Страница:
С моими познаниями в психологии свидетельских показаний и после открытия вклада журналиста Свейна Арне Хаавика как источника информации я осознал, что свидетельства Квика недорого стоят. Между тем оставались другие доказательства: указание на место в лесу Эрьескуген, обломки костей…
Настало время совершить поездку в Драммен, так что я позвонил следователю Хокону Грёттланду и напросился в гости.
– Ждем, – заверил он.
Следственный эксперимент в Эрьескугене
Настало время совершить поездку в Драммен, так что я позвонил следователю Хокону Грёттланду и напросился в гости.
– Ждем, – заверил он.
Следственный эксперимент в Эрьескугене
В сентябре 2008 года мы с оператором Ларсом Гранстрандом пересекли границу в том самом месте, что и следователи по делу Квика по пути в Норвегию двенадцатью годами раньше.
В полицейском участке Драммена мы встретились с Хоконом Грёттландом, который участвовал во всех следственных экспериментах с Квиком в Норвегии.
– Он не такой, как мы, – он не рационален и не логичен, – сказал Грёттланд.
Далее он пояснил, с какими трудностями сталкивались следователи в работе с Томасом Квиком.
– Квик говорит «да» и одновременно мотает головой. Он говорит «слева», а подразумевает «справа». Не самая легкая задача – интерпретировать слова Томаса Квика.
Сам он совсем его не понимал, пожаловался Грёттланд. А вот Сеппо Пенттинен и Биргитта Столе понимали, что имеет в виду Квик.
Хокон Грёттланд участвовал в следствии по делу об исчезновении Терезы Йоханнесен с самого начала, с июля 1988 года. Затем он входил в норвежскую группу полицейских, занимавшихся Томасом Квиком. Грёттланд был уверен, что тот убил Терезу Йоханнесен.
– Что тебя так в этом убедило? – поинтересовался я.
– Представь себе, что Квик сидит в закрытой больнице в Швеции и рассказывает подробности про Терезу, Фьель и Эрьескуген. А потом мы выезжаем туда и проверяем – все сходится!
Я согласился, что это трудно объяснить иным способом, нежели признанием вины Квика.
Грёттланд отвез нас во Фьель, где проживала со своей мамой Тереза. Мы проехали мимо торгового центра и того видеомагазина, куда Тереза отправилась в тот день, чтобы купить сладостей на 16 крон и 50 эре, лежавших у нее в кармане. Грёттланд припарковал машину и указал нам на большой газон, за которым высился длинный многоэтажный дом – Лауриц Хервигсвей, 74. Грёттланд указал на окна на шестом этаже.
– Вон там она жила. А вот здесь стоял Квик, когда Тереза возвращалась, – сказал Грёттланд и махнул рукой на склон, спускающийся вниз к дороге, по которой мы только что приехали. – Здесь он схватил ее.
Я посмотрел на дом и насчитал восемь этажей. Тридцать пять больших окон на каждом.
Стало быть, Томас Квик украл Терезу под обзором 280 окон и на глазах у матери, которая сообщила, что стояла на балконе и высматривала ее.
– Боже мой, это все равно что украсть ребенка на футбольном поле на виду у полных трибун, – шепнул мне на ухо фотограф.
Никто никогда не наблюдал Томаса Квика на месте преступления или рядом с жертвами тех тридцати убийств, в которых он признался. Он ни разу не оставлял следов. Из этого я мог заключить, что он соблюдал предельную осторожность.
Как уже было сказано выше, во время следствия по делу об исчезновении Терезы полиция допросила 1721 человека, однако ни один из них не видел ничего такого, что указывало бы на Квика. Ни одно из 4645 добровольных обращений в полицию не соответствовало образу Томаса Квика. Я посмотрел на балкон Терезы и констатировал, что все происходило при открытом занавесе.
– Затем он ударил ее головой о камень на склоне, сходил за машиной и погрузил девочку в багажник, – пояснил Грёттланд.
– Но ведь это было невероятно рискованно! – воскликнул я.
– Да, ясное дело, – ответил комиссар.
На следующий день я встретился с коллегой Грёттланда, Оле Томасом Бьеркнесом, который также участвовал в следствии по делу Квика. Он показал мне церковь в Хэрланде, где Квик якобы убил Терезу. Затем мы отправились в лес Эрьескуген и проехали несколько километров по тряским лесным дорогам, прежде чем прибыли в то место, где Квик отделался от тела девочки.
Бьеркнес преподавал в Норвежской полицейской академии. В тот день он как раз читал лекцию о следствии по делу Квика, и у него случайно оказались с собой три видеокассеты из норвежских следственных экспериментов с Томасом Квиком. Тщательно стараясь скрыть свой интерес, я спросил, можно ли посмотреть эти записи.
К моему большому удивлению, Бьеркнес протянул мне кассеты. Я взял вожделенные коробки с надписью VHS и поклялся, что он получит их назад до моего отъезда из Норвегии.
В тот же вечер я разыскал в Драммене телепродюсерскую компанию и с величайшим трудом уговорил ее сотрудников одолжить мне на одну ночь оборудование для копирования видео. В восемь вечера, сидя в номере отеля, я взялся за дело. На трех кассетах содержалось около десяти часов материала, и мне приходилось каждый час менять кассету на том аппарате, при помощи которого я копировал записи.
Самые интересные записи были сделаны камерой, направленной на лицо Квика в салоне машины, в то время как другая камера снимала через лобовое стекло. На экране можно было видеть Квика и частично Сеппо Пенттинена, сидящего справа от него, тогда как дорога показывалась в маленьком вставном окошке слева.
Глаза Квика неконтролируемо вращаются, то сходясь у переносицы, то глядя в одну точку безумным взглядом. Зрелище, поражающее воображение и исключительно неприятное. Томас Квик, которого я видел в этих записях, казался совсем другим человеком, чем тот, с кем я общался в Сэтерской больнице всего неделей раньше. Меня заинтересовал вопрос, что же могло вызвать такое изменение личности. Его манера говорить тоже была совершенно иная.
Чтобы не заснуть, я заставил себя просмотреть весь фильм во время копирования. Местами там ничего не происходило, и смотреть на экран было убийственно скучно. Поездки на машине, где за полчаса никто не проронил ни слова, или такие фрагменты, когда оператор отложил камеру, не выключая, и она продолжала снимать автомобильное сиденье. Однако поскольку я копировал, то не мог перемотать вперед и вынужден был отсмотреть каждую минуту.
Стрелки часов на стене моего номера перешли далеко за полночь, и я вставил в аппарат очередную кассету.
