Страница:
Стоя под серым, обложенным тучами небом и вдыхая влажный аромат сосен, Руби поняла, что ее воспоминания — нечто большее, нежели туманные образы. Они прочно укоренились в почве, на которой выросли. К северу отсюда, на островах архипелага Сан-Хуан, находятся места, где обломки ее жизни разбросаны гак же густо, как ракушки на берегу. Где-то там, на галечном пляже, сидела худенькая девочка с дерзкими глазами, гадая на лепестках маргаритки: любит — не любит. Руби знала, что, если всмотреться повнимательнее, она разглядит еле видимые следы, оставленные ею, кусочки ее самой, по которым как по крошкам, рассыпанным Мальчиком-с-пальчик, можно найти путь из настоящего в прошлое.
Ее не удивило, что воспоминания так свежи. Во влажном воздухе Сиэтла ничто не может засохнуть и обратиться в пыль. Здесь все расцветает.
Руби подозвала такси, села на заднее сиденье и бросила рядом сумку. По привычке, возникшей во время поездок в Нью-Йорк, она посмотрела на регистрационную табличку таксиста и прочла, что его зовут Эйви Эйвививи.
Имя показалось ей забавным, но Руби слишком устала, чтобы веселиться. Она откинулась на коричневую велюровую спинку и попросила:
— В Бейвью.
Эйви нажал на газ, резко рванул с места и перестроился в другой ряд. Руби закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать. Казалось, прошло лишь несколько минут, когда Эйви тронул ее за плечо и спросил:
— Мисс… мэм, вам плохо?
Руби вздрогнула, проснулась и потерла глаза.
— Нет, все в порядке, спасибо.
Она порылась в карманах, достала три мятые десятки — плата за проезд плюс чаевые — и протянула Эйви. Потом взяла дорожную сумку и дамскую сумочку, повесила их на плечо и двинулась к стеклянным дверям больницы. Перед зданием собралась группа людей. Руби не сразу сообразила, что это репортеры.
— Вот ее дочь!
Репортеры разом бросились к ней, отталкивая друг друга локтями и стараясь перекричать друг друга:
— Руби, посмотрите сюда…
— Руби, Руби…
— Ваша мать была пьяна, когда…
— Что вы думаете о фотографиях?..
Руби слышала каждый щелчок затвора, видела будущие снимки. Она заметила прядь волос, прилипшую к нижней губе одной из журналисток, крошечный порез от бумаги на указательном пальце. Ей чудилось, что ее отделяют от толпы многие мили, хотя, протяни она руку, могла бы до тронуться до журналистки из «Си-эн-эн».
— Руби! Руби! Руби!
Она на миг представила, что все эти репортеры гоняются за ней, что именно она заслужила их внимание.
— Вы знали о романе вашей матери?
Иллюзия рассеялась. Руби повернулась и встретилась взглядом с коротышкой в нелепой шляпе и с носом, напоминающим клюв.
— Нет. — Она натужно улыбнулась. — Я бы сделала из него шутку, только это не очень смешно.
Высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, она протиснулась сквозь толпу. Вопросы летели ей вслед, как камни, брошенные в спину. Некоторые ударяли очень больно.
Руби вошла внутрь, пневматические двери с тихим свистом закрылись за ней. В просторном белом вестибюле было тихо и пахло антисептиками. Везде стояли стулья с яркой обивкой, на стенах висели абстрактные картины в жизнерадостных тонах. Между ними довольно странно смотрелись портреты в золоченых рамах. Сурового вида мужчины и жен-шины, изображенные на них, по-видимому, пожертвовали больнице крупные суммы.
— Руби!
Кэролайн бросилась к ней и обняла так порывисто, что чуть не сбила с ног. Обнимая сестру, Руби почувствовала, что та похудела и дрожит всем телом. Наконец Каро отстранилась. Тушь размазалась вокруг глаз, нарушая безупречное совершенство ее лица.
— Извини, — сказала Кэролайн.
Она щелкнула застежкой сумочки, достала белый кружевной платочек и приложила его к глазам. Руби чувствовала, что Каро смущена непривычно откровенной для нее демонстрацией чувств. Если все пойдет как раньше, то с этой минуты она будет держаться отстраненно, пока не приведет эмоции в порядок и не ужмет их до приемлемых размеров.
Кэролайн на секунду закрыла глаза, а когда снова открыла их, Руби прочла в ее взгляде отчаяние. Она узнала этот взгляд. Сестра спрашивала себя, почему жизнь не может быть легче, почему они не могут просто любить друг друга.
Повисло молчание, холодное, как сегодняшний утренний дождь. Руби послышалось эхо звона разбивающейся семьи. Она и Каро стали отдельными кусочками, каждый мечтал вновь воссоединиться с целым.
— Как Нора? — наконец спросила Руби.
Каро пристально посмотрела на сестру:
— Ты же знаешь, она терпеть не может, когда мы называем ее Норой.
— Правда? Я и забыла.
— Неудивительно. Она врезалась на автомобиле в дерево. У нее сломана нога и растянуты связки запястья. Несколько дней ей придется провести в инвалидной коляске, поэтому будет трудно выполнять самые обычные повседневные дела. Ей понадобится помощь.
— Искренне сочувствую бедной медсестре, которая возьмется за эту работу.
Кэролайн снова посмотрела на Руби:
— А ты бы на ее месте хотела, чтобы за тобой ухаживал посторонний человек?
Руби не сразу поняла, к чему клонит сестра, а когда поняла, расхохоталась:
— Ты неисправимая идеалистка!
— Это не смешно. Ты видела репортеров перед больницей — они готовы наброситься на мать и разорвать ее на части, а она всегда была такой хрупкой.
— Ну да, она хрупкая, как бультерьер.
— Руби! — В тоне Кэролайн чувствовалось: «Мы команда, а ты играешь нечестно». — Посторонний человек может продать ее газетчикам. Ей нужен кто-то, кому она может доверять.
— Тогда этим лучше заняться тебе. Мне она не доверяет.
— У меня дети. И муж.
То есть жизнь. Подтекст был ясен, и Руби с болью поняла, что сестра права.
— У нее что, совсем нет друзей?
— Руби, этим должна заняться ты. — Кэролайн поморщилась. — Боже правый, тебе скоро стукнет тридцать, маме пятьдесят! Когда вы наконец познакомитесь друг с другом?
— А кто сказал, что я вообще собираюсь с ней знакомиться?
Каро подошла ближе:
— Никогда не поверю, что ты не думала об этом прошлой ночью.
У Руби сжалось горло, она не могла сглотнуть. Сестра стояла так близко, что Руби ощущала запах дорогих духов, кажется, это был запах гардении.
— О чем?
