Страница:
— Ну почему, скажи, пожалуйста, она все время крутится вокруг тебя, как муравей вокруг горшка с медом? — ворчала Сэм.
— Мы с ней просто друзья. И перестань выдумывать, Сэм. Если бы ты посмотрела на нее другими глазами, может, ты тоже подружилась бы с ней. Нола не так плоха, как ты думаешь.
— Лучше дружить с выводком скунсов! Им бы я доверяла гораздо больше. Трэвис нахмурился:
— Твоя ревность, Сэм, становится невыносимой.
— Это я-то ревную? — возмутилась Сэм. — Если бы я ревновала, я уже давно бы ее пристрелила. Нолу не останавливает даже то, что ты женатый человек, между прочим.
— Ты несправедлива, Сэм. Она была настолько мила, что поздравила нас с бракосочетанием, она хочет дружить с нами. По-моему, все это говорит в ее пользу. Кроме того, она извинилась за поведение своего отца. Ноле очень стыдно за него.
— Что-то я не слышала, чтобы она извинилась передо мной, — вставила Сэм. — Обратил ли ты внимание, что она не снизошла до того, чтобы и меня поздравить по случаю выхода замуж? Похоже, ей приятно беседовать только с тобой.
Нола и в самом деле частенько наведывалась в полицейский участок, но она приходила туда и тогда, когда Трэвис отсутствовал. Девушка умудрялась приезжать в город раза три в неделю, а то и чаще. В тех случаях, когда Трэвиса на месте не было, ее принимал Чес. Ей даже удавалось перекинуться одним-двумя словами с Билли.
Эти посещения радовали Билли куда больше, чем визиты Сэм. Сэм была готова поставить на кон последний доллар, что ее братец явно неравнодушен к Ноле. Но когда она попыталась поговорить на эту тему с братом, Билли как воды в рот набрал.
Однако это была не единственная тайна, которую скрывал от нее Билли. Однажды вечером, после того как Трэвис ушел домой, оставив арестанта на попечение Чеса, к Билли заявился неожиданный гость. Сидя за решеткой, Билли угрюмо раскладывал пасьянс, постоянно жульничая при этом, а Чес храпел, сидя на стуле в нескольких шагах от его камеры. Вдруг Билли послышался какой-то шум. Склонив голову набок, он молча придвинулся к внешней стене и прислушался. Снова до него донесся какой-то шорох.
— Эй, Билли!
— Хэнк? — тихо сказал Билли, с опаской озираясь на Чеса.
— Да. Как ты, Билли?
Билли улыбнулся. Хэнк верный товарищ, но, к сожалению, не слишком сообразительный.
— Потише, Хэнк, — предупредил он младшего брата. — Помощник начальника хоть и дрыхнет, но чутко. Том и папаша с тобой?
Хэнк отрицательно покачал головой. Только после предупреждения Билли он сообразил, что брату не видно его за стеной. И не только не видно, но и плохо слышно.
— Нет, — наконец ответил он. — Папаша все еще скрывается, у него никак не заживает рана на плече. С тех пор как она открылась в прошлый раз, никак не хочет зарастать.
Билли встревожился.
— А где Том? — хмуро спросил он.
— Том остался с папашей. Он ухаживает за ним и следит за мисс Такер.
Больше никаких сообщений не последовало, и Билли спросил:
— Когда они собираются выручить меня отсюда, Хэнк? В любой день здесь ожидают судью. У меня мало времени.
— Я знаю. Поэтому папаша и послал меня узнать, как ты держишься. Он совсем плох, Билли. Мы с Томом очень боимся за него. Том хочет переправить его в Мексику, где мы сможем показать его докторам и не бояться, что нас поймают.
— Папаша так плох? — заволновался Билли.
— Да, но он не жалуется, он не хочет двигаться на юг без тебя и Сэм.
— Забудь о Сэм, — проворчал с горечью Билли. — Она подцепила начальника полиции.
— Что-что? — воскликнул во весь голос Хэнк.
Чес пошевелился на стуле, храп прекратился, и Билли замер у стены. Он только молился, чтобы у Хэнка хватило ума немного помолчать. Но Чес вскоре снова захрапел, и Билли перевел дух.
— Сэм и полицейский поженились, Хэнк, — повторил он шепотом.
— Как же это случилось?
— Да я и сам толком не знаю. Знаю только то, что на Сэм теперь нельзя рассчитывать. — Билли кратко, как мог, рассказал Хэнку, что произошло четвертого июля и как Сэм подвела его.
— Но, Билли, раз Сэм дала слово, как еще она должна была поступить? — вступился за младшую сестру Хэнк.
— Я так и знал, что ты будешь на ее стороне, — прошипел Билли. — Вы двое вечно держались друг за друга, неразлучные, как горошины в одном стручке. А пока я вот сижу здесь, мне готовят веревку, и вас благодарить мне не за что…
— А что мы можем сделать? — жалобно сказал Хэнк. — Мы с Томом по очереди следим за тюрьмой, но при тебе постоянно кто-нибудь, нас двое, а папаша не в состоянии помочь нам. Мы думали еще раз попытаться обменять мисс Такер на тебя и Сэм, но после того, что случилось прошлый раз, папаша не хочет, чтобы еще кто-то пострадал.
Хэнк помолчал немного и потом спросил:
— Ты поправляешься, Билли? Ты уже можешь сесть на лошадь? Господи, знаешь, как ты напугал нас. Мы было подумали, что ты уже покойник.
— Покойник или нет, но если у меня будет хоть какой-то шанс, только меня здесь и видели, — сказал ему Билли. — Моя рана еще не совсем зажила, и я не знаю, смогу ли я оседлать лошадь, но теперь я могу немного ходить, и с каждым днем во мне прибавляются силы, так что если вы с Томом можете устроить мне побег, я готов и только жду этого часа.
— Мы надеялись, что вы с Сэм сами что-нибудь придумаете, — признался Хэнк. — Том говорит, что, если мы будем тянуть с отъездом в Мексику, все может кончиться очень плохо.
Билли закрыл глаза, ему было жаль и отца и себя.
— Тогда поезжайте, Хэнк. Отвезите папашу в Мексику, пока не стало слишком поздно.
— А как же ты?
— Обо мне не беспокойтесь. Скажите папаше, что я найду способ бежать отсюда. Скажите, что я встречу вас в Мексике. Может, я смогу уговорить Сэм или еще кого помочь мне. Где вы собираетесь осесть?
Хэнк назвал небольшой городок недалеко от границы, где они уже останавливались пару раз.
— Ты уверен, Билли? Папаша ни за что не согласится уехать, если не будет знать, что ты на свободе.
