Ты только послушай эту девицу, которая, едва научившись говорить, вечно шпыняла меня, чтобы я ехал быстрее! – сказал со смехом Хеллер – А направляемся мы в Артистический клуб!
   – О боги! – поморщилась Хайти. – Это не тот ли, что стоит прямо на КлубРоу? В конце той площади, сплошь забитой клубами, да? Там вечно торчит свора репортеров, выжидающих момента, чтобы наброситься на какую-нибудь знаменитость. А мне хотелось бы в тихое и укромное местечко.
   Это целиком совпадало и с моими намерениями. Мое отношение к Хайти несколько улучшилось.
   – Что делать? Солтен выбрал именно Артистический клуб, – сказал Хеллер и тут же рассмеялся, не дав мне возразить. – Собственно говоря, предпочтение было отдано этому клубу из-за того, что там все посетители весь вечер проводят в масках. Будь покойна, тебя никто не сможет узнать. А маски у нас уже заготовлены. Лежат вон в той коробке.
   Маски и в самом деле лежали в указанном месте. Я достал маски из коробки – их там было четыре штуки. Они оказались самой элементарной конструкции, из тех, что нужно приложить к лицу, потом потянуть за ниточку, включающую механизм химического обогрева, и краска под воздействием тепла переносится на кожу. Это самые простые в обращении маски, краска же потом очень легко стирается, не оставляя следа. Я внимательно оглядел их. На каждой из них были проставлены наши инициалы – С. Г., Дж. X., X. X. и Г. К. Так что особенно выбирать тут не приходилось, и я передал их дальше.
   К моему огромному удивлению, в аэромобиле нашлись и зеркала. Они располагались прямо над сиденьями, и девушки немедленно принялись возиться со своими масками и прическами. На оборотной стороне масок были приклеены маленькие рисуночки, поясняющие, что эти маски должны собой отображать, и это неожиданно огорчило Хайти.
   – Ой, и зачем вам понадобилось выбирать для меня маску сексуальноозабоченной лесной нимфы! – воскликнула она с упреком. – Я, конечно, понимаю, что в последнее время мне как-то выпадало играть только распутных бабенок, по крайней мере в трех последних фильмах. Представьте, мне пришлось заучивать столько чувственных песенок для этих ролей, что я теперь, пожалуй, и не знаю, что нынче в моде кроме них. Но я все-таки надеялась, что вы подберете мне маску какой-нибудь приличной нимфы.
   (...) этого моего водителя.
   Она приложила маску к лицу и дернула за ниточку подогрева. Потом, уложив в коробку отставшую оболочку, оглядела себя в зеркале и расхохоталась:
   – Вообщето я не отношусь к породе пожирательниц мужских сердец! Но сейчас я здорово смахиваю на их представительницу!
   Глаза ее действительно выглядели маняще, рот, казалось, требовал поцелуя, а щеки были окрашены в голубую краску, что символизировало неудовлетворенную страсть. Но все это, увы, делало ее еще красивей. Ничто не способно скрыть красоту Хайти Селлер. Глядя на нее, я испытывал неловкость и иного рода: трудно казать, что маски эти способны были сделать кого-то неузнаваемым! Теперь и графиня надела свою маску. Огромные светящиеся лаза, немного великоватые для лица, черная с оранжевым шерсть маска лепертиджа! Маска как бы намекала на опасность, скрыва бьщуюся под ней. Но во всяком случае сейчас ее не каждый мог бы знать. А кроме того, маска весьма гармонировала с ее светлооранжевым нарядом и сапогами.
   Хеллер, продолжая управлять машиной с помощью одних коленей, натянул свою маску. Я мог наблюдать за ним, глядя на отражение в лобовом стекле. Ему достался образ героя нескольких сериалов, так называемого «стального человека» – маска добавляла к его лицу только огромные стальные звезды, расположенные над лазами. Едва ли это вообще можно было назвать изменением внешности. А ведь портреты его так часто мелькали в газетах. Это обстоятельство усугубило мое беспокойство. Тут все они принялись уговаривать меня, чтобы я тоже надел свою маску. Да, мой водитель, повидимому, специально подбирал ее для меня. Это был довольно известный персонаж фильмов ужаса, выступающий в роли демона с торчащими зубами. Жуткая рожа! Нет, у этого Ске решительно отсутствует всякий вкус.
