Роберт Хайнлайн
Там, за гранью
Кэлу, Микка и обоим их отпрыскам посвящаю
Глава 1
«Все они должны были быть очень счастливы…»
Все проблемы были решены: у них более не существовало бедных; болезни, увечья, хромота и слепота стали достоянием истории; древние поводы для войн исчезли; люди обладали свободой – куда большей, чем когда-либо имел Человек. Все они должны были быть счастливы…
Гамильтон Феликс [Имя выбрано не случайно: по-латыни «Феликс» означает «счастливый». (Здесь и далее примечания переводчика.)] вышел из лифта на тринадцатом уровне Министерства финансов, ступил на движущуюся дорожку, уходящую влево, и покинул ее возле двери, на которой значилось:
Бюро экономической статистики
Аналитическо-прогностическая служба
Директор
Посторонним вход воспрещен
Набрав кодовую комбинацию, Гамильтон подождал визуальной проверки. Она произошла мгновенно; дверь распахнулась, и изнутри донесся голос:
– Заходите, Феликс.
Шагнув внутрь, он взглянул на хозяина и заметил:
– Вы – девяносто восьмой.
– Девяносто восьмой – кто?
– Девяносто восьмая кислая физиономия за последние двадцать минут. Это такая игра – я ее только что придумал.
Монро-Альфа Клиффорд был явно озадачен. Впрочем, при встречах с Феликсом это случалось с ним достаточно часто.
– Что вы имеете в виду? Ведь вы же наверняка подсчитали и нечто противоположное?
– Разумеется. На девяносто восемь рож, выражающих скорбь от потери последнего друга, пришлось семь счастливых лиц. Однако, – добавил он, – чтобы их стало семь, мне пришлось сосчитать и одного пса.
Монро-Альфа бросил на Гамильтона быстрый взгляд, силясь понять, шутит он или нет. Как обычно, разобраться в этом ему не удалось. Высказывания Гамильтона нередко казались несерьезными, а зачастую -попросту бессмысленными. В них не было и намека на шесть правил юмора – собственным чувством юмора Монро-Альфа гордился и неукоснительно требовал, чтобы подчиненные развивали в себе это ценное качество. Но разум Гамильтона, казалось, следовал какой-то странной, лишь ему присущей нелогичности – возможно, самодостаточной, однако, на первый взгляд, никоим образом не связанной с окружающим миром.
– И какова цель вашего обследования? – поинтересовался Монро-Альфа.
– А нуждается ли оно в цели? Говорю же, я его только что придумал.
– К тому же ваши числовые данные слишком скудны, чтобы на них можно было опереться. Основываясь на столь мизерном количестве данных, вам не удастся построить кривой. Кроме того, сами условия не поддаются проверке. А следовательно, и ваши результаты не означают ровным счетом ничего.
Гамильтон закатил глаза.
– Услышь меня, Старший Брат, – тихо проговорил он. – Живой Дух Разума, посети твоего слугу! В этом величайшем и процветающем городе я обнаруживаю, что соотношение уксусно-кислых физиономий к улыбающимся равно четырнадцати к одному, а он утверждает, будто это ничего не значит!
Монро-Альфа был явно раздосадован.
– Оставьте шутовство, – посоветовал он. – И вообще, подлинное соотношение составит шестнадцать с третью к одному – собаку считать не следовало.
– А, забудьте! – махнул рукой его приятель. – Чем вы тут развлекаетесь? – Гамильтон принялся бродить по кабинету, временами бесцельно брал что-то в руки, рассматривал и, сопровождаемый бдительным взором Монро-Альфы, ставил на место; наконец он остановился перед огромным интегратором-накопителем. – По-моему, наступает время вашего квартального прогноза, не так ли?
– Не наступает, а уже наступило. Перед самым вашим приходом я как раз закончил первую прогонку. Хотите взглянуть? – Подойдя к аппарату, Монро-Альфа нажал кнопку.
Когда выскочил фотостат, он, не взглянув на него, протянул бумагу Гамильтону. Смотреть ему и не надо было – данные в компьютер вводились проверенные, и Клиффорд был убежден в правильности полученного прогноза.
Завтра он вернется к этой проблеме, но использует при решении иную методику. Если несовпадение результатов превысит пределы машинной погрешности, придется перепроверять исходные данные. Впрочем, этого, конечно же, не случится. Сам по себе конечный результат Монро-Альфу не интересовал – этим пусть занимается начальство; волновал Клиффорда исключительно сам процесс.
Гамильтон рассматривал фотостат. Даже непрофессионалу, можно было – хотя бы отчасти – понять, какое великое множество деталей пришлось учесть, чтобы получить этот простой ответ. На двух континентах человеческие существа занимались своими законными делами – покупали и продавали, производили и потребляли, тратили и сберегали, отдавали и получали. В Альтуне, штат Пенсильвания, для субсидирования разработки нового метода получения железа из бедных руд группа людей выпустила пакет акций, не обеспеченных капиталом. Они были хорошо приняты в Нью-Боливаре, где образовался переизбыток доходов из-за процветания тропических городов-садов, разбросанных по берегам Ориноко («Купи ломоть рая!»). Возможно, этот успех объяснялся здоровым голландским влиянием, ощутимым в смешанной культуре региона; но мог объясняться и латинским влиянием, которое обеспечило в это же время беспрецедентный поток туристов с Ориноко в Патагонию, на озеро Луизы и в Ситку – не суть важно.