На этот счет у Билли совсем не было никакой уверенности, но он постарался успокоить брата:
— Если судья еще немного задержится, я успею довести свой план до конца и у меня будет время еще немного поправиться. Тогда я смогу сесть на лошадь, и все будет в порядке. Ну, конечно, не мешает обзавестись оружием. Потому что бежать отсюда без оружия будет сложновато.
Скрытый от Билли стеной, Хэнк густо покраснел.
— Это еще одно поручение от папаши, — робко признался он. — Но как мне передать тебе пистолет? — Он с ненавистью глянул на зарешеченное окно. Решетки на нем шли не только горизонтально, но и вертикально и пересекались так плотно, что просунуть сквозь них пистолет было безнадежным делом. — Может, мне как-нибудь подсунуть его Сэм и она передаст его тебе?
Выслушав это предложение брата, Билли только и оставалось, что покачать головой. Да, приз за лучшие мозги Хэнку не грозил. Хорошо понимая это, Билли, конечно, не стал предлагать Хэнку попытаться взорвать стену его тюрьмы динамитом или еще чем-нибудь, что могло представлять угрозу для жизни.
— Ну да, Хэнк, — презрительно фыркнул он. — И как ты собираешься это сделать? Подойти к дому, постучать в дверь и попросить Кинкейда, чтобы он велел Сэм передать мне пистолет?
— Да нет, — обиделся Хэнк, — что я, совсем дурак? Я думал постучать в окно ее спальни, как в прошлый раз. Если они женаты, начальник не будет заколачивать ее окна гвоздями.
Билли не мог поверить своим ушам.
— Ну и кретин же ты! — прошипел он. — У тебя мозгов меньше, чем у осла. Пораскинь умишком, Хэнк! Они муж и жена, идиот! Это значит, что они спят в одной постели. Ты постучишь в окно Сэм и сразу наткнешься на кольт Кинкейда.
Если Хэнку и раньше не раз приходилось краснеть, то это шло не в счет по сравнению с тем жаром, который сейчас залил все его лицо.
— О, черт! Я об этом как-то не подумал, — пробурчал он.
— Точно не подумал, — сухо подтвердил Билли.
— Что же тогда нам делать?
— То, что я сказал. Возвращайся, скажи Тому, чтобы переправляли папашу в Мексику, а я сам о себе позабочусь. У меня есть одна идея, которая, как я думаю, сработает.
— А как же Сэм?
— Не знаю. Надо посмотреть, как пойдут дела. Если она захочет уйти со мной, я ее возьму, Хэнк, но если она захочет остаться с Кинкейдом, тогда я бессилен. Кроме того, ей не грозят такие же неприятности, как мне, и я должен позаботиться прежде всего о себе. Скажи папаше, чтобы он не беспокоился обо мне.
— А что сказать Тому?
— Вот ему не мешает поднапрячься. Он всегда мечтал стать пастором, попроси его, чтобы он потренировался в молитвах, если припомнит хоть одну.
Впервые в жизни Сэм почувствовала, что значит размеренная, упорядоченная жизнь. Дни, проходившие по раз заведенному распорядку, казались ей странными, но в то же время доставляли удовольствие. После бесконечных побегов и скитаний, длившихся месяцы и годы, ей казалось странным вести нормальную жизнь, как все обычные люди. Каждый день начинался и заканчивался одинаково, в одной и той же постели, в объятиях Трэвиса.
По воскресеньям утром они ходили в церковь; по понедельникам Сэм занималась стиркой; по вторникам она гладила и чинила чистое белье. Каждый вторник и пятницу она пекла свежий хлеб и пироги на субботу и воскресенье. По средам она сбивала масло и доделывала то, что не успела сделать в другие дни. По четвергам Сэм занималась уборкой дома от чердака до подвала, а субботы оставлялись для покупок.
Дневные часы тоже шли по одинаковому распорядку. Завтраки, обеды и ужины всегда подавались в одно и то же время, с разницей от силы в полчаса. Скудные познания Сэм в области кулинарии не позволяли ей сильно разнообразить меню, но то, что ей удавалось приготовить, оказывалось вполне съедобным. Трэвис давно успел заучить наизусть, что по понедельникам его ожидала тушеная говядина, по вторникам они ели ветчину с фасолью; в среду на ужин бывал колбасный хлеб и вареная картошка; по воскресеньям жареное мясо или жареный цыпленок, в зависимости от того, что захотелось Сэм купить у мясника в субботу. Сэм очень редко отваживалась на какое-то новое блюдо, только однажды она настолько осмелела, что приготовила на обед жареную печенку.
Каждый день они вставали в одно и то же время, обедали в одно и то же время. Билли мог с точностью до минуты угадать, когда к нему придет Сэм. Он мог даже поспорить на деньги на то, в каком платье она появится в тот или иной день. Сэм захватила рутина повседневной жизни, но это не удручало ее, а, напротив, очень даже радовало. Улыбка не сходила с ее лица, и часто, вернувшись домой, Трэвис замечал, что, хлопоча по дому, она что-то тихо напевает себе под нос.
Так как Элси еще не оправилась после травмы и не могла приступить к своим обязанностям экономки, вся домашняя работа легла на плечи Сэм. Естественно, кому же еще следить за домом, как не жене. Однако и Сэм и Трэвис понимали, что их брак не совсем обычный и что она тоже отличается от обычных жен. Она почти ничего не смыслила в хозяйстве.
Если в искусстве кулинарии она делала заметные успехи, а уборка вообще не представляла для нее проблему, что часто какая-нибудь мелочь ставила ее буквально в тупик. Трэвису пришлось самому учить ее, как надо правильно менять белье на кроватях перед стиркой. Он удержался от резких слов и спокойно отправил три самые лучшие свои рубашки в мешок с тряпьем, прежде чем она научилась не прожигать ткань слишком горячим утюгом. Сэм трудно было правильно гладить одежду и не оставлять на ткани заглаженных морщин. Он прикусил язык, когда она умудрилась накрахмалить его трусы, но все-таки подумал, что всякому терпению наконец наступит предел!
По долгу службы Трэвису часто приходилось оставлять Сэм надолго одну. Не мог же он находиться при ней постоянно, да и Сэм нужно было время, чтобы справиться со всем хозяйством, чтобы еда была готова вовремя, чтобы в доме было чисто. Но Трэвис еще не знал, насколько можно доверять ей. У него было много работы, и первые несколько недель он провел в ужасной тревоге. Каждое утро он уходил из дома, затаив дыхание, и переводил его только тогда, когда вечером возвращался обратно. Каждый раз, зайдя в дом, он с ужасом ожидал, что не найдет ее. Каждый раз, если он сразу не видел Сэм, им овладевала паника. И каждый раз, когда он заставал ее за делами на кухне или слышал ее неблагозвучное пение, доносившееся сверху, он от души вздыхал, испытывая при этом огромное облегчение.