На этот раз снимает ручная камера в машине, едущей позади автомобиля Квика. Квик велит машинам остановиться, но камера продолжает снимать. В записи слышно, как один из санитаров заглядывает в автомобиль Квика и предлагает ему лекарство.
Санитар: Можешь проглотить ксанор?
ТК: Угу.
Санитар: Сможешь принять его без воды?
ТК: У меня… Кока-кола…
В записи Томас Квик говорит медленно и тягуче, словно ему сложно выговаривать слова.
Санитар: Вот, положи в рот. Одной достаточно? Может, сразу примешь еще одну?
ТК: Да, можно…
Ответ Томаса Квика – нечто среднее между речью и плачем, звук, издаваемый человеком, которому очень-очень плохо.
Я слышу, как Томас Квик принимает еще одну таблетку, и поездка продолжается.
Препарат ксанор – успокаивающее средство из класса бензодиазепинов, отнесенное к разряду наркотических препаратов, печально известное тем, что вызывает мощную зависимость и дает множество серьезных побочных эффектов.
То, что я сейчас увидел, окончательно убедило меня: Томас Квик не просто выглядит пьяным, а действительно находится в состоянии сильного наркотического опьянения. Тут я вспомнил слова Йорана Чельберга. Может быть, именно это он имел в виду – Квику давали столь сильнодействующие лекарства, что есть основания сомневаться в достоверности его признаний? Я стал смотреть дальше с неослабевающим интересом. Усталость как рукой сняло.
И вновь я поменял кассету. Теперь Томас Квик сидит в первой машине кортежа, состоящего из четырех-пяти автомобилей, направляющегося в Эрьескуген. Он ведет за собой длинную процессию, состоящую из прокурора, следователя, адвоката, психотерапевта, мнемоэксперта, нескольких водителей и санитаров, а также большого количества шведских и норвежских полицейских. Квик заранее сообщил, что покажет карьер, где захоронено тело Терезы. Карьер расположен в Эрьескугене – он знает дорогу.
Кортеж едет на восток по трассе Е18 в сторону Швеции, и Квик жалуется, что вдоль дороги постоянно появляются дома. Он говорит, что это очень раздражало его в тот раз, когда он убил Терезу. В конце концов ситуация становится критической. Указатели предупреждают о приближении шведской границы, а Квик четко указал, что тело зарыто в Норвегии.
ТК: Мы приближаемся к границе, и я должен найти дорогу, до того как…
Пенттинен: До того, как мы подъедем к границе?
ТК: Да.
Пенттинен: Именно как ты описывал раньше.
ТК: Да.
Пенттинен: Ты узнаешь это место, Томас?
ТК: Да.
Место, которое, по утверждению Томаса, он узнает, – это церковь Клунда. После долгих переговоров организаторы поездки решают свернуть на лесную дорогу, ведущую вправо. Там стоит шлагбаум, и Квик заявляет, что и в прошлый раз он там стоял, «но через него легко было проехать».
Однако следователь Пенттинен сомневается, правильный ли путь они выбрали, и переспрашивает, действительно ли описанное Томасом место находится на этой дороге.
ТК: Там должно быть плоское место… типа того, что… И потом еще такое, как будто там раньше было что-то вроде… мне и на допросе было трудно это объяснить… Откуда берут гравий…
Пенттинен: Карьер?
ТК: Да.
Автомобильный кортеж продолжает свой путь по лесной дороге, которая оказывается очень длинной. Машины трясутся по ней. Километр за километром. Уже совершенно ясно, что эта дорога для лесозаготовочных машин вряд ли приведет к карьеру.
Квик сказал, что по церкви можно будет сориентироваться, какое расстояние нужно проехать, но церковь давно уже скрылась из виду.
ТК: М-м. Мне кажется, что… что мы очень далеко заехали в лес по сравнению с тем, какие у меня остались воспоминания о той поездке.
Пенттинен: Так. Мы заехали слишком далеко – или как?
ТК: Я не знаю.
Квик говорит, что «ориентиры вдоль дороги были», и поездка продолжается. Я замечаю, что Квик что-то бормочет, едва ворочая языком. Он говорит, что ему тяжело ехать. Через некоторое время он начинает жестикулировать.
Пенттинен: Ты машешь рукой. Что ты имеешь в виду?
ТК: Не знаю.
Пенттинен: Едем дальше?
ТК: Да, едем дальше. Лиса должна быть красная.
Пенттинен: Я не слышу, что ты говоришь.
ТК: Лиса должна быть мертвая.
Пенттинен: Листья?
ТК: Еврейский мальчик.
Пенттинен: Еврейский мальчик должен быть мертвым?
Томас Квик, кажется, погрузился в свой мир, и Пенттинен обеспокоен.
Пенттинен: Томас, ты меня слышишь?
ТК: Угу.
Однако Томас на самом деле где-то совсем в другом месте.
Пенттинен спрашивает снова: «Ты меня слышишь, Томас?»
Квик снова выдавливает из себя «угу».
Пенттинен: Мы подъехали к развилке. Ты должен решить, куда нам дальше ехать, Томас. Вправо? Ты киваешь вправо.
Машина сворачивает вправо.
Пенттинен: Здесь дорога отходит влево.
ТК: Еще немного вперед.
Пенттинен: Едем дальше?
ТК: Угу.
Пенттинен: Прямо вперед.
ТК: Мы можем ехать, пока ты не… чтобы мы могли…
Пенттинен: Развернуться?
ТК: Угу.
Замедленная речь Томаса Квика теперь сменилась одними «угу», и вскоре он вообще закрывает глаза.
Пенттинен: Ты закрыл глаза. Как у тебя дела?
ТК: Остановитесь. Приехали.
Караван останавливается. Квик сидит молча, сомкнув веки. Территория, где остановилась машина, никоим образом не соответствует его описанию, данному раньше. Здесь нет открытого пространства, тем более карьера. Минивэн остановился на середине длинного спуска в норвежском лесу посреди сильнопересеченной местности.
Квик, выйдя из машины, поднимается на холм, за ним следуют Сеппо Пенттинен, Биргитта Столе, Клаэс Боргстрём и инспектор криминальной полиции Анна Викстрём.
Пенттинен: Отсюда можно дойти пешком до того места, где спрятана Тереза?
ТК: Да.
Квик настолько неустойчиво стоит на ногах, что Столе и Пенттинен вынуждены поддерживать его с двух сторон, крепко держа под руки. Сразу бросается в глаза, что для них это не впервой.
Совместными усилиями они поднимаются на холм, где вся группа останавливается и стоит в молчании. В конце концов тишину нарушает следователь.
