита «хвостяра» еще больше. Дело в том, что дельфин имеет под своей кожей специальную группу мышц. И эти мышцы, когда надо, вибрируют и гасят колебания воды вокруг тела дельфина. Ну, как бы вам попроще объяснить… Кожа приспосабливается к окружающей среде — и при движении практически отсутствует трение. Это понятно?
   — Запросто! — сказал Алешка небрежно. — Ваша «Афалина» обшита не железом, а шкурами дельфинов.
   По всему видно было, что Алешка этого не одобрял. Но Штокман засмеялся.
   — Примерно так. Обшивка «Афалины» сделана из гибкого, но очень гладкого и прочного материала и тоже имеет что-то вроде внутренних мышц. Специальное устройство, когда нужна максимальная скорость, приводит их в действие. Это понятно?
   Алешка кивнул и спросил:
   — А где это устройство? И как его включать?
   — Это военная тайна, — усмехнулся капитан. — Пошли дальше. Вот это камбуз. Здесь готовится пища.
   — А где эту пищу кушают? — спросил Алешка. — Где ваша столовая?
   Капитан засмеялся:
   — Столовой у нас нет. Прошу в кают-компанию. Стол уже накрыт.
   И мы спустились вниз, в кают-компанию. Вот здесь все было понятно. По бортам — мягкие диванчики, в уголке — небольшое пианино, по стенам — всякие картинки с видами всяких далеких стран, а посередине — длинный стол, похожий на бильярдный, с бортиками, накрытый разными блюдами и напитками. Даже салфетки, свернутые в конус, стояли рядом с каждым прибором.
   — А зачем эти бортики? — спросил Алешка.
   — А затем, — объяснил капитан, засовывая за воротник кителя белоснежную салфетку, — чтобы во время шторма посуда по столу не бегала и на палубу не спрыгивала.
   — В старое время… — рассказал толстый кок Сковорода, все время что-то переставляя на столе, — в старое время этих бортиков не знали. Без них обходились.
   — Руками посуду ловили? — спросил Алешка.
   — Зачем? Опытный кок во время сильного волнения или шторма стелил на стол влажную скатерть. По ней посуда не скользила.
   Шторма еще не было и сильного волнения тоже, но Алешка уже этот способ испробовал — облил полстола, открывая бутылку с минералкой.
   — Хороший будет моряк, — похвалил его капитан, обтирая лицо салфеткой. Ему шипучей минералки досталось больше, чем скатерти. — Но, вообще-то, нашей «Афалине» никакая качка не страшна.
   — Это хорошо, — сказал папа. — Я не люблю морскую болезнь.
   — А почему не страшна? — спросил Алешка.
   — А потому, — с удовольствием стал объяснять капитан, — что у нее в корпусе есть специальные резервуары со специальной жидкостью. И когда начинается сильное волнение, эта жидкость автоматически перекачивается из одного резервуара в другой. И гасит колебания судна.
   — Жаль, — вздохнул Алешка. — Хотелось бы на мокрой скатерти пообедать.
   — Тебе этого мало? — спросил папа, кивнув на лужу в центре стола. — Открывай еще одну бутылку.
   Капитан поспешно встал. Вытянул за цепочку из кармана круглые часы, щелкнул пальцем по стеклу циферблата и сказал:
   — Однако, в шестнадцать ноль-ноль выходим в море. Прошу всех на палубу.
 
   Мы поднялись на палубу.
   Над нами — яркое солнце. В борт «Афалины» мелко плещут волны, полные всякого мусора и покрытые радужной пленкой. Пронзительно скрипят горластые ненасытные чайки. Они все время что-то выхватывают из воды, но мусора на ней меньше не становится. Визжат и лязгают портальные краны, вытягивая из бездонных трюмов грузовых теплоходов громадные ящики, огромные сетки, чем-то набитые, связки железных бочек. Складывают их на причал, где тут же шустрые автопогрузчики подхватывают их своими блестящими, вроде здоровенных вил, клыками, приподнимают и куда-то увозят.
   Невдалеке от нас стоит молчаливый военный корабль серого цвета. На нем всякие хитрые надстройки, ершатся грозными стволами орудия, а на корме приютился маленький вертолет со сложенными лопастями.