Но если бы Трэвису удалось проникнуть в мысли Сэм, он бы избавился от многих мучивших его страхов. При том, что Сэм испытывала огромную тревогу за своих близких, и прежде всего за Билли, она наслаждалась жизнью. Для нее оказалось приятной неожиданностью, что домашняя работа вовсе не вызывала у нее никакого отвращения, чего она так боялась. Хотя ей часто недоставало советов Элси и ее направляющей руки, Сэм даже нравилось, что дом предоставлен в ее полное распоряжение.
Этот дом все больше и больше становился ее домом, и все меньше чувствовала она себя в нем временной непрошеной гостьей. Она обошла и обследовала все его уголки. Очень скоро она сделала на кухне перестановку, установила все кухонные шкафчики так, как ей удобно, разложила все вещи так, чтобы они были у нее под рукой. Она могла по своему желанию планировать свой день, лишь бы это не мешало Трэвису. Если ей хотелось заняться уборкой, начиная с нижнего этажа, она так и поступала. Она стирала белье в любом порядке, а не в том, какой установила Элси — всегда начинать стирку с простынь. Если ей хотелось оставить мытье кастрюль и сковородок на вечер, никто этому не мешал.
Сэм имела полную свободу действий, которая оказалась для нее приятным сюрпризом. Она пришла в ужас, когда поняла, что ей очень даже нравится ухаживать за домом и за своим мужем. Каждый день она узнавала о нем бесчисленные милые ее сердцу подробности, например, то, что он, снимая носки, всегда оставлял их вывернутыми наизнанку, а один рукав скинутой рубашки всегда оказывался внутри другого, и ей приходилось расправлять их перед стиркой. Газету Трэвис читал непременно с последней страницы, обязательно укладывался в кровать с левой стороны и храпел только тогда, когда бывал смертельно усталым или когда лежал на спине. Он пил черный кофе, предпочитал яичницу-глазунью яичнице-болтунье, обожал кетчуп и терпеть не мог вареной капусты и жареной печенки, а также крахмальное нижнее белье!
Бывали моменты, когда Сэм приходила в неистовство от этой сытой жизни. Надо же, она постепенно превращалась в некое ручное существо, подобное ленивой домашней кошке. Когда Сэм любовно расправляла рубашки Трэвиса и складывала по парам его носки, она ловила себя на том, что это занятие доставляет ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Иногда, застилая кровать, она прижимала к груди подушку, на которой он спал, вдыхала его запах.
В такие моменты ей казалось невероятным, что она могла так влюбиться в этого человека. Это не она! Не Сэм Даунинг! Она начала даже думать, в своем ли она уме, не вселилась ли в ее тело какая-то другая женщина. В самом деле, прежняя Сэм только с большим скандалом позволила бы нарядить себя в нижнюю юбку и платье. Прежняя Сэм никогда не стала бы печь ненавистные овсяные печенья только потому, что они нравились кому-то еще, и не мечтала бы о новых занавесках на кухню только потому, что видела ткань в точности такого же цвета, что и глаза Трэвиса.
Размышляя о своем глупом поведении, Сэм утешалась только тем, что по-прежнему носила сапоги, даже вместе с платьем. Вот только по воскресеньям ей приходилось надевать проклятые ботинки, которые отчаянно жали ей ногу. Да еще нужно было напяливать на себя ненавистный корсет. Даже у Трэвиса иной раз недоставало сил, чтобы затянуть на ней эту выдумку дьявола.
Но время от времени Сэм носила и брюки, например, когда они с Трэвисом практиковались в стрельбе. Прицепить пояс с кобурой к широкой, путающейся в ногах юбке было просто невозможно. Если Трэвис не отпускал колких замечаний, она могла сколько угодно терпеть его косые взгляды, да еще тайком хихикала, когда ловила его на том, что он смотрит со знакомым огоньком в глазах на ее зад, ловко обтянутый узкими бриджами.
Если дни, расписанные по минутам, и упорядоченный распорядок ведения хозяйства давала Сэм ощущение покоя, которого она никогда не испытывала прежде, то длинные темные ночи, проведенные в объятиях Трэвиса, приводили ее в восторг. Поэтому она и гнала от себя все мысли о побеге, да и Билли еще недостаточно окреп, чтобы пускаться в подобную авантюру. Когда Трэвис держал ее в своих объятиях, когда он покрывал ее жадными поцелуями, когда он пальцами касался тела жены, возбуждая ее, у нее и в мыслях не было, чтобы бежать от него.
В конце концов дом — это всего лишь деревянные и оштукатуренные стены и комнаты с мебелью. Трэвис, его сильные руки и горящие глаза стали для нее ее домом, только с ним ее сердце билось сильно и свободно. Ему удалось завоевать ее, и Сэм никогда в жизни не чувствовала себя такой уверенной и такой по-глупому счастливой. Хотя она потеряла свободу, которую так высоко ценила раньше, она знала, что лучше навсегда остаться арестанткой Трэвиса, чем покинуть его.
Когда Сэм наконец призналась себе в этом, она поняла, что ее сердце давно уже сделало тот выбор, с которым ее разум смирился только сейчас. Как к этому отнесется ее семья, она не имела ни малейшего понятия. Возможно, папаша обидится на нее. Билли уже злился, а вот Том понял бы ее. Но на ее сторону встал бы, пожалуй, один Хэнк. Самый младший из братьев был ей ближе всех. Но все равно, независимо от того, что они могут про нее подумать, независимо от того, будет ли она сожалеть в дальнейшем о своем выборе или нет, она его сделала.
Теперь ей оставалось убедить в этом Трэвиса, причем так, чтобы не показаться ему ослепленной любовью дурочкой. Одними словами отвести его подозрения и завоевать его доверие. Для этого нужны были время и любовь, а Сэм пока еще не могла ему признаться, что любит его. В глубине души она жаждала услышать слова любви сперва от него, она хотела, чтобы он первый признался ей. Придет ли когда-нибудь этот день, думала она. Хотя он испытывал к ней физическое влечение, полюбит ли он ее когда-нибудь по-настоящему? Учитывая все обстоятельства, сможет ли он вообще доверять ей, не говоря уже о том, чтобы отдать ей свое сердце? Страсть, возникшая между ними, была прекрасна, но Сэм жаждала его любви.
Спустя несколько дней, когда Сэм выходила из церкви после урока пения, ее окликнул пастор:
— Саманта! Не зайдете ли ко мне в кабинет, дорогая? Извините, что задерживаю вас, но дело очень важное.
Одарив его ослепительной улыбкой, Сэм не удержалась, чтобы не поддразнить его:
— Не иначе вы хотите отговорить меня от этих уроков, пастор? А я-то думала, что стала так хорошо петь!
