Гусев Валерий Борисович. Давите их, давите

   – Чтоб я еще с тобой поехал… На переднем сиденье… – Прохор вышел из машины. – Ты бандит какой-то. – Он сел сзади, рядом с Яной.
   – А мне понравилось, – сказала та.
   Думаю, ей бы еще больше понравилось, если бы я попытался посадить воздушный лайнер на крышу дачного сортира. С дачником внутри.
   Я развернул карту. Конечно, на пост ГАИ инспектор сообщил о нашем поведении. Но, наверное, не дальше. До поста сорок километров. Нужно как-то обойти его. Огородами, стало быть. Я передал карту Яне, показал предполагаемый путь:
   – Запомнила? Диктовать будешь.
   Так мы и ехали:
   – Подосинки! За ними вправо на Бакунино… Здесь прямо… Чеши, Серый, на Апухтинское… Стоп! Давай назад, ошиблась, поворот пропустила… Опять не туда…
   Несколько раз мы садились на брюхо. Иногда выбирались сами: сажали Яну за руль и толкали с Прохором машину. Пару раз нас дергали грузовик и трактор… Но таки выбрались на бетонку. На ходу перекусили.
   Затем я применил простую тактику, добрым словом поминая капитана Ломтева за его работу с картой. Загодя, перед постом, выбирал грузовик побольше, а еще лучше с прицепом или двойную фуру – благо их теперь много по дорогам страны шляется, и, в зависимости от того, с какой стороны шоссе располагался пост, прятался за тот или другой борт прикрытия…
   «День клонился к вечеру». Хорошая, мирная такая и уютная фраза. Но для нас приближающаяся ночь увеличивала опасность. К тому же мы вымотались, стали терять бдительность. Дошло до того, что один пост проскочили без всякой маскировки.
   В общем, стало ясно, что с машиной пора расставаться.
   В милом городке под названием Липки я разыскал вещевой рынок, воткнул на стоянке нашу боевую краденую колесницу между двумя «Нивами», оставив ключи в замке, и мы пошли на автобусную станцию. Ехать оставалось около пятидесяти верст.
   Когда мы взяли билеты, денег хватило только-только на три чашки кофе и три рогалика.
   В автобусе Яна сразу уснула, склонив голову Прохору на плечо, и было жалко будить ее на конечной остановке.
   Мы вышли. Весь народ из автобуса мгновенно растворился по своим дорогам к своим домам. Было темно и холодно, одиноко. В небе, равнодушно прощаясь, мерцали звезды, прятались за тучи.
   – Куда ты завел нас? – Яна, зябко дернув плечами, застегнула куртку и подняла воротник.
   – Кабы знать… Попутку надо ловить.
   – А расплачиваться чем будешь? – Прохор притопывал ногами, как сторож на морозе. – Да тебя и не посадит никто – вылитый бандит.
   – Тихо, ребята, – я услышал еще дале
   кий, но явно близящийся шум трактора.
   Мы замерли в надежде. На что? Нас трое, даже в «Кировец» всем составом не влезем.
   Но, стало быть, везет не только дуракам и пьяным: за деревьями в поле показался радостный свет фар, и нам подали великолепный экипаж – работягу-трактор, запряженный в громадную телегу с соломой.
   Мы помахали ему, он остановился. Тракторист приглушил двигатель, спрыгнул к нам – молоденький совсем парнишка, допризывник.
   – Ты куда так поздно? – спросил я.
   – Да в «Ключики», – охотно, будто только и ждал этого вопроса, отозвался он. – И правда, припозднился. Закурить найдется?
   – Ты нас до поворота на «Бирюкове» не захватишь? – Паренек показался мне славным, и я рискнул назвать конечную точку нашего отступления.
   – А чего ж – нет? Захвачу. ГАИ здеся не бывает.
   Мы закурили, стоя в свете тракторных фар, дивясь на наши длинные тени и обласканные мирным рокотом приглушенного дизеля, смешанным запахом масла, солярки, соломы. Впервые стало спокойно на душе, что-то разжалось в ней колючее. А может, просто навалилась усталость в конце пути, когда все все равно и даже опасность прячет в норе свою змеиную голову.