Так или иначе, а все сложное переплетение сделок нашло отражение на фотостате, который держал в руках Гамильтон. Где-то в Уалла-Уалла ребенок – тайком, косясь на дверь – сломал копилку, собрал монеты, которые так долго и тщательно откладывались, и купил вожделенную игрушку, способную не только совершать некие действия, но и произносить при этом соответствующие звуки.
Где– то глубоко во внутренностях автоклерка, регистрирующего продажу игрушек в магазине, в бумажной ленте были тут же пробиты четыре дырочки. Эта пометка, появившаяся в счетах владельца, была отражена в бесконечной цепи посредников -складов, транспортников, обработчиков, первичных производителей, сервисных компаний, врачей, адвокатов, торговцев, управленческого аппарата – мир без конца.
Ребенок – маленькое, злобное, белобрысое отродье, предназначенное разочаровывать всех, кто его задумывал и воспитывал, – увидев, что у него осталось еще несколько монеток, обменял их на диетические конфеты («Псевдосласти „Дед Мороз“ – во всей банке ни единой рези в животике»).
Продажа была просуммирована со многими ей подобными и нашла отражение в отчетности Корпорации торговых автоматов в Сиэтле.
В цифрах на фотостате, который держал в руках Гамильтон, сломанная копилка и все ее взаимосвязи проступали крохотным фрагментом сверхмикроскопических данных, неразличимых даже в пятом знаке после запятой. Составляя прогноз, Монро-Альфа слыхом не слыхал об этой копилке – да и никогда не услышит! – но подобных копилок были десятки тысяч, а за ними стояло неисчислимое количество предпринимателей – везучих и невезучих, проницательных и тупых; миллионы производителей, миллионы потребителей – и каждый со своей чековой книжкой, каждый – с печатными символами в бумажнике; мощными символами – как их ни называй: деньги, бабки, гроши, вампум, наличные, шекели, капуста…
Все эти символы – и те, что звенят, и те, что складываются, и особенно те, что являют собой лишь абстракцию, подписанное честным человеком обещание, – все эти символы или их скрупулезно отраженные тени проскользнули сквозь бутылочное горлышко компьютера Монро-Альфы и обрели там вид угловых скоростей, кружения трехмерных эксцентриков, электронных потоков, отклонений напряжения и всяческих прочих сложностей. И все это многообразие составляло динамическую абстрактную структурную картину экономической жизни полушария.
Гамильтон рассматривал фотостат. При повторном вложении накопившегося капитала требовалось увеличить субсидирование розничных продаж на три и одну десятую процента и увеличить месячный доход граждан на двенадцать кредитов – если только Совет экономической политики не решит распределять прирост общественного дохода иным способом.
– «С каждым днем я становлюсь богаче», – резюмировал Гамильтон. – Знаете, Клифф, эта ваша денежная машина – чудесное приспособленьице. Поистине курочка, несущая золотые яйца!
– Понимаю вашу классическую аллюзию, – согласился Монро-Альфа, – однако интегратор ни в каком смысле не является производящей машиной. Это лишь компьютер, сопряженный с интегрирующим предиктором.
– Знаю, – рассеянно отмахнулся Гамильтон. – Скажите-ка, Клифф, а что будет, если я возьму топор и вдребезги разнесу эту вашу игрушку?
– Вас станут допрашивать, чтобы выяснить побудительные причины.
– Не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть. Что случится с системой экономики?
– Полагаю, – проговорил Монро-Альфа, – вы хотите, чтобы я отметил, будто заменить машину невозможно? Любой из интеграторов региона мог бы…
– Разумеется. К черту их все.
– Тогда мы окажемся вынуждены прибегнуть к утомительным статистическим расчетам. Произойдет задержка на несколько недель – пока накопившиеся ошибки не будут исправлены в следующем прогнозе. Но ничего особо существенного не случится.
– Все это ерунда. Я хочу понять вот что: если никто не станет подсчитывать количество кредитов, которые необходимо выпустить, чтобы сбалансировать производство и потребление – что произойдет в этом случае?
– Ваше гипотетическое допущение так далеко от реальности, что теряет всякий смысл, – заявил Монро-Альфа. – Но если принять его, несомненно случится серия кризисов и бумов – наподобие тех, что имели место в начале двадцатого века. В предельном случае они могли бы даже привести к войне. Но ничего подобного, разумеется, не произойдет – структурная природа финансов слишком глубоко вросла в нашу культуру, чтобы псевдокапитализм смог вернуться. Всякий ребенок понимает основы расчетов и производственного баланса – для этого даже начальной школы кончать не надо.
– Я не понимал.
Монро-Альфа снисходительно улыбнулся.
– Трудно поверить. Вы же знаете Закон Стабильных денег.
– В стабильной экономике эмиссия денег, свободных от долгов, должна равняться сумме добавочных капиталовложений, – процитировал Гамильтон.
– Именно. Но это формулировка Рейзера. В целом мышление у Рейзера здравое, но он обладает удивительным талантом туманно излагать самые простые вещи. Можно объяснить это гораздо проще. Экономические процессы столь разнообразны в деталях и влекут за собой так много отложенных действий, что человек не в состоянии осмыслить их, не прибегая к системе символов. Эту систему мы называем финансами, а символы – деньгами. Символическая структура должна абсолютно точно соответствовать физической связи между потреблением и производством. Мое дело – следить за действительным развитием процессов и давать Совету экономической политики рекомендации, на основании которых производятся изменения в структуре символов, приводящие ее в соответствие с физической структурой.
