Страница:
Когда весть об аннексии облетела всю страну, народ вздохнул с облегчением, во многих местах люди праздновали это событие. В Голд Филдс, к примеру, состоялись особые благодарственные молебны, а в церквях пели «Боже, храни королеву». Со стороны населения не было случаев проявления недовольства, организации беспорядков, напротив, открытки с поздравлениями и благодарностями буквально засыпали почтовые отделения, на многих из них стояли подписи буров, которые до сих пор открыто выступали против британского правления.
Поначалу появились некоторые сомнения относительно того, как поведут себя в новой ситуации добровольцы, зачисленные на службу прежним правительством. Майор Кларк в сопровождении своего единственного слуги-кафра направился к ним с сообщением об аннексии и с целью встать во главе этих сил. По прибытии в главный форт он тотчас же отдал распоряжение снять республиканский флаг, а вместо него поднять флаг британский, что и было незамедлительно сделано. А несколько дней спустя группа заговорщиков задумала организовать на него покушение; они пробрались в палатку, где он находился в тот момент, и решили его убить. Узнав об их «добрых» намерениях, майор Кларк вставил в свой глаз стеклышко, некоторое время, не мигая, сурово рассматривал пришельцев, наконец сказал: «Вы все пьяны, возвращайтесь по своим палаткам». Добровольцы, пораженные его спокойствием и немигающим взглядом, тут же ретировались, и на этом инцидент был исчерпан.
Через три недели после аннексии в Преторию прибывали 1-й – 13-й полки, приветствуемые бурами, которые стекались туда со всей округи и выстроились по дороге, чтобы послушать военный духовой оркестр.
Когда полк вступал в город, это было настоящее зрелище; все горожане высыпали на улицу, чувство радости и облегчения настолько велико, что когда оркестр заиграл «Боже, храни королеву», некоторые женщины разрыдались.
Между тем в результате аннексии в стране происходили сказочные перемены. Были восстановлены кредиты и торговля; цена железнодорожных облигаций, обесцененных в Голландии, поднялась до номинала, а стоимость земельной собственности почти удвоилась. Каждый, кто был способен предвидеть ход дальнейших событий, мог выручить огромные суммы на покупке земли в начале 1877 года и ее продаже вскоре после аннексии.
24 мая, в день рождения ее величества, всех вождей близлежащих земель, с которыми можно было связаться, пригласили на торжественную церемонию по случаю поднятия английского флага. Это был всенародный праздник, а на церемонии, кроме англичан, присутствовали многочисленные делегации от буров и туземцев. В полдень под радостные возгласы собравшихся, залпы артиллерийского салюта и звуки гимна британский флаг взвился на флагштоке, и Трансвааль был официально объявлен британской территорией. Флаг поднимали полковник Брук вместе с автором этой книги. От себя могу сказать, что это был самый торжественный момент в моей жизни. Если бы я мог предвидеть, что доживу до того дня, когда тот же самый флаг, который поднимали в торжественной и радостной обстановке, через несколько лет будет снят с позором и бесславно захоронен22, это было бы выше моих сил.