   — Давно здесь стоит, — грустно сказал капитан.
   — Порт охраняет? — спросил папа.
   — Сам себя, — буркнул в ответ Иван Федорович. — Топлива у него мало.
   — Временные трудности. — Папа пожал плечами. — Если надо, я могу для них купить солярку. Пусть поплавают.
   — Вы лучше что-нибудь для нас купите, — ввернул веселый матрос.
   — А тебе мало? — сердито спросил капитан.
   — Ага. На сигареты не хватает.
   Со стороны открытого моря в порт вошла красивая яхта под всеми парусами. Их у нее было так много, и такие они громадные и пузатые, что казалось — в порт низко, над самой водой, вплывает белоснежное облако.
   Капитан пошел на мостик. Алешка — за ним, и тут же начал отдавать ему какие-то приказания, размахивая руками. Капитан послушно взял микрофон, и по судну громко разнеслось:
   — Выбрать якорь!
   Гремит бегущая из воды черная цепь, по ней стекает вода; и вот цепь исчезает в овальной дырке на носу «Афалины» — якорный клюз называется.
   — Отдать носовой!
   Матрос выбирает носовой швартовый канат, и яхта чуть отодвигается от причала к морю.
   — Отдать кормовой! Самый малый вперед!
   Наконец наш корабль отцепился от берега и плавно набирает ход, нацелившись своим крутым и острым носом куда-то вдаль. На южный край света.
   По акватории порта «Афалина» шла осторожно, все время лавируя меж стоящими на якорях кораблями. Но как только она оказалась на чистой воде, «Афалина» сделала стремительный бросок, как кошка за мышкой, и, высоко задирая гордый нос, понеслась навстречу приключениям и опасностям…
   Мы с Алешкой долго стояли на носу. «Афалина» летела будто не по воде, а над водой.
 
   Плавно шелестели, обегая ее, зеленые и уже совершенно чистые волны.
   — Ни фига себе корабль! — с восторгом сказал Алешка. — Настоящий дельфин! Никакая не лошадь.
   Казалось, если капитан прикажет прибавить ход, «Афалина» раскинет крылья и помчится в свободном полете, как летучая рыба. Или какой-нибудь альбатрос (вроде спаниеля). От нас даже чайки отстали, замотались, наверное, крыльями махать.
   Очень скоро мы замерзли и спустились в отведенную нам каюту. Здесь были две койки, одна над другой, и диванчик у самого иллюминатора. Письменный столик, банкетки и вместительный шкаф. Рундук, по-морскому.
   Мы стали осваиваться. Полазили по койкам, попрыгали на диванчике и стали разбирать и укладывать свои вещи.
   — Чур, я наверху сплю! — забил себе верхнюю койку Алешка.
   Я не возражал, с нее падать выше.
   — А вот фиг! — сказал Алешка.
   Он щелкнул какой-то задвижкой, и у внешнего края койки появился такой же барьерчик, как и у стола в кают-компании, только обтянутый желтой кожей.
   Впрочем, на нижней койке тоже была такая же предохранительная доска.
   Я уложил свои вещи на свою полку, а Лешка, разбирая свой чемодан, вдруг громко икнул.
   — Ты что? — спросил я. — Морского воздуха надышался?
   — Привет от мамы! — сказал Алешка и запустил в меня валенком.
   Не поверила, значит, мама. Засунула-таки тайком валенки для Алешеньки. И не только валенки. Алешка откопал на дне чемодана свою старую зимнюю шапку и пару рукавиц.
   Шапку он сразу же выбросил в иллюминатор:
   — Она мне все равно мала.
   А валенки засунул в нижний ящик письменного стола.
   Но тут вдруг стремительный ход «Афалины» стал постепенно замедляться. Стихли двигатели, раздались на палубе тревожные голоса матросов.
   — На какого-нибудь кита налетели, — предположил Алешка. — Сейчас ко дну пойдем. Пошли посмотрим, интересно ведь.
   И мы помчались на палубу, посмотреть, как мы пойдем ко дну. Там, возле капитанского мостика, происходила бурная сцена. Капитан яростно дымил трубкой, а старший механик наступал на него и кричал во весь голос:
   — Это вредительство, Иван Федорович! На судне враг! — И при этом он тыкал чуть ли не в нос капитана каким-то мятым бесформенным предметом.
