Страница:
Глава IV. Идуна надевает ожерелье
Я лежал в кровати и спал. Меч Странника лежал рядом со мной, а ожерелье – под подушкой. И во сне меня посещали очень странные видения. Мне грезилось, что именно я и был этим Странником, а не кто-то другой. И даже должен сказать, что это сновидение было очень правдоподобным.
Когда-то в далеком прошлом я, впоследствии рожденный Олафом и сейчас обращающийся к вам, – неважно, каково мое имя, – жил в облике этого мужчины, известного во времена Олафа как Странник. Однако из этой жизни, жизни Странника, по причинам, которые я объяснить не в состоянии, я могу вспомнить о себе немногое. Иные, более ранние жизни возвращаются ко мне отчетливее, а подробности именно этой жизни, жизни Странника, в настоящее время ускользают от меня. Последнее обстоятельство, однако, не имеет столь уж большого значения для данного повествования, так как, хоть я и уверен, что лица, которые встречались мне в моей жизни Олафа, ранее в основном были связаны со Странником, но история каждого из них неповторима и совершенно индивидуальна.
Что же касается истории самого Странника, то, насколько мне известно, он был таким, каким и должен был быть, – неразгаданным, буйным и романтичным. И, скорее всего, он был замечательным человеком, этот Странник, на заре развития северных народов привлеченный, словно магнитом, какими-то египетскими прелестями, затем оставивший теплые края, с которыми уже свыкся всем существом, ради возвращения на родину, чтобы только на ней умереть. И принимая во внимание, что сон, виденный мною, Олафом, рассказывал о временах, которые от нас отделяет тысяча или даже полторы тысячи земных лет, Странник, в склеп которого я вломился по прихоти Идуны, и я, Олаф, были одним и тем же существом, только имевшим разную телесную оболочку.
Но вернемся к моему сну. Я, Олаф, или, точнее, мой дух, обитавший в теле Странника, которое я совсем недавно видел лежащим в могиле, стоят вечером в огромном здании, являвшемся, я это хорошо знал, храмом одного из божеств. У моих ног располагался бассейн с чистой водой. Лунный свет был почти таким же ярким, как и в прошлой вечер, и я мог видеть свое отражение в воде. Оно было похоже на образ Странника, каким я его видел в дубовом гробу, только выглядело моложе. Тем не менее мужчина носил те же доспехи, что были и в гробу, и на его боку висел красного металла меч с крестообразной рукоятью. Одиноко стоял он в храме и глядел на зеленеющую хлебными полями равнину, на которой возвышались две статуи, каждая с большую сосну. Он смотрел на полноводную реку, чьи берега поросли деревьями, подобных которым я никогда не видел, – высокие и прямые, они были покрыты густой листвой. По другую сторону реки лежал белый город – сплошь из домов с плоскими крышами. В городе были и другие храмы, украшенные колоннами.
Мужчина, которого я, Олаф Датчанин, видел во сне, повернулся, и позади него мне открылся ряд голых холмов из коричневого камня и между ними проход к равнине, где не было ничего зеленого. Внезапно он стал сознавать, что кто-то нарушил его одиночество. Рядом с ним стояла женщина, очень красивая, подобных которой я, Олаф, никогда раньше не видел. Она была высока и стройна, с большими и нежными, темными, как у оленихи, глазами, с тонкими правильными чертами лица, за исключением рта – губы были несколько полноваты. Лицо, имевшее темный оттенок, под стать ее волосам и глазам, было печальным, но на нем часто появлялась нежная улыбка; оно было похоже на лицо статуи богини, которую мы обнаружили в могиле Странника. Платье, которое она носила под плащом, в точности походило на одеяние богини из могилы. Она горячо говорила ему:
– Любовь моя единственная! Этой ночью мы должны бежать. Нас уже ждет барка, которая доставит тебя вниз по реке к морю. Все раскрыто. Моя фрейлина, жрица, только что сообщила мне, что царь, мой отец, намеревается завтра схватить тебя и бросить в тюрьму, а потом отдать в руки судей за то, что ты – возлюбленный его дочери царской крови. И так как ты иностранец, то независимо от твоего происхождения единственное наказание, ожидающее тебя, – смерть! И если ты будешь приговорен, то я тоже разделю твою судьбу. Есть только один способ спасти мою жизнь – твое бегство. Мне намекнули, что в этом случае мне все простят.
И тогда тот, кто носил облик Странника, стал убеждать ее, что лучше умереть обоим, вместе перейти в мир духов, чем жить далеко друг от друга. Она спрятала свое лицо на его груди и ответила:
– Я не могу умереть. Я останусь под солнцем, но не ради себя, а ради того, чтобы родить твоего ребенка. Не могу я и бежать с тобой, ибо тогда они остановят барку. Ко если ты уплывешь один, то охрана пропустит судно. Так ей приказано.
После этого они некоторое время рыдали в объятиях друг друга, так как сердца их были разбиты.
– Подари мне что-нибудь на память, – прошептал он, – чтобы я мог носить до самой смерти что-либо из того, что носила ты!
Она распахнула плащ, под которым на груди висело ожерелье, то самое, которое я нашел на Страннике, из золота и с изумрудными подвесками, только их на нем было два ряда, а не один. Она расстегнула один ряд и, разорвав золотые нити, соединявшие оба витка ожерелья, опять застегнула один ряд вокруг своей шеи, а второй протянула ему.
– Возьми это, – сказала она. – Я буду носить одну половину, с которой не расстанусь даже в могиле. Ты должен носить свою половину при жизни и после смерти. Я предчувствую, что когда-нибудь эти отдельные части опять будут вместе. Тогда мы снова встретимся с тобой на земле.
– Это значит, что я вернусь с моей северной родины, если только мне снова удастся добраться до этих южных берегов?
– Нет, – возразила она. – В этой жизни мы больше не встретимся. Но будут другие жизни, так думаю я, изучившая мудрость своего народа. Уходи теперь, уходи, прежде чем разорвется мое сердце. Но никогда не допускай, чтобы это ожерелье, что пришло ко мне от тех, кто жил много лет назад, оказалось на груди другой женщины, ибо это принесет много горя тому, кто отдаст его, и той, которой оно, к несчастью, будет вручено.
– Как долго мне ждать нашей встречи? – спросил я, Олаф в обличье Странника.
