Харламов Дмитрий. Сказание о верном друге

   Недоеденный кусок протянула Лану. Тот вцепился зубами в пахучее и мягкое мясо и осклабился: с первого же раза по вкусу пришлась ему такая еда.
   В племени таж никогда еще не ели поджаренного над огнем мяса, а только вяленое или сырое. Так, незаметно для себя, Муна сделала важное открытие – впервые изжарила на огне мясо.
   Насытившись, ребята закопали медвежий запасник – там еще оставались мороженые тушки сурков – и принялись рубить для факелов смолистую арчу…
   К вечеру с большими вязанками на плечах приблизились они к медвежьему долу.
   Зурр и Муна дрожали не только от холода, да и Лан уже не чувствовал прежней уверенности. Но отступать нельзя: без теплого жилья они пропадут.
   Сурово поторапливал Лан своих друзей. На этот раз они подбирались к норе зверя со стороны уступа, в котором зияла медвежья пещера.
   Оставив ребят в ложбинке, неподалеку от края уступа, Лан осторожно подполз к хилой кривой березке, чудом зацепившейся корнями за расщелину на самом краю. Пещера оказалась как раз под ним.
   Было достаточно светло. Пристально разглядывал мальчик нетронутый снег между каменными глыбами у выхода из норы, будто медведь мог прошмыгнуть мышью, не оставив заметного с высоты уступа следа. Кое-где виден был лишь старый, сильно припорошенный след громадных лап, ведший в нору. Значит, зверь в логове.
   Прихватив толстый ивовый кол, Лан в сопровождении волка поспешил к заснеженным громадным орешинам, в обход норы. К этим орешинам выходила звериная тропа от логова, змеившаяся посреди коридора, образованного обломками скал.
   Уже совсем стемнело, когда тенями скатились в ложбинку Лан и волк. Глаза мальчика возбужденно блестели.
   – Разжигайте большой костер, – проговорил он, с трудом переводя дыхание.
   У Муны от страха и холода лязгают зубы, а Лан торопит.
   Все выше поднимается пламя от костра.
   С зажженными факелами приблизились к краю уступа. Маленький Орел торопливо спустился на скалу, что возвышалась у входа в пещеру, и приказал:
   – Бросайте!
   Полетели вниз горящие головни, и вот уже трещит, разгорается костер в устье пещеры, жаркий воздух и дым от арчи взвиваются вверх, к звездному холодному небу.
   Став на колени, Лан широко размахнулся и швырнул горящий факел в черную глубину пещеры, затем второй, третий…
   Муна подавала ему новые факелы, а он швырял и швырял. Ужасающий рев раздался из норы: проснулся наконец хозяин. Видно, крепко спал. Проснулся, когда огнем припекло.
   На какое-то время страх охватил ребят. Лан по-кошачьи вскарабкался на уступ и бросился в темноту вслед за Муной и Зурром, но остановился возле костра в ложбинке, схватил охапку горящих факелов и крикнул:
   – Йо-о-хо! Йо-о-хо!
   Этот боевой клич племени должен был вернуть беглецов.
   А медведь в это время метался по тесной норе и истошно ревел. Убежать бы зверю от неведомо откуда свалившейся напасти, да вход сплошь охвачен пламенем. Несколько маленьких огней пылает внутри пещеры, и медведь не в силах бороться с этим страшным врагом.
   Но вот новые горящие головни полетели внутрь пещеры. Одна угодила в голову, другая запуталась в шерсти, жжет нещадно.
   Накалился воздух в норе, дым разъедает глаза.
   Обезумел от боли и страха могучий зверь, ринулся наружу через огненный вал, затлела, задымилась шкура, нестерпимая боль вцепилась в ступни. Вихрь искр взвился в небо.
   Разметал медведь костер по снегу, помчался с ревом между глыбами, тяжко натыкаясь на острые каменные выступы, будто сослепу.
   Тлела и чадила на нем шерсть, и поэтому в ночи виден был путь его. Вот он уже у орешин…
   От нового рева содрогнулся воздух, показалась, будто качнулись звезды. Эхом откликнулись дальние скалы на звериный крик.
   Долго из непроглядной темноты доносился то затихающий, то вновь усиливающийся рев.
   Эту ночь, уже третью по счету, не спали ребята, но не от холода – в неглубокой пещере было тепло и сухо, – страх и возбуждение прогнали сон. Сидели у огня, прислушивались к звукам снаружи и молчали. Острый звериный запах, сохранившийся в пещере, бил в ноздри, беспокоил. Что принесет им новое утро?
   Незадолго перед рассветом начался снегопад. Мелкий сухой снежок споро укутывал землю. Снежинки то неслись нескончаемым каскадом над скалами, гонимые порывом ветра, то грациозно кружились в свете костра, в промежутках между порывами.
   Пришел волк. Пришел со стороны орешин, откуда всю ночь доносился медвежий рев. Значит, он знает, что там случилось, жаль, говорить не может.
   Развиднелось. Вооруженные факелами на случай нападения медведя, Лан и Зурр настороженно двинулись между каменными глыбами по звериной тропе. Волк побежал впереди.
   Вот и ореховые деревья. Зурр издал продолжительный торжествующий крик:
   – Вах-ха-а-а!
   В ручье, проломив лед, недвижимо лежал громадный зверь.

