Страница:
Итак, победа под Москвой имела не только военное, но и огромное политическое значение. Прогрессивный мир возлагал все свои надежды на Советский Союз.
На приемах и коктейлях часто появлялся седеющий, но еще моложавый англичанин. Он обычно подходил ко мне и считал своим долгом сказать, что-нибудь приятное, типа: "Я читал последнюю сводку: да, да, ваша армия дерется изумительно!"
Уолтер Ситрин, генеральный секретарь конгресса британских тред-юнионов (а речь идет именно о нем), любил разыгрывать роль обаятельнейшего человека и большого друга нашей страны, хотя таковым он никогда не был.
Как ловкий политик, Ситрин, конечно же, улавливал настроение рабочих, выступавших за немедленное открытие второго фронта и оказание широкой помощи Советской России. Он вынужден был считаться с общей атмосферой в стране и потому стал инициатором установления контактов между британскими и советскими профсоюзами.
Впрочем, с настроением рабочих вынуждены были считаться не только профсоюзные лидеры, но и члены военного кабинета. Я уже рассказывал о лорде Бивербруке.
Вот и теперь он учитывал симпатии английских трудящихся к Советскому Союзу. В частности, Бивербрук выдвинул идею обращения правительства к английским рабочим с призывом резко увеличить выпуск танков, пообещав немедленно переправить часть выпущенной продукции в СССР. Эта операция, по мысли Бивербрука, должна была произвести благоприятное впечатление и на советскую общественность.
Бивербрук представил Черчиллю проект обращения к английским рабочим. "Вы увидите из текста, - писал он премьер-министру, -что промышленных рабочих настоятельно призывают сделать дополнительные усилия не просто во имя России, а потому, что русский фронт - это то место, где идет битва за свободу".
Предложенный Бивербруком текст проекта гласил:
"Ко всем рабочим танковых заводов.
Черчилль решил, что произведенные вами в течение семи дней начиная с 15 сентября танки будут полностью переданы для обороны России. По его приказу изготовленные вами танки будут посланы в Москву, Ленинград и Одессу.
Храбрость русских, их сила духа, мужество и выносливость вызывают у всех нас чувства восхищения и благодарности.
Теперь мы должны показать русским солдатам, что мы воодушевлены их примером, а их жертвы вызывают у нас подъем.
Поэтому придем в литейные и кузнечные цеха Британии, на моторные заводы и к сборочным конвейерам, поставив перед собой задачу и считая своим долгом помочь России отбросить жестоких захватчиков" [Цит. по: Трухановокий В. Г. Антони Иден. М., 1974, с. 228.].
Английские рабочие с воодушевлением восприняли этот призыв и дали в сентябре рекордное количество танков.
Но продолжим рассказ о Ситрине, который вскоре после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз предложил послать делегацию британских профсоюзов в Москву. Целью этой поездки было установление сотрудничества между английскими и советскими рабочими.
В конце сентября 1941 года британская делегация в составе Вулстонкрафта (председателя Генсовета), Ситрина, Аллена, Конли и Харрисона направилась в Советский Союз. В столицу она прибыла в самый напряженный момент - 13 октября. Но несмотря на тяжелое положение, сложившееся на фронте, делегации было оказано большое внимание. Ее приняли руководители советских профсоюзов.
Надо сказать, что визит Ситрина и его коллег оказался успешным: был создан англо-советский профсоюзный комитет, коюрый ставил перед собой задачу организовать взаимопомощь в войне против гитлеровской Германии и всячески поддерживать правительства СССР и Великобритании в их усилиях разгромить общего врага. Обе стороны обязались использовать все средства агитации и пропаганды для борьбы с гитлеризмом, оказывать всемерную поддержку народам оккупированных стран и крепить личные контакты между представителями обоих профсоюзов. Кроме того, обе стороны должны были содействовать делу "максимальной помощи вооружением Советскому Союзу со стороны Великобритании". Руководители английской делегации пригласили советских коллег посетить их страну.
В конце декабря 1941 года делегация ВЦСПС, возглавляемая кандидатом в члены Политбюро ЦК партии, секретарем ВЦСПС Н. М. Шверником, должна была выехать на Британские острова. Делегация насчитывала 13 человек. В Мурманске ей предстояло сесть на крейсер "Кент", на котором возвращался домой Антони Иден.
И вот, когда делегация прибыла в порт, выяснилось, что командир крейсера категорически не желает брать делегацию на борт. Его принялся уговаривать сам Антови Иден. Но командир был неумолим. У старого моряка, свято чтившего вековые предрассудки людей его профессии, было два довода: во-первых, сакраментальная цифра - "13"; во-вторых, в делегации - две женщины.
С большим трудом его удалось все же уговорить.
Живучесть предрассудков у английских моряков меня всегда поражала. Я и сам неоднократно сталкивался с этим. Сошлюсь хотя бы на один факт.
Это было уже в 1942 году. Англичане передали нам несколько тральщиков с оборудованием для обезвреживания электромагнитных мин, и я решил испробовать их в деле. Подходящий случай вскоре представился: немцы забросали устье Темзы электромагнитными минами. Договорившись с морским министром, я отправился из Лондона на юг. В порту меня встретил коммодор бригады тральщиков, рослый моряк с мужественным обветренным лицом.
Выслушав меня, он покачал головой:
- Сегодня невозможно, сэр. Давайте отложим траление на завтра.
- Но почему?
- Сегодня тринадцатое число. И потом пятница.
- Ну и что?
- Обязательно случится несчастье.
- Мы в эти предрассудки не верим.
- Нет, сэр, это невозможно, - твердил свое коммодор, - тем более тринадцатое число!
- Пустяки, - убеждал я. - Возьмите наше посольство в Великобритании. Оно располагается в доме под номером тринадцать. И в него не попала ни одна бомба!
А вот другое наше же посольство, аккредитованное при эмигрантских правительствах в Лондоне, хоть и значится под счастливой цифрой, но уже пострадало от бомбежки.
Коммодор колебался, попыхивая своей трубкой.
- И потом я прибыл из Лондона. У меня уйма дел, мне нужно срочно возвращаться назад.
Этот аргумент, видимо, подействовал.