– Не знаю, но думаю, что, когда эти драгоценности снова согреет жар моего бессмертного сердца, этот храм, который они называют вечным, превратится в руины. Ты слышишь? Это зовет меня жрица. Прощай же, мужчина с Севера, ты пришел, чтобы стать моей славой и моим позором. Прощай до тех пор, пока снова проявится назначение наших жизней и семя, посеянное нами в это печальное время, расцветет вечным цветом. Прощай… Прощай!
Затем образ женщины отступил на задний план, и мои видения исчезли. А еще мне показалось, что рядом с госпожой, подавшей ожерелье, стояла Смерть, и гораздо ближе к ней, чем к мужчине, получившему его. А может быть, смерть была написана в ее печальных и лихорадочно блестевших глазах.
Итак, сон мой закончился. Когда я, Олаф, проснулся, уже давно светило солнце и все были на ногах, так что я проспал. В общем зале уже собрались Рагнар, Стейнар, Иду на и Фрейдиса, а старики в стороне обсуждали какие-то вопросы, связанные с предстоящей свадьбой. Я подошел к Идуне, чтобы обнять ее, и она подставила мне щеку для поцелуя, продолжая через плечо свои разговоры с Рагнаром.
– Где это вы, братец, были прошлой ночью? Вы ведь вернулись на рассвете, весь в грязи? – спросил Рагнар, повернувшись спиной к Идуне и не отвечая на ее слова.
– Забирался в могилу Странника, брат, как того хотела Идуна.
Теперь все трое с живостью обернулись ко мне, исключая Фрейдису, которая молча стояла возле огня и слушала наш разговор. Все в один голос стали спрашивать, нашел ли я там что-нибудь.
– Ну да! – ответил я. – Я обнаружил там Странника, мужчину, выглядевшего весьма благородно. – И я принялся описывать увиденное.
– Бог с ним, с этим мертвым Странником, – перебила меня Идуна. – Ожерелье вы нашли?
– Да, я нашел ожерелье. Вот оно! – И я положил на стол великолепное ожерелье.
Затем я внезапно потерял дар речи, так как впервые заметил, что вокруг цепочки были обернуты три сломанные золотые нити. И я вспомнил, как во сне видел прекрасную женщину, разрывающую эти нити, когда она отдавала половину ожерелья мужчине, в облике которого, как мне тогда казалось, пребывал я. От этого я так испугался, что не мог выговорить ни слова.
– О! – воскликнула Идуна. – Оно же прелестно, прелестно! О, Олаф, спасибо вам! – И она обвила мою шею руками и поцеловала – на этот раз искренне. Затем она, схватив ожерелье, застегнула его вокруг своей шеи.
– Стойте! – встрепенулся я, приходя в себя. – Мне кажется, вам лучше не прикасаться к этим драгоценностям! Идуна, я видел во сне, что они не принесут вам счастья, так же как любой другой женщине, кроме той единственной, которой предназначены.
Темнолицая Фрейдиса посмотрела на меня, затем опустила глаза, продолжая слушать наш разговор.
– Вы видели сон! – фыркнула Идуна. – Меня мало заботит, что вам приснилось. Меня волнует только ожерелье, и все несчастья в мире не остановят меня!
При этих словах Фрейдиса подняла глаза, а Стейнар по-прежнему смотрел себе под ноги.
– Вы нашли еще что-нибудь? – поинтересовался Рагнар, перебив Идуну.
– Да, братец, вот это! – И я достал из-под плаща меч Странника.
– Превосходное оружие! – одобрил Рагнар после того, как осмотрел его. – Хотя и несколько тяжеловато для своей длины, а бронза напоминает ту, что находят в могильных курганах. Оно, кажется, изрядно применялось в деле и, смею вас заверить, из многих выпустило дух. Посмотрите, как выполнена рукоять из золота! Действительно, это замечательное оружие, стоящее больше всех ожерелий мира. Но расскажите обо всем подробно!
И я поведал им обо всем, а когда упомянул о статуэтках, которые мы видели стоящими у гроба, Идуна, уделявшая рассказу мало внимания, перестала поглаживать ожерелье и спросила, где они сейчас находятся.
– Фрейдиса взяла их с собой, – ответил я. – Покажите им богов Странника, Фрейдиса…
– Значит, Фрейдиса была там вместе с вами, да? – спросила Идуна.
Затем она осмотрела статуэтки богов и, посмеявшись над их видом и одеждой, снова принялась перебирать ожерелье, которое для нее, чувствовалось, было поважнее любых богов.
Позднее Фрейдиса спросила меня, о каком сне я говорил, и я рассказал ей все – слово за словом.
– Странная история, – сказала Фрейдиса. – А что вы обо всем этом думаете, Олаф?
– Ничего, кроме того, что это был просто сон. Но все же эти три оборванные нити, обвитые вокруг цепочки ожерелья, которых я не рассмотрел раньше, до того как оно попало в руки Идуны, здорово согласуются с моим сном.
– Да, Олаф, этот сон хорошо согласуется и с некоторыми другими вещами. Вы когда-нибудь слышали о тех, кто утверждает, что человек живет на земле больше чем один раз?
– Нет, – я рассмеялся. – Тогда почему бы им не жить так же, как и раньше? Даже если ты говоришь правду и я, возможно, являюсь Странником, в теле которого, казалось, побывал, то все же я уверен, что женщина с золотым ожерельем – не Идуна! – И я снова рассмеялся.
– Да, Олаф, она – не Идуна, хотя могла бы быть и Идуной, но это неважно. Скажите мне, а вы не разглядели ту жрицу, что была с женщиной?
– Только то, что она была высокой и смуглой, среднего возраста. Но к чему пустые разговоры об этих полуночных видениях?.. Хотя образ той женщины царской крови все-таки преследует меня. Хотел бы я снова увидеть ее, но не во сне. И я хотел бы также, Фрейдиса, чтобы Идуна не трогала ожерелье; боюсь, что это приведет к несчастью. Где она? Я хотел предостеречь ее.
– Где-нибудь прогуливается со Стейнаром, я думаю, и красуется в этом ожерелье. О, Олаф! Я, как и вы, боюсь, что это приведет к беде. И я пока не могу объяснить ваш сон, пока не могу!