 

 
   Снег уже припорошил его опаленную шерсть. Голодный волк успел погрызть его в нескольких местах. Поодаль на снегу виднелись следы гиен, но они не решались подойти к грозному зверю.
   Передними лапами медведь сжимал розовый от крови ивовый кол, на который, видно, напоролся в слепом бегстве от огня. Все правильно подстроил мальчишка, хорошо придумал укрепить острый кол на пути зверя.
   – О дивы! – воскликнул Лан. – Мы вернемся к племени таж! Мы сделаем, как велел Мудрый Аун! Я охотник! Теперь буду носить ожерелье из медвежьих клыков. Это я, Лан, убил его.
   Разум победил силу.

ПРАЗДНИК ПТИЦ, НАЧАЛО ГОДА

   Отгудели снежные вьюги, отпустили, ослабели злые морозы, и ослепительное солнце стало подниматься все выше над синими зубцами далеких гор, все больше набираясь животворящего тепла.
   В ложбинах и на теневой стороне лежал еще тяжелый серый снег, а на черных каменных россыпях было уже сухо, на солнечных склонах радостно проступили зеленые пятна молодой травы, и по недавно сухим распадкам грозно зашумели мутные потоки, ворочая камни и волоча деревья.
   Зима возвращалась не раз. То занесет все обильным снежком, то прозвенит прозрачным утренним морозцем. Но уже легкой зеленью опушились заросли, и первые нарядные птицы завели свои песни и пересвисты.
   От этих песен Муне становилось радостно и грустно одновременно. Часто теперь выходила она к ручью, садилась на теплый, нагретый солнцем камень под ореховым деревом и слушала перекличку птиц. Сколько их тут! И с каждым погожим днем становится все больше.
   «Витью-вити, витью-вити, тью-тью-тью!..» – пела маленькая скромная птичка, удобно устроившись на самой верхней веточке высокого дерева. Из прозрачной яблоневой рощицы с розовыми набухшими почками заливисто отвечала ей другая такая же певунья.
   «Ци-ци-ци-ю-ю-и!..» – скромно высвистывает овсяночка, деловито перескакивая с веточки на веточку молодого клена.
   Синей молнией сверкнул на солнце каменный дрозд, уселся на колючей боярке, поправил перышки под крылом и запел, повернувшись к солнышку и трепеща крылышками от полноты чувств:
   «Тэк-тэк-тэк-юит-юит!..»
   Прилета птиц ждали со дня на день, как ждут заветного праздника. Да это и был самый большой праздник в племени таж. В день прилета журавлей и аистов устраивались обычно испытания для юношей, и самых ловких из них, самых искусных называли охотниками, давали новые имена.
   Далеко родное племя, за снежными горами, но Лан все-таки с нетерпением ждет прилета птиц, будто надеется на чудо.
   С прилетом больших птиц приходит Новое Солнце, начинается сытная пора в жизни племени. На красивых палочках, болтающихся на шее малышей, матери делают очередную засечку: прожита еще одна зима, а значит, и еще один год.
   Как же могли ребята не ждать дня прилета птиц даже вдали от племени?
   Лан взобрался на черную глыбу и удобно устроился в выемке. Ветерок доносит снизу, из долины, чудесные запахи парной земли, аромат почек, свежесть талой воды. Мальчик поглядывает на Муну, которая что-то ищет в молодой траве, пробует на вкус.
   Сегодня солнце не просто греет, а уже печет. Скалы на другой стороне дола дрожат и ломаются в струях теплых испарений земли.
   Сквозь звонкое щебетание пташек Лан уловил какой-то знакомый волнующий звук, будто кто-то мощной рукой спустил тетиву громадного лука. Вот снова и снова ветерок доносит звук. Нет, он несется откуда-то сверху.
   Муна подняла руки к небу, и тут только Лан увидел высоко, под самым облаком, стройный журавлиный клин.
   «Рао-ра-окроау!..»