   — Наверное, взрывное устройство, — шепнул мне Алешка. — Ща как рванет!
   Но оно не рвануло. Оно и само было какое-то рваное.
   Оказывается, почему смолкли двигатели? Потому что в их воздухозаборник попал посторонний предмет и плотно его закупорил, а без воздуха, понятно, никакой двигатель работать не может.
   — Ну что? Что это такое? — возмущался стармех.
   Алешка подошел поближе, вгляделся и задумчиво сказал:
   — На старую зимнюю шапку похоже. — Зевнул и добавил: — Пошли, Дим, спать.
   А я подумал: хорошо, что он валенки в иллюминатор не швырнул…
   В общем, зимняя шапка, превратившаяся в тряпку, полетела за борт, рассерженный стармех запустил двигатели, и «Афалина» вновь начала свой плавный бег по морским волнам.
   Надо будет, подумал я, и рукавицы поскорее за борт отправить. Вместе с валенками…

Глава III
«Бугенвиль» — 9140 метров

   Папа долго не приходил, наверное, обсуждал с капитаном корабля первое происшествие на борту. Мы сначала немного побаивались, что он мог узнать Алешкину шапку, но она была уже в таком виде, что ее даже родная мама не узнала бы. Наша родная мама, не шапкина, конечно.
   В общем, мы не стали дожидаться папу и забрались в свои морские койки. Потому что очень устали от всяких впечатлений этого длинного дня. Особенно от перелета через всю большую страну. Ну и «взрывная» шапка нам добавила эмоций.
   «Афалина» шла ровно, без всякой качки, чуть слышно работая своими двигателями. Мы погасили свет, оставили только маленький синий плафон под потолком, и смотрели в иллюминатор на бескрайнее море, бесконечное небо и бесчисленные звезды.
   — Хочу, Дим, — сказал Алешка, — как-нибудь акулу поймать. Ни разу их не ловил.
   — Тебе это надо? — испугался я.
   — А как же! Нужно же посмотреть, что она там в своем брюхе таскает. Там же, Дим, такие интересные вещи попадаются!
   Можно себе представить!
   — Всякие бутылки, Дим, со всякими письмами. — Размечтался! — И зубы ей надо пересчитать — сколько их там сотен.
   — Как бы она сама нам все зубы не пересчитала. Своим хвостом.
   — Ты не романтик, Дим.
   Ага, согласен. Ничего романтического не вижу в том, чтобы копаться в брюхе какой-нибудь акулы. Представляю, какая у нее там свалка.
   — В одной акуле, Дим, — не унимался Алешка, — часы капитанские нашлись, хронометр называются. И они, Дим, шли — тикали. Здорово?
   Здорово. Счастливая акула. Всегда знала, который час, режим дня соблюдала: когда спать, когда вставать, когда за пловцами охотиться. В обеденное время.
   С акул Алешка перескочил на свой остров, набитый сокровищами. Стал рассказывать мне, в каком именно месте они запрятаны и что он станет делать, когда их разыщет.
   — Прежде всего, Дим, сразу же школу брошу. Зачем богатому человеку учиться, да?
   — Богатый дурак, конечно, умнее бедного ученого, — рассердился я.
   — Я пошутил, Дим. — И Лешка мгновенно вырубился — здорово устал, и от событий, и от планов.
   А папа все не шел. Потом он рассказал нам, уже утром, что засиделся на совещании с учеными.
   — И чего вы там насовещали? — с интересом спросил Алешка. Он всегда старался быть в курсе всех дел и событий. Особенно тех, которые его никак не касались.
   — Умойся сначала, — сказал папа.
   — Потом, — пообещал Алешка. — Свежим морским ветром.
   Быстро он освоился на корабле в океане.
   — Ладно, — сдался папа, — вам это тоже не мешает знать.
   И он подробно рассказал нам о задачах и целях экспедиции.
   Никогда бы не подумал, что мирная научная работа может стать опасной для тех, кто ее делает…
 
   Совещание в кают-компании проводил начальник экспедиции Штокман.
