Ханна Кристин. Летний остров

   — Я тут кое над чем работал.
   — Это сюрприз?
   Посмотрев на брата, Дин увидел проблеск старого, то есть наоборот, юного Эрика, и у него еще сильнее сдавило горло. Он медленно опустил металлическое ограждение кровати. Когда оно лязгнуло, закрепившись в новом положении, Дин спросил:
   — Не хочешь совершить небольшое путешествие?
   — Ты шутишь? Мне так надоела эта кровать, что хоть плачь. Черт, да я на самом деле плачу… почти все время.
   Дин наклонился, подхватил брата и поднял с кровати.
   «Каким же он стал легким, совсем ничего не весит!»
   Эрик казался хрупким, как ребенок, только это был не ребенок, а его старший брат, тот самый, кто когда-то был капитаном футбольной команды острова и забивал больше всех голов.
   Дин прогнал воспоминания. Если сейчас, неся на руках этого почти невесомого человека, он станет вспоминать, каким Эрик был раньше, то споткнется и упадет.
   С Эриком на руках он спустился по лестнице. Лотти помахала им из окна, глаза ее подозрительно ярко блестели. Дин вынес брата из дома, пересек безупречно подстриженную лужайку и очутился на берегу моря. На дощатом причале уже стояло двухместное кресло с несколькими подушками.
   — «Возлюбленная ветра», — тихо сказал Эрик.
   Дин бережно опустил брата в кресло и укрыл его худое тело шерстяным пледом.
   Солнце садилось. Небо нависло так низко, что казалось, до него можно дотянуться. Последние лучи заходящего солнца окрасили все вокруг в розовые тона — волны, облака, гальку на берегу, образующем бухту в форме рыболовного крючка. Яхта была все еще в неважном состоянии, но по крайней мере ее отчистили.
   Дин сел рядом с Эриком, вытянул ноги и откинулся на дощатую спинку.
   — Мне надо еще кое-что тут доделать. Джефф Брейн из «Вороньего гнезда» чинит парус, он должен закончить к завтрашнему дню. Венди Джонсон стирает подушки. Я подумал… может, если бы мы могли выйти в море на яхте…
   Дин замолчал, не договорив, потому что не знал, как облечь в слова свои расплывчатые надежды.
   — То вспомнили бы, как это бывало раньше, — досказал за него Эрик. — Какими мы сами были раньше.
   Эрик, конечно, все понял.
   — Да.
   Эрик натянул плед до подбородка.
   — Ну, и каково это — быть любимым сыном?
   — Одиноко.
   Эрик вздохнул:
   — Помнишь, когда она меня любила? Когда я был прекрасным спортсменом с отличными отметками в школе и многообещающим будущим. Мама и папа приезжали на остров только один раз — в футбольный сезон. Мама одевалась в самую лучшую «повседневную» одежду и ходила на каждый матч, в котором ее сын играл главным нападающим. Когда сезон кончился, они снова уехали.
   Эрик так долго жил в теплых лучах родительского внимания, что по ошибке принял гордость за любовь и понял глубину своего наивного заблуждения, только когда рассказал им о Чарли. С тех пор мать с ним не разговаривала.
   В итоге получилось, что эстафету семейного бизнеса перенял Дин, младший и не столь совершенный сын. Дин никогда особенно не рвался в бизнес, но ожидания семьи, особенно семьи богатой, вещь прилипчивая, как паутина.
   — Я помню, — тихо сказал он.
   — Вчера ночью, часов в одиннадцать, я слышал телефонный звонок.
   Дин отвел взгляд, не в силах посмотреть в глаза Эрику.
   — Да, это звонил сотрудник фирмы, который…
   — Не трудись, братец. Это ведь была она, правда?
   — Да.
   — Она все еще в Афинах?
   — Во Флоренции. Она не постеснялась сообщить, что сделала очень удачные покупки.
   Еще она сказала: «Дин, приезжай, на вилле достаточно свободных комнат». Словно то, что ее старший сын умирает, не имело никакого значения.
