Гусейнов Чингиз. Доктор N

   правда ли, что вы способствовали передаче нашей власти, родины, демократии, а следовательно, и всего Кавказа (!) большевикам?
   каким чудом вам все-таки удалось спастись от всесильного ЧК? почему вы всячески препятствуете работе нашей, направленной против большевистской заразы, против поработителей нашей родины? опасаетесь навлечь гнев Сталина, нарушив данное ему обещание молчать?
   Германия. Именно здесь - новая надежда: а вдруг?.. И могучее немецкое оружие, покорившее полмира, пробивает путь к свободе родного края, триумфальный въезд в новый независимый Азербайджан!.. Прежде - пленение Сталина. Впрочем, Гитлер не уступит никому своего пленника... - Мамед Эмин снова его спасает? знать бы заранее - дал бы утопить в нефтяном чане?
   Жила в нем месть, не скроет. Не обмануться б снова, понадеявшись на могучих немцев, как однажды в Турции, однажды ли?..
   Много бесед-допросов, прежде чем допустили до фюрера, и он удостоил Мамед Эмина, узрев в нем лидера, личной встречи (будет еще одна - перед тем, как Мамед Эмин сбежит, как некогда - от Сталина): Гитлер передает в руки Мамед Эмину политическое руководство азербайджанским легионом, из числа военнопленных, и Мамед Эмин призван оправдать доверие фюрера, участвуя в битве с нашим общим врагом большевизмом.
   - И в будущем независимый Азербайджан? Равноправный союз миров тюркского и немецкого на обломках сталинской империи?
   Сомнения возникнут после: неужто удел Азербайджана - быть всегда колонией, московской ли, берлинской, турецкой? И единый цвет знамени у всех троих - кровавый? Лишь смена имперских одеяний? Но не довольно ли играть звонкими фразами в восточном стиле, пребывая в мире несбыточных иллюзий?.. Из словесной вязи ткется узор меморандума: он порывает с Гитлером, выступая против имперских амбиций фюрера,- не для того большевики ссадили меня с коня, чтобы затем сесть на осла.
   Бежав из Германии, укрывался у давнего приятеля - посла Турции в Бухаресте. Но опасно и подвергает хозяина риску, надо уходить в горы, как некогда в Азербайджане: там - нагорья шемахинские, здесь - швейцарские. Прячась в Лагиче от большевиков, находил утешение в обществе великого поэта Фирдоуси, а прячась от фашистов - утешение находил в обществе другого великого поэта - Низами (И ты - моя великая поэтесса, увы, ещё не признанная в мире, - говорил Лильяне, а она отвечала: Я пишу их для себя и в твою честь. Стихи, написанные для одного человека? - спрашивал он и добавлял: Какая, однако, судьба нам выпала: польские стихи, посвященные тюрку и сочиненные на чужбине.
   О Низами сочинял по памяти, это было данью восьми векам жизни земляка-гянджинца. Тянет Мамед Эмина в этом хаосе бомбежек, разрухи, беспокойства (то триумф фюрера, то победы красных, и от обеих вестей тревога в душе) говорить о вечном в поэзии Низами - любви, и такая она земная с тайнами, изменами, коварствами, ревностью - без пошлой стыдливости и сентиментальной слащавости. Видение Бога в прекрасной женщине - самое совершенное. Как выразить, какими словами - лишь язык оригинала фарси хранит непередаваемую мелодию, и двое немолодых мужчин, Нариман и Мамед Эмин, оба познавшие сладость власти, отраву интриг, горечь изгнания и тщету надежд, будто поняв вдруг бренность мелких неурядиц и дрязг, и что упустили в погоне за призрачными благами, съедаемые тщеславием и честолюбием, нечто важное, спешат вернуть утраченное поэтическим состязанием, дуэлью,- декламируют по памяти строки любви Низами.
   Кто б со стороны подглядел: в голодном и холодном Кремле, в чьём воздухе разлита вражда, жаркий поединок образов любви; Нариман - Мамед Эмину, Мамед Эмин - Нариману, и не вспомнить теперь, кто первый умолк, не сумев ответить строкой о земной любви.