– Будь я проклят, если вы изложили это хоть чуточку проще, – пожаловался Гамильтон. – Ну да ничего – я ведь не говорил, будто не понимаю этого сейчас; я лишь сказал, что не понимал, будучи ребенком. Но если по чести – не проще ли было бы установить коллективную систему и покончить с этим?
– Структура финансов является универсальной теорией и приложима к любому типу государственного устройства, – покачал головой Монро-Альфа. – Завершенный социализм будет так же нуждаться в структурной точности расчета цен, как и свободное предпринимательство. Соотношение уровня общественной собственности с уровнем частного предпринимательства – вопрос культуры. Пища, например, конечно, бесплатна, однако…
– Остановитесь, дружище. Вы только что напомнили мне об одной из двух причин, по которым я к вам заглянул. Как насчет обеда? Вечер у вас не занят?
– Частично. В девять у меня свидание с ортосупругой, но до того я свободен.
– Вот и хорошо. Я нашел новый платный ресторан в Меридиэн-Тауэр. Это будет сюрприз вашему пищеварительному тракту – гарантирую либо расстройство желудка, либо сражение с шеф-поваром.
Монро– Альфа заколебался -ему уже случалось участвовать в гастрономических авантюрах Гамильтона.
– Может, сходим в нашу столовую? Зачем платить наличными за плохой обед, если хороший включен в вашу основную прибыль?
– Потому что еще один сбалансированный обед окончательно меня разбалансирует. Пошли.
– Не хочу бороться с толпами, – покачал головой Монро-Альфа. – Честное слово, не хочу.
– Признайтесь, люди вам не нравятся?
– Неприязни они мне не внушают. По крайней мере, каждый в отдельности.
– Но они вам не нравятся. А мне по душе. Люди забавнее, чем кто бы то ни было. Сохрани Боже их маленькие глупые сердца – они способны порой на самые безумные вещи.
– А вы, разумеется, единственный нормальный среди сумасшедших?
– Я? Вот уж нет. Я – затянувшаяся шутка над самим собой. Напомните, чтобы я как-нибудь рассказал об этом. Но вот второй повод, по которому я к вам пришел. Обратили вы внимание на мое новое оружие?
Монро– Альфа бросил взгляд на кобуру Гамильтона. На самом деле он не заметил, что у его друга появилось новое оружие. Приди Феликс безоружным, Монро-Альфа, естественно, обратил бы на это внимание, но особой наблюдательностью в этом отношении он не отличался и вполне мог провести с человеком два часа, даже не задумавшись над тем, что у того в кобуре -коагулятор Стокса или обычный игольчатый излучатель. Но теперь, приглядевшись специально, он сразу же понял, что Гамильтон вооружен чем-то новым, но чертовски странным и неуклюжим.
– Что это?
– Это? – Гамильтон вытащил оружие из кобуры и протянул собеседнику. – Хотя да! Вы же не знаете, как с ним обращаться, и оторвете себе голову. – Он нажал кнопку на рукоятке и длинный плоский контейнер упал ему на ладонь. – Вот, я вырвал ему зубы. Видели когда-нибудь хоть что-то подобное?
Монро-Альфа осмотрел механизм.
– Ну… думаю, да. Это ведь музейная реликвия, не правда ли? Ручное стрелковое оружие взрывного действия.
– И да и нет. Это новинка, но представляет собой точную копию экспоната из коллекции Смитсонианского института. Называется «автоматический пистолет Кольта [Кольт, Сэмюэл (1814-1862) – американский конструктор и промышленник, усовершенствовавший револьвер и основавший фирму стрелкового оружия] калибра ноль сорок пять».
– Ноль сорок пять – чего?
– Дюйма.
– Дюйма?… Постойте-ка, сколько ж это будет в сантиметрах?
– Минутку… Три дюйма составляют ярд, а ярд – это около метра. Нет, не может быть [Действительно, не может быть, потому что в одном ярде (91,44 см) заключено три фута (30,48 см), в каждом из которых двенадцать дюймов (2,54 см). Калибр пистолета, таким образом, 11,4 мм]. Одним словом, так обозначается диаметр пули, которую пистолет выбрасывает. Вот, посмотрите, – Гамильтон извлек из обоймы патрон. – Чертовски близок к толщине моего большого пальца.
– И при ударе, полагаю, взрывается?
– Нет, просто прокладывает себе путь.
– Звучит не слишком впечатляюще.
– Вы будете удивлены, старина, – эта штука пробивает в человеке такую дырищу, сквозь которую собака пробежит.
Монро-Альфа протянул пистолет обратно.
– А тем временем противник прикончит вас лучом, который мчится в тысячу раз быстрее. Химические процессы очень медленны, Феликс.
– Не так уж и медленны. По-настоящему теряет время оператор. Половина слоняющихся вокруг нас ганфайтеров [Ганфайтерами в XIX веке называли профессиональных стрелков, виртуозно владеющих оружием, преимущественно револьвером; во время так называемых коровьих войн их нанимали американские ранчеры для охраны стад от угонщиков] поражают цель уже горячим лучом. Им недостает умения быстро прицелиться. Так что если кисть у вас хорошо развита, этой штукой вполне возможно их остановить. Давайте, я вам покажу – во что мы могли бы пострелять?
– М-м-м… Вряд ли кабинет подходит для стрельбы в цель.
– Расслабьтесь. Нам нужен какой-то предмет, который я мог бы сбить пулей, пока вы будете пытаться его сжечь. Как насчет этого? – Гамильтон взял со стола большое декоративное пластмассовое пресс-папье.