   – А ты мне знакомый, – вдруг сказал паренек Прохору. – Я тебя по телевизору видел. В Белом доме, на трибуне.
   С каждой его фразой Прохор отступал на шаг, пока не растворился в темноте. Паренек рассмеялся:
   – Да ты, мужик, не волнуйся. Мы с батяней – за красных. – И тут же честно уточнил: – Правда, маманя наша пока за белых. Но мы ее перевоспитаем. Поехали, что ли? Ты, дамочка, в кабинке, а вы – наверх. Заберетесь?
   – Заберемся, – сказала Яна. – Я на сене поеду.
   – Да где ж я тебе его возьму? – удивился паренек.
   – А это что? Целая телега. Тебе жалко, да?
   – Так это же солома!
   – Большая разница! – фыркнула Яна.
   – Это как кому, конечно, – рассудительно не согласился паренек. – Коровы вот разбираются.
   – Я ж не корова!
   – Не корова, – опять засмеялся он, – больше на козу похожа. Упрямая, видать, бодучая.
   Прохор тоже неосторожно рассмеялся, и Яна тут же влепила ему:
   – А вот этот, с трибуны, козел, да?
   – Ну, – уклонился парень, – кто его знает… По виду сразу не скажешь. Поехали, что ли?
   Прохор нащупал в соломе веревку, кряхтя, взобрался наверх, протянул Яне руку. Я сложил ладони в замок, подставил ей «ступеньку». Она легко взлетела наверх… и тут же обрушилась мне на голову, потому что козел Прохор не сумел поймать ее руку…
   …Урчал трактор, бежал впереди него свет фар, скрылись за облака звезды, телега плавно колыхалась, как корабль на мерной волне.
   Мы чурками блаженно лежали на соломе.
   – Какие звезды! – мечтательно произнесла Яна, задумчиво глядя в небо.
   Сейчас что-нибудь отмочит.
   – Какие тебе звезды? – ворчливо пробормотал Прохор. – Где?
   – Там… – романтично протянула Яна. – Там… за облаками. Скажешь их там нет? Слушай, Проша. – Она так стремительно села, что едва не свалилась с телеги. – Будь другом – пройдись немного пешком. Километров двадцать, а? Я так по мужу соскучилась! – Она умоляюще прижала руки к груди. – Оставь нас наедине. Я одарю его своей любовью, и он, обласканный сверх меры, заснет глубоким сладостным сном, приклонив свою седую, не раз битую голову на мою белоснежную грудь, а? Красиво? То-то. – Уже другим тоном, в форме приказа: – А ну слезай, а то пристрелю…
   – Кстати, – спросил я, – ты пистолет из бардачка забрала?
   Яна ахнула и промолчала.
   – Корова!
   – Стало быть, так, – покорно согласилась она. – Или коза.
   Зря, конечно, я на нее собак спустил, моя ведь вина… Я взял ее за руку, она вздохнула.
   У поворота на «Бирюково» мы слезли с телеги. Точнее, свалились – ноги уже не держали.
   – Как тебя зовут? – спросил я парня.
   – Ковалевы мы. Семен Михалыч…
   – Ну, спасибо тебе, Михалыч, выручил. Расплатиться нам с тобой нечем. Не при деньгах еще. Но, может, и мы когда тебе сгодимся.
   – Может, и сгодитесь. Мы тут рядом обитаем, в «Ключиках». Ферма у нас. Заходите когда, рады будем.
   И мы расстались. Чтобы в самое ближайшее время встретиться вновь. По поводу куда более серьезному, чем случайная попутная дорога в ночи.
   – Ну, ребята, последний рывок, – с такой унылой бодростью произнес я, что самому стало противно.
   Сейчас моя команда взбунтуется и устроит лежачую забастовку под кустом. До утра.
   – Я пешком не пойду, – заявила Яна. – Проша, донесешь меня вон до того дерева – я тебя поцелую.
   – Очень надо, еще бешенством заразишь, – торопливо отказался от своего счастья Прохор.
   – А ты, милый, возьмешь меня на руки?
