Хамфрис Крис. Джек Абсолют

   Прыгнув вперед, Джек обрушил мушкет на одного из врагов, бросил слишком тяжелое оружие и, скрестив руки, выхватил из-за пояса слева саблю, а справа багинет. Чтобы отражать атаки двоих из наседавших на его брата противников, ему требовались два клинка.
   Отбив в сторону саблю офицера ополченцев, пытавшегося достать его слишком длинным выпадом, Джек отвел свой клинок назад и встретил врага ударом кулака в лицо. Тот упал, но Джек едва ли заметил это, ибо он почувствовал, как дрогнул под саблей зажатый в его левой руке багинет. Сабля взлетела снова, но Джек опередил врага, полоснув его по груди. Вскрикнув, тот пошатнулся и рухнул навзничь.
   Последний из противников Ате не захотел разделить участь товарищей и обратился в бегство.
   Вокруг них уплотнился дым, и на какой-то момент Джек и Ате оказались внутри дымного кокона совершенно одни.
   — Дагановеда! — Смуглое лицо Ате осветилось радостной улыбкой. — А я думал, что ты умер!
   — Почти. И не один раз. Очень часто. А это, — Джек указал багинетом на лежащие тела, — прими как уплату долга за Орискани.
   Улыбка Ате исчезла.
   — Что, эти? Всего четверо? Я мог бы и сам...
   Увы, рвавшийся с его уст протест так и остался неуслышанным, ибо утонул в двух громких звуках: почти единодушном «Сдаемся!» защитников и оглушительном треске прогоревшей и рухнувшей задней стены блокгауза. Джека и Ате обдало жаром и осыпало искрами, но за языками пламени Абсолют увидел ясное небо.
   — Сдаемся или?.. — крикнул он Ате, перекрывая шум, и показал на пламя, полыхавшее там, где была задняя стена.
   — Или! — крикнул ему в ответ Ате, отшвырнул свою пороховницу и устремился прямо в огненный ад.
   Джек тоже отбросил пороховницу, вложил саблю в ножны и прыгнул сквозь завесу пожара, отставая от друга только на шаг. Огонь лизнул его, опалил кожу и закурчавил волосы, но спустя мгновение оба уже скатились по склону позади блокгауза и принялись хлопками сбивать огонь с себя и друг с друга.
   — Туда! Наверх! — указал Джек, и они вдвоем побежали к редуту Бреймана.
   Пули летели не только сзади. Поначалу немцы тоже открыли по ним огонь, но, когда Джек крикнул «офицер Короны!», перестали стрелять, и друзья успели проскочить в поспешно приотворенные и так же поспешно закрытые ворота.
   Поначалу их главной заботой было поскорее потушить все еще тлевшую одежду, но когда это было сделано, дало о себе знать другое — неожиданная боль. Смуглая кожа ирокеза приобрела лихорадочный оттенок, а одна бровь, похоже, сгорела начисто. Судя по ощущениям самого Джека, он выглядел ничуть не лучше. И Ате подтвердил это, указав на его одежду.
   — Король лохмотьев и дыр! — расхохотался он.
   Джек огляделся по сторонам и понял, что они отнюдь не избежали ада, но лишь перешли в иной его круг. Егеря в зеленом и здоровенные германские гренадеры в синем вели ожесточенный бой, с каждым мгновением становившийся все более неравным. Стены редута лишь слегка возвышались над коническими гренадерскими шапками, отделанными металлом. Американцы повсеместно пытались перескочить через невысокую ограду. Их расстреливали в упор, но место каждого убитого занимали трое новых. На утоптанном земляном дворе редута уже вовсю шла рукопашная.
   — Посмотри туда! — показал Джек.
   Главные ворота атаковали тем же манером, что и дверь блокгауза. Было ясно, что они не выдержат, и рослый, весьма усатый офицер — не иначе как сам Брейман — уже выстраивал перед ними солдат, чтобы встретить прорвавшихся дружным залпом.