- Хорошо, адмирал, - сдался наконец мой коллега, - но только вы должны надеть спасательный пояс. Как все.
- Не буду нарушать ваших правил. Как все, так и я.
Тральщик медленно двинулся в опасный район Темзы.
Стояла холодная сырая погода. Порывы ветра вспенивали воду. Я стоял вместе с коммодором на мостике, вглядываясь в темные мутные волны. Коммодор нервничал, хоть и старался этого не показать. Он был явно убежден, что безбожник-большевик накличет беду.
Наконец впереди раздался грохот и встал, осыпаясь, огромный столб воды. Нас обдало брызгами.
- Одной миной в Темзе меньше, - сказал я, слегка толкнув в плечо коммодора.
Он улыбнулся недоверчивой улыбкой.
За четверть часа мы обезвредили еще мины три. Но тут у моего коллеги сдали нервы.
- Хватит, адмирал. Не будем больше испытывать судьбу...
- Хватит так хватит, - согласился я: переубедить коммодора так и не удалось - ни на словах, ни на деле.
Но вернемся к делегации ВЦСПС. 29 декабря "Кент"
бросил якорь в Гриноке (Шотландия), а на следующий день поздно вечером делегация прибыла специальным поездом в Лондон. Я отправился встречать ее на вокзал.
Привокзальная площадь и платформа были запружены народом. Рабочие несли лозунги и плакаты, надписи на которых свидетельствовали, что английские трудящиеся горячо, искренне приветствуют приезд делегации. С большим трудом я пробрался на платформу к поезду. Здесь были Ситрин и еще несколько представителей руководства британских тред-юнионов. Видимо, члены нашей делегации были удивлены столь теплым приемом; они недоуменно оглядывались на нас с Майским: мол, откуда такое скопление народа? Да еще в полночь!
С вокзала поехали в посольство, где был организован ужин. То ли благодаря теплому приему, то ли просто потому, что встретили наконец своих людей, у всех у нас было прекрасное настроение. За столом оживленно обменивались новостями. Разговоры, естественно, шли главным образом вокруг успехов нашей армии в контрнаступлении под Москвой. Мы расспрашивали о столице, о знакомых, родственниках. Уже в четвертом часу ночи проводили гостей в отведенные для них номера в ГайдПарк-Отеле.
На следующий день Н. М. Шверник пригласил меня на беседу. Николай Михайлович оказался простым, общительным человеком. В его присутствии чувствуешь себя непринужденно. Он забросал меня вопросами о работе миссии, об отношении англичан к нашей стране, о перспективах открытия второго фронта. Глава делегации интересовался и нашим бытом. Словом, разговор был заинтересованным, откровенным.
Некоторые руководители тред-юнионов, в том числе Ситрин, хотели было ограничить встречи нашей делегации рамками официального протокола, но из этого ничего не вышло. На Британских островах слишком высоко котировалось имя русского человека, слишком горяч был энтузиазм рабочих и простых людей вообще. Поэтому повсюду делегацию встречали огромные толпы народа с флагами и плакатами. На предприятиях стихийно возникали митинги, на которых часто делались сборы в пользу Красного Креста. Иногда наших делегатов качали на руках.
Словом, непроизвольно создавалась теплая, дружеская атмосфера. И помешать этому не могли никакие консервативные профсоюзные лидеры...
За пять недель пребывания в Англии членам делегации пришлось выступить на 11 объединенных конференциях, на 40 митингах, посетить свыше 50 крупнейших предприятий - машиностроительных, авиационных, орудийных, танковых, угольных, швейных, портовых и многих других. Кроме того, делегацию ознакомили с береговыми укреплениями Англии на побережье Ла-Манша.
Незадолго до отъезда делегации на Родину в Лондоне был организован массовый митинг, на котором Н. М. Шверник выступил с большой речью. Как сейчас помню безбрежное море голов на Трафальгар-сквер. Моросил холодный дождь. Низко неслись серые рваные облака. Но, несмотря на дурную погоду, настроение у нас было приподнятое. Мы верили, что второй фронт, о котором мы непрестанно думали и ради открытия которого напряженно работали, не за горами. К сожалению, мы тогда ошибались: до высадки союзнических войск в Нормандии была еще длинная и тяжелая дорога. Мы не знали, какие сложные интриги плели Черчилль и его единомышленники.
Речь главы советской профсоюзной делегации звучала оптимистично. "Встречи советской профсоюзной делегации, - говорил Н. М. Шверник, - с рабочими, работницами и должностными лицами профсоюзных организаций явились замечательной демонстрацией дружбы между рабочим классом Великобритании и Советского Союза, между британскими и советскими профсоюзами. Эта дружба особенно дорога тем, что она зародилась в дни грозных испытаний для всех свободолюбивых народов, и в особенности для народов Советского Союза, которым пришлось принять на себя всю тяжесть удара гигантской военной машины гитлеровской Германии.
В СССР, - продолжал Шверник, - в процессе борьбы с немецко-фашистскими захватчиками связь между фронтом и тылом цементировалась с каждым днем все крепче и крепче. Сегодня паша страна представляет единый Соевой лагерь, готовый только бороться и только побеждать".
Секретарь ВЦСПС отметил, что техническое оснащение английской промышленности произвело на делегацию самое лучшее впечатление, однако, сказал он, в стране есть еще неиспользованные резервы, которые "должны быть мобилизованы, и чем скорее это будет сделано, тем лучше для нашего общего дела".
Свою речь Шверник закончил горячим призывом к дружбе между рабочим классом Англии и СССР. "Будем изо дня в день поднимать производительность труда и давать армии Великобритании и Красной Армии Советского Союза все больше и больше танков, самолетов, пушек, минометов и другого вооружения!" Эти слова были встречены горячими аплодисментами.