Пенттинен: Ты смотришь вниз, вон на тот изгиб дороги. И при этом ты киваешь. Там что-то особенное? Попытайся описать это.
ТК (без всякой интонации, почти шепотом): Изгиб ведет… шаги вверх.
Пенттинен: Что ты сказал? Что делает изгиб?
ТК: Ведет шаги вверх.
Очень трудно добиться чего-то вразумительного от Квика, который находится в сильном наркотическом опьянении.
Пенттинен: Ты видишь отсюда то место?
Квик стоит неподвижно. Его глаза закрыты.
Пенттинен: Ты киваешь с закрытыми глазами.
Квик открывает глаза и видит что-то внизу под склоном. Они приходят к выводу, что это куча камней.
– Может быть, попробуем спуститься к той елке? – предлагает в конце концов Квик.
Они идут в направлении маленькой ели. Дойдя до места, снова стоят в молчании. Квик что-то шепчет, слов не разобрать. Ему помогают закурить.
– Изгиб в ту сторону? – спрашивает он, указывая рукой.
– Да, в ту, – подтверждает Биргитта Столе.
– Я посмотрю на нее, – говорит Квик и начинает двигаться в ту сторону, куда показывает.
Земля усыпана сухими ветками, идти по ней трудно. Томас топает по еловым веткам, Пенттинен берет его чуть выше локтя, когда Квик внезапно срывается и кричит:
– Ах ты свинья! Проклятая свинья! Чертова гребаная свинья!
Квик топочет ногами и размахивает руками, но его тут же останавливают. Он оказывается внизу под целой кучей полицейских и санитаров. Сеппо Пенттинен поворачивается к камере, словно желая удостовериться, что это событие соответствующим образом зафиксировано. На лице Пенттинена – выражение триумфа, когда он смотрит в камеру, снимающую этот драматический момент.
Кто-то предупредил прокурора Кристера ван дер Кваста о том, что в норвежском лесу происходит нечто важное. И вот он появляется в кадре, одетый в блестящий черный костюм. Квик лежит на земле и рычит, глухо и ритмично.
Все присутствующие знают, что с Квиком произошло перевоплощение, что он превратился в одну из нескольких личностей, сосуществующих в нем. Сейчас его телом и душой владеет фигура, которую он и его психотерапевт называют Эллингтоном – злой образ отца, убийца.
– Томас, – умоляюще зовет Пенттинен, в то время как Квик продолжает издавать нечленораздельные звуки.
Биргитта Столе также предпринимает попытку установить контакт со своим пациентом.
– Стюре! Стюре! Стюре! Стюре! – зовет она.
Но Квик продолжает оставаться Эллингтоном и только рычит в ответ.
– Пропал навсегда! – глухо говорит он и снова рычит. – Пропал навсегда! Люди будут топтать твою свиную морду! – вдруг выкрикивает он.
Квику помогают встать, и вся группа в молчании поднимается на холм, где Томас садится спиной к камере. Пенттинен, Столе и Анна Викстрём обнимают его. Они долго сидят молча.
– Расскажи, – просит Пенттинен.
– Подожди, – раздраженно отвечает Квик. – Я должен…
– Что ты хочешь нам поведать? – спрашивает Биргитта.
– Нет-нет! Не мешайте мне!
Квик еще не готов говорить. Никто не спрашивает, где же та куча гравия, которую он обещал показать. И что он имел в виду, когда говорил, будто Тереза находится на территории с «утрамбованной землей».
Квик начинает шепотом, едва слышно, говорить, что «Тереза ушла навсегда, когда я оставил ее». Мальчики еще были, но она ушла навсегда. «Тело Терезы находится между елью и холмом», – говорит он.
– Этого недостаточно, Томас, – говорит Пенттинен. – Это слишком абстрактно.
Ситуация безвыходная. Квик не предоставил ни тела, ни карьера, ни утрамбованной земли. А Пенттинена не устраивает размытое утверждение, будто Тереза спрятана где-то в лесу. Он требует подробностей.
Квик просит разрешения побеседовать наедине с Клаэсом Боргстрёмом. Магнитофон останавливают, Квик и Боргстрём отходят в сторонку.
Когда пятнадцать минут спустя камера снова включается на запись, Квик бессвязно, заплетающимся языком рассказывает о том, как «мальчик раздавлен машиной на утрамбованной земле». Он утверждает, что только что поднимался на холм и видел лесное озеро «с определенными камнями». В этом месте «спрятана рваная девочка», говорит он.
Квик хочет обозначить треугольник в лесу, где находится тело Терезы. Совместными усилиями устанавливается треугольник, нижняя грань которого проходит между сосной и «почти до самого озера». Относительно этой линии верхняя точка треугольника расположена «на две трети от высоты холма».
Закончив эту изнурительную процедуру, группа направляется к лесному озеру. Пенттинен поясняет, что он должен держать Квика под руку, «учитывая то, что случилось раньше».
Квик рычит в ответ.
– Тебе трудно смотреть на озеро? – спрашивает Пенттинен.
Квик рычит.
– Скажи так, чтобы мы тебя поняли, – просит Пенттинен.
Теперь они подошли вплотную к воде.
– Сейчас, когда мы проходим мимо озера, ты на что-то реагируешь, – снова подает голос Пенттинен. – Ты узнаешь его? Да, ты киваешь. Что это означает?
– Я хочу, чтобы мы прошли туда, за озеро, – наконец произносит Квик. – Возможно, мне понадобится помощь.
Теперь Квик в таком состоянии, что он вообще почти не может идти. Совершенно очевидно – ему дали еще успокоительных таблеток.
– Я не могу нести тебя, ты же сам понимаешь, – говорит Пенттинен.
Но Квик, похоже, уже ничего не понимает. То, что он говорит, разобрать невозможно, и он с большим трудом передвигается, хотя его поддерживают с двух сторон.
– Мы подождем, Томас, торопиться некуда. Мы будем идти, пока ты стоишь на ногах.
– Можно мне посмотреть на озеро? – спрашивает Томас.
– Но ведь у тебя закрыты глаза! – восклицает Пенттинен. – Попытайся открыть их. Мы здесь, поблизости.
Квик спрашивает, там ли Гюн. Гюн – его сестра-близнец, с которой он не встречался несколько лет.
Анна Викстрём поясняет, что она не Гюн, и уточняет:
– Это я, Анна.
Квик продолжает стоять с закрытыми глазами.
– Я должен посмотреть на озеро, – говорит он.
– Мы здесь, – повторяет Пенттинен.
– Попробуй посмотреть, – призывает Викстрём.