— О том, что можешь ее потерять.
Слова почти попали в цель. Руби уставилась в пол, покрытый пестрым линолеумом. Она не сомневалась, что ей следует уйти отсюда и улететь домой. Но сегодня это было не так легко, особенно если учесть, что предстоит написать статью для «Кэш». Время, проведенное в обществе Норы Бридж, облегчит задачу, очень облегчит.
Руби вздохнула:
— Хорошо, я останусь с ней на неделю. На одну неделю.
Кэролайн порывисто обняла сестру:
— Я знала, что ты примешь правильное решение.
Руби не могла посмотреть Кэролайн в глаза. Она чувствовала себя обманщицей.
— Неделя с Норой, — пробормотала она. — Пожалуй, тебе пора учреждать фонд защиты.
Кэролайн засмеялась:
— Пойди скажи матери. Она в западном крыле, палата шестьсот двенадцать. Я подожду тебя здесь.
— Трусиха.
Руби нервно улыбнулась и направилась к лифтам. Поднявшись на шестой этаж, она пошла по коридору, читая номера на дверях, пока не обнаружила нужную палату.
Дверь была приоткрыта. Руби с опаской переступила порог. Мать спала. Руби вздохнула с облегчением. Напряжение немного отпустило ее, она разжала кулаки.
Глядя на бледное красивое лицо спящей матери. Руби неожиданно ощутила странную тоску. Ей пришлось напомнить себе, что эта рыжеволосая женщина, похожая на Сьюзен Сарандон, на самом деле ей вовсе не мать. Ее настоящая мать, женщина, которая играла с ними в скрэббл и каждое воскресенье делала на завтрак оладьи с шоколадным кремом, умерла одиннадцать лет назад. А сейчас она смотрит на ту, которая ее убила.
Нора открыла глаза. Руби испытала непреодолимое желание повернуться и убежать.
Нора ахнула и попыталась сесть, застенчиво приглаживая волосы.
— Ты пришла, — тихо сказала она. В голосе слышалось удивление.
Руби тщательно следила за тем, чтобы ее руки были прижаты к бокам. Не ерзать — таково старое правило актеров разговорного жанра. Если начать теребить пальцы, зрители догадаются, что ты нервничаешь.
— Как ты себя чувствуешь?
Глупый вопрос, но Руби чувствовала себя не в своей тарелке.
— Нормально.
Нора улыбнулась как-то странно, неуверенно. Руби скрестила руки — еще один способ борьбы с нервозностью.
— Насколько я понимаю, ты лишилась торговой скидки за хорошее вождение.
— Узнаю мою Руби, ты за словом в карман не лезешь.
— Я не «твоя» Руби.
Улыбка Норы поблекла.
— Да, наверное. — Она закрыла глаза, потерла переносицу и тихо вздохнула: — Я вижу, ты по-прежнему считаешь, что знаешь все на свете… и, как раньше, не признаешь компромиссов.
Руби показалось, что почва старых привычек уходит у нее из-под ног. Еще несколько умело выбранных слов, и между ними разразится полномасштабная война.
— Я ничего не знаю, — отчеканила она. — Думаю, свою мать я никогда не знала.
Нора устало засмеялась:
— Что ж, значит, нас таких двое.
Мать и дочь смотрели друг на друга. Желание сбежать усилилось, Руби знала, что в ней говорит инстинкт самосохранения. Она уже поняла, что не сможет провести рядом с этой женщиной целую неделю и ничего не почувствовать. Даже сейчас ее захлестывал гнев. Но у нее не оставалось выбора.
— Я подумала… я поживу немного с тобой, помогу устроиться.
Нора так удивилась, что это выглядело комично.
— Но почему?
Руби пожала плечами. На данный вопрос существовало очень много ответов.
— Ты могла погибнуть. Может быть, я представила, каково было бы потерять тебя. — Она неестественно улыбнулась. — А может, настал страшный час, когда ты потеряла все, ради чего бросила семью, и я не хочу пропустить ни минуты твоего несчастья. Или я подписала с неким журналом контракт на статью о тебе и мне нужно побыть рядом, чтобы глубже вникнуть в предмет. Или, может быть, я…
— Достаточно, я поняла. Почему — не имеет значения.
— Мне нужна помощь, а тебе, по-видимому, больше нечем заняться.
— Как тебе это удается? Ты вроде бы благодаришь меня и одновременно критикуешь. Наверное, этому нельзя научиться. Как говорится, дар Божий.
— Я и не думала тебя критиковать.
— Нет, ты всего лишь хотела напомнить, что у меня нет своей жизни. Тебе ведь не пришло в голову, что, для того чтобы провести некоторое время с тобой, я должна изменить свои планы?
— Давай не будем ссориться, ладно?
— Ты первая начала.
Рука Норы скользнула по перилам кровати, и пальцы оказались совсем близко от руки Руби. Она посмотрела на дочь:
— Ты знаешь, что я собираюсь пожить в летнем доме?
— Руби показалось, что она ослышалась.
— Что-о?
— Вокруг моей квартиры крутятся репортеры, я не могу там показаться. — Нора опустила глаза, и Руби вдруг поняла, что матери их встреча тоже дается нелегко. Прошлое снова встало между ними, повисло липкой паутиной, цепляющейся за старые раны. — Твоя сестра предложила мне такой вариант. Если ты теперь передумаешь мне помогать, я пойму.
Руби подошла к окну и посмотрела на серые мокрые улицы Капитолийского холма.
Поехать вместе с этой женщиной в ее дом — в дом Норы, не матери, — пожить там несколько дней, несколько раз приготовить еду, посмотреть несколько старых семейных альбомов, задать несколько вопросов еще пару минут назад казалось Руби вполне осуществимым. Она могла бы собрать материал для статьи, вернее, для раздела «Истоки Норы Бридж».
Но жить в летнем доме означает совсем другое. Именно там похоронено множество воспоминаний, как хороших, так и плохих. Руби предпочла бы видеть Нору в небоскребе из стекла и бетона, в квартире, которую она купила благодаря своему успеху. Но только не в деревянном фермерском доме, где все будет напоминать Руби о прошлом, о том, как они рисовали, возились в саду, о давно умолкнувшем смехе.
Однако пятьдесят тысяч долларов…
Деньги, вот о чем ей надо думать. Ради этого она как-нибудь выдержит неделю в летнем доме.
— Думаю, не так уж важно, где мы будем жить…
— Ты серьезно?
В голосе матери послышались тоскливые нотки, от которых Руби стало тревожно. Она хотела подойти ближе, но ноги не слушались.
— Конечно, а что?
Нора задумчиво посмотрела на дочь:
— Придется взять напрокат инвалидное кресло. Пока запястье не заживет, я не смогу пользоваться костылями. Еще мне понадобятся кое-какие вещи из квартиры.