После приема в советском посольстве и пресс-конференции делегация ВЦСПС выехала в Шотландию, чтобы оттуда отплыть в Мурманск. Сначала вроде бы все шло нормально. 5 февраля делегация была принята на борт английского крейсера "Адвенчур". Примерно в три часа ночи крейсер вышел из Гринока в открытое море и сразу же попал в полосу густого тумана. И тут "Адвевчур"
наскочил на английский танкер и получил огромную пробоину. Правда, крейсер оставался на плаву. Двигатели работали. Командиру ничего не оставалось делать, как вернуться назад. Слух о неприятностях с "Адвенчуром" быстро распространился в морских кругах. Естественно, что происшествие объясняли все теми же тремя причинами:
крейсер отплыл в несчастливый день - пятницу, советская делегация состояла из 13 человек, среди них были женщины. Проходили день за днем, а делегация оставалась в Гриноке. Складывалось впечатление, что английские моряки опять же из-за суеверия не горят желанием брать делегацию в море.
Мне пришлось связаться с Александером. Он обещал принять необходимые меры. И действительно, 8 февраля наша делегация была взята на крейсер "Кент". Для душевного равновесия командир крейсера взял на борт еще одного человека - журналиста, чтобы число пассажиров довести до 14 человек. Не знаю, сыграло ли это какую-нибудь роль для подъема духа экипажа крейсера, но, во всяком случае, 15 февраля делегация без каких-либо приключений добралась до Мурманска.
В один из февральских дней я заехал к Идену в Форин оффис - сейчас уже не помню, по какому делу. Министр иностранных дел был чем-то подавлен. Мне показалось это странным: ведь на красивом бесстрастном лице Идена никогда не отражалось никаких эмоций. Выставлять же чувства напоказ в Англии считается недостойным мужчины, а джентльмена в особенности.
О необычайной выдержке этого человека свидетельствует, например, такой" факт. Во время войны Антони Идена постигло огромное горе. Старший его сын Симон, служивший сержантом в авиации, погиб в Бирме во время авиакатастрофы. Личный врач Черчилля лорд Моран, опубликовавший после войны свой дневник, записал следующее: "sПремьер-министр пригласил меня пообедать с ним и с супругами Иден. Он предупредил, что Антони только что получил телеграмму, сообщавшую, что его сын, которого считали пропавшим без вести, найден мертвым у обломков своего самолета. Во время ужина об этом не было сказано ни слова. Они (Черчилль и Иден) беседовали почти до полуночи так, как будто бы ничего не произошло. Я сомневаюсь, смог бы я вести себя с таким спокойным достоинством сразу же после того, как узнал бы, что мой Джон убит".
Таков был Иден. И вдруг он явно чем-то удручен.
- Что случилось, господин министр?
Идеи вздохнул:
- У нас, адмирал, огромные неприятности. Немецкие корабли прорвались через Ла-Манш и Па-де-Кале.
Я не поверил своим ушам. Мощный английский флот господствовал в проливах, в небе патрулировали английские самолеты, просматривая каждую милю водной глади.
И вдруг два немецких линкора "Шарнхорст" и "Гнейзенау" и тяжелый крейсер "Принц Евгений", выйдя из Бреста (Франция), прошли проливы, зону огня береговой артиллерии англичан и достигли портов Германии. Этим дерзким рейдом немцы нанесли серьезный удар по престижу английского флота. Раз корабли столь беспрепятственно проскочили проливы, стало быть, они могли скрытно пробраться и к английскому побережью. Словом, это был неслыханный афронт!
Выйдя из Форин оффиса, я остановился у ближайшего киоска, купил газеты. Первые их страницы пестрели крупными заголовками. Печать комментировала прорыв линкоров как национальный позор, как свидетельство беспомощности и бездарности английского правительства и военного руководства. Одна газета категорически заявляла, что "со времен XVIII столетия королевский флот не переживал ничего более позорного в своих водах".
Что же произошло?
В начале февраля 1942 года Гитлер был убежден, что англичане намерены высадиться в Норвегии, с тем чтобы предпринять наступление в глубь материка. Поэтому он решил, что необходимо сосредоточить свои военно-морские силы именно в этом районе. Трем кораблям ("Шарнхорст", "Гнейзенау" и "Принц Евгений"), находившимся в то время в Бресте на ремонте, было приказано возвратиться в Германию.
Путь через Северную Атлантику, особенно после гибели "Бисмарка", считался небезопасным. И было решено:
возвращаться в Северное море кратчайшим путем - через Ла-Манш. Гитлеровцы при этом рассчитывали, что кораблям обеспечено надежное воздушное прикрытие, поскольку их путь пролегал через зону действий немецкой истребительной авиации наземного базирования.
Все строилось на внезапности и строжайшем соблюдении скрытности перехода. Кораблям было приказано выйти из Бреста с наступлением темноты: в ночное время немцы рассчитывали пройти участок пути прежде, чем противник предпримет какие-либо действия. И в этих рассуждениях был свой резон. Дело в том, что крупный флот метрополии находился на севере Шотландии, в СкаиаФлоу. Стало быть, гитлеровцы могли опасаться только легких кораблей, авиации и минных полей противника. Они тщательно протралили фарватер в Ла-Манше, прикрыли линкоры с воздуха, а для их сопровождения снарядили шесть эсминцев и три торпедных катера. Предполагалось, что, после того как корабли пройдут Гавр, к эскорту присоединятся еще 18 торпедных катеров.
Итак, в ночь на 11 февраля "Шарнхорст", "Гнейзепау"
и "Принц Евгений" покинули Брестскую гавань. Немцы приняли все меры, чтобы дезориентировать противника.
Как выяснилось, английская разведка предполагала, что если корабли и выйдут из Бреста, то непременно днем, чтобы пройти Дуврский пролив ночью. На руку немцам, как потом мне стало известно, сыграла и чистая случайность - у патрульных английских самолетов в районе Бреста оказались неисправными радиолокационные установки. Что бы там ни было, но когда наконец англичане разобрались, в чем, собственно, дело, вражеские корабли вышли в открытое море. Англичане спохватились, но поздно: ни береговая артиллерия, ни торпедные катера, ни атаки с воздуха не принесли успеха.
Немецкие корабли беспрепятственно достигли берегов Голландии, но тут их постигла неудача: "Шарнхорст" и "Гнейзенау" подорвались на минах. Правда, "Гнейзенау"
пострадал незначительно, но зато "Шарнхорст" выбыл из строя на несколько месяцев.
Вот по этому-то поводу и переживал Антони Иден.
И повод для переживания был достаточно серьезным - ведь вражеские корабли прошли через территориальные воды Великобритании, дав тем самым пощечину "самому лучшему флоту мира".