– Я смотрю, – возражает Квик.
– Почему ты так бурно реагируешь? – интересуется Пенттинен.
– Потому что камни там…
И снова у Квика заканчиваются слова. Некоторое время спустя он просит разрешения пообщаться с Биргиттой без камеры и микрофона. Когда видеокамера снова включается через двадцать минут, Квик выдает новый рассказ. Клаэс Боргстрём сообщит, что он рассказал. Ни на какие вопросы касательно новой истории Квик не реагирует.
Чувствуется, что Пенттинен проникся серьезностью момента, однако он явно встревожен тем, что Квик за последние несколько часов изложил несколько различных версий того, что произошло с Терезой. Он знает, что нормальное для Квика поведение включает в себя «осознанные отклонения» в передаче моментов, которые являются для него психологически трудными. Теперь следователь желает убедиться, что новая версия и впрямь является истинной.
– Прежде чем Клаэс начнет рассказывать, я хочу сделать одно уточнение, – говорит Пенттинен. Он наклоняется к Квику и говорит задушевным тоном: – Те два места, которые мы сейчас засняли и на которые ты четко указал – это стопроцентные сведения? Без вариантов и отклонений?
Томасу трудно дается речь, однако он заверяет, что на сей раз говорит правду:
– Отклонения в моем рассказе пока касались гра…
Такое ощущение, что на полуслове садится батарейка.
– Гравия? Карьера с гравием? – подсказывает Пенттинен.
– Да, именно, – кивает Квик.
Едва Квик покидает свою позицию, настает очередь Клаэса Боргстрёма произнести речь на камеру, стоя на фоне лесного озера.
– Произошло следующее. Поначалу в первой точке он расчленил труп Терезы в этой своеобразной расщелине. То есть там нет никаких частей тела. Даже крупных кусков костей. Затем он принес части тела, после того как расчленил его, сюда и положил их вот в этой низине. Затем он выплыл на середину озера и выбросил части тела, за которыми возвращался на берег и которые забирал в процессе. Некоторые из них утонули, а некоторые уплыли в разные стороны. Так что в его рассказе есть третья точка – и это озеро.
Вот что Клаэс Боргстрём хотел передать от имени своего клиента. На этом следственный эксперимент в Эрьескугене был окончен – закончилась и последняя кассета.
На экране гостиничного телевизора заплясали черные точки, и я чувствовал себя примерно таким же потерянным, как Томас Квик, когда оглядел в утреннем свете свой номер в отеле «First Hotel Ambassadeur» в Драммене. Переписывание заняло почти двенадцать часов, будильник показывал восемь утра. Меня совершенно заворожило то, что я увидел в записи: большая делегация ответственных шведских чиновников, которые послушно следуют за пациентом психиатрической клиники, пребывающим под воздействием сильнейших препаратов и явно не понимающим, где он находится. Неужели они могли этого не заметить? «Нет, – подумал я. – Это просто невозможно». Неужели они поверили, что он знает, где находится тело Терезы? После того как он рассказал о карьере, не найдя карьера, – у ели, затем указал на треугольник в лесу и наконец заявил, что тело расчленено и утоплено в лесном озере.
Трудно смириться с мыслью, что группа высокообразованных представителей ряда академических дисциплин не поняла сути этого спектакля. С наигранной или искренней доверчивостью все восприняли слова Квика всерьез, в результате было принято решение, что озеро следует осушить.
Множество полицейских из различных округов Норвегии участвовали в работе в течение семи недель при содействии Министерства обороны и внешних экспертов. Поначалу собрали пробы почвы в тех местах, которые указал Квик, затем весь материал вручную просеяли и обследовали судебные археологи, прибегнув к помощи служебных собак. После этого безрезультатного сизифова труда началась еще более сложная работа по осушению маленького лесного озерца. Тридцать пять миллионов литров воды было откачано из озера и профильтровано; осадок на дне собрали до глубины, где находились отложения 10 000-летней давности. Когда вся эта работа не дала результатов, осадок профильтровали еще раз – но ни малейшего фрагмента тела Терезы так и не нашли.
Исключительно дорогостоящее расследование и полное отсутствие результатов неизбежно приводили к выводу, что рассказ Квика не соответствует истине.
Отсутствие находок после осушения озера требовало объяснений от Томаса Квика. Тут он снова изменил свой рассказ, заявив, что спрятал тело Терезы в карьере, где добывают гравий.
Пока норвежцы обыскивали каждый квадратный метр леса, Квика раз за разом допрашивал Сеппо Пенттинен. И поиски в лесу Эрьескуген продолжались до тех пор, пока эксперты – наконец-то! – не наткнулись на остатки костра, где обнаружили обгоревшие фрагменты костей.
Одним из исследователей находок из леса Эрьескуген был норвежский профессор Пер Хольк. Вскоре после начала исследования он пришел к выводу, что некоторые обломки костей, вероятно, принадлежат человеку в возрасте от пяти до пятнадцати лет.
Кто мог возразить против заключения профессора кафедры анатомии университета из Осло, гласившего, что останки ребенка найдены как раз в том месте, где Квик, как он утверждает, сжег тело девятилетней девочки? И все же…
История показалась мне слишком странной, чтобы я мог так запросто поверить в нее.
Я собирался проанализировать то дело, которое, по мнению прокурора, имело самую прочную доказательную базу, – убийство Терезы Йоханнесен, и теперь пытался подвести итоги, дабы понять, на каких позициях я оказался после проведенного анализа. Увиденное убедило меня, что Квик не убивал Терезу. Это беспокоило и к тому же доставляло массу неудобств. Мне становилось все сложнее общаться с разными сторонами в вопросе о виновности Квика.
Кроме того, я обнаружил нечто, о чем никто, кажется, не подозревал: тот Стюре Бергваль, с которым я познакомился в больнице Сэтера, не имел ничего общего с пациентом психушки, который под именем Томаса Квика бродил кругами по лесам и что-то бормотал о том, как он убивал, расчленял, осквернял и поедал свои жертвы. Я нашел и разумное объяснение этому несоответствию: Квика в больших количествах накачивали психотропными препаратами, отнесенными к разряду наркотических.
Дойдя до этого места в своих рассуждениях, я понял, что пора остановиться. Мои знания и догадки пока оставались на уровне гипотез. На многие вопросы еще предстояло найти ответы. В первую очередь я подумал об обожженных костях ребенка, найденных в Эрьескугене, – как раз в том месте, где Квик, по его словам, сжег тело Терезы.
Однако в Швецию я возвращался в больших сомнениях, понимая, что пополнил собой ряды скептиков.