— Я привезу.
— Я договорюсь с врачом о выписке. Нам придется пробираться тайком, возможно, через запасной выход. Важно, чтобы нас никто не выследил.
— Я возьму машину и заеду за тобой, скажем, в три часа.
— Устраивает?
— Да. Моя сумочка в шкафу. Возьми оттуда кредитные карточки. Если тебе что-то понадобится, пользуйся платиновой «визой». Я начерчу схему, как добраться до моей квартиры, и позвоню Кену — это наш привратник, он тебя впустит. И еще, Руби… возьми хороший автомобиль, ладно?
Руби попыталась улыбнуться. Похоже, ей придется трудно. Мать уже выставляет свои требования.
— Конечно, Нора, для тебя — только самое лучшее.
Она подошла к шкафу и вынула дорогую сумочку из натуральной кожи. Широкий ремешок удобно лег на плечо. Не оглядываясь, она направилась к двери. Ее остановил голос матери:
— Руби… спасибо.
Глава 6
Ее не удивило, что воспоминания так свежи. Во влажном воздухе Сиэтла ничто не может засохнуть и обратиться в пыль. Здесь все расцветает.
Руби подозвала такси, села на заднее сиденье и бросила рядом сумку. По привычке, возникшей во время поездок в Нью-Йорк, она посмотрела на регистрационную табличку таксиста и прочла, что его зовут Эйви Эйвививи.
Имя показалось ей забавным, но Руби слишком устала, чтобы веселиться. Она откинулась на коричневую велюровую спинку и попросила:
— В Бейвью.
Эйви нажал на газ, резко рванул с места и перестроился в другой ряд. Руби закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать. Казалось, прошло лишь несколько минут, когда Эйви тронул ее за плечо и спросил:
— Мисс… мэм, вам плохо?
Руби вздрогнула, проснулась и потерла глаза.
— Нет, все в порядке, спасибо.
Она порылась в карманах, достала три мятые десятки — плата за проезд плюс чаевые — и протянула Эйви. Потом взяла дорожную сумку и дамскую сумочку, повесила их на плечо и двинулась к стеклянным дверям больницы. Перед зданием собралась группа людей. Руби не сразу сообразила, что это репортеры.
— Вот ее дочь!
Репортеры разом бросились к ней, отталкивая друг друга локтями и стараясь перекричать друг друга:
— Руби, посмотрите сюда…
— Руби, Руби…
— Ваша мать была пьяна, когда…
— Что вы думаете о фотографиях?..
Руби слышала каждый щелчок затвора, видела будущие снимки. Она заметила прядь волос, прилипшую к нижней губе одной из журналисток, крошечный порез от бумаги на указательном пальце. Ей чудилось, что ее отделяют от толпы многие мили, хотя, протяни она руку, могла бы до тронуться до журналистки из «Си-эн-эн».
— Руби! Руби! Руби!
Она на миг представила, что все эти репортеры гоняются за ней, что именно она заслужила их внимание.
— Вы знали о романе вашей матери?
Иллюзия рассеялась. Руби повернулась и встретилась взглядом с коротышкой в нелепой шляпе и с носом, напоминающим клюв.
— Нет. — Она натужно улыбнулась. — Я бы сделала из него шутку, только это не очень смешно.
Высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, она протиснулась сквозь толпу. Вопросы летели ей вслед, как камни, брошенные в спину. Некоторые ударяли очень больно.
Руби вошла внутрь, пневматические двери с тихим свистом закрылись за ней. В просторном белом вестибюле было тихо и пахло антисептиками. Везде стояли стулья с яркой обивкой, на стенах висели абстрактные картины в жизнерадостных тонах. Между ними довольно странно смотрелись портреты в золоченых рамах. Сурового вида мужчины и жен-шины, изображенные на них, по-видимому, пожертвовали больнице крупные суммы.
— Руби!
Кэролайн бросилась к ней и обняла так порывисто, что чуть не сбила с ног. Обнимая сестру, Руби почувствовала, что та похудела и дрожит всем телом. Наконец Каро отстранилась. Тушь размазалась вокруг глаз, нарушая безупречное совершенство ее лица.
— Извини, — сказала Кэролайн.
Она щелкнула застежкой сумочки, достала белый кружевной платочек и приложила его к глазам. Руби чувствовала, что Каро смущена непривычно откровенной для нее демонстрацией чувств. Если все пойдет как раньше, то с этой минуты она будет держаться отстраненно, пока не приведет эмоции в порядок и не ужмет их до приемлемых размеров.
Кэролайн на секунду закрыла глаза, а когда снова открыла их, Руби прочла в ее взгляде отчаяние. Она узнала этот взгляд. Сестра спрашивала себя, почему жизнь не может быть легче, почему они не могут просто любить друг друга.
Повисло молчание, холодное, как сегодняшний утренний дождь. Руби послышалось эхо звона разбивающейся семьи. Она и Каро стали отдельными кусочками, каждый мечтал вновь воссоединиться с целым.
— Как Нора? — наконец спросила Руби.
Каро пристально посмотрела на сестру:
— Ты же знаешь, она терпеть не может, когда мы называем ее Норой.
— Правда? Я и забыла.
— Неудивительно. Она врезалась на автомобиле в дерево. У нее сломана нога и растянуты связки запястья. Несколько дней ей придется провести в инвалидной коляске, поэтому будет трудно выполнять самые обычные повседневные дела. Ей понадобится помощь.
— Искренне сочувствую бедной медсестре, которая возьмется за эту работу.
Кэролайн снова посмотрела на Руби:
— А ты бы на ее месте хотела, чтобы за тобой ухаживал посторонний человек?
Руби не сразу поняла, к чему клонит сестра, а когда поняла, расхохоталась:
— Ты неисправимая идеалистка!
— Это не смешно. Ты видела репортеров перед больницей — они готовы наброситься на мать и разорвать ее на части, а она всегда была такой хрупкой.
— Ну да, она хрупкая, как бультерьер.
— Руби! — В тоне Кэролайн чувствовалось: «Мы команда, а ты играешь нечестно». — Посторонний человек может продать ее газетчикам. Ей нужен кто-то, кому она может доверять.
— Тогда этим лучше заняться тебе. Мне она не доверяет.
— У меня дети. И муж.
То есть жизнь. Подтекст был ясен, и Руби с болью поняла, что сестра права.
— У нее что, совсем нет друзей?
— Руби, этим должна заняться ты. — Кэролайн поморщилась. — Боже правый, тебе скоро стукнет тридцать, маме пятьдесят! Когда вы наконец познакомитесь друг с другом?