Бедный пастор даже съежился.
— И правда, — уклончиво сказал он, — вы действительно делаете определенные успехи, но дело совсем в другом.
Введя ее в свой кабинет, он подошел к письменному столу и достал из ящика лист бумаги.
— Прошлой ночью я спохватился, что вы так и не поставили свою подпись под брачным свидетельством. Когда вы упали в обморок после церемонии, наверное, в суматохе никто об этом не вспомнил. Подпись Трэвиса есть, вот она, но документ я забыл отдать ему. Я рад, что вспомнил об этом, потому что мог так и не исправить свою ошибку. Странно, что он сам не спросил меня об этом до сих пор, но я-то каков, старый дурак. Как я мог забыть такое важное дело? — Он горестно покачал головой.
Сэм недоуменно переводила глаза с пастора на бумагу и обратно.
— А если моей подписи нет, значит ли это, что наш брак с Трэвисом считается недействительным? — слабым голосом спросила она, и у нее неприятно закрутило в животе.
— Нет, что вы, дорогая, — уверил он ее, не желая, чтобы она думала, будто все это время жила во грехе. — Как только вы произнесли свои клятвы, вы стали мужем и женой перед Господом. Однако закон требует, чтобы брачное свидетельство подписывали и жених и невеста, а зачем нам ненужные юридические проблемы из-за какого-то нелепого недосмотра. — Он дал ей перо и указал то место на документе, где должна стоять ее подпись. — Подпишите вот здесь, Сэм, и все будет в полном порядке.
Ее рука замерла над бумагой. Что, если отказаться?
Что тогда будет? Будет ли это означать, что формально она может не выполнять свой обет? Все эти мысли пронеслись в голове Сэм в эту минуту. Какой удобный случай отплатить Трэвису за то, что он держал ее под дулом пистолета. Что он сделает, если узнает, что ее клятвы ничего не стоят, если она откажется подписать бумагу? Все его усилия пропадут зря!
Но она прогнала от себя эти мысли. Нет, она не может так поступить с ним. Она не может поступить так и с собой. Она хотела быть его женой, принадлежать ему, хотела, чтобы и он принадлежал ей. Она любила его всем сердцем и душой, и не она ли только что ломала себе голову, как ему это доказать? Конечно, от нее Трэвис и не узнает об этом упущении. Зато теперь она подписью подтвердит свои клятвы. Не надо больше увиливать, сомневаться, злиться, убеждать себя, что у нее не было выбора. Этот выбор Сэм подтвердит сейчас, с радостью и любовью.
Слабо улыбнувшись и тихо вздохнув от облегчения, что она выиграла этот маленький поединок со своими сомнениями, Сэм решительно поставила свою подпись на бумаге под именем Трэвиса.
ГЛАВА 21
— Мы с ней просто друзья. И перестань выдумывать, Сэм. Если бы ты посмотрела на нее другими глазами, может, ты тоже подружилась бы с ней. Нола не так плоха, как ты думаешь.
— Лучше дружить с выводком скунсов! Им бы я доверяла гораздо больше. Трэвис нахмурился:
— Твоя ревность, Сэм, становится невыносимой.
— Это я-то ревную? — возмутилась Сэм. — Если бы я ревновала, я уже давно бы ее пристрелила. Нолу не останавливает даже то, что ты женатый человек, между прочим.
— Ты несправедлива, Сэм. Она была настолько мила, что поздравила нас с бракосочетанием, она хочет дружить с нами. По-моему, все это говорит в ее пользу. Кроме того, она извинилась за поведение своего отца. Ноле очень стыдно за него.
— Что-то я не слышала, чтобы она извинилась передо мной, — вставила Сэм. — Обратил ли ты внимание, что она не снизошла до того, чтобы и меня поздравить по случаю выхода замуж? Похоже, ей приятно беседовать только с тобой.
Нола и в самом деле частенько наведывалась в полицейский участок, но она приходила туда и тогда, когда Трэвис отсутствовал. Девушка умудрялась приезжать в город раза три в неделю, а то и чаще. В тех случаях, когда Трэвиса на месте не было, ее принимал Чес. Ей даже удавалось перекинуться одним-двумя словами с Билли.
Эти посещения радовали Билли куда больше, чем визиты Сэм. Сэм была готова поставить на кон последний доллар, что ее братец явно неравнодушен к Ноле. Но когда она попыталась поговорить на эту тему с братом, Билли как воды в рот набрал.
Однако это была не единственная тайна, которую скрывал от нее Билли. Однажды вечером, после того как Трэвис ушел домой, оставив арестанта на попечение Чеса, к Билли заявился неожиданный гость. Сидя за решеткой, Билли угрюмо раскладывал пасьянс, постоянно жульничая при этом, а Чес храпел, сидя на стуле в нескольких шагах от его камеры. Вдруг Билли послышался какой-то шум. Склонив голову набок, он молча придвинулся к внешней стене и прислушался. Снова до него донесся какой-то шорох.
— Эй, Билли!
— Хэнк? — тихо сказал Билли, с опаской озираясь на Чеса.
— Да. Как ты, Билли?
Билли улыбнулся. Хэнк верный товарищ, но, к сожалению, не слишком сообразительный.
— Потише, Хэнк, — предупредил он младшего брата. — Помощник начальника хоть и дрыхнет, но чутко. Том и папаша с тобой?
Хэнк отрицательно покачал головой. Только после предупреждения Билли он сообразил, что брату не видно его за стеной. И не только не видно, но и плохо слышно.
— Нет, — наконец ответил он. — Папаша все еще скрывается, у него никак не заживает рана на плече. С тех пор как она открылась в прошлый раз, никак не хочет зарастать.
Билли встревожился.
— А где Том? — хмуро спросил он.
— Том остался с папашей. Он ухаживает за ним и следит за мисс Такер.
Больше никаких сообщений не последовало, и Билли спросил:
— Когда они собираются выручить меня отсюда, Хэнк? В любой день здесь ожидают судью. У меня мало времени.
— Я знаю. Поэтому папаша и послал меня узнать, как ты держишься. Он совсем плох, Билли. Мы с Томом очень боимся за него. Том хочет переправить его в Мексику, где мы сможем показать его докторам и не бояться, что нас поймают.
— Папаша так плох? — заволновался Билли.
— Да, но он не жалуется, он не хочет двигаться на юг без тебя и Сэм.
— Забудь о Сэм, — проворчал с горечью Билли. — Она подцепила начальника полиции.
— Что-что? — воскликнул во весь голос Хэнк.
Чес пошевелился на стуле, храп прекратился, и Билли замер у стены. Он только молился, чтобы у Хэнка хватило ума немного помолчать. Но Чес вскоре снова захрапел, и Билли перевел дух.