   Эрик повернулся к Дину с надеждой во взгляде:
   — Они приедут со мной повидаться?
   — Врать не имело смысла.
   — Нет.
   — Ты сказал им, что это конец? Что я не долго протяну?
   Дин тронул брата за руку. Этот короткий жест, внезапное проявление интимности, удивил обоих.
   Эрик вздохнул:
   — Что хорошего в мучительной смерти от рака, если родственники не рыдают у твоей постели?
   — Но ты не один, — мягко возразил Дин. — Здесь я.
   На глаза Эрика навернулись слезы.
   — Знаю, братишка, знаю…
   Дин сглотнул ком в горле.
   — Не позволяй ей тебя задеть.
   Эрик закрыл глаза.
   — Когда-нибудь она еще пожалеет, только будет поздно.
   Последняя часть фразы получилась смазанной: Эрик задремал. Дин подошел ближе и бережно подоткнул одеяло со всех сторон.
   Эрик сонно улыбнулся:
   — Расскажи о своей жизни.
   — Рассказывать особенно нечего. Работаю.
   — Забавно получается — я читаю сан-францисские газеты только для того, чтобы узнать о тебе и родителях. Такое впечатление, что ты завсегдатай ночных клубов и завидный жених. Если бы я хуже тебя знал, то сказал бы, что у тебя есть все.
   Дину хотелось со смехом ответить: «Да, у меня есть все, чего может желать человек», но это было бы враньем, а он никогда не умел врать брату. И дело не только в этом. Дину хотелось поговорить с Эриком как прежде, как брат с братом, чтобы слова шли от самого сердца.
   — В моей жизни чего-то не хватает… сам толком не знаю, чего именно.
   — Тебе нравится твоя работа?
   Вопрос удивил Дина. Никто никогда не спрашивал, нравится ли ему работа, а сам он не потрудился задать себе этот вопрос. Но ему не нужно было долго думать над ответом.
   — Нет.
   — Ты кого-нибудь любишь?
   — Нет, я давно не был влюблен.
   — И после этого не можешь понять, чего в твоей жизни не хватает? Брось, Дино, речь не о том, чего тебе не хватает.
   — Проблема в том, есть ли в твоей жизни хоть что-нибудь! — Эрик зевнул и закрыл глаза, он уже устал. — Господи, все эти годы я желал тебе счастья… — Он на секунду задремал, но потом снова открыл глаза и неожиданно спросил: — Помнишь лагерь «Оркила»? Вчера я почему-то вспомнил, как мы попали туда в первый раз.
   — И мы познакомились с Руби. — Дин выдавил из себя улыбку. — Помнишь, она забралась на то большущее дерево на берегу и заявила, что рисование и рукоделие — для малышни, а она уже большая?
   — Да, конечно. Она еще не хотела слезать, пока ты ее не уговорил.
   — С этого все и началось. Тогда мы впервые увидели нормальную семью.
   Дин говорил и говорил. Слова цеплялись одно за другое, он соединял их в непрерывную нить и из этой нити вместе с волокнами их прошлой жизни ткал одеяло, которым укутывал брата.

Глава 12

   Проснувшись после дневного сна, Нора чувствовала себя как с похмелья. Она некоторое время полежала, слушая приглушенный шепот моря. Было уже поздно, она проспала несколько часов.
   Эрик.
   Вспомнив о нем, Нора поставила телефон на колени и стала набирать номер. Трубку сняла Лотти. Нора несколько минут поговорила с ней, потом терпеливо подождала, пока трубку возьмет Эрик.
   — Нора? Наконец-то, давно пора.
   Она засмеялась. Как, оказывается, приятно смеяться, а еще приятнее услышать голос Эрика! Он звучал почти так же, как прежде.
   — Последние несколько дней были… хм… своеобразными. Я на Летнем острове, Кэролайн разрешила мне немного отдохнуть здесь.