— А кто сказал, что я вообще собираюсь с ней знакомиться?
Каро подошла ближе:
— Никогда не поверю, что ты не думала об этом прошлой ночью.
У Руби сжалось горло, она не могла сглотнуть. Сестра стояла так близко, что Руби ощущала запах дорогих духов, кажется, это был запах гардении.
— О чем?
— О том, что можешь ее потерять.
Слова почти попали в цель. Руби уставилась в пол, покрытый пестрым линолеумом. Она не сомневалась, что ей следует уйти отсюда и улететь домой. Но сегодня это было не так легко, особенно если учесть, что предстоит написать статью для «Кэш». Время, проведенное в обществе Норы Бридж, облегчит задачу, очень облегчит.
Руби вздохнула:
— Хорошо, я останусь с ней на неделю. На одну неделю.
Кэролайн порывисто обняла сестру:
— Я знала, что ты примешь правильное решение.
Руби не могла посмотреть Кэролайн в глаза. Она чувствовала себя обманщицей.
— Неделя с Норой, — пробормотала она. — Пожалуй, тебе пора учреждать фонд защиты.
Кэролайн засмеялась:
— Пойди скажи матери. Она в западном крыле, палата шестьсот двенадцать. Я подожду тебя здесь.
— Трусиха.
Руби нервно улыбнулась и направилась к лифтам. Поднявшись на шестой этаж, она пошла по коридору, читая номера на дверях, пока не обнаружила нужную палату.
Дверь была приоткрыта. Руби с опаской переступила порог. Мать спала. Руби вздохнула с облегчением. Напряжение немного отпустило ее, она разжала кулаки.
Глядя на бледное красивое лицо спящей матери. Руби неожиданно ощутила странную тоску. Ей пришлось напомнить себе, что эта рыжеволосая женщина, похожая на Сьюзен Сарандон, на самом деле ей вовсе не мать. Ее настоящая мать, женщина, которая играла с ними в скрэббл и каждое воскресенье делала на завтрак оладьи с шоколадным кремом, умерла одиннадцать лет назад. А сейчас она смотрит на ту, которая ее убила.
Нора открыла глаза. Руби испытала непреодолимое желание повернуться и убежать.
Нора ахнула и попыталась сесть, застенчиво приглаживая волосы.
— Ты пришла, — тихо сказала она. В голосе слышалось удивление.
Руби тщательно следила за тем, чтобы ее руки были прижаты к бокам. Не ерзать — таково старое правило актеров разговорного жанра. Если начать теребить пальцы, зрители догадаются, что ты нервничаешь.
— Как ты себя чувствуешь?
Глупый вопрос, но Руби чувствовала себя не в своей тарелке.
— Нормально.
Нора улыбнулась как-то странно, неуверенно. Руби скрестила руки — еще один способ борьбы с нервозностью.
— Насколько я понимаю, ты лишилась торговой скидки за хорошее вождение.
— Узнаю мою Руби, ты за словом в карман не лезешь.
— Я не «твоя» Руби.
Улыбка Норы поблекла.
— Да, наверное. — Она закрыла глаза, потерла переносицу и тихо вздохнула: — Я вижу, ты по-прежнему считаешь, что знаешь все на свете… и, как раньше, не признаешь компромиссов.
Руби показалось, что почва старых привычек уходит у нее из-под ног. Еще несколько умело выбранных слов, и между ними разразится полномасштабная война.
— Я ничего не знаю, — отчеканила она. — Думаю, свою мать я никогда не знала.
Нора устало засмеялась:
— Что ж, значит, нас таких двое.
Мать и дочь смотрели друг на друга. Желание сбежать усилилось, Руби знала, что в ней говорит инстинкт самосохранения. Она уже поняла, что не сможет провести рядом с этой женщиной целую неделю и ничего не почувствовать. Даже сейчас ее захлестывал гнев. Но у нее не оставалось выбора.
— Я подумала… я поживу немного с тобой, помогу устроиться.
Нора так удивилась, что это выглядело комично.
— Но почему?
Руби пожала плечами. На данный вопрос существовало очень много ответов.
— Ты могла погибнуть. Может быть, я представила, каково было бы потерять тебя. — Она неестественно улыбнулась. — А может, настал страшный час, когда ты потеряла все, ради чего бросила семью, и я не хочу пропустить ни минуты твоего несчастья. Или я подписала с неким журналом контракт на статью о тебе и мне нужно побыть рядом, чтобы глубже вникнуть в предмет. Или, может быть, я…
— Достаточно, я поняла. Почему — не имеет значения.
— Мне нужна помощь, а тебе, по-видимому, больше нечем заняться.
— Как тебе это удается? Ты вроде бы благодаришь меня и одновременно критикуешь. Наверное, этому нельзя научиться. Как говорится, дар Божий.
— Я и не думала тебя критиковать.
— Нет, ты всего лишь хотела напомнить, что у меня нет своей жизни. Тебе ведь не пришло в голову, что, для того чтобы провести некоторое время с тобой, я должна изменить свои планы?
— Давай не будем ссориться, ладно?
— Ты первая начала.
Рука Норы скользнула по перилам кровати, и пальцы оказались совсем близко от руки Руби. Она посмотрела на дочь:
— Ты знаешь, что я собираюсь пожить в летнем доме?
— Руби показалось, что она ослышалась.
— Что-о?
— Вокруг моей квартиры крутятся репортеры, я не могу там показаться. — Нора опустила глаза, и Руби вдруг поняла, что матери их встреча тоже дается нелегко. Прошлое снова встало между ними, повисло липкой паутиной, цепляющейся за старые раны. — Твоя сестра предложила мне такой вариант. Если ты теперь передумаешь мне помогать, я пойму.
Руби подошла к окну и посмотрела на серые мокрые улицы Капитолийского холма.
Поехать вместе с этой женщиной в ее дом — в дом Норы, не матери, — пожить там несколько дней, несколько раз приготовить еду, посмотреть несколько старых семейных альбомов, задать несколько вопросов еще пару минут назад казалось Руби вполне осуществимым. Она могла бы собрать материал для статьи, вернее, для раздела «Истоки Норы Бридж».
Но жить в летнем доме означает совсем другое. Именно там похоронено множество воспоминаний, как хороших, так и плохих. Руби предпочла бы видеть Нору в небоскребе из стекла и бетона, в квартире, которую она купила благодаря своему успеху. Но только не в деревянном фермерском доме, где все будет напоминать Руби о прошлом, о том, как они рисовали, возились в саду, о давно умолкнувшем смехе.
Однако пятьдесят тысяч долларов…
Деньги, вот о чем ей надо думать. Ради этого она как-нибудь выдержит неделю в летнем доме.