   Ате подхватил брошенный кем-то мушкет, Джек выхватил пистолеты, каким-то чудом не взорвавшиеся в пламени и не потерявшиеся во всей этой кутерьме, и они оба устремились к собиравшимся возле ворот людям.
   Увы, они не успели. Ворота с оглушительным треском распахнулись, и хотя наспех выстроившиеся немцы дали залп, он оказался не слишком дружным и почти не нанес штурмующим урона. Мятежники хлынули в пролом, возглавляемые неистовым всадником, оравшим, как гоблин, и вращавшим над головой саблей. Его Джек узнал мгновенно.
   — Арнольд! — вскричал он и вскинул для выстрела оба пистолета.
   Однако его опередил гренадер, чей выстрел угодил в коня. Скакун вздыбился, и обе пули Джека прошили воздух в том месте, где только что находилась голова генерала. Потом конь свалился, придавив ногу всадника. Джек, находившийся неподалеку, услышал хруст и крик боли.
   До этого мгновения Джека больше заботило сохранение собственной жизни и спасение друга. Теперь, когда перед ним лежал человек, приказавший застрелить Саймона Фрейзера, им овладела ярость. Отбросив пистолеты в сторону и выхватив саблю, он направился к врагу, видя только его и помышляя лишь о мести.
   — Бенедикт Арнольд! Убийца! — крикнул Джек, приближаясь.
   Генерал, несмотря на терзавшую его боль и хаотический шум боя, услышал крик Джека и поднял глаза.
   — Лорд Джон! — В первое мгновение в голосе генерала преобладало удивление, но затем гримасу боли на его лице сменила ярость. — Клятвопреступник!
   Арнольд потянулся к седельной кобуре за пистолетом, а Джек, не помня себя, рванулся вперед. Ате находился позади него в паре шагов — как оказалось, слишком далеко, чтобы помешать одному из офицеров Арнольда поднять ружье.
   Страшной силы удар, жгучая боль, ослепительная белая вспышка — и Джек упал.
   Правда, на сей раз он не провалился в умиротворяющее беспамятство: на его глазах люди продолжали сражаться, падать и умирать, однако казалось, что все это происходит в замедленном темпе и совершенно беззвучно. Джек видел разинутый, окаймленный пеной рот Арнольда, изрыгавший проклятия, пока генерала не вытащили из-под коня и его голова не откинулась бессильно назад — неистовый полководец потерял сознание.
   Потом Джек почувствовал, как его крепко обхватили поперек груди (руки, сделавшие это, были обожжены я перепачканы сажей) и потащили назад. Сабля, хотя он и пытался ее удержать, выскользнула, каблуки оставляли на земле две бороздки. Затем чужие руки разжались. Джек ощутил позади стремительное движение, и рядом с ним, выпучив невидящие глаза, на землю упал мертвый мятежник. Его снова подхватили, куда-то оттащили и привалили спиной к какой-то деревянной опоре.
   Перед его взором продолжало разворачиваться бесшумное сражение. Все больше и больше американцев, разинув рты, вливались в выбитые ворота. Немцы дрогнули. Брейман порубил саблей нескольких пытавшихся дезертировать трусов, но был застрелен собственным солдатом, использовавшим тело командира как ступеньку, чтобы взобраться на стену.
   В это время Джека вновь схватили, подняли и перевалили через бревенчатый тын. Падая, он почувствовал хруст в запястье, хотя боли почему-то не ощутил. Знакомые руки вновь подхватили его и взвалили на плечо.
   Пока Джека бегом несли по жнивью фермы Фримена, в его голове промелькнули две отчетливые мысли. Первая касалась того факта, что Ате, похоже, снова опередил его по части взаимного спасения жизни. Вторая же возникла при виде казавшейся особенно красивой в этом лишенном звуков мире бабочки-монарха, что раскинула на былинке широкие красные крылья с черными прожилками и белой каймой. Когда Джек поравнялся с ней, она запустила свою мохнатую головку внутрь розово-лилового цветка, и Джек сообразил, что бабочка, как и он сам, висит вниз головой.