   — А, понимаю, нам, богатым и знаменитым, трудно найти время для старого друга, который с тихим достоинством смотрит в лицо старухе с косой. — Эрик рассмеялся собственной шутке, но смех перешел в кашель.
   Нора закрыла глаза и попыталась представить его таким, каким он был всего несколько лет назад. Например, в день, когда его команда выиграла чемпионат лиги и товарищи обливали своего главного нападающего минералкой и скандировали его имя.
   — Нора, вы, часом, не впали в кому?
   — Нет, я здесь.
   Решение пришло мгновенно: Нора решила, что не станет рассказывать Эрику о скандале. Ему незачем из-за нес волноваться. Но что-то объяснить все-таки придется, не может же она просто появиться перед ним в инвалидном кресле.
   — Я попала в аварию в Бейвью и немного пострадала.
   — Бог мой! И как вы себя чувствуете?
   — Для пятидесятилетней женщины, столкнувшейся с деревом, просто отлично. А ты еще говорил, что я зря потратила деньги на «мерседес». Ха! Он спас мне жизнь. Я вышла из аварии почти целой, всего лишь сломала ногу и растянула запястье. Но из-за этой ерунды я до сих пор не смогла с тобой увидеться.
   — Вы что-то недоговариваете.
   Нора принужденно рассмеялась:
   — На этот раз интуиция тебя подвела.
   — Нора!
   Эрик произнес ее имя с невероятной нежностью, и в этой нежности она услышала мягкое, с оттенком упрека, напоминание обо всем, что они пережили вместе. Впервые с тех пор, как заварилась каша, Нора почувствовала, что кто-то действительно за нее переживает.
   — Нет, правда, я…
   Она потерла переносицу и стала делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться.
   — Нора, вы же знаете, мне можно рассказать обо всем.
   — Тебе ни к чему знать о моих трудностях.
   — Скажите, кто ночь за ночью сидел со мной в больнице, когда умирал Чарли? Кто держал меня за руку на кладбище? Кто был со мной, когда мне начали делать химиотерапию?
   Нора судорожно сглотнула.
   — Я.
   — Ну так рассказывайте.
   Чувства, которые она держала взаперти последние несколько дней, вырвались наружу. Нора не плакала, наоборот, ее спокойствие было почти противоестественным. Но по мере того, как она говорила, чувствовалось, что ее душа разрывается на части.
   — «Тэтлер» опубликовал непристойные фотографии, на которых я снята в постели с мужчиной.
   — Господи Иисусе… — прошептал Эрик.
   — И это еще не самое страшное. — Как ни странно, она рассмеялась. — Мы с тем парнем позировали, нас не застали врасплох. В довершение всего снимки были датированы временем, когда я еще была замужем за Рэндом. Газетчики размазали меня по стенке. У меня такое впечатление, что откуда ни возьмись появились толпы желающих публично назвать меня лицемеркой.
   — Так вот почему вы поселились в летнем доме? Прячетесь?
   — Моя карьера кончена. Мне теперь не доверят даже приучать малышей к горшку.
   — Оставьте, Нора, мы же в Америке! Знаменитости вечно что-нибудь вытворяют, а мы их только сильнее любим.
   — Джек Николсон разбил бейсбольной битой автомобиль, и что же? Мы дали ему еще одного «Оскара». Хью Грант показал себя не только морально неустойчивым, но и просто дураком, однако после кратких извинений в телешоу «Сегодня вечером» он уже снимается в фильме с Джулией Робертс. Ну а вы показали свою задницу. Подумаешь, велика важность! Фотограф ведь не снял вас, когда вы занимались оральным сексом с торговцем наркотиками. Выше голову! Признайте свою ошибку, поплачьте и попросите, чтобы вам дали еще один шанс. Поклонники только больше вас полюбят за то, что вы оказались такой же, как они, простой смертной.