— Думаю, не так уж важно, где мы будем жить…
— Ты серьезно?
В голосе матери послышались тоскливые нотки, от которых Руби стало тревожно. Она хотела подойти ближе, но ноги не слушались.
— Конечно, а что?
Нора задумчиво посмотрела на дочь:
— Придется взять напрокат инвалидное кресло. Пока запястье не заживет, я не смогу пользоваться костылями. Еще мне понадобятся кое-какие вещи из квартиры.
— Я привезу.
— Я договорюсь с врачом о выписке. Нам придется пробираться тайком, возможно, через запасной выход. Важно, чтобы нас никто не выследил.
— Я возьму машину и заеду за тобой, скажем, в три часа.
— Устраивает?
— Да. Моя сумочка в шкафу. Возьми оттуда кредитные карточки. Если тебе что-то понадобится, пользуйся платиновой «визой». Я начерчу схему, как добраться до моей квартиры, и позвоню Кену — это наш привратник, он тебя впустит. И еще, Руби… возьми хороший автомобиль, ладно?
Руби попыталась улыбнуться. Похоже, ей придется трудно. Мать уже выставляет свои требования.
— Конечно, Нора, для тебя — только самое лучшее.
Она подошла к шкафу и вынула дорогую сумочку из натуральной кожи. Широкий ремешок удобно лег на плечо. Не оглядываясь, она направилась к двери. Ее остановил голос матери:
— Руби… спасибо.
Глава 6
Руби вошла в пентхаус матери и закрыла за собой дверь. В квартире было очень тихо и слегка пахло цветами. Она бросила куртку на сияющий мраморный пол рядом с причудливо украшенным столиком из камня и кованого железа, на котором стояла огромная ваза с розами. Пройдя в арку, Руби застыла. При виде удивительной комнаты у нее в прямом смысле захватило дух. Одна стена целиком, от пола до потолка, состояла из стекла, за которым открывался панорамный вид на бухту Эллиота.
Пол был выложен полированным мрамором, цвет которого представлял собой нечто среднее между белым и золотистым. Через каждую плиту проходили извилистые черные и зеленые прожилки. В гостиной резная деревянная мебель с парчовой обивкой стояла вокруг изящного кофейного столика со стеклянной столешницей на золоченых ножках. В углу помещался рояль «Стейнвей», его полированная крышка была заставлена фотографиями в золоченых рамках.
В другие комнаты вел тускло освещенный коридор. Руби увидела парадную столовую, современную кухню, домашний офис, в самом конце находилась хозяйская спальня. Здесь на окнах висели шелковые портьеры — серые, со стальным отливом, гармонирующие по цвету с шерстяным покрывалом на кровати. В спальню выходили двери двух гардеробных. Руби открыла первую, сразу же автоматически зажглись лампы, освещая два ряда костюмов и платьев, развешанных по цветам.
Руби потрогала одежду: шелка, кашемир, дорогая шерсть. Были видны ярлыки: Сент-Джон, Армани, Донна Каран.
Она с завистью вздохнула. «Так вот ради чего она на бросила», — мелькнула мысль, причиняя более острую боль, чем можно было ожидать.
Руби достала из кармана список и прочла: «Фен, бигуди, шорты, сарафаны, носки».
Казалось бы, самые обычные предметы, но в гардеробной Норы не было ни одной вещи, которая стоила бы меньше трехсот долларов.
Руби попятилась и закрыла за собой дверь, потом подошла к комоду розового дерева и выдвинула верхний ящик. Здесь лежало превосходное белье, сложенное аккуратными стопками. Взяв несколько предметов, Руби открыла второй ящик и достала оттуда шорты и блузки с коротким рукавом. Сложив все это на кровать, она подошла ко второй гардеробной.
Здесь тоже свет зажегся автоматически, но одежда, которую Руби увидела, словно принадлежала другой женщине. Во второй гардеробной хранились поношенные брюки, мешковатые, полинявшие свитера, джинсы, настолько старые, что казались вне времени и моды. Здесь же нашлось несколько ярких сарафанов.
У Норы имелась одежда лишь двух типов: либо дорогая, дизайнерская, либо такая, в которой можно только ходить по дому и валяться на диване. Не было ничего, в чем можно было бы пойти на ленч с другом или в кино на дневной сеанс. Никакой одежды для реальной жизни.
Странно…
Руби стала снимать с плечиков сарафан. Когда она вынимала его из гардеробной, кружевная отделка подола за что-то зацепилась. Руби осторожно раздвинула остальную одежду и нагнулась посмотреть, что ей мешает. Оказалось, клапан картонной коробки. На бежевой стенке было красными чернилами написано: «Руби».
Сердце будто остановилось. Ей вдруг отчаянно захотелось выскочить наружу и захлопнуть за собой дверь. Что бы там ни было, в этой коробке, что бы мать ни хранила, подписав ее именем, все это не должно иметь для нее никакого значения.
Но Руби почему-то не могла двинуться с места. Она уронила сарафан на пол и опустилась на колени. Нырнув под вешалку с одеждой, она подтянула коробку к себе и открыла. Пальцы дрожали.
Внутри оказалось множество небольших коробочек в подарочной упаковке, некоторые — в рождественской, красно-зеленой, другие — в серебристой бумаге с воздушными шариками и свечами. Подарки ко дню рождения и Рождеству, поняла Руби. Она пересчитала коробочки. Двадцать одна. По два подарка за каждый год из одиннадцати, прошедших с тех пор, как Нора их бросила, за вычетом черного кашемирового свитера, который Кэролайн ухитрилась-таки вручить Руби. Подарки, которые Нора каждый год посылала Руби и которые та неизменно возвращала нераспечатанными.
— Бог мой… — выдохнула Руби.
Она взяла в руки одну коробочку. Подобно большинству остальных, она была маленькой, размером примерно с кредитную карточку и в полдюйма толщиной, упакованная как подарок ко дню рождения.
Бумага была гладкой на ощупь. Руби поднесла коробочку к лицу, внутри что-то звякнуло, и от этого звука у нее защемило сердце. Руби злилась на себя за эти совершенно бесполезные эмоции, но не могла от них избавиться. Она осторожно сняла обертку. У нее в руках оказался маленький белый футляр с логотипом ювелирного магазина. Она открыла крышку. Внутри на подложке из полупрозрачной бумаги лежал серебряный кулон в виде именинного пирога со свечками. Руби знала, что не должна его трогать, но не смогла удержаться. Она взяла в руки серебряную вещицу, ощущая тяжесть металла, и перевернула кулон. На обратной стороне была выгравирована надпись: «С 21-м днем рождения! С любовью, мама».
Кулон расплылся у нее перед глазами.