— Сэм и полицейский поженились, Хэнк, — повторил он шепотом.
— Как же это случилось?
— Да я и сам толком не знаю. Знаю только то, что на Сэм теперь нельзя рассчитывать. — Билли кратко, как мог, рассказал Хэнку, что произошло четвертого июля и как Сэм подвела его.
— Но, Билли, раз Сэм дала слово, как еще она должна была поступить? — вступился за младшую сестру Хэнк.
— Я так и знал, что ты будешь на ее стороне, — прошипел Билли. — Вы двое вечно держались друг за друга, неразлучные, как горошины в одном стручке. А пока я вот сижу здесь, мне готовят веревку, и вас благодарить мне не за что…
— А что мы можем сделать? — жалобно сказал Хэнк. — Мы с Томом по очереди следим за тюрьмой, но при тебе постоянно кто-нибудь, нас двое, а папаша не в состоянии помочь нам. Мы думали еще раз попытаться обменять мисс Такер на тебя и Сэм, но после того, что случилось прошлый раз, папаша не хочет, чтобы еще кто-то пострадал.
Хэнк помолчал немного и потом спросил:
— Ты поправляешься, Билли? Ты уже можешь сесть на лошадь? Господи, знаешь, как ты напугал нас. Мы было подумали, что ты уже покойник.
— Покойник или нет, но если у меня будет хоть какой-то шанс, только меня здесь и видели, — сказал ему Билли. — Моя рана еще не совсем зажила, и я не знаю, смогу ли я оседлать лошадь, но теперь я могу немного ходить, и с каждым днем во мне прибавляются силы, так что если вы с Томом можете устроить мне побег, я готов и только жду этого часа.
— Мы надеялись, что вы с Сэм сами что-нибудь придумаете, — признался Хэнк. — Том говорит, что, если мы будем тянуть с отъездом в Мексику, все может кончиться очень плохо.
Билли закрыл глаза, ему было жаль и отца и себя.
— Тогда поезжайте, Хэнк. Отвезите папашу в Мексику, пока не стало слишком поздно.
— А как же ты?
— Обо мне не беспокойтесь. Скажите папаше, что я найду способ бежать отсюда. Скажите, что я встречу вас в Мексике. Может, я смогу уговорить Сэм или еще кого помочь мне. Где вы собираетесь осесть?
Хэнк назвал небольшой городок недалеко от границы, где они уже останавливались пару раз.
— Ты уверен, Билли? Папаша ни за что не согласится уехать, если не будет знать, что ты на свободе.
На этот счет у Билли совсем не было никакой уверенности, но он постарался успокоить брата:
— Если судья еще немного задержится, я успею довести свой план до конца и у меня будет время еще немного поправиться. Тогда я смогу сесть на лошадь, и все будет в порядке. Ну, конечно, не мешает обзавестись оружием. Потому что бежать отсюда без оружия будет сложновато.
Скрытый от Билли стеной, Хэнк густо покраснел.
— Это еще одно поручение от папаши, — робко признался он. — Но как мне передать тебе пистолет? — Он с ненавистью глянул на зарешеченное окно. Решетки на нем шли не только горизонтально, но и вертикально и пересекались так плотно, что просунуть сквозь них пистолет было безнадежным делом. — Может, мне как-нибудь подсунуть его Сэм и она передаст его тебе?
Выслушав это предложение брата, Билли только и оставалось, что покачать головой. Да, приз за лучшие мозги Хэнку не грозил. Хорошо понимая это, Билли, конечно, не стал предлагать Хэнку попытаться взорвать стену его тюрьмы динамитом или еще чем-нибудь, что могло представлять угрозу для жизни.
— Ну да, Хэнк, — презрительно фыркнул он. — И как ты собираешься это сделать? Подойти к дому, постучать в дверь и попросить Кинкейда, чтобы он велел Сэм передать мне пистолет?
— Да нет, — обиделся Хэнк, — что я, совсем дурак? Я думал постучать в окно ее спальни, как в прошлый раз. Если они женаты, начальник не будет заколачивать ее окна гвоздями.
Билли не мог поверить своим ушам.
— Ну и кретин же ты! — прошипел он. — У тебя мозгов меньше, чем у осла. Пораскинь умишком, Хэнк! Они муж и жена, идиот! Это значит, что они спят в одной постели. Ты постучишь в окно Сэм и сразу наткнешься на кольт Кинкейда.
Если Хэнку и раньше не раз приходилось краснеть, то это шло не в счет по сравнению с тем жаром, который сейчас залил все его лицо.
— О, черт! Я об этом как-то не подумал, — пробурчал он.
— Точно не подумал, — сухо подтвердил Билли.
— Что же тогда нам делать?
— То, что я сказал. Возвращайся, скажи Тому, чтобы переправляли папашу в Мексику, а я сам о себе позабочусь. У меня есть одна идея, которая, как я думаю, сработает.
— А как же Сэм?
— Не знаю. Надо посмотреть, как пойдут дела. Если она захочет уйти со мной, я ее возьму, Хэнк, но если она захочет остаться с Кинкейдом, тогда я бессилен. Кроме того, ей не грозят такие же неприятности, как мне, и я должен позаботиться прежде всего о себе. Скажи папаше, чтобы он не беспокоился обо мне.
— А что сказать Тому?
— Вот ему не мешает поднапрячься. Он всегда мечтал стать пастором, попроси его, чтобы он потренировался в молитвах, если припомнит хоть одну.
Впервые в жизни Сэм почувствовала, что значит размеренная, упорядоченная жизнь. Дни, проходившие по раз заведенному распорядку, казались ей странными, но в то же время доставляли удовольствие. После бесконечных побегов и скитаний, длившихся месяцы и годы, ей казалось странным вести нормальную жизнь, как все обычные люди. Каждый день начинался и заканчивался одинаково, в одной и той же постели, в объятиях Трэвиса.
По воскресеньям утром они ходили в церковь; по понедельникам Сэм занималась стиркой; по вторникам она гладила и чинила чистое белье. Каждый вторник и пятницу она пекла свежий хлеб и пироги на субботу и воскресенье. По средам она сбивала масло и доделывала то, что не успела сделать в другие дни. По четвергам Сэм занималась уборкой дома от чердака до подвала, а субботы оставлялись для покупок.