Это было в день накануне моей свадьбы. Я и сейчас вижу в движении фигуры всех давно позабытых мужчин и женщин, одетых в свои лучшие одежды, отделанные золотом и серебром, – была приглашена большая компания, и многие из гостей прибыли издалека. Я вижу своего дядю, Лейфа, чернобрового жреца Одина, проходящего через зал в храм, где завтра он должен совершить торжественный свадебный обряд в такой форме, что это сделало бы честь самому богу. Я вижу Идуну, Атальбранда и Стейнара, что-то обсуждавших в сторонке, и вижу себя, наблюдающего за всем происходящим вокруг и находящегося в замешательстве, ибо с того момента, когда я посетил могилу Странника, все окружающее меня стало казаться нереальным. Идуна, которую я любил, почти стала моей женой, но между нами постоянно вставал образ женщины из моего сна. Временами я подумывал, что удар медвежьей лапы повредил мой мозг и что я схожу с ума. Я молил богов, чтобы этого не случилось, и, когда мои молитвы не помогли, пошел посоветоваться с Фрейдисой. Она выслушала меня и коротко сказала:
– Все может быть. Все происходит так, как это определено судьбой. Вы сошли с ума не более других людей. Больше мне нечего добавить.
В те времена в наших краях был обычай, что жена не должна проводить ночь перед свадьбой под одной крышей со своим будущим мужем. Поэтому Атальбранд, чье настроение в последний день было каким-то странным, отправился с Идуной ночевать на стоящем у берега корабле. По моей просьбе с ними отправился Стейнар, с тем чтобы проследить за их возвращением назад в назначенное время.
– Вы меня не подведете, Стейнар? – спросил я, пожимая ему руку.
Он попытался что-то ответить, но слова, казалось, застревали у него в горле, и он повернулся и пошел прочь, так ничего и не сказав.
– Вот уж действительно, – крикнул я ему вслед, – можно подумать, что женитесь вы, а не я!
– Да, да, – поспешно вмешалась Идуна. – Стейнар ревнует вас ко мне. Как это вы могли заставить всех так сильно полюбить вас, Олаф?
– Может быть, в будущем я заслужу и вашу любовь, – улыбнувшись, ответил я. – Надеюсь, со временем я смогу показать, на что способен…
Атальбранд, следивший за нами, дергал себя за раздвоенную бороду и бормотал что-то напоминавшее ругательство. Затем он тронул коня, яростно пнув его ногами, и проехал мимо, не заметив мою протянутую руку или же сделав вид, что не заметил ее. Но я не обратил на это, однако, внимания, так как в эту минуту собрался поцеловать Идуну на прощание.
– Не печальтесь, – проговорила она, в ответ целуя меня в губы. – Помните, что мы прощаемся в последний раз! – Она снова поцеловала меня и поскакала, рассмеявшись счастливым смехом.
Настало утро. Все было готово. Гости собрались, ожидая начала свадебного торжества. Даже несколько мужчин Эгера были здесь, они прибыли, чтобы засвидетельствовать свое уважение новому властелину. Ярко светило весеннее солнце, как и положено в свадебное утро, внутри помещения дули в свои изогнутые рожки трубачи. В храме алтарь Одина был украшен цветами, и рядом, тоже в цветах, ожидала начала обряда жертвенница. Моя мать в лучшем своем платье – в том, в котором она выходила замуж, – стояла у входа в зал, где расставили столы, здороваясь и принимая поздравления. Одной рукой она обнимала меня, одетого, как и подобает жениху, в лучшие одежды. Рагнар подошел к нам.
– Они уже должны быть здесь, – сказал он. – Назначенное время прошло…
– Наверное, прекрасная невеста долго прихорашивается, – с улыбкой произнес мой отец, поглядывая на солнце. – Скоро появится!
Прошло еще некоторое время, и среди собравшихся поднялся ропот, в то время как холодный страх, казалось, охватил мое сердце. Но вот все увидели человека, скакавшего по направлению к дому, и кто-то крикнул:
– Наконец-то! Они послали герольда! Но другой голос возразил:
– Для посланника любви он выглядит довольно унылым и скачет медленно!
И сразу же молчание охватило всех, слышавших эти слова. Незнакомый мужчина подъехал к нам и проговорил:
– У меня есть послание к конунгу Торвальду от конунга Атальбранда, которое я должен доставить в этот час, не раньше и не позже. В нем сообщается, что он отплыл в Лесё этой ночью с тем, чтобы отпраздновать свадьбу своей дочери со Стейнаром, конунгом Эгера. Поэтому он глубоко опечален, что ни он, ни госпожа Идуна не смогут сегодня присутствовать у вас на пиру.
Едва я услышал эти слова, мне показалось, что меня пронзили копьем.
– Стейнар! О, только не с моим братом Стейнаром! – задохнулся я, шатаясь, подобно сраженному в бою человеку.
Рагнар прыгнул на посланца, стащил его с лошади и наверняка убил бы беднягу, если бы его не остановили. Мой отец, Торвальд, остался молчаливым, но его единокровный брат, жрец Одина, вознес руки к небесам и обрушил проклятие бога на нарушителей брачного соглашения. Все собравшиеся, охваченные жаждой мести, подняли мечи и стали требовать, чтобы их вели против этого лживого Атальбранда. Мой отец попросил тишины.
– Атальбранд – человек без стыда, – начал говорить он. – Стейнар – змея, пригретая на моей груди и укусившая руку, спасшую его от смерти. Вот так-то, люди Эгера, вы теперь имеете конунга-змею. Идуна – ветреная баба, нарушившая свою клятву и продавшаяся за богатство и власть Стейнару; все честные женщины должны плевать на нее. Клянусь Тором5, что с вашей помощью, друзья и соседи, я отомщу им троим. Но для такого мщения следует подготовиться, ибо Атальбранд и Стейнар сильны. Кроме того, они живут на острове, и атаковать их можно только с моря. Дальше. Куда нам спешить теперь, когда беда миновала наш дом и Стейнар-змея и Идуна-ветреница выпили свадебную чашу. Проходите и угощайтесь, друзья мои, и не будьте слишком печальны, видя, как мой дом страдает от позора. Он избежал еще большего позора, который мог обрушиться на нас, если бы мы приветствовали здесь лживую женщину в качестве невесты одного из моих сыновей. Нет сомнения, когда пройдет вся горечь, то мой сын Олаф найдет себе лучшую жену.
Затем все расселись и принялись за еду, приготовленную к свадебному пиршеству. Места жениха и невесты остались свободными, так как я не мог принимать участие в пире и спрятался в свой угол, где обычно спал, задернув за собой занавески. Моя мать также устала настолько, что уединилась в своей спальне. В одиночестве сидел я на кровати, прислушиваясь к звукам пира, которому вместо свадебного больше подошло бы название заупокойного. Когда он закончился, я услышал, как мой отец, Рагнар, старейшины и вожди из собравшейся компании стали держать совет, после чего все разъехались по домам.