   Они продолжали подшучивать над своими масками, над моим грозным видом, но спустя какоето время Хайти и графиня вновь выскользнули на свою излюбленную тему. Предметом их интереса преимущественно сцена и планета Манко. Было совершенно ясно, что они нашли друг в друге настоящих и преданных друзей.
   Сияющие лучи цветных прожекторов играли в ночном небе перед нами. Даже на фоне Джойстрит этот квартал, целиком состоящий из клубов, выделялся своей роскошью. Я снова сжался от злых предчувствий. Да, все это грозило обернуться грандиозным спектаклем. И тень Ломбара, казалось, незримо присутствовала на сцене, только как меня угораздило впутаться в такое? Да будь у меня хоть капля здравого смысла, я должен был непременно испортить какнибудь этот (...) аэромобиль, сломать что-то в нем заблаговременно. А теперь – слишком поздно. Сейчас я стремительно падал в бездонные глубины сплошного невезения.
ГЛАВА 3
   Хеллер так резко бросил машину вниз, что мне это напомнило его катание на крюке подъемного крана. У меня в глазах рябило от пролетающих мимо огней, и, честно говоря, я до сих пор не могу понять, как это произошло, но аэромобиль мягко, как перышко певчей птички, опустился в самом центре клубного эскалатора для машин. Девушки танцующей походкой направились к дверям, и я наверняка последовал бы за ними, если бы не обратил внимание на то, что Хеллер продолжает стоять у машины. Он не сводил глаз с аэромобиля, пока лента эскалатора не поставила машину на отведенное ей место. Он, как видно, мысленно отметил это место и только тогда повернулся в сторону двери.
   Фасад Артистического клуба абсолютно ничем не отличался от фасадов других клубов, выходивших на эту площадь. Он весь светился яркими рекламными огнями и надписями, попеременно то вспыхивавшими, то угасавшими. Наши спутницы тем временем скрылись в дамской комнате, где, должно быть, поправляли свои маски, как это обычно принято у девушек.
   Прямо у входной двери столбом стоял один из служителей клуба в белом вечернем костюме. Рука его самую малость была выдвинута вперед ладонью кверху. Уж я-то прекрасно знал, что ему нужно. Он ждет, что ему сунут в руку пятерку только за то, что он проводит нас к одному из лучших столиков. Не говоря уже о пятерке, у меня вообще не было никаких денег, если не считать фальшивых купюр. Я резко остановился и застыл как вкопанный, не в силах пройти мимо него.
   – Я зайду на минуточку в мужскую комнату – мне нужно по править маску, – сказал Хеллер и тут же скрылся за дверью, оставив меня совершенно беззащитным наедине с этим бандитом, как я сразу же метко окрестил привратника.
   Это было уже далеко не первое испытание моего мужества в тот вечер!
   Но тут совсем по непонятным мне причинам появился еще один привратник – официант? метрдотель? – который с лучезарной улыбкой на устах выплыл из глубины зала, делая мне приглашающие жесты. Не думая о последствиях, я устремился к нему, оставив безвнимания первого.
   А еще через мгновение рядом возник Хеллер, девушки тоже и – хозяин? – провел нас в глубину главного зала. Вечер еще только начинался, но большинство столиков уже оказались занятыми. Маски, маски, море масок всех форм и видов. Масса людей, скрывающих свое лицо или стремящихся остаться неузнанными. Музыка играла вовсю!
   Я старался не глядеть по сторонам, поэтому, опустив глаза, невольно обратил внимание на ноги, а вернее – на обувь развлекающейся здесь публики. Что за обилие фасонов, форм и размеров! Как фантастически все это выглядит на полупрозрачном покрытии пола с постоянно меняющейся подсветкой самых разных цветов.
   Столы, столы, столы – весь зал был уставлен ими. Наконец хозяин подвел нас к одному, слегка возвышавшемуся над остальными и стоявшему у самой стены. Быстрым взглядом я сразу же оценил обстановку. Запасной выход был совсемрядом. Мы удобно расселись, и я осмелился повнимательней осмотреть клубный зал. Неподалеку находилась приподнятая площадка для оркестра и еще дальше сцена. Справа же от нас было большое открытое пространство для танцев, ограниченное спадавшими до самого пола портьерами.
