Хантер Стивен. Второй Саладин

   Тревитт простонал. Голову как будто стискивали изо всех сил металлическим обручем.
   – Где мы? – спросил он, дрожа, и заметил, что перед лицом у него клубится большое белое облако смерзшегося дыхания.
   – Ха! – взревел восхищенный Рамирес. – Господи Иисусе, этой девчонке и в самом деле всыпали по первое число!
   Он с теплотой и восторгом посмотрел на комикс.
   – Да уж, тоже мне, нашлась принцесса. Получила по мягкому месту палкой! Ты в горах, друг мой. Высоко-высоко. Далеко от города.
   Тревитт изогнулся, чтобы выглянуть в окно. Вдалеке сверкала на солнце зубчатая гряда гор. Хаотичные взлеты и падения линии горизонта могли бы символизировать кривую его везения за эти последние несколько дней.
   – Здесь появился на свет Рейнолдо, – сообщил Рамирес, – в этой деревушке, еще до того, как сюда пришло электричество. Он приезжал сюда на охоту.
   Мексиканец улыбнулся, обнажив два золотых зуба, которых Тревитт прежде не замечал. Золотые зубы? Это уже начинало совсем походить на кино.
   – Кто были те люди? Убийцы? – по-испански спросил Тревитт.
   – Кто знает? Это загадка. Мексика полна загадочного. Это страна загадок.
   Рамирес рассмеялся.
   – Бандиты? Сутенеры? Наркоторговцы?
   Рамирес расправился с куриной ножкой и швырнул обглоданную косточку через всю комнату в угол, где на нее набросилась собака, а сам обтер ладонь о штаны. У Тревитта возникло такое чувство, как будто он очнулся в пещере Циклопа.
   – Он делает отличную курицу, – заметил Рамирес, – этот полковник. Готов поручиться, что он богач.
   Он зевнул и взглянул на Тревитта.
   – Вот что я скажу вам, мистер. Когда идешь отлить, нет-нет да и вымокнешь. Вы меня понимаете?
   – Э-э…
   – Оскар Меса, он вымок. Семья Хуэрра из Мехико, да кто угодно. Это может аукаться еще многие годы.
   Тревитт встал на нетвердые ноги и, когда выпутался из куцего одеяла, обнаружил, что облачен в дешевые полотняные штаны, одежду крестьянина. Он кое-как доковылял до двери. За ней виднелся загон для коз, мусорная куча, грунтовая дорога, стремительно сужающаяся до тропинки, и бурое море заскорузлых, складчатых, пыльных, каменно-холодных и безмолвных гор.
   – Где мы, черт побери?
   Внизу виднелись какие-то деревья и долина, там и сям мелькали возделанные поля. Но это был дикий край, необузданный, высокогорный и бедный.
   – Неподалеку от Эль-Пломо. В горах Сьерра-дель-Каррисаи. К западу от Ногалеса. Милях примерно в шестидесяти.
   – А где все остальные?
   – Внизу. В Эль-Пломо. Это большое приключение. Вчера ночью малыш плакал, хотел к маме. Но теперь он уже успокоился.
   Тревитт с болью кивнул. Бедняга. Какого дьявола они не отпустили его? Теперь мальчишка черт знает где и по уши увяз во всем этом.
   – Они скоро уже вернутся. Стоп, мистер. А вы кто такой?
   Мексиканец впился в него настороженным взглядом.
   – Просто парень, который вляпался в непонятно что, – последовал сбивчивый ответ Тревитта. – Я тоже искал приключений.
   – Приключений ищут только сумасшедшие. Рейнолдо хочет умереть где-нибудь в теплой постели. С бутылочкой пива и теплой мягкой бабой под боком, которая не создает тебе неприятностей.
   Тревитт прислонился к занозистому косяку и принялся выглядывать на узкой дороге взятую напрокат желтую машину. Боже, ну и счет ему выкатят!
   – По крайней мере, – сказал он, – мы в безопасности. Это хорошее место, чтобы залечь на время.
   – Да уж, тут безопасно, – расхохотался Рамирес. – Безопасно так безопасно.
   Его улыбка так и лучилась весельем.
   – В чем дело? Что тут такого смешного?
   – Дело в том, что я позвонил из Эль-Пломо моему доброму другу Оскару Месе. И рассказал ему об этом замечательном безопасном местечке.
   Тревитт уставился на мексиканца. Сначала он решил, что имеет дело с особо извращенным чувством юмора. Но широченная, с сумасшедшинкой, улыбка Рамиреса так и не угасла и не стала хитрой, и Тревитт осознал, что именно ему выложили, и чуть не покачнулся, как от удара.
   Внезапно он ощутил прилив сил и заорал:
   – Что? Что ты сделал? Что сделал? Надо же было так сглупить, выложить все ему!
   Тревитт взглянул на дорогу. В любую секунду на ней могла показаться машина, битком набитая мексиканскими головорезами. А у них была «беретта». С четырьмя оставшимися патронами.
   – Эй, мистер, взгляните-ка сюда, – позвал Рамирес.
   Мексиканец привел его в угол и сдвинул какую-то пыльную циновку, под которой обнаружилось что-то вроде ящика или сундука, вкопанного в землю. Он опустился на колени, отпер замок и открыл крышку. И вытащил оттуда винтовку с оптическим прицелом.
   – Эх, поохотимся, – сказал он.
   Его улыбка не стала уже, но Тревитту она показалась людоедской.
   Внезапно послышался какой-то шум, и Тревитт решил, что умирает.
   Но это оказалась всего лишь его желтая машина.