   — Наша экспедиция, — сказал он, — комплексная. Мы будем изучать многие параметры разных районов Тихого океана. Но главная наша цель — обследовать глубоководную впадину под названием «Бугенвиль».
   — И чего вы там потеряли? — удивился наш папа-бизнесмен.
   — Сейчас объясню, — Штокман поправил очки и погладил бородку. Он всегда, когда волновался или сердился, поправлял очки и гладил бородку. Наверное, поэтому она и завивалась у него черной запятой. — Весь мир сейчас озабочен очень важной, трудноразрешимой проблемой. Она связана с захоронением радиоактивных отходов. И вот ученые одной из западных стран предложили использовать для этого глубоководные океанские впадины. Казалось бы, неплохое решение: запаять ядовитые вещества в контейнеры и сбросить их на глубину, положим, десять тысяч метров. И даже если контейнеры с течением времени разрушатся, ничего страшного не произойдет…
   — Как это не произойдет? — возмутился ихтиолог Рыбкин. — Они расползутся по всем океанам и морям и погубят в них все живое. А заодно — и все человечество, всю планету. Ведь Мировой океан — основа всей жизни на Земле!
   Штокман опять поправил очки.
   — Эти ученые высказывают такие утверждения. Во-первых, на таких страшных глубинах нет никаких живых существ из-за колоссального давления воды и полного отсутствия света. А во-вторых, во впадинах нет никаких течений — ни горизонтальных, ни вертикальных. Многокилометровые слои воды совершенно неподвижны и не перемешиваются. И вся сброшенная на дно ядовитая гадость останется на том же месте.
   — А если это не так? — Рыбкин вскочил со своего места. Сейчас этот «пушистый» человечек был похож не на одуванчик, а на рассерженного ежика. У которого яблоко отобрали. — А если там есть живые существа, если там имеются течения? Вы представляете, какой глобальной опасности подвергнется океан?
   — Вот это и надо нам проверить. И сообщить свои результаты мировой науке. А то ведь, оказывается, на Западе уже существует фирма, которая взялась за это дело. Эта фирма уже закупила контейнеры для отходов и корабли для доставки их и сброса на дно океана. И рассчитывает зарабатывать на этом бизнесе громадные деньги.
   Все слушали начальника экспедиции с большим вниманием, даже глухой боцман не хлюпал носом, а включил свой слуховой аппарат, похожий на обычный простенький плеер, он висел у него на животе.
   — Да, — задумчиво почесал за ухом капитан своей трубкой. — Если надежды этой фирмы не оправдаются, у нее возникнут огромные финансовые проблемы.
   — И претензии к нам, — с усмешкой добавил ихтиолог Рыбкин.
   Тут и наш папа сказал свое слово.
   — Я не последний человек в бизнесе, — скромно заявил он. — И я знаю, какие там действуют волчьи и пиратские законы. А об этой фирме я кое-что слышал в своих кругах. Кажется, она называется «Оазис». Жулики. Если этот «Оазис» не оправдает своих расходов, его люди пойдут на самые крайние меры. Нам нужно быть к этому готовыми.
   — Что вы имеете в виду, Сергей Александрович? — тревожно спросил папу капитан. — Надеюсь, не…
   — Не надейтесь, — отрезал папа. — Если результаты исследований их не удовлетворят, возможны прямые столкновения.
   — С какой целью? — удивился наивный Штокман.
   — С целью уничтожить всю полученную вами информацию. И всех нас заодно. Вместе с «Афалиной».
   — Это не так просто, — сказал капитан. — В крайнем случае удрать мы всегда успеем.
   — Не уверен, — возразил папа.
   Нам с Алешкой он объяснил, что нарочно немного сгустил краски. Чтобы никто не расслаблялся и чтобы все были бдительными.
   Но ближайшее будущее показало, что эти самые краски оказались еще гуще и чернее.
   Да, знать бы заранее, в какой форме эта фирма «Оазис» предъявит нам свои претензии! Да я бы лучше комаров на даче кормил…
 
   Я часто потом, вспоминая наше плавание, думал — каким бы оно было прекрасным и удивительным, если бы нам не мешали жадные и злобные враги.