   — Что мне в тебе нравится, Эрик, — ты во всем умеешь видеть хорошую сторону. Клянусь Богом, если бы ты был моим сыном, я бы тобой гордилась! — Нора услышала в трубке кхеканье — Эрик кашлянул — и поняла свою ошибку. Она готова была надавать себе пощечин за бестактность. — Ты звонил матери?
   — Она в Европе. Шопинг проходит очень удачно. — Эрик издал звук, похожий на стон. — Она мне не звонила. Но прошло всего несколько дней.
   Несколько дней с тех пор, как мать узнала, что ее сын умирает от рака, — и она не нашла времени позвонить. Эту женщину пристрелить мало!
   — Ничего, если я завтра приеду тебя навестить? Ты на больничной койке, я в инвалидном кресле — славная получится парочка, как из «Полета над гнездом кукушки».
   — Это будет замечательно! Вы не представляете, кто со мной тут…
   Нора рассмеялась:
   — А ты не представляешь, кто со мной!
   — Дин…
   — Руби…
   Они произнесли это одновременно. Нора опомнилась первой:
   — Дин на острове?
   — Он приехал, чтобы быть рядом.
   — Я знала, что он приедет, если ты позвонишь. Как вы с ним общаетесь?
   — Чувствуется некоторая неловкость. Неуверенность. Мы будто старые школьные друзья, которые не виделись лет двадцать, а теперь встретились и не знают, что сказать. Но мы обязательно найдем путь друг к другу. А как Руби?
   — Злится. Если честно, она меня ненавидит.
   — Но она здесь, это что-нибудь да значит. Не забывайте, от ненависти до любви один шаг.
   — Спасибо, мудрец. — Нора помолчала. — Мне пришлось сказать ей, что у тебя рак.
   — Ничего страшного. На самом деле мне теперь все равно, кто об этом узнает. — Нора поняла по голосу, что Эрик улыбается. — Кстати, вы не догадываетесь, что произошло между Дином и Руби? Он не говорит.
   — Руби тоже.
   — Когда они разошлись, меня поблизости не было, я учился в Принстоне, но чувствуется, это было нечто. Чтобы сбежать от Руби, Дин даже уехал в закрытую школу.
   — Ты думаешь о том же, о чем и я?
   — Как свести их вместе?
   Нора усмехнулась. Приятно поговорить о чем-то помимо болезни Эрика или скандала. А еще во время разговора она впервые за много лет почувствовала себя матерью.
   — Осторожнее, мальчик мой, осторожнее.
   Нора повесила трубку. В ноге пульсировала боль, но зуд, сопутствующий ей, был ненамного лучше самой боли. Она направилась в ванную, умылась и почистила зубы, потом выехала в коридор и позвала:
   — Руби?
   Ответа не последовало.
   На полпути к кухне Нора заметила на столе посылку. Она с опаской приблизилась. Посылка была распечатана. Неудивительно, что Руби прячется.
   Вздохнув, Нора поставила коробку на колени и двинулась в гостиную. Там она перебралась на диван и положила ногу на кофейный столик, бросив на него подушку. Из головы вылетели все мысли о Руби, Дине и истинной любви.
   Дрожащими пальцами она открыла коричневый пакет с надписью «Новые письма» и вынула небольшую стопку корреспонденции. Сверху лежал маленький помятый конверт с почтовым штемпелем «Грейт-Фоллз, Монтана». Нора осторожно, словно боясь, что оно ее ужалит, развернула письмо и начала читать.
   Нора!
   Не могу заставить себя написать «дорогая». За последние несколько лет я писала вам десятки раз, два моих письма вы опубликовали, один раз ответит лично, выражая надежду, что у меня все хорошо.
   Вы не представляете, как много вы для меня значили. Я тонула в болоте неудачного брака, а вы всегда готовы были помочь. Можете себе представить, как я себя чувствую, узнав, от кого принимала советы?
   Я на вас равнялась, я в вас верила. Муж только разбил мне сердце, вы же сломили мой дух. Я могла бы по-прежнему вами восхищаться, если бы только вы были честной. Но теперь я знаю, что вы просто одна из многих знаменитостей, рекламирующих продукты, которыми они сами не пользуются.