Февраль сорок второго был "черным" в истории правительства Черчилля. Страсти по поводу прорыва линкоров еще были в разгаре, когда из Юго-Восточной Азии поступила еще одна неприятная новость - пал Сингапур.
Это подлило масла в пламя общественного возмущения.
И. Майский записал в своем дневнике:
"17-го я был в парламенте. Черчилль выступал по поводу падения Сингапура. Он выглядел плохо, был раздражителен, обидчив, упрям. Депутаты были критичны, взвинчены. Встречали и провожали Черчилля плохо. Никогда еще я не видал ничего подобного... После выступления премьера стало ясно: генеральные дебаты в парламенте неизбежны. Спорили: когда? Черчилль опять упирался.
Решено: на будущей неделе. Мое общее впечатление: кризис быстро назревает..." [Майский И. М. Воспоминания советского посла, с. 239.]
Эта запись достаточно убедительно рисует накаленную атмосферу тех дней в правительственных кругах Велико
британии. Но Черчилль сумел преодолеть кризис. Состав кабинета претерпел некоторые изменения за счет вывода из него мпнистров-чемберленовцев.
Наступила весна 1942 года. Удастся ли Красной Армии сохранить за собой инициативу, вырванную в битве под Москвой, или враг снова предпримет летнее наступление? Этим теперь жил весь мир.
При разработке планов на 1942 год Ставка Верховного Главнокомандования рассчитывала, что США и Англия создадут второй фронт, развернут активные действия в Западной Европе и тем самым отвлекут часть сил вермахта с советско-германского фронта. Но правящие круги этих саран не торопились. Между тем условия для создания второго фронта были теперь наиболее благоприятными:
почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, оказались на Востоке. "Неизвестно, - писал И. В. Сталин У. Черчиллю, - будет ли представлять 1943 год такие же благоприятные условия для создания второго фронта, как 1942 год" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 74.].
Но союзники оказались глухи к этим доводам. Снова, как и в 1941 году, Красной Армии пришлось сражаться один на один с главными силами фашистской Германии и ее сателлитов.
В мае нас постигла неудача под Харьковом: наступательная операция в этом районе закончилась тяжелыми потерями. А в Крыму наши части оставили Керчь. В июле после многомесячной героической обороны пал Севастополь.
И опять в военных кругах Великобритании участились разговоры о том, что зимние успехи Красной Армии носили временный характер и что "поражение Советов" не за горами.
Еще в апреле меня принял заместитель начальника имперского генерального штаба генерал А. Най. Он сообщил, что английская разведка располагает достоверными данными о планах летней кампании Гитлера на Восточном фронте. Генерал выразил готовность передать эти сведения советскому командованию.
Мне приходилось довольно часто иметь дело с Наем, и у меня сложилось убеждение, что он стремится честно выполнять свой служебный долг, связанный с обязательствами, - а передача разведывательных данных о противнике значится одним из важных пунктов этих обязательств. Разумеется, генерал Най хотел тесного делового сотрудничества с нами отнюдь не из каких-то личных симпатий к Советскому Союзу. Просто он, как и некоторые другие официальные лица, прекрасно понимал, что, помогая нам, он помогает прежде всего своей родине.
Сведения, переданные Наем, казались достаточно интересными. Из них явствовало, что Гитлер планировал нанести главный удар южнее Ливен, в междуречье Дона и Донца, в направлении Воронежа и Сталинграда. Указывалась примерная дата наступления - конец июня, количество соединений.
Первым желанием было поскорее передать данные в Москву. Но пришлось обуздать свое нетерпение. Известно, что нет такой разведки, которая не ошибалась бы. Даже столь опытная, как английская. Сведения нуждались в проверке. Французские, югославские, польские представители в Лондоне подтверждали данные англичан. Я отправил соответствующее донесение в Москву. Правда, у меня не было случая проверить, насколько сообщение это повлияло на решение Ставки Верховного Главнокомандования, когда оно планировало летние операции. Я лишь знаю, что оно попало туда вовремя - за 1 месяц и 8 дней до начала наступления Гитлера на Воронеж.
В это трудное время все шире распространялись советские идеи коалиционной войны. Они находили отражение не только в переписке между главами правительств, но и в обращениях к общественности США и Великобритании.
Помнится, газета "Правда" опубликовала статью "Резервы гитлеровской Германии. Пополнения нз немецких гарнизонов во Франции". В статье приводились неопровержимые доказательства, полученные через немецких военнопленных: гитлеровцы продолжают перебрасывать из Франции на советско-германский фронт целые дивизии, нисколько не беспокоясь о безопасности своих западных позиций. Выступление "Правды" нашло широкий отклик английской общественности.
Что касается борьбы за открытие второго фронта дипломатическими средствами, то в послании премьер-министру У. Черчиллю глава Советского правительства И. В. Сталин выразил твердую уверенность в том, что совместные усилия союзных войск, несмотря на отдельные неудачи, "в конечном счете сломят силы нашего общего врага и что 1942 год будет решающим в повороте событий на фронте борьбы с гитлеризмом" [Переписка Председателя Совета Министров СССР.., т. 1, с. 51]. Это не только выражало оптимизм Советского правительства, но и напоминало Черчиллю о необходимости открыть второй фронт.
25 марта посол СССР в Великобритании И. М. Майский в речи по случаю вручения советских орденов английским летчикам заявил: "...Враг ставит ставку на 1942 год. Именно весной и летом этого года он собирается сделать "сверхчеловеческое" усилие, чтобы победить. Задача союзников очевидна: они тоже должны поставить ставку на 1942 год и весной и летом именно этого года сделать свое "сверхчеловеческое" усилие для того, чтобы разбить врага. Такова наилучшая из всех возможных стратегий...
Сейчас решающий момент - 1942 год, решающий участок мирового фронта СССР. Из этого надо исходить.
Если союзники действительно хотят победы (а в этом я не сомневаюсь), то они должны суметь сконцентрировать в данный момент и на данном участке фронта силы, превосходящие силы неприятеля. Как, когда, в каких формах это должно быть осуществлено - дело союзных штабов. Важно лишь то, чтобы вся работа штабов была проникнута одной мыслью, одним лозунгом - 1942 год, а не 1943" [Правда, 1942, 23 марта.].