   Взял бы, да самому впору на ручки проситься.
   Мы поплелись по тропке, суетливо петляющей по лесу рядом с дорогой. Из последних, стало быть, сил. На любви и ненависти – неплохой, кстати, допинг. Рекомендую.
   …Где-то за полночь я прижался спиной к деревянным воротам фермы и заколотил в них пяткой.
   В доме вспыхнул свет, стукнула дверь, и замелькал меж деревьев желтый неяркий огонек керосинового фонаря.
   Подняв его над головой, фермер оглядел нас, узнал Прохора и обрадовался. Странно. Просто так нормальный человек ночным гостям не радуется.
   Мы прошли в дом, плюхнулись на лавки. Бирюков стал деловито собирать на стол. Без дурацких вопросов типа: «Может, вы с дороги откушать желаете?» Яна спотыкалась на ровном месте, но сноровисто помогала ему, и через пять минут мы уже поднимали по первому стакану.
   Бирюков одобрительно поглядывал на нашу работу. Подогревал, подкладывал, нарезал, доставал из банок, нырял за добавками в погреб, наполнял стаканы.
   Наконец мы ненадолго прервались, закурили. Ждали, кто первым начнет расспросы.
   – Саныч, мы поживем у тебя, а? – не выдержал Прохор.
   – Живите. Лишний рот нам не горе.
   – Но… У нас нет денег… Ничего нет. Прокормишь?
   Саныч пожал плечами.
   – Отработаете. Или под забором издохнете.
   – Ну ты сказал! Ну шуточки!
   – Ты первый начал, – усмехнулся Саныч. – Я что, не понимаю, откуда вы взялись? Правда, на долго не рассчитывайте, я ведь сворачиваюсь… Чайку попьете?
   – Что так? Совсем прогорел? Разорился? – подскочил Прохор. Он в свое время делал серию очерков о Бирюкове как об одном из первых российских фермеров и очень ревностно следил за его безнадежным единоборством с государством и всеми иными бандитскими структурами, которые нагло наживались на трудах и бедах наших кормильцев.
   – Другое тут дело, – уклонился Саныч, вновь берясь за бутылку. – Об этом завтра поговорим. А вам в баньку с дороги надо, после трудов ваших – я нынче топил.
   Темнит что-то радушный фермер, на Прохора поглядывает, будто знак какой дать хочет. Потому и баньку придумал. Чтобы разделить нас на время, пошептаться.
   Да я, стало быть, не против… баньки. Тем более что Яна уже с головой нырнула в нашу сумку, копалась в ней, бельишко отбирала.
   – Я ведь, Прохор Ильич, баньку-то новую сложил, все путем – и парилка-каменка, и сауна, можно и в пруд макнуться, кто отважный. А вот в старой вы поживете. Она хорошо стоит, в глубине, вас там чужой глаз не побеспокоит.
   Не прост, Саныч, не прост. Недоверчив, осторожен.
   Что-то его царапает, какая-то заноза торчит. Что-то, стало быть, не то…
   Хватит, Серый. В баню пора. Яна вон уже на пороге приплясывает в нетерпении, узелком трясет.
   – Ты только не визжи, – сказал я ей, когда начал раздеваться.
   Яна в это время щебетала за моей спиной и, когда я стянул рубашку, пискнула, как попавшаяся кошке в зубы малая птаха, надолго замолчала.
   – Клянусь тебе, Серый, – глухо сказала она, – я тебя не брошу… до тех пор, пока мы с ними не рассчитаемся. По полной программе.
   И не только за себя. За тех, кто уже сам не сможет это сделать. Счет большой будет.
   – Мочалкой тебя трогать нельзя. – Она намылила ладони и стала осторожно гладить мне спину, воркуя: – Что может быть нежнее женских рук, да, Серый? И женской души. Ты никого не забудешь? Так не больно?.. Ты список составь. Повернись… И мы будем отмечать наши казни галочками. По мере исполнения приговора.
   – Крестиками, – поправил я. – Мне так милее, стало быть…
   В пруд после бани я лезть не собирался, острых ощущений за отчетный период у меня и так было сверх всякой меры. Однако пришлось. Яна всегда стремилась брать от жизни все хорошее, что она может дать. Такой вот у нее менталитет. Она и тут не стала раздумывать и неразумно плюхнулась в ледяную воду.