   Вот представьте себе, если сможете… Большой-пребольшой Тихий океан, по которому уже не одно столетие плавали отважные мореходы. Кругом безбрежная синь. На горизонте море сливается с небом. Бежит волна за волной. С тихим плеском, похожим на шорох, режет их острый нос «Афалины». Она идет быстро, но кажется, будто застыла на месте, только неугомонные волны стремительно обегают ее с бортов.
   — Какая красивая глазурь, — с поэтическим восторгом говорит Алешка.
   — Лазурь, — поправляю я.
   — Какая разница! И так и так красиво.
   Почти все время мы торчим на палубе. Вглядываемся в океанскую «глазурь». Иногда над нами парит громадный альбатрос, что-то высматривает. Штокман сказал, что размах крыльев у него (у альбатроса, а не у Штокмана) больше трех метров. Симпатичная птичка. И клювик у нее приличный.
   Время от времени мы собираем с палубы летучих рыбок и небольших кальмаров. Они, эти кальмары, тоже, оказывается, могут летать. С помощью своего «реактивного» двигателя, как говорит пушистый Рыбкин.
   Алешка относит нашу добычу в камбуз, и кок Сковорода радостно укладывает ее в холодильник.
   Очень часто рядом с «Афалиной» — бок о борт — скользит громадная акулья тень. А впереди нее шустрят полосатые рыбки-лоцманы. Наводчики, как говорит пушистый Рыбкин.
   Когда нам надоедает торчать на палубе, мы идем в рулевую рубку. Алешка становится за штурвал. Он уже так освоился с «Афалиной», что капитан полностью ему доверяет. Только немного морщится, когда Алешка фамильярно называет ее Фалькой.
   Кстати, штурвала как такового на нашем судне не было. Был сложный пульт с кнопками и тумблерами, с голубым экраном, на котором светилась яркая звездочка, обозначающая положение «Афалины» на поверхности океана. Звездочка медленно двигалась на юг.
   Алешка становился перед пультом, уточнял у рулевого курс и уверенно держал «Афалину» в нужном направлении. Правда, не всегда…
   Однажды наш гидробиолог, подняв на борт планктонную сетку и изучив ее содержимое, радостно завопил:
   — Открытие! В этой части Тихого океана никогда не было такого типа планктона! А теперь есть!
   Никто еще ничего не успел сообразить, а капитан уже бросился в рубку. Взял Лешку за ухо, отстранил от пульта и проверил курс… «Афалина» уже два часа шла совершенно не туда, куда ей было нужно.
   — Я хотел на минуточку к одному острову свернуть, — безмятежно объяснил Алешка. — Кое-что там проверить. А что, нельзя, что ли?
   И я до сих пор точно не знаю: играл ли он роль взбалмошного бестормозного сыночка олигарха или в самом деле решил «завернуть на островок».
 
   …А мы все плыли и плыли.
   Южная ночь. Водная гладь. Над ней незнакомые яркие звезды. «Афалина» идет своим научным курсом. Идет плавно, упорно — кажется, ничто ее не остановит. Ни жестокий шторм, ни подводные мели, ни коварные пираты…
   Она останавливается только тогда, когда в нужной точке ученые делают свое дело. А дел у них — выше крыши! Они проводят замеры глубин, определяют соленость и температуру воды в разных уровнях, отлавливают планктон, всяких рыб и животных, наносят на специальные карты рельеф океанского дна. В общем, всего не перечислить.
   Мы с Алешкой допоздна засиживались на палубе, возле спасательной шлюпки, и любовались океаном и звездным небом. Все это было так необъятно, так непостижимо… Просто чудо какое-то. А когда мы уставали от этого великолепия, то спускались в кают-компанию — послушать научные споры и всякие интересные и загадочные морские истории. А иногда это были простые шутливые разговоры о жизни. Больше всех говорил ихтиолог Рыбкин. Он был жутко болтливый. Любая тема разговора будто открывала в нем какой-то фонтан красноречия. Он был великий спорщик. Кто бы что ни сказал, Рыбкин всегда обрывал его и говорил сердито:
   — А вот и нет! Вы глубоко заблуждаетесь, коллега. Утверждение, что тигровые акулы предпочитают на завтрак именно белого человека, — это глубочайшее заблуждение. Гастрономические пристрастия акул еще недостаточно изучены. Вот например, в море плавает белый человек. Извините, вполне для акулы вкусный. Тогда почему она бросается с распахнутой пастью не на него, а на старый и несъедобный баллон автомобильного колеса? А?