Глава 33

   Когда Улу Бег подошел к двери, он понятия не имел, что скажет, у него не было никакого плана.
   Он постучался, гадая, что уготовил ему Всевышний на ближайшие несколько минут.
   Дверь распахнулась, и он очутился лицом к лицу с женщиной в годах с выражением живейшего, крайнего американского дружелюбия на лице. Она произнесла лишь:
   – Здравствуйте.
   – Да, здравствуйте, как поживаете? – отозвался он.
   Что-то в его словах – он так и не понял, что именно, – похоже, смутило ее.
   – Да? Вы на вечеринку?
   Он понятия не имел, что ответить. За дверью виднелся полутемный коридор, а в конце его – ярко освещенная комната, дымная и людная. Он ощущал эту толпу, было очень шумно, слышался хохот.
   – Да? – повторила она.
   Ей хотелось помочь ему. Он видел это.
   – Все в порядке, – сказал он.
   – А, – обрадовалась она, – вы, должно быть, доктор Абдул.
   – Да. Доктор Абдул.
   – Спасибо, что пришли. Джо восхищается вашими работами, несмотря на то что не вполне разделяет ваше мнение о египетском господстве.
   – Мне не терпится побеседовать с ним.
   – Конечно, входите скорее. Не будем стоять здесь. О, вы такой высокий, а я и не знала.
   – Да. Это дар Всевышнего.
   – Да, наверное. Вы долго пробудете на факультете? Возвращаетесь в Каир в конце семестра или зимой?
   – В конце семестра.
   – О, я терпеть не могу эти краткосрочные контракты. Мы с Джеком были в Мюнхене, но грант был рассчитан всего на восемь месяцев. Меньше чем за два года по-настоящему в культуру не вникнешь. Как вам Америка?
   – О! Мне здесь очень нравится.
   – Прекрасно. Проходите. Джек вон там, у стены, за стойкой. Он нальет вам чего-нибудь выпить. А если вам удастся пробиться к Джо, передавайте ему привет от меня. Мне даже парой слов не удалось с ним перекинуться с тех пор, как он пришел.
   – О, благодарю вас.
   Он прошел мимо женщины и зашагал по коридору на шум. Несколько парочек переговаривались вполголоса в полумраке – должно быть, любовники. Он протиснулся мимо них и очутился в комнате, на краю толпы.