На приемах и коктейлях часто появлялся седеющий, но еще моложавый англичанин. Он обычно подходил ко мне и считал своим долгом сказать, что-нибудь приятное, типа: "Я читал последнюю сводку: да, да, ваша армия дерется изумительно!"
Уолтер Ситрин, генеральный секретарь конгресса британских тред-юнионов (а речь идет именно о нем), любил разыгрывать роль обаятельнейшего человека и большого друга нашей страны, хотя таковым он никогда не был.
Как ловкий политик, Ситрин, конечно же, улавливал настроение рабочих, выступавших за немедленное открытие второго фронта и оказание широкой помощи Советской России. Он вынужден был считаться с общей атмосферой в стране и потому стал инициатором установления контактов между британскими и советскими профсоюзами.
Впрочем, с настроением рабочих вынуждены были считаться не только профсоюзные лидеры, но и члены военного кабинета. Я уже рассказывал о лорде Бивербруке.
Вот и теперь он учитывал симпатии английских трудящихся к Советскому Союзу. В частности, Бивербрук выдвинул идею обращения правительства к английским рабочим с призывом резко увеличить выпуск танков, пообещав немедленно переправить часть выпущенной продукции в СССР. Эта операция, по мысли Бивербрука, должна была произвести благоприятное впечатление и на советскую общественность.
Бивербрук представил Черчиллю проект обращения к английским рабочим. "Вы увидите из текста, - писал он премьер-министру, -что промышленных рабочих настоятельно призывают сделать дополнительные усилия не просто во имя России, а потому, что русский фронт - это то место, где идет битва за свободу".
Предложенный Бивербруком текст проекта гласил:
"Ко всем рабочим танковых заводов.
Черчилль решил, что произведенные вами в течение семи дней начиная с 15 сентября танки будут полностью переданы для обороны России. По его приказу изготовленные вами танки будут посланы в Москву, Ленинград и Одессу.
Храбрость русских, их сила духа, мужество и выносливость вызывают у всех нас чувства восхищения и благодарности.
Теперь мы должны показать русским солдатам, что мы воодушевлены их примером, а их жертвы вызывают у нас подъем.
Поэтому придем в литейные и кузнечные цеха Британии, на моторные заводы и к сборочным конвейерам, поставив перед собой задачу и считая своим долгом помочь России отбросить жестоких захватчиков" [Цит. по: Трухановокий В. Г. Антони Иден. М., 1974, с. 228.].
Английские рабочие с воодушевлением восприняли этот призыв и дали в сентябре рекордное количество танков.
Но продолжим рассказ о Ситрине, который вскоре после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз предложил послать делегацию британских профсоюзов в Москву. Целью этой поездки было установление сотрудничества между английскими и советскими рабочими.
В конце сентября 1941 года британская делегация в составе Вулстонкрафта (председателя Генсовета), Ситрина, Аллена, Конли и Харрисона направилась в Советский Союз. В столицу она прибыла в самый напряженный момент - 13 октября. Но несмотря на тяжелое положение, сложившееся на фронте, делегации было оказано большое внимание. Ее приняли руководители советских профсоюзов.
Надо сказать, что визит Ситрина и его коллег оказался успешным: был создан англо-советский профсоюзный комитет, коюрый ставил перед собой задачу организовать взаимопомощь в войне против гитлеровской Германии и всячески поддерживать правительства СССР и Великобритании в их усилиях разгромить общего врага. Обе стороны обязались использовать все средства агитации и пропаганды для борьбы с гитлеризмом, оказывать всемерную поддержку народам оккупированных стран и крепить личные контакты между представителями обоих профсоюзов. Кроме того, обе стороны должны были содействовать делу "максимальной помощи вооружением Советскому Союзу со стороны Великобритании". Руководители английской делегации пригласили советских коллег посетить их страну.
В конце декабря 1941 года делегация ВЦСПС, возглавляемая кандидатом в члены Политбюро ЦК партии, секретарем ВЦСПС Н. М. Шверником, должна была выехать на Британские острова. Делегация насчитывала 13 человек. В Мурманске ей предстояло сесть на крейсер "Кент", на котором возвращался домой Антони Иден.
И вот, когда делегация прибыла в порт, выяснилось, что командир крейсера категорически не желает брать делегацию на борт. Его принялся уговаривать сам Антови Иден. Но командир был неумолим. У старого моряка, свято чтившего вековые предрассудки людей его профессии, было два довода: во-первых, сакраментальная цифра - "13"; во-вторых, в делегации - две женщины.
С большим трудом его удалось все же уговорить.
Живучесть предрассудков у английских моряков меня всегда поражала. Я и сам неоднократно сталкивался с этим. Сошлюсь хотя бы на один факт.
Это было уже в 1942 году. Англичане передали нам несколько тральщиков с оборудованием для обезвреживания электромагнитных мин, и я решил испробовать их в деле. Подходящий случай вскоре представился: немцы забросали устье Темзы электромагнитными минами. Договорившись с морским министром, я отправился из Лондона на юг. В порту меня встретил коммодор бригады тральщиков, рослый моряк с мужественным обветренным лицом.
Выслушав меня, он покачал головой:
- Сегодня невозможно, сэр. Давайте отложим траление на завтра.
- Но почему?
- Сегодня тринадцатое число. И потом пятница.
- Ну и что?
- Обязательно случится несчастье.
- Мы в эти предрассудки не верим.
- Нет, сэр, это невозможно, - твердил свое коммодор, - тем более тринадцатое число!
- Пустяки, - убеждал я. - Возьмите наше посольство в Великобритании. Оно располагается в доме под номером тринадцать. И в него не попала ни одна бомба!
А вот другое наше же посольство, аккредитованное при эмигрантских правительствах в Лондоне, хоть и значится под счастливой цифрой, но уже пострадало от бомбежки.
Коммодор колебался, попыхивая своей трубкой.
- И потом я прибыл из Лондона. У меня уйма дел, мне нужно срочно возвращаться назад.
Этот аргумент, видимо, подействовал.
- Хорошо, адмирал, - сдался наконец мой коллега, - но только вы должны надеть спасательный пояс. Как все.