Глава 15Город братской любви

   Поначалу между днем и ночью не было особой разницы: они слились из-за непрекращающегося дождя, причем не моросящего, а настоящего ливня. Небо изменяло цвет с темного на еще более темный. Горячка, в которой пребывал Джек, тоже не способствовала отсчету времени: даже в минуты просветления он не обращал внимания ни на время, ни на то, что проделывали с его телом.
   Придя в себя, он обнаружил, что его кисть и запястье в лубке, хотя решительно не помнил, как и когда этот лубок наложили. Очнувшись в другой раз, он увидел лошадиную гриву и чьи-то движущиеся руки. Кажется, кто-то спорил с людьми, настаивавшими, чтобы его сняли с коня и оставили в грязи на обочине дороги, где стонали другие раненые. В том, что этого не произошло, Джек убедился при следующем пробуждении: Ате силой вливал ему в глотку нечто вроде бульона.
   Даже не будучи в беспамятстве, Джек не осознавал, а лишь фиксировал происходящее, однако восприятие его было отчетливым, и каждый вычлененный его зрением объект окружал ореол света. Потом приходил сон, занимавший почти все время и погружавший его в полную, кромешную тьму. Тьму, где не было ни звуков, ни образов, а существовало лишь одно ощущение — страшной жары и леденящего холода одновременно.
   Наконец движение закончилось. Армия наспех разбила лагерь и устроила привал. Снаружи в палатку (оказалось, что он лежит в палатке) проникали голоса, прислушиваясь к которым Джек пришел к выводу, что находится неподалеку от Саратоги.
   Сражение, как принято, именовали по названию ближайшего крупного населенного пункта, хотя на самом деле бой состоялся в десяти милях к югу. Люди приходили, задерживались, уходили, и именно эти посещения постепенно возвращали сознание Джека к реальному миру, помогали снова определить свое место в нем. Ате почти все время находился рядом, а если и исчезал, то скоро возвращался с едой — иногда с гримасой и жидкой кашей, но порой с ухмылкой и свежеподжаренной белкой или даже олениной.
   Явившийся как-то раз граф Балкаррас просидел целый час, и, когда он описывал похороны Саймона Фрейзера, состоявшиеся прямо на поле боя, в ночь перед отступлением, по его бледной щеке медленно скатилась единственная слеза. Граф поведал о том, как пушки мятежников поначалу вели огонь прямо по траурному кортежу и комья сметаемой ядрами земли летели в лица застывших в почетном карауле солдат и офицеров. И о том, как, поняв, что эти люди выстроились не для атаки, а для погребения, сменили обстрел траурным салютом. И на фоне этого грома прозвучал панегирик, произносимый капелланом.
   Два дня спустя, когда время бодрствования по продолжительности уже превзошло время сна, в палатку заявился гардемарин Эдвард Пеллью, которому, впервые за долгое время, удалось вызвать у Джека смех. Самому Пеллью при этом было не до смеха: он кипел от ярости.
   — Понимаешь, Джек, — молодой человек горячился, отчего его корнуоллский акцент делался еще заметнее, — дело даже не в самом факте капитуляции, а в моей причастности к ней. Я командую морской пехотой. Я — старший из присутствующих здесь военно-морских офицеров. Тогда, на военном совете, я так им всем и сказал: мне, мол, понятно, что у армии нет другого выхода, но Королевский Военно-морской флот никогда не сдается. Иными словами, коли уж лоялистам позволили ускользнуть, а из дикарей и вовсе остался один только твой приятель, то почему бы не дать и мне возможность унести ноги с парой десятков моих парней? Но генерал почему-то и слушать меня не захотел.