* * *

   Данциг знал, что она в его власти. Настоящая красавица, и притом совсем молоденькая, экзотичная. Возможно, она даже мулатка, или евразийка, или каких-нибудь смешанных филиппино-русских кровей. Она еще не разговаривала с ним, но не сводила с него глаз. Он понимал, что это нелепая затея, к тому же технические трудности – как доставить ее к нему в гостиницу, как потом доставить ее из гостиницы обратно – были неизмеримы. Но он желал ее!
   Она, скорее всего, пришла с мужчиной. Но с каким? Не с тем ли колоритным типом, который сверлит его взглядом с порога? Это было не исключено, но Данциг, к тому времени уже уставший от разговоров и изрядно подвыпивший, все же решил рискнуть.
   – Э-э… мисс?
   – Да? – с легким акцентом.
   – Э-э… я никак не могу понять. Вы учитесь в университете?
   – Нет, доктор Данциг. Мой муж – адъюнкт-профессор физического факультета.
   – О, это замечательно. Уверен, я не понял бы ни слова из его лекций. Должно быть, он блестящий ученый. Он здесь?
   – Нет. Я пришла с любовником.
   Она сообщила это совершенно буднично, но явно с целью шокировать его, увидеть, как знаменитый политик переменится в лице.
   – Вы с ним говорили. Такой молодой задиристый политолог. Джереми Гольдман.
   Данциг смутно припомнил человека, который мог подойти под это определение, но подробности так и остались зыбкими.
   – Да-да, он высказал ряд интересных замечаний. Весьма занятный молодой человек, насколько я помню. По-моему, я ему не нравлюсь.
   – О, он терпеть вас не может. Как, впрочем, и всех вообще. Но он очарован вами.
   – Позвольте спросить… прошу прощения, если мой вопрос покажется вам нескромным, я поистине не держу в мыслях ничего дурного и вообще человек совершенно безобидный, – знаменитое данциговское самоуничижение, милое и беззастенчиво тщеславное, – очарованы ли мной вы?
   – Ну… – Она помолчала.
   У нее было хорошенькое, пикантное лицо, очень тонкое, с выдающимися точеными скулами модели, чуть азиатский разрез глаз и губы, полные, как сливы.
   – Я бы сказала, слегка. Да. Слегка.
   – Гм. Какой великолепный комплимент. Вы так милы к тщеславному старику. Позвольте спросить вас еще кое о чем – повторюсь еще раз, я не хочу быть нескромным и прошу вас остановить меня, если мой напор вас пугает…
   – О, я ничуть не напугана.
   – Ну, тогда позвольте спросить: он где-то поблизости? И вы собираетесь уйти отсюда вместе с ним? Я уверен, что собираетесь, я не хочу на вас давить.
   Она хладнокровно огляделась по сторонам.
   Чарди! Данцигу внезапно пришло в голову, что Чарди мог бы отвезти их обратно в гостиницу, а потом подбросить ее до дома. Но согласится ли он?
   Ну конечно согласится. Пусть только попробует заартачиться. Данциг тоже принялся оглядываться по сторонам, но в поисках Чарди.