   Исполнительница баллад, певичка далеко не из лучших, выламывалась перед оркестром, изливая душу в пронзительных воплях. Горе ее особо подчеркивалось черным трагическим гримом, сплошь покрывавщим лицо, по которому катились красные слезы. Я просто изнемогал от желания поглядеть наконец, где у них тут вывешены расценки блюд. Хоть я и не мог расплатиться за обед, мне все-таки хотелось иметь представление, во что все это обойдется. Потом я вдруг увидел, что меню находится прямо под прозрачной поверхностью стола. Нужно было нажать специальную кнопку, и загорался свет, но даже и без всякого света можно было разобрать некоторые буквы и цифры. У меня возникло подозрение, что цены эти были никак не меньше пятерок и десяток! Целые столбцы этих и только этих цифр! Неуж-то здесь вообще не было блюд, которые стоили бы меньше пятерки или десятки за одну порцию? Ну и дела!
   Исполнительница баллад кончила свой номер и была вознаграждена умеренными аплодисментами. Она раскланялась и возвратилась на свое место за столиком. Потом из-за другого столика поднялся мужчина и вышел на отведенное для танцев место. Он достал из-за лацканов вечернего костюма несколько колец, вроде бы поджег их и принялся жонглировать. Кое-кто мог бы подумать, что он рискует обжечь себе руки, но было все-таки понятно, что огонь этот не настоящий, а просто имитация.
   Поняла теперь, почему клуб называется Артистическим? – вполголоса сказал Хеллер, наклоняясь к графине. – Все, кто сюда приходит, должны выступить со своим номером. И так продолжается всю ночь.
   Неужто никто тут не испытывает страха перед публичными выступлениями? – спросил я.
   Руководство клуба позаботилось и об этом, – сказал Хеллер. – Они строго ведут учет, и, если кто-либо из сидящих за столом отказывается или уклоняется от выступления, счет стола удваивается.
   Очень интересно придумано, – сказала графиня. И снова рассмеялась.
   Мне же было не до смеха! И хотя я вообще не мог уплатить по счету, сама мысль о том, что он к тому же может быть удвоен, привела меня в ужас.
   Я просто умираю от голода, – сказала Хайти.
   А чего бы вы хотели? – спросил я, вынужденный играть роль гостеприимного хозяина.
   Хеллер подозвал желтокожего официанта: он нажал кнопку, и поверхность стола озарилась мягким светом. Самое удивительное, что меню перед каждым из сидящих оказалось в вертикальном положении.
   Я чуть не умер, когда увидел перечень блюд стоимостью в пять и десять кредиток. В горле у меня пересохло.
   – Заказывайте! – с трудом выдавил я кайможно небрежнее. Прозвучало это как погребальная песнь. Все решили взять себе горных веснянок – дичь, доставляемую с планеты Чимптон. Дичь с Чимптона считается изысканным деликатесом, но цена все-таки непомерно высока – целых десять кредиток порция! После долгих и, можно сказать, даже торжественных дебатов компания остановила свой выбор на искристой шипучке. Десять кредиток баллончик! После этого они довольно быстро сошлись на горящем торте из мороженого на десерт. По пятнадцать кредиток порция! Моя способность к молниеносным расчетам подсказала мне общую сумму – сто пять кредиток!
   Великодушная администрация клуба бесплатно подбросила нам еще и сухого печенья. Очень мило с их стороны! Должно быть, у них самый дорогой клуб на всем Волтаре! Я разрешил им заказать и для меня то же самое. «Если мне грозит отставка, – подумал я, – или даже смертная казнь, то ничего страшного не будет, если это произойдет на сытый желудок». В любом случае мне оставалось одно из двух – либо припечатать свое удостоверение к этому счету и попасть под военный трибунал, либо воспользоваться фальшивыми деньгами, которых у меня осталось еще достаточно, и быть расстрелянным. Принесли горных веснянок, и я принялся отщипывать мясо с такой поспешностью, будто надеялся найти внутри алмазы или что-нибудь в этом роде.
   – Не надо так волноваться, – шепнул мне Хеллер. – Все будет в порядке. Веселитесь себе на здоровье. Не портьте вечер девушкам. Много он понимает! Эта (...) пирушка окончательно угробит меня. Но тут мне припомнилось, что многие офицеры, в страхе перед тем, что им придется обмывать свое повышение, иногда вынуждены голодать месяцами. Я допил свой баллончик с розовой шипучкой. Но ничто не могло исправить моего настроения.
   Когда последняя искорка ледяного огня исчезла в глотках, Хеллер дал знак вертящемуся поблизости желтокожему официанту, и тот снова поставил перед каждым по баллончику искристой шипучки. Таким образом счет был доведен до ста восьмидесяти кредиток.