   Вот это был вопль! В нем с огромной силой сконцентрировалось и вылупилось все пережитое за последние часы, неизведанный доселе восторг и ужас. Он ринулся к шарахнувшимся тучам, и под его мощным напором задрожали появившиеся в просвете звезды.
   Выполнив свой долг, Яна пошла ко дну. Уже молча.
   Я прыгнул за ней, выбросил ее на берег, выскочил сам, накинул на нее полотенце и стал растирать.
   В этот момент послышался дробный топот ног, и из темноты вылетели на помощь Са-ныч и Прохор. У Саныча (это очень интересно!) в руках было ружье, у Проши – топор.
   – Что случилось? – выдохнул Саныч, оглядывая темноту вокруг нас и водя по сторонам длинным ружейным стволом.
   – Лягушка укусила, – пожаловалась Яна. Она обернула полотенце вокруг бедер и кокетливо спросила: – Проша, правда, я теперь похожа на русалку?
   – На замерзшую селедку, – отвел глаза Прохор. Хорошо еще в остолбенении топор себе на ногу не уронил…
 
   Старая банька была небольшая, из потемневших бревен, об одно окошко. В ней славно пахло увядшей березой и сеном. Потому что на стенах висели веники, а на потолке было устроено что-то вроде сеновала, и туда вела приставная лестница.
   Рядом с печуркой со сложенными возле нее дровами стояла железная кровать под ватным одеялом. У окна – столик, предусмотрительно снаряженный: подсвечник, бутылка, стакан, закуски («а после бани – укради, но выпей») и кувшин с молоком, а на нем – краюха черного хлеба.
   Яна толкнула окошко, оглядела силуэты садовых деревьев, колючие зубцы дальнего леса и вздохнула:
   – Летом здесь, наверное, сказка.
   – Зато зимой – наверняка суровая быль, – буркнул Прохор, сдвигая на край стола тарелки и раскладывая свои бумаги.
   – Э! Ты чего это? – грозно прикрикнула Яна. – Мы тебя из милости приютили, а ты тут нахальничаешь!
   – Я буду здесь работать, – уперся Прохор.
   – Ты на скотном дворе будешь работать. Как миленький. Как дядя Миша сказал. – И со своей обычной непоследовательностью, но, безусловно, с какой-то внутренней, недоступной нам логикой добавила: – И что за имя у тебя? Прошка! Кличка собачья. Совсем на имя не похоже.
   – Серый, – с укором, с обидой, безнадежно произнес Прохор, – у тебя ведь была такая возможность утопить ее в пруду. Никто бы и не хватился. И никто бы тебя не осудил.
   – Да? – Яна хрустела огурцом, отбрасывала со щек влажные волосы. – Ты думаешь, я сама в воду упала? Как же! Но ничего у вас не вышло. И не выйдет. – Она строго постучала пальцем по краю стола. – Серый, за мной!
   И полезла на сеновал, уронив с себя полотенце.
   Мы упали на разостланные одеяла, одновременно безудержно зевнули и… наступило утро.
 
   Разбудила меня утренняя разминка: Яна и Прохор опять делили стол. Я свесил голову. Чтобы не пропустить самое интересное.
   Яна (руки в боки): «Серый здесь будет завтракать!» – и ширь бумаги на край стола.
   Прохор (выпучив глаза): «Завтракать будем в доме! – и ширь бумаги статус-кво. – А это – мое рабочее место!»
   Яна: «Твое рабочее место в сортире!» – и подняла над головой самую тяжелую папку.
   Вот это она напрасно. Прохор – хороший, честный писатель. Беспощадный и бесстрашный. Накануне октябрьских событий он опубликовал в оппозиционной прессе серию таких убийственных статей, что они даже врагами читались пуще детективов. А в Белом доме принимал самое непосредственное участие в подготовке документов, воззваний, речей и листовок. Потому его – дурака – искали не только бандиты. Чтобы свернуть в суматохе его хилую красно-коричневую шею. Но скорее всего Яна лишит их этого удовольствия, опередит, стало быть.