* * *

   Теперь Улу Бег видел его. Он оказался толще, чем был на фотографиях, в волосах проглядывала седина, глаза за толстыми линзами очков казались маленькими, как бусинки, брюшко выпирало из жилетки. Он слегка склонялся вперед, перегнув свое нескладное тело, и оживленно беседовал с какой-то женщиной. Дважды он взглядывал на Улу Бега в упор, чем приводил того в состояние столбняка. Но его взгляд быстро возвращался к женщине; говорил он негромко, настойчиво.
   Курд стал пробираться сквозь толпу. И тут же задел кого-то.
   – Прошу прощения, – сказал кто-то.
   – Э-э… я…
   – Кто…
   – Э-э… простите, я, похоже…
   – А, вы пытаетесь пробраться…
   В конце концов расстояние в шестнадцать футов было преодолено. Он сунул руку под пиджак и нащупал «скорпион». Курд напомнил себе, что вытаскивать пистолет нужно не торопясь и уверенно и стрелять с двух рук. Его пальцы ощутили твердый, прохладный металл.
   И все же он колебался.
   Толстяк, болтающий с хорошенькой девушкой в самом сердце цивилизованного мира.
   Он убил сотню человек, но все они были солдатами и в противном случае убили бы его. Он попытался думать о своих сыновьях – один погиб сразу, другой получил такую чудовищную рану, что он сам совершил над ним последний акт милосердия и любви. На Улу Бега нахлынули воспоминания, в носу у него запершило от едкой керосиновой гари и пыли, которую поднимали в воздух лопасти винтов и свистящие пули.
   На него кто-то налетел.
   – Прости, старина, – сказал незнакомый мужчина в свитере и с трубкой.
   Улу Бег обернулся. Женщина смеялась над какой-то шуткой Данцига, и сам он улыбался, уверенно вел разговор.
   – Не хотите чего-нибудь выпить? – спросил Улу Бега кто-то.
   Он изумленно обернулся на голос. И сам не почувствовал, как вытащил оружие.
   – У него пистолет! – завопил кто-то. – Господи, у него пистолет!
   Улу Бег крутанулся, вскидывая «скорпион» в обеих руках, пока толстяк на диване не оказался на мушке.
   Поднялся шум, свет погас, по комнате заметались тени.
   Данциг в остолбенении встал и поднял руки.
   Улу Бег выстрелил.

* * *

   Повсюду было стекло. Щепки, обломки стола, растоптанные книги. Данциг лежал на полу. Перед глазами у него был ковер. Кто-то продолжал палить.
   Только бы все закончилось.
   Господи, только бы все закончилось.
   Девушка все кричала и кричала:
   – Боже мой, боже мой, Джерри, боже мой, Джерри!
   И истекала кровью, вся грудь у нее была в крови. Она лежала на диване. Он не мог – да и не стал бы – шелохнуться, чтобы помочь ей.
   Данциг лежал ничком. Акли успел выстрелить по меньшей мере дважды, прежде чем высокий мужчина его убил.
   – Где он? Где он?
   Молокосос Ланахан, присланный из управления, приплясывал от ярости и ужаса с пистолетом в руках.
   – Боже правый, – закричал кто-то, – боже правый, у него оружие, оружие.
   Сирены.
   Сирены. Кто-то вызвал полицию.
   Данциг не мог поднять голову. Высокий мужчина? Он уже ушел? Храни его бог от этого высокого мужчины.
   Он лежал на животе, прижимаясь к дивану. В него попали трижды, может быть, четырежды, его отбросило назад. Где врач? Пожалуйста, пусть придет врач. У него сейчас разорвется сердце. Ему нужно принять таблетку.
   Данциг заплакал. Он неукротимо рыдал. Грудь ужасно болела. От страха он обмочился, но ему было все равно. Его охватила громадная, неистовая жалость к самому себе. Он понял, что не собирается умирать. Жилет – из материала под названием «кевлар», ужасно дорогого, сделанного из стальных нитей и сверхплотного нейлона, который разработали специально для его поездок по Ближнему Востоку, – должен был задержать пули. А вдруг не задержал? Почему так болит грудь? Он не мог перестать плакать и трястись.
   – Господи, – надрывно кричал кто-то. – Он пронес пистолет!

* * *

   Чарди услышал вой сирен и побежал по коридору. Когда он выскочил на улицу, мимо проехали уже по меньшей мере три патрульные машины. Чарди бросился за ними. Напротив дома, в машине, он нашел Джоанну. Висок у нее почернел от пороховой гари, глаза были закрыты. В руке она до сих пор сжимала пистолет. На другой стороне улицы собрались машины полиции и "скорой помощи", их мигалки красно-голубыми сполохами озаряли ночь, но Чарди даже не взглянул в их направлении. Он открыл дверцу, осторожно переложил женщину на другое сиденье, сел за руль, включил зажигание и поехал прочь.