Известие об аннексии в Англии восприняли с такой же радостью, как и в Трансваале. Лорд Карнарвон в послании сэру Шепстону передал, что «королева полностью удовлетворена результатами миссии, возложенной на вас ее величеством; от имени правительства я вновь выражаю вам свою благодарность за то, что вы с таким восхитительным благоразумием и предусмотрительностью справились с трудной и ответственной задачей». Парламент также почти единодушно приветствовал известие об аннексии, за исключением нескольких голосов, идущих вразрез с общим мнением, и только тогда, когда вопрос встал на повестку дня в связи с избирательной шумихой, либеральная партия, возглавляемая нашим «могущественным народным министром», обнаружила факт вопиющего беззакония, совершенного в Южной Африке. Трансваальские же буры были настолько рады перемене, что когда господа Крюгер, Йориссен и Бок в составе правительственной делегации решили отправиться в Англию и заявить официальный протест от имени президента Бюргерса, то им с большим трудом удалось собрать даже половину всей суммы – где-то около тысячи фунтов – для покрытия необходимых расходов, связанных с намеченным предприятием. Какое же это стремление к независимости, когда трансваальские богачи, все вместе взятые, не могут собрать – тысячи фунтов, чтобы отстоять эту независимость? Правда, в то время и сами члены делегации, похоже, стали сомневаться в целесообразности своего предприятия, поскольку они поставили в известность сэра Шепстона о намерении посетить Европу с целью решения поставленных перед ними задач, а в случае неудачи миссии считать свой долг выполненным. М-р Крюгер заявил, что в случае их неудачи он будет так же верно служить новому правительству, как до сих пор служил старому; а д-р Йориссен заметил с одинаковой откровенностью, что «перемены неизбежны» и выразил уверенность в том, что «отказ от них привел бы к пагубным последствиям».
Если аннексию с радостью принимала страна, непосредственно заинтересованная в ней, то за тысячи миль отсюда, на западе Капской колонии начались открытые волнения с целью заставить местное правительство выступить с осуждением действий сэра Шепстона. Причина этого движения заключалась в том, что голландскую партию, которую мало или совсем не интересовала судьба Трансвааля, больше всего беспокоил свой собственный план по превращению всех белых сообществ Южной Африки в великую голландскую республику, для которой аннексия, по их мнению, явилась бы смертельным приговором. Как я уже указывал выше, не следует забывать, что режиссером в анти-аннексионистском спектакле на протяжении всего действия являлся запад Капской колонии, а трансваальские буры выступали в роли марионеток. Инструментом в руках лидеров этого движения являлись, главным образом, два беспринципных голландских издания – газета «Фолкстем», крайне оскорбительная по своему содержанию, а также издаваемая в Натале в равной степени с незавидной репутацией газета «Натал Уитнесс», редактором которой позднее стал прославившийся Айлвард.
По прибытии в Англию господам Йориссену и Крюгеру были оказаны все почести со стороны лорда Карнарвона, который тем не менее дал им понять, что аннексию отменить невозможно. Услышав об этом, они воспрянули духом и заверили его светлость в своей решимости приложить все усилия на то, чтобы заставить буров принять происходящие перемены с достоинством, и выразили желание быть полезными новому правительству.
Пока эти джентльмены так превосходно обделывали свои дела у лорда Карнарвона, сэр Шепстон совершал поездку по стране, которая чем-то напоминала триумфальное шествие. Повсюду его восторженно приветствовали, к нему обращались с теплыми словами не только англичане, но и буры.
Очень трудно увязать сейчас восторженность многочисленных граждан Трансвааля, приветствующих британское правление, и молчаливое согласие остальных с явно антагонистическими настроениями, которые стали проявляться в более поздний период. Мне кажется, существует несколько причин, которыми можно объяснить эту перемену.
Трансвааль, когда мы его аннексировали, был в положении человека с приставленным к горлу ножом, к которому неожиданно подоспела помощь от более сильного соседа на условиях, которые он в тот момент с радостью принял, но позднее, когда опасность миновала, он отказывается выполнить эти условия. Точно так же и жители Южно-Африканской республики, когда их коснулась нужда, они с благодарностью приняли нашу помощь, но спустя некоторое время, когда воспоминания о бедах несколько стерлись в памяти, когда их долги были погашены, противники разгромлены, начали задумываться над тем, как бы от нас избавиться и начать заново самостоятельно строить свою жизнь. А способствовала этим настроениям полная безнаказанность и свобода действий. Следовало быть чуть тверже и решительнее, и тогда в будущем не возникло бы никаких проблем. Неужели нельзя было конфисковать с десяток ферм, заточить в тюрьму на несколько месяцев как можно больше свободных граждан и на том поставить точку?