 

 
   Как он сразу не узнал радостный клич загадочных птиц, возвещающих приход Нового Солнца?
   А ниже журавлей, стороной, неровной цепочкой скользят над горами на блестящих мягких крыльях черные аисты. Их молчаливый полет строг и величествен.
   – Птицы прилетели! – громко закричал Лан и соскочил со скалы на землю.
   Муна, сияющая, возбужденная, сбросила с себя лохматую козью шкуру…
   Мальчик замер в изумлении: на ней была тонкая одежда из шкуры косули, золотисто-коричневая, такая, какие шили женщины племени к праздничному дню. В этой непривычной одежде Муна выглядела тоненькой и гибкой, будто ивовый прутик.
   Она кружила по лугу возле ручья и пела, будто птичка, лучше птички:
   Большие птицы летят высоко, Новое Солнце несут. Птицы, людям таж скажите, Скоро мы к ним придем…
   Тонкие золотистые волосы девочки словно паутинку развевает шаловливый ветерок, и они блестят и вьются, точно пламя факела. Гибкие смуглые руки мягко взлетают в небо и плавно опускаются вниз. Они кажутся крыльями. Глаза у Муны полузакрыты, лицо неузнаваемо занавешено сеткой волос. Быстрые стройные ноги подчинены какому-то неслышному сложному ритму. Они то семенят мелкими шажками, то вдруг делают широкие плавные круги.
   Лан остановился, и громкий радостный клич, возвещающий приход Нового Солнца, застрял у него в горле. Он стоял и смотрел, опасаясь, как бы не кончилась песня, как бы не прекратился танец.
   Муна подражала плавному полету величественных птиц. Казалось, еще немного, и она поднимется в воздух вслед за стаей, легко минует далекую заснеженную седловину между двух белоснежных пиков, уходящих за облака, и очутится над головами соплеменников.
   Но нет, даже Муна, невесомая, тоненькая Муна не может оторваться от земли!
   Позже они пойдут по горам, шаг за шагом подбираясь к заветному перевалу, и вернутся, потому что снежные бураны и холод к тому времени еще не улетят в свое неведомое логово.
   В другой раз они пойдут к перевалу, когда опадет нежный розовый и белый цвет яблонь и груш, алычи и боярки, сочно зазеленеют тополя и беревы, ивы и вязы, клены и ясени, когда буйно зацветут непролазные заросли ежевики и шиповника, когда зеленые травянистые склоны дивно разукрасятся пестрым разноцветьем и заалеют крупными тюльпанами и маками… И снова вернутся, потому что грозные обвалы и тяжелые слежавшиеся снега станут на их же пути.
   В третий раз поднимутся они к самым облакам. Даже могучие беркуты и белоголовые луни будут кружить на одной высоте с ними. К тому времени в долине уже станут наливаться ядреным соком урюк и яблоки, а стебли мальв поднимутся выше Зурра.
   Непреодолимые черные скалы станут перед ними, и они, будут карабкаться вверх, обдирая в кровь пальцы, и наконец, поднимутся на высокую стену, оставив внизу молчаливого волка с глазами, полными тоски и укора.
   Но за первой скалистой стеной откроется другая, еще выше и неприступнее первой, и непроходимые, коварные ледники издали покажут ребятам свои грязные языки.
   И они вернутся в третий раз, поняв, что седловину им не преодолеть. Терпеливый и сдержанный Лан будет плакать горькими скупыми слезами отчаяния и бессилия, спрятавшись от Зурра и Муны, и только волк, его постоянный спутник и друг, увидит слезы отважного охотника.