Руби не стала открывать другие коробочки, в этом не было необходимости. Она и так знала, что в них находятся браслеты, кулоны и брелоки, отмечающие собой годы, проведенные матерью и дочерью врозь.
Руби представила, как ее мать, тщательно одетая, с безукоризненным макияжем, переходит из одного магазина в другой в поисках идеального подарка. Вежливо разговаривая с: продавцами, она говорит им что-нибудь вроде: «Моей дочери сегодня исполняется двадцать один год. Мне нужно нечто особенное». Притворяется, что все нормально… что она не бросила своих детей в тот момент, когда они больше всего в ней нуждались.
При этой мысли Руби охватил гнев, а вместе с ним вернулось самообладание. Несколько побрякушек ничего не значат. Важно не то, что Нора пыталась Руби дать, а то, чего она ее лишила. Семнадцатилетие Руби не праздновали, этот день прошел еще незаметнее, чем другие. Родственники не собрались за большим кухонным столом, заваленным подарками. Те времена, те драгоценные моменты умерли, когда умерла их семья. И тот факт, что в картонной коробке в гардеробной спрятано несколько красиво упакованных подарков, ничего не меняет. Руби не желала, чтобы от этого что-то изменилось.
Подходя к палате, где лежала мать, Руби замедлила шаг. У двери стоял какой-то мужчина — высокого роста, худощавый, одетый так, как одеваются для женщин — в серых брюках с ярко-синими подтяжками и розовой рубашке. В седых волосах пробивалась лысина. Руби заметила, что он то и дело проводит по ним рукой, словно проверяет, по-прежнему ли они здесь.
Услышав шаги, мужчина повернулся и, прищурившись, пристально посмотрел на нее проницательными черными глазами.
— Вы — Руби Бридж?
Она остановилась. Не рассчитав, она подошла к мужчине слишком близко. От него исходил сладковатый, слегка мускусный запах — по-видимому, дорогого лосьона, примененного в избытке. Руби почувствовала, что он недоволен ее вторжением в его личное пространство.
Мужчина отступил назад и кашлянул, напоминая, что она не ответила на его вопрос.
— А вы кто такой?
Мужчина улыбнулся, будто от Руби Бридж только такого ответа и можно было ожидать.
— Меня зовут Леонард Олбрайт, я врач вашей матери.
— Врач? А почему вы не в белом халате?
— Я ее психиатр.
Руби удивилась. Ей было трудно представить, что мать изливает кому-то душу.
— Правда?
— Я только что с ней разговаривал. Она рассказала мне о вашем… гм… соглашении. — На последнем слове он поморщился, словно проглотил что-то горькое. — Я знаю о вашем прошлом и хочу предупредить — не забывайте, что ваша мать очень ранима. Угу.
— Доктор Олбрайт, вы женаты?
Лицо психиатра сделалось обиженным.
— Нет, а почему вы спрашиваете?
— Моя мать коллекционирует мужчин, которые считают ее хрупкой и ранимой. Она — настоящая героиня Теннеси Уильямса.
Ее замечание не поправилось Олбрайту.
— Скажите, почему вы вызвались о ней заботиться?
— Послушайте, доктор, когда все кончится, вы можете задать Норе любые вопросы. Она за то и платит вам немалые деньги, чтобы вы слушали ее жалобы на стерву-дочь, которая ее предала. А я с вами говорить не собираюсь.
— Предала… Своеобразно вы выражаетесь…
Психиатр сунул руку в карман и достал тонкий серебряный футляр, на крышке которого были выгравированы золотом инициалы «Л.О.». В футляре оказалась аккуратная стопка визитных карточек, явно дорогих. Он взял одну и протянул Руби.
— Мне не нравится, что о Норе будете заботиться именно вы. По-моему, это не очень удачная мысль, особенно учитывая ее душевное состояние.
Руби взяла карточку и сунула за резинку леггинсов.
— Вот как? Почему?
Олбрайт всмотрелся в лицо Руби, и по его хмурой гримасе стало ясно, что ему не понравилось то, что он увидел.
— Вы много лет не общались с матерью. Кроме того, вы явно на нее злитесь. Учитывая то, что с ней произошло, это не очень хорошее сочетание, возможно, даже опасное.
— Опасное? В каком смысле?
— Вы ее не знаете, к тому же она сейчас очень ранима…
— Док, я прожила с ней шестнадцать лет. А вы общались с ней раз в неделю. Сколько времени: год, два?
— Пятнадцать лет.
Руби вздернула подбородок.
— Пятнадцать? Но пятнадцать лет назад все было хорошо.
— Вы так думаете?
Руби растерялась. Пятнадцать лет назад с ее зубов только-только сняли скобки, она любила подпевать Мадонне, носила дюжину крестиков и воображала, что ее будущее станет плавным продолжением детства, что их семья всегда будет вместе.
— Ваша мать далеко не всем делится, многое она держит в себе, — продолжал доктор Олбрайт. — Как я уже говорил, она очень ранимая женщина. Думаю, она была такой всегда, но вы, по-видимому, с этим не согласны. — Он шагнул к Руби, и теперь уже ей стало неуютно оттого, что он стоит слишком близко. Она сделала над собой усилие, чтобы не попятиться. — Когда ваша мать врезалась в дерево, она ехала со скоростью семьдесят миль в час. И это произошло в тот самый день, когда ее карьера потерпела крах. Странное совпадение, вам не кажется?
Руби поразилась, что сама не догадалась сопоставить одно с другим. По ее спине пробежал холодок.
— Вы хотите сказать, что она пыталась убить себя?
— Я считаю, что это совпадение, но очень опасное.
Мысль взять на себя ответственность за мать, пусть на несколько дней, вдруг перестала казаться Руби удачной. Ей нельзя доверить заботу об эмоционально неустойчивом человеке. Да что там человек — ей нельзя доверить даже золотую рыбку!
— Вы плохо знаете свою мать, — повторил Олбрайт. — Помните об этом.
Его замечание помогло Руби вновь обрести почву под ногами.
— А кто виноват в том, что я ее не знаю? Не я же ее бросила.
Психиатр смерил Руби тем же взглядом, каким ее много раз одаривали самые разные люди. «Ну вот, — подумала она, теперь я разочаровала совершенно незнакомого человека».
— Нет, не вы, — бесстрастно произнес он. — И вам не шестнадцать.
Сидя за рулем мини-фургона, Руби жалела, что не взяла автомобиль побольше, например «хаммер». Машина казалась слишком тесной для них двоих, сидевших на передних сиденьях бок о бок. Нора и Руби были слов привязаны друг к другу. С закрытыми окнами в салоне, казалось, не хватало воздуха и нечего было делать, только говорить. Руби включила радио, в машине зазвучал чистый голос Селин Дион. Она пела о любви, которая приходит к тем, кто верит.