Ведь ни буры, ни туземцы не понимают наших либеральных правительственных игр. Ими управляет только страх. Они хотят, чтобы над ними властвовала справедливая, но твердая рука. Поэтому, когда буры поняли, что они могут безнаказанно проявлять недовольство, они, естественно, стали бунтовать. Тот, кто их хорошо знает, не станет отрицать, с каким наслаждением они готовы жаловаться на всех и вся. Вместо того, чтобы тихонько сидеть дома, на своих фермах, их тянет на собрания, куда они приходят с важным видом, чтобы почесать языки и послушать разглагольствования других. Гораздо легче рассуждать о политике, чем выращивать маис. Некоторые объясняют недовольство буров тем, что не были своевременно выполнены обещания, о которых говорилось в воззвании, относительно свободы учреждений, но мне кажется, что дело не в этом. Буры никогда не понимали вопроса об ответственности правительства; им никогда и не нужен был этот институт власти; все, что им было нужно, – это выйти из-под контроля англичан, и они это повторяли по десять раз на дню. Вероятнее всего, что причины, указанные мной, являлись источником всех волнений, хотя к ним следует добавить и такие моменты, как неприятие бурами нашей манеры обхождения с туземцами, их нежелание регулярно платить налоги, а также неустанную пропаганду из западной провинции через своих голландских агентов и органы печати.
Когда господа Крюгер и Йориссен возвратились в Трансвааль, последний джентльмен приступил к исполнению своих прежних обязанностей генерального прокурора; по этому случаю, если мне не изменяет память, я сам имел честь организовать для него церемонию принятия присяги на верность ее величеству, которой он не изменил до конца. М-р Крюгер выступил с отчетом о поездке перед собранием буров, где уже звучали совсем иные нотки, если сравнивать их с тоном его обращения к лорду Карнарвону; по его мнению, если большая часть населения выступает за независимость, то он по-прежнему остается вице-президентом страны.
Какое-то время оба эти джентльмена оставались на дотации британского правительства – м-р Йориссен занимал должность генерального прокурора, а м-р Крюгер являлся членом исполнительного совета. В конце концов правительство сочло целесообразным отказаться от их услуг, правда, по другим мотивам. М-р Йориссен, как и многие другие члены республиканского правительства, был в прошлом священником и совершенно не соответствовал должности генерального прокурора в такой колонии, как Трансвааль, где постоянно возникали вопросы, для решения которых требовалось квалификация опытного юриста, и после того как на нескольких процессах ему были сделаны публичные замечания со стороны присяжных, правительство попросило его подать в отставку. Нет необходимости говорить, что после этого он стал ярым противником англичан. Срок полномочий м-ра Крюгера в соответствии с законом истекал в ноябре 1877 года, и правительство посчитало необходимым его более не беспокоить. Основанием для отставки, о чем можно прочесть на стр. 135 «Синей книги» за этот период, послужило серьезное обвинение в причастности его к денежным махинациям. И он точно так же, правда, уже с удвоенной энергией, стал бороться за независимость страны. В последние месяцы 1877 – начале 1878 года выступления против британского правительства проходили открыто и наконец достигли таких угрожающих размеров, что сэр Шепстон по возвращении с зулусской границы в марте 1878 года, где он в течение нескольких месяцев обсуждал серьезный и спорный вопрос относительно пограничной линии с зулусами, счел необходимым издать суровый указ о незаконности антиправительственных выступлений и пропаганды, к нарушителям которого будут приниматься строгие меры в соответствии с законом. Однако этот указ, который требовал от населения, по словам простого люда, «не разевать своего рта», так и остался на бумаге, не возымев должного эффекта. 4 апреля 1878 года состоялось очередное заседание буров, на котором было принято решение направить в Англию вторую делегацию, на этот раз в составе господ Крюгера и Жубера и их секретаря м-ра Бока. Но и эта делегация, как и в первый раз, вернулась ни с чем. Сэр М. Хикс Бич в письме от 6 августа 1878 года утверждает, что «по многим причинам в настоящий момент невозможно… отказаться от суверенитета королевы».