Вскоре ко мне пришла Фрейдиса, принеся мне поесть и попить.
– Я – опозоренный человек, Фрейдиса, – заявил я ей. – Не могу я больше оставаться в этой стране, где стал посмешищем даже для детей.
– Это не вы опозорены, – возразила она с горячностью. – Это Стейнар и эта… – Фрейдиса употребила в адрес Идуны крепкое словцо. – О! Я видела, как все это приближалось, и все же не осмелилась предупредить вас. Я боялась, что могу ошибиться и вложу в ваше сердце сомнения в отношении того, кто был вашим молочным братом, и вашей невесты без особых оснований. Чтоб их обоих пожрал Один!
– Не говорите так резко, Фрейдиса, – сказал я. – Рагнар был прав в отношении Идуны. Ее красота никогда не ослепляла его, как это произошло со мной, и он ее оценил правильно. Что ж, она всего-навсего следовала своей натуре, что же касается Стейнара, то она одурачила его, что могла бы проделать с любым мужчиной, кроме Рагнара. Без сомнения, Стейнар еще горько пожалеет о том, что сделал. И я думаю также, что могильное ожерелье обладает дьявольским волшебством.
– Это так похоже на вас, Олаф, – находить оправдание даже для такого греха, которому нет прощения. Однако я с вами согласна, что Стейнар был уведен вопреки своей воле. Это я прочла в его глазах. Ну что ж, он должен своей жизнью заплатить за это и истечь кровью на алтаре Одина. Но вы будьте мужчиной, выходите и встречайте трудности лицом к лицу. Не вы первый, не вы последний из мужчин, обманутых женщиной. Забудьте о любви и думайте только о возмездии!
– Не могу я забыть любовь, не могу я желать мщения, особенно в отношении Стейнара, своего молочного брата, – устало ответил я.
Когда-то в далеком прошлом я, впоследствии рожденный Олафом и сейчас обращающийся к вам, – неважно, каково мое имя, – жил в облике этого мужчины, известного во времена Олафа как Странник. Однако из этой жизни, жизни Странника, по причинам, которые я объяснить не в состоянии, я могу вспомнить о себе немногое. Иные, более ранние жизни возвращаются ко мне отчетливее, а подробности именно этой жизни, жизни Странника, в настоящее время ускользают от меня. Последнее обстоятельство, однако, не имеет столь уж большого значения для данного повествования, так как, хоть я и уверен, что лица, которые встречались мне в моей жизни Олафа, ранее в основном были связаны со Странником, но история каждого из них неповторима и совершенно индивидуальна.
Что же касается истории самого Странника, то, насколько мне известно, он был таким, каким и должен был быть, – неразгаданным, буйным и романтичным. И, скорее всего, он был замечательным человеком, этот Странник, на заре развития северных народов привлеченный, словно магнитом, какими-то египетскими прелестями, затем оставивший теплые края, с которыми уже свыкся всем существом, ради возвращения на родину, чтобы только на ней умереть. И принимая во внимание, что сон, виденный мною, Олафом, рассказывал о временах, которые от нас отделяет тысяча или даже полторы тысячи земных лет, Странник, в склеп которого я вломился по прихоти Идуны, и я, Олаф, были одним и тем же существом, только имевшим разную телесную оболочку.
Но вернемся к моему сну. Я, Олаф, или, точнее, мой дух, обитавший в теле Странника, которое я совсем недавно видел лежащим в могиле, стоят вечером в огромном здании, являвшемся, я это хорошо знал, храмом одного из божеств. У моих ног располагался бассейн с чистой водой. Лунный свет был почти таким же ярким, как и в прошлой вечер, и я мог видеть свое отражение в воде. Оно было похоже на образ Странника, каким я его видел в дубовом гробу, только выглядело моложе. Тем не менее мужчина носил те же доспехи, что были и в гробу, и на его боку висел красного металла меч с крестообразной рукоятью. Одиноко стоял он в храме и глядел на зеленеющую хлебными полями равнину, на которой возвышались две статуи, каждая с большую сосну. Он смотрел на полноводную реку, чьи берега поросли деревьями, подобных которым я никогда не видел, – высокие и прямые, они были покрыты густой листвой. По другую сторону реки лежал белый город – сплошь из домов с плоскими крышами. В городе были и другие храмы, украшенные колоннами.
Мужчина, которого я, Олаф Датчанин, видел во сне, повернулся, и позади него мне открылся ряд голых холмов из коричневого камня и между ними проход к равнине, где не было ничего зеленого. Внезапно он стал сознавать, что кто-то нарушил его одиночество. Рядом с ним стояла женщина, очень красивая, подобных которой я, Олаф, никогда раньше не видел. Она была высока и стройна, с большими и нежными, темными, как у оленихи, глазами, с тонкими правильными чертами лица, за исключением рта – губы были несколько полноваты. Лицо, имевшее темный оттенок, под стать ее волосам и глазам, было печальным, но на нем часто появлялась нежная улыбка; оно было похоже на лицо статуи богини, которую мы обнаружили в могиле Странника. Платье, которое она носила под плащом, в точности походило на одеяние богини из могилы. Она горячо говорила ему:
– Любовь моя единственная! Этой ночью мы должны бежать. Нас уже ждет барка, которая доставит тебя вниз по реке к морю. Все раскрыто. Моя фрейлина, жрица, только что сообщила мне, что царь, мой отец, намеревается завтра схватить тебя и бросить в тюрьму, а потом отдать в руки судей за то, что ты – возлюбленный его дочери царской крови. И так как ты иностранец, то независимо от твоего происхождения единственное наказание, ожидающее тебя, – смерть! И если ты будешь приговорен, то я тоже разделю твою судьбу. Есть только один способ спасти мою жизнь – твое бегство. Мне намекнули, что в этом случае мне все простят.
И тогда тот, кто носил облик Странника, стал убеждать ее, что лучше умереть обоим, вместе перейти в мир духов, чем жить далеко друг от друга. Она спрятала свое лицо на его груди и ответила:
– Я не могу умереть. Я останусь под солнцем, но не ради себя, а ради того, чтобы родить твоего ребенка. Не могу я и бежать с тобой, ибо тогда они остановят барку. Ко если ты уплывешь один, то охрана пропустит судно. Так ей приказано.
После этого они некоторое время рыдали в объятиях друг друга, так как сердца их были разбиты.
– Подари мне что-нибудь на память, – прошептал он, – чтобы я мог носить до самой смерти что-либо из того, что носила ты!