   Мои спутники подымали тосты за чистое небо и за яркие звезды. Они пили за успех и новые производства. Они со звоном сдвигали баллончики за очень слабо замаскированную «миссию». Пили даже за следующую пьесу Хайти.
   Хеллер заказал всем еще по баллончику розовой шипучки! Двести двадцать кредиток! Теперь они сидели, блаженно откинувшись на спинки кресел и наблюдая за выступлениями других гостей. Кое-кто выступал хорошо, некоторые из рук вон плохо, одним мало аплодировали, другим здорово. Я тем временем погрузился в странное состояние, весьма сходное со ступором. Неизбежность выбора между двумя оставшимися мне выходами производила на меня гнетущее впечатление. Все равно хуже уже не будет. И тут оказалось, что может быть еще хуже!
   Луч света вдруг помигал и остановился на нашем столе. Хайти подтолкнула меня локтем:
   – Вы идете первым от нашего стола.
   – Я?!
   – Конечно, – подтвердила Хайти с очаровательной улыбкой. – И старайтесь не зарывать своих талантов в землю! – Она снова улыбнулась. – Если вы не выступите, они удвоят счет!
   Весь стол почему-то решил, что это ужасно смешно. Должно быть, сказалось влияние выпитой шипучки. Для меня же это было самой настоящей трагедией.
   Я нервно поднялся и отправился на растерзание толпы.
ГЛАВА 4
   Пойти на эту пытку я был вынужден единственно под угрозой удвоения счета. Однако, преодолев примерно три четверти пути к сцене, я вдруг понял, что это означало всего лишь удвоение чегото такого, чего я не смог бы оплатить и в одинарном размере. Так что же, собственно говоря, я делаю с собой и зачем?
   Храбрость перед лицом толпы – нечто такое, чего я никогда не мог понять. Как это актер или певец может спокойно стоять в полном одиночестве и глядеть на аудиторию, которая уставилась на него во все глаза? Это было выше моего понимания.
   Взобравшись на сцену, я повернулся лицом к публике и по смотрел в зал. Слишком яркий мерцающий свет огней рампы почти ослепил меня. Брошенный на произвол судьбы, вырванный из своей привычной почвы, я все же разглядел целое море масок, и все эти маски были обращены в мою сторону. И опять меня странно заворожило море ног, одетых в самую разнообразную обувь. Эти туфли, сапоги, ботинки притопывали в ритм мерцающим огням и были готовы в любой момент – я был абсолютно уверен в этом – обратиться против меня, запинать и растоптать одинокую фигуру, стоящую на сцене. Что будет, когда они бросятся на меня все сразу?
   Короче говоря, мною овладел настоящий страх перед сценой.
   Поначалу я почти твердо решил, что прочту стихи, какую-нибудь поэму, например. Когда я был ребенком, меня заставляли заучивать стихи. Среди них была и героическая поэма, которая называлась «Храбрец Хек в битве у Блима». Я выучил ее, когда мне было всего шесть лет, и меня очень хвалили за это. Я уже раскрыл было рот и набрал полные легкие воздуха, готовясь начать чтение. И тут вдруг оказалось, что я никак не могу припомнить первую строчку!
   Тогда я лихорадочно перебрал в уме все известные мне анекдоты. Был один очень свеженький про двух агентов Аппарата, каждый из которых считал другого, женщиной, и так длилось до тех пор, пока оба они не оказались наконец в постели. Я снова открыл рот, собираясь рассказать его, но, боги, я вдруг сообразил, что здесь ни в коем случае нельзя даже упоминать об Аппарате.
   Коленки у меня подгибались. Аудитория же начинала проявлять нетерпение. Огромный прожектор безжалостно светил мне прямо в лицо. Моя маска Демона с торчащими вперед зубами, казалось, начала уже подтаивать. И тут, совершенно внезапно, меня осенило. Опытный охотник на певчих птичек, конечно же, должен хорошо подражать их голосам. У меня всегда это получалось отлично. Мне удавалось подманить их буквально на несколько футов и стрелять уже наверняка.
   Голосом, которому я постарался придать твердость и уверенность, но который прозвучал довольно хрипло, я объявил первый номер:
   – Горная трясучка!
   Во рту у меня совсем пересохло. Но я все-таки сложил губы и сумел издать призывный крик птички. Гробовое молчание аудитории.
   – Луговая певичка! – объявил я и тут же издал трель этой птички.
   Гробовое молчание аудитории.