   – Серый! – истошно закричала она. – Слезай скорей, он дерется!
   – Серый! – не менее истошно завопил Прохор. – Запри ее где-нибудь! У меня на нее психологическая аллергия. Какие слова знает…
 
   Второй раз я проснулся, когда донесся до меня желанный звон посуды и Янин призыв:
   – Серый, пожалуйте откушать!
   Стало быть, победила Прохора, отстояла завоеванные рубежи.
   Я спустился вниз и стал звякать рукомойником, прислушиваясь к говору за столом.
   – Вот так, – размеренно и ровно ронял тяжелые фразы Бирюков. – Их целая банда. Курочкиным дом спалили, так они и уехали. У Вани Чуркина всех поросят потравили, он теперь им платит…
   – В милицию обращался? – спросил Прохор.
   – А что милиция? – вздохнул Саныч. – Милиция далеко, телефона у меня нет. Пока доедут… Да и потом, Ваня мне шепнул, у них в Званском горотделе свой человек сидит, на зарплате. Только сунься с заявлением. Ваня сдуру-то попробовал. Говорят, будем с поличным брать, «куклу» изготовили, засаду организовали. А никто за деньгами и не пришел. Вернулся Ванек на ферму – там тишина. Сорок голов как косой срезало…
   Я вошел в комнату, поздоровался, стало быть, сел за стол.
   – Вот я и говорю… – обратился ко мне Саныч.
   – Я все понял. – Меня сейчас больше всего интересовала шипящая в сале яичница, сковороду с которой Яна выхватила из-под носа Прохора и поставила передо мной.
   – Одно время было отстали, – снова обратился ко мне Саныч. – Отогнал я их, чтоли?
   – Бывает, – согласился я, стараясь не замечать Прошкиных глаз, бегающих за моей вилкой: сковорода – рот, сковорода – рот…
   – Но не думаю, что испугались…
   – Я тоже. – Я откусил пол-огурца, чтобы яичнице не было страшно одной в темноте.
   – А в начале октября опять явились. Собак застрелили…
   – Понятно, – согласился я. – Они по могли погасить очаг сопротивления в Москве и вернулись к повседневным делам. – Я передвинул сковороду Прохору.
   Он глянул на нее, посмотрел на меня. Да с такой обидой, что я чуть не заплакал. А Яна положила перед ним корочку хлеба и погладила по голове.
   Нет, ребята, вы меня в это дело не втянете. Навоевался Серый досыта. Тем более сам в бегах. И без оружия. Что там ломтевский «Макаров» в бардачке брошенной машины, здесь атомной бомбы мало, стало быть.
   Яна протянула мне кружку с кофе.
   – Я тебе, Михал Саныч, одно скажу: объединяться вам надо. Самооборону организовать.
   – Разве совладаешь с ними? Не только все фермы, даже колхозы к рукам прибрали, данью обложили. И все молчат, не то что воевать – признаться друг другу боятся.
   Опять же: у них – оружие, а у нас – вилы да грабли…
   – Ну-ну, – не согласился я. – А то мужики ваши под кроватями и в шкафах ружьишки не прячут.
   – Человек нужен, – пер на меня Саныч, многозначительно подняв корявый палец. – Руководитель. Этот… профессионал!
   – Ну да, – кивнул я. – Чтобы сочетал в себе личное мужество, организаторские способности и высокий профессионализм.
   Стало быть, драть надо и отсюда. Отдохнул, называется, спрятался. Нет, рвану в «имение» свое, если его еще враги не захватили. Заломлю какой-нибудь киоск – на дорогу хватит.
   Прохор встал из-за стола, прошелся, заложив большие пальцы под мышки – совсем как Ленин, остановился у меня за спиной. Сейчас по башке сковородой ахнет.
   Вместо этого он положил мне руки на плечи.
   – Леша, ты только что из боя…
   – Я всегда только что из боя.
   – Неужели ты не понял, с кем ты сражался? Ведь это одна банда.