Помимо внутренних неурядиц, правительство столкнулось с рядом других проблем. Во-первых, не был решен вопрос о границах с зулусами, что постоянно создавало угрозу новых пограничных конфликтов. В действительности, невозможно было предугадать, что произойдет через неделю или две. Ухудшились и отношения с Секукуни. Вспомните, как накануне аннексии этот вождь выразил свое искреннее желание стать британским подданным и даже уплатил часть штрафа, наложенного на него бурским правительством, гражданскому уполномоченному майору Кларку. В марте 1878 года его поведение по отношению к правительству неожиданно меняется – он фактически объявляет нам войну. Впоследствии из слов самого Секукуни выяснилось, что на этот шаг его толкнул некто из буров по имени Абель Эразмус, тот самый человек, который принимал непосредственное участие в зверствах во время первой войны с Секукуни, – он постоянно провоцировал его на возобновлении конфликта.
Я не предлагаю читателю подробного отчета о ходе боевых сражений, начавшихся в начале 1878 года и завершившихся только после окончания войны с зулусами, когда огромная действующая армия, куда входили также добровольцы и союзники из племени свази, возглавляемая сэром Гернетом Уолсли, нанесла жестокое поражение Секукуни, взяв его цитадель. Потери с нашей стороны были невелики, если иметь в виду белокожих воинов, свази же потеряли четыреста человек убитыми и пятьсот ранеными.
Задолго до того, как произошло последнее сражение, мощный удар нанесло небольшое войско, которое в лучшие времена состояло из двухсот добровольцев и сотни зулусов, под командованием смелого и мужественного майора Кларка. Со своим небольшим отрядом ему удалось сдержать натиск Секукуни и даже захватить ряд важных плацдармов. Во время сражений воины проявляли чудеса героизма, и особенно отличался майор Кларк, чье мужество, хладнокровие, ясность ума и собранность в момент опасности считаются непревзойденными в Южной Африке; и если бы внимание общественности в большей степени было сосредоточено на войне с Секукуни, он, несомненно, был бы удостоен высшей награды – креста Виктории.
Как-то раз, прибыв в один из отдаленных фортов, он узнал о том, что по вражескому отряду туземцев, появившемуся там накануне и поднявшему белый флаг, был нечаянно открыт огонь, после чего этот отряд ушел из форта. А так как в войне с туземцами он всегда считал превыше всего честь английского джентльмена, а ко всякого рода уловкам, хитростям и предательству даже по отношению к врагу относился с презрением, то, не теряя времени, тотчас же, возмущенный происшедшим, отправился в горы в сопровождении своего единственного туземца-слуги, совершенно безоружный, в местечко, откуда на днях прибыла в форт группа волонтеров, и там перед вождем племени принес свои извинения по поводу случившегося. Когда я представляю, с каким наслаждением воины Секукуни растерзали бы Кларка, если бы взяли его в плен (уж так он им сильно насолил), и насколько ужасной была бы, по всей вероятности, смерть этого достойнейшего человека, попадись он живым в руки этих мастеров изощренных пыток, то скажу откровенно – это был поступок мужественного человека, достойного высших похвал. Когда он поднимался в горы, то, наверное, понимал, что скорее всего его ждет смерть от рук этих несправедливо рассерженных дикарей. Когда Секукуни узнал о поступке Кларка, он так обрадовался, что вскоре выпустил на свободу пленного добровольца, которого, по всей вероятности, ждала мучительная смерть. Я должен добавить, что сам майор Кларк никогда не докладывал и даже не упоминал об этом инциденте, однако описание этого случая можно найти в послании сэра О. Лэньона государственному секретарю от 2 февраля 1880 г.