   – Болотная курочка! – сказал я. И тут же издал немного неприятное кваканье самочки.
   Тишина. Во всем огромном зале никто не захлопал, не высказал ни слова одобрения. Буквально ничего!
   Самые разнообразные мысли лихорадочно метались у меня в голове. Больше я не мог припомнить ни одного птичьего крика. Аудитория либо ждала, что я издам еще какой-нибудь звук, либо считала, что теперь я должен походить на руках, сделать сальто или выкинуть какой-нибудь трюк.
   И тут внезапно меня охватила злость на всю эту расфуфыренную публику. Уже без страха, а скорее – с выражением справедливого гнева на лице я посмотрел в зал.
   – А вот птичкам, представьте, это очень нравится! – сказал я возмущенным тоном.
   И тут смех волнами прокатился по залу! Люди в восторге топали ногами и хватались за животы от хохота. Они смеялись, смеялись, смеялись и не могли остановиться! Я рысцой отправился на свое место за столом. Смех в зале все не утихал. Хайти одобрительно похлопала меня по рукаву.
   – Знаете, я сразу же поняла, что вы очень храбрый человек, – сказала она.
   Следующим на сцену вышел человек со светозвуковым барабаном, которым он жонглировал, не прерывая вместе с тем игры. Когда он окончил свой номер, кто-то из публики выкрикнул: «А птичкам это нравится?» И зал опять разразился хохотом. На сцену поднялась молодая певица, а когда она спела свою песенку, опять из публики раздался тот же возглас: «А птичкам понравилось?» И снова не удержимый смех.
   Потом выступил мужчина, который, танцуя на бочке, выделывал замысловатые пируэты, но стоило номеру закончиться, как кто-то снова прокричал что-то о птичках.
   – Ваш номер стал самым настоящим хитом, – сказала Хайти. Тут только я начал осознавать свой триумф и даже несколько распетушился. Поэтому, когда на стол поставили очередные баллончики с шипучкой, меня это уже почти не испугало. Но – увы! – как мимолетны бывают столь редкие моменты настоящего счастья в нашей жизни. Запрокинув голову, чтобы допить остатки шипучки из баллончика, я вдруг обратил внимание на явный источник опасности. На балконе собрались представители прессы!
   Балкон находился довольно высоко, как бы нависал над залом. Там было битком набито разных репортеров и – о ужас! – целая бригада хоумвизионщиков. Хайти проследила за моим испуганным взглядом.
   – О, – сказала она, пренебрежительно пожимая плечами, – они постоянно пропадают в этом клубе. Они здесь заняты поисками талантов, стараются отыскать что-нибудь новенькое, а кроме того, снимают то, что принято называть заполнением пауз – такие материалы выпускают на экраны только в тех случаях, когда уж окончательно нечего показать. – Она рассмеялась: – А я так думаю, что вся эта братия торчит здесь для того, чтобы не идти на работу!
   Если я и приободрился на время, то это очень быстро прошло. Уж если есть на свете кто, кого Аппарат ненавидит всей душой, то это, конечно, репортеры, да еще с камерами. Ломбар никогда не делал послаблений в этом вопросе. «Жертва не имеет права быть в курсе дел» – таково его любимое изречение. Призрак его, казалось, мрачно кружил вомраке за стенами этого клуба.
   И тут луч прожектора, как бы нащупывая очередного выступающего, снова оказался направленным на наш стол. Хайти резко отшатнулась, прячась от луча. Хеллер мягко тронул графиню за руку, и они поднялись из-за стола. Легкой походкой они направились в сторону площадки для танцев: графиня в светлооранжевом наряде и в маске лепертиджа, Хеллер в синем вечернем костюме с блестками и звездами стального человека над бровями. Прожектор пометался по залу и замер, направив на них сноп света.
   Графиня подняла руку вверх. Справа от нее стоял сервировочный столик, сплошь уставленный высокими бутылками и хрупкими баллончиками с искрящейся шипучкой и другими напитками. Все это находилось на довольно большой квадратной салфетке из светящейся белой ткани. Она подошла к этой минивыставке и взялась за угол салфетки. Сначала я подумал, что она собирается перевернуть столик. И тут одним движением натренированной кисти она дернула к себе салфетку. Салфетка со свистом вылетела из-под посуды и теперь висела у нее на руке. Ни одна бутылка, ни один баллончик даже не дрогнули, оставшись на своих местах. Публика, очевидно, решила, что это и есть номер. Раздались жидкие аплодисменты.