   – Серого не надо уговаривать, – буркнула Яна, и я не понял, что она этим сказала.
   – Они теперь каким-то Махно грозятся, – вспомнил Бирюков.
   – Как, как? – Я привстал. – Как ты сказал?
   – Махно, вроде…
   – Может, Махнота?
   – Во, точно. Махнота.
   Махнота… Это совсем другое дело, стало быть.
   …Вот она – ночь с первого на второе. Холодная ночь. Возле здания Генпрокуратуры затаились, как волки, ждущие сигнала вожака, чтобы броситься в кровавое дело, несколько больших иномарок с тонированными стеклами. У крайней – зловещая группка. Посверкивают в ночи зажигалки, вспыхивают огоньки сигарет, топорщатся на спинах кожаные куртки, выдавая небрежно спрятанные автоматы. В центре группки – с трубкой в зубах, в верблюжьем пальто, белом кашне и лаковых штиблетах – высокий и стройный Махнота. Ждут своего часа. Часть его людей там, по ту сторону баррикад Белого дома, остальные рассредоточены по городу в тех точках, которые для них особо интересны (я замечал их у здания МВД, возле районных управлений и прокуратур, около крупных банков). Как в феврале и октябре семнадцатого года.
   Нет, ребята, это совсем другое дело.
   – Вот что, Саныч. Собери-ка тех коллег, в коих ты уверен, как в себе, – это, стало быть, раз. Покличь участкового. Как он?
   – Хороший парень. Недавно из армии, с «горячих точек».
   – Зови его на беседу со мной – это уже два. Теперь: когда они должны прийти за ответом?
   – В среду грозились.
   – Указание тебе такое: встретить их круто. Мы тебя подстрахуем. Твердо пригрозить милицией… Именно милицией.
   – Это три! – смекнул Саныч.
   – Правильно. А мы тем временем будем оборону ладить. – Хотя нет, хватит обороняться. Знаю теперь, к чему оборона приводит. Невыгодное дело. – Это сколько у нас уже получается? Вот, и добро – пока хватит. Да, позвонить бы мне надо, где это?
   – Я тебя отвезу.
   – Все, совещание закрываю. Пошли-ка, обойдем территорию. Прикинем, как воевать будем.
   Яна проводила меня взглядом, который я тоже не понял.
   Ничего, ее разъяснений долго ждать не приходится. Надо попробовать Яну к теще от греха отправить. Вот деньжатами разживемся…
 
   – Не скучайте без нас, друзья, – сказал я, примеряя Санычевы сапоги.
   – Они не будут скучать, – заверил Саныч и повернулся к Прохору: – Поросятам комбикорму намешаете. Навоз из свинарника уберете. Покормите кур. Яйца соберете – кошелка в курятнике, на гвозде. Вот в эти бочки воды из колодца натаскаете. Если останется время, наколите дров и сложите за сараем в поленницу. Ну и обед, конечное дело, сготовите. Петуха сможешь зарубить?
   – Попробую, – пожал плечами Прохор.
   – Понятно. Инвалидов нам только не хватало. Безруких.
   – А я его зарублю, – сказала Яна, не уточняя – кого именно.
   Мы не торопясь обошли владения Бирюкова. Похоже, он в самом деле собрался сворачивать хозяйство, это уже чувствовалось: многое начатое было брошено. Особо грустно выглядел маленький экскаватор, оставленный в незавершенном котловане. Он дремал, как какое-то странное животное, вытянув шею и положив усталую голову-ковш на край траншеи, в которой уже собралась осенняя вода и суетились в ней желтыми корабликами палые листья, собирались у оплывающих берегов.
   – Телятник начал строить, – пояснил Саныч и махнул рукой.
   Осмотревшись, я понял, что при серьезном наезде (а Махнота шутить не умеет) ферму нам не отстоять. Огорожены были – да и то условно, от козы да от барана – только дом, надворные постройки и сад. Все остальное предельно доступно. Особенно там, где на задах подбирался к картофельному полю кустарник подступившего вплотную леса. Стало быть, воевать будем на территории противника.
   Мы вернулись на ферму. Бирюков вывел из сарая лошадь, принялся запрятать.