Она распахнула плащ, под которым на груди висело ожерелье, то самое, которое я нашел на Страннике, из золота и с изумрудными подвесками, только их на нем было два ряда, а не один. Она расстегнула один ряд и, разорвав золотые нити, соединявшие оба витка ожерелья, опять застегнула один ряд вокруг своей шеи, а второй протянула ему.
– Возьми это, – сказала она. – Я буду носить одну половину, с которой не расстанусь даже в могиле. Ты должен носить свою половину при жизни и после смерти. Я предчувствую, что когда-нибудь эти отдельные части опять будут вместе. Тогда мы снова встретимся с тобой на земле.
– Это значит, что я вернусь с моей северной родины, если только мне снова удастся добраться до этих южных берегов?
– Нет, – возразила она. – В этой жизни мы больше не встретимся. Но будут другие жизни, так думаю я, изучившая мудрость своего народа. Уходи теперь, уходи, прежде чем разорвется мое сердце. Но никогда не допускай, чтобы это ожерелье, что пришло ко мне от тех, кто жил много лет назад, оказалось на груди другой женщины, ибо это принесет много горя тому, кто отдаст его, и той, которой оно, к несчастью, будет вручено.
– Как долго мне ждать нашей встречи? – спросил я, Олаф в обличье Странника.
– Не знаю, но думаю, что, когда эти драгоценности снова согреет жар моего бессмертного сердца, этот храм, который они называют вечным, превратится в руины. Ты слышишь? Это зовет меня жрица. Прощай же, мужчина с Севера, ты пришел, чтобы стать моей славой и моим позором. Прощай до тех пор, пока снова проявится назначение наших жизней и семя, посеянное нами в это печальное время, расцветет вечным цветом. Прощай… Прощай!
Затем образ женщины отступил на задний план, и мои видения исчезли. А еще мне показалось, что рядом с госпожой, подавшей ожерелье, стояла Смерть, и гораздо ближе к ней, чем к мужчине, получившему его. А может быть, смерть была написана в ее печальных и лихорадочно блестевших глазах.
Итак, сон мой закончился. Когда я, Олаф, проснулся, уже давно светило солнце и все были на ногах, так что я проспал. В общем зале уже собрались Рагнар, Стейнар, Иду на и Фрейдиса, а старики в стороне обсуждали какие-то вопросы, связанные с предстоящей свадьбой. Я подошел к Идуне, чтобы обнять ее, и она подставила мне щеку для поцелуя, продолжая через плечо свои разговоры с Рагнаром.
– Где это вы, братец, были прошлой ночью? Вы ведь вернулись на рассвете, весь в грязи? – спросил Рагнар, повернувшись спиной к Идуне и не отвечая на ее слова.
– Забирался в могилу Странника, брат, как того хотела Идуна.
Теперь все трое с живостью обернулись ко мне, исключая Фрейдису, которая молча стояла возле огня и слушала наш разговор. Все в один голос стали спрашивать, нашел ли я там что-нибудь.
– Ну да! – ответил я. – Я обнаружил там Странника, мужчину, выглядевшего весьма благородно. – И я принялся описывать увиденное.
– Бог с ним, с этим мертвым Странником, – перебила меня Идуна. – Ожерелье вы нашли?
– Да, я нашел ожерелье. Вот оно! – И я положил на стол великолепное ожерелье.
Затем я внезапно потерял дар речи, так как впервые заметил, что вокруг цепочки были обернуты три сломанные золотые нити. И я вспомнил, как во сне видел прекрасную женщину, разрывающую эти нити, когда она отдавала половину ожерелья мужчине, в облике которого, как мне тогда казалось, пребывал я. От этого я так испугался, что не мог выговорить ни слова.
– О! – воскликнула Идуна. – Оно же прелестно, прелестно! О, Олаф, спасибо вам! – И она обвила мою шею руками и поцеловала – на этот раз искренне. Затем она, схватив ожерелье, застегнула его вокруг своей шеи.
– Стойте! – встрепенулся я, приходя в себя. – Мне кажется, вам лучше не прикасаться к этим драгоценностям! Идуна, я видел во сне, что они не принесут вам счастья, так же как любой другой женщине, кроме той единственной, которой предназначены.
Темнолицая Фрейдиса посмотрела на меня, затем опустила глаза, продолжая слушать наш разговор.
– Вы видели сон! – фыркнула Идуна. – Меня мало заботит, что вам приснилось. Меня волнует только ожерелье, и все несчастья в мире не остановят меня!
При этих словах Фрейдиса подняла глаза, а Стейнар по-прежнему смотрел себе под ноги.
– Вы нашли еще что-нибудь? – поинтересовался Рагнар, перебив Идуну.
– Да, братец, вот это! – И я достал из-под плаща меч Странника.
– Превосходное оружие! – одобрил Рагнар после того, как осмотрел его. – Хотя и несколько тяжеловато для своей длины, а бронза напоминает ту, что находят в могильных курганах. Оно, кажется, изрядно применялось в деле и, смею вас заверить, из многих выпустило дух. Посмотрите, как выполнена рукоять из золота! Действительно, это замечательное оружие, стоящее больше всех ожерелий мира. Но расскажите обо всем подробно!
И я поведал им обо всем, а когда упомянул о статуэтках, которые мы видели стоящими у гроба, Идуна, уделявшая рассказу мало внимания, перестала поглаживать ожерелье и спросила, где они сейчас находятся.
– Фрейдиса взяла их с собой, – ответил я. – Покажите им богов Странника, Фрейдиса…
– Значит, Фрейдиса была там вместе с вами, да? – спросила Идуна.
Затем она осмотрела статуэтки богов и, посмеявшись над их видом и одеждой, снова принялась перебирать ожерелье, которое для нее, чувствовалось, было поважнее любых богов.
Позднее Фрейдиса спросила меня, о каком сне я говорил, и я рассказал ей все – слово за словом.
– Странная история, – сказала Фрейдиса. – А что вы обо всем этом думаете, Олаф?
– Ничего, кроме того, что это был просто сон. Но все же эти три оборванные нити, обвитые вокруг цепочки ожерелья, которых я не рассмотрел раньше, до того как оно попало в руки Идуны, здорово согласуются с моим сном.
– Да, Олаф, этот сон хорошо согласуется и с некоторыми другими вещами. Вы когда-нибудь слышали о тех, кто утверждает, что человек живет на земле больше чем один раз?