По возвращении я позвонил Стюре Бергвалю. Тот с немалым любопытством отнесся к моей работе. Я рассказал о своих поездках во Фьель и в Эрьескуген и о встречах с норвежскими полицейскими.
– Ух ты, сколько усилий ты на все это потратил! Даже побывал в Норвегии и Эрьескугене?
Мой трудовой подвиг произвел на Стюре сильное впечатление, однако более всего его интересовало, к каким выводам я пришел.
В полицейском участке Драммена мы встретились с Хоконом Грёттландом, который участвовал во всех следственных экспериментах с Квиком в Норвегии.
– Он не такой, как мы, – он не рационален и не логичен, – сказал Грёттланд.
Далее он пояснил, с какими трудностями сталкивались следователи в работе с Томасом Квиком.
– Квик говорит «да» и одновременно мотает головой. Он говорит «слева», а подразумевает «справа». Не самая легкая задача – интерпретировать слова Томаса Квика.
Сам он совсем его не понимал, пожаловался Грёттланд. А вот Сеппо Пенттинен и Биргитта Столе понимали, что имеет в виду Квик.
Хокон Грёттланд участвовал в следствии по делу об исчезновении Терезы Йоханнесен с самого начала, с июля 1988 года. Затем он входил в норвежскую группу полицейских, занимавшихся Томасом Квиком. Грёттланд был уверен, что тот убил Терезу Йоханнесен.
– Что тебя так в этом убедило? – поинтересовался я.
– Представь себе, что Квик сидит в закрытой больнице в Швеции и рассказывает подробности про Терезу, Фьель и Эрьескуген. А потом мы выезжаем туда и проверяем – все сходится!
Я согласился, что это трудно объяснить иным способом, нежели признанием вины Квика.
Грёттланд отвез нас во Фьель, где проживала со своей мамой Тереза. Мы проехали мимо торгового центра и того видеомагазина, куда Тереза отправилась в тот день, чтобы купить сладостей на 16 крон и 50 эре, лежавших у нее в кармане. Грёттланд припарковал машину и указал нам на большой газон, за которым высился длинный многоэтажный дом – Лауриц Хервигсвей, 74. Грёттланд указал на окна на шестом этаже.
– Вон там она жила. А вот здесь стоял Квик, когда Тереза возвращалась, – сказал Грёттланд и махнул рукой на склон, спускающийся вниз к дороге, по которой мы только что приехали. – Здесь он схватил ее.
Я посмотрел на дом и насчитал восемь этажей. Тридцать пять больших окон на каждом.
Стало быть, Томас Квик украл Терезу под обзором 280 окон и на глазах у матери, которая сообщила, что стояла на балконе и высматривала ее.
– Боже мой, это все равно что украсть ребенка на футбольном поле на виду у полных трибун, – шепнул мне на ухо фотограф.
Никто никогда не наблюдал Томаса Квика на месте преступления или рядом с жертвами тех тридцати убийств, в которых он признался. Он ни разу не оставлял следов. Из этого я мог заключить, что он соблюдал предельную осторожность.
Как уже было сказано выше, во время следствия по делу об исчезновении Терезы полиция допросила 1721 человека, однако ни один из них не видел ничего такого, что указывало бы на Квика. Ни одно из 4645 добровольных обращений в полицию не соответствовало образу Томаса Квика. Я посмотрел на балкон Терезы и констатировал, что все происходило при открытом занавесе.
– Затем он ударил ее головой о камень на склоне, сходил за машиной и погрузил девочку в багажник, – пояснил Грёттланд.
– Но ведь это было невероятно рискованно! – воскликнул я.
– Да, ясное дело, – ответил комиссар.
На следующий день я встретился с коллегой Грёттланда, Оле Томасом Бьеркнесом, который также участвовал в следствии по делу Квика. Он показал мне церковь в Хэрланде, где Квик якобы убил Терезу. Затем мы отправились в лес Эрьескуген и проехали несколько километров по тряским лесным дорогам, прежде чем прибыли в то место, где Квик отделался от тела девочки.
Бьеркнес преподавал в Норвежской полицейской академии. В тот день он как раз читал лекцию о следствии по делу Квика, и у него случайно оказались с собой три видеокассеты из норвежских следственных экспериментов с Томасом Квиком. Тщательно стараясь скрыть свой интерес, я спросил, можно ли посмотреть эти записи.
К моему большому удивлению, Бьеркнес протянул мне кассеты. Я взял вожделенные коробки с надписью VHS и поклялся, что он получит их назад до моего отъезда из Норвегии.
В тот же вечер я разыскал в Драммене телепродюсерскую компанию и с величайшим трудом уговорил ее сотрудников одолжить мне на одну ночь оборудование для копирования видео. В восемь вечера, сидя в номере отеля, я взялся за дело. На трех кассетах содержалось около десяти часов материала, и мне приходилось каждый час менять кассету на том аппарате, при помощи которого я копировал записи.
Самые интересные записи были сделаны камерой, направленной на лицо Квика в салоне машины, в то время как другая камера снимала через лобовое стекло. На экране можно было видеть Квика и частично Сеппо Пенттинена, сидящего справа от него, тогда как дорога показывалась в маленьком вставном окошке слева.
Глаза Квика неконтролируемо вращаются, то сходясь у переносицы, то глядя в одну точку безумным взглядом. Зрелище, поражающее воображение и исключительно неприятное. Томас Квик, которого я видел в этих записях, казался совсем другим человеком, чем тот, с кем я общался в Сэтерской больнице всего неделей раньше. Меня заинтересовал вопрос, что же могло вызвать такое изменение личности. Его манера говорить тоже была совершенно иная.
Чтобы не заснуть, я заставил себя просмотреть весь фильм во время копирования. Местами там ничего не происходило, и смотреть на экран было убийственно скучно. Поездки на машине, где за полчаса никто не проронил ни слова, или такие фрагменты, когда оператор отложил камеру, не выключая, и она продолжала снимать автомобильное сиденье. Однако поскольку я копировал, то не мог перемотать вперед и вынужден был отсмотреть каждую минуту.
Стрелки часов на стене моего номера перешли далеко за полночь, и я вставил в аппарат очередную кассету.
На этот раз снимает ручная камера в машине, едущей позади автомобиля Квика. Квик велит машинам остановиться, но камера продолжает снимать. В записи слышно, как один из санитаров заглядывает в автомобиль Квика и предлагает ему лекарство.
Санитар: Можешь проглотить ксанор?
ТК: Угу.
Санитар: Сможешь принять его без воды?
ТК: У меня… Кока-кола…
В записи Томас Квик говорит медленно и тягуче, словно ему сложно выговаривать слова.