   Балкаррас был первым, кто упомянул о переговорах, а Ате подтвердил факт капитуляции, сопровождая это заявление неодобрительным фырканьем. Сама мысль о том, чтобы Британская армия сдалась колонистам, представлялась невозможной: никогда прежде ничего подобного не случалось. Однако и третий побывавший у койки Джека посетитель подтвердил этот прискорбный факт.
   Когда Джек в первый раз поднялся и попытался сделать несколько неверных, как у новорожденного жеребенка, шагов, его остановил голос:
   — В кои-то веки моим глазам предстало зрелище, способное их порадовать. Похоже, вы выздоровели, капитан Абсолют.
   Джек обернулся, чуть не потерял равновесие и смог устоять, лишь оперевшись о свою палку.
   — Генерал... Мне лучше, да. Пуля задела висок, но, к счастью, лишь вскользь. Моя многострадальная голова уцелела.
   Бургойн стоял у входа, держась за край парусинового полога. При виде его Джек испытал потрясение: обычно полнокровное и румяное лицо генерала было мертвенно-бледным, и лишь под налитыми кровью глазами залегли темные тени. Снежные волосы его оставались густыми, но выглядели истончившимися и слипшимися. Лишь в одном Бургойн остался верен себе: мундир на нем по-прежнему сидел безукоризненно. Генерал исхудал, так что одежду наверняка пришлось ушивать, и мысль об этом вызвала у Джека улыбку. «Джентльмен Джонни» скорее отправился бы в поход без роты гренадер, чем без своего портного.
   — Заходите, сэр, пожалуйста. Может быть, присядете?
   Бургойн вошел и покачал головой.
   — Боюсь, дорогой Джек, если я сяду, то мне будет уже не встать. Но вот вам сесть необходимо.
   Он сделал жест в сторону койки, куда Джек и опустился со вздохом облегчения.
   — Мне почти нечего предложить вам, сэр. — Джек обвел взглядом палатку. — Разве что... — Потянувшись, он снял с опорного шеста палатки связку волокнистых полосок. — Вот, сушеное мясо. Не угодно ли?
   Бургойн взял одну из полосок и пожевал.
   — Оленина, да? Бог свидетель, Абсолют, вас кормят лучше, чем кого-либо в армии. Это, наверное, все ваш Ате?
   Джек кивнул.
   — А где он? Мне бы хотелось поговорить с этим малым. — Генерал вздохнул. — Последний дикарь, который остался нам верен.
   — Могу предположить, что Ате где-то вне лагеря. Добывает что-нибудь в этом роде, — промолвил Джек. — Я передам ему ваши добрые слова. И от его имени прошу вас принять это в подарок. Уверен, ему было бы приятно. — Заметив, что собеседник колеблется, Джек продолжил: — Не стесняйтесь, генерал, нам с ним двоим снеди хватит с избытком. И потом, вы же знаете, что у ирокезов принято делать гостю подарок.
   — Ну что ж, не стоит проявлять неучтивость, — ответил Бургойн и, взяв предложенную связку мяса, быстро спрятал ее во вместительный карман мундира. — Так вот, сэр, мне хотелось бы обсудить кое-что важное. Не возражаете, если я все-таки присяду рядом с вами?
   Джек подвинулся, и Бургойн тяжело опустился рядом. Было время, когда их совместный вес стал бы для лагерной койки серьезным испытанием на прочность, но теперь она даже не заскрипела.
   — Итак, — деловито начал Бургойн, — вы ведь знаете о переговорах?
   — Я слышал... кое-что. Значит, это капитуляция?
   — Нет! — Бургойн постучал пальцем по колену Джека. — Эту кампанию я, возможно, и проиграл, но, несомненно, выиграл мир. Это конвенция, договор. Мы теперь именуемся «Армия Конвенции» и должны двинуться к Бостону, чтобы погрузиться на британские корабли и отплыть домой. Нами принято обязательство более не участвовать в этой войне, но... По крайней мере, это даст возможность его величеству отправить сюда свежие войска — нам на смену.