НАЧАЛО ЗАГАДКИ

   Легкодумный Зурр быстро примирился с неудачной попыткой перевалить через горы. Он радовался каждому новому дню, своей удачливости на охоте.
   Теперь у него был большой лук и длинные стрелы с острыми кремневыми наконечниками. Дня не проходило, чтобы вернулся он с охоты с пустыми руками: то принесет барсука или сурка, то дикобраза, то поросенка, то горного барана, круторогого красавца, а однажды добыл даже оленя.
   Особенно поверил Зурр в свою охотничью доблесть, когда однажды в узком высокогорном ущелье повстречался со снежным барсом.
   Хищник был ошеломлен встречей не меньше мальчика. Они стояли друг против друга и не решались что-либо предпринять: напасть, но нет уверенности в победе, отступить, но не поймет ли это противник, как проявление слабости, и не нападет ли?

 

 

 
   Так и стояли они, стараясь не глядеть в глаза друг другу, пока барс не попятился назад, недовольно ворча. И тут же Зурр отступил за корявый ствол дерева.
   Они разошлись мирно, и каждый мог считать себя победителем. Больше Зурр не появлялся в этом ущелье. Разве мало других мест для охоты в благодатной стране предков!..
   Лан с утра обычно уходил к реке. Они с волком пробирались сквозь колючие заросли джиды и устраивались под старой ивой, на краю лессового обрыва.
   Внизу волновалась под ветром и сухо шелестела широкая полоса камышей, а дальше, булькая и стремительно кружась в омутках, мощно катилась могучая река, такая же непреодолимая для них, как и горы.
   Мальчик подолгу глядел на быструю воду и думал, думал о чем-то. Казалось, он не замечал волка, но тотчас начинал искать его, если тот отлучался хотя бы ненадолго. Они привыкли друг к другу и сдружились. Зверь обычно бежал впереди мальчика, оглядываясь и как бы спрашивая, туда ли он бежит. Если Лан сворачивал в сторону, волк тотчас догонял его и снова забегал вперед.
   Никогда Лан не ласкал зверя, как ласкала его Муна, но не забывал поделиться – ним пищей. Впрочем, и волк, отличный охотник, нередко приносил мальчику часть своей добычи.
   Это был уже совсем взрослый зверь. Ростом невысок, чуть выше колена мальчика, но широк в груди. В пасти острые зубы и длинные страшные клыки. Взгляд маленьких глаз то колючий и злой на охоте, то умный и внимательный, обращенный к Лану, то безмятежный и смеющийся, когда Муна зовет соба поиграть с ней. С Зурром волк по-прежнему держится настороженно, хотя тот нередко балует его сладкими кусками и жирными мозговыми косточками…
   Что приводило Лана к берегу реки? Поиски добычи? Нет. Уже на протяжении луны ничего не приносил он в жилище. Много раз встречались им в камышах свиньи с кабанятами, зайцы, гуси и утки. Лан словно не замечал их.
   Как-то набрели они на громадный костяк неведомого зверя, выбеленный горячим солнцем, дождями и ветрами. Гигантские кости скрывались в светло-желтом лессовом намыве, лишь ужасающая голова с острыми рогами выпирала наружу, будто зверь силился сбросить с себя гнет толстого пласта и выбраться к воде – утолить жажду.