– Ну… пожалуй.
– Прекрасно. – Гамильтон снял с подставки в дальнем конце комнаты вазу с цветами и водрузил на ее место импровизированную мишень. – Мы оба встанем к ней лицом примерно на равном расстоянии. Я буду наблюдать за вами – до того момента, когда вы начнете вытаскивать излучатель, словно мы и в самом деле собираемся стреляться. И тогда попробую сбить его с подставки прежде, чем вы успеете сжечь.
Заинтересовавшись, Монро-Альфа занял предложенное место. Он считал себя неплохим стрелком, хотя и понимал, что у Феликса более быстрая реакция.
«Как раз на ту долю секунды, которой мне может не хватить», – подумал Клиффорд.
– Я готов.
– О'кей.
Монро– Альфа потянулся к излучателю. Последовало единственное «БАХ!» -такое неистовое, что он не только услышал звук, но и ощутил его всей кожей.
Поверх наложилось пронзительное «с-сринг-оу-оу!» от рикошетов запрыгавшей по кабинету пули. Потом наступила звенящая тишина.
– Черт возьми! – воскликнул Гамильтон. – Я еще ни разу не стрелял из него в помещении… – он шагнул вперед, туда, где находилась мишень. – Ну-ка, посмотрим, что у нас получилось?
Осколки пластмассы разлетелись по всей комнате; при всем желании невозможно было отыскать достаточно большого, чтобы на нем сохранились следы полировки.
– Трудно сказать, сожгли вы его или нет.
– Не сжег.
– Почему?
– Этот грохот меня так напугал, что я не успел выстрелить.
– Правда? Вот здорово! Вижу, что и наполовину не понимал преимуществ этой штучки. Это психологическое оружие, Клифф.
– Оно слишком грохочет.
– Конечно – это оружие устрашения. Не стремитесь поражать цель первым же выстрелом. Противник будет так испуган, что у вас появится время для второго. И это еще не все. Подумайте: городские смельчаки привыкли укладывать человека спать ударом молнии, даже не растрепав ему волос. А это – кровавая штука. Вы видели, что произошло с витролитовой вещицей. Представьте себе, во что превратится человеческое лицо, оказавшись на пути одной из таких пуль. Похоронных дел мастеру придется прибегнуть к помощи стереоскульптуры, воссоздавая хоть какое-то сходство с покойным, чтобы друзья узнали его, когда придут проводить в последний путь. Кто отважится противостоять такому оружию?
– Может быть, вы и правы. Но все же оно слишком шумное. И вообще, пошли лучше обедать.
– Прекрасная идея. Но подождите-ка… У вас новый лак для ногтей. Он мне нравится.
Монро-Альфа растопырил пальцы.
– Не правда ли, шикарный? Это «Лиловый Радужный». Хотите попробовать?
– Нет, спасибо. Боюсь, я для него слишком темен. Но при вашей коже он очень хорош.
Когда они вошли в платный ресторан, облюбованный Гамильтоном, Монро-Альфа автоматически попросил отдельный кабинет, а Феликс одновременно с ним потребовал столик в общем зале. Сошлись на ложе балкона – она была полуизолирована и позволяла Гамильтону развлекаться, разглядывая собравшихся внизу.
Обед был заказан Гамильтоном заранее – что, собственно, и убедило его друга согласиться на эту вылазку. Подали все на удивление быстро.
– Что это такое? – с подозрением поинтересовался Монро-Альфа.
– Буйабесс. Нечто среднее между ухой и тушеной рыбой. Больше дюжины сортов разной рыбы, белое вино и Бог знает сколько всяческих трав и приправ. Все, заметьте, натуральное.
– Должно быть, ужасно дорого.
– Это произведение искусства – и платить за него одно удовольствие. Но не беспокойтесь: вы же знаете, я не могу не делать деньги.
– Да, знаю. Никогда не мог понять, почему вас так интересуют игры. Правда, за них хорошо платят.
– Вы ошибаетесь. Игры меня совершенно не интересуют. Разве вам случалось видеть, чтобы я истратил доллар или кредит на любую из моих игр? Я с детства ни во что не играл. Мне совершенно ясно, что одна лошадь может бежать быстрее другой, что шарик останавливается на красном или черном, а тройка бьет две двойки. И видя эти примитивные игрушки, которыми взрослые люди забавляются, я невольно представляю себе нечто более сложное и увлекательное. Когда мне надоедает сидеть без дела, я делаю эскиз такой игрушки и отсылаю своему агенту. В итоге появляются новые деньги. – Гамильтон пожал плечами.
– А что же вас интересует по-настоящему?
– Люди. Ешьте суп.
Монро– Альфа осторожно попробовал похлебку -на лице его отразилось удивление, и он принялся за дело всерьез. Гамильтон, улыбнувшись про себя, пустился его догонять.
– Феликс…
– Да, Клифф?
– А почему вы причислили меня к девяноста восьми?
– К девяноста восьми? Вы имеете в виду обзор кислых рож! Ну, дружище, вы это заслужили. Если за этой смертной маской прячутся довольство и веселье – значит, вы умеете их прекрасно скрывать.
– Но мне не от чего быть несчастным!
– Насколько я знаю, нет. Но и счастливым вы тоже не выглядите.
Еще несколько минут они ели молча. Потом Монро-Альфа возобновил разговор:
– А знаете, это правда. Нет.
– Что «нет»?