   — Со стороны мятежников это... великодушно. Мягко говоря.
   — Я обхитрил его, Джек, — гордо заявил Бургойн. — Я сказал Гэйтсу, что мы накинемся на него с примкнутыми штыками и лучше погибнем, чем подвергнемся унижению. И он все еще боится подхода Клинтона, тогда как мне прекрасно известно, что он не придет. Вот почему Гэйтс подписал договор и мы получили право отступить с честью.
   При всей браваде в речах Бургойн отводил глаза, а Джек, со своей стороны, старался подавить рвавшийся наружу гнев. Капитуляция и есть капитуляция, назови ты ее «конвенцией», «договором» или как угодно еще. Пусть британцы и отступали с честью, но янки-то торжествовали!^[9] Он вспомнил о Саймоне Фрейзере, о его самопожертвовании и о тех сотнях, тысячах людей, что пришли сюда из Канады и остались здесь навеки. Вспомнил и ощутил то, чего никогда не испытывал раньше как королевский офицер, — стыд.
   К горлу его подступил ком.
   — Значит, мы пленные, сэр. Во всяком случае, на некоторое время.
   — Да, мы находимся в их руках. Все мы, без исключения. — Генерал умолк и наконец поднял глаза. — То есть все, за исключением троих.
   Он подождал, пока до Джека дойдет смысл сказанного, и продолжил:
   — Как раз об этом я и хотел бы с вами потолковать. Одно из моих условий состояло в том, что мне было позволено уведомить моих вышестоящих начальников о... разгроме, произошедшем во многом по их вине. Поэтому янки гарантировали безопасный проезд трем моим гонцам с депешами. Один отправится в Бостон и оттуда, самым быстрым фрегатом, в Лондон, к лорду Гермэйну. Другой — в Нью-Йорк, к генералу Клинтону. И еще один — к сэру Уильяму Хоу, нашему командующему в Северной Америке, который добился некоторого успеха против Вашингтона и занял Филадельфию.
   Когда Бургойн произносил эти слова, в голосе его невольно проскользнула нотка горечи.
   — Я хочу, чтобы этим третьим гонцом стали вы. И отправились в Филадельфию.
   У Джека учащенно забилось сердце: предложение генерала означало возможность остаться непричастным к капитуляции, сохранить свободу и продолжить борьбу. Однако солдатская честность заставила его выступить с предостережением.
   — Я благодарю вас за оказанную честь и доверие, генерал. Но мое состояние, — Джек махнул рукой, — пока оставляет желать лучшего. Выздоровление может оказаться не столь быстрым, как вам бы хотелось. Насколько срочно требуется доставить генералу Хоу это известие?
   — Не сомневаюсь, что он и сам узнает о случившемся не позже чем через неделю, — тихо отозвался Бургойн. — Мятежники будут трубить о своем торжестве повсюду, и здесь, и при европейских дворах. Особенно — в Париже. Французы с самого начала оказывали содействие мятежу и даже не особо скрывали своего участия. Кто знает, что теперь предпримут эти проходимцы?
   Он вздохнул.
   — Нет, Джек, по правде сказать, вы нужны мне не для того, чтобы рассказать Хоу о поражении. А для... кое-чего другого.
   Горячность, с которой он заверял Джека в успехе своих переговоров, исчезла: генерал подался вперед, нервно потер руки, приложил ладонь ко лбу и уставился перед собой еще более потемневшими глазами.