— Если можно, сделай потише, — попросила Нора, — у меня разболелась голова.
Руби покосилась на мать. У Норы был усталый вид, кожа, и всегда-то бледная, сейчас выглядела почти прозрачной, как тонкий фарфор. На висках проступила голубая сеточка сосудов. Нора повернулась к Руби и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось, губы лишь слегка дрогнули. Она закрыла глаза и прислонилась к оконному стеклу.
«Хрупкая». Это определение не укладывалось у Руби в голове, уж слишком оно противоречило ее собственному опыту. Мать всегда была твердой, словно кремень. Руби узнала ее силу, еще будучи подростком. Получая табель с плохими отметками, другие ребята в классе боялись отцов, другие, но только не девочки Бридж. Они боялись разочаровать мать. Дело не в том, что Нора когда-нибудь строго их наказывала или кричала на них, нет, все обстояло гораздо хуже.
Пол был выложен полированным мрамором, цвет которого представлял собой нечто среднее между белым и золотистым. Через каждую плиту проходили извилистые черные и зеленые прожилки. В гостиной резная деревянная мебель с парчовой обивкой стояла вокруг изящного кофейного столика со стеклянной столешницей на золоченых ножках. В углу помещался рояль «Стейнвей», его полированная крышка была заставлена фотографиями в золоченых рамках.
В другие комнаты вел тускло освещенный коридор. Руби увидела парадную столовую, современную кухню, домашний офис, в самом конце находилась хозяйская спальня. Здесь на окнах висели шелковые портьеры — серые, со стальным отливом, гармонирующие по цвету с шерстяным покрывалом на кровати. В спальню выходили двери двух гардеробных. Руби открыла первую, сразу же автоматически зажглись лампы, освещая два ряда костюмов и платьев, развешанных по цветам.
Руби потрогала одежду: шелка, кашемир, дорогая шерсть. Были видны ярлыки: Сент-Джон, Армани, Донна Каран.
Она с завистью вздохнула. «Так вот ради чего она на бросила», — мелькнула мысль, причиняя более острую боль, чем можно было ожидать.
Руби достала из кармана список и прочла: «Фен, бигуди, шорты, сарафаны, носки».
Казалось бы, самые обычные предметы, но в гардеробной Норы не было ни одной вещи, которая стоила бы меньше трехсот долларов.
Руби попятилась и закрыла за собой дверь, потом подошла к комоду розового дерева и выдвинула верхний ящик. Здесь лежало превосходное белье, сложенное аккуратными стопками. Взяв несколько предметов, Руби открыла второй ящик и достала оттуда шорты и блузки с коротким рукавом. Сложив все это на кровать, она подошла ко второй гардеробной.
Здесь тоже свет зажегся автоматически, но одежда, которую Руби увидела, словно принадлежала другой женщине. Во второй гардеробной хранились поношенные брюки, мешковатые, полинявшие свитера, джинсы, настолько старые, что казались вне времени и моды. Здесь же нашлось несколько ярких сарафанов.
У Норы имелась одежда лишь двух типов: либо дорогая, дизайнерская, либо такая, в которой можно только ходить по дому и валяться на диване. Не было ничего, в чем можно было бы пойти на ленч с другом или в кино на дневной сеанс. Никакой одежды для реальной жизни.
Странно…
Руби стала снимать с плечиков сарафан. Когда она вынимала его из гардеробной, кружевная отделка подола за что-то зацепилась. Руби осторожно раздвинула остальную одежду и нагнулась посмотреть, что ей мешает. Оказалось, клапан картонной коробки. На бежевой стенке было красными чернилами написано: «Руби».
Сердце будто остановилось. Ей вдруг отчаянно захотелось выскочить наружу и захлопнуть за собой дверь. Что бы там ни было, в этой коробке, что бы мать ни хранила, подписав ее именем, все это не должно иметь для нее никакого значения.
Но Руби почему-то не могла двинуться с места. Она уронила сарафан на пол и опустилась на колени. Нырнув под вешалку с одеждой, она подтянула коробку к себе и открыла. Пальцы дрожали.
Внутри оказалось множество небольших коробочек в подарочной упаковке, некоторые — в рождественской, красно-зеленой, другие — в серебристой бумаге с воздушными шариками и свечами. Подарки ко дню рождения и Рождеству, поняла Руби. Она пересчитала коробочки. Двадцать одна. По два подарка за каждый год из одиннадцати, прошедших с тех пор, как Нора их бросила, за вычетом черного кашемирового свитера, который Кэролайн ухитрилась-таки вручить Руби. Подарки, которые Нора каждый год посылала Руби и которые та неизменно возвращала нераспечатанными.
— Бог мой… — выдохнула Руби.
Она взяла в руки одну коробочку. Подобно большинству остальных, она была маленькой, размером примерно с кредитную карточку и в полдюйма толщиной, упакованная как подарок ко дню рождения.
Бумага была гладкой на ощупь. Руби поднесла коробочку к лицу, внутри что-то звякнуло, и от этого звука у нее защемило сердце. Руби злилась на себя за эти совершенно бесполезные эмоции, но не могла от них избавиться. Она осторожно сняла обертку. У нее в руках оказался маленький белый футляр с логотипом ювелирного магазина. Она открыла крышку. Внутри на подложке из полупрозрачной бумаги лежал серебряный кулон в виде именинного пирога со свечками. Руби знала, что не должна его трогать, но не смогла удержаться. Она взяла в руки серебряную вещицу, ощущая тяжесть металла, и перевернула кулон. На обратной стороне была выгравирована надпись: «С 21-м днем рождения! С любовью, мама».
Кулон расплылся у нее перед глазами.
Руби не стала открывать другие коробочки, в этом не было необходимости. Она и так знала, что в них находятся браслеты, кулоны и брелоки, отмечающие собой годы, проведенные матерью и дочерью врозь.
Руби представила, как ее мать, тщательно одетая, с безукоризненным макияжем, переходит из одного магазина в другой в поисках идеального подарка. Вежливо разговаривая с: продавцами, она говорит им что-нибудь вроде: «Моей дочери сегодня исполняется двадцать один год. Мне нужно нечто особенное». Притворяется, что все нормально… что она не бросила своих детей в тот момент, когда они больше всего в ней нуждались.
При этой мысли Руби охватил гнев, а вместе с ним вернулось самообладание. Несколько побрякушек ничего не значат. Важно не то, что Нора пыталась Руби дать, а то, чего она ее лишила. Семнадцатилетие Руби не праздновали, этот день прошел еще незаметнее, чем другие. Родственники не собрались за большим кухонным столом, заваленным подарками. Те времена, те драгоценные моменты умерли, когда умерла их семья. И тот факт, что в картонной коробке в гардеробной спрятано несколько красиво упакованных подарков, ничего не меняет. Руби не желала, чтобы от этого что-то изменилось.