Санитар: Вот, положи в рот. Одной достаточно? Может, сразу примешь еще одну?
ТК: Да, можно…
Ответ Томаса Квика – нечто среднее между речью и плачем, звук, издаваемый человеком, которому очень-очень плохо.
Я слышу, как Томас Квик принимает еще одну таблетку, и поездка продолжается.
Препарат ксанор – успокаивающее средство из класса бензодиазепинов, отнесенное к разряду наркотических препаратов, печально известное тем, что вызывает мощную зависимость и дает множество серьезных побочных эффектов.
То, что я сейчас увидел, окончательно убедило меня: Томас Квик не просто выглядит пьяным, а действительно находится в состоянии сильного наркотического опьянения. Тут я вспомнил слова Йорана Чельберга. Может быть, именно это он имел в виду – Квику давали столь сильнодействующие лекарства, что есть основания сомневаться в достоверности его признаний? Я стал смотреть дальше с неослабевающим интересом. Усталость как рукой сняло.
И вновь я поменял кассету. Теперь Томас Квик сидит в первой машине кортежа, состоящего из четырех-пяти автомобилей, направляющегося в Эрьескуген. Он ведет за собой длинную процессию, состоящую из прокурора, следователя, адвоката, психотерапевта, мнемоэксперта, нескольких водителей и санитаров, а также большого количества шведских и норвежских полицейских. Квик заранее сообщил, что покажет карьер, где захоронено тело Терезы. Карьер расположен в Эрьескугене – он знает дорогу.
Кортеж едет на восток по трассе Е18 в сторону Швеции, и Квик жалуется, что вдоль дороги постоянно появляются дома. Он говорит, что это очень раздражало его в тот раз, когда он убил Терезу. В конце концов ситуация становится критической. Указатели предупреждают о приближении шведской границы, а Квик четко указал, что тело зарыто в Норвегии.
ТК: Мы приближаемся к границе, и я должен найти дорогу, до того как…
Пенттинен: До того, как мы подъедем к границе?
ТК: Да.
Пенттинен: Именно как ты описывал раньше.
ТК: Да.
Пенттинен: Ты узнаешь это место, Томас?
ТК: Да.
Место, которое, по утверждению Томаса, он узнает, – это церковь Клунда. После долгих переговоров организаторы поездки решают свернуть на лесную дорогу, ведущую вправо. Там стоит шлагбаум, и Квик заявляет, что и в прошлый раз он там стоял, «но через него легко было проехать».
Однако следователь Пенттинен сомневается, правильный ли путь они выбрали, и переспрашивает, действительно ли описанное Томасом место находится на этой дороге.
ТК: Там должно быть плоское место… типа того, что… И потом еще такое, как будто там раньше было что-то вроде… мне и на допросе было трудно это объяснить… Откуда берут гравий…
Пенттинен: Карьер?
ТК: Да.
Автомобильный кортеж продолжает свой путь по лесной дороге, которая оказывается очень длинной. Машины трясутся по ней. Километр за километром. Уже совершенно ясно, что эта дорога для лесозаготовочных машин вряд ли приведет к карьеру.
Квик сказал, что по церкви можно будет сориентироваться, какое расстояние нужно проехать, но церковь давно уже скрылась из виду.
ТК: М-м. Мне кажется, что… что мы очень далеко заехали в лес по сравнению с тем, какие у меня остались воспоминания о той поездке.
Пенттинен: Так. Мы заехали слишком далеко – или как?
ТК: Я не знаю.
Квик говорит, что «ориентиры вдоль дороги были», и поездка продолжается. Я замечаю, что Квик что-то бормочет, едва ворочая языком. Он говорит, что ему тяжело ехать. Через некоторое время он начинает жестикулировать.
Пенттинен: Ты машешь рукой. Что ты имеешь в виду?
ТК: Не знаю.
Пенттинен: Едем дальше?
ТК: Да, едем дальше. Лиса должна быть красная.
Пенттинен: Я не слышу, что ты говоришь.
ТК: Лиса должна быть мертвая.
Пенттинен: Листья?
ТК: Еврейский мальчик.
Пенттинен: Еврейский мальчик должен быть мертвым?
Томас Квик, кажется, погрузился в свой мир, и Пенттинен обеспокоен.
Пенттинен: Томас, ты меня слышишь?
ТК: Угу.
Однако Томас на самом деле где-то совсем в другом месте.
Пенттинен спрашивает снова: «Ты меня слышишь, Томас?»
Квик снова выдавливает из себя «угу».
Пенттинен: Мы подъехали к развилке. Ты должен решить, куда нам дальше ехать, Томас. Вправо? Ты киваешь вправо.
Машина сворачивает вправо.
Пенттинен: Здесь дорога отходит влево.
ТК: Еще немного вперед.
Пенттинен: Едем дальше?
ТК: Угу.
Пенттинен: Прямо вперед.
ТК: Мы можем ехать, пока ты не… чтобы мы могли…
Пенттинен: Развернуться?
ТК: Угу.
Замедленная речь Томаса Квика теперь сменилась одними «угу», и вскоре он вообще закрывает глаза.
Пенттинен: Ты закрыл глаза. Как у тебя дела?
ТК: Остановитесь. Приехали.
Караван останавливается. Квик сидит молча, сомкнув веки. Территория, где остановилась машина, никоим образом не соответствует его описанию, данному раньше. Здесь нет открытого пространства, тем более карьера. Минивэн остановился на середине длинного спуска в норвежском лесу посреди сильнопересеченной местности.
Квик, выйдя из машины, поднимается на холм, за ним следуют Сеппо Пенттинен, Биргитта Столе, Клаэс Боргстрём и инспектор криминальной полиции Анна Викстрём.
Пенттинен: Отсюда можно дойти пешком до того места, где спрятана Тереза?
ТК: Да.
Квик настолько неустойчиво стоит на ногах, что Столе и Пенттинен вынуждены поддерживать его с двух сторон, крепко держа под руки. Сразу бросается в глаза, что для них это не впервой.
Совместными усилиями они поднимаются на холм, где вся группа останавливается и стоит в молчании. В конце концов тишину нарушает следователь.
Пенттинен: Ты смотришь вниз, вон на тот изгиб дороги. И при этом ты киваешь. Там что-то особенное? Попытайся описать это.
ТК (без всякой интонации, почти шепотом): Изгиб ведет… шаги вверх.
Пенттинен: Что ты сказал? Что делает изгиб?
ТК: Ведет шаги вверх.
Очень трудно добиться чего-то вразумительного от Квика, который находится в сильном наркотическом опьянении.