   — Есть несколько причин, которые могли бы послужить оправданием моего поражения. К их числу относятся и мои собственные ошибки, хотя решающее значение, разумеется, имело не это. Нет, главной, основной причиной столь прискорбной неудачи явилась подрывная деятельность. Мне до сих пор не дает покоя мысль о том, что кто-то, находясь рядом со мной, все время тайно работал против меня. Как мы уже говорили, где-то среди этой мешанины немцев и лоялистов затесался предатель. Он похитил мои трафареты для дешифровки, он сеял раздоры между моими союзниками, вызнавал мои планы и постоянно информировал о них врагов. Я не говорю о фон Шлабене — мы знаем, что, когда пропал шаблон, его не было в лагере, — хотя я уверен, что он причастен и к этому. Граф вполне может быть тем, кто скрывался под именем «Катон». Но главным во всем этом был кто-то другой...
   — «Диомед»?
   — Именно так. «Диомед». Кем бы он ни был, он не успокоится на достигнутом и попытается погубить генерала Хоу, как погубил меня.
   Генерал снова повернулся к Джеку и, потянувшись, сжал его руку.
   — Вы должны найти его. Выявить и выкорчевать, убить его прежде, чем кампания, проводимая генералом Хоу, по вине этого злодея завершится столь же бесславно, как и моя. Возможно, это будет последняя акция, которую я смогу предпринять, чтобы помочь выиграть эту войну. Послать своего лазутчика, чтобы заманить в западню вражеского.
   Джек вдруг понял, что страшное чувство, которое он испытал, размышляя о напрасной гибели Саймона Фрейзера, рассеивается, словно с его груди сняли тяжкий груз. Теперь он точно знал, что следует делать, чтобы эта смерть, как и многие другие, не оказалась напрасной.
   — Я поеду в Филадельфию, сэр. И клянусь вам, я позабочусь о том, чтобы этот «Диомед» был мертв.
   Бургойн на мгновение удержал его взгляд.
   — Хорошо, — промолвил он со вздохом. — А я, дружище, собираюсь повысить вас в звании. До полевого майора. Правда, это всего лишь полевое повышение, которое штабные тупицы в Лондоне наверняка аннулируют по окончании войны, чтобы приберечь себе лишний фартинг. Ну да ладно. Через некоторое время капитан Мани прибудет сюда с депешей и толстым дорожным кошельком. Думаю, золота будет достаточно даже для такого мота, как вы.
   С мимолетной улыбкой генерал поднялся с койки.
   Джек тоже встал.
   — Вы возьмете с собой своего дикаря? — полюбопытствовал Бургойн напоследок.
   — Если мой «дикарь» согласится, то да. Но у него есть свои дела в этой стране. И нет никаких обязательств передо мной. Наоборот, я по уши в долгу перед этим малым, черт бы его побрал.
   У самого полога палатки Бургойн остановился в последний раз.
   — Желаю вам всей удачи, какая только может сыскаться в мире, майор Абсолют. Уверен, мы с вами еще увидимся. Хотите, в «Друри-Лейн», а? Там, где начался пролог нашей собственной маленькой пьесы. Вечерок тогда для вас выдался еще тот, верно? Сколько буду жить, я никогда не забуду ваш выход из правой кулисы! Вы едва успели застегнуть брюки! — Он издал смешок. — Но на сей раз постарайтесь не ввязываться ни в какие дуэли, ладно?
   Едва упавший за Бургойном полог палатки перестал колыхаться, как полотнище снова откинули — вошел Ате.
   — О, ты только что разминулся с генералом. Он хотел тебя увидеть.
   — А вот мне его видеть не хочется, — заявил Ате, с пояса которого свисали две белки. — От него пахнет поражением. Это не тот запах, который мне нравится.
   Джек ощутил мимолетную досаду, но подавил ее, понимая: в том, что у Бургойна не было выбора, Ате все равно не убедить. Вместо этого он рассказал ирокезу о своем новом задании.
   — Ты как, со мной?
   — До города я тебя провожу, потому как без меня тебе туда все равно не добраться. Но там не останусь. В земле могавков творятся дурные дела. Я должен вернуться.