- Не буду нарушать ваших правил. Как все, так и я.
Тральщик медленно двинулся в опасный район Темзы.
Стояла холодная сырая погода. Порывы ветра вспенивали воду. Я стоял вместе с коммодором на мостике, вглядываясь в темные мутные волны. Коммодор нервничал, хоть и старался этого не показать. Он был явно убежден, что безбожник-большевик накличет беду.
Наконец впереди раздался грохот и встал, осыпаясь, огромный столб воды. Нас обдало брызгами.
- Одной миной в Темзе меньше, - сказал я, слегка толкнув в плечо коммодора.
Он улыбнулся недоверчивой улыбкой.
За четверть часа мы обезвредили еще мины три. Но тут у моего коллеги сдали нервы.
- Хватит, адмирал. Не будем больше испытывать судьбу...
- Хватит так хватит, - согласился я: переубедить коммодора так и не удалось - ни на словах, ни на деле.
Но вернемся к делегации ВЦСПС. 29 декабря "Кент"
бросил якорь в Гриноке (Шотландия), а на следующий день поздно вечером делегация прибыла специальным поездом в Лондон. Я отправился встречать ее на вокзал.
Привокзальная площадь и платформа были запружены народом. Рабочие несли лозунги и плакаты, надписи на которых свидетельствовали, что английские трудящиеся горячо, искренне приветствуют приезд делегации. С большим трудом я пробрался на платформу к поезду. Здесь были Ситрин и еще несколько представителей руководства британских тред-юнионов. Видимо, члены нашей делегации были удивлены столь теплым приемом; они недоуменно оглядывались на нас с Майским: мол, откуда такое скопление народа? Да еще в полночь!
С вокзала поехали в посольство, где был организован ужин. То ли благодаря теплому приему, то ли просто потому, что встретили наконец своих людей, у всех у нас было прекрасное настроение. За столом оживленно обменивались новостями. Разговоры, естественно, шли главным образом вокруг успехов нашей армии в контрнаступлении под Москвой. Мы расспрашивали о столице, о знакомых, родственниках. Уже в четвертом часу ночи проводили гостей в отведенные для них номера в ГайдПарк-Отеле.
На следующий день Н. М. Шверник пригласил меня на беседу. Николай Михайлович оказался простым, общительным человеком. В его присутствии чувствуешь себя непринужденно. Он забросал меня вопросами о работе миссии, об отношении англичан к нашей стране, о перспективах открытия второго фронта. Глава делегации интересовался и нашим бытом. Словом, разговор был заинтересованным, откровенным.
Некоторые руководители тред-юнионов, в том числе Ситрин, хотели было ограничить встречи нашей делегации рамками официального протокола, но из этого ничего не вышло. На Британских островах слишком высоко котировалось имя русского человека, слишком горяч был энтузиазм рабочих и простых людей вообще. Поэтому повсюду делегацию встречали огромные толпы народа с флагами и плакатами. На предприятиях стихийно возникали митинги, на которых часто делались сборы в пользу Красного Креста. Иногда наших делегатов качали на руках.
Словом, непроизвольно создавалась теплая, дружеская атмосфера. И помешать этому не могли никакие консервативные профсоюзные лидеры...
За пять недель пребывания в Англии членам делегации пришлось выступить на 11 объединенных конференциях, на 40 митингах, посетить свыше 50 крупнейших предприятий - машиностроительных, авиационных, орудийных, танковых, угольных, швейных, портовых и многих других. Кроме того, делегацию ознакомили с береговыми укреплениями Англии на побережье Ла-Манша.
Незадолго до отъезда делегации на Родину в Лондоне был организован массовый митинг, на котором Н. М. Шверник выступил с большой речью. Как сейчас помню безбрежное море голов на Трафальгар-сквер. Моросил холодный дождь. Низко неслись серые рваные облака. Но, несмотря на дурную погоду, настроение у нас было приподнятое. Мы верили, что второй фронт, о котором мы непрестанно думали и ради открытия которого напряженно работали, не за горами. К сожалению, мы тогда ошибались: до высадки союзнических войск в Нормандии была еще длинная и тяжелая дорога. Мы не знали, какие сложные интриги плели Черчилль и его единомышленники.
Речь главы советской профсоюзной делегации звучала оптимистично. "Встречи советской профсоюзной делегации, - говорил Н. М. Шверник, - с рабочими, работницами и должностными лицами профсоюзных организаций явились замечательной демонстрацией дружбы между рабочим классом Великобритании и Советского Союза, между британскими и советскими профсоюзами. Эта дружба особенно дорога тем, что она зародилась в дни грозных испытаний для всех свободолюбивых народов, и в особенности для народов Советского Союза, которым пришлось принять на себя всю тяжесть удара гигантской военной машины гитлеровской Германии.
В СССР, - продолжал Шверник, - в процессе борьбы с немецко-фашистскими захватчиками связь между фронтом и тылом цементировалась с каждым днем все крепче и крепче. Сегодня паша страна представляет единый Соевой лагерь, готовый только бороться и только побеждать".
Секретарь ВЦСПС отметил, что техническое оснащение английской промышленности произвело на делегацию самое лучшее впечатление, однако, сказал он, в стране есть еще неиспользованные резервы, которые "должны быть мобилизованы, и чем скорее это будет сделано, тем лучше для нашего общего дела".
Свою речь Шверник закончил горячим призывом к дружбе между рабочим классом Англии и СССР. "Будем изо дня в день поднимать производительность труда и давать армии Великобритании и Красной Армии Советского Союза все больше и больше танков, самолетов, пушек, минометов и другого вооружения!" Эти слова были встречены горячими аплодисментами.
После приема в советском посольстве и пресс-конференции делегация ВЦСПС выехала в Шотландию, чтобы оттуда отплыть в Мурманск. Сначала вроде бы все шло нормально. 5 февраля делегация была принята на борт английского крейсера "Адвенчур". Примерно в три часа ночи крейсер вышел из Гринока в открытое море и сразу же попал в полосу густого тумана. И тут "Адвевчур"
наскочил на английский танкер и получил огромную пробоину. Правда, крейсер оставался на плаву. Двигатели работали. Командиру ничего не оставалось делать, как вернуться назад. Слух о неприятностях с "Адвенчуром" быстро распространился в морских кругах. Естественно, что происшествие объясняли все теми же тремя причинами:
крейсер отплыл в несчастливый день - пятницу, советская делегация состояла из 13 человек, среди них были женщины. Проходили день за днем, а делегация оставалась в Гриноке. Складывалось впечатление, что английские моряки опять же из-за суеверия не горят желанием брать делегацию в море.