Пенттинен: Ты видишь отсюда то место?
Квик стоит неподвижно. Его глаза закрыты.
Пенттинен: Ты киваешь с закрытыми глазами.
Квик открывает глаза и видит что-то внизу под склоном. Они приходят к выводу, что это куча камней.
– Может быть, попробуем спуститься к той елке? – предлагает в конце концов Квик.
Они идут в направлении маленькой ели. Дойдя до места, снова стоят в молчании. Квик что-то шепчет, слов не разобрать. Ему помогают закурить.
– Изгиб в ту сторону? – спрашивает он, указывая рукой.
– Да, в ту, – подтверждает Биргитта Столе.
– Я посмотрю на нее, – говорит Квик и начинает двигаться в ту сторону, куда показывает.
Земля усыпана сухими ветками, идти по ней трудно. Томас топает по еловым веткам, Пенттинен берет его чуть выше локтя, когда Квик внезапно срывается и кричит:
– Ах ты свинья! Проклятая свинья! Чертова гребаная свинья!
Квик топочет ногами и размахивает руками, но его тут же останавливают. Он оказывается внизу под целой кучей полицейских и санитаров. Сеппо Пенттинен поворачивается к камере, словно желая удостовериться, что это событие соответствующим образом зафиксировано. На лице Пенттинена – выражение триумфа, когда он смотрит в камеру, снимающую этот драматический момент.
Кто-то предупредил прокурора Кристера ван дер Кваста о том, что в норвежском лесу происходит нечто важное. И вот он появляется в кадре, одетый в блестящий черный костюм. Квик лежит на земле и рычит, глухо и ритмично.
Все присутствующие знают, что с Квиком произошло перевоплощение, что он превратился в одну из нескольких личностей, сосуществующих в нем. Сейчас его телом и душой владеет фигура, которую он и его психотерапевт называют Эллингтоном – злой образ отца, убийца.
– Томас, – умоляюще зовет Пенттинен, в то время как Квик продолжает издавать нечленораздельные звуки.
Биргитта Столе также предпринимает попытку установить контакт со своим пациентом.
– Стюре! Стюре! Стюре! Стюре! – зовет она.
Но Квик продолжает оставаться Эллингтоном и только рычит в ответ.
– Пропал навсегда! – глухо говорит он и снова рычит. – Пропал навсегда! Люди будут топтать твою свиную морду! – вдруг выкрикивает он.
Квику помогают встать, и вся группа в молчании поднимается на холм, где Томас садится спиной к камере. Пенттинен, Столе и Анна Викстрём обнимают его. Они долго сидят молча.
– Расскажи, – просит Пенттинен.
– Подожди, – раздраженно отвечает Квик. – Я должен…
– Что ты хочешь нам поведать? – спрашивает Биргитта.
– Нет-нет! Не мешайте мне!
Квик еще не готов говорить. Никто не спрашивает, где же та куча гравия, которую он обещал показать. И что он имел в виду, когда говорил, будто Тереза находится на территории с «утрамбованной землей».
Квик начинает шепотом, едва слышно, говорить, что «Тереза ушла навсегда, когда я оставил ее». Мальчики еще были, но она ушла навсегда. «Тело Терезы находится между елью и холмом», – говорит он.
– Этого недостаточно, Томас, – говорит Пенттинен. – Это слишком абстрактно.
Ситуация безвыходная. Квик не предоставил ни тела, ни карьера, ни утрамбованной земли. А Пенттинена не устраивает размытое утверждение, будто Тереза спрятана где-то в лесу. Он требует подробностей.
Квик просит разрешения побеседовать наедине с Клаэсом Боргстрёмом. Магнитофон останавливают, Квик и Боргстрём отходят в сторонку.
Когда пятнадцать минут спустя камера снова включается на запись, Квик бессвязно, заплетающимся языком рассказывает о том, как «мальчик раздавлен машиной на утрамбованной земле». Он утверждает, что только что поднимался на холм и видел лесное озеро «с определенными камнями». В этом месте «спрятана рваная девочка», говорит он.
Квик хочет обозначить треугольник в лесу, где находится тело Терезы. Совместными усилиями устанавливается треугольник, нижняя грань которого проходит между сосной и «почти до самого озера». Относительно этой линии верхняя точка треугольника расположена «на две трети от высоты холма».
Закончив эту изнурительную процедуру, группа направляется к лесному озеру. Пенттинен поясняет, что он должен держать Квика под руку, «учитывая то, что случилось раньше».
Квик рычит в ответ.
– Тебе трудно смотреть на озеро? – спрашивает Пенттинен.
Квик рычит.
– Скажи так, чтобы мы тебя поняли, – просит Пенттинен.
Теперь они подошли вплотную к воде.
– Сейчас, когда мы проходим мимо озера, ты на что-то реагируешь, – снова подает голос Пенттинен. – Ты узнаешь его? Да, ты киваешь. Что это означает?
– Я хочу, чтобы мы прошли туда, за озеро, – наконец произносит Квик. – Возможно, мне понадобится помощь.
Теперь Квик в таком состоянии, что он вообще почти не может идти. Совершенно очевидно – ему дали еще успокоительных таблеток.
– Я не могу нести тебя, ты же сам понимаешь, – говорит Пенттинен.
Но Квик, похоже, уже ничего не понимает. То, что он говорит, разобрать невозможно, и он с большим трудом передвигается, хотя его поддерживают с двух сторон.
– Мы подождем, Томас, торопиться некуда. Мы будем идти, пока ты стоишь на ногах.
– Можно мне посмотреть на озеро? – спрашивает Томас.
– Но ведь у тебя закрыты глаза! – восклицает Пенттинен. – Попытайся открыть их. Мы здесь, поблизости.
Квик спрашивает, там ли Гюн. Гюн – его сестра-близнец, с которой он не встречался несколько лет.
Анна Викстрём поясняет, что она не Гюн, и уточняет:
– Это я, Анна.
Квик продолжает стоять с закрытыми глазами.
– Я должен посмотреть на озеро, – говорит он.
– Мы здесь, – повторяет Пенттинен.
– Попробуй посмотреть, – призывает Викстрём.
– Я смотрю, – возражает Квик.
– Почему ты так бурно реагируешь? – интересуется Пенттинен.
– Потому что камни там…
И снова у Квика заканчиваются слова. Некоторое время спустя он просит разрешения пообщаться с Биргиттой без камеры и микрофона. Когда видеокамера снова включается через двадцать минут, Квик выдает новый рассказ. Клаэс Боргстрём сообщит, что он рассказал. Ни на какие вопросы касательно новой истории Квик не реагирует.