   Много дней Лан приходил сюда и день за днем рубил острым камнем один из рогов зверя. А срубив, всегда носил с собой, шлифовал, точил и оглаживал. Замечательной остроты и прочности нож-резец получился из обломка рога, лучше волчьего клыка.
   Резец давно готов, но Лан продолжает приходить к лессовому обрыву каждое утро. Глядит, как вода несет из неведомой дали островки грязно-белой пены, раздувшиеся трупы зверей, большие и малые деревья с листьями и корнями.
   На одном дереве Лан разглядел живого зайца. Зверек беспомощно оглядывался по сторонам, а своенравная река кружила большое дерево, будто камышинку, и несла, несла его вместе с зайцем неведомо куда.
   «Куда бежишь ты, река? – одними губами спрашивает мальчик. – Может, ты пробежишь мимо племени таж?»
   Ничего не отвечает река, просто булькает и пошевеливает волнами зеленый камыш и осоку, бесстрашно забежавшие в коварную подозрительную глубину.
   Как-то Лан забрел в мелководную лагуну. Несколько шагов сделал в сторону стремени. Вода едва поднималась выше колен, и вдруг дно враз ушло из-под ног, и мальчик с головой окунулся в теплую мутную глубину.
   С выпученными от страха и неожиданности глазами лихорадочно искал он ногами опоры. Встал. Вода коварно щекотала ему спину и грудь и ласково подталкивала на глубину. Отчаянным усилием выбрался он на мелководье, упустив при этом все свои стрелы. Они плыли стоймя, выставив над водой нарядное цветное оперение.
   Река, конечно, еще коварнее гор. Но ведь плыл живой заяц на дереве?..
   И снова весь день до вечера сидел Лан над обрывом и глядел на реку, будто ждал от нее ответа на свои думы.
   Однажды утром, сам того не зная, мальчик прошел мимо важной тайны, разгадка которой помогла бы им найти путь к родному племени.
   Лан почти добрался до старой ивы, когда волк почуял след. Мальчик привык, что соба непонятным образом узнавал след даже в каменистых местах, где ступня не оставляет отпечатка. Привык и доверился ему.
   Волк ушел по следу, а Лан, по-прежнему не интересуясь охотой, уселся под деревом.
   Вскоре из камышей послышался отчаянный вопль, а затем мальчик увидел старого плешивого шакала, со всех ног удирающего от соба.
   Откуда было знать ему, что этот плешивый шакал – старый недруг стаи рыжих волков и прихвостень Меченого, волка-одиночки, – пришел сюда из-за гор, из Солнечной долины. Откуда было знать ему, что и сам Меченый нынешней ночью рыскал по этим камышам, а теперь отсыпается где-то в густых зарослях. Тот самый Меченый, которого ненавидят рыжие волки за вероломство и кровавые обиды, тот самый Меченый, который утащил его младшего братишку Лика.
   Немало удивился Лан, увидев соба преследующим шакала. Неужели его друг польстился на старого вонючего пожирателя падали?

 

 
   Возможно, он так ничего не узнал бы, не случись ссоры с Зурром у вечернего костра.