– Нет, – я рассмеялся. – Тогда почему бы им не жить так же, как и раньше? Даже если ты говоришь правду и я, возможно, являюсь Странником, в теле которого, казалось, побывал, то все же я уверен, что женщина с золотым ожерельем – не Идуна! – И я снова рассмеялся.
– Да, Олаф, она – не Идуна, хотя могла бы быть и Идуной, но это неважно. Скажите мне, а вы не разглядели ту жрицу, что была с женщиной?
– Только то, что она была высокой и смуглой, среднего возраста. Но к чему пустые разговоры об этих полуночных видениях?.. Хотя образ той женщины царской крови все-таки преследует меня. Хотел бы я снова увидеть ее, но не во сне. И я хотел бы также, Фрейдиса, чтобы Идуна не трогала ожерелье; боюсь, что это приведет к несчастью. Где она? Я хотел предостеречь ее.
– Где-нибудь прогуливается со Стейнаром, я думаю, и красуется в этом ожерелье. О, Олаф! Я, как и вы, боюсь, что это приведет к беде. И я пока не могу объяснить ваш сон, пока не могу!
Это было в день накануне моей свадьбы. Я и сейчас вижу в движении фигуры всех давно позабытых мужчин и женщин, одетых в свои лучшие одежды, отделанные золотом и серебром, – была приглашена большая компания, и многие из гостей прибыли издалека. Я вижу своего дядю, Лейфа, чернобрового жреца Одина, проходящего через зал в храм, где завтра он должен совершить торжественный свадебный обряд в такой форме, что это сделало бы честь самому богу. Я вижу Идуну, Атальбранда и Стейнара, что-то обсуждавших в сторонке, и вижу себя, наблюдающего за всем происходящим вокруг и находящегося в замешательстве, ибо с того момента, когда я посетил могилу Странника, все окружающее меня стало казаться нереальным. Идуна, которую я любил, почти стала моей женой, но между нами постоянно вставал образ женщины из моего сна. Временами я подумывал, что удар медвежьей лапы повредил мой мозг и что я схожу с ума. Я молил богов, чтобы этого не случилось, и, когда мои молитвы не помогли, пошел посоветоваться с Фрейдисой. Она выслушала меня и коротко сказала:
– Все может быть. Все происходит так, как это определено судьбой. Вы сошли с ума не более других людей. Больше мне нечего добавить.
В те времена в наших краях был обычай, что жена не должна проводить ночь перед свадьбой под одной крышей со своим будущим мужем. Поэтому Атальбранд, чье настроение в последний день было каким-то странным, отправился с Идуной ночевать на стоящем у берега корабле. По моей просьбе с ними отправился Стейнар, с тем чтобы проследить за их возвращением назад в назначенное время.
– Вы меня не подведете, Стейнар? – спросил я, пожимая ему руку.
Он попытался что-то ответить, но слова, казалось, застревали у него в горле, и он повернулся и пошел прочь, так ничего и не сказав.
– Вот уж действительно, – крикнул я ему вслед, – можно подумать, что женитесь вы, а не я!
– Да, да, – поспешно вмешалась Идуна. – Стейнар ревнует вас ко мне. Как это вы могли заставить всех так сильно полюбить вас, Олаф?
– Может быть, в будущем я заслужу и вашу любовь, – улыбнувшись, ответил я. – Надеюсь, со временем я смогу показать, на что способен…
Атальбранд, следивший за нами, дергал себя за раздвоенную бороду и бормотал что-то напоминавшее ругательство. Затем он тронул коня, яростно пнув его ногами, и проехал мимо, не заметив мою протянутую руку или же сделав вид, что не заметил ее. Но я не обратил на это, однако, внимания, так как в эту минуту собрался поцеловать Идуну на прощание.
– Не печальтесь, – проговорила она, в ответ целуя меня в губы. – Помните, что мы прощаемся в последний раз! – Она снова поцеловала меня и поскакала, рассмеявшись счастливым смехом.
Настало утро. Все было готово. Гости собрались, ожидая начала свадебного торжества. Даже несколько мужчин Эгера были здесь, они прибыли, чтобы засвидетельствовать свое уважение новому властелину. Ярко светило весеннее солнце, как и положено в свадебное утро, внутри помещения дули в свои изогнутые рожки трубачи. В храме алтарь Одина был украшен цветами, и рядом, тоже в цветах, ожидала начала обряда жертвенница. Моя мать в лучшем своем платье – в том, в котором она выходила замуж, – стояла у входа в зал, где расставили столы, здороваясь и принимая поздравления. Одной рукой она обнимала меня, одетого, как и подобает жениху, в лучшие одежды. Рагнар подошел к нам.
– Они уже должны быть здесь, – сказал он. – Назначенное время прошло…
– Наверное, прекрасная невеста долго прихорашивается, – с улыбкой произнес мой отец, поглядывая на солнце. – Скоро появится!
Прошло еще некоторое время, и среди собравшихся поднялся ропот, в то время как холодный страх, казалось, охватил мое сердце. Но вот все увидели человека, скакавшего по направлению к дому, и кто-то крикнул:
– Наконец-то! Они послали герольда! Но другой голос возразил:
– Для посланника любви он выглядит довольно унылым и скачет медленно!
И сразу же молчание охватило всех, слышавших эти слова. Незнакомый мужчина подъехал к нам и проговорил:
– У меня есть послание к конунгу Торвальду от конунга Атальбранда, которое я должен доставить в этот час, не раньше и не позже. В нем сообщается, что он отплыл в Лесё этой ночью с тем, чтобы отпраздновать свадьбу своей дочери со Стейнаром, конунгом Эгера. Поэтому он глубоко опечален, что ни он, ни госпожа Идуна не смогут сегодня присутствовать у вас на пиру.
Едва я услышал эти слова, мне показалось, что меня пронзили копьем.
– Стейнар! О, только не с моим братом Стейнаром! – задохнулся я, шатаясь, подобно сраженному в бою человеку.
Рагнар прыгнул на посланца, стащил его с лошади и наверняка убил бы беднягу, если бы его не остановили. Мой отец, Торвальд, остался молчаливым, но его единокровный брат, жрец Одина, вознес руки к небесам и обрушил проклятие бога на нарушителей брачного соглашения. Все собравшиеся, охваченные жаждой мести, подняли мечи и стали требовать, чтобы их вели против этого лживого Атальбранда. Мой отец попросил тишины.
– Атальбранд – человек без стыда, – начал говорить он. – Стейнар – змея, пригретая на моей груди и укусившая руку, спасшую его от смерти. Вот так-то, люди Эгера, вы теперь имеете конунга-змею. Идуна – ветреная баба, нарушившая свою клятву и продавшаяся за богатство и власть Стейнару; все честные женщины должны плевать на нее. Клянусь Тором5, что с вашей помощью, друзья и соседи, я отомщу им троим. Но для такого мщения следует подготовиться, ибо Атальбранд и Стейнар сильны. Кроме того, они живут на острове, и атаковать их можно только с моря. Дальше. Куда нам спешить теперь, когда беда миновала наш дом и Стейнар-змея и Идуна-ветреница выпили свадебную чашу. Проходите и угощайтесь, друзья мои, и не будьте слишком печальны, видя, как мой дом страдает от позора. Он избежал еще большего позора, который мог обрушиться на нас, если бы мы приветствовали здесь лживую женщину в качестве невесты одного из моих сыновей. Нет сомнения, когда пройдет вся горечь, то мой сын Олаф найдет себе лучшую жену.
Затем все расселись и принялись за еду, приготовленную к свадебному пиршеству. Места жениха и невесты остались свободными, так как я не мог принимать участие в пире и спрятался в свой угол, где обычно спал, задернув за собой занавески. Моя мать также устала настолько, что уединилась в своей спальне. В одиночестве сидел я на кровати, прислушиваясь к звукам пира, которому вместо свадебного больше подошло бы название заупокойного. Когда он закончился, я услышал, как мой отец, Рагнар, старейшины и вожди из собравшейся компании стали держать совет, после чего все разъехались по домам.
Вскоре ко мне пришла Фрейдиса, принеся мне поесть и попить.
– Я – опозоренный человек, Фрейдиса, – заявил я ей. – Не могу я больше оставаться в этой стране, где стал посмешищем даже для детей.
– Это не вы опозорены, – возразила она с горячностью. – Это Стейнар и эта… – Фрейдиса употребила в адрес Идуны крепкое словцо. – О! Я видела, как все это приближалось, и все же не осмелилась предупредить вас. Я боялась, что могу ошибиться и вложу в ваше сердце сомнения в отношении того, кто был вашим молочным братом, и вашей невесты без особых оснований. Чтоб их обоих пожрал Один!
– Не говорите так резко, Фрейдиса, – сказал я. – Рагнар был прав в отношении Идуны. Ее красота никогда не ослепляла его, как это произошло со мной, и он ее оценил правильно. Что ж, она всего-навсего следовала своей натуре, что же касается Стейнара, то она одурачила его, что могла бы проделать с любым мужчиной, кроме Рагнара. Без сомнения, Стейнар еще горько пожалеет о том, что сделал. И я думаю также, что могильное ожерелье обладает дьявольским волшебством.
– Это так похоже на вас, Олаф, – находить оправдание даже для такого греха, которому нет прощения. Однако я с вами согласна, что Стейнар был уведен вопреки своей воле. Это я прочла в его глазах. Ну что ж, он должен своей жизнью заплатить за это и истечь кровью на алтаре Одина. Но вы будьте мужчиной, выходите и встречайте трудности лицом к лицу. Не вы первый, не вы последний из мужчин, обманутых женщиной. Забудьте о любви и думайте только о возмездии!
– Не могу я забыть любовь, не могу я желать мщения, особенно в отношении Стейнара, своего молочного брата, – устало ответил я.
Глава V. Битва на море
Утром Торвальд, мой отец, отправил посланцев к старейшинам Эгера с рассказом о всех горестях, причиненных ему и его дому Стейнаром. Этот рассказ мог быть подтвержден представителями народа Эгера, присутствовавшими на пиру. В своем послании он добавил, что если они останутся безучастными к выходке и вероломству Стейнара то с этого времени он и люди Севера станут считать людей Эгера своими врагами и будут бороться с ними на суше и на море.
В должное время посланцы вернулись с рассказом о том, что старейшины Эгера собрались вместе и сместили Стейнара, избрав конунгом другого – племянника его отца. Они прислали в подарок золотые кольца в возмещение обиды, причиненной дому Торвальда человеком их рода, и попросили, чтобы Торвальд и люди Севера не держали против них зла за то, в чем они не повинны.
Ободренные таким ответом, сократившим наполовину количество врагов, мой отец, Торвальд из Аара, и те его вассалы, для которых он был верховным властелином, стали готовиться к нападению на остров Лесё. Об этом Атальбранд узнал от своих шпионов, и позднее, когда мы уже снарядили боевые корабли и укомплектовали их экипажами, от него прибыли два посланца, почтенные старики, потребовавшие встречи с моим отцом. Содержание послания, которое было обнародовано в моем присутствии, заключалось в следующем:
Что он, Атальбранд, считает себя мало виновным в происшедшем и что причиной тому послужила сумасшедшая любовь двух молодых людей, ослепившая их и введшая его в заблуждение. Что никакая свадьба между его дочерью и Стейнаром не состоялась, – он, Атальбранд, в состоянии это доказать, – ибо он не дал им разрешения на нее. Что поэтому он готов объявить вне закона и выдать Стейнара, который находится у него в качестве нежеланного гостя, и вернуть свою дочь Идуну мне, Олафу, а вместе с тем необходимое количество золотых монет в качестве возмещения за причиненное зло. Величина этого штрафа должна быть назначена судом и согласована.
Мой отец принял посланцев, но не дал им ответа, пока не собрал на совет своих вассалов. На нем присутствовал и я. Немало говорилось там, что оскорбление может быть смыто только кровью. Наконец предоставили слово мне, как человеку, которого дело касалось непосредственным образом. Я встал и при общем внимании проговорил:
– Вот мои слова. После случившегося я за все богатства Дании не могу согласиться, чтобы Идуна Прекрасная стала моей женой. Пусть же она останется со Стейнаром, которого выбрала. И я не хотел бы, чтобы пролилась кровь невинных людей только из-за моей личной обиды. Кроме того, я бы не хотел бороться со Стейнаром, кто был в течение многих лет моим братом и кого увела женщина, что могло бы случиться с каждым из нас и случается со многими. Поэтому я заявляю, что мой отец должен принять предложенный выкуп в качестве возмещения за оскорбление, нанесенное его дому, и предать забвению все происшедшее. Что касается меня, то я намереваюсь оставить свой дом, где я был опозорен, и поискать счастья в других краях.
Большинство присутствующих сочли, что это мудрые слова, и были готовы согласиться со мной, но я не учел влияния слов, произнесенных в конце моей речи. Хотя многие уже считали меня чужим и судьбу мою решенной, все любили меня за доброе сердце и мягкость, за отказ от мести за нанесенную мне обиду, за что-то в моем характере, что в один прекрасный день могло, по их мнению, сделать меня великим скальдом и мудрым конунгом. Когда моя мать, Тора, услышала о том, что я намерен покинуть дом, она что-то прошептала на ухо Торвальду, моему отцу, а Рагнар и остальные также сошлись на том, что этому не бывать, и неудержимый Рагнар, выскочив вперед, заговорил первым.
– И это мой брат убегает от нас, от своего дома, подобно рабу, уличенному в воровстве, потому что предатель и лживая женщина его опозорили? – воскликнул он. – А я заявляю, что только кровью Атальбранда можно смыть это пятно, но не его золотом. И если надо будет, то я один попытаюсь это сделать и умру от его копий. Добавлю еще, что если мой брат Олаф откажется от мщения, то я назову его презренным существом.
– Ни один человек в мире не назовет меня так! – ответил я, вспыхивая. – И тем более Рагнар.
Так, под общие крики, после долгого мира на нашей земле, во время которого все воины вздыхали по битвам, было в конце концов решено объявить Атальбранду войну. Присутствующие поклялись, что они и подвластные им люди доведут эту войну до конца.
– Возвращайтесь назад к словоотступнику Атальбранду, – сказал мой отец посланцам из Лесё, – и передайте ему, что мы не принимаем его подачку золотом, а отберем у него все его богатство вместе с его землей и жизнью. Сообщите ему также, что мой сын Олаф отказывается от его дочери Идуны, так как в нашем доме не принято жениться на гулящих девках. Стейнару скажите, что он вор невест, и самое лучшее, что он может сделать, – это покончить с собой или же найти свою смерть в битве, ибо, если мы поймаем его живым, он будет брошен в яму с гадюками и принесен в жертву богу Одину, богу чести. А теперь – убирайтесь!
В должное время посланцы вернулись с рассказом о том, что старейшины Эгера собрались вместе и сместили Стейнара, избрав конунгом другого – племянника его отца. Они прислали в подарок золотые кольца в возмещение обиды, причиненной дому Торвальда человеком их рода, и попросили, чтобы Торвальд и люди Севера не держали против них зла за то, в чем они не повинны.
Ободренные таким ответом, сократившим наполовину количество врагов, мой отец, Торвальд из Аара, и те его вассалы, для которых он был верховным властелином, стали готовиться к нападению на остров Лесё. Об этом Атальбранд узнал от своих шпионов, и позднее, когда мы уже снарядили боевые корабли и укомплектовали их экипажами, от него прибыли два посланца, почтенные старики, потребовавшие встречи с моим отцом. Содержание послания, которое было обнародовано в моем присутствии, заключалось в следующем:
Что он, Атальбранд, считает себя мало виновным в происшедшем и что причиной тому послужила сумасшедшая любовь двух молодых людей, ослепившая их и введшая его в заблуждение. Что никакая свадьба между его дочерью и Стейнаром не состоялась, – он, Атальбранд, в состоянии это доказать, – ибо он не дал им разрешения на нее. Что поэтому он готов объявить вне закона и выдать Стейнара, который находится у него в качестве нежеланного гостя, и вернуть свою дочь Идуну мне, Олафу, а вместе с тем необходимое количество золотых монет в качестве возмещения за причиненное зло. Величина этого штрафа должна быть назначена судом и согласована.
Мой отец принял посланцев, но не дал им ответа, пока не собрал на совет своих вассалов. На нем присутствовал и я. Немало говорилось там, что оскорбление может быть смыто только кровью. Наконец предоставили слово мне, как человеку, которого дело касалось непосредственным образом. Я встал и при общем внимании проговорил:
– Вот мои слова. После случившегося я за все богатства Дании не могу согласиться, чтобы Идуна Прекрасная стала моей женой. Пусть же она останется со Стейнаром, которого выбрала. И я не хотел бы, чтобы пролилась кровь невинных людей только из-за моей личной обиды. Кроме того, я бы не хотел бороться со Стейнаром, кто был в течение многих лет моим братом и кого увела женщина, что могло бы случиться с каждым из нас и случается со многими. Поэтому я заявляю, что мой отец должен принять предложенный выкуп в качестве возмещения за оскорбление, нанесенное его дому, и предать забвению все происшедшее. Что касается меня, то я намереваюсь оставить свой дом, где я был опозорен, и поискать счастья в других краях.
Большинство присутствующих сочли, что это мудрые слова, и были готовы согласиться со мной, но я не учел влияния слов, произнесенных в конце моей речи. Хотя многие уже считали меня чужим и судьбу мою решенной, все любили меня за доброе сердце и мягкость, за отказ от мести за нанесенную мне обиду, за что-то в моем характере, что в один прекрасный день могло, по их мнению, сделать меня великим скальдом и мудрым конунгом. Когда моя мать, Тора, услышала о том, что я намерен покинуть дом, она что-то прошептала на ухо Торвальду, моему отцу, а Рагнар и остальные также сошлись на том, что этому не бывать, и неудержимый Рагнар, выскочив вперед, заговорил первым.
– И это мой брат убегает от нас, от своего дома, подобно рабу, уличенному в воровстве, потому что предатель и лживая женщина его опозорили? – воскликнул он. – А я заявляю, что только кровью Атальбранда можно смыть это пятно, но не его золотом. И если надо будет, то я один попытаюсь это сделать и умру от его копий. Добавлю еще, что если мой брат Олаф откажется от мщения, то я назову его презренным существом.
– Ни один человек в мире не назовет меня так! – ответил я, вспыхивая. – И тем более Рагнар.
Так, под общие крики, после долгого мира на нашей земле, во время которого все воины вздыхали по битвам, было в конце концов решено объявить Атальбранду войну. Присутствующие поклялись, что они и подвластные им люди доведут эту войну до конца.
– Возвращайтесь назад к словоотступнику Атальбранду, – сказал мой отец посланцам из Лесё, – и передайте ему, что мы не принимаем его подачку золотом, а отберем у него все его богатство вместе с его землей и жизнью. Сообщите ему также, что мой сын Олаф отказывается от его дочери Идуны, так как в нашем доме не принято жениться на гулящих девках. Стейнару скажите, что он вор невест, и самое лучшее, что он может сделать, – это покончить с собой или же найти свою смерть в битве, ибо, если мы поймаем его живым, он будет брошен в яму с гадюками и принесен в жертву богу Одину, богу чести. А теперь – убирайтесь!