Дневные часы тоже шли по одинаковому распорядку. Завтраки, обеды и ужины всегда подавались в одно и то же время, с разницей от силы в полчаса. Скудные познания Сэм в области кулинарии не позволяли ей сильно разнообразить меню, но то, что ей удавалось приготовить, оказывалось вполне съедобным. Трэвис давно успел заучить наизусть, что по понедельникам его ожидала тушеная говядина, по вторникам они ели ветчину с фасолью; в среду на ужин бывал колбасный хлеб и вареная картошка; по воскресеньям жареное мясо или жареный цыпленок, в зависимости от того, что захотелось Сэм купить у мясника в субботу. Сэм очень редко отваживалась на какое-то новое блюдо, только однажды она настолько осмелела, что приготовила на обед жареную печенку.
Каждый день они вставали в одно и то же время, обедали в одно и то же время. Билли мог с точностью до минуты угадать, когда к нему придет Сэм. Он мог даже поспорить на деньги на то, в каком платье она появится в тот или иной день. Сэм захватила рутина повседневной жизни, но это не удручало ее, а, напротив, очень даже радовало. Улыбка не сходила с ее лица, и часто, вернувшись домой, Трэвис замечал, что, хлопоча по дому, она что-то тихо напевает себе под нос.
Так как Элси еще не оправилась после травмы и не могла приступить к своим обязанностям экономки, вся домашняя работа легла на плечи Сэм. Естественно, кому же еще следить за домом, как не жене. Однако и Сэм и Трэвис понимали, что их брак не совсем обычный и что она тоже отличается от обычных жен. Она почти ничего не смыслила в хозяйстве.
Если в искусстве кулинарии она делала заметные успехи, а уборка вообще не представляла для нее проблему, что часто какая-нибудь мелочь ставила ее буквально в тупик. Трэвису пришлось самому учить ее, как надо правильно менять белье на кроватях перед стиркой. Он удержался от резких слов и спокойно отправил три самые лучшие свои рубашки в мешок с тряпьем, прежде чем она научилась не прожигать ткань слишком горячим утюгом. Сэм трудно было правильно гладить одежду и не оставлять на ткани заглаженных морщин. Он прикусил язык, когда она умудрилась накрахмалить его трусы, но все-таки подумал, что всякому терпению наконец наступит предел!
По долгу службы Трэвису часто приходилось оставлять Сэм надолго одну. Не мог же он находиться при ней постоянно, да и Сэм нужно было время, чтобы справиться со всем хозяйством, чтобы еда была готова вовремя, чтобы в доме было чисто. Но Трэвис еще не знал, насколько можно доверять ей. У него было много работы, и первые несколько недель он провел в ужасной тревоге. Каждое утро он уходил из дома, затаив дыхание, и переводил его только тогда, когда вечером возвращался обратно. Каждый раз, зайдя в дом, он с ужасом ожидал, что не найдет ее. Каждый раз, если он сразу не видел Сэм, им овладевала паника. И каждый раз, когда он заставал ее за делами на кухне или слышал ее неблагозвучное пение, доносившееся сверху, он от души вздыхал, испытывая при этом огромное облегчение.
Но если бы Трэвису удалось проникнуть в мысли Сэм, он бы избавился от многих мучивших его страхов. При том, что Сэм испытывала огромную тревогу за своих близких, и прежде всего за Билли, она наслаждалась жизнью. Для нее оказалось приятной неожиданностью, что домашняя работа вовсе не вызывала у нее никакого отвращения, чего она так боялась. Хотя ей часто недоставало советов Элси и ее направляющей руки, Сэм даже нравилось, что дом предоставлен в ее полное распоряжение.
Этот дом все больше и больше становился ее домом, и все меньше чувствовала она себя в нем временной непрошеной гостьей. Она обошла и обследовала все его уголки. Очень скоро она сделала на кухне перестановку, установила все кухонные шкафчики так, как ей удобно, разложила все вещи так, чтобы они были у нее под рукой. Она могла по своему желанию планировать свой день, лишь бы это не мешало Трэвису. Если ей хотелось заняться уборкой, начиная с нижнего этажа, она так и поступала. Она стирала белье в любом порядке, а не в том, какой установила Элси — всегда начинать стирку с простынь. Если ей хотелось оставить мытье кастрюль и сковородок на вечер, никто этому не мешал.
Сэм имела полную свободу действий, которая оказалась для нее приятным сюрпризом. Она пришла в ужас, когда поняла, что ей очень даже нравится ухаживать за домом и за своим мужем. Каждый день она узнавала о нем бесчисленные милые ее сердцу подробности, например, то, что он, снимая носки, всегда оставлял их вывернутыми наизнанку, а один рукав скинутой рубашки всегда оказывался внутри другого, и ей приходилось расправлять их перед стиркой. Газету Трэвис читал непременно с последней страницы, обязательно укладывался в кровать с левой стороны и храпел только тогда, когда бывал смертельно усталым или когда лежал на спине. Он пил черный кофе, предпочитал яичницу-глазунью яичнице-болтунье, обожал кетчуп и терпеть не мог вареной капусты и жареной печенки, а также крахмальное нижнее белье!
Бывали моменты, когда Сэм приходила в неистовство от этой сытой жизни. Надо же, она постепенно превращалась в некое ручное существо, подобное ленивой домашней кошке. Когда Сэм любовно расправляла рубашки Трэвиса и складывала по парам его носки, она ловила себя на том, что это занятие доставляет ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Иногда, застилая кровать, она прижимала к груди подушку, на которой он спал, вдыхала его запах.
В такие моменты ей казалось невероятным, что она могла так влюбиться в этого человека. Это не она! Не Сэм Даунинг! Она начала даже думать, в своем ли она уме, не вселилась ли в ее тело какая-то другая женщина. В самом деле, прежняя Сэм только с большим скандалом позволила бы нарядить себя в нижнюю юбку и платье. Прежняя Сэм никогда не стала бы печь ненавистные овсяные печенья только потому, что они нравились кому-то еще, и не мечтала бы о новых занавесках на кухню только потому, что видела ткань в точности такого же цвета, что и глаза Трэвиса.
Размышляя о своем глупом поведении, Сэм утешалась только тем, что по-прежнему носила сапоги, даже вместе с платьем. Вот только по воскресеньям ей приходилось надевать проклятые ботинки, которые отчаянно жали ей ногу. Да еще нужно было напяливать на себя ненавистный корсет. Даже у Трэвиса иной раз недоставало сил, чтобы затянуть на ней эту выдумку дьявола.
Но время от времени Сэм носила и брюки, например, когда они с Трэвисом практиковались в стрельбе. Прицепить пояс с кобурой к широкой, путающейся в ногах юбке было просто невозможно. Если Трэвис не отпускал колких замечаний, она могла сколько угодно терпеть его косые взгляды, да еще тайком хихикала, когда ловила его на том, что он смотрит со знакомым огоньком в глазах на ее зад, ловко обтянутый узкими бриджами.