   Мамед Эмин: Она как жемчуг - не просверлена, а Нариман - похожее: Жемчужину рубином он просверлить хотел.
   М.Э.: И поладил с ней, как с нижней верхняя струна.
   Н.Н.: Миг один ему остался - крепость сокрушить, и бушующее пламя влагой потушить.
   М.Э.: Редкий жемчуг, сокровенный, в раковине был, он жемчужницы бесценной створки отворил.
   Н.Н.: Но железо было остро и горяч огонь.
   М.Э. (не помнит, но прежде им было произнесено): То, о чем не подобает разговор вести, говорю тебе, читатель, Бог меня прости.
   А Н.Н. ему в ответ: Мощь духовная в уменье страсти побеждать.
   На это М.Э. (вспомнил!): Рыба вольная из сети в водоем ушла, кажется, так.
   ...Прятаться не от кого, разве что от бывших своих: конец войне, перебрался в американскую зону (визу в швейцарский Фрайбург не получил), а оттуда в Стамбул. Земляк явился, Али Туран, солдат бывшего азербайджанского легиона. Что вы? - доказывал он американцам, в чью зону бежал.- Какой я азербайджанец? Я тюрок! - чтоб союзники не выдали его советским оккупационным войскам: предательская договоренность есть - всех пленных по национальным квартирам, а это - гибель. Но если тюрок - может отправляться в Турцию. В Стамбуле встречал Мамед Эмина, когда тот прибыл сюда с Лильяной-Лейлой, бездомный, почти нищий,- приютили, помогли. Мамед Эмин спас его однажды от гибели: вздумали смельчаки разыграть в плену историческую драму Самеда Вургуна Вагиф, она была популярна диалогами персидского шаха-тирана Каджара с вольнолюбцем-поэтом Вагифом, везиром Карабахского ханства. Донёс земляк-одноклассник, их всем классом тогда на войну отправили - Али Турана, Зию Первого, который донёс, потом избрал себе псевдоним Роман, мол, жизнь моя - это роман, дескать, Али Туран декламирует стихи коммунистического поэта. Да,- сказал Мамед Эмин, идеолог легионеров, гестаповцам, отводя от Али Турана беду,- поэт живет в коммунистическом Баку, но клеймит в образе шаха Каджара кровожадного тирана Сталина (скорее, подумал при этом, вашего Гитлера, нежели Сталина, пред которым!), так что стихи формируют у легионеров гнев к большевикам.
   Еще у них был одноклассник, призванный в армию, тоже Зия, но Второй, драчун из драчунов, сумел выйти из окружения, потом... - дороги войны неисповедимы: Зия Первый с горсткой отчаянных легионеров защищал Рейхстаг, а штрафник Зия Второй штурмовал его, о чем они узнали, встретившись стариками на каком-то международном форуме мира,- первый как подданный Турции, а второй... не ясно, какой страны гражданин: СССР рухнул, в Азербайджане хаос.
   Сердечный малый Али Туран: рыжая копна волос на голове, женился недавно на знатной турчанке из султанского рода, заглянет к Мамед Эмину с какой новостью, восторженно горят глаза:
   - Трумэн Сталину нос утёр, ультиматум послал, чтобы убирался из Иранского Азербайджана, не то бросят на Москву атомную бомбу!
   - Не радоваться, - озадачил гостя Мамед Эмин, - а плакать! - И пояснил: - Дело шло к объединению Азербайджана, некогда разделенного царем и шахом на северный и южный, если б не ультиматум Трумэна, заставляющий Сталина покинуть Иранский Азербайджан...- Отдышаться, астма замучила, Али Туран терпеливо ждёт: болеет аксакал. - ...Империя Сталина не вечна, и тогда Азербайджан остался бы единым государством. А ныне что? - И про себя: О каком единстве толкуешь? Мустафу Кемаля вспомнил, как тот ему: У вас, мне говорили, вы все еще делите нацию на бакинцев, гянджинцев, ленкоранцев... напомните еще, - и Мамед Эмин напомнил про шекинцев, карабахцев... - а мы, добавил Мустафа Кемаль, - запрещаем употребление различительных племенных наименований, все мы турки, это закреплено в конституции.