– Я не счастлив.
– Да? М-м-м… Почему же?
– Не знаю. Если бы знал, то что-нибудь бы предпринял. Мой семейный психиатр не может определить причины.
– Вы не на той волне. Психиатр – последний, к кому следует с этим обращаться. Они знают о человеке все – за исключением того, что он такое и что заставляет его тикать. И кроме того, случалось ли вам видеть здорового психиатра? Да на всю страну не сыщется и двух, которые смогли бы пересчитать собственные пальцы и дважды подряд получить одинаковый результат.
– Он и вправду был не в состоянии мне хоть чем-нибудь помочь.
– Разумеется, нет. И знаете почему? Потому что он исходил из предположения, будто с вами что-то не в порядке. Естественно, он не смог ничего найти и зашел в тупик. Ему и в голову не пришло, что с вами все в порядке, но это-то непорядок и есть.
Монро-Альфа казался утомленным.
– Не понимаю. К тому же он сказал, что нашел ключ.
– Какого рода?
– Но… я ведь представляю собой девиант, вы же знаете.
– Знаю, – кивнул Гамильтон. Генетическая родословная друга была ему достаточно хорошо известна, однако он не любил, когда тот вспоминал об этом. Что-то в Гамильтоне противилось мысли, будто человек непременно и неотвратимо следует схеме, навязанной ему генетическими программистами.
Больше того – он вовсе не был убежден, что Монро-Альфу следует считать девиантом.
Девиант – термин, вызывающий вопросы. Когда человеческие зиготы, образующиеся в результате слияния двух половых клеток-гамет, отличаются от тех, что были предсказаны генетиками, но не настолько, чтобы уверенно классифицировать их как мутацию, на сцене появляется слово «девиант».
Вопреки расхожему мнению, это не термин, применимый для характеристики конкретного феномена, а просто обобщающий ярлык, прикрывающий недостаточность знания.
Монро– Альфа (именно этот Монро-Альфа -Клиффорд, 32-847-106 Б 62) – явился на свет вследствие попытки воссоединить две первичные линии Монро-Альфа и тем самым возобновить и укрепить математический гений его знаменитого предка. Однако математический гений заключен не в одном гене или даже группе генов. Предполагается, что это скорее всего комплекс генов, организованных в определенном порядке.
К несчастью, оказалось, что в линии Монро-Альфа этот комплекс генов тесно связан с невротической характеристикой, снижающей способность к выживанию.
Природу этой характеристики не удалось определить и привязать к какой-либо группе генов. Вроде бы было установлено, что такая взаимосвязь не является непременной, и потому инженеры-генетики, выбиравшие конкретные гаметы, которые должны были вызвать к жизни Монро-Альфу Клиффорда, полагали, будто исключили нежелательную черту характера. Сам Монро-Альфа Клиффорд так не думал.
– Знаете, в чем ваша беда, дружище? – Гамильтон наставительно ткнул в его сторону пальцем. – По глупости вы ломаете голову над тем, чего не знаете. Ведь ваши конструкторы уверяют, что сделали все возможное, чтобы исключить из вашего "я" те черты, которые заставили вашего милого прадедушку Уиффенпуффа разводить ужей-полосатиков в собственной шляпе. Существует, конечно, вероятность, что им это удалось не в полной мере. Но кто заставляет вас верить в это?
– Мой прадед ничего подобного не делал. Некоторая склонность к агедонизму, тенденция к…
– Так зачем же вести себя так, словно его надо было выгуливать в наморднике? Вы меня утомляете. Родословная у вас чище, чем у девяноста девяти человек из ста, а карта хромосом четче и правильней шахматной доски. А вы все скулите по этому поводу. Как понравилось бы вам оказаться дикорожденным? Носить перед глазами линзы? Страдать от дюжин отвратительнейших болезней? Или оказаться без зубов и жевать искусственными челюстями?
– Разумеется, никто не хочет быть дикорожденным, – задумчиво отозвался Монро-Альфа, – впрочем, те из них, с кем я сталкивался, выглядели достаточно счастливыми…
– Тем больше у вас оснований покончить со своими страхами. Что вы знаете о болях и болезнях? Вы не можете судить о себе сегодняшнем, как рыба не в силах оценить воду. Доход у вас втрое больше, чем вы способны истратить; высокое положение и любимая работа – чего еще желать?
Гамильтон Феликс [Имя выбрано не случайно: по-латыни «Феликс» означает «счастливый». (Здесь и далее примечания переводчика.)] вышел из лифта на тринадцатом уровне Министерства финансов, ступил на движущуюся дорожку, уходящую влево, и покинул ее возле двери, на которой значилось:
Бюро экономической статистики
Аналитическо-прогностическая служба
Директор
Посторонним вход воспрещен
Набрав кодовую комбинацию, Гамильтон подождал визуальной проверки. Она произошла мгновенно; дверь распахнулась, и изнутри донесся голос:
– Заходите, Феликс.
Шагнув внутрь, он взглянул на хозяина и заметил:
– Вы – девяносто восьмой.
– Девяносто восьмой – кто?
– Девяносто восьмая кислая физиономия за последние двадцать минут. Это такая игра – я ее только что придумал.
Монро-Альфа Клиффорд был явно озадачен. Впрочем, при встречах с Феликсом это случалось с ним достаточно часто.
– Что вы имеете в виду? Ведь вы же наверняка подсчитали и нечто противоположное?