Мне пришлось связаться с Александером. Он обещал принять необходимые меры. И действительно, 8 февраля наша делегация была взята на крейсер "Кент". Для душевного равновесия командир крейсера взял на борт еще одного человека - журналиста, чтобы число пассажиров довести до 14 человек. Не знаю, сыграло ли это какую-нибудь роль для подъема духа экипажа крейсера, но, во всяком случае, 15 февраля делегация без каких-либо приключений добралась до Мурманска.
В один из февральских дней я заехал к Идену в Форин оффис - сейчас уже не помню, по какому делу. Министр иностранных дел был чем-то подавлен. Мне показалось это странным: ведь на красивом бесстрастном лице Идена никогда не отражалось никаких эмоций. Выставлять же чувства напоказ в Англии считается недостойным мужчины, а джентльмена в особенности.
О необычайной выдержке этого человека свидетельствует, например, такой" факт. Во время войны Антони Идена постигло огромное горе. Старший его сын Симон, служивший сержантом в авиации, погиб в Бирме во время авиакатастрофы. Личный врач Черчилля лорд Моран, опубликовавший после войны свой дневник, записал следующее: "sПремьер-министр пригласил меня пообедать с ним и с супругами Иден. Он предупредил, что Антони только что получил телеграмму, сообщавшую, что его сын, которого считали пропавшим без вести, найден мертвым у обломков своего самолета. Во время ужина об этом не было сказано ни слова. Они (Черчилль и Иден) беседовали почти до полуночи так, как будто бы ничего не произошло. Я сомневаюсь, смог бы я вести себя с таким спокойным достоинством сразу же после того, как узнал бы, что мой Джон убит".
Таков был Иден. И вдруг он явно чем-то удручен.
- Что случилось, господин министр?
Идеи вздохнул:
- У нас, адмирал, огромные неприятности. Немецкие корабли прорвались через Ла-Манш и Па-де-Кале.
Я не поверил своим ушам. Мощный английский флот господствовал в проливах, в небе патрулировали английские самолеты, просматривая каждую милю водной глади.
И вдруг два немецких линкора "Шарнхорст" и "Гнейзенау" и тяжелый крейсер "Принц Евгений", выйдя из Бреста (Франция), прошли проливы, зону огня береговой артиллерии англичан и достигли портов Германии. Этим дерзким рейдом немцы нанесли серьезный удар по престижу английского флота. Раз корабли столь беспрепятственно проскочили проливы, стало быть, они могли скрытно пробраться и к английскому побережью. Словом, это был неслыханный афронт!
Выйдя из Форин оффиса, я остановился у ближайшего киоска, купил газеты. Первые их страницы пестрели крупными заголовками. Печать комментировала прорыв линкоров как национальный позор, как свидетельство беспомощности и бездарности английского правительства и военного руководства. Одна газета категорически заявляла, что "со времен XVIII столетия королевский флот не переживал ничего более позорного в своих водах".
Что же произошло?
В начале февраля 1942 года Гитлер был убежден, что англичане намерены высадиться в Норвегии, с тем чтобы предпринять наступление в глубь материка. Поэтому он решил, что необходимо сосредоточить свои военно-морские силы именно в этом районе. Трем кораблям ("Шарнхорст", "Гнейзенау" и "Принц Евгений"), находившимся в то время в Бресте на ремонте, было приказано возвратиться в Германию.
Путь через Северную Атлантику, особенно после гибели "Бисмарка", считался небезопасным. И было решено:
возвращаться в Северное море кратчайшим путем - через Ла-Манш. Гитлеровцы при этом рассчитывали, что кораблям обеспечено надежное воздушное прикрытие, поскольку их путь пролегал через зону действий немецкой истребительной авиации наземного базирования.
Все строилось на внезапности и строжайшем соблюдении скрытности перехода. Кораблям было приказано выйти из Бреста с наступлением темноты: в ночное время немцы рассчитывали пройти участок пути прежде, чем противник предпримет какие-либо действия. И в этих рассуждениях был свой резон. Дело в том, что крупный флот метрополии находился на севере Шотландии, в СкаиаФлоу. Стало быть, гитлеровцы могли опасаться только легких кораблей, авиации и минных полей противника. Они тщательно протралили фарватер в Ла-Манше, прикрыли линкоры с воздуха, а для их сопровождения снарядили шесть эсминцев и три торпедных катера. Предполагалось, что, после того как корабли пройдут Гавр, к эскорту присоединятся еще 18 торпедных катеров.
Итак, в ночь на 11 февраля "Шарнхорст", "Гнейзепау"
и "Принц Евгений" покинули Брестскую гавань. Немцы приняли все меры, чтобы дезориентировать противника.
Как выяснилось, английская разведка предполагала, что если корабли и выйдут из Бреста, то непременно днем, чтобы пройти Дуврский пролив ночью. На руку немцам, как потом мне стало известно, сыграла и чистая случайность - у патрульных английских самолетов в районе Бреста оказались неисправными радиолокационные установки. Что бы там ни было, но когда наконец англичане разобрались, в чем, собственно, дело, вражеские корабли вышли в открытое море. Англичане спохватились, но поздно: ни береговая артиллерия, ни торпедные катера, ни атаки с воздуха не принесли успеха.
Немецкие корабли беспрепятственно достигли берегов Голландии, но тут их постигла неудача: "Шарнхорст" и "Гнейзенау" подорвались на минах. Правда, "Гнейзенау"
пострадал незначительно, но зато "Шарнхорст" выбыл из строя на несколько месяцев.
Вот по этому-то поводу и переживал Антони Иден.
И повод для переживания был достаточно серьезным - ведь вражеские корабли прошли через территориальные воды Великобритании, дав тем самым пощечину "самому лучшему флоту мира".