Чувствуется, что Пенттинен проникся серьезностью момента, однако он явно встревожен тем, что Квик за последние несколько часов изложил несколько различных версий того, что произошло с Терезой. Он знает, что нормальное для Квика поведение включает в себя «осознанные отклонения» в передаче моментов, которые являются для него психологически трудными. Теперь следователь желает убедиться, что новая версия и впрямь является истинной.
– Прежде чем Клаэс начнет рассказывать, я хочу сделать одно уточнение, – говорит Пенттинен. Он наклоняется к Квику и говорит задушевным тоном: – Те два места, которые мы сейчас засняли и на которые ты четко указал – это стопроцентные сведения? Без вариантов и отклонений?
Томасу трудно дается речь, однако он заверяет, что на сей раз говорит правду:
– Отклонения в моем рассказе пока касались гра…
Такое ощущение, что на полуслове садится батарейка.
– Гравия? Карьера с гравием? – подсказывает Пенттинен.
– Да, именно, – кивает Квик.
Едва Квик покидает свою позицию, настает очередь Клаэса Боргстрёма произнести речь на камеру, стоя на фоне лесного озера.
– Произошло следующее. Поначалу в первой точке он расчленил труп Терезы в этой своеобразной расщелине. То есть там нет никаких частей тела. Даже крупных кусков костей. Затем он принес части тела, после того как расчленил его, сюда и положил их вот в этой низине. Затем он выплыл на середину озера и выбросил части тела, за которыми возвращался на берег и которые забирал в процессе. Некоторые из них утонули, а некоторые уплыли в разные стороны. Так что в его рассказе есть третья точка – и это озеро.
Вот что Клаэс Боргстрём хотел передать от имени своего клиента. На этом следственный эксперимент в Эрьескугене был окончен – закончилась и последняя кассета.
На экране гостиничного телевизора заплясали черные точки, и я чувствовал себя примерно таким же потерянным, как Томас Квик, когда оглядел в утреннем свете свой номер в отеле «First Hotel Ambassadeur» в Драммене. Переписывание заняло почти двенадцать часов, будильник показывал восемь утра. Меня совершенно заворожило то, что я увидел в записи: большая делегация ответственных шведских чиновников, которые послушно следуют за пациентом психиатрической клиники, пребывающим под воздействием сильнейших препаратов и явно не понимающим, где он находится. Неужели они могли этого не заметить? «Нет, – подумал я. – Это просто невозможно». Неужели они поверили, что он знает, где находится тело Терезы? После того как он рассказал о карьере, не найдя карьера, – у ели, затем указал на треугольник в лесу и наконец заявил, что тело расчленено и утоплено в лесном озере.
Трудно смириться с мыслью, что группа высокообразованных представителей ряда академических дисциплин не поняла сути этого спектакля. С наигранной или искренней доверчивостью все восприняли слова Квика всерьез, в результате было принято решение, что озеро следует осушить.
Множество полицейских из различных округов Норвегии участвовали в работе в течение семи недель при содействии Министерства обороны и внешних экспертов. Поначалу собрали пробы почвы в тех местах, которые указал Квик, затем весь материал вручную просеяли и обследовали судебные археологи, прибегнув к помощи служебных собак. После этого безрезультатного сизифова труда началась еще более сложная работа по осушению маленького лесного озерца. Тридцать пять миллионов литров воды было откачано из озера и профильтровано; осадок на дне собрали до глубины, где находились отложения 10 000-летней давности. Когда вся эта работа не дала результатов, осадок профильтровали еще раз – но ни малейшего фрагмента тела Терезы так и не нашли.
Исключительно дорогостоящее расследование и полное отсутствие результатов неизбежно приводили к выводу, что рассказ Квика не соответствует истине.
Отсутствие находок после осушения озера требовало объяснений от Томаса Квика. Тут он снова изменил свой рассказ, заявив, что спрятал тело Терезы в карьере, где добывают гравий.
Пока норвежцы обыскивали каждый квадратный метр леса, Квика раз за разом допрашивал Сеппо Пенттинен. И поиски в лесу Эрьескуген продолжались до тех пор, пока эксперты – наконец-то! – не наткнулись на остатки костра, где обнаружили обгоревшие фрагменты костей.
Одним из исследователей находок из леса Эрьескуген был норвежский профессор Пер Хольк. Вскоре после начала исследования он пришел к выводу, что некоторые обломки костей, вероятно, принадлежат человеку в возрасте от пяти до пятнадцати лет.
Кто мог возразить против заключения профессора кафедры анатомии университета из Осло, гласившего, что останки ребенка найдены как раз в том месте, где Квик, как он утверждает, сжег тело девятилетней девочки? И все же…
История показалась мне слишком странной, чтобы я мог так запросто поверить в нее.
Я собирался проанализировать то дело, которое, по мнению прокурора, имело самую прочную доказательную базу, – убийство Терезы Йоханнесен, и теперь пытался подвести итоги, дабы понять, на каких позициях я оказался после проведенного анализа. Увиденное убедило меня, что Квик не убивал Терезу. Это беспокоило и к тому же доставляло массу неудобств. Мне становилось все сложнее общаться с разными сторонами в вопросе о виновности Квика.
Кроме того, я обнаружил нечто, о чем никто, кажется, не подозревал: тот Стюре Бергваль, с которым я познакомился в больнице Сэтера, не имел ничего общего с пациентом психушки, который под именем Томаса Квика бродил кругами по лесам и что-то бормотал о том, как он убивал, расчленял, осквернял и поедал свои жертвы. Я нашел и разумное объяснение этому несоответствию: Квика в больших количествах накачивали психотропными препаратами, отнесенными к разряду наркотических.
Дойдя до этого места в своих рассуждениях, я понял, что пора остановиться. Мои знания и догадки пока оставались на уровне гипотез. На многие вопросы еще предстояло найти ответы. В первую очередь я подумал об обожженных костях ребенка, найденных в Эрьескугене, – как раз в том месте, где Квик, по его словам, сжег тело Терезы.
Однако в Швецию я возвращался в больших сомнениях, понимая, что пополнил собой ряды скептиков.
По возвращении я позвонил Стюре Бергвалю. Тот с немалым любопытством отнесся к моей работе. Я рассказал о своих поездках во Фьель и в Эрьескуген и о встречах с норвежскими полицейскими.
– Ух ты, сколько усилий ты на все это потратил! Даже побывал в Норвегии и Эрьескугене?
Мой трудовой подвиг произвел на Стюре сильное впечатление, однако более всего его интересовало, к каким выводам я пришел.