   ... Наримана давно нет, Кобы-Сталина тоже, умер в день, когда в Турции праздновалось пятисотлетие завоевания Константинополя, ставшего Стамбулом, Ислам бол, или Много ислама, пишет воспоминания о своем давнем спасителе, которого прежде не раз спасал сам, кто мог знать, кого спасал? - записки пространные, договорился с газетой Дюнья (Мир), из номера в номер будут печатать- о величайшем тиране всех времен и народов, плюс демагоге, диктаторе, террористе-казнокраде, императоре, достойнейшем потомке всех прошлых неронов и чингисханов. Еще о чертах его духовной физиономии: ограниченный и хитрый, мстительный и вероломный, завистливый и лицемерный, наглый и хвастливый, упрямый... - сколь наивны были предшественники, и Нерон - дитя. Скоро, чувствует, и его самого не будет. Одно лишь близкое существо - верная полька Лильяна, его Лейла. Поймал бакинскую волну, родные звуки: и речь, и музыка Узеир-бека. Мамед Эмин вычеркнут из памяти народа, кто о нем знает? Впрочем, вычеркнут и Нариман, это вроде утешения, объявленный... - о, гримасы истории: Нариман, который трубил о братстве наций, поддакивая лицемерным вождям, - националист?! Возглавлявший, как о том кричали со всех трибун, власть трудящихся, и - враг трудового народа?.. Волна, на которой только что звучал божественный голос Бюль-Бюля (газель Низами Без тебя), и стамбульская квартира Мамед Эмина была залита щемящей мелодией, она плыла над огромным городом, самым красивым в мире, вдруг заглохла, пошли хрипы-помехи, мешанина чужих речей, а потом гнетущая тревожная тишина. Узнать бы: в раю Нариман или в аду?
   По деяниям быть тебе, Нариман, в аду, но помыслы твои были чисты и искренни, и потому блаженствуешь, надеюсь, в раю. Мой путь, как ты видишь, привел к тупику, но и твой не вывел на светлую дорогу. Хоть изредка поглядываешь на земные дела, Нариман?
   ГЛАВА ПУНКТИРОМ, или КЛЮЧИ В РАЙ,
   и республика заживет свободной, счастливой, множество эпитетов выстроилось, независимой жизнью.
   ... Наримана младолевые обвиняют в попустительстве к бывшим: к Гаджи, к царским (и мусаватским!) генералам - военному министру Мехмандарову, его заместителю генералу Шихлинскому... - удержать нити власти, не поймет, накоплен уже достаточный опыт,- кто реально правит здесь, в Азербайджане.
   Ты правишь. Ну да, декреты. И безответные просьбы.
   Ты о Соловках, чтоб сосланных оттуда вернули?
   Что ж, пора во всеуслышанье рассказать о некоторых итогах советского строительства в Азербайджане, этой изнурительной борьбе.
   Думал, на блюдечке? Вот тебе власть, а с нею ключи от врат рая.
   Увы, как началось - так и пойдет. И обвинят во всех грехах потомки тебя: ты поверил, ты пригласил, ты изгнал, а теперь, снявши голову, плачешь по волосам (тюркский бы какой вариант!).
   Но еще не поздно.
   Хотя бы предупредить!
   Кого?
   (Взять в губы травинку, как это бывало в Астрахани, и задумчиво уставиться, не ввязываясь ни в какую борьбу, в медленно текущую реку со всею неторопливою на ней жизнью - баржами, пароходами, гудками, рябью, веслами, парусами, плеском волн, тиной, выброшенной на берег, птицами) - написал и вычеркнул, но оставил, не вымарал, читается, хоть и зачеркнуто, это как в учебнике по логике, который штудировал, чтоб экстерном сдать экзамены, получить диплом для поступления в университет: вычеркнул, ибо неостроумно, банально, но отсюда вовсе не следует выводить силлогизма, что все невычеркнутое - остроумно и оригинально).