Глава 34

   – Nada, – сказал мальчишка. – Ничего.
   – Ты уверен? – упорствовал Тревитт.
   – Si. Я ведь сказал, nada. Ничего.
   Тревитт, уязвленный, вспылил.
   – Черт побери, – ожесточенно выругался он. – Черт побери, да что с ним такое?
   Внутри у него все клокотало от ярости.
   – Черт побери. Ты уверен?
   – Он ведь сказал, так? Матерь Божья, – сказал Еl Stupido, глупец, как американец про себя окрестил Рамиреса, жирный, скользкий, вонючий, неотесанный чурбан.
   – Ладно, – процедил Тревитт.
   Однако все было совсем не ладно. Еще один день. Сколько их уже миновало – пять, шесть, неделя? Тревитт не отличался умением ждать. Никудышный вышел бы из него капитан подводной лодки, пилот бомбардировщика или снайпер. Торчать тут, в горах, изображая из себя потерянного мальчишку из компании Питера Пэна в стране Гдетотам, только с настоящим оружием и рядом с этим боровом El Stupido!
   Он оглянулся и увидел, что его противник читает одну и ту же осточертевшую книгу. "Поделом юной нахалке"! Рамирес мог перечитывать ее снова и снова – губы его беззвучно шевелились, повторяя слова в облачках реплик над фотографиями актеров, – и каждый раз от души и с глубоким удовлетворением хихикать, когда юной героине под конец всыпали горячих пониже спины.
   – Уй-юй! – Он радостно вскинул глаза. – Эй, вы только поглядите на это, сеньор гринго. Ух и задали же они ей жару! Прямо по мягкому месту!
   – И больше никого? Ни приезжих, ни расспросов? – спросил Роберто, четвертый обитатель их высокогорной Утопии.
   – Nada. В Эль-Пломо никого не было, – сказал мальчишка. – Что у нас на ужин?
   – Не понимаю, почему он мне не отвечает. Что за чертовщина творится у наших? – возмутился Тревитт.
   Однако его одолевали глубокие сомнения. Местного почтальона – он же по совместительству был в Эль-Пломо мэром, санитарным инспектором, владельцем универсального магазина и дорожным полицейским – подрядили, разумеется, за немалые деньги, съездить за пятнадцать миль, в ближайший более или менее крупный населенный пункт, и отправить на адрес школы Пресвятой Девы еще одну телеграмму личному небесному покровителю Тревитта, святому Полу.
   "Дядь, – значилось в телеграмме, – я нашел «Биг-Тако» но еще много кто хочет заполучить рецепт боюсь он испортится пришли помощь Эль Пломо Сьерра дель Каррисаи Твой Джим".
   А вдруг это должностное лицо присвоило себе деньги и послало к черту гринго с его телеграммой, а само двинуло в ближайший бордель?
   Тревитт покачал головой. Гнев, в основном происходивший из жалости к себе, клокотал в нем все сильнее. Кто знает, что вообще творится у них в конторе? Может, Чарди вылетел с работы. Может, надо было с самого начала отправить телеграмму кому-нибудь вменяемому вроде Йоста Вер Стига. К черту ковбоя, надо было обращаться напрямую к верхушке.
   Тревитт принялся корить себя за упущенные возможности. Может быть, еще не поздно, ну да, даже сейчас, послать телеграмму Йосту, в Лэнгли, штат Виргиния: "Дорогой Йост, возможно, вы удивитесь, но…"
   Но…
   Но правда в том, что Билла Спейта убили. Правда в том, что какие-то люди пытались убить Рейнолдо Рамиреса. Правда в том, что вся эта каша заварилась почти сразу же после того, как курд, Улу Бег, устроил перестрелку при переходе через американскую границу, который организовал для него Рейнолдо Рамирес. И правда в том, что сюда в любую секунду может заявиться шайка бандитов. Однозначной связи между этими событиями не было, но она напрашивалась сама собой. Все сходилось одно к одному, хотя, как Тревитт ни старался, все равно не мог сообразить, каким образом и почему.
   Кто их преследует?
   Вот тебе ключ к разгадке, Тревитт. Мексиканские бандиты, пытающиеся прикончить El Stupido ради его ночного клуба, или за прошлое предательство, или… Или это действуют какие-то другие силы?
   Тревитт поежился.
   За складчатой линией гор солнце опускалось в исполинский синяк рваных фиолетовых облаков. Внизу темнела тихая долина. Там, на этих пологих склонах, произрастало, наверное, на миллион долларов марихуаны. То был дикий край, бандитский край, край оружия. Здесь оружие носил каждый. Здесь кипели страсти.
   Тревитт посоветовал себе взглянуть в лицо действительности и на время забыть про окружающий пейзаж. Забыть о своей отчаянной мольбе Пресвятой Деве. Ему придется выпутываться из этой переделки в одиночку.
   Он снял с плеча винтовку, «ремингтон» семисотой модели, стреляющий семимиллиметровыми патронами «магнум», с оптическим прицелом шестикратного увеличения. У Рамиреса таких было две. Раз-другой в год преуспевающий владелец бара и борделя приезжал сюда пострелять пустынных толсторогов.
   – Эй, тут еда, – позвал Роберто.
   Тревитт вновь вскинул винтовку на плечо. Еда, значит, опять бобы с рисом, значит, опять их всех ночь напролет будут донимать газы, а он знал, что ему предстоит дежурить с двух до шести утра, когда газовая атака будет совсем непереносимой.
   Боже правый, ни о чем таком у Ле Карре никогда даже не упоминалось.