– Разумеется. На девяносто восемь рож, выражающих скорбь от потери последнего друга, пришлось семь счастливых лиц. Однако, – добавил он, – чтобы их стало семь, мне пришлось сосчитать и одного пса.
Монро-Альфа бросил на Гамильтона быстрый взгляд, силясь понять, шутит он или нет. Как обычно, разобраться в этом ему не удалось. Высказывания Гамильтона нередко казались несерьезными, а зачастую -попросту бессмысленными. В них не было и намека на шесть правил юмора – собственным чувством юмора Монро-Альфа гордился и неукоснительно требовал, чтобы подчиненные развивали в себе это ценное качество. Но разум Гамильтона, казалось, следовал какой-то странной, лишь ему присущей нелогичности – возможно, самодостаточной, однако, на первый взгляд, никоим образом не связанной с окружающим миром.
– И какова цель вашего обследования? – поинтересовался Монро-Альфа.
– А нуждается ли оно в цели? Говорю же, я его только что придумал.
– К тому же ваши числовые данные слишком скудны, чтобы на них можно было опереться. Основываясь на столь мизерном количестве данных, вам не удастся построить кривой. Кроме того, сами условия не поддаются проверке. А следовательно, и ваши результаты не означают ровным счетом ничего.
Гамильтон закатил глаза.
– Услышь меня, Старший Брат, – тихо проговорил он. – Живой Дух Разума, посети твоего слугу! В этом величайшем и процветающем городе я обнаруживаю, что соотношение уксусно-кислых физиономий к улыбающимся равно четырнадцати к одному, а он утверждает, будто это ничего не значит!
Монро-Альфа был явно раздосадован.
– Оставьте шутовство, – посоветовал он. – И вообще, подлинное соотношение составит шестнадцать с третью к одному – собаку считать не следовало.
– А, забудьте! – махнул рукой его приятель. – Чем вы тут развлекаетесь? – Гамильтон принялся бродить по кабинету, временами бесцельно брал что-то в руки, рассматривал и, сопровождаемый бдительным взором Монро-Альфы, ставил на место; наконец он остановился перед огромным интегратором-накопителем. – По-моему, наступает время вашего квартального прогноза, не так ли?
– Не наступает, а уже наступило. Перед самым вашим приходом я как раз закончил первую прогонку. Хотите взглянуть? – Подойдя к аппарату, Монро-Альфа нажал кнопку.
Когда выскочил фотостат, он, не взглянув на него, протянул бумагу Гамильтону. Смотреть ему и не надо было – данные в компьютер вводились проверенные, и Клиффорд был убежден в правильности полученного прогноза.
Завтра он вернется к этой проблеме, но использует при решении иную методику. Если несовпадение результатов превысит пределы машинной погрешности, придется перепроверять исходные данные. Впрочем, этого, конечно же, не случится. Сам по себе конечный результат Монро-Альфу не интересовал – этим пусть занимается начальство; волновал Клиффорда исключительно сам процесс.
Гамильтон рассматривал фотостат. Даже непрофессионалу, можно было – хотя бы отчасти – понять, какое великое множество деталей пришлось учесть, чтобы получить этот простой ответ. На двух континентах человеческие существа занимались своими законными делами – покупали и продавали, производили и потребляли, тратили и сберегали, отдавали и получали. В Альтуне, штат Пенсильвания, для субсидирования разработки нового метода получения железа из бедных руд группа людей выпустила пакет акций, не обеспеченных капиталом. Они были хорошо приняты в Нью-Боливаре, где образовался переизбыток доходов из-за процветания тропических городов-садов, разбросанных по берегам Ориноко («Купи ломоть рая!»). Возможно, этот успех объяснялся здоровым голландским влиянием, ощутимым в смешанной культуре региона; но мог объясняться и латинским влиянием, которое обеспечило в это же время беспрецедентный поток туристов с Ориноко в Патагонию, на озеро Луизы и в Ситку – не суть важно.
Так или иначе, а все сложное переплетение сделок нашло отражение на фотостате, который держал в руках Гамильтон. Где-то в Уалла-Уалла ребенок – тайком, косясь на дверь – сломал копилку, собрал монеты, которые так долго и тщательно откладывались, и купил вожделенную игрушку, способную не только совершать некие действия, но и произносить при этом соответствующие звуки.
Где– то глубоко во внутренностях автоклерка, регистрирующего продажу игрушек в магазине, в бумажной ленте были тут же пробиты четыре дырочки. Эта пометка, появившаяся в счетах владельца, была отражена в бесконечной цепи посредников -складов, транспортников, обработчиков, первичных производителей, сервисных компаний, врачей, адвокатов, торговцев, управленческого аппарата – мир без конца.
Ребенок – маленькое, злобное, белобрысое отродье, предназначенное разочаровывать всех, кто его задумывал и воспитывал, – увидев, что у него осталось еще несколько монеток, обменял их на диетические конфеты («Псевдосласти „Дед Мороз“ – во всей банке ни единой рези в животике»).
Продажа была просуммирована со многими ей подобными и нашла отражение в отчетности Корпорации торговых автоматов в Сиэтле.