НА ТРОПЕ ГНЕВА

   Зурр принес ястреба. Эта добыча была особенно ценной, потому что перья и когти хищника служили лучшими доказательствами удачливости охотника.
   Втайне Зурр завидовал Лану, грудь которого украшали громадные клыки медведя. Шкурой этого зверя устлана почти вся пещера. И вот теперь Зурр тоже добыл знаки доблести – когти ястреба.
   Муна с увлечением готовила для себя новую одежду из блестящих сурковых шкурок, когда пришел Зурр. Небрежно швырнув к костру зайца, мальчик торжествующе растянул за крылья ястреба.
   – Вах-ха!
   Муна обрадовалась его добыче.
   – Зурр большой охотник, – хвастливо сказал мальчик. – Зурр добывает пищу для всех. – Он перевел дух от непривычно длинной речи. – Лан не может добывать пищу.
   Эти слова не понравились Муне.
   – Разве Зурр забыл, кто добыл большого медведя?
   – Зверь сам убил себя.
   – Лан добыл косулю. – Муна указала на свою одежду.
   – Зурр убил оленя и много этих сурков. – Мальчик запальчиво отшвырнул ногой рукоделие Муны. – Зурр большой охотник и потом… возьмет в жены Муну.
   Девочка презрительно расхохоталась ему в лицо и в свою очередь отшвырнула ногой мех сурков.
   – Нет, никогда! Тот не охотник, кто хвастун.
   Она пошла к выходу, но Зурр грубо схватил ее за руку. В этот момент вошел Лан и остановился у входа. Он слышал часть разговора, и глаза его сузились от негодования.
   – Отпусти Муну! Ты снова забыл обычай племени?
   Зурр нехотя разжал пальцы, и Муна с плачем выскользнула из пещеры.
   – Здесь нет племени! – крикнул Зурр.
   – Но здесь живут по его обычаям.
   – Тогда Зурр станет вождем, он один добывает сладкое мясо. Лан вспыхнул:
   – Хорошо. Отправимся сейчас на охоту. Посмотрим, у кого с восходом солнца будет больше добычи.
   Зурр молча вышел. Лан следом.
   Муну Лан нашел у ручья. Только прошел дождь. Из-под тучи выглянуло умытое солнце и осветило сбоку сверкающие дождевые струи, протянувшиеся к земле от тучи, расцветило пестрыми огоньками капли на зелени деревьев и трав. На синем фоне дальних гор вспыхнула сочная радуга.
   И опять с удивлением Лан увидел светлое, счастливое выражение на лице девочки. Неужели она уже забыла обиду, только что нанесенную ей Зурром?
   Нет, не то. Ей хорошо при виде этого солнца и небесных цветов, как бывало хорошо Мудрому Ауну. Впервые Лан позавидовал ей.
   Он внимательно вглядывался туда, куда смотрела Муна, чутко прислушиваясь к себе: хорошо ли ему?
   Нет, не хорошо. Злоба, досада на Зурра клокочут в груди. К утру ему необходимо добыть много мяса.
   Лан знает, где охотиться. Там, в камышах, у реки он приметил водопой. Приходят туда кабаны и олени. У водопоя будет ему добыча.
   Сумерки быстро сгустились, на землю упала ночь. Охотник устроился в камышах так, чтобы ветер дул ему в лицо от водопоя. В темноте слышались осторожные хлюпающие шаги зверей, подкрадывающихся к воде, или торопливая поступь удирающих от опасности.
   Лан не спешил. Уже разливалось над горами белесое пятно восходящей луны. Чтобы волк не спугнул зверя раньше времени, охотник оторвал от козьей шкуры, своей одежды, длинный лоскут и привязал соба. Это не понравилось вольнолюбивому зверю, и он сначала пытался освободиться от ремня, но вскоре успокоился, смирился.

 

 

 