   НЕМЕРКНУЩИЙ, ибо под фитилем, кого держит поплавок,- неиссякающее масло нефтяное, МАЯК как будто светит, и Нариман никогда до конца не признается, что ошибался, служил неправому делу.
   Изначально идея (мысль?) была - опереться, забыв о былых притеснениях, на мощь Красной Армии, погасить братоубийственные войны... - нет, об армии ни слова, отложить армейские свои возмущения: грабежи, бесцеремонное хозяйничанье... и, завоевав независимость (но с помощью армии!), стать властелином судьбою данного тебе богатства - нефти, образцом - тут не может быть иных мнений - для всего мусульманского, тюркского мира.
   Нет, упреки есть поважней. И не упреки - беда. Так и заявить, подводя итоги и не веря, что эти мои записки, коих накопилось немало, способны хоть что-то изменить. Новая безответная телеграмма в Москву, копия ПредЧК: В связи с созданием АзКрасАрмии и недостатка комсостава, владеющего тюркским языком, вернуть офицеров тюркского происхождения, высланных из-за ссор (шифр: репрессированных) в Холмогоры Архангельской губернии, - будто в Москве не знают, где находятся эти Холмогоры. Освободить из концлагерей, тюрем, домов заключения лиц как гражданского, так и военного ведомств, подвергнутых репрессии, пока я был в пути, следуя в Азербайджан за армейскими частями, впрочем, и сегодня тоже, Особыми отделами 11-й армии, АзЧК, Моргика, Водтранса, другими учреждениями. Ввиду неполучения ответа текст передаю вторично. Может, превратим Баку, как и всю страну, в тюрьму, откроем новые дома заключения? Или на бумаге так пишется - вызволить из рабства угнетенный Восток? Когда в древности строился дом, во главу угла лилась кровь. Если во главу нашей политики тоже нужно положить кровь, то кровь непременно прольется.
   Съезд народов Востока - новые имперские игры, общее впечатление таково, и я его выскажу, что мы хотели показать собранным у нас в Баку представителям народов Востока, как умеем, в том числе и я, красиво и вдохновенно произносить речи, какого совершенства достигло у нас фотографическое дело, когда ораторов снимают в позах, пугающих европейский капитал. Ллойд Джордж, получив фотографическую карточку, где представители народов Востока, воинственно выпучив глаза, а это лишь признак базедовой болезни, держат в руках обнаженные кинжалы, шашки и ножи, нацелились в объектив дулами револьверов, был наверняка страшно напуган и дрожащей рукой написал Чичерину: Сдаюсь! Вы победили! Диктуйте ваши условия!..
   На словах одно, на деле - другое: наше лицемерие беспредельно, норовим обмануть не моргнув глазом, вы скажете: это политика! простодушного афганца, который поверил, что мы - сама справедливость, единственная в мире страна, по-братски к ним настроенная. Клочок земли, некогда захваченный царем, стал поводом для бесконечных раздоров, и Англия, играя на этом, доказывала Афганистану захватнические наши устремления. Но отчего нам не уступить, дабы реально показать, что не преследуем империалистических целей, тем более что эта земля - исконно афганская?
   Чичерин, когда я ему это предложил, от неожиданности опешил, в глазах зажегся гнев: отдать?! Но сказать нет, выдав тем самым себя,- ни за что! И ловкий ход: надо-де посоветоваться. С кем? Военным ведомством, разумеется. А там ответ ясен: что захвачено - моё. Карахан подлил масла в огонь, барским голосом сказав при мне послу Афганистана: Еще неизвестно, позволим ли существовать Бухарской республике! Сказать такое афганскому послу: для него самостоятельность Бухарской республики наиглавнейшее доказательство значимости революции в судьбах окраин бывшей империи,- смотрит на меня недоуменно, и в глазах его читаю: Смеешь твердить, что вы независимы!