В цифрах на фотостате, который держал в руках Гамильтон, сломанная копилка и все ее взаимосвязи проступали крохотным фрагментом сверхмикроскопических данных, неразличимых даже в пятом знаке после запятой. Составляя прогноз, Монро-Альфа слыхом не слыхал об этой копилке – да и никогда не услышит! – но подобных копилок были десятки тысяч, а за ними стояло неисчислимое количество предпринимателей – везучих и невезучих, проницательных и тупых; миллионы производителей, миллионы потребителей – и каждый со своей чековой книжкой, каждый – с печатными символами в бумажнике; мощными символами – как их ни называй: деньги, бабки, гроши, вампум, наличные, шекели, капуста…
Все эти символы – и те, что звенят, и те, что складываются, и особенно те, что являют собой лишь абстракцию, подписанное честным человеком обещание, – все эти символы или их скрупулезно отраженные тени проскользнули сквозь бутылочное горлышко компьютера Монро-Альфы и обрели там вид угловых скоростей, кружения трехмерных эксцентриков, электронных потоков, отклонений напряжения и всяческих прочих сложностей. И все это многообразие составляло динамическую абстрактную структурную картину экономической жизни полушария.
Гамильтон рассматривал фотостат. При повторном вложении накопившегося капитала требовалось увеличить субсидирование розничных продаж на три и одну десятую процента и увеличить месячный доход граждан на двенадцать кредитов – если только Совет экономической политики не решит распределять прирост общественного дохода иным способом.
– «С каждым днем я становлюсь богаче», – резюмировал Гамильтон. – Знаете, Клифф, эта ваша денежная машина – чудесное приспособленьице. Поистине курочка, несущая золотые яйца!
– Понимаю вашу классическую аллюзию, – согласился Монро-Альфа, – однако интегратор ни в каком смысле не является производящей машиной. Это лишь компьютер, сопряженный с интегрирующим предиктором.
– Знаю, – рассеянно отмахнулся Гамильтон. – Скажите-ка, Клифф, а что будет, если я возьму топор и вдребезги разнесу эту вашу игрушку?
– Вас станут допрашивать, чтобы выяснить побудительные причины.
– Не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть. Что случится с системой экономики?
– Полагаю, – проговорил Монро-Альфа, – вы хотите, чтобы я отметил, будто заменить машину невозможно? Любой из интеграторов региона мог бы…
– Разумеется. К черту их все.
– Тогда мы окажемся вынуждены прибегнуть к утомительным статистическим расчетам. Произойдет задержка на несколько недель – пока накопившиеся ошибки не будут исправлены в следующем прогнозе. Но ничего особо существенного не случится.
– Все это ерунда. Я хочу понять вот что: если никто не станет подсчитывать количество кредитов, которые необходимо выпустить, чтобы сбалансировать производство и потребление – что произойдет в этом случае?
– Ваше гипотетическое допущение так далеко от реальности, что теряет всякий смысл, – заявил Монро-Альфа. – Но если принять его, несомненно случится серия кризисов и бумов – наподобие тех, что имели место в начале двадцатого века. В предельном случае они могли бы даже привести к войне. Но ничего подобного, разумеется, не произойдет – структурная природа финансов слишком глубоко вросла в нашу культуру, чтобы псевдокапитализм смог вернуться. Всякий ребенок понимает основы расчетов и производственного баланса – для этого даже начальной школы кончать не надо.
– Я не понимал.
Монро-Альфа снисходительно улыбнулся.
– Трудно поверить. Вы же знаете Закон Стабильных денег.
– В стабильной экономике эмиссия денег, свободных от долгов, должна равняться сумме добавочных капиталовложений, – процитировал Гамильтон.
– Именно. Но это формулировка Рейзера. В целом мышление у Рейзера здравое, но он обладает удивительным талантом туманно излагать самые простые вещи. Можно объяснить это гораздо проще. Экономические процессы столь разнообразны в деталях и влекут за собой так много отложенных действий, что человек не в состоянии осмыслить их, не прибегая к системе символов. Эту систему мы называем финансами, а символы – деньгами. Символическая структура должна абсолютно точно соответствовать физической связи между потреблением и производством. Мое дело – следить за действительным развитием процессов и давать Совету экономической политики рекомендации, на основании которых производятся изменения в структуре символов, приводящие ее в соответствие с физической структурой.
– Будь я проклят, если вы изложили это хоть чуточку проще, – пожаловался Гамильтон. – Ну да ничего – я ведь не говорил, будто не понимаю этого сейчас; я лишь сказал, что не понимал, будучи ребенком. Но если по чести – не проще ли было бы установить коллективную систему и покончить с этим?
– Структура финансов является универсальной теорией и приложима к любому типу государственного устройства, – покачал головой Монро-Альфа. – Завершенный социализм будет так же нуждаться в структурной точности расчета цен, как и свободное предпринимательство. Соотношение уровня общественной собственности с уровнем частного предпринимательства – вопрос культуры. Пища, например, конечно, бесплатна, однако…
– Остановитесь, дружище. Вы только что напомнили мне об одной из двух причин, по которым я к вам заглянул. Как насчет обеда? Вечер у вас не занят?
– Частично. В девять у меня свидание с ортосупругой, но до того я свободен.
– Вот и хорошо. Я нашел новый платный ресторан в Меридиэн-Тауэр. Это будет сюрприз вашему пищеварительному тракту – гарантирую либо расстройство желудка, либо сражение с шеф-поваром.
Монро– Альфа заколебался -ему уже случалось участвовать в гастрономических авантюрах Гамильтона.
– Может, сходим в нашу столовую? Зачем платить наличными за плохой обед, если хороший включен в вашу основную прибыль?
– Потому что еще один сбалансированный обед окончательно меня разбалансирует. Пошли.
– Не хочу бороться с толпами, – покачал головой Монро-Альфа. – Честное слово, не хочу.