   – Машина моя в ремонте, – сказал он, бросая в телегу охапку сена и телогрейку, – придется гужевым транспортом. Но мы быстро доберемся, старой дорогой, лесной – напрямки.
 
   Старую дорогу почти поглотил лес. Заросшие травой колеи, сгнившие стволы упавших поперек них деревьев, низкие путаные ветки не так уж и задержали нас в пути. Где-то через час мы выбрались на шоссе и въехали по нему, вызывающе гремя колесами, в поселок, остановились у магазина.
   С торца его – дверь с древней табличкой «Опорный пункт ООП», а чуть ниже дополнение посвежей: «Старший участковый инспектор А. С. Ратников».
   Когда мы вошли к нему, А. С. Ратников что-то писал, поднял голову, кивнул и улыбнулся Бирюкову, бросил на меня быстрый внимательный взгляд.
   Беседа наша была короткой. Ратников быстро сориентировался в наших планах, обещал содействие.
   – Значит, у нас две задачи – дать отпор людям Махноты и выявить человека в Званском отделе, который продает им информацию…
   – Видишь ли, Андрей, – поправил я. – Мы действуем нелегально, почти противозаконно, и мне хотелось бы, чтобы ты по возможности оставался в стороне. Причем явно в стороне. По двум причинам…
   Он кивнул, давая понять, что причины эти ему ясны.
   – Твоя задача – подбрасывать мою «дезу» стукачу и информировать меня о результатах. И накажу его я сам. Это врут, что я первым никогда не стреляю, особливо в предателей…
   – Я вас знаю, – улыбнулся Ратников. – Вы нам лекцию читали по оперативному мастерству. И я кое-что о вас слышал.
   – Вот и ладно. Значит, обольщаться и удивляться не будешь.
   Мне все больше нравился этот парень. Сообразительностью, честностью, немногословием, славной, открытой, чуть смущенной улыбкой, которая тем не менее не могла скрыть его профессиональной и личной твердости. Такие ребята ласковы со слабыми и обиженными, но жестоки к подлецам.
   – У тебя связь с Москвой есть? – кивнул я на телефон.
   – Да, по коду. Звони. Нам выйти?
   Я покачал головой.
   – Необязательно. А вот то, что мне нельзя светиться, – это учти.
   – Это я сразу учел, – улыбнулся Андрей.
   Я ж говорю – клеймо на мне.
   Я набрал номер:
   – Витек? Здесь Серый.
   – Я рад, что ты жив, – серьезно сказал он.
   – Я тоже. Скажи, ты по-прежнему все знаешь?
   – И горжусь этим.
   – Тогда отгадай: есть у нас от министерства садовые участки для сотрудников в Кирилловке?
   – Хочешь дачку строить?
   – Стало быть, мечтаю. На покой пора, хочу козу завести – рогатую.
   – Есть такой садовый коллектив, «Защитник» называется. Местечко неплохое: лес, озеро, рядом совхоз, то бишь – по-нынешнему АОЗТ – значит, с навозом будешь. Это в семи верстах от Уваровки, знаешь?
   – Уваровка? – повторил я, уточняя.
   – Отсюда автобус в нее ходит, – шепотом подсказал Бирюков.
   – А ты вообще-то где? – небрежно поинтересовался Витек. – А то тебя многие спрашивают.
   – Все ты знаешь, Витенька, это правда, стало быть. А вот, где Серый, не узнаешь никогда. – И я положил трубку.
   Мы обговорили еще кое-какие детали и собрались восвояси.
   – А на кой тебе этот «Защитник»? – обратной дорогой спросил Саныч.
   – Я пистолет там забыл. Надо забрать – дедово наследство.
 
   На ферму мы вернулись в самый разгар битвы: Яна успешно сражалась с плитой, а Прохора мы отыскали под обрушившейся на него поленницей. Он был по пояс мокр (воду таскал), грязен (навоз убирал) и весь в синяках (это тоже понятно). Стал доказывать нам с намеками, что поленница сама по себе обвалиться никак не могла, что это чей-то злостный происк, Яна эти намеки проигнорировала. Стало быть, неспроста.