Высокий техник притронулся к пульту управления ближайшего к нему кресла. Оно покатилось, развернулось и остановилось перед гостем.
   Айра Везерел поблагодарил — Лазаруса, не техника, — уселся, погрузившись в мягкие объятия кресла, и вздохнул.
   — Удобно? — спросил Лазарус.
   — Вполне.
   — Хочешь перекусить — или выпить? Закурить? Может, все-таки нужен переводчик?
   — Нет, благодарю вас. А вы не хотите что-нибудь заказать?
   — Не сейчас. Меня тут кормят, как гуся, один раз даже насильно кормили, черти. Ну, раз все в порядке, приступим к беседе. — Лазарус вдруг взревел: — Какого черта я делаю в этой тюрьме?
   — Это не тюрьма, Лазарус, — спокойно ответил Везерел. — Это номер для весьма важных персон в реювенализационной клинике Говарда, что в Новом Риме.
   — А я говорю — тюрьма. Только пруссаков не хватает. Вот хоть окно — ломом не выбьешь. А дверь — открывается на любой голос, кроме моего. Даже в сортир под руки ведут — словно боятся, что я там в дыре утоплюсь. Черт, не знаю даже, мужик передо мной или баба… и это мне тоже не нравится. Готовы на руках держать, когда я делаю пи-пи. Черт знает что!
   — Я посмотрю, что можно сделать, Лазарус. Впрочем, прыть техников вполне объяснима: время от времени люди калечатся в ваннах — а они знают, что, если вы получите травму, пусть и не по вине персонала, дежурный техник будет жестоко наказан. Они добровольцы, им хорошо платят. Вот и усердствуют.
   — Значит, я прав — это тюрьма. А если реювенализационная палата — где тогда кнопка для самоубийства?!
   — Лазарус, «каждый человек имеет право на смерть».
   — Да это мои собственные слова! И кнопка должна быть здесь. Видишь — от нее даже след остался… Итак, я без суда заключен в тюрьму и лишен при этом самого главного права. Почему? Я взбешен! Понимаешь, в каком опасном положении ты оказался? Никогда не дразни старого пса — может быть, у него хватит сил тяпнуть тебя в последний раз. Да при всей моей старости я ж тебе руки переломаю, пока эти болваны очухаются.
   — Ломайте, если это доставит вам удовольствие.
   — Да? — Лазарус Лонг призадумался. — Нет, не стоит. Они ведь отремонтируют тебя за тридцать минут. — Он вдруг ухмыльнулся. — Но я вполне способен свернуть тебе шею и разбить череп за то же самое время. И уж тогда реювенализаторы ничего не смогут поделать.
   Везерел не шевельнулся.
   — Не сомневаюсь в Ваших способностях, — проговорил он. — Однако едва ли вы станете убивать одного из своих потомков, не дав ему шанса высказаться, чтобы спасти свою жизнь. Вы, сэр, — мой далекий пращур по семи различным линиям.
   Лазарус пожевал губами и с несчастным видом сказал:
   — Сынок, у меня столько потомков, что про кровное родство несложно и забыть. Впрочем, ты прав. За всю жизнь я никого не убивал просто так. — Он опять ухмыльнулся. — Но если мне не вернут ту самую кнопку, я подумаю, не сделать ли все-таки исключения из этого правила — для тебя.
   — Лазарус, если хотите, я прикажу немедленно установить ее: но можно сперва сказать десять слов?
   — Хм, — недовольно проворчал Лазарус. — Хорошо. Пусть будет десять. Только не одиннадцать.
   Помедлив мгновение, Везерел стал загибать пальцы:
   — Я-выучил-ваш-язык-чтобы-объяснить-насколько-нуждаюсь-в-вас.
   — Десять, — согласился Лазарус. — Однако в них намек на то, что тебе нужно еще пятьдесят. Или пятьсот. Или пять тысяч.
   — Или ни одного, — добавил Везерел. — Вы можете получить свою кнопку без всякий объяснений. Обещаю вам.
   — Тьфу! Айра, старый пройдоха, ты сейчас действительно убедил меня, что мы с тобой родственники. Ты прекрасно знаешь, что я не покончу с собой, не узнав, что у тебя на уме… тем более, что ты выучил мертвый язык для одного короткого разговора. Хорошо, говори. И первым делом объясни, что я здесь делаю. Я знаю — знаю! — что никаких реювенализаций не просил. Но проснувшись, я обнаруживаю, что дело наполовину сделано. И тогда я зову председателя. Итак, зачем я здесь?
   — Может быть, мы вернемся чуточку назад? И вы объясните мне, чем занимались в той ночлежке в трущобах старого города?
   — Что я там делал? Умирал. Спокойно и благопристойно, как загнанный конь. То есть пока твои держиморды не схватили меня. Или ты думаешь, что для этого можно найти лучшее место, чем ночлежка, если человек не желает, чтобы его тревожили? Заплатил вперед за топчан — и лежи себе на здоровье. Они стянули все, что у меня было, даже ботинки. Но я ожидал этого — окажись я на их месте, точно так же поступил бы в подобных обстоятельствах. А обитатели ночлежек обычно добры к тем, кому приходится хуже, чем им самим — там всякий подаст напиться больному. Вот чего я хотел — остаться в одиночестве и наконец подвести все итоги. Да только твои вот застукали. Скажи, как они меня разыскали?
   — Лазарус, меня удивляет не то, что мои… как вы говорите? «Фараоны»? Да, «фараоны» — что мои «фараоны» нашли вас, а то, что они потратили столько времени на поиски, идентификацию и задержание. За это начальник отдела вылетел с работы. Я не терплю неумех.
   — Значит, ты его выгнал? Дело твое. Но почему? Я же прибыл на Секундус с Окраины и, кажется, не оставил следов. Все так переменилось с тех пор, когда я в последний раз имел дело с Семьями… когда обманом прошел реювенализацию на Супреме. Значит, теперь Семьи обмениваются информацией и с Супремой?
   — Боже мой, Лазарус, нет, конечно — и вежливым словом не обменялись. Среди членов Фонда существует сильное меньшинство, которое полагает, что вместо введения эмбарго Супрему следует попросту уничтожить.
   — Что ж… если звездная бомба поразит Супрему, скорбь моя дольше тридцати секунд не продлится. Однако у меня были причины пройти реювенализацию именно там, хотя пришлось изрядно переплатить за ускоренное клонирование. Но это совсем другая история. Так как же, сынок, вы меня обнаружили?
   — Сэр, приказ всеми силами разыскать вас уже семьдесят лет исполняется не только здесь, но и на каждой планете, где живут представители Семей, а что касается того, как мы это сделали… вы помните прививку от лихорадки Рейбера, которую в обязательном порядке делают всем иммигрантам?
   — Помню. Досадный пустяк, не стоило поднимать шума, ведь я знал, что меня ждет ночлежка. Айра, я понимал уже, что умираю. И все было в порядке — я был готов к смерти. Только не хотелось умирать в одиночестве, в космосе. Хотелось слышать человеческие голоса, ощущать запахи тел. Детство, конечно. Да и ко времени приземления я был уже достаточно плох.
   — Лазарус, лихорадки Рейбера не существует. Если на Секундус прибывает человек, о которым ничего не известно, то под видом прививки у него берут образец мышечной ткани, пока в тело вводится стерильный физиологический раствор. Вас просто не выпустили бы из космопорта, не установив генетических характеристик.
   — Ах, вот как. А что вы делаете, когда прибывает корабль с десятком тысяч эмигрантов?
   — Загоняем в карантинные бараки и проверяем. Но теперь при такой скудости матушки Земли это случается не часто. А вы, Лазарус, прибыли один, на частной яхте стоимостью от пятнадцати до двадцати миллионов крон.
   — Тридцать.
   — Стоимостью тридцать миллионов крон. Сколько человек в Галактике способны позволить себе такое? А сколько из таких рискнут путешествовать в одиночку? Да в порту все сразу же должны были засуетиться. А они просто взяли у вас образчик тканей и, поверив вам, что вы остановитесь в Ромулус-Хилтоне, отпустили вас… Не сомневаюсь, что до темноты у вас уже были другие документы.
   — Безусловно, — подтвердил Лазарус. — А твоим «фараонам» следовало бы знать, что подделка документов поставлена на широкую ногу. Если бы я так не устал, сам бы подделал свои документы. Так безопаснее. Значит, на этом я и попался? Ты все выжал из торговца бумажками?
   — Нет, мы его так и не нашли. Кстати, не скажете ли, кто он, чтобы…
   — А если не сказку? — резко оборвал его Лазарус. — Одним из условий сделки было не закладывать его. И плевать мне на то, сколько ваших правил он там нарушил. Кстати — кто знает? — быть может, придется снова воспользоваться его услугами. Ну, если не мне, так кому-то другому, так же избегающему внимания твоих шпиков. Айра, я не сомневаюсь, что ты действуешь из лучших побуждений, однако мне не нравится эта система идентификации. Уж лет сто назад я взял за правило держаться подальше от людных мест, где проверяют документы, и в основном соблюдал его. Надо было и на этот раз не изменять привычке. Но я просто не рассчитывал дотянуть до какого-то там установления личности. Еще дня два — и я бы помер. Как ты засек меня?
   — С трудом. Узнав, что вы на планете, я все перевернул вверх дном. Тот начальник отдела оказался не единственным пострадавшим. Вы просто исчезли, поставив в тупик всю полицию. Начальник службы безопасности даже предположил, что вас убили, а тело спрятали. Я ответил, что если он окажется прав, то может подумать о том, чтобы перебраться на другую планету.
   — Быстрее! Я хочу знать, как меня одурачили?
   — Я не стал бы употреблять последнего слова, Лазарус, так как вас безуспешно разыскивали все сыщики и полицейские этой планеты. Но я знал, что вы живы. Конечно же, на Секундусе случаются убийства, особенно в Новом Риме. Однако все они обычно дела семейные: муж убивает жену или наоборот. Заметный рост таких преступлений прекратился тогда, когда я ввел смертную казнь, которую велел осуществлять в Колизее. В любом случае, я не сомневался — человек, проживший две тысячи лет, не даст убить себя в темном переулке. Поэтому я предположил, что вы живы, и спросил себя: а где бы спрятался ты, Айра, будь ты Лазарусом Лонгом? Я погрузился в глубокую медитацию и начал думать. Потом попытался проследить ваш путь, коль скоро мы обнаружили ваши следы. Кстати… — Исполняющий обязанности отбросил назад накидку, достал большой конверт и протянул Лазарусу. — Эту вещь вы оставили в абонентном ящике в тресте Гарримана.
   Лазарус взял конверт.
   — Он вскрыт.
   — Это сделал я. Согласен, что поторопился, — однако вы адресовали его мне. Я прочел, но никому не показывал. А теперь просто забуду о нем. Хочу лишь сказать: меня не удивило то, что вы завещали свое состояние Семьям… однако я весьма тронут тем, что яхту вы оставили лично председателю. Чудесный кораблик, Лазарус, и мне даже чуть-чуть хочется им обладать, но не настолько, чтобы стремиться поскорее унаследовать его от вас. Однако я собирался объяснить, почему мы так нуждаемся в вас, но позволил себе уклониться от темы.
   — Айра, я не спешу. А ты?
   — Я? Сэр, у меня не может быть обязанности более важной, чем беседа со старейшим. К тому же мои сотрудники справляются со своими делами куда более успешно, если я даю им некоторую свободу действий.
   Лазарус кивнул.
   — Так поступал и я, когда позволял вовлечь себя в дела. Прими на себя весь груз, а потом по возможности быстро перераспредели его между сотрудниками. Как сейчас обстоят дела с демократами? Много хлопот доставляют?
   — С демократами? Ах да, вы об эквалитарианцах. Я было подумал, что вы имеете в виду Церковь блаженного демократа. Их мы оставили в покое, и они не мешают нам. Но эквалитарианское движение проявляется каждые несколько лет и всякий раз под новым наименованием: Партия свободы. Лига угнетенных — названия ничего не значат. Все требуют изгнать негодяев, начиная с меня, и посадить на освободившиеся места своих негодяев. Мы с ними не связываемся, только следим, а как-нибудь под утро берем главарей вместе с семьями и высылаем. Депортируем. «Жить на Секундусе — привилегия, а не право».
   — Ты цитируешь меня.
   — Совершенно верно. Это ваши слова под контрактом, согласно которому Секундус передается Фонду. В нем говорится, что на этой планете правительство существует в форме, удобной для правящего председателя. Мы выполнили это условие, старейший. Сейчас я здесь единственный босс до тех пор, пока попечителям не захочется меня сместить.
   — Да, так я и задумывал, — согласился Лазарус. — Но, сынок, дело, конечно, твое, и сам я к кормилу, как ты говоришь, не прикоснусь — однако я сомневаюсь, что следует избавляться от всех смутьянов. Чтобы испечь булку, нужны дрожжи. Общество, освободившееся от своих бузотеров, непременно начинает катиться под гору. Это овцы. В лучшем случае — покорные строители пирамид, в худшем — выродившиеся дикари. Не исключено, что ты таким образом избавляешься от созидателей — десятой доли процента. От дрожжей.
   — Боюсь, что вы правы, старейший, и это одна из причин, почему вы так нужны нам.
   — Я же сказал — никакого кормила.
   — Не угодно ли выслушать меня до конца, сэр? Мы не собираемся просить вас об этом, хотя по древнему обычаю, сие право безусловно принадлежит вам — если только вы захотите. Однако я мог бы воспользоваться вашими советами…
   — Я не даю советов — люди никогда не используют их.
   — Извините. Меня устроила бы просто возможность поговорить о своих проблемах с человеком более опытным, чем я. А что касается смутьянов… Мы же не истребляем их, как прежде, — все они, в основном, живы. Изгнать человека на другую планету — способ более надежный, чем казнить его по обвинению в предательстве; таким образом избавляешься от бузотера, не озлобляя его соседей. В то же время мы не теряем его… их… все они ссылаются на одну и ту же планету… ее мы окрестили Счастливой. Вы не бывали там?
   — Такого названия, во всяком случае, не слыхал.
   — Я полагаю, на нее можно натолкнуться только случайно, сведения о ней мы держим в тайне, сэр, чтобы не потерять возможность использовать ее в качестве Ботани Бэй
[3]. Планета — так себе, названию не совсем соответствует, но в целом напоминает Землю-матушку — до того как человечество погубило ее, — или же Секундус — когда мы здесь поселились. Условия там достаточно суровые, чтобы испытать людей и избавиться от слабаков, но и достаточно мягкие, если хочешь прокормить семью и не боишься тяжкой работы.
   — Похоже, неплохое местечко. Быть может, за него стоит держаться. Туземцы есть?
   — Протодоминирующая раса представляла собой свирепых дикарей, если они еще уцелели. Не знаю, мы даже не учредили там разведывательной службы. У туземцев не хватило ума, чтобы принять цивилизацию, и кротости — чтобы смириться с рабством. Быть может, они могли бы эволюционировать дальше и достичь кое-каких успехов, однако им не повезло — с гомо сапиенс они встретились чересчур рано. Однако эксперимент наш состоит не в этом. Депортируемые, конечно, победят в таком соревновании — не с пустыми же руками мы их туда посылаем. Дело в том, Лазарус, что эти люди полагают, что они сумеют создать идеальное правительство с помощью мажоритарного принципа.
   Лазарус фыркнул.
   — Возможно, они действительно сумеют, сэр, — настаивал Везерел. — Я не могу утверждать обратное. В этом и заключается суть эксперимента.
   — Сынок, ты что — дурак? Да нет, конечно, нет, иначе попечители уже освободили бы тебя от этой должности. Но… сколько, ты говоришь, тебе лет?
   — Сэр, я моложе вас на девятнадцать столетий, — невозмутимо ответил Везерел, — и не стану ни в чем оспаривать ваше мнение. Но мой личный опыт не позволяет мне заранее утверждать, что эксперимент не удастся: я ни разу в жизни не видел демократического правительства, даже на других планетах, а их я посетил немало. Я только читал о них. И на основании прочитанного мог заключить, что подобные правительства никогда прежде не создавались народом, искренне верящим в демократическую теорию. Поэтому я не знаю, что у них получится.
   — Хммм. — Лазарус казался разочарованным. — Айра, я собирался затолкнуть тебе в глотку все свои знания о таких правительствах. Однако ты прав — здесь ситуация новая — и мы не знаем, чем она разрешится. О, конечно, у меня есть определенные и достаточно обоснованные предположения — однако тысяча мнений не стоит единственного опыта. Это доказал еще Галилей, и у нас нет причин сомневаться. Ммм… все так называемые демократии, с которыми мне приходилось встречаться или слышать о них, были учреждены либо свыше, либо же сам плебс потихоньку начинал соображать, что голосованием можно добиться для себя и хлеба, и зрелищ — правда, не надолго, ибо такие системы обычно рушатся. Извини, но я не могу предвидеть исхода твоего эксперимента. Можно предположить, что полнится немыслимо жестокая тирания; мажоритарная система предоставляет сильным бессовестным личностям прекрасную возможность для угнетения ближних. Впрочем, не знаю. А сам ты как думаешь?
   — Компьютеры утверждают…
   — Айра, никогда не прислушивайся к компьютерам; самая сложная машина, которую способен построить человеческий разум, обладает всеми ограничениями, присущими этому разуму. Всякий, кто этого не понимает, забывает о втором законе термодинамики. Меня интересует твое собственное мнение.
   — Сэр, я не могу сформировать свое мнение, у меня не хватает данных.
   Лазарус хрюкнул.
   — Сынок, ты начинаешь стареть. Чтобы чего-то достичь, да просто, чтобы долго прожить, человек должен соображать, и соображать правильно… снова и снова, даже не имея достаточных данных для логического решения. Ты, кажется, рассказывал мне, как сумел меня обнаружить.
   — Да, сэр. Документ этот, то есть ваше завещание, дал мне понять, что вы намерены умереть. Тогда, — помедлив, Везерел сухо улыбнулся, — мне не пришлось гадать. Два дня у нас ушло на поиски магазина, где вы купили одежду — чтобы понизить свой общественный статус и обрести здешний облик. Думаю, что поддельные документы вы купили как раз после этого.
   Он сделал паузу. Лазарус молчал, и Везерел продолжил:
   — Еще полдня ушло на то, чтобы разыскать магазин, где вы снизили свой статус еще больше и, похоже, перестарались: торговец помнил, что деньги у вас были. А поношенную одежду вы выбрали такую, что и новой-то она была бы хуже того, что была надето на вас. Конечно, он изобразил полное понимание ваших объяснений — дескать, для маскарада, — и закрыл рот на замок. Кстати, в его лавке сбывается краденое.
   — Верно, — признал Лазарус. — Я постарался убедиться в этом, прежде чем войти в магазин. Но ты сказал, что он заткнулся?
   — Пока мы не освежили его память. У барыги свои сложности, Лазарус: ему нужно иметь постоянный адрес. Иногда это вынуждает их быть честными.
   — Да, я не осуждаю доброго дядюшку. Вина здесь моя, я допустил промах. Я устал, Айра, да и возраст давал себя знать — вот я и расслабился. Еще сотню лет назад я сделал бы все артистичнее — кто не знает, что куда сложнее убедительным образом понизить свой статус, нежели возвысить его.
   — Думаю, что вам не стоит огорчаться — вы были достаточно артистичны, старейший, ведь вы водили нас за нос почти три месяца.
   — Сынок, этот мир не ценит лучших намерений. Продолжай.
   — А раз так, то следует применить грубую силу, Лазарус. Лавка эта находится в самой бедной части города. Мы оцепили весь район и проверили тысячи мужчин. Долго трудиться не пришлось: вас нашли в третьем клоповнике. Я сам обнаружил вас, потому что был в одном из отрядов. Потом генетические характеристики подтвердили вашу личность. — Айра Везерел чуть заметно улыбнулся. — Новую кровь мы начали вливать в ваши жилы еще до того, как генетический анализатор выдал результаты. Вы, сэр, были уже не в лучшей форме.
   — Какая там, к черту, форма — я умирал, занимался своим собственным делом. Пример, достойный подражания, Айра. Ты понимаешь, какую грязную штуку со мной сотворил? Человеку не полагается умирать дважды, а я уже прошел все самое худшее и был готов к концу. И тут влезаешь ты. Мне еще не приходилось слышать, чтобы кого-нибудь реювенализировали насильно. Если бы я знал, что ты здесь переиграл все правила, я бы и близко не подошел к этой планете. Теперь мне придется все повторить заново; либо с помощью этой кнопки — а я всегда презирал идею самоубийства, — либо естественным путем. На это теперь потребуется много времени. Как там с моей старой кровью? Сохранили?
   — Я выясню это у директора клиники, сэр.
   — Ох. Это не ответ, и не пытайся мне лгать. Айра, ты ставишь меня перед дилеммой. Даже без полной обработки я чувствую себя много лучше, чем за последние сорок лет или даже больше… А значит, мне опять придется долгие годы влачить это скучнейшее существование или же нажать эту кнопку, когда тело перестанет протестовать. По какому праву ты, негодяй, вмешался… нет, у тебя не может быть права на это. Какие этические принципы заставили тебя помешать мне умереть?
   — Вы необходимы нам, сэр.
   — Это чисто прагматическая причина, к этике не имеющая отношения. Чувство необходимости в данном случае не было взаимным.
   — Старейший, я внимательнейшим образом изучил вашу жизнь, насколько это возможно было сделать по архивным материалам. Похоже, вам часто случалось руководствоваться прагматическими причинами.
   Лазарус ухмыльнулся.
   — Ну точно — мой мальчик. Я-то уже гадал, хватит ли у тебя нахальства подобно какому-то проповеднику ткнуть меня носом в высокий моральный принцип. Трудно доверять этическим наставлениям человека, обчищающего твои же карманы. Но с теми, кто действует в собственных интересах и признает это, я обычно мог договориться.
   — Лазарус, если вы позволите нам завершить реювенализацию, то вновь почувствуете себя живым человеком. Вы это сами знаете — ведь не в первый раз находитесь в подобной клинике.
   — До каких же пор, сэр? Я уже две тысячи лет изучаю этот мир. И планет видел столько, что тебе и не снилось. И жен у меня было столько, что не припомню их имена. «Молим о последнем упокоении на шаре нас породившем» — и это не для меня, ибо моя родная зеленая планета состарилась больше меня самого, возвращаться туда — горе, слезы, ни капли радости. Нет, сынок, после всех реювенализаций наступает время, когда остается одно: выключить свет — и на покой. А ты, черт бы тебя побрал, лишил меня и этого права!
   — Мне жаль… Нет, мне не жаль. Но я прошу прощения.
   — Что ж, возможно, ты его получишь. Но после. Так для какого же дела я тебе понадобился? Я понял, что оно не связано с этими депортированными смутьянами.
   — Безусловно, они не заставили бы меня нарушить ваше право на смерть, с ними я управлюсь — так или иначе. Я полагаю, что Секундус становится слишком перенаселенным и цивилизованным…
   — Айра, я в этом не сомневаюсь.
   — И поэтому я считаю, что Семьям следует вновь переселиться.
   — Согласен, хотя лично и не заинтересован в этом. Можно просто догадаться, что, когда на планете появляются миллионные города, население ее приближается к критической массе. Через пару столетий тут будет невозможно жить. Ты уже подыскал планету? И думаешь, что попечители согласятся? А Семьи согласятся с попечителями?
   — Да — на первый вопрос, может быть — на второй, и вероятно, нет — на третий. Я подыскал планету. Называется Тертиус. Она не хуже, а может быть, и получше Секундуса. Я полагаю, что многие из попечителей согласятся с моими аргументами, однако не уверен во всеобщей поддержке, которой требует подобное мероприятие: жить на Секундусе так удобно, и люди не способны предвидеть опасность. Что же касается Семей — нет, едва ли мы сумеем переубедить всех сняться с места… Однако хватит и нескольких сотен тысяч. Пояс Гедеона… Вы следите за моей мыслью?
   — Опережаю ее. Миграция всегда способствует селекции и улучшению. Все элементарно. Если они согласятся. Если. Айра, я потратил чертову пропасть времени, объясняя эту идею семействам, когда мы перебрались сюда в двадцать третьем. И так и не справился бы, не превратись Земля к тому времени в довольно гнусное место. Желаю удачи — она тебе потребуется.
   — Лазарус, я не жду успеха. Я просто хочу попробовать. А в случае неудачи уйду в отставку и эмигрирую. На Тертиус, если удастся сколотить группу, достаточную для создания жизнеспособной колонии, если нет — на любую малонаселенную планету.
   — Айра, ты действительно решился на это? Или же, когда придет время, начнешь водить себя самого за нос — дело, мол, прежде всего? Если у человека есть желание властвовать — а без него ты бы не занял это место — уйти в отставку непросто.
   — Я решился, Лазарус. Конечно, я люблю распоряжаться и знаю об этом. Я надеюсь возглавить третий поход Семей, однако не очень рассчитываю на это. Полагаю, что сумею подобрать подходящий контингент для создания жизнеспособной колонии — молодежь лет по сто, не старше двухсот — и без помощи Фонда, Однако если и тут меня постигнет неудача, — он передернул плечами, — мне остается только эмиграция, ибо Секундусу уже нечего предложить мне. В чем-то я могу вас понять, сэр. Я не намереваюсь всю свою жизнь быть исполняющим обязанности. Я и так уже сотню лет занимаю эту должность. Хватит.
   Лазарус молчал и, казалось, думал. Везерел ждал.
   — Айра, установи здесь эту кнопку. Только завтра, не сегодня.
   — Да, сэр.
   — А ты не хочешь узнать зачем? — Лазарус взял большой конверт со своим завещанием. — Если ты убедишь меня, что собираешься эмигрировать — в ад, под воду, куда угодно, и несмотря на попечителей — я хочу переписать это. Мои вложения и наличность — если никто не спер их, пока я ими не занимался — могут изменить ситуацию. Во всяком случае их хватит, чтобы сгладить разницу между неудачей и успехом в случае эмиграции. Если попечители не поддержат ее. А они не сделают этого.