– Признайтесь, люди вам не нравятся?
– Неприязни они мне не внушают. По крайней мере, каждый в отдельности.
– Но они вам не нравятся. А мне по душе. Люди забавнее, чем кто бы то ни было. Сохрани Боже их маленькие глупые сердца – они способны порой на самые безумные вещи.
– А вы, разумеется, единственный нормальный среди сумасшедших?
– Я? Вот уж нет. Я – затянувшаяся шутка над самим собой. Напомните, чтобы я как-нибудь рассказал об этом. Но вот второй повод, по которому я к вам пришел. Обратили вы внимание на мое новое оружие?
Монро– Альфа бросил взгляд на кобуру Гамильтона. На самом деле он не заметил, что у его друга появилось новое оружие. Приди Феликс безоружным, Монро-Альфа, естественно, обратил бы на это внимание, но особой наблюдательностью в этом отношении он не отличался и вполне мог провести с человеком два часа, даже не задумавшись над тем, что у того в кобуре -коагулятор Стокса или обычный игольчатый излучатель. Но теперь, приглядевшись специально, он сразу же понял, что Гамильтон вооружен чем-то новым, но чертовски странным и неуклюжим.
– Что это?
– Это? – Гамильтон вытащил оружие из кобуры и протянул собеседнику. – Хотя да! Вы же не знаете, как с ним обращаться, и оторвете себе голову. – Он нажал кнопку на рукоятке и длинный плоский контейнер упал ему на ладонь. – Вот, я вырвал ему зубы. Видели когда-нибудь хоть что-то подобное?
Монро-Альфа осмотрел механизм.
– Ну… думаю, да. Это ведь музейная реликвия, не правда ли? Ручное стрелковое оружие взрывного действия.
– И да и нет. Это новинка, но представляет собой точную копию экспоната из коллекции Смитсонианского института. Называется «автоматический пистолет Кольта [Кольт, Сэмюэл (1814-1862) – американский конструктор и промышленник, усовершенствовавший револьвер и основавший фирму стрелкового оружия] калибра ноль сорок пять».
– Ноль сорок пять – чего?
– Дюйма.
– Дюйма?… Постойте-ка, сколько ж это будет в сантиметрах?
– Минутку… Три дюйма составляют ярд, а ярд – это около метра. Нет, не может быть [Действительно, не может быть, потому что в одном ярде (91,44 см) заключено три фута (30,48 см), в каждом из которых двенадцать дюймов (2,54 см). Калибр пистолета, таким образом, 11,4 мм]. Одним словом, так обозначается диаметр пули, которую пистолет выбрасывает. Вот, посмотрите, – Гамильтон извлек из обоймы патрон. – Чертовски близок к толщине моего большого пальца.
– И при ударе, полагаю, взрывается?
– Нет, просто прокладывает себе путь.
– Звучит не слишком впечатляюще.
– Вы будете удивлены, старина, – эта штука пробивает в человеке такую дырищу, сквозь которую собака пробежит.
Монро-Альфа протянул пистолет обратно.
– А тем временем противник прикончит вас лучом, который мчится в тысячу раз быстрее. Химические процессы очень медленны, Феликс.
– Не так уж и медленны. По-настоящему теряет время оператор. Половина слоняющихся вокруг нас ганфайтеров [Ганфайтерами в XIX веке называли профессиональных стрелков, виртуозно владеющих оружием, преимущественно револьвером; во время так называемых коровьих войн их нанимали американские ранчеры для охраны стад от угонщиков] поражают цель уже горячим лучом. Им недостает умения быстро прицелиться. Так что если кисть у вас хорошо развита, этой штукой вполне возможно их остановить. Давайте, я вам покажу – во что мы могли бы пострелять?
– М-м-м… Вряд ли кабинет подходит для стрельбы в цель.
– Расслабьтесь. Нам нужен какой-то предмет, который я мог бы сбить пулей, пока вы будете пытаться его сжечь. Как насчет этого? – Гамильтон взял со стола большое декоративное пластмассовое пресс-папье.
– Ну… пожалуй.
– Прекрасно. – Гамильтон снял с подставки в дальнем конце комнаты вазу с цветами и водрузил на ее место импровизированную мишень. – Мы оба встанем к ней лицом примерно на равном расстоянии. Я буду наблюдать за вами – до того момента, когда вы начнете вытаскивать излучатель, словно мы и в самом деле собираемся стреляться. И тогда попробую сбить его с подставки прежде, чем вы успеете сжечь.
Заинтересовавшись, Монро-Альфа занял предложенное место. Он считал себя неплохим стрелком, хотя и понимал, что у Феликса более быстрая реакция.
«Как раз на ту долю секунды, которой мне может не хватить», – подумал Клиффорд.
– Я готов.
– О'кей.
Монро– Альфа потянулся к излучателю. Последовало единственное «БАХ!» -такое неистовое, что он не только услышал звук, но и ощутил его всей кожей.
Поверх наложилось пронзительное «с-сринг-оу-оу!» от рикошетов запрыгавшей по кабинету пули. Потом наступила звенящая тишина.
– Черт возьми! – воскликнул Гамильтон. – Я еще ни разу не стрелял из него в помещении… – он шагнул вперед, туда, где находилась мишень. – Ну-ка, посмотрим, что у нас получилось?
Осколки пластмассы разлетелись по всей комнате; при всем желании невозможно было отыскать достаточно большого, чтобы на нем сохранились следы полировки.
– Трудно сказать, сожгли вы его или нет.