Подходя к палате, где лежала мать, Руби замедлила шаг. У двери стоял какой-то мужчина — высокого роста, худощавый, одетый так, как одеваются для женщин — в серых брюках с ярко-синими подтяжками и розовой рубашке. В седых волосах пробивалась лысина. Руби заметила, что он то и дело проводит по ним рукой, словно проверяет, по-прежнему ли они здесь.
Услышав шаги, мужчина повернулся и, прищурившись, пристально посмотрел на нее проницательными черными глазами.
— Вы — Руби Бридж?
Она остановилась. Не рассчитав, она подошла к мужчине слишком близко. От него исходил сладковатый, слегка мускусный запах — по-видимому, дорогого лосьона, примененного в избытке. Руби почувствовала, что он недоволен ее вторжением в его личное пространство.
Мужчина отступил назад и кашлянул, напоминая, что она не ответила на его вопрос.
— А вы кто такой?
Мужчина улыбнулся, будто от Руби Бридж только такого ответа и можно было ожидать.
— Меня зовут Леонард Олбрайт, я врач вашей матери.
— Врач? А почему вы не в белом халате?
— Я ее психиатр.
Руби удивилась. Ей было трудно представить, что мать изливает кому-то душу.
— Правда?
— Я только что с ней разговаривал. Она рассказала мне о вашем… гм… соглашении. — На последнем слове он поморщился, словно проглотил что-то горькое. — Я знаю о вашем прошлом и хочу предупредить — не забывайте, что ваша мать очень ранима. Угу.
— Доктор Олбрайт, вы женаты?
Лицо психиатра сделалось обиженным.
— Нет, а почему вы спрашиваете?
— Моя мать коллекционирует мужчин, которые считают ее хрупкой и ранимой. Она — настоящая героиня Теннеси Уильямса.
Ее замечание не поправилось Олбрайту.
— Скажите, почему вы вызвались о ней заботиться?
— Послушайте, доктор, когда все кончится, вы можете задать Норе любые вопросы. Она за то и платит вам немалые деньги, чтобы вы слушали ее жалобы на стерву-дочь, которая ее предала. А я с вами говорить не собираюсь.
— Предала… Своеобразно вы выражаетесь…
Психиатр сунул руку в карман и достал тонкий серебряный футляр, на крышке которого были выгравированы золотом инициалы «Л.О.». В футляре оказалась аккуратная стопка визитных карточек, явно дорогих. Он взял одну и протянул Руби.
— Мне не нравится, что о Норе будете заботиться именно вы. По-моему, это не очень удачная мысль, особенно учитывая ее душевное состояние.
Руби взяла карточку и сунула за резинку леггинсов.
— Вот как? Почему?
Олбрайт всмотрелся в лицо Руби, и по его хмурой гримасе стало ясно, что ему не понравилось то, что он увидел.
— Вы много лет не общались с матерью. Кроме того, вы явно на нее злитесь. Учитывая то, что с ней произошло, это не очень хорошее сочетание, возможно, даже опасное.
— Опасное? В каком смысле?
— Вы ее не знаете, к тому же она сейчас очень ранима…
— Док, я прожила с ней шестнадцать лет. А вы общались с ней раз в неделю. Сколько времени: год, два?
— Пятнадцать лет.
Руби вздернула подбородок.
— Пятнадцать? Но пятнадцать лет назад все было хорошо.
— Вы так думаете?
Руби растерялась. Пятнадцать лет назад с ее зубов только-только сняли скобки, она любила подпевать Мадонне, носила дюжину крестиков и воображала, что ее будущее станет плавным продолжением детства, что их семья всегда будет вместе.
— Ваша мать далеко не всем делится, многое она держит в себе, — продолжал доктор Олбрайт. — Как я уже говорил, она очень ранимая женщина. Думаю, она была такой всегда, но вы, по-видимому, с этим не согласны. — Он шагнул к Руби, и теперь уже ей стало неуютно оттого, что он стоит слишком близко. Она сделала над собой усилие, чтобы не попятиться. — Когда ваша мать врезалась в дерево, она ехала со скоростью семьдесят миль в час. И это произошло в тот самый день, когда ее карьера потерпела крах. Странное совпадение, вам не кажется?
Руби поразилась, что сама не догадалась сопоставить одно с другим. По ее спине пробежал холодок.
— Вы хотите сказать, что она пыталась убить себя?
— Я считаю, что это совпадение, но очень опасное.
Мысль взять на себя ответственность за мать, пусть на несколько дней, вдруг перестала казаться Руби удачной. Ей нельзя доверить заботу об эмоционально неустойчивом человеке. Да что там человек — ей нельзя доверить даже золотую рыбку!
— Вы плохо знаете свою мать, — повторил Олбрайт. — Помните об этом.
Его замечание помогло Руби вновь обрести почву под ногами.
— А кто виноват в том, что я ее не знаю? Не я же ее бросила.
Психиатр смерил Руби тем же взглядом, каким ее много раз одаривали самые разные люди. «Ну вот, — подумала она, теперь я разочаровала совершенно незнакомого человека».
— Нет, не вы, — бесстрастно произнес он. — И вам не шестнадцать.
Сидя за рулем мини-фургона, Руби жалела, что не взяла автомобиль побольше, например «хаммер». Машина казалась слишком тесной для них двоих, сидевших на передних сиденьях бок о бок. Нора и Руби были слов привязаны друг к другу. С закрытыми окнами в салоне, казалось, не хватало воздуха и нечего было делать, только говорить. Руби включила радио, в машине зазвучал чистый голос Селин Дион. Она пела о любви, которая приходит к тем, кто верит.
— Если можно, сделай потише, — попросила Нора, — у меня разболелась голова.
Руби покосилась на мать. У Норы был усталый вид, кожа, и всегда-то бледная, сейчас выглядела почти прозрачной, как тонкий фарфор. На висках проступила голубая сеточка сосудов. Нора повернулась к Руби и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось, губы лишь слегка дрогнули. Она закрыла глаза и прислонилась к оконному стеклу.
«Хрупкая». Это определение не укладывалось у Руби в голове, уж слишком оно противоречило ее собственному опыту. Мать всегда была твердой, словно кремень. Руби узнала ее силу, еще будучи подростком. Получая табель с плохими отметками, другие ребята в классе боялись отцов, другие, но только не девочки Бридж. Они боялись разочаровать мать. Дело не в том, что Нора когда-нибудь строго их наказывала или кричала на них, нет, все обстояло гораздо хуже.