 
   Взошла луна. Под голубым призрачным светом таинственно заблестела осока у кромки воды.
   Долго у водопоя никто не показывался. Наконец пришла лисица. За ней появился камышовый кот, гроза гусей и уток. Вот в гордом одиночестве пришел утолить жажду могучий секач. С этим связываться опасно.
   Надо ждать еще…
   Молодая свинья привела выводок поросят, когда луна, поднявшись высоко в небо, накалилась добела и вокруг развиднелось. Ласково похрюкивая, свинья вошла в воду по брюхо.
   Лан поднял лук. Стрелять неудобно, надо, чтобы животное повернулось боком.
   Вновь завозился волк, стараясь освободиться от привязи. Искоса Лан взглянул на него и на время забыл про свинью: шерсть у соба поднялась от загривка до хвоста, в глазах светились свирепые огоньки, зубы оскалились.
   «Не медведь ли рядом, не тигр?» – подумал мальчик, и липкий озноб внезапного страха передернул плечи.
   Волк дрожал от злобного боевого возбуждения. Там, за стеной камыша, невидимый, затаился страшный враг рыжего волка. Острый запах врага вернее зрения говорил соба, что враг близко. В то же время он ощущал неуверенность: он не знал своего врага и потому боялся его. Этот запах смутно напоминал давний смертельный бой… Противная дрожь в лапах пройдет, как только рыжий волк увидит своего врага, того, кто несет этот ненавистный запах!
   До ряби в глазах Лан вглядывался в непроглядную темень камышей. Там скрывается грозный зверь, соба чует его. Кто он?
   Шевельнулись серебристые стебли, и мальчик увидел громадного серого волка. За ним, почти касаясь мордой волчьего хвоста, следовал шакал, тот самый облезлый шакал, который сегодня утром получил трепку от соба.
   На мгновение серый зверь чуть повернулся, и тогда мальчик вдруг явственно увидел на плече длинный белесый шрам.
   Лан застонал от сладкого чувства близкой мести, стеснившего грудь. Он узнал зверя – это был убийца его маленького братишки Лика, это был кровавый похититель младенцев. Рука сама медленно натягивала тетиву. Вот сейчас запоет, звонко просвистит стрела…
   В этот момент соба рванулся, и лук дрогнул. Стрела пошла выше и вонзилась в загривок зверя.
   От страха и неожиданности взвыл шакал, отчаянно завизжали испуганные поросята. С шумом и треском удирали кабаны напролом через камыши.
   Громадный волк исчез, будто его и не было, исчез вместе со стрелой.
   До охоты ли теперь было Лану, когда он встретил Меченого? Надо выбираться их камышей. Неизвестно, как поведет себя раненый волк.
   В одном месте на лессовом склоне Лан увидел темные пятна, похожие на кровь. Соба рвался по следу, но мальчик не решился пустить его до утра: раненый серый зверь был силен и опасен.
   Забыв про ссору с Зурром, Лан решил немедленно возвратиться в жилище, чтобы поутру стать на тропу мести, тропу гнева.
   Муна спала чутко. Не успел мальчик приблизиться ко входу в пещеру, как взвился столб искр: в пригасший костер подбросили хвороста.
   – Муна, я стал на тропу гнева. Своими глазами видел волка с меткой на плече, того, который утащил детеныша Лика, брата моего. Завтра или в другой близкий день, но я отомщу убийце.
   – Ой-хи! – всплеснула руками девочка. – Как же он пришел сюда? Через снежный перевал?
   От изумления у Лана отвалилась челюсть. В самом деле, как? Значит, есть тропа?
   – Твоя правда…
   – Нельзя убивать злого зверя. Может, он покажет нам путь в Солнечную долину, – горячо говорила Муна.
   Ах, Муна, Муна! Как же он сам, охотник, хранитель мудрости Слова, не подумал об этом?!
   – Твоя правда, – повторил Лан. – На рассвете пойду искать волка. Соба покажет след его.
   – Я с тобой. Лан промолчал.
   – Я пойду с тобой, – громче сказала Муна, страшась отказа.
   – Припаси все факелы, какие есть, – сонным голосом попросил мальчик.
   – Не спи, Лан, послушай меня, недолго. Давно хочу сказать… Мальчик приподнялся:
   – Ну!
   – Мне кажется, соба все-все понимает. Видишь, он даже огня уже не боится, как другие звери… Может, это кто-нибудь из предков таж?
   Глаза у Муны округлились.
   – Может, и я стану каким-нибудь зверем… Я хотела бы стать птицей. Поднялась бы высоко-высоко, выше перевала, полетела бы в Солнечную долину, поглядела бы на мать мою – Яну. Хорошо быть птицей, ах, хорошо!..