   — Справедливо, — сказал Джек и посмотрел на свою забинтованную руку. Правую руку, ту, которая орудует клинком. Предупреждение Бургойна насчет дуэлей было напрасным: возможность сразиться на шпагах представится ему очень не скоро. Но вот стрелять из пистолета вполне возможно и левой. В чем, как он надеялся, скоро убедится «Диомед».

* * *

   — Итак, чем именно вы собираетесь заняться в Филадельфии, э... майор Абсолют?
   Майор Паксли сидел за письменным столом, уставив взгляд на посетителя. На его широком крестьянском лице читалось явное беспокойство. Джек понимал это беспокойство и даже отчасти разделял его.
   Когда Абсолют в последний раз видел Паксли, этот валлиец был старшим сержантом в драгунской роте Джека. И происходило это в 1767 году, том самом, когда Джек отказался от своей должности в Шестнадцатом полку и в первый раз отправился в Индию.
   То, что этот младший командир так быстро продвинулся в чинах, Джека радовало, ибо он знал Паксли как серьезного, добросовестного служаку. Правда, по старшинству они теперь поменялись местами, ибо Паксли являлся полным майором, а не полевым, как Абсолют. И это, разумеется, вызывало у обоих неловкость.
   Раздумывая, как ответить, Джек бросил взгляд в конюшенный двор. Взвод солдат седлал лошадей, капрал прохаживался среди них, проверяя амуницию. Хотя саму Филадельфию британцы удерживали прочно, в окрестностях было неспокойно, и выступать в патрулирование следовало хорошо снаряженными.
   Паксли проследил взгляд Джека и истолковал его неправильно.
   — Я хочу сказать, что, если вы желаете вернуться в полк... это может вызвать некоторые затруднения. Ваше звание дает вам старшинство по отношению к Келли и Крэддоку, которых вы, может быть, помните. Они оба дослужились только до капитанов, но служат долгие годы, и в полку, откровенно говоря, все настолько отлажено...
   Он смущенно умолк. С этим малым Джек воевал под началом Бургойна в Испании и Португалии, всегда с ним ладил и не имел ни малейшего желания создавать для него сложности. Равно как и брать на себя обычные обязанности драгунского офицера. Он прибыл сюда по совершенно другим причинам, которые не должны касаться этого честного солдата.
   — Сэр, позволите?
   Джек постучал по стулу перед столом своей тростью.
   — О, разумеется. Пожалуйста.
   Джек сел, подался вперед и понизил голос.
   — Мне бы отнюдь не хотелось стать причиной разлада в столь образцовом полку. Я вернулся на службу по настоянию генерала Бургойна. Но он хотел, чтобы я состоял при его штабе и помогал ему... в некоторых областях, где, по его мнению, мои специфические навыки могли бы принести наибольшую пользу.
   Его собеседник с обеспокоенным видом поерзал на стуле и уточнил:
   — Вы имеете в виду... разведку?
   — Да, сэр. Вы понимаете, что я не могу вдаваться в...
   — Именно! Именно.
   Паксли тоже наклонился через стол и, в подражание Джеку, понизил голос:
   — Честно говоря, это по вашей части, а никак не по моей. Но что в таком случае требуется от полка?
   Вскоре все вопросы были согласованы. Джек будет снова зачислен в Шестнадцатый полк, однако без каких-либо конкретных обязанностей. Забинтованная рука и нездоровая бледность послужат этому достаточным объяснением, тогда как новое звание, пусть всего лишь полевое, обеспечит ему доступ в хорошее общество и свободу передвижения по городу, чего требуют его... особые обязанности.
   — Вдаваться в подробности нет никакой нужды, а?
   Паксли встал, Джек тоже поднялся.
   — Мы, конечно, всегда будем рады видеть вас в офицерской столовой. В любое время, хотя я осмелился бы попросить вас оказать нам честь своим присутствием сегодня вечером. Нам всем не терпится узнать из первых уст о делах бедного генерала Бургойна. Вроде как его снова подвели немцы, да? В общем, вы приглашены. До встречи. Всего доброго! Всего доброго!