   Не трудитесь отвечать на мое письмо и не печатайте его в газете. Ваше мнение меня не интересует, и читать вашу колонку я больше не собираюсь. Думаю, я не одинока в своем решении. Если мне захочется почитать вымышленные истории, я пойду в библиотеку. Вы не имеете права никому ничего советовать.
   Пусть Бог вас простит, Нора Бридж, но ваши бывшие поклонники не простят.
   Нора свернула листок и положила обратно в конверт. Ей нужно было чем-то отвлечься, и она взяла телевизионный пульт. Ее не особенно удивило, что Кэролайн заменила старый телевизор более современной моделью. В наше время телевизор стал почти незаменимой вещью, особенно в доме, где есть маленькие дети.
   Стоило ей нажать кнопку, как она услышала с экрана свою фамилию. Шло «Шоу Сары Перселл» — одна из тех передач, где женщины собираются вместе, чтобы поболтать, эдакий современный вариант встречи за чашкой кофе. Нора хотела переключить канал, но собственное имя поймало ее на крючок, словно рыбу.
   Одна из зрительниц, невысокая полная женщина, встала. Сара подошла к ней и поднесла микрофон.
   — Я доверяла Норе Бридж, понимаете, доверяла, — призналась женщина, — а теперь чувствую себя идиоткой.
   Из соседнего ряда поднялась другая:
   — Как можно доверять знаменитости? Ради того, чтобы подняться повыше, все они готовы врать и дурачить публику. Так уж повелось.
   Полная дама покраснела, казалось, она сейчас расплачется.
   — Я думала, она не похожа на остальных…
   Микрофон снова взяла Сара.
   — Здесь был затронут интересный вопрос. — Она повернулась к мужчине, сидящему на сцене: — Доктор Харрисон, люди разгневаны, что Нора Бридж им лгала. Но было ли это ложью? Разве человек обязан рассказывать о себе абсолютно все только потому, что он на виду?
   Доктор Харрисон холодно улыбнулся:
   — Разумеется, люди подобного масштаба имеют право на секреты, пока они не относятся к делу. Нора не смела предлагать себя в качестве эксперта по вопросам любви и брака. Впрочем, доверять ей в любом случае было нелепо. Нора Бридж — малообразованная женщина, ее претензии на славу подкреплялись лишь тем, что она вела рубрику в ежедневной газете. Доверие следует приберегать для достойных, для профессионалов, специально обученных помогать людям.
   — Минуточку, доктор, — перебила Сара. — Я не думаю, что образование…
   — Нора Бридж делала вид, будто знает ответы на все вопросы, но никто не потрудился поинтересоваться, откуда эти ответы взялись. Я надеюсь, американцы извлекут для себя урок из этой истории и наконец поймут, что микрофон не решает человеческих проблем. Для этого требуются соответствующее образование, умение сопереживать, порядочность — качества, которыми миссис Бридж явно обделена.
   — Она трусиха! — крикнул кто-то из зала. — Где она сейчас? Ей бы следовало…
   Нора выключила телевизор. Она не могла пошевелиться. Все се тело охватила дрожь, ей стало холодно, причем холод шел откуда-то изнутри, а горло сдавило так, что стало трудно дышать.
   — Нора?
   Нора застыла с бешено бьющимся сердцем. Она даже не слышала, как Руби спускалась по лестнице.
   Руби вошла в комнату, медленно обогнула инвалидное кресло и села напротив на стул с кожаной обивкой.
   — Хорошо спала?
   Нора уставилась на свои руки, думая: «Ради Бога, оставь меня в покое, уходи, не разговаривай со мной!»
   — Да. — Ей едва хватило сил ответить. — Спасибо.
   Снова воцарилась тишина. Когда молчание слишком затянулось, заговорила Руби:
   — Я прочла твои советы.
   — Правда? — Голос Норы был едва слышен.