По стечению обстоятельств одновременно с политическими волнениями, имевшими место среди буров, поставивших перед собой цель добиться независимости, появилась отдельная группа лиц, недовольных политикой сэра Шепстона, добивающаяся его смещения с тем, чтобы на его место поставить некоего полковника Уиттерли. Обстоятельства этого возмутительного заговора настолько интересны, а сам заговор в такой степени отражает положение дел, с которыми сэру Шепстону приходилось сталкиваться, что я остановлюсь на них несколько подробнее.
После известных событий появилось много разочаровавшихся людей, которые ждали большего от аннексии, но чьи ожидания так и не оправдались. К числу таких людей относился и полковник Уиттерли, приехавший в Трансвааль управляющим одной из золотодобывающих компаний. Но вскоре ему это дело наскучило, и он решил принять активное участие в событиях, связанных с аннексией. Получив новое назначение, он в скором времени разочаровался и в нем и перешел в стан противников администратора. Могу сразу же заявить, что полковник Уиттерли, как мне кажется, на протяжении всего времени являлся пешкой в руках других заговорщиков.
Следующая примечательная фигура, причастная к этому делу, представляла собой симпатичного удальца, который называл себя капитаном Ганном де Ганном и которого в своей среде несколько непочтительно именовали тем самым Ганном того самого Ганна. Этого джентльмена, бывшая профессия которого сама по себе была весьма примечательна, когда проводилась аннексия, обнаружили в тюрьме, где он отбывал срок по обвинению в ряде совершенных им преступлений. Вскоре его отпускают на свободу, поскольку полковник Уиттерли проявил к нему особый интерес. Очутившись на воле, он обратился с просьбой к администратору издать правительственный указ о его реабилитации. В этом сэр Шепстон ему отказал, а потому, как он сам выразился в послании к верховному комиссару по этому поводу, капитан Ганн де Ганн тотчас стал «тем, кого в этой стране называют патриотом».
Третий человек из числа заговорщиков был по профессии юристом, он попал в какую-то неприятную историю в Даймонд Филдс и чувствовал себя оскорбленным в связи с тем, что высший суд вынес решение, запрещающее ему заниматься адвокатской практикой.
Четвертым был м-р Селье, редактор патриотического издания «Фолкстем», который, лишившись издательского контракта с правительством, решил, что в языке теперь не существует достаточно сильных слов и выражений, с которыми можно было бы обрушиться на членов правительства и особенно на его главу.
И конечно же, правомерен вопрос, какой заговор может обойтись без женщины? Да, действительно, женщина была – и кто бы вы думали? – г-жа Уиттерли, теперь, надо полагать, г-жа Ганн де Ганн.
Итак, эти джентльмены начали с того, что составили длинную петицию на имя сэра Бартла Фрера, верховного комиссара, в конце которой была просьба «перевести администратора в какую-нибудь другую сферу политической деятельности». Эту петицию «комитет», как они называли себя, разослал в разные уголки страны для сбора подписей, однако из этой затеи ничего не вышло; все дело заключалось в том, что буры протестовали против аннексии, а не против человека, который проводил ее в жизнь.
На этом этапе своей деятельности полковник Уиттерли попытался действовать через сэра Бартла Фрера, для чего и отправился в Капскую колонию. В письмах, которые он присылал оттуда г-же Уиттерли и которые впоследствии были предъявлены суду во время знаменитого бракоразводного процесса, содержалось много интересных деталей относительно его усилий в этом направлении. Мне кажется, он не подозревал, что затевали его союзники в Претории, но, являясь по характеру человеком очень слабым и тщеславным, был очень легко втянут в эту авантюру. Со всеми своими недостатками он все же остался джентльменом. После его отъезда «комитет» составил вторую петицию, в которой указывалось на «целесообразность немедленного отстранения от должности нынешнего администратора с тем, чтобы на его место временно назначить и рекомендовать для высочайшего рассмотрения ее королевским величеством кандидатуры английского джентльмена с высокими моральными качествами и честью, которому страна доверила свою судьбу». Английским джентльменом с высокими моральными качествами и честью являлся, конечно же, не кто иной, как полковник Уиттерли, чьего назначения «мы добиваемся искренне и настойчиво», поскольку он завоевал «любовь, доверие и уважение у буров, англичан и других европейцев, проживающих в этой стране». Но если сочинять петиции не составляет большого труда, то гораздо сложнее иногда заставить людей подписать их, как, впрочем, и случилось с документами, о которых идет речь. Когда члены «комитета» и сотрудники редакции газеты «Фолкстем» поставили свои драгоценные подписи под петициями, оказалось практически невозможным заставить кого-либо еще последовать их примеру. Но ведь петиция с десятком собранных подписей вряд ли произведет должное впечатление на имперское правительство, а собрать больше не удается.