Если дни, расписанные по минутам, и упорядоченный распорядок ведения хозяйства давала Сэм ощущение покоя, которого она никогда не испытывала прежде, то длинные темные ночи, проведенные в объятиях Трэвиса, приводили ее в восторг. Поэтому она и гнала от себя все мысли о побеге, да и Билли еще недостаточно окреп, чтобы пускаться в подобную авантюру. Когда Трэвис держал ее в своих объятиях, когда он покрывал ее жадными поцелуями, когда он пальцами касался тела жены, возбуждая ее, у нее и в мыслях не было, чтобы бежать от него.
В конце концов дом — это всего лишь деревянные и оштукатуренные стены и комнаты с мебелью. Трэвис, его сильные руки и горящие глаза стали для нее ее домом, только с ним ее сердце билось сильно и свободно. Ему удалось завоевать ее, и Сэм никогда в жизни не чувствовала себя такой уверенной и такой по-глупому счастливой. Хотя она потеряла свободу, которую так высоко ценила раньше, она знала, что лучше навсегда остаться арестанткой Трэвиса, чем покинуть его.
Когда Сэм наконец призналась себе в этом, она поняла, что ее сердце давно уже сделало тот выбор, с которым ее разум смирился только сейчас. Как к этому отнесется ее семья, она не имела ни малейшего понятия. Возможно, папаша обидится на нее. Билли уже злился, а вот Том понял бы ее. Но на ее сторону встал бы, пожалуй, один Хэнк. Самый младший из братьев был ей ближе всех. Но все равно, независимо от того, что они могут про нее подумать, независимо от того, будет ли она сожалеть в дальнейшем о своем выборе или нет, она его сделала.
Теперь ей оставалось убедить в этом Трэвиса, причем так, чтобы не показаться ему ослепленной любовью дурочкой. Одними словами отвести его подозрения и завоевать его доверие. Для этого нужны были время и любовь, а Сэм пока еще не могла ему признаться, что любит его. В глубине души она жаждала услышать слова любви сперва от него, она хотела, чтобы он первый признался ей. Придет ли когда-нибудь этот день, думала она. Хотя он испытывал к ней физическое влечение, полюбит ли он ее когда-нибудь по-настоящему? Учитывая все обстоятельства, сможет ли он вообще доверять ей, не говоря уже о том, чтобы отдать ей свое сердце? Страсть, возникшая между ними, была прекрасна, но Сэм жаждала его любви.
Спустя несколько дней, когда Сэм выходила из церкви после урока пения, ее окликнул пастор:
— Саманта! Не зайдете ли ко мне в кабинет, дорогая? Извините, что задерживаю вас, но дело очень важное.
Одарив его ослепительной улыбкой, Сэм не удержалась, чтобы не поддразнить его:
— Не иначе вы хотите отговорить меня от этих уроков, пастор? А я-то думала, что стала так хорошо петь!
Бедный пастор даже съежился.
— И правда, — уклончиво сказал он, — вы действительно делаете определенные успехи, но дело совсем в другом.
Введя ее в свой кабинет, он подошел к письменному столу и достал из ящика лист бумаги.
— Прошлой ночью я спохватился, что вы так и не поставили свою подпись под брачным свидетельством. Когда вы упали в обморок после церемонии, наверное, в суматохе никто об этом не вспомнил. Подпись Трэвиса есть, вот она, но документ я забыл отдать ему. Я рад, что вспомнил об этом, потому что мог так и не исправить свою ошибку. Странно, что он сам не спросил меня об этом до сих пор, но я-то каков, старый дурак. Как я мог забыть такое важное дело? — Он горестно покачал головой.
Сэм недоуменно переводила глаза с пастора на бумагу и обратно.
— А если моей подписи нет, значит ли это, что наш брак с Трэвисом считается недействительным? — слабым голосом спросила она, и у нее неприятно закрутило в животе.
— Нет, что вы, дорогая, — уверил он ее, не желая, чтобы она думала, будто все это время жила во грехе. — Как только вы произнесли свои клятвы, вы стали мужем и женой перед Господом. Однако закон требует, чтобы брачное свидетельство подписывали и жених и невеста, а зачем нам ненужные юридические проблемы из-за какого-то нелепого недосмотра. — Он дал ей перо и указал то место на документе, где должна стоять ее подпись. — Подпишите вот здесь, Сэм, и все будет в полном порядке.
Ее рука замерла над бумагой. Что, если отказаться?
Что тогда будет? Будет ли это означать, что формально она может не выполнять свой обет? Все эти мысли пронеслись в голове Сэм в эту минуту. Какой удобный случай отплатить Трэвису за то, что он держал ее под дулом пистолета. Что он сделает, если узнает, что ее клятвы ничего не стоят, если она откажется подписать бумагу? Все его усилия пропадут зря!
Но она прогнала от себя эти мысли. Нет, она не может так поступить с ним. Она не может поступить так и с собой. Она хотела быть его женой, принадлежать ему, хотела, чтобы и он принадлежал ей. Она любила его всем сердцем и душой, и не она ли только что ломала себе голову, как ему это доказать? Конечно, от нее Трэвис и не узнает об этом упущении. Зато теперь она подписью подтвердит свои клятвы. Не надо больше увиливать, сомневаться, злиться, убеждать себя, что у нее не было выбора. Этот выбор Сэм подтвердит сейчас, с радостью и любовью.
Слабо улыбнувшись и тихо вздохнув от облегчения, что она выиграла этот маленький поединок со своими сомнениями, Сэм решительно поставила свою подпись на бумаге под именем Трэвиса.
ГЛАВА 21
Смахнув волосы, упавшие на глаза, Сэм устало прислонилась к краю кухонного стола. Она готовила завтрак, но уже с утра стояла такая невыносимая жара, что у нее кружилась голова, а от запаха кофе и ветчины, скворчащей на сковородке, мутило. Вылупившаяся на нее большими желтыми глазами яичница завершила свое дело, и в тот момент, когда Трэвис вошел на кухню, Сэм со сдавленным воплем выскочила на задний двор.
Через несколько минут она вернулась. Вид у нее был виноватый. Благодаря Трэвису яичница не подгорела, и сейчас он раскладывал ее на тарелки.
— Я, наверное, не привыкла готовить еду на таком пекле, — робко пояснила она.
— А ты уверена, что дело в одной жаре? — спросил он. — Может, тебе стоит показаться доктору Пэрди? Вдруг ты подхватила какую-нибудь заразу?
Но Сэм не сомневалась, что во всем виновата жара. В последних числах июля температура воздуха была необычайно высокая. Воздух прогревался уже с утра, а ближе к вечеру пекло как на раскаленной сковородке. Дышать и то было трудно. По ночам на небе полыхали зарницы, но дождей не было. И даже случайный ветерок не приносил облегчения.