   - После того, что я от вас услышал,- говорит посол Карахану,- можно ли верить вашим заявлениям и декларациям, подписанным Лениным? - И снова на меня взглядом: Нет, верить вам нельзя! Что ж,- после паузы,- если таковы ваши намерения, поеду в Европу, может быть, там нас поймут лучше.
   - Из Москвы, - говорит Чичерин, - нет дороги в Европу. - Нарком оскорблен, видите ли, что посол - не робкий малый.
   - Тогда вернусь в Кабул и поеду в Европу оттуда.
   Скольких усилий мне стоило уговорить посла не делать этого, преодолевая упрямство и оскорбленное грубостью Карахана и нелепой фразой Чичерина самолюбие посла. И я убедил его, не надо было убеждать! не поддаваться эмоциям, и конфликт был погашен.
   Что ты хочешь сказать? Мало что изменилось в империи?
   Я лишь об ошибочной восточной политике, которая привела к басмачеству и авантюре Энвера-паши.
   Неисправим! Может, напомнить, что сказал о тебе однажды Чичерин? Видя детали, не замечаете целого. Это простительно,- смягчил,- художнику, а политику - нет.
   В Баладжарах, когда меня торжественно встречали, один старый мой друг заметил: Твой приезд кстати. Может, будет положен конец тем безобразиям, которые происходили здесь до тебя. - И, видя недоумение моё, добавил: - Под знаменем большевизма грабят и растаскивают Азербайджан.- И чтоб я не подумал, что бесчинствуют лишь пришлые, уточнил: - Твой ревкомовский президиум тоже, наши юные левые.
   Первое, что я сказал, собрав Ревком: - Без моей санкции никого не сметь подвергать репрессии, а тем более расстреливать!
   Что началось!.. Истерика младокоммунистов, недоумение Кара Гейдара, возмущение Гусейнова, моего зама, которого тут же поддержали Серго и Микоян. Это тот самый Гусейнов, который в 18-м году ругал меня за мои призывы к союзу с Россией, а теперь выставляет националистом. Урезонил, погасил наскоки и не успел закрыть заседание, как является ко мне почтенная дама, вся в слезах:
   - Защитите,- просит,- честь семьи.- И в страхе оглядывается.
   Короче, узнаю, что Гусейнов просил руки ее дочери, та отказала, мол, любит другого, но каждую ночь агенты ЧК врываются к ней в дом, терроризирует семью, производят обыски, дети нервничают, издерганы все. Вызвал Гусейнова, категорически его предупредил, а Микоян мне при нем: - Ну и дура, что не выходит за такого красавца, как наш Гусейнов!
   Рассказываю Серго, а он: - Это пустяки, лучше о революции в деревне давай подумаем.
   И какой она видится, эта революция? Ломинадзе (Серго согласен):
   - Сжечь ханские и бекские усадьбы, дать понять крестьянину, что революция пришла бесповоротно.
   - Почему жечь? - спрашиваю.
   - Так сделано в России,- отвечает.
   - Но мы не Россия. К тому же в Азербайджане беки - одно лишь грозное имя, и почти все истинные сбежали, не лучше ли предложить переселиться в усадьбы, ежели пустуют, чем жечь?
   Я, мол, защищаю беков и помещиков! Шатуновская им поддакивает, а я, наивный, толкую о нашей наиважнейшей задаче - строить. И не отвлекать массы на расправы, экспроприации, поджоги и грабежи.
   Да, соха, топор, телега, колесо, лошадь, мазанка-землянка, малярийные дети, солончаковая земля... картины родных просторов.
   Держа живейшую связь с Советской Россией и не особенно рассчитывая на ее помощь, ибо сама бедствует,- напротив, с первых же дней мы бросили лозунг: Помочь Советской России керосином, бензином, нефтью! - без весов и бухгалтерских записей, морем и по железной дороге, без, как говорится, акцизных чиновников и замеров ёмкостей резервуаров. И первый пароход с нефтью был отправлен в Астрахань торжественно, с пронзительным свистком и пушечным выстрелом.
   И при всем при этом надо вести отчаянную борьбу с теми, которые не желают считаться с местными национальными условиями, действуют по общему российскому шаблону.
   - Вы голодны и раздеты,- говорят они рабочим,- мы хотим вас одеть, обогатить имуществом буржуазии, а вот Азревком в лице Нариманова не позволяет нам проводить повальные обыски.
   Хаос вседозволенности, этот террор, оскорбления, унижения человеческого достоинства,- история нашей революции пестрит страницами анархии беззаконий.
   Я неоднократно заявлял: Бакинский комитет развращает рабочих, разлагает партию, но Серго обратил на это внимание только тогда, когда Бакинская партийная организация устроила ему кошачий концерт.
   Что ж, я высказал наболевшее и не желаю быть соучастником развала революции, гибели нашего общего дела. Пусть продолжат те, кто вместо хлеба кормят народ красивыми революционными фразами,- их говорено много, в том числе и мною, увы, тоже. Что дальше?
   Ежедневное явление представителей наркоматов с аршинными мандатами инспектируют Азербайджан как свою вотчину: войдут бесцеремонно, хватают за жабры и давай выкладывай, будто в чём провинился,- впечатление скандальное!
   Извинения Чичерина? Да, было однажды: мол, Наркоминдел безусловно признает необходимость ограждения азербайджанских властей от произвола как военных начальников, так и налетающих с мандатами из Центра чиновников, но что толку?! Чаще - без извинений, накажут, пригрозят, в демагогию ударятся: Ах, свободы вам? И припугнут перенесением столицы республики в Гянджу, а стратегический Баку передадим в состав России!
   Нариманов нам нужен только для вида,- говорил Микоян. Центр его отозвал, но Микоян оставил здесь своего надежного наследника - Саркиса, который выдвинулся исключительно благодаря своей изощренной революционной демагогии. Ярый коммунист, всегда до тошноты выступает против дашнаков, чтобы снискать доверие и сыграть роль покойного Шаумяна, кого копирует.
   Дружба Серго с Микояном? Впрочем, что такое для Серго, который всегда в колебаниях, дружба с кем бы то ни было? Заметил однажды Нариману: Противно, когда знаешь, что этот человек (о Микояне) безчеловечно (с З) настроен к дашнакам.
   А доносы Гусейнова Чичерину, устные и письменные, - не слушай, сын мой, а то ожесточишься сердцем! - с пеной у рта доказывает, что он, Гусейнов, занимает левое крыло, прогрессивен, а Нариманов - правое, не дает революции развернуться вовсю.
   Текст послан Ленину с нарочным, следом телеграмма (копия Сталину): Мной отправлен в Москву рабочий Касумов специальным докладом и письмом. Прошу принять, выслушать. Нариманов.
   Дни бегут.
   Вызов в Москву, грозные нотки в приказной телеграмме Сталина: немедленно выехать (для обсуждения поставленных вопросов). А устно - может, отступит? Чтоб не мешать революционной поступи - шагать по трупам? Перед поездкой - новая телеграмма: Ленину (копия Сталину).
   От предлагаемого не отказываюсь и не откажусь. Если вызов в Москву имеет другую цель, то это излишне.
   Слякотный октябрь, 21-й год. Заседание Политбюро. Как в тумане. Думы, окрашенные в немыслимо серые тона. Голоса вдруг пропадают, диковинные жесты, шевеления губ. Клыки им еще нарисуй, атакующим. Рога с отточенными концами. Час, два... Может, хватит? И Серго здесь, срочно вызваны из Баку младокоммунисты, воинствующие левые. Председательствует Ленин: Потребовать прекращения фракционной борьбы. И только? Нет, еще, по настоянию Ленина: оказать политическое доверие Нариманову. И завершающий пункт: инцидент (слово искали долго, нашли и обрадовались) считать исчерпанным.
   Голод. Воспоминания о старорежимных обедах: чай с повидлом, а в перерыве между заседаниями - пирожное на сахарине.
   Встреча с Мамед Эмином. Усмехается. Нариману чудится издевка: над его наивностью смеется: перегрызете, мол, друг другу горло, кто чью кровь раньше выпьет. Знает младокоммунистов.
   - Еще не раз прибудешь, - говорит Нариману, - в поисках правды.
   - Тебе что? - И русской ему поговоркой: - Твоя хата с краю.
   Будто ничего не было - отшумела гроза, и все по-старому.
   Был вопрос Серго, еще в 20-м году: - Должна ли Азербайджанская республика существовать самостоятельно или войти как часть в Советскую Россию?
   Кара Гейдар (а следом Гусейнов): - Никакой самостоятельности нам не нужно, Азербайджан необходимо немедленно присоединить к России (понравиться Центру, доказав свой интернационализм).
   Серго - к Нариману: что он думает по этому вопросу?
   - Мне важно знать ваше мнение.
   Нариман: - Азербайджанская республика непременно должна быть самостоятельной. - И, видя недоумение Серго, смалодушничал, никогда не простит это себе. - Во всяком случае, до советизации Грузии и Армении, добавил. - Почему-то перед глазами неизменно сын Наджаф, кто ему расскажет, когда подрастет, как было на самом деле? Слушали Наримана молча. Потом нарастал гул. Перебивали. Выкрики с мест. На новом обсуждении летом 23-го без Ленина. Философия осечки?
   В моем требовании проявить максимум внимания к тюркам левые видят национальный уклон. Сейчас Серго нужны силы для борьбы со своими грузинскими и тюркскими противниками, среди них он числит, очевидно, и меня, поэтому и опирается на тех, кто спекулирует броскими революционными лозунгами.
   Центр доверяет Серго, а он - тем, которые для укрепления своего положения лакействуют перед ним, крича о национальном уклоне в Азербайджане (и Грузии). Никто в Баку так не разложил рабочих ультрареволюционностью, как Микоян. Он, правда, не доводил дело до подкупа рабочих подачками от реквизиций, как его ставленник Саркис, который играет на низменных настроениях масс, взвинчивая истерию классовой борьбы, дабы прославиться как настоящий коммунист; я предлагал ему ехать в Армению, где острая нужда в истинных коммунистах,- отказался (не пожелали с ним работать и в Армении); наконец-то, уразумев что к чему, потребовали его отъезда, и что же? Тут новая комедия: Гусейнов приказывает отцепить вагон Саркиса и распространяет слух, что рабочие не желают расставаться с ним и потому, де, отцепили вагон, бесстыдная ложь! Но вот Саркис уезжает, и его место занимает Мирзоян исполнителем плана престолонаследования по национальному признаку выступает умело действующий в Центре Микоян, как более умный из них.
   Я открыто говорил и скрывать не намерен, хотя понимаю, что могу выставиться в кривом зеркале, что с учетом исторической реальности необходимо в первое время категорически воздерживаться от назначения товарищей армян на руководящие посты в Азербайджане, причин тут немало, и в моих предложениях ни в коем случае нельзя усматривать антиармянские настроения: о том, как отношусь к братьям-армянам, говорит вся моя прошлая общественно-литературная деятельность, мой роман Бахадур и Сона. Первая среди причин - мартовская бойня тюрок, три кошмарных дня разгула озверевших дашнакских банд, о чем я умалчиваю, дабы не накалять страсти.
   Сначала они, потом мы, снова они, и мы в ответ, и уже трудно разобрать: кто первый бросил камень.
   - Мы изгнали! - восторженный рёв, пальба в небо, и не подумают, что целятся в Господа.
   - Мы победили! - Но и тот, кто победил сегодня, изгнав чужих из собственного их дома, разбудил в соседе зверя и будет растерзан завтра. Катится-перекатывается огонь, разруха, смерть через горы и леса, по улицам и домам, черный дым, ни пахаря, ни кузнеца, некому жить на этой земле, проклята Богом.