Но, как говорится, голь на выдумки хитра, хитер на выдумки и «комитет» или отдельные его члены, а может быть, один из них. Если нельзя собрать настоящие подписи, то их в любом случае можно сфабриковать. Блестящая идея! И настолько она пришлась по вкусу, что очень скоро «комитетом» или отдельными его членами, а может быть, и одним из них было предъявлено не менее 3883 подписей, из которых 16 оказались настоящими, 5 вызывали сомнение, а все остальные были фиктивными. А джентльмен, кто бы он ни был, являющийся исполнителем в этом деле, – кстати, хочу заметить, что когда был арестован Ганн де Ганн, на кровати под его матрацем были обнаружены экземпляры петиций, идущих на подпись, – рассчитал дальнейшие ходы без ведома своего хозяина. Он либо не знал, либо забыл порядок, согласно которому высший чиновник, получающий подобные документы, тотчас же отправляет их чиновнику, на которого поступила жалоба. Так было и в этом случае, в результате чего и обнаружился подлог. Изобретательность автора или авторов этих петиций была просто поразительной, так как оказалось, что ни одна из подписей не была поддельной; все они были вымышленными и писались не одной рукой, а несколькими. Идея заключалась в том, чтобы записывать имена реальных людей, проживающих в стране, с внесением незначительных поправок в их имена. Таким образом, «Де Виллеры», к примеру, превращались в «Де Уиллеров», а «Ван Зил» – в «Ван Зула». Помнится, и мое имя оказалось в одной из петиций в слегка измененном виде. Некоторые имена придумывались, очевидно, ради шутки, как, например, «Жан Фернойкер», что означает «Джон обманщик».
Из всех лиц, прямо или косвенно причастных к этому мерзкому заговору, лишь один несчастный полковник Уиттерли принес свои извинения сэру Шепстону и вскоре после всех этих событий, участвуя в сражении при Камбуле, пал смертью храбрых. Капитан Ганн де Ганн и г-жа Уиттерли после небывалого бракоразводного процесса, который длился в течение двух недель, узнав о смерти полковника Уиттерли, решили обвенчаться и сейчас, по-моему, проживают в Претории. Юрист скрылся из виду, а м-р Селье по-прежнему издает эту замечательную газету «Фолкстем»; и если судить по содержанию речи, с которой он выступил недавно на одном из торжеств, организованном бурами, и которое, кстати, удостоил своим присутствием британский дипломатический представитель м-р Хадсон, то можно сказать, что его правая рука еще не забыла своего коварного почерка, а с его языка не перестали слетать едкие эпитеты, постоянно украшавшие колонки этого журнала. Он не упустит случая назвать англичанина «опасным и вредным» для государства элементом и под громкие возгласы толпы заявить о том, что он его презирает. Слова м-ра Селье пали на благодатную почву; в любой другой стране его давным-давно бы призвали к ответу за очернительство и клевету. Мне бы хотелось, чтобы на него обратили внимание предприимчивые ирландские газеты. Настолько свеж и силен его стиль, что, несомненно, он бы осчастливил любой ибернианский23 журнал.