   Но выступления они еще и не начинали. Графиня что-то сказала оркестру. Затем пара вышла в самый центр площадки. Графиня взмахнула салфеткой, и квадрат светящейся ткани затрепетал в воздухе – по диагонали длина салфетки составляла примерно ярд. Ловко сложив салфетку, она заставила Хеллера взять один из углов в зубы, а противоположный угол сама зажала в зубах. Теперь их лица находились друг от друга всего в нескольких дюймах. Оркестр заиграл веселую народную мелодию. Хеллер и графиня заложили руки за спину и пошли в танце, выделывая ногами замысловатые па.
   – Это манко манчо! – обрадованно шепнула Хайти. Она даже беззвучно похлопала в ладоши, как это часто делают обрадованные маленькие девочки. – Как славно они танцуют, – продолжала она. – Это детский народный танец на Манко! Они оба наверняка помнят его с детства!
   Зажимая зубами каждый свой угол салфетки, они с самым серьезным и даже несколько мрачным видом выполняли сложные геометрические фигуры ногами, двигаясь на редкость синхронно и в такт музыке. Внезапно, когда музыка, меняя такт, на какую-то долю секунды умолкла, они тоже замерли друг перед другом на расстоянии одного фута. Музыка тут же возобновилась. Но что-то не уловимо изменилось в характере танца. Они поочередно делали ногами движения, как бы стараясь подсечь своей ногой ногу партнера, но каждый раз этот партнер оказывался в воздухе и нога пролетала под ним. При этом они довольно быстро передвигались то вперед, то назад, как бы наступая и отступая в яростной схватке.
   Хайти с некоторым удивлением приглядывалась к тому, что они вытворяли. Танец с каждой секундой становился все сложнее.
   – Да это совсем не манко манчо! – воскликнула она.
   Да, она оказалась права. Это был не манко манчо. Это было первое упражнение боя ногами, но отработанное с такой точностью и доведенное до такой степени совершенства, что его спокойно можно было выдать за танец! Я подумал, что не стоило бы им с такой откровенностью демонстрировать перед публикой свое мастерство. Камеры хоумвидения были направлены сейчас прямо на них. Меньше всего мы стремились к тому, чтобы здесь вдруг узнали Хеллера, а о графине Крэк и говорить нечего.
   По залу прокатилась волна аплодисментов. Судорожно сжав зубы, я молил небо, чтобы они упали, сломали ногу или еще что-нибудь, но только чтобы выступление их закончилось неудачей и они не оказались заснятыми на пленку! В конце музыкальной фразы послышался хлопок. Должно быть, Хеллер подал графине какой-то знак. И они вдруг одновременно встали на руки. Каждый из них сделал полоборота, и они оказались спиной друг к другу, продолжая держать салфетку в зубах. Стоя вниз головой на руках, они начали хлопать подошвами в такт музыке!
   Публика взорвалась аплодисментами. Нашли чему радоваться!
   И тут, строго подчинясь очередному аккорду, они одним прыжком оказались на ногах да еще сделали полоборота в полете, так что снова оказались лицом к лицу. Гимнастические упражнения, преобразованные в танец. Публика никогда не видывала ничего подобного. Аплодисменты нарастали. Наверху, на балконе прессы, бригада хоумвизионщиков работала на полную катушку! Жуть!
   Так и не выпуская из зубов угол салфетки, Хеллер умудрился к тому же выкрикнуть какую-то команду оркестру. И тут началась, настолько изощренная часть программы, что мне временами казалось, будто все это просто мерещится. Есть в системе рукопашного боя без оружия упражнение, которое заключается в нанесении ногой удара в голову противника. Противник, уходя от удара, проделывает сальто назад. Но взбесившаяся пара, попрежнему связанная зажатой в зубах салфеткой, начала проделывать этот прием поочередно раз за разом. Сначала они действовали в замедленном темпе: один наносил удар ногой, второй, уклоняясь, проделывал заднее сальто, потом они начали ускорять темп. Внезапно я подметил, что они перестали касаться руками пола.
   Темп музыки все нарастал и нарастал. Удар – уход, удар – уход. Мелькание тел становилось все быстрее и быстрее. В конце концов исчезли руки, ноги, отдельные детали – перед публикой со страшной быстротой вертелись рядом два смерча – голубой и бледно оранжевый! Два мелькающих перед глазами колеса, связанные между собой осью, которую составляла полоска светящейся ткани.