   — У тебя хорошо получается.
   Облегчение, испытанное Норой, было столь велико, что она ахнула. В эту минуту только «Я люблю тебя» могло бы заменить для нее больше И все же, несмотря на облегчение, слова Руби напомнили ей о том, чего она лишилась на этой неделе.
   — Спасибо, — тихо повторила она.
   Когда она в конце концов подняла голову, то обнаружила, что Руби наблюдает за ней, прищурившись.
   — Насколько я понимаю, ты прочла несколько новых писем.
   Дочь наклонилась вперед и уперлась локтям в колени. Казалось, она заметила все: дрожащие руки матери, телевизионный пульт, брошенный на пол.
   Норе хотелось небрежно бросить какую-нибудь фразу, показав тем самым, как мало значат для нее эти резкие письма, но она не могла.
   — Они меня возненавидели.
   — Это посторонние люди, они тебя даже не знают. Они не могут любить тебя или ненавидеть. — Руби сверкнула зубами в улыбке. — Сильные чувства оставь для семьи.
   «Которая тоже меня ненавидит».
   От этой мысли Норе стало только хуже.
   — Для какой семьи? — тихо простонала она. — Какая у меня осталась семья?
   Руби долго смотрела на мать молча и наконец спросила:
   — Знаешь, что я вспомнила после того, как прочла твою рубрику?
   Нора вытерла глаза.
   — Что?
   — В седьмом классе — мне тогда было двенадцать — я удостоилась чести вести первый вечер белых танцев. Помнишь, устраивалось на Лопесе такое важное мероприятие, танцы, на которых девочки приглашают мальчиков? Мистер Ландберг из скобяной лавки сказал, что, значит, наш мир катится в преисподнюю.
   Нора шмыгнула носом.
   — Помню.
   — Мне хотелось, чтобы это событие попало в местную газету. Все надо мной подшучивали, кроме тебя. Ты единственная отнеслась к моей просьбе всерьез. — Руби улыбнулась. — Я видела, как ты очаровывала старого толстого редактора «Айленд таймс». Помню, я тогда очень удивилась, как легко тебе удалось уговорить его.
   — Редакция находилась в душном вонючем офисе, но явлюбилась в него в ту же секунду, как переступила порог, — подхватила Нора, впервые за много лет вспомнив тот день. — Мне понравились запах бумаги, стрекотание пишущих машинок, я позавидовала репортерам и лаже их пальцам, перепачканным чернилами. Впервые в жизни мне показалось, я нашла свое место. Я всегда знала, что во мне живут какие-то слова, но только не понимала, что с ними делать.
   Нора взглянула на дочь. Руби была очень серьезна.
   — Выходит, это я указала тебе, как уйти из нашей жизни.
   Нора вздохнула:
   — Пойми, я бросила семью не ради карьеры. Работа не имела никакого отношения к моему решению.
   — Ну да, конечно.
   — Ах, Руби, ты хочешь получить ответы, но задаешь не те вопросы! Надо смотреть не на конец истории, а на ее начало. Я считаю, что причины моего ухода от вашего отца возникли еще до того, как я с ним познакомилась.
   — Не понимаю.
   Норе хотелось спросить дочь, приведет ли их этот разговор к чему-то или он лишь способ убить время. Трусливая часть ее существа хотела сменить тему, поговорить о Дине, об Эрике, но Нора не позволила себе избрать легкий путь. Наконец-то они с Руби вплотную приблизились к тому, что было на самом деле важно.
   Она посмотрела в окно.
   — Мой отец был алкоголиком. Трезвый он был почти нормальным, но когда напивался — а таким он бывал большую часть времени, — то становился злобным, как зверь. Я научилась хранить это в тайне ото всех. Дети алкоголиков обычно так и делают — хранят тайны. Черт возьми, даже для того, чтобы просто произносить вслух слово «алкоголик», мне потребовалось пятнадцать лет общения с психологом!
   Руби невольно приоткрыла рот.