Все цветы увяли и засохли, сады погибли, от зеленой травы остались одни воспоминания. Сухой ветер гнал перекати-поле и поднимал песчаные смерчи. Уровень воды в ручье сильно понизился, и многие опасались, как бы не пересохли колодцы, если в скором времени не пойдет дождь.
Однако головокружение и приступы тошноты продолжались, Сэм никак не могла вернуться в свое обычное состояние, и она наконец уступила настояниям Трэвиса. Может, он и прав. Может, на нее влияет не только жара. И хотя она почти никогда не болела, рисковать не следовало. Один Бог знает, что несет с собой этот сухой, жаркий вечер. Может, доктор Пэрди поможет ей восстановить силы.
Когда Сэм застегивала свое платье, сидя на краю кушетки, доктор Пэрди сказал с улыбкой:
— Ну, Сэм, потерпите еще семь месяцев, и все пройдет.
— Семь месяцев? — повторила она глупо, сдвинув брови.
— По моим расчетам, ребенок должен появиться в первых числах марта, — сказал доктор.
— Ребенок? — вскрикнула она.
У нее был такой ошарашенный вид, что доктор Пэрди несколько рассмеялся:
— Ну да, Сэм. Вот к чему привели ваши с Трэвисом ночные игры в постели. Так дети и делаются.
— Как же так? Ребенок!.. — сказала она голосом, полным недоумения. Ее огромные черные глаза заполнили все лицо, а руки легонько провели по животу. — Чтоб меня черти взяли! Ребенок!
Через десять минут Сэм брела как в полусне по улице к полицейскому участку. Она почти не помнила, что еще ей сказал доктор Пэрди. Вдруг она внезапно остановилась, двигавшийся за ней какой-то ковбой чуть не упал, врезавшись ей в спину. Она опять потрогала руками свой еще плоский живот.
— Ребенок! — благоговейно пробормотала она, все еще не в состоянии осознать эту новость.
В полицейский участок она словно вплыла по воздуху. Трэвис, который что-то обсуждал с Чесом, бросив взгляд на ее лицо, остановился на полуслове.
— Сэм? — вопросительно произнес он, поднимаясь со стула и направляясь к ней. Она стояла не двигаясь, только смотрела на него и странно улыбалась. Он взял ее за руку, подвел к стулу и усадил. Она повиновалась ему, словно пребывала в каком-то трансе. — Сэм, что с тобой? — снова спросил он.
— Ребенок, — тихо сказала она, и ее глаза сделались круглыми и мечтательными. — Трэвис, у нас будет ребенок!
У Трэвиса подкосились ноги, и он уцепился за край стола. На секунду ему показалось, что на него обрушился поток. Потом с глупой улыбкой, вполне под стать блаженному выражению лица Сэм, он шепотом произнес:
— Ребенок. Ты уверена?
— Мне доктор Пэрди сказал. — Она нерешительно кивнула головой. — В марте. Я так удивилась, что теперь и не помню, что еще он мне говорил. Придется расспросить его как-нибудь потом.
Через несколько минут она вернулась. Вид у нее был виноватый. Благодаря Трэвису яичница не подгорела, и сейчас он раскладывал ее на тарелки.
— Я, наверное, не привыкла готовить еду на таком пекле, — робко пояснила она.
— А ты уверена, что дело в одной жаре? — спросил он. — Может, тебе стоит показаться доктору Пэрди? Вдруг ты подхватила какую-нибудь заразу?
Но Сэм не сомневалась, что во всем виновата жара. В последних числах июля температура воздуха была необычайно высокая. Воздух прогревался уже с утра, а ближе к вечеру пекло как на раскаленной сковородке. Дышать и то было трудно. По ночам на небе полыхали зарницы, но дождей не было. И даже случайный ветерок не приносил облегчения.
Все цветы увяли и засохли, сады погибли, от зеленой травы остались одни воспоминания. Сухой ветер гнал перекати-поле и поднимал песчаные смерчи. Уровень воды в ручье сильно понизился, и многие опасались, как бы не пересохли колодцы, если в скором времени не пойдет дождь.
Однако головокружение и приступы тошноты продолжались, Сэм никак не могла вернуться в свое обычное состояние, и она наконец уступила настояниям Трэвиса. Может, он и прав. Может, на нее влияет не только жара. И хотя она почти никогда не болела, рисковать не следовало. Один Бог знает, что несет с собой этот сухой, жаркий вечер. Может, доктор Пэрди поможет ей восстановить силы.
Когда Сэм застегивала свое платье, сидя на краю кушетки, доктор Пэрди сказал с улыбкой:
— Ну, Сэм, потерпите еще семь месяцев, и все пройдет.
— Семь месяцев? — повторила она глупо, сдвинув брови.
— По моим расчетам, ребенок должен появиться в первых числах марта, — сказал доктор.
— Ребенок? — вскрикнула она.
У нее был такой ошарашенный вид, что доктор Пэрди несколько рассмеялся:
— Ну да, Сэм. Вот к чему привели ваши с Трэвисом ночные игры в постели. Так дети и делаются.
— Как же так? Ребенок!.. — сказала она голосом, полным недоумения. Ее огромные черные глаза заполнили все лицо, а руки легонько провели по животу. — Чтоб меня черти взяли! Ребенок!
Через десять минут Сэм брела как в полусне по улице к полицейскому участку. Она почти не помнила, что еще ей сказал доктор Пэрди. Вдруг она внезапно остановилась, двигавшийся за ней какой-то ковбой чуть не упал, врезавшись ей в спину. Она опять потрогала руками свой еще плоский живот.
— Ребенок! — благоговейно пробормотала она, все еще не в состоянии осознать эту новость.
В полицейский участок она словно вплыла по воздуху. Трэвис, который что-то обсуждал с Чесом, бросив взгляд на ее лицо, остановился на полуслове.
— Сэм? — вопросительно произнес он, поднимаясь со стула и направляясь к ней. Она стояла не двигаясь, только смотрела на него и странно улыбалась. Он взял ее за руку, подвел к стулу и усадил. Она повиновалась ему, словно пребывала в каком-то трансе. — Сэм, что с тобой? — снова спросил он.
— Ребенок, — тихо сказала она, и ее глаза сделались круглыми и мечтательными. — Трэвис, у нас будет ребенок!
У Трэвиса подкосились ноги, и он уцепился за край стола. На секунду ему показалось, что на него обрушился поток. Потом с глупой улыбкой, вполне под стать блаженному выражению лица Сэм, он шепотом произнес:
— Ребенок. Ты уверена?
— Мне доктор Пэрди сказал. — Она нерешительно кивнула головой. — В марте. Я так удивилась, что теперь и не помню, что еще он мне говорил. Придется расспросить его как-нибудь потом.