Февраль сорок второго был "черным" в истории правительства Черчилля. Страсти по поводу прорыва линкоров еще были в разгаре, когда из Юго-Восточной Азии поступила еще одна неприятная новость - пал Сингапур.
Это подлило масла в пламя общественного возмущения.
И. Майский записал в своем дневнике:
"17-го я был в парламенте. Черчилль выступал по поводу падения Сингапура. Он выглядел плохо, был раздражителен, обидчив, упрям. Депутаты были критичны, взвинчены. Встречали и провожали Черчилля плохо. Никогда еще я не видал ничего подобного... После выступления премьера стало ясно: генеральные дебаты в парламенте неизбежны. Спорили: когда? Черчилль опять упирался.
Решено: на будущей неделе. Мое общее впечатление: кризис быстро назревает..." [Майский И. М. Воспоминания советского посла, с. 239.]
Эта запись достаточно убедительно рисует накаленную атмосферу тех дней в правительственных кругах Велико
британии. Но Черчилль сумел преодолеть кризис. Состав кабинета претерпел некоторые изменения за счет вывода из него мпнистров-чемберленовцев.
Наступила весна 1942 года. Удастся ли Красной Армии сохранить за собой инициативу, вырванную в битве под Москвой, или враг снова предпримет летнее наступление? Этим теперь жил весь мир.
При разработке планов на 1942 год Ставка Верховного Главнокомандования рассчитывала, что США и Англия создадут второй фронт, развернут активные действия в Западной Европе и тем самым отвлекут часть сил вермахта с советско-германского фронта. Но правящие круги этих саран не торопились. Между тем условия для создания второго фронта были теперь наиболее благоприятными:
почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, оказались на Востоке. "Неизвестно, - писал И. В. Сталин У. Черчиллю, - будет ли представлять 1943 год такие же благоприятные условия для создания второго фронта, как 1942 год" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 74.].
Но союзники оказались глухи к этим доводам. Снова, как и в 1941 году, Красной Армии пришлось сражаться один на один с главными силами фашистской Германии и ее сателлитов.
В мае нас постигла неудача под Харьковом: наступательная операция в этом районе закончилась тяжелыми потерями. А в Крыму наши части оставили Керчь. В июле после многомесячной героической обороны пал Севастополь.
И опять в военных кругах Великобритании участились разговоры о том, что зимние успехи Красной Армии носили временный характер и что "поражение Советов" не за горами.
Еще в апреле меня принял заместитель начальника имперского генерального штаба генерал А. Най. Он сообщил, что английская разведка располагает достоверными данными о планах летней кампании Гитлера на Восточном фронте. Генерал выразил готовность передать эти сведения советскому командованию.
Мне приходилось довольно часто иметь дело с Наем, и у меня сложилось убеждение, что он стремится честно выполнять свой служебный долг, связанный с обязательствами, - а передача разведывательных данных о противнике значится одним из важных пунктов этих обязательств. Разумеется, генерал Най хотел тесного делового сотрудничества с нами отнюдь не из каких-то личных симпатий к Советскому Союзу. Просто он, как и некоторые другие официальные лица, прекрасно понимал, что, помогая нам, он помогает прежде всего своей родине.
Сведения, переданные Наем, казались достаточно интересными. Из них явствовало, что Гитлер планировал нанести главный удар южнее Ливен, в междуречье Дона и Донца, в направлении Воронежа и Сталинграда. Указывалась примерная дата наступления - конец июня, количество соединений.
Первым желанием было поскорее передать данные в Москву. Но пришлось обуздать свое нетерпение. Известно, что нет такой разведки, которая не ошибалась бы. Даже столь опытная, как английская. Сведения нуждались в проверке. Французские, югославские, польские представители в Лондоне подтверждали данные англичан. Я отправил соответствующее донесение в Москву. Правда, у меня не было случая проверить, насколько сообщение это повлияло на решение Ставки Верховного Главнокомандования, когда оно планировало летние операции. Я лишь знаю, что оно попало туда вовремя - за 1 месяц и 8 дней до начала наступления Гитлера на Воронеж.
В это трудное время все шире распространялись советские идеи коалиционной войны. Они находили отражение не только в переписке между главами правительств, но и в обращениях к общественности США и Великобритании.
Помнится, газета "Правда" опубликовала статью "Резервы гитлеровской Германии. Пополнения нз немецких гарнизонов во Франции". В статье приводились неопровержимые доказательства, полученные через немецких военнопленных: гитлеровцы продолжают перебрасывать из Франции на советско-германский фронт целые дивизии, нисколько не беспокоясь о безопасности своих западных позиций. Выступление "Правды" нашло широкий отклик английской общественности.
Что касается борьбы за открытие второго фронта дипломатическими средствами, то в послании премьер-министру У. Черчиллю глава Советского правительства И. В. Сталин выразил твердую уверенность в том, что совместные усилия союзных войск, несмотря на отдельные неудачи, "в конечном счете сломят силы нашего общего врага и что 1942 год будет решающим в повороте событий на фронте борьбы с гитлеризмом" [Переписка Председателя Совета Министров СССР.., т. 1, с. 51]. Это не только выражало оптимизм Советского правительства, но и напоминало Черчиллю о необходимости открыть второй фронт.
25 марта посол СССР в Великобритании И. М. Майский в речи по случаю вручения советских орденов английским летчикам заявил: "...Враг ставит ставку на 1942 год. Именно весной и летом этого года он собирается сделать "сверхчеловеческое" усилие, чтобы победить. Задача союзников очевидна: они тоже должны поставить ставку на 1942 год и весной и летом именно этого года сделать свое "сверхчеловеческое" усилие для того, чтобы разбить врага. Такова наилучшая из всех возможных стратегий...
Сейчас решающий момент - 1942 год, решающий участок мирового фронта СССР. Из этого надо исходить.
Если союзники действительно хотят победы (а в этом я не сомневаюсь), то они должны суметь сконцентрировать в данный момент и на данном участке фронта силы, превосходящие силы неприятеля. Как, когда, в каких формах это должно быть осуществлено - дело союзных штабов. Важно лишь то, чтобы вся работа штабов была проникнута одной мыслью, одним лозунгом - 1942 год, а не 1943" [Правда, 1942, 23 марта.].