   — Ты нам никогда не рассказывала…
   — На ферме вроде нашей соседям не слышны женские вопли или плач девочки, и ты быстро начинаешь понимать, что, кричи не кричи, не поможет. Поэтому пытаешься сделаться как можно меньше, как можно незаметнее в надежде, что, если ты съежишься достаточно, он пройдет мимо.
   — Он над тобой издевался?
   «Издевался»… Как мало выражает это слово!
   — Он не сделал со мной самого страшного, что отец может сделать с дочерью, но он меня… сформировал. Я росла, стараясь быть невидимой, вздрагивая от каждого шороха. Пожалуй, я выпрямилась, только уйдя от твоего отца. — Нора подалась вперед, в упор глядя в глаза дочери. — Многие годы я думала, что если не буду говорить об отце, он сам собой уйдет из моей жизни, из моих кошмарных снов. Я надеялась, что смогу его забыть.
   Руби прерывисто вздохнула:
   — Тебе удалось?
   Нора поняла, что дочь проводит параллели. «Я тебя забыла».
   — Нет. Скорее наоборот, он получил надо мной еще большую власть, и я превратилась в женщину, которая не может представить себя любимой.
   — Потому что родной отец тебя не любил.
   — Очень похоже на чувства девочки, брошенной матерью. — Нора не позволила себе отвести взгляд. — А ты когда-нибудь влюблялась… после Дина?
   — Я почти пять лет жила с парнем, его звали Макс Блум.
   — Ты его любила?
   — Хотела любить.
   — А он тебя?
   Руби встала, подошла к книжному шкафу и стала перебирать старую коллекцию записей.
   — Наверное. Во всяком случае, вначале.
   — Как вы расстались?
   Руби пожала плечами:
   — Однажды вечером я вернулась с работы и обнаружила, что он уехал. Из кухни он забрал все, кроме кофеварки. В ванной оставил бритву с остатками щетины и почти пустой пузырек шампуня, зато унес банные полотенца.
   Норе очень хотелось посочувствовать дочери, показать, как хорошо она понимает ее боль, но это было бы слишком легким выходом из положения. Сейчас, когда они по-настоящему разговаривали, главным было не ее понимание, а сама Руби. Руби, как и Нора, пыталась убежать от проблем, и порой убегала так далеко и так быстро, что ее не интересовало, что, собственно, она оставляет позади.
   — Ты когда-нибудь говорила, что любишь его?
   — Почти.
   — А-а.
   Руби нахмурилась:
   — Как понимать это твое «а-а»?
   — Макс говорил, что он тебя любит?
   — Говорил, но ты не знаешь Макса. Он и продавщице в супермаркете говорил, что он ее любит.
   Нора поняла, что придется выразиться более прямолинейно.
   — Позволь задать тебе один вопрос. Как по-твоему, сколько нужно времени, чтобы влюбиться?
   Дочь раздраженно вздохнула:
   — Кажется, я поняла, что ты хочешь сказать: я никогда не любила Макса по-настоящему, так почему же я заплакала, когда он от меня ушел?
   — Нет, я не это имела в виду. Ты почти пять лет жила и спала с мужчиной, но за все время ни разу не сказала, что любишь его, даже после того как он сам сказал тебе эти драгоценные слова. Вопрос не в том, почему он ушел. Вопрос в другом: почему он так долго оставался?
   Руби была ошарашена.
   — О Боже… Я никогда не думала об этом с такой точки зрения.
   Она беспомощно посмотрела на мать.
   — Я призналась твоему отцу в любви, когда мы в первый раз были близки. До этого я никому никогда не говорила таких слов, в нашей семье это не было принято, я хранила их в душе всю жизнь. А как ты думаешь, когда Рэнд сказал, что любит меня?
   — Когда?
   — Никогда. Я ждала этих слов, как ребенок ждет подарков на Рождество. Каждый раз, признаваясь ему в любви, я ждала, но он молчал, и каждая секунда молчания была для меня равносильна маленькой смерти.