   — Извините, коллега, это с вашей точки зрения резиновый баллон несъедобен. А может быть, он необходим акуле для улучшения пищеварения, перед тем как схавать на обед белого человека? Не допускаете?
   — Вы, пардон, какой-то бред несете, коллега! — Рыбкин вспыхивал как спичка. — Тогда почему вы сами перед обедом не глотаете десяток булыжников? А?
   — Я не акула.
   — Возможно. Но то, что вы людоед, это всем известно.
   И этот Рыбкин, самый болтливый человек на судне, говорил Алешке:
   — Знаешь, за что я люблю рыб? Потому что они молчаливые.
   Ну да, это нам понятно. Когда Рыбкин говорит, они помалкивают, слушают его умные речи, шевеля жабрами.
   Наш Алешка, конечно, в этих дискуссиях не помалкивал:
   — А я бы всех этих ваших акул!..
   — Сам бы съел? — засмеялся веселый матрос.
   — Глупости! — Рыбкин из ежика опять стал одуванчиком, заговорил с нежностью: — Акулы — милейшие существа, ценнейшие и полезнейшие рыбки. — Тут он стал загибать пальцы: — Целебная печень. Великолепная кожа. Высококалорийное мясо.
   — Суп из акульих плавников! — сладко зажмурился кок Сковорода.
   — А какие зубки! — ехидно добавил гидролог Кошкин. — И как их много!
   — К вашему сведению, — добавил Рыбкин, — акулы поддаются дрессировке. — Тут он, немного смутившись, честно, как ученый, поправился: — Не совсем так, конечно, но договориться с ними можно. Я знал одного американского ученого, который целый год провел в стае акул. Он изучал их образ жизни, повадки, вкусы. Вместе с ними охотился. Подготовил очень интересную книгу. — Тут Рыбкин немного поник головой. — Но, к сожалению, не успел ее опубликовать…
   — Не договорился, значит, — безжалостно сказал Алешка. — По вкусу им пришелся.
   — Ваши акулы, — нападал гидролог на ихтиолога, — очень вредные существа. Они мешают науке!
   И тут он стал очень интересно рассказывать, как в свое время ученые изучали морские и океанские течения с помощью бутылочной почты. Оказывается, они закладывали в пустые бутылки записки с указанием координат и бросали их в море. Потом бутылку кто-нибудь обнаруживал на другом конце океана и сообщал об этом ученым. А они таким образом узнавали какое-нибудь течение.
   — И сколько этих бутылок, — горячился гидролог, — находили в брюхе акул! Какие уж тут данные! Шляются ваши акулы по всему Мировому океану.
   — Шарлатанство! — возмущался Рыбкин. — Бутылка плывет на поверхности. Любой ветер изменит ее курс. Вот вам и течение!
   — А вот и нет! Вы просто темный человек! На дно бутылки насыпали песок, и она плавала только чуть высунув из воды свое засургученное горлышко. Влияние ветра исключается!
   Алешка эту тему прослушал с особым вниманием. И стал собирать пластиковые бутылки. И складывать их в письменный стол.
   — Я, Дим, — объяснил он, — буду маме письма в них посылать.
   — ?
   — Ну, Дим, вот мы вернемся к родным берегам, мама спросит: «Что ж ты, Ленечка, мне не писал письма?» А я ей: «Да я тебе сто бутылок писем написал!»
   Вот хитрец! Не знаю только, где он песок найдет, чтобы в бутылки засыпать. Кругом одна вода. Да и та морская.
   Нашел-таки! Стал захаживать в камбуз к Сковороде и выпрашивать у него сахарный песок: «Мы с папой вечерами чай пьем, нам много сахара надо».
   В общем, жили мы очень интересно. Особенно по вечерам, в кают-компании, за всеми этими разговорами. Наш папа в них тоже принимал самое активное участие. И иногда порол такую чушь, что за него становилось стыдно. А иногда вдруг задавал такие вопросы, что нам становилось ясно — эти вопросы неспроста!
   — А вот я, — важно рассказывал папа, — прочитал в газете, как одна акула помогла раскрыть преступление.