Глава 35

   Сегодня был его третий день; он уже успел проявить свои таланты и был формально принят в команду, хотя никто так и не спросил его имени и не поинтересовался, откуда он. Они знали о нем нечто более важное: что он без промаха попадает в корзину с двадцати пяти футов, если получит передачу; яростно бросается на мяч; ставит такие заслоны, от которых игрок противника может запросто лишиться зубов; отчаянно борется за подбор мяча и, наконец, что он честен.
   – Ты из профи, старик? – хмуро спросил его самый высокий, местная звезда, который, как говорили, в жизни был почтальоном.
   – Я неделю пробыл в лагере старой команды "Чикаго пэкерз". Но не сумел там удержаться.
   – Скажи, приятель, думаешь, я смог бы играть за профи?
   Чарди помолчал долю секунды. Он ведь был уязвимой фигурой – единственный белый на площадке.
   – Нет, – ответил он наконец. – Вряд ли. Прости. Ты не потянешь.
   Чарди показалось, что почтальон сейчас его ударит. Ему было где-то года двадцать два, в нем шесть футов пять дюймов росту, и он владел несколькими отличными приемами. Небось год или два играл в команде какого-нибудь колледжа, пока не вылетел или не ушел сам.
   Но парень, похоже, обдумал все и пошел на попятный. Пожалуй, он был слишком утонченным, чтобы драться, или слишком умным, или же втайне признавал справедливость оценки Чарди, или чувствовал, что этот странный белый не боится ни бога, ни черта и будет драться с ним до последней капли крови.
   – Тогда давай играть, старик, – сказал почтальон.
   – Давай, – отозвался Чарди, и игра началась снова.
   К этому времени Чарди уже успел прорваться на лучшую площадку, где пятеро на пятеро боролись самые талантливые игроки. Сначала черные позволяли себе выказывать свой гонор: они толкали и оскорбляли его, и не раз он летел на асфальт. Но он давал им сдачи локтем или бедром, а его мячи ложились в корзину без промаха.
   Он до сих пор бил в прыжке. Это не забывалось. Оно никогда не терялось, это умение. Мяч летел в корзину, а не в кольцо или щит, хотя здешние корзины были сделаны из цепей, которые по-средневековому позвякивали, когда сквозь них пролетал мяч. Чарди был словно заговоренный. Он играл, чтобы забыться, спрятаться, раствориться в игре, блестящей игре. Он понимал лишь, что должен играть, или умрет. Его тело истомилось по спорту.
   Он улетел из Бостона и из вашингтонского аэропорта Нэшнл направился прямиком в город, заехал только в спортивный магазин в торговом центре в пригороде, купил себе роскошные кроссовки – «Найк», из натуральной кожи, профессиональную модель, – и добротный мяч «Симко» для игры на открытой площадке. Сразу же двинулся в центр, пока не увидел баскетбольную площадку, хорошую и большую, за мостом, в низине между шоссе и неторопливой рекой. Она и называлась в честь этой реки – «Анакостия». Он знал, что там собираются лучшие игроки.
   Он мог бы играть вечно. В свои тридцать восемь он чувствовал себя на шестнадцать. Если на земле и был рай, Чарди наконец-то нашел его: площадка, два кольца и мяч, летящий точно в цель.
   Да, сегодня он был в ударе.
   – Бей.
   – Бросай.
   – Заколачивай, приятель.
   – Накрывай.
   – Черт, да ты мастер.
   Он забросил мяч в кольцо четыре, потом пять, потом шесть раз подряд, прежде чем промахнулся. Мячи летели по высокой траектории, словно послания от Бога, прямо в центр, без пощады. Он толчком досылал мяч в корзину, бил по нему ладонью вытянутой руки, бил с отскоком назад с обеих рук. Он пробивался к задней линии, получал пас и рывками уходил от опеки двух защитников обратно, чтобы забросить мяч из-под самого кольца. Мяч был словно роза, такой невесомый и душистый. В своем зачарованном трансе Чарди послал мяч в корзину с сорока футов, и тот пролетел сквозь кольцо, не звякнув цепями. После этого броска даже почтальон хлопнул его по заду.
   Но в конце концов в зыбкий сумеречный час третьего дня, когда на конусы люминесцентных ламп, освещавших кольца до полуночи, уже начали слетаться мотыльки, в этот спортивный рай прокрался змей. Чарди старательно делал вид, что не замечает его, но разве можно было не заметить единственное, кроме его собственного, белое лицо среди множества черных, пусть даже оно маячило совсем вдалеке, за стеклом неприметного автомобиля?
   Тому, кто выслеживал его, нельзя было отказать в терпении. Он ждал, точно неумолимая статуя, в своей машине еще несколько матчей и даже позволил Чарди выпить банку холодного пива, которую кто-то протянул ему.
   Наконец, когда уже почти совсем стемнело, в тот самый миг, когда Чарди бил с задней линии – и, что случалось с ним не часто, промахнулся, – дверь хлопнула и появилась невысокая фигурка.
   Ланахан. Они послали Ланахана.
   Следующие два броска Чарди не удались, и игрок, которого он теоретически опекал, закатал два мяча.
   Майлз в своем измятом костюме робко приблизился, потоптался на месте и отыскал местечко на одной из трибун, примыкающей к полю.
   Чарди снова промазал. Внезапно он утратил способность попадать в корзину. Его руки и ноги налились свинцовой усталостью.
   – Встряхнись, приятель, – бросил почтальон.
   Он получил передачу на периметре. На площадке один игрок из его команды оторвался от опеки, и Чарди следовало бы отдать ему пас с отскоком. Он же жадно сделал финт, но мяча не отдал. Он продолжал вести мяч то вперед, то назад, и снаряд послушно отскакивал от земли навстречу его рукам. Он ждал удобного случая. Еще один товарищ по команде сделал заслон, и Чарди внезапно бросился в нападение, в процессе оторвавшись от защитника.
   На долю секунды он прирос обеими ногами к земле и почувствовал, как мяч устремился вверх и почти по собственной воле полетел прочь от толчка обеих рук, когда он высунулся из-за заслона. Снаряд послушно лег в корзину.
   После этого Чарди быстро забил еще два раза, а почтальон завершил успешную серию, со звоном заколотив мяч в кольцо сверху. Чарди поднял руку в знак того, что просит себе замену, и чернокожий старшеклассник, уже заработавший себе славу, но немногословный, бесстрастно потрусил занять его место.
   – Неплохой удар, чувак, – похвалил его парнишка.
   Чарди подобрал с травы полотенце и пошел в обход поля к трибунам. Он плюхнулся на скамью позади Майлза, вытянул ноги и принялся утирать лицо полотенцем. Одно колено у него было в крови. Он даже не помнил, чтобы падал.