– Не знаю, Феликс, не знаю… Но чего-то, сам не понимаю чего, мне не хватает. И не давите на меня больше.
– Ну хорошо, простите меня. Займемся лучше обедом.
В буйабессе было несколько крупных крабьих ног, и Гамильтон положил одну из них на тарелку Клиффорда. Монро-Альфа с сомнением посмотрел на деликатес.
– Не будьте столь подозрительны, – посоветовал Гамильтон. – Смелее, попробуйте.
– Как?
– Возьмите ее в руки и раздавите скорлупу.
Монро– Альфа попытался последовать его совету, однако отсутствие опыта не замедлило сказаться -жирная, скользкая крабья нога выскользнула у него из пальцев; он попытался было ее поймать, но она улетела за перила балкона.
Монро-Альфа стал подниматься из-за стола, но Гамильтон удержал его:
– Моя ошибка – мне и исправлять, – сказал он, и посмотрел вниз, на столик, оказавшийся прямо под их ложей.
Сам злосчастный дар моря Гамильтон заметил не сразу, хотя в том, куда именно он упал, сомневаться не приходилось. За столом сидели восемь человек, в том числе двое пожилых мужчин с нарукавными повязками, говорившими о том, что они безоружны, и четыре женщины. Одна, молоденькая и хорошенькая, промокала платком забрызганное платье; в стоявшем перед ней бокале, наполненном какой-то пурпурной жидкостью, плавала своенравная крабья нога. Увязать причину со следствием было не трудно.
Двое вооруженных участников застолья вскочили и впились взглядами в балкон.
Юноша в ярко-алом прогулочном костюме уже положил ладонь на рукоятку излучателя и уже собрался было заговорить, однако второй, постарше, переведя холодные, опасные глаза с Гамильтона на своего юного компаньона, остановил его.
– С вашего позволения, Сирил, – проговорил он, – это мое право.
Молодой задира был явно раздосадован; тем не менее, он напряженно поклонился и опустился на стул. Старший чопорно вернул ему поклон и вновь повернулся к Гамильтону. Кружева его манжет касались кобуры, но до оружия он не дотронулся – пока.
Гамильтон встал и наклонился, положив обе руки на перила так, чтобы их было хорошо видно.
– Сэр, моя неуклюжесть испортила вам удовольствие от трапезы и нарушила ваше уединение. Я глубоко виноват.
– Должен ли я понимать, что это произошло случайно, сэр? – Взгляд мужчины оставался по-прежнему холодным, однако к оружию он не потянулся. Но и не сел.
– Уверяю вас, сэр, и покорно прошу меня извинить. Не окажете ли вы мне любезность, позволив возместить причиненный ущерб?
Человек опустил взгляд – не на юношу в алом, а на девушку в забрызганном платье. Та пожала плечами.
– Вашего предложения уже достаточно, сэр.
– Сэр, вы оставляете меня в долгу.
– Нисколько, сэр.
Они обменялись поклонами и уже были готовы занять свои места, когда из противоположной ложи балкона раздался выкрик:
– Где ваша повязка?
Оба посмотрели в ту сторону; один из собравшейся там компании – по-видимому, вооруженной, поскольку повязок ни у кого не было видно – перегнулся через перила и уставился на них с откровенной наглостью.
– Мое право, сэр, не так ли? – обратился Гамильтон к человеку внизу.
– Ваше право. Желаю удачи, – тот сел и повернулся к сотрапезникам.
– Вы обращались ко мне? – поинтересовался Гамильтон у крикуна с балкона.
– К вам. Вы слишком легко отделались. С вашими манерами надо обедать дома – если у вас есть дом, – а не в обществе воспитанных людей.
– Он пьян, – коснувшись руки Гамильтона, шепнул Монро-Альфа. – Не связывайтесь с ним.
– Знаю, – чуть слышно отозвался Феликс. – Но он не оставляет мне выбора.
– Может быть, его друзья вмешаются?
– Посмотрим.
Приятели буяна и в самом деле попытались его утихомирить. Один из них успокаивающим жестом прикрыл рукой кобуру задиры, но тот резко ее стряхнул, Он явно играл на публику – весь ресторан притих, посетители демонстративно не обращали внимания на происходящее, хотя это было не более чем позой, маскировавшей всеобщий интерес.
– Отвечайте! – потребовал буян.
– Отвечу, – спокойно произнес Гамильтон. – Вы перебрали и потому не в силах контролировать собственные слова. Друзья должны обезоружить вас и надеть на вас повязку. А не то какой-нибудь вспыльчивый джентльмен может не заметить, что ваши манеры нацежены из бутылки.
Позади буяна возникло какое-то движение и перешептывание, там явно совещались, не внять ли совету Гамильтона. Один из спутников снова попытался урезонить задиру, но тщетно.
– Это вы что, о моих манерах? Вы, ошибка планировщиков!
– Ваши манеры, – спокойно возразил Гамильтон, – столь же отвратительны, сколь и ваш язык.
Буян выхватил излучатель, рука его взметнулась, намереваясь, очевидно, полоснуть лучом вниз.
Ужасающий гром кольта сорок пятого калибра заставил всех вооруженных граждан вскочить в полной боевой готовности – излучатели в руках, глаза насторожены. Но готовиться было уже не к чему. Коротко и пронзительно засмеялась женщина. Смех ее разрядил общее напряжение; пожимая плечами, мужчины садились на свои места. Подчеркивая свое безразличие к тому, что делается вокруг, все вернулись к прерванной трапезе.
Противника Гамильтона поддерживали под руки двое приятелей. Выглядел он совершенно трезвым и крайне удивленным. Возле правого плеча в рубашке его зияла дыра, вокруг которой расплывалось красное пятно. Один из поддерживающих его людей помахал Гамильтону свободной рукой с открытой ладонью. Феликс тем же жестом принял капитуляцию. Потом кто-то задернул занавески противоположной ложи,
Со вздохом облегчения Гамильтон опустился на подушки.
– Вот так мы и теряем крабов, – заметил он. – Хотите еще, Клифф?
– Нет, спасибо, – отозвался Монро-Альфа. – Я предпочитаю пищу, которую едят ложками. Ненавижу перерывы во время обеда. Он мог убить вас.
– И оставить вас расплачиваться за обед. Такое крохоборство вам не к лицу, Клифф.
– Вы же знаете, что это не так, – раздосадованно возразил Монро-Альфа. – У меня слишком мало друзей, чтобы я мог позволить себе легко терять их в случайных ссорах. Надо было занять отдельный кабинет – я же предлагал.
Он дотронулся до кнопки под перилами, и шторы закрыли арку, отгородив их от общего зала. Гамильтон рассмеялся.
– Немного возбуждающего полезно для аппетита. В противоположной ложе человек, жестом признавший капитуляцию, яростно выговаривал раненому:
– Ты дурак! Неуклюжий идиот! Ты все испортил!
– Я ничего не мог поделать, – протестовал раненый. – После того, как он уступил право, мне оставалось только изображать пьяного и делать вид, будто я имел в виду другого, – он осторожно пощупал кровоточащее плечо. – Во имя Бога, чем это он меня прожег?
– Какая разница?
– Для вас – может, разницы и нет, а для меня есть. Я его разыщу.
– Уймись. Хватит и одной ошибки.
– Но я же думал, что он из наших. Думал, это входит в спектакль.
– Хм! Тебя бы предупредили.
Когда Монро-Альфа отправился на свидание, Гамильтону решительно нечего было делать. Столичная ночная жизнь предлагала человеку уйму способов избавиться от лишних кредитов, но все это ему давно опостылело. Он безуспешно попытался найти какое-нибудь оригинальное развлечение, но потом сдался и предоставил городу развлекать его по собственному усмотрению. Коридоры были, как всегда, переполнены, лифты битком набиты, Большая площадь под портом кишела народом. Куда это они все несутся? Что за спешка? И что они ожидают найти там, куда так стремятся?
Впрочем, присутствие некоторых людей в объяснениях не нуждалось.
Немногочисленные пешеходы с повязками оказались здесь просто по делу. Так же объяснялось и присутствие здесь немногочисленных вооруженных граждан, носивших, в то же время повязки, утверждавшие их уникальный статус полицейских блюстителей, – они имели оружие, но при этом были неприкосновенны.
Однако остальные – вооруженные и разодетые мужчины со своими столь же кричаще разукрашенными женщинами, – почему они так суетились? Почему бы им со своими девицами не посидеть дома? Гамильтон сознавал, что, забавляясь наблюдениями над толпой, он и сам является ее частицей. И без всяких сомнений он не один занимал здесь такую позицию: более того, могло статься, что все остальные, устав от самих себя, собрались здесь, чтобы позабавиться, наблюдая безумства друг друга.
Некоторое время спустя он оказался последним посетителем маленького бара.
Коллекция пустых рюмок возле его локтя выглядела впечатляюще.
– Герберт, – обратился он наконец к бармену, – почему вы держите эту забегаловку?
Владелец заведения перестал протирать стойку.
– Чтобы делать деньги.
– Хороший ответ, Герберт. Деньги и дети – какие еще могут быть цели в жизни? У меня слишком много одних и совсем нет других. Наливайте, Герберт. И давайте выпьем за ваших детей.
Герберт поставил на стойку две рюмки, но покачал головой.
– Лучше за что-нибудь другое. Детей у меня нет.
– Извините за бестактность. Тогда выпьем за детей, которых нет у меня.
Герберт наполнил рюмки – из двух разных бутылок.
– Что это вы там пьете? Дайте попробовать!
– Вам не понравится.
– Почему?
– Признаться, это просто подкрашенная вода.
– Вы пьете это под тост? Почему, Герберт?
– Вам не понять. Мои почки…
Гамильтон с удивлением уставился на бармена. Тот выглядел вполне здоровым.
– Вы и не догадались бы, верно? Да, я дикорожденный. Но у меня собственные волосы. И собственные зубы – в основном. Держу себя в форме. Не хуже любого. – Он выплеснул жидкость из своей рюмки и вновь наполнил ее – из той бутылки, откуда наливал Гамильтону. – Ладно! Один раз не повредит, – он поднял рюмку. – Долгой жизни!
– И детей, – механически добавил Гамильтон. Они выпили. Герберт вновь наполнил рюмки.
– Взять вот детей, – начал он, – каждый хочет, чтобы у его детей жизнь складывалась лучше, чем у него самого. Я женат вот уже четверть века. Мы с женой принадлежим к Первой Правде и не одобряем этих нынешних порядков. Но дети… Это мы решили уже давно. «Марта, – сказал я ей, – неважно, что подумают братья. Главное, – чтобы наши дети были такими же, как все здоровые люди». Она подумала, подумала – и согласилась. И тогда мы пошли в Совет евгеники…
Гамильтон тщетно пытался остановить эти излияния.
– Надо сказать, они были очень вежливы и любезны. Сначала они предложили нам хорошенько подумать. «Если вы прибегнете к генетическому отбору, – сказали они, – ваши дети не получат пособия дикорожденных». Как будто мы сами этого не знали. Да разве в деньгах дело? Нам хотелось, чтобы дети выросли красивыми, здоровыми и были умнее, чем мы. Мы стали настаивать, и тогда они составили на каждого из нас карту хромосом. Прошло недели две или три, пока они нас снова пригласили. «Ну, док, – спросил я, едва мы вошли, – что скажете? Что нам лучше выбрать?» «А вы уверены, что хотите это сделать? – говорит он. – Оба вы – хорошие и здоровые люди, и государство нуждается в таких, как вы. Если вы откажетесь от своей затеи, я готов дать рекомендацию, чтобы вам увеличили пособие». «Нет, – сказал я, – я свои права знаю. Любой гражданин, даже дикорожденный, если хочет, может прибегнуть к генетическому отбору». Тогда он мне все и высказал – напрямую.
– Что?
– А нечего там и выбирать – ни в ком из нас…
– Как это нечего?
– Правда… Хотя, может, и не вся. Можно было исключить сенную лихорадку Марты – но это, пожалуй, и все. А о том, чтобы создать ребенка, способного на равных соревноваться со всеми генетически запланированными детьми, и речи быть не могло. Не было материала. Они составили идеальную карту всего лучшего, что могло быть скомбинировано из наших с Мартой генов – и все же ничего хорошего у них не получилось. По общей шкале оценки сумма получилась лишь на четыре с хвостиком процента выше, чем у нас с женой. «Больше того, – сказал он нам, – вам и на это не приходится рассчитывать. Мы можем перебирать ваши зародышевые клетки на протяжении всего периода вашей половой зрелости – и ни разу не наткнуться на те две гаметы, которые могут быть увязаны в этой комбинации». «А как насчет мутаций?» – спросил я его.
Он только плечами пожал: «Прежде всего, – говорит, – чертовски трудно зафиксировать мутацию в генетической структуре самой гаметы. Обычно приходится выжидать, пока новая характеристика не проявит себя в зрелой зиготе, и уже потом устанавливать изменения в структуре гена. А вам нужно не меньше тридцати мутаций сразу, чтобы получить ребенка, какого вы хотите. Это математически невозможно».
– И в результате вы отказались от мысли иметь запланированных детей?
– Мы вообще отказались от мысли иметь детей. Точка. Марта, правда, предложила стать приемной матерью любому ребенку, которого я смогу добыть, но я сказал – нет. Если это не для нас – значит, не для нас.
– Хм-м… Боюсь, что так. Если вы с женой оба дикорожденные, зачем вам держать этот бар? Дивиденды граждан плюс два пособия дикорожденных – вполне приличный доход. А вы не похожи на человека с экстравагантными вкусами.
– У меня их и нет. Сказать по правде, после того разочарования мы попробовали так жить. Но не вышло.
Тоска одолела. Раздражительность. Однажды Марта пришла ко мне и говорит: «Как хочешь, Герберт, а я собираюсь опять открыть свою парикмахерскую». И я с ней согласился. Вот так все и вышло.
– Вот как оно вышло, – кивнул Гамильтон. – В странном мире мы живем… Давайте еще по одной.
Герберт продолжал протирать стойку.
– Мистер, – наконец сказал он, – я не могу налить вам еще, пока вы не сдадите мне под расписку оружие и не позволите одолжить вам повязку.
– Вот как? Ну ладно, если так – значит, мне хватит. Спокойной ночи.
– Пока.
Глава 2
– Ну хорошо, простите меня. Займемся лучше обедом.
В буйабессе было несколько крупных крабьих ног, и Гамильтон положил одну из них на тарелку Клиффорда. Монро-Альфа с сомнением посмотрел на деликатес.
– Не будьте столь подозрительны, – посоветовал Гамильтон. – Смелее, попробуйте.
– Как?
– Возьмите ее в руки и раздавите скорлупу.
Монро– Альфа попытался последовать его совету, однако отсутствие опыта не замедлило сказаться -жирная, скользкая крабья нога выскользнула у него из пальцев; он попытался было ее поймать, но она улетела за перила балкона.
Монро-Альфа стал подниматься из-за стола, но Гамильтон удержал его:
– Моя ошибка – мне и исправлять, – сказал он, и посмотрел вниз, на столик, оказавшийся прямо под их ложей.
Сам злосчастный дар моря Гамильтон заметил не сразу, хотя в том, куда именно он упал, сомневаться не приходилось. За столом сидели восемь человек, в том числе двое пожилых мужчин с нарукавными повязками, говорившими о том, что они безоружны, и четыре женщины. Одна, молоденькая и хорошенькая, промокала платком забрызганное платье; в стоявшем перед ней бокале, наполненном какой-то пурпурной жидкостью, плавала своенравная крабья нога. Увязать причину со следствием было не трудно.
Двое вооруженных участников застолья вскочили и впились взглядами в балкон.
Юноша в ярко-алом прогулочном костюме уже положил ладонь на рукоятку излучателя и уже собрался было заговорить, однако второй, постарше, переведя холодные, опасные глаза с Гамильтона на своего юного компаньона, остановил его.
– С вашего позволения, Сирил, – проговорил он, – это мое право.
Молодой задира был явно раздосадован; тем не менее, он напряженно поклонился и опустился на стул. Старший чопорно вернул ему поклон и вновь повернулся к Гамильтону. Кружева его манжет касались кобуры, но до оружия он не дотронулся – пока.
Гамильтон встал и наклонился, положив обе руки на перила так, чтобы их было хорошо видно.
– Сэр, моя неуклюжесть испортила вам удовольствие от трапезы и нарушила ваше уединение. Я глубоко виноват.
– Должен ли я понимать, что это произошло случайно, сэр? – Взгляд мужчины оставался по-прежнему холодным, однако к оружию он не потянулся. Но и не сел.
– Уверяю вас, сэр, и покорно прошу меня извинить. Не окажете ли вы мне любезность, позволив возместить причиненный ущерб?
Человек опустил взгляд – не на юношу в алом, а на девушку в забрызганном платье. Та пожала плечами.
– Вашего предложения уже достаточно, сэр.
– Сэр, вы оставляете меня в долгу.
– Нисколько, сэр.
Они обменялись поклонами и уже были готовы занять свои места, когда из противоположной ложи балкона раздался выкрик:
– Где ваша повязка?
Оба посмотрели в ту сторону; один из собравшейся там компании – по-видимому, вооруженной, поскольку повязок ни у кого не было видно – перегнулся через перила и уставился на них с откровенной наглостью.
– Мое право, сэр, не так ли? – обратился Гамильтон к человеку внизу.
– Ваше право. Желаю удачи, – тот сел и повернулся к сотрапезникам.
– Вы обращались ко мне? – поинтересовался Гамильтон у крикуна с балкона.
– К вам. Вы слишком легко отделались. С вашими манерами надо обедать дома – если у вас есть дом, – а не в обществе воспитанных людей.
– Он пьян, – коснувшись руки Гамильтона, шепнул Монро-Альфа. – Не связывайтесь с ним.
– Знаю, – чуть слышно отозвался Феликс. – Но он не оставляет мне выбора.
– Может быть, его друзья вмешаются?
– Посмотрим.
Приятели буяна и в самом деле попытались его утихомирить. Один из них успокаивающим жестом прикрыл рукой кобуру задиры, но тот резко ее стряхнул, Он явно играл на публику – весь ресторан притих, посетители демонстративно не обращали внимания на происходящее, хотя это было не более чем позой, маскировавшей всеобщий интерес.
– Отвечайте! – потребовал буян.
– Отвечу, – спокойно произнес Гамильтон. – Вы перебрали и потому не в силах контролировать собственные слова. Друзья должны обезоружить вас и надеть на вас повязку. А не то какой-нибудь вспыльчивый джентльмен может не заметить, что ваши манеры нацежены из бутылки.
Позади буяна возникло какое-то движение и перешептывание, там явно совещались, не внять ли совету Гамильтона. Один из спутников снова попытался урезонить задиру, но тщетно.
– Это вы что, о моих манерах? Вы, ошибка планировщиков!
– Ваши манеры, – спокойно возразил Гамильтон, – столь же отвратительны, сколь и ваш язык.
Буян выхватил излучатель, рука его взметнулась, намереваясь, очевидно, полоснуть лучом вниз.
Ужасающий гром кольта сорок пятого калибра заставил всех вооруженных граждан вскочить в полной боевой готовности – излучатели в руках, глаза насторожены. Но готовиться было уже не к чему. Коротко и пронзительно засмеялась женщина. Смех ее разрядил общее напряжение; пожимая плечами, мужчины садились на свои места. Подчеркивая свое безразличие к тому, что делается вокруг, все вернулись к прерванной трапезе.
Противника Гамильтона поддерживали под руки двое приятелей. Выглядел он совершенно трезвым и крайне удивленным. Возле правого плеча в рубашке его зияла дыра, вокруг которой расплывалось красное пятно. Один из поддерживающих его людей помахал Гамильтону свободной рукой с открытой ладонью. Феликс тем же жестом принял капитуляцию. Потом кто-то задернул занавески противоположной ложи,
Со вздохом облегчения Гамильтон опустился на подушки.
– Вот так мы и теряем крабов, – заметил он. – Хотите еще, Клифф?
– Нет, спасибо, – отозвался Монро-Альфа. – Я предпочитаю пищу, которую едят ложками. Ненавижу перерывы во время обеда. Он мог убить вас.
– И оставить вас расплачиваться за обед. Такое крохоборство вам не к лицу, Клифф.
– Вы же знаете, что это не так, – раздосадованно возразил Монро-Альфа. – У меня слишком мало друзей, чтобы я мог позволить себе легко терять их в случайных ссорах. Надо было занять отдельный кабинет – я же предлагал.
Он дотронулся до кнопки под перилами, и шторы закрыли арку, отгородив их от общего зала. Гамильтон рассмеялся.
– Немного возбуждающего полезно для аппетита. В противоположной ложе человек, жестом признавший капитуляцию, яростно выговаривал раненому:
– Ты дурак! Неуклюжий идиот! Ты все испортил!
– Я ничего не мог поделать, – протестовал раненый. – После того, как он уступил право, мне оставалось только изображать пьяного и делать вид, будто я имел в виду другого, – он осторожно пощупал кровоточащее плечо. – Во имя Бога, чем это он меня прожег?
– Какая разница?
– Для вас – может, разницы и нет, а для меня есть. Я его разыщу.
– Уймись. Хватит и одной ошибки.
– Но я же думал, что он из наших. Думал, это входит в спектакль.
– Хм! Тебя бы предупредили.
Когда Монро-Альфа отправился на свидание, Гамильтону решительно нечего было делать. Столичная ночная жизнь предлагала человеку уйму способов избавиться от лишних кредитов, но все это ему давно опостылело. Он безуспешно попытался найти какое-нибудь оригинальное развлечение, но потом сдался и предоставил городу развлекать его по собственному усмотрению. Коридоры были, как всегда, переполнены, лифты битком набиты, Большая площадь под портом кишела народом. Куда это они все несутся? Что за спешка? И что они ожидают найти там, куда так стремятся?
Впрочем, присутствие некоторых людей в объяснениях не нуждалось.
Немногочисленные пешеходы с повязками оказались здесь просто по делу. Так же объяснялось и присутствие здесь немногочисленных вооруженных граждан, носивших, в то же время повязки, утверждавшие их уникальный статус полицейских блюстителей, – они имели оружие, но при этом были неприкосновенны.
Однако остальные – вооруженные и разодетые мужчины со своими столь же кричаще разукрашенными женщинами, – почему они так суетились? Почему бы им со своими девицами не посидеть дома? Гамильтон сознавал, что, забавляясь наблюдениями над толпой, он и сам является ее частицей. И без всяких сомнений он не один занимал здесь такую позицию: более того, могло статься, что все остальные, устав от самих себя, собрались здесь, чтобы позабавиться, наблюдая безумства друг друга.
Некоторое время спустя он оказался последним посетителем маленького бара.
Коллекция пустых рюмок возле его локтя выглядела впечатляюще.
– Герберт, – обратился он наконец к бармену, – почему вы держите эту забегаловку?
Владелец заведения перестал протирать стойку.
– Чтобы делать деньги.
– Хороший ответ, Герберт. Деньги и дети – какие еще могут быть цели в жизни? У меня слишком много одних и совсем нет других. Наливайте, Герберт. И давайте выпьем за ваших детей.
Герберт поставил на стойку две рюмки, но покачал головой.
– Лучше за что-нибудь другое. Детей у меня нет.
– Извините за бестактность. Тогда выпьем за детей, которых нет у меня.
Герберт наполнил рюмки – из двух разных бутылок.
– Что это вы там пьете? Дайте попробовать!
– Вам не понравится.
– Почему?
– Признаться, это просто подкрашенная вода.
– Вы пьете это под тост? Почему, Герберт?
– Вам не понять. Мои почки…
Гамильтон с удивлением уставился на бармена. Тот выглядел вполне здоровым.
– Вы и не догадались бы, верно? Да, я дикорожденный. Но у меня собственные волосы. И собственные зубы – в основном. Держу себя в форме. Не хуже любого. – Он выплеснул жидкость из своей рюмки и вновь наполнил ее – из той бутылки, откуда наливал Гамильтону. – Ладно! Один раз не повредит, – он поднял рюмку. – Долгой жизни!
– И детей, – механически добавил Гамильтон. Они выпили. Герберт вновь наполнил рюмки.
– Взять вот детей, – начал он, – каждый хочет, чтобы у его детей жизнь складывалась лучше, чем у него самого. Я женат вот уже четверть века. Мы с женой принадлежим к Первой Правде и не одобряем этих нынешних порядков. Но дети… Это мы решили уже давно. «Марта, – сказал я ей, – неважно, что подумают братья. Главное, – чтобы наши дети были такими же, как все здоровые люди». Она подумала, подумала – и согласилась. И тогда мы пошли в Совет евгеники…
Гамильтон тщетно пытался остановить эти излияния.
– Надо сказать, они были очень вежливы и любезны. Сначала они предложили нам хорошенько подумать. «Если вы прибегнете к генетическому отбору, – сказали они, – ваши дети не получат пособия дикорожденных». Как будто мы сами этого не знали. Да разве в деньгах дело? Нам хотелось, чтобы дети выросли красивыми, здоровыми и были умнее, чем мы. Мы стали настаивать, и тогда они составили на каждого из нас карту хромосом. Прошло недели две или три, пока они нас снова пригласили. «Ну, док, – спросил я, едва мы вошли, – что скажете? Что нам лучше выбрать?» «А вы уверены, что хотите это сделать? – говорит он. – Оба вы – хорошие и здоровые люди, и государство нуждается в таких, как вы. Если вы откажетесь от своей затеи, я готов дать рекомендацию, чтобы вам увеличили пособие». «Нет, – сказал я, – я свои права знаю. Любой гражданин, даже дикорожденный, если хочет, может прибегнуть к генетическому отбору». Тогда он мне все и высказал – напрямую.
– Что?
– А нечего там и выбирать – ни в ком из нас…
– Как это нечего?
– Правда… Хотя, может, и не вся. Можно было исключить сенную лихорадку Марты – но это, пожалуй, и все. А о том, чтобы создать ребенка, способного на равных соревноваться со всеми генетически запланированными детьми, и речи быть не могло. Не было материала. Они составили идеальную карту всего лучшего, что могло быть скомбинировано из наших с Мартой генов – и все же ничего хорошего у них не получилось. По общей шкале оценки сумма получилась лишь на четыре с хвостиком процента выше, чем у нас с женой. «Больше того, – сказал он нам, – вам и на это не приходится рассчитывать. Мы можем перебирать ваши зародышевые клетки на протяжении всего периода вашей половой зрелости – и ни разу не наткнуться на те две гаметы, которые могут быть увязаны в этой комбинации». «А как насчет мутаций?» – спросил я его.
Он только плечами пожал: «Прежде всего, – говорит, – чертовски трудно зафиксировать мутацию в генетической структуре самой гаметы. Обычно приходится выжидать, пока новая характеристика не проявит себя в зрелой зиготе, и уже потом устанавливать изменения в структуре гена. А вам нужно не меньше тридцати мутаций сразу, чтобы получить ребенка, какого вы хотите. Это математически невозможно».
– И в результате вы отказались от мысли иметь запланированных детей?
– Мы вообще отказались от мысли иметь детей. Точка. Марта, правда, предложила стать приемной матерью любому ребенку, которого я смогу добыть, но я сказал – нет. Если это не для нас – значит, не для нас.
– Хм-м… Боюсь, что так. Если вы с женой оба дикорожденные, зачем вам держать этот бар? Дивиденды граждан плюс два пособия дикорожденных – вполне приличный доход. А вы не похожи на человека с экстравагантными вкусами.
– У меня их и нет. Сказать по правде, после того разочарования мы попробовали так жить. Но не вышло.
Тоска одолела. Раздражительность. Однажды Марта пришла ко мне и говорит: «Как хочешь, Герберт, а я собираюсь опять открыть свою парикмахерскую». И я с ней согласился. Вот так все и вышло.
– Вот как оно вышло, – кивнул Гамильтон. – В странном мире мы живем… Давайте еще по одной.
Герберт продолжал протирать стойку.
– Мистер, – наконец сказал он, – я не могу налить вам еще, пока вы не сдадите мне под расписку оружие и не позволите одолжить вам повязку.
– Вот как? Ну ладно, если так – значит, мне хватит. Спокойной ночи.
– Пока.
Глава 2
«Богач, бедняк, нищий, вор…»
Телефон начал жалобно всхлипывать, едва Гамильтон вошел в дом.
– Фиг тебе, – сказал Феликс, – лично я собираюсь поспать.
Первые два слова являлись кодом, заложенным в аппарат, и тот горестно смолк на середине зова. В качестве превентивной меры Гамильтон проглотил восемьсот единиц тиамина, поставил кровать на пять часов непрерывного сна, швырнул одежду куда-то в сторону робот-лакея и вытянулся на простынях. Под оболочкой матраса стала медленно подниматься вода, пока Феликс не всплыл – сухой, в тепле и уюте. Когда дыхание его успокоилось, колыбельная мало-помалу стихла. А как только работа сердца и легких с уверенностью засвидетельствовала глубокий сон, музыка умолкла совсем, выключившись без малейшего щелчка.
«Тут вот что, – говорил ему Монро-Альфа, – у нас избыток генов. В следующем квартале каждый гражданин получит по девяносто шесть хромосом…» «Но мне это не нравится», – запротестовал Гамильтон. Монро-Альфа радостно улыбнулся. «Должно понравиться, – заявил он. – Цифры не лгут. Все получится сбалансировано. Я вам покажу». Он шагнул к своему главному интегратору и включил. Зазвучала и стала нарастать музыка. «Слышите? – спросил МонроАльфа. – Это доказывает». Музыка стала еще громче.
И еще.
Гамильтон ощутил, что вода ушла, не оставив между ним и губчатой подстилкой ничего, кроме простыни да водонепроницаемой оболочки. Протянув руку, он убавил звук будильника, и тогда до него дошел настойчивый голос телефона:
– Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности…
– У меня тоже. Полчаса!
Аппарат послушно затих. Нажав кнопку завтрака, Гамильтон прошел в душ и, бросив по дороге взгляд на циферблат, решил воздержаться от длительной процедуры. К тому же он проголодался. Так что четырех минут хватит.
Теплая мыльная эмульсия покрыла его тело, потом была сдута потоком воздуха, который на исходе первой минуты сменился игольчатым душем той же температуры. Потом колючие струйки стали прохладнее, а затем хлынул сплошной мягкий поток, оставивший после себя ощущение свежести и прохлады.
Комбинация эта была собственным изобретением Гамильтона, и ему было все равно, как посмотрели бы физиотерапевты.
Поток воздуха быстро высушил кожу, оставив минуту для массажа. Гамильтон поворачивался и потягивался под настойчивым нажимом тысячи механических пальцев, пока не решил, что вставать все-таки стоило. На секунду он прижал лицо к капиллотому, после чего душевая обрызгала его духами и на прощанье легонько припудрила. Гамильтон вновь почувствовал себя человеком.
Он выпил большой стакан сока сладкого лимона и прежде, чем включить обзор новостей, всерьез потрудился над кофе.
В обозрении не было ничего, достойного внимания. «Отсутствие новостей, – подумал он, – делает страну счастливой, но завтрак – скучным». Дюжина сжатых видеосюжетов промелькнула перед Гамильтоном, прежде чем он переключил один из них на подробную версию. Не то чтобы там содержалось что-то важное – просто это касалось его лично.
– Игровая площадка Дианы открыта для публики! – провозгласил диктор, и вид ущербной Луны на экране сменился контрастным пейзажем лунных гор; глубоко под ними взгляду открылось сияющее зрелище рукотворного рая. Гамильтон нажал на клавишу «Расскажи больше».
– Лейбург, Луна. Игровая площадка Дианы, давно уже рекламируемая ее агентами как высшее достижение индустрии развлечений, не имеющее равных ни на Земле, ни за ее пределами, ровно в двенадцать тридцать две по земному основному была оккупирована первой партией туристов. Мои старые глаза повидали немало городов удовольствий, но и я был поражен! Биографы рассказывают, что и сам Лей не чурался веселых мест – оказавшись здесь, одним глазком смотрю на его могилу: а вдруг он появится?
Гамильтон вполуха слушал болтовню диктора, вполглаза поглядывал на экран, сосредоточив основное внимание на полукилограммовом кровавом бифштексе.
– …ошеломляюще прекрасные, сверхъестественно чувственные танцы при малой силе тяжести. Залы для иф переполнены – вероятно, администрации придется открывать дополнительные помещения. Особенно популярны игровые автоматы, предложенные «Леди Лак, Инкорпорейтед» [Корпорация «Госпожа Удача» (англ.)] – они называются «Азарт Гамильтона». В действительности…
Видеооператору все-таки не удалось создать ощущения ликующих толп – Гамильтон почти физически ощущал старания, с которыми тот искал точки, откуда можно было снимать нужные кадры.
– …билеты на круговую экскурсию, позволяющую посетить каждый из аттракционов, и трое суток в отеле – при нормальной земной силе тяжести, поскольку каждая комната центрифугируется.
Гамильтон выключил новости и повернулся к телефону.
– Связь один-один-один-ноль.
– Специальная служба, – ответило ему сухое контральто.
– Луну, пожалуйста.
– Конечно. С кем вы желаете говорить, мистер… э… Гамильтон?
– Да, Гамильтон. Я хотел бы поговорить с Блюменталем Питером. Попробуйте вызвать кабинет управляющего Игровыми площадками Дианы.
Через несколько секунд на экране возникло изображение.
– Блюменталь слушает. Это вы, Феликс? На этом конце изображение паршивое. Сплошные полосы от помех.
– Да, это я. Я звоню, чтобы спросить об играх, Пит… В чем дело? Вы меня слышите?
Долгих три секунды изображение на экране оставалось неподвижным, потом неожиданно заговорило:
– Конечно, слышу. Не забывайте о запаздывании.
Гамильтон почувствовал, что выглядит по-дурацки. Он умудрился забыть о запаздывании – впрочем, он всякий раз забывал. Ему всегда казалось затруднительным помнить, глядя в лицо собеседнику, что должно пройти полторы секунды, прежде чем этот человек – если он на Луне – его услышит, и еще полторы, пока его голос придет на Землю. В целом запаздывание составляло три секунды. На первый взгляд – сущий пустяк, однако за это время можно пройти шесть шагов или упасть на сорок один метр.
Гамильтон от души радовался, что до сих пор не установлена телефонная связь с малыми планетами – это ж с ума можно сойти, по десять минут вибрируя между репликами; легче отправить письмо…
– Виноват, – сказал он, – забылся. Как представление? Толпы выглядят не слишком внушительно.
– Ну, сказать что было слишком тесно, конечно, трудно. Но ведь и единственный корабль – не Ноев ковчег. Однако с играми все о'кей. Деньжат у них было предостаточно, и они спешили их истратить. Вашему агенту мы сообщили.
– Естественно. Извещение я получу, но пока хотел бы узнать, какие игры пользовались большим успехом.
– Хорошо шла «Заблудившаяся комета» Да и «Затмения» тоже.
– А как насчет «Скачек» или «Найди свое дитя»?
– Неплохо, но не в такой степени. Гвоздь этой забегаловки – астрономия. Я вам об этом говорил.
– Да, и мне стоило прислушаться. Что ж, я внесу поправки. Изменить название «Скачек» можно прямо сейчас. Назовите их «Высокой орбитой», а лошадкам дайте имена астероидов. Пойдет?
– Хорошо. А цвет декораций изменим на полуночную синеву и серебро.
– Годится. В подтверждение вышлю вам стат. Все, наверное? Я заканчиваю.
– Одну минутку. Я сам попробовал разок рискнуть в «Заблудившейся комете», Феликс. Это замечательная игра.
– Сколько вы спустили?
Блюменталь взглянул на него с подозрением.
– Около восьмисот пятидесяти, если хотите знать. А с чего вы взяли, что я проиграл? Игра честная?
– Разумеется, честная. Но я сам создавал эту игру, Пит. Не забывайте этого. Она исключительно для лопухов. Держитесь от нее подальше.
– Но подождите же, я придумал способ с ней управиться. Думаю, вам следует об этом знать.
– Это вы так думаете, Пит. А я – знаю. Беспроигрышной стратегии в этой игре нет.
– Ну… хорошо.
– Ладно. Долгой жизни!
– И детей.
Едва линия освободилась, телефон возобновил свой настырный призыв:
– Полчаса прошло. Лучше обратите внимание, босс. У меня неприятности! Лучше…
Аппарат смолк лишь после того, как Гамильтон извлек стат из щели приемника.
Там значилось.
«Гражданину Гамильтону Феликсу 65-305-243 Б 47. Привет! Окружной Арбитр по генетике свидетельствует свое уважение и просит гражданина Гамильтона посетить его в его офисе завтра в десять утра». Стат был датирован вчерашним вечером и завершался постскриптумом с просьбой известить службу Арбитра, если указанное время будет сочтено неудобным, сославшись при этом на такой-то исходящий номер.
До десяти оставалось полчаса, и Гамильтон решил пойти.
Служба Арбитра поразила его уровнем автоматизации: либо ее было куда меньше, чем в подавляющем большинстве офисов – либо ее тщательно спрятали.
Традиционные места роботов – например, секретарские – занимали люди, в большинстве своем – женщины, одни серьезные, другие веселые, но все как на подбор красивые и явно смышленые.
– Арбитр ждет вас.
Гамильтон встал, погасил сигарету в ближайшей пепельнице и взглянул на секретаршу.
– Должен ли я оставить вам пистолет?
– Только если сами хотите. Пойдемте со мной, пожалуйста.
Она проводила Гамильтона до дверей кабинета, открыла их и удалилась, пока он переступал порог.
– Доброе утро, сэр, – услышал он приятный голос.
– Доброе утро, – механически отозвался Гамильтон и замер, уставившись на Арбитра. – Будь я!…
Его правая рука рефлекторно потянулась к оружию, но остановилась на полпути. Арбитр оказался тем самым джентльменом, чей обед был нарушен вчера своенравной крабьей ногой. Гамильтон постарался восстановить душевное равновесие.
– Это не соответствует протоколу, сэр, – холодно проговорил он. – Если вы не были удовлетворены, следовало послать ко мне одного из ваших друзей.
Арбитр, взглянув на него, в свою очередь расхохотался. У кого-нибудь другого такой смех можно было бы счесть грубым, но у Арбитра он звучал воистину гомерически.
– Поверьте, сэр, для меня это такой же сюрприз, как и для вас. Мне и в голову не приходило, что джентльмен, вчера вечером обменявшийся со мной любезностями, окажется тем самым человеком, которого я хотел видеть сегодня утром. Что же до маленького осложнения в ресторане, то, по чести сказать, я вообще не придал бы ему значения, если бы вы сами меня к тому не вынудили. Я уже много лет не прибегал к оружию. Однако я забываю о приличиях – садитесь, сэр. Устраивайтесь поудобнее. Вы курите? Могу ли я предложить вам выпить?
– Вы очень любезны, Арбитр, – Гамильтон уселся.
– Меня зовут Мордан…
Это Гамильтон знал.
– …а друзья называют меня Клодом. И я хотел бы, чтобы разговор наш проходил в дружественном тоне.
– Благодарю вас… Клод.
– Не за что, Феликс. Возможно, у меня есть на то свои причины. Но скажите, что за дьявольскую игрушку вы применили вчера к этому нахальному типу? Она поразила меня.
С довольным видом Гамильтон продемонстрировал свое новое оружие.
– Да, – проговорил Арбитр, рассматривая его. – Простой тепловой двигатель на нитратном топливе. Кажется, я видел его схему – по-моему, на выставке, в Институте.
Слегка разочарованный тем, что Мордан нимало не удивился, Феликс признал, что он прав. Но Мордан не замедлил искупить грех, с живым интересом обсуждая конструкцию и характеристики пистолета.
– Если бы мне приходилось драться, я хотел бы иметь такой, – заключил он.
– Фиг тебе, – сказал Феликс, – лично я собираюсь поспать.
Первые два слова являлись кодом, заложенным в аппарат, и тот горестно смолк на середине зова. В качестве превентивной меры Гамильтон проглотил восемьсот единиц тиамина, поставил кровать на пять часов непрерывного сна, швырнул одежду куда-то в сторону робот-лакея и вытянулся на простынях. Под оболочкой матраса стала медленно подниматься вода, пока Феликс не всплыл – сухой, в тепле и уюте. Когда дыхание его успокоилось, колыбельная мало-помалу стихла. А как только работа сердца и легких с уверенностью засвидетельствовала глубокий сон, музыка умолкла совсем, выключившись без малейшего щелчка.
«Тут вот что, – говорил ему Монро-Альфа, – у нас избыток генов. В следующем квартале каждый гражданин получит по девяносто шесть хромосом…» «Но мне это не нравится», – запротестовал Гамильтон. Монро-Альфа радостно улыбнулся. «Должно понравиться, – заявил он. – Цифры не лгут. Все получится сбалансировано. Я вам покажу». Он шагнул к своему главному интегратору и включил. Зазвучала и стала нарастать музыка. «Слышите? – спросил МонроАльфа. – Это доказывает». Музыка стала еще громче.
И еще.
Гамильтон ощутил, что вода ушла, не оставив между ним и губчатой подстилкой ничего, кроме простыни да водонепроницаемой оболочки. Протянув руку, он убавил звук будильника, и тогда до него дошел настойчивый голос телефона:
– Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности…
– У меня тоже. Полчаса!
Аппарат послушно затих. Нажав кнопку завтрака, Гамильтон прошел в душ и, бросив по дороге взгляд на циферблат, решил воздержаться от длительной процедуры. К тому же он проголодался. Так что четырех минут хватит.
Теплая мыльная эмульсия покрыла его тело, потом была сдута потоком воздуха, который на исходе первой минуты сменился игольчатым душем той же температуры. Потом колючие струйки стали прохладнее, а затем хлынул сплошной мягкий поток, оставивший после себя ощущение свежести и прохлады.
Комбинация эта была собственным изобретением Гамильтона, и ему было все равно, как посмотрели бы физиотерапевты.
Поток воздуха быстро высушил кожу, оставив минуту для массажа. Гамильтон поворачивался и потягивался под настойчивым нажимом тысячи механических пальцев, пока не решил, что вставать все-таки стоило. На секунду он прижал лицо к капиллотому, после чего душевая обрызгала его духами и на прощанье легонько припудрила. Гамильтон вновь почувствовал себя человеком.
Он выпил большой стакан сока сладкого лимона и прежде, чем включить обзор новостей, всерьез потрудился над кофе.
В обозрении не было ничего, достойного внимания. «Отсутствие новостей, – подумал он, – делает страну счастливой, но завтрак – скучным». Дюжина сжатых видеосюжетов промелькнула перед Гамильтоном, прежде чем он переключил один из них на подробную версию. Не то чтобы там содержалось что-то важное – просто это касалось его лично.
– Игровая площадка Дианы открыта для публики! – провозгласил диктор, и вид ущербной Луны на экране сменился контрастным пейзажем лунных гор; глубоко под ними взгляду открылось сияющее зрелище рукотворного рая. Гамильтон нажал на клавишу «Расскажи больше».
– Лейбург, Луна. Игровая площадка Дианы, давно уже рекламируемая ее агентами как высшее достижение индустрии развлечений, не имеющее равных ни на Земле, ни за ее пределами, ровно в двенадцать тридцать две по земному основному была оккупирована первой партией туристов. Мои старые глаза повидали немало городов удовольствий, но и я был поражен! Биографы рассказывают, что и сам Лей не чурался веселых мест – оказавшись здесь, одним глазком смотрю на его могилу: а вдруг он появится?
Гамильтон вполуха слушал болтовню диктора, вполглаза поглядывал на экран, сосредоточив основное внимание на полукилограммовом кровавом бифштексе.
– …ошеломляюще прекрасные, сверхъестественно чувственные танцы при малой силе тяжести. Залы для иф переполнены – вероятно, администрации придется открывать дополнительные помещения. Особенно популярны игровые автоматы, предложенные «Леди Лак, Инкорпорейтед» [Корпорация «Госпожа Удача» (англ.)] – они называются «Азарт Гамильтона». В действительности…
Видеооператору все-таки не удалось создать ощущения ликующих толп – Гамильтон почти физически ощущал старания, с которыми тот искал точки, откуда можно было снимать нужные кадры.
– …билеты на круговую экскурсию, позволяющую посетить каждый из аттракционов, и трое суток в отеле – при нормальной земной силе тяжести, поскольку каждая комната центрифугируется.
Гамильтон выключил новости и повернулся к телефону.
– Связь один-один-один-ноль.
– Специальная служба, – ответило ему сухое контральто.
– Луну, пожалуйста.
– Конечно. С кем вы желаете говорить, мистер… э… Гамильтон?
– Да, Гамильтон. Я хотел бы поговорить с Блюменталем Питером. Попробуйте вызвать кабинет управляющего Игровыми площадками Дианы.
Через несколько секунд на экране возникло изображение.
– Блюменталь слушает. Это вы, Феликс? На этом конце изображение паршивое. Сплошные полосы от помех.
– Да, это я. Я звоню, чтобы спросить об играх, Пит… В чем дело? Вы меня слышите?
Долгих три секунды изображение на экране оставалось неподвижным, потом неожиданно заговорило:
– Конечно, слышу. Не забывайте о запаздывании.
Гамильтон почувствовал, что выглядит по-дурацки. Он умудрился забыть о запаздывании – впрочем, он всякий раз забывал. Ему всегда казалось затруднительным помнить, глядя в лицо собеседнику, что должно пройти полторы секунды, прежде чем этот человек – если он на Луне – его услышит, и еще полторы, пока его голос придет на Землю. В целом запаздывание составляло три секунды. На первый взгляд – сущий пустяк, однако за это время можно пройти шесть шагов или упасть на сорок один метр.
Гамильтон от души радовался, что до сих пор не установлена телефонная связь с малыми планетами – это ж с ума можно сойти, по десять минут вибрируя между репликами; легче отправить письмо…
– Виноват, – сказал он, – забылся. Как представление? Толпы выглядят не слишком внушительно.
– Ну, сказать что было слишком тесно, конечно, трудно. Но ведь и единственный корабль – не Ноев ковчег. Однако с играми все о'кей. Деньжат у них было предостаточно, и они спешили их истратить. Вашему агенту мы сообщили.
– Естественно. Извещение я получу, но пока хотел бы узнать, какие игры пользовались большим успехом.
– Хорошо шла «Заблудившаяся комета» Да и «Затмения» тоже.
– А как насчет «Скачек» или «Найди свое дитя»?
– Неплохо, но не в такой степени. Гвоздь этой забегаловки – астрономия. Я вам об этом говорил.
– Да, и мне стоило прислушаться. Что ж, я внесу поправки. Изменить название «Скачек» можно прямо сейчас. Назовите их «Высокой орбитой», а лошадкам дайте имена астероидов. Пойдет?
– Хорошо. А цвет декораций изменим на полуночную синеву и серебро.
– Годится. В подтверждение вышлю вам стат. Все, наверное? Я заканчиваю.
– Одну минутку. Я сам попробовал разок рискнуть в «Заблудившейся комете», Феликс. Это замечательная игра.
– Сколько вы спустили?
Блюменталь взглянул на него с подозрением.
– Около восьмисот пятидесяти, если хотите знать. А с чего вы взяли, что я проиграл? Игра честная?
– Разумеется, честная. Но я сам создавал эту игру, Пит. Не забывайте этого. Она исключительно для лопухов. Держитесь от нее подальше.
– Но подождите же, я придумал способ с ней управиться. Думаю, вам следует об этом знать.
– Это вы так думаете, Пит. А я – знаю. Беспроигрышной стратегии в этой игре нет.
– Ну… хорошо.
– Ладно. Долгой жизни!
– И детей.
Едва линия освободилась, телефон возобновил свой настырный призыв:
– Полчаса прошло. Лучше обратите внимание, босс. У меня неприятности! Лучше…
Аппарат смолк лишь после того, как Гамильтон извлек стат из щели приемника.
Там значилось.
«Гражданину Гамильтону Феликсу 65-305-243 Б 47. Привет! Окружной Арбитр по генетике свидетельствует свое уважение и просит гражданина Гамильтона посетить его в его офисе завтра в десять утра». Стат был датирован вчерашним вечером и завершался постскриптумом с просьбой известить службу Арбитра, если указанное время будет сочтено неудобным, сославшись при этом на такой-то исходящий номер.
До десяти оставалось полчаса, и Гамильтон решил пойти.
Служба Арбитра поразила его уровнем автоматизации: либо ее было куда меньше, чем в подавляющем большинстве офисов – либо ее тщательно спрятали.
Традиционные места роботов – например, секретарские – занимали люди, в большинстве своем – женщины, одни серьезные, другие веселые, но все как на подбор красивые и явно смышленые.
– Арбитр ждет вас.
Гамильтон встал, погасил сигарету в ближайшей пепельнице и взглянул на секретаршу.
– Должен ли я оставить вам пистолет?
– Только если сами хотите. Пойдемте со мной, пожалуйста.
Она проводила Гамильтона до дверей кабинета, открыла их и удалилась, пока он переступал порог.
– Доброе утро, сэр, – услышал он приятный голос.
– Доброе утро, – механически отозвался Гамильтон и замер, уставившись на Арбитра. – Будь я!…
Его правая рука рефлекторно потянулась к оружию, но остановилась на полпути. Арбитр оказался тем самым джентльменом, чей обед был нарушен вчера своенравной крабьей ногой. Гамильтон постарался восстановить душевное равновесие.
– Это не соответствует протоколу, сэр, – холодно проговорил он. – Если вы не были удовлетворены, следовало послать ко мне одного из ваших друзей.
Арбитр, взглянув на него, в свою очередь расхохотался. У кого-нибудь другого такой смех можно было бы счесть грубым, но у Арбитра он звучал воистину гомерически.
– Поверьте, сэр, для меня это такой же сюрприз, как и для вас. Мне и в голову не приходило, что джентльмен, вчера вечером обменявшийся со мной любезностями, окажется тем самым человеком, которого я хотел видеть сегодня утром. Что же до маленького осложнения в ресторане, то, по чести сказать, я вообще не придал бы ему значения, если бы вы сами меня к тому не вынудили. Я уже много лет не прибегал к оружию. Однако я забываю о приличиях – садитесь, сэр. Устраивайтесь поудобнее. Вы курите? Могу ли я предложить вам выпить?
– Вы очень любезны, Арбитр, – Гамильтон уселся.
– Меня зовут Мордан…
Это Гамильтон знал.
– …а друзья называют меня Клодом. И я хотел бы, чтобы разговор наш проходил в дружественном тоне.
– Благодарю вас… Клод.
– Не за что, Феликс. Возможно, у меня есть на то свои причины. Но скажите, что за дьявольскую игрушку вы применили вчера к этому нахальному типу? Она поразила меня.
С довольным видом Гамильтон продемонстрировал свое новое оружие.
– Да, – проговорил Арбитр, рассматривая его. – Простой тепловой двигатель на нитратном топливе. Кажется, я видел его схему – по-моему, на выставке, в Институте.
Слегка разочарованный тем, что Мордан нимало не удивился, Феликс признал, что он прав. Но Мордан не замедлил искупить грех, с живым интересом обсуждая конструкцию и характеристики пистолета.
– Если бы мне приходилось драться, я хотел бы иметь такой, – заключил он.