Гусейнов Чингиз. Доктор N

   Уже март... Эти странные марты, в которых что-нибудь да случается, какой-то рубеж: именно в марте - арест (Метехская тюрьма и астраханская ссылка), трагическое прозрение ложных путей-дорог, семя которого, брошенное все в том же марте - в мартовскую войну, дало всходы позже, и сегодня - тоже март (двадцать пятого года): что-то, очевидно, есть в этом времени года, не зря родилось у земляков: Март уйдет - горести уйдут.
   В кармане заявление на имя товарища Сталина. Собирался отдать до поездки, когда и созрело решение уйти в отставку. Ну, и Тифлис, сессия ЦИК, где ударили по самолюбию. В угоду тем, которые изгнали. Присказку вспомнил: Медведь на лес обиделся, а лес о том понятия не имеет. Но он не медведь, хоть партия ныне - лес... Заявление сочинялось мучительно, пока не отлилось в спокойные формулировки: ни тени обиды, ни намека на разрыв, ничего такого, что давало бы повод для кривотолков, без демонстраций.
   Всё зависит, так уж получается, и ничего не изменить, от Кобы,
   скажет да - отпустят: бумаге по кадровым вопросам дается ход только из его кабинета, и она пробивает дорогу, лишь выйдя из-под его пера. И помыслить Нариман не мог, что в солидные свои годы окажется в роли просителя, судьба будет зависеть от каприза человека, с которым... Мы политики,- сказал ему как-то Сталин,- нам не чуждо сочинительство, но есть границы, за которыми сочинительство превращается в очернительство. (Намек на его записки в ЦК.)
   - В отставку проситесь? Логика проста: взывать больше не к кому, защитников не осталось. Всех настроили против себя.
   - Решение созрело вовсе не по тем мотивам, о которых говорите.
   В УЗКОМ КРУГУ, или ГЛАВА-СКОРОПИСЬ
   И на стол генсеку заявление: Многоуважаемый (!) товарищ Сталин... - что же дальше? почти как давнее послание Кобе Мамед Эмина, напечатанное в Турции,- застало Кобу врасплох, и даже тень страха, оспинки на лице вдруг отчетливо проступили. - Я убедительно прошу Вас поддержать мое ходатайство перед Политбюро... - и что же? вот: Здоровье моё и ребенка подвигают меня на этот шаг. Я думаю, что тридцатилетняя моя литературно-общественная работа...
   - Вот вы тут пишете... - И цитирует: - Я думаю... История, известно, наука точная, есть даты, есть фиксированные данные.- Не спеша, ибо торопиться некуда.- А с какого года вы ведете отсчёт лет? Двадцать пять нашего, долой еще пять годков прошлого века, год восемьсот девяносто пятый, не так ли?
   - Вам было шестнадцать, - подобной наивностью Кобу не собьёшь.
   - Пойдём дальше. Нет, я не сомневаюсь, впрочем, вспомнил: вышла ваша пьеса Наданлык,- произнес слово чисто, без акцента.- Люблю четкость тюркской речи. Наданлык - это невежество?
   И о переводе "Ревизора", тоже как-никак литературная деятельность много ночей из тех далеких лет.
   - Помнится, вы послали рукопись перевода в Бахчисарай, фамилию запамятовал, что-то выспреннее.
   - В дар Исмаил-беку Гаспринскому. Он тогда издавал единственную в Российской империи тюркскую газету Тарджуман, мой перевод был подарком к ее десятилетию.
   - Татарин и на ский, ну да, мода тогда была. У турок ведь фамилий не было, спасибо русским, с их помощью обрели родовую устойчивость.
   - И некролог о нем написал.
   - О националисте до мозга костей?
   - Чуть что - ярлык?
   - Определенность позиции.
   - Мы можем вычеркнуть его имя из энциклопедий, но тюркский мир сохранит в памяти.
   - Это идеи вашего некролога? Не станем всерьез воспринимать литературные наивности жанра.
   (Нариман настоял, чтоб в словнике новой энциклопедии сразу после Гаспра дали Гаспринский, лично Бухарина просил. Включили. Недавно десять лет минуло со дня смерти, кто помянул? Проследить, чтоб не вычеркнули из словника! Газета раздражала в те годы и видом своим, шрифтом, самой своей данностью, какая-то дерзость во всей этой затее с просвещением мусульман, сплотить на ниве культуры, и лишние расходы властей на содержание штата осведомителей-цензоров, чтоб ни одна буковка не миновала пристального ока).
   - Но вы говорите, помимо литературной, об общественной работе, в чем она, поясните, пожалуйста.
   Напомнить, как ученик, которому задан каверзный вопрос, что общественная деятельность началась с открытия в Баку дешевой библиотеки-читальни, и чутко следящий за культурными событиями в жизни мусульман России Гаспринский, несколько напыщенно прозвучало, в своем Тарджумане поставил Баку в пример древней Бухаре, красивому Тегерану, европейскому Стамбулу и мыслящему Каиру, эпитеты, улыбнулся Нариман, на совести Исмаил-бека.
   Немыслимыми каракулями детские письма, посылаемые потомкам?
   И про меценатство - новое для мусульман дело и, кто имеет средства, пытается следовать российским обычаям, оно служит возвеличению имени, знатности и популярности в обществе, а часть на расходы зарабатывается любительскими спектаклями, и вырученные деньги идут на приобретение книг, выписку газет, содержание библиотекаря и - водевили, комедии, сценки, некий круговорот, про сватовство еще скажи, как неудача ранила!
   - И вы считаете... Дорогой товарищ Нариманов, - Коба, расхаживавший по кабинету, остановился, - мы же взрослые люди, неужели это стоит упоминания в ваших устах?
   - Но восьмилетняя моя работа на ответственных должностях по указанию партии дает мне право обратиться в Политбюро с просьбой!
   Нарком Бакинской коммуны? Ещё какое указание партии?
   - ... Надеюсь, - низвел-таки до роли просителя, - что Политбюро не откажет в моей просьбе.- Уехать отсюда и написать обо всем, что видел, слышал и делал... Как можно спокойнее, что хоть в малой мере чем-то недоволен - уже было, не любит Коба, когда просятся в отставку: Демонстративный уход? Мелкая обида на родную партию или осознание долга перед отечеством? Глухая оппозиция или состояние здоровья?
   Чтоб за строками не угадывались прежние столкновения! Ну и болезнь тоже, недавно был сердечный приступ. Представляя при сем медицинское свидетельство, я прошу Политбюро разрешить мне жить в Баку, климат которого вполне подходит не только для моего здоровья, но и для здоровья семьи. Если же этому мешает занимаемая мною должность члена Президиума Ц.И.К. С.С.С.Р. (со всеми точками), то прошу освободить меня от этой должности. Еще в прошлом году врачи высказывали мнение, что климат Москвы,- а ведь непременно перебьет, усмотрев в этом некие намеки и скрытый смысл,- вовсе не подходит для моего здоровья, тем более что здоровье моего ребенка, который часто болеет воспалением бронхиальных желез... И далее: Разрешить мне заниматься литературной работой, что даст возможность поддержать существование семьи.
   - Что за литературная работа, которой невозможно заниматься, служа партии? Все мы так или иначе сочинительством занимаемся, кого ни возьмёте, все пишут. Даже трагедии! - А что если в Политбюро спросят: представьте-ка конспект вашей литературной работы, чтобы обсудили. Старые распри в литературной форме? Диалоги?!
   И, выведя из себя Наримана, нарушив в нем равновесие протестующего и просящего начал, заглянуть в его душу, - нет, только нейтрально: Я надеюсь... Литераторство тоже: декреты и указы подписывать, когда Нариман дежурит как председатель ЦИК, запятую где подправить, об издании, к примеру, Большой советской энциклопедии, БСЭ, увлечены аббревиатурами, Декрет об основах авторского права, переименовании, тоже из новых страстей (впрочем, было и при царях), Румянцевской библиотеки в Ленинскую; создать Фонд имени В. И. Ульянова-Ленина, приложено личное мнение Наримана: ни рубля на иные нужды, кроме помощи беспризорным, столько их на железнодорожных станциях и пристанях! Торжественное открытие дагестанской выставки (Нариманов председатель); с Крымским Совнаркомом возродить татарскую культуру в Крыму (Нариман поддержал); организовать Музей восточной культуры; экспедиции на юг - в Туркестан, на Кавказ; что по почину Научной ассоциации востоковедения в Мраморном зале Второго Дома Союзов отмечен его юбилей, то же - в Институте востоковедения, бывшем Лазаревском, Доме армянской культуры, - диспуты: откроются ли в Москве дома культуры других народов?
   ... Заседание закончилось, стенографистка собирает школьные тетрадки, сложенные вдвое, стол завален бумагами, пепельницы полны окурков, но все сидят в ожидании заключительных напутствий.
   - Кажется, ясно. Есть еще вопросы? - спрашивает Сталин.
   и немигающий тяжелый взгляд твой уставился на меня, я к нему
   привык, это началось не сегодня, уж меня не напугаешь, вдруг, с
   чего это меня потянуло, ждал, долго готовился, понимая, что
   бесцельная затея, но я припас это, и наше заседание, будто
   стенографистки собирают школьные тетрадки, домыслил для большой
   драмы, неизжитая страсть- ты скажешь слово, я отвечу, выстраивая
   диалог, надеясь, что не все кончено и удастся переломить ход
   событий.
   но кто? как? какая гвардия? может, закаленные в боях, те,
   кого не брали ни огонь, ни ссылки? эти лица рассеялись по краю,
   но можно воплотить в единый тип и призвать к совместным действиям
   (?) да, ждут твою с нескончаемым первым актом драму, скоро ли
   финал?
   РАЗДВИНУЛСЯ БЕСШУМНО ЗАНАВЕС, и Нариман поднялся на сцену, а впереди ещё занавес, и Наримана потянуло в глубину, он вплотную приблизился к сидящему во главе стола: - Да, есть вопросы!
   вы все как будто ждали, что это должно случиться, и старик
   заговорит, может, путанно, как всегда,- терпели меня, потерпите
   еще: недавно чествовали востоковеды, произносились речи, и он
   благодарил, одаривая всех, и вас тоже! только что изданной
   книгой, а в ней историческая драма о временах двухсотлетней
   давности, будто было вчера, и как только завершилась
   торжественная часть, показали сцены из трагедии, и актёр в роли
   Надира, он ещё не шах, но уже изгнал тирана, торжественно
   произносил:
   мне больно думать, что твоё имя поминают сейчас недобрым
   словом. А после смерти? Его произнесут с проклятиями!
   хочу издать новые законы, чтобы примирить враждующие секты,
   покончить с раздором! и ты, Коба, после спектакля пожимал мою
   руку:
   доктор,- сказал шутя,- а как наша борьба с оппозицией?
   думаешь, легко примирить секты?
   - Да, эти вопросы меня мучают, не имею права не сказать! - Микоян и Серго насторожились. - Сказать о вашем большевизме!
   Что началось!.. Заговорили разом братья по духу и борьбе, чтоб Нариман не смел себя позорить.
   - Нет, пусть говорит, выскажется,- и трубку стал чистить, выскребывая блестящей металлической лопаткой черный табак.- Мы тоже кое-что ему припомним!
   ты же трус, я знаю.
   глинобитное здание с маленькими окнами в решетках, остров смерти,
   и мы поехали туда, с нами был еще Мамед Эмин, и ты струсил,
   показалось тебе, что мы можем тебя утопить, говорил-грозился,
   чтобы отогнать страх.
   он шутил, дескать, я тебя трижды спас от гибели, и я тебя
   погублю! а потом, став вождем, предложил ему неприемлемое:
   или покаешься и станешь работать с нами, выполняя мою волю,
   или - я ценю твои заслуги, ибо спасал будущего вождя,- уезжай в
   любую страну, чтобы не напоминал о давнем твоем страхе.
   темно-карие глаза порыжели, усы опалены табаком, дым съел
   взгляд, белое око в крапинах и желтые кончики ногтей.
   рассаживаются, каждому отведено место за массивным столом,
   три тройки, нечетное число, аксакалы слушались тебя, как
   малые дети, подчинялись, ненавидя, восхваляли, презирая, и тайну
   эту никто не сумеет разгадать, неразлучная тройка, потом ты их
   рассоришь и поодиночке казнишь, справа - тоже четверо: что
   говорить о них, бессловесных рабах?
   Микоян, предчувствуя, что разговор пойдет необычный, бросил стенографистке, она сидела за отдельным столом:
   - Это в протокол не заносить!
   - Почему? - удивился Коба.- Пусть потомки знают, ведь доктор обращается к ним, не так ли?
   Тут и Серго голос подает:
   - Дело сделано, ряды крепить надо, а не демагогию разводить!
   - Мы тоже вспомним, как пойдут воспоминания. О том, как вы покинули коммунаров в беде! Ну да, болезнь, а по существу, если называть вещи своими именами, дезертировали, покинув поле боя. Вот свидетель! -и на Микояна показывает: нос крючком, почти верхнюю губу задевает, только что был заострен, когда полез примирять, мол, кому это надо, время не повернуть назад, и дело сделано:
   - ... Взыграл темперамент, погорячились, свои же, кавказцы, вот на какую высоту, - тост Микояна, - судьба нас вывела!
   - Не судьба, партия! - поправил Коба, уточнив: - Ленинская партия!
   Конница детализировала: - Товарищ Сталин, вот кто!
   махнет рукой Коба, повелит: станцуй!
   и ты выходишь в круг, танцуешь грациозно, напевая под нос,
   пока легко-легко дышится, - его любимая лезгинка, и зал огромный
   суживается до пятачка, на котором отделываешь каждое движение,
   выкладываешься весь, чтобы доставить ему наслаждение,
   разгневается, если вполсилы.
   - Доктор,- это Серго,- остановись! Не забывай, что у тебя сердце не железное! - шутит, может, пронесет: куда он лезет, чудак, разве не видит?! Копна волос, вздыбилась во все стороны.
   И Микоян: - Муки творчества, писательский зуд, но терзайтесь молча, кому надо мутить воду теперь? Не по-мужски это! - Ну вот: и здесь про папахи и платки!
   -...Теперь,- продолжает Серго,- когда в перспективе такие грандиозные... - И о бакинской нефти.
   я вижу знаки мне, не слепой, но в сердце что-то оборвалось,
   и не понять мне, почему начал .этот разговор и какой в нем толк?
   ничего уже не изменить, катимся в пропасть!..
   - Оставьте скоропись, я предупреждал не заносить в протокол! - это один из троих, самый быстрый.
   Стенографистка растерялась, красные пятна на лице.
   - Я машинально...- запнулась и отставила ручку. - Извините.
   - ...Ну вот, - подвел Коба итоги, - день потерян на бесплодные умствования.
   - Но день только начался, Коба, - это Серго, - еще нет и двенадцати.
   - К часу мне в Свердловский университет, Микояну надо встретиться со спецами по части нового оборудования. Конница спешит на маневры, тебе самому, Серго, не помешало бы, думаю, выяснить причину диверсии...
   - Авария была! - подал Серго реплику.
   - Не спеши с выводами, послушай, что народ говорит! Есть что делать и троим нашим товарищам, у меня написано тут: первый выступает перед курсантами, второму вычитать материалы, прежде чем пойдут в типографию, третьему встреча с учёными, а вам... вам, доктор, по-моему, сегодня надо запереться в кабинете, продумать все ваши... - какое слово найти подходящее? - формулировки, - да, именно это. И стенографистке: - Протокол покажете, - взглянул на часы, - в пять, не позже.
   А тут явился занять пустующий стул девятый, Ем. Яр-ский:
   - Какие новости? - смотрит сквозь толстые очки на кавказцев.
   - Выговор вам за опоздание! Ах да, - вспомнил: - Всесоюзный слёт безбожников, ты ж у нас главный безбожник! Впрочем, безбожники все!
   НУ ВОТ, И ВСЕ ТВОИ ПРОРОЧЕСТВА
   Явь как продолжение снов: то ли живёт, видя сны, то ли прожил давно жизнь, и она теперь является ему во сне. А кто увидит во сне пророка, - мама говорит, Альма-ханум, детям в назидание, Нариман унесёт в могилу мамин голос, гладко льется, обволакивает лаской и покоем, - прославится в делах мирских и будет близок к царям и повелителям, приумножатся справедливость, добродетель, изобилие земных благ. И врата мудрости откроются перед взором его, и от всяких бедствий будет в безопасности. Если кто болен - излечится, страхом и горестью одержим освободится от них, нищий станет богачом и совершит хадж, паломничество в Мекку: мало, что доктор, был бы Гаджи Нариман!
   Если пророк истинный... - это как с агентами охранки, странные, однако ж, соединительные союзы: истинный пророк как агент охранки! ну да: каждый мнит себя пророком, - к забвению, а если лже - нет разгадки. Впрочем, пророчествуя, был огорчен, что его не слышат, губы шевелились, слова - лишь в сердце стесненном (это к упадку веры и разгулу дьявольских страстей, fiasko).
   Первичный знак-тезис готовил к главной формуле: он такое выпалит, что ахнут, пауза, чтоб сосредоточиться, и особо выделить, будто плакат, развернутый над улицей, бьёт-треплет его ветер, надул как парус, иллюзия движения: ВЫИГРАЕТ ПРОИГРАВШИЙ, нет, другой повесить, хоть туго нынче с краской и полотном, мильона два, но в виденьях - бесплатно: ПОБЕДИТ ПОТЕРПЕВШИЙ ПОРАЖЕНИЕ, - невзначай три крепко стоящие на обеих ногах одинаковые буквы - ступени прогресса, что и требовалось доказать. Пошли перекосы-парадоксы,- выстроились один краше другого, и пускай за кружкой пива растолкует:
   - Шведы? Разве нет?! Французы? Наполеон! Я вам еще и про Османскую империю!.. Россия? Тут яснее ясного: как и что было и - как стало!.. Любые примеры! - ждет. И о немцах тоже!
   Проглотил длинную невкусную фразу: объединение в ненависти пагубно. При чем тут Карабах?! Живи и работай, изумляя мир талантом, а победа - жизнь в развалинах, постоянной тревоге, что отнимут. Так что же: пройдя через потрясенье потерь и проиграв - выиграть?!
   Ну да: поняв, кто мы и на что способны, бежать догонять - было! было! караваны других народов (пиво в бочке кончилось, а Нариман не пьёт, ни грамма за всю свою жизнь).
   ... Сидят за грузинским столом, и Ем. Яр-кий с ними:
   - Жаль, без тюрок застолье кавказское.
   - Ну его (Наримана?), праздник испортил,- это Серго.
   - Забудем, и баста!
   Танец? Нет, на сей раз - без танцев.
   ... Пора, уже поздно, надо домой - к Гюльсум, Наджафу. Вышел из Кремля, обычный маршрут: пройти к площади за Манежем, на Моховой сесть в трамвай. Вот ограда Александровского сада... Странно, прежде не вспоминал, ибо соседствовало с радостью, что наконец-то свершилось, и он победителем едет в советизированный Азербайджан, а тут вдруг... вот так же, проходя мимо Александровского сада в мае двадцатого года перед отъездом в Баку, заслушался гигантского роста старца-слепца, который уставился незрячими глазами в никуда и бубнил,- слова его звучали заклятьем: что разверзлось время, кумачовые пятна (может, зрит?) - это кровь проступила из-под вещих камней Красной площади, что революция в России будет долгой и безумной, кровью зальётся русская земля! Старик, подумалось тогда, выжил из ума, жизнь налаживается, растет сын, в Азербайджане зачинается новая эра... - заглянуть в светлое будущее, мня себя пророком (?), который постиг и свободно оперирует всеми тремя ступенями познания: имагинацией, или воображением, инспирацией, или вдохновением, и интуицией,- был убежден, что у него развита.
   ... Длинный ряд железных прутьев, облезлые, некрашеные, стынут, крепко вбиты в землю, в просветах Кремль. Как всегда в эти сумерки, на улице безлюдно. Почерневшие холмики снега. Кто-то не спеша, смутно различимый, шел навстречу. Когда приблизились, тот вдруг убыстрил шаг и, резко выпятив грудь... это случилось так неожиданно, что Нариман не успел отойти, ударил его - за пальто будто был спрятан железный панцирь. Сердце у Наримана заходило, забилось и, не успел прийти в себя, кто-то сзади повис на нем. Нариман повернулся, чтобы сбросить тяжелую фигуру, а этот, невысокий, похож на... это ж Володя Маленький! Да, никаких сомнений, хотел вслух: Что ж ты так неуклюже?! Но сзади и спереди плотно прижали, тесно, воздуху! воздуху!.. Еще какая-то мысль или чувство, но что? Слышит голос, какой-то чужой, не его: Мне нечем дышать! - ловит воздух, вдруг такой холодный и сырой. - Да отпустите же! Эй, кто здесь? резануло и оборвалось внутри, его уже никто не держит, прислонился к ограде, сжал прутья, темно в глазах, дорогой Наджаф, скоро сойти в вечную могилу... жизненные зигзаги... какое-то непреодолимое слово, громоздкое, индифф... диффер... ррентно, это конец, фибры души... короткая вспышка и тьма. И никто не узнает, как.
   ГЛАВА КОНЕЧНАЯ, или ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ПОХОРОНЫ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ, а под занавес - о ХРОНОЛОГИИ, столь же определеннай, сколь и непредсказуемой, ибо жизнь не есть судьба.
   Сначала, как положено, составили акт. Почерк аккуратный, ровный, свободно-размашистый, фразы грамотно обкатаны, ничего лишнего, констатируется факт и точно проставлены знаки препинания, что:
   Двадцать пятого года девятнадцатого марта около половины девятого вечера в Кремлевскую больницу был доставлен на извозчике сиделкой амбулатории председатель Ц.И.К. С.С.С.Р. тов. Нариманов. При осмотре его мною, как дежурным врачом, оказалось, что у тов. Нариманова признаков жизни (дыхание, пульс, сердцебиение) обнаружить не удается, и применение возбуждающих сердечных средств подкожно никакого результата не произвело. Дежурный врач Кремлевской больницы А. Каплан (подпись, печать).
   И новый почерк, убористая запись делопроизводителя Кремлевской больницы - крепкая рука, удостоверяющая подпись, похож на предыдущий, и тем же почерком, что и Акт, подпись удостоверяющего, что записано со слов сиделки:
   Я, сиделка Кремлевской амбулатории Юлия Ивановна Литвин, проходя вечером сего девятнадцатого марта по тротуару у решетки Александровского сада по направлению от Троицких ворот до площади Революции, увидела прислонившего (пропущено ся, может, прислоненного?) к решетке и сильно кашляющего человека, которому, видимо, было дурно. Подойдя, чтобы оказать ему помощь, я узнала в нем тов. Нариманова, которого видала ранее в Кремлевской амбулатории. Узнав меня, он сказал: Везите меня скорее в больницу, у меня склероз, я умираю. Я переспросила: не хочет ли ехать домой? - он категорически распорядился везти в больницу в Кремль. Дорогой все время стонал, говорил, что ему плохо, и пока мы доехали до больницы, он уже скончался.- Впритык корявая подпись и убористое письмо, та же удостоверяющая деловая рука.
   Авель Енукидзе, секретарь ЦИК Союза ССР, став председателем Комиссии по организации похорон, составил, назначив своим заместителем Тер-Габриэляна, список, куда вошли Скрыпник, востоковед Павлович, Базилевич из Московского военного округа, Цивцивадзе, Циркуль, Тагиев из постоянного представительства Азербайджана, секретарь московских профсоюзов Павлов, секретарь Московского комитета партии Рютин... - утвердили порядок процессии похорон:
   перенесение тела в Колонный зал Дома союзов, доступ к телу, открытый круглые сутки до часа выноса, после чего гроб к месту погребения следует по маршруту: от Дома союзов через площадь Революции и проезд Исторического музея вдоль Кремлевской стены на Красную площадь к мавзолею.
   Приказ Реввоенсовета: точно в десять часов по московскому времени во всех гарнизонах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, не полностью, а сокращенно: РККА, произвести салют артиллерийским выстрелом одной батареи, а в гарнизонах, где нет артиллерии, выдать тайну?! войсковым частям произвести ружейные залпы простыми патронами одним батальоном. В Москве и трех столицах Закавказья - Тифлисе, Баку и Эривани произвести шесть залпов с перерывом ровно в три четверти минуты, а в прочих гарнизонах - по три залпа с перерывом уже в две минуты. Передано также на места радиотелеграммой, приказ введен в действие по радио, что с первым залпом склоняются знамена, приспускаются флаги на пять минут, на то же время в правительственных учреждениях Москвы и по всему Союзу прекращается работа.- Подпись председателя Реввоенсовета Фрунзе (скоро сам - по стопам Нариманова).
   Весьма срочная телеграмма от Киргизского правительства, что представители автономных республик и областей РСФСР, а также Узбекистана и Туркмении считают желательным перевезти тело тов. Нариманова в Баку... А что Азербайджан? Молчит? Им там виднее,- и Авель Енукидзе, у кого скопились эти первичные бумаги, заново перечел их спустя три недели после похорон: перед тем как сдать на вечное хранение, и помнит, по ходу чтения сверлила мысль: Извозчик! О нем ни слова! Спросить! В первый раз не обратил внимания, ибо нелепая смерть, а потом закрутился с похоронами, и по новому прочтению возникли те же недоумения: подвез - и никаких следов! А ведь умер по дороге! И эти похожие почерки: того, кто пишет, и того, кто удостоверяет, и так много случайностей, резануло, что Каплан, что ж, бывают совпадения.
   Гюльсум-ханум... Когда ей сообщили... - нет, сказали не сразу, пожалели: Сердечный приступ, и она, оставив сына у соседей, помчалась в больницу. Не спешите, поедем на трамвае. Голос посыльной сестры ей не понравился: Он жив? Живой он? - спросила, и сердце заколотилось как никогда прежде.- Он не может умереть, оставив нас одних! - О чем она говорит? А та молчит. Почему она молчит?
   Все, что было потом,- было не с Гюльсум: её самой больше не было. Почему-то все время твердила: Нет, я категорически против вскрытия, успокаивали: будет так, как она хочет, не надо волноваться, у нее сын, должна думать о нем.
   Но как можно, чтоб без вскрытия? Акт патологоанатомического вскрытия тела товарища Нариманова (с указанием должности, семь точек проставить). Прозектор больницы профессор Могильницкий Б. Н., - Н с завитушками, такая фамилия, там, в начале пути, Победоносцев, здесь - Могильницкий, скобки жизни, - в присутствии коменданта Кремля Петерсона, наружный осмотр... правильного телосложения, внутренний осмотр, состояние диафрагмы... мягкие покровы головы, кости свода черепа... да-с, читать такое! - вещество мозга, размер сердца, всякие заумности: миомаляция сердечной мышцы, эмфизема легких... - в дело для хранения пошли и напечатанные на ремингтоне речи, произнесенные у могилы: короткое выступление самого Енукидзе, всего лишь фраза, но долго думал над нею: У могилы великого нашего вождя отдадим последний долг покойному председателю ЦИК, нет, полностью: Центрального Исполнительного Комитета Союза Советских Социалистических Республик товарищу Нариману Нариманову, далее Калинин: Смерть, и именно для коммуниста, всегда явление случайное в процессе его энергичной работы, и Красная площадь в лице товарища Нариманова получает первую жертву от народов Востока. Когда-то Лобное место, Красная площадь превращается в место упокоения, место погребения вождей, уважения и почтения для всех народов. Отдадим последний долг и пожелаем, чтоб земля (покрытия булыжником) была покойному пухом. Француз Семар от Коминтернационала говорил на своём, перевода не было, Миха Цхакая от народов Закавказья, простужен, лишь фраза скорби, которую приносит товарищу Нариманову в его многотрудной, многотяжелой работе - пробудить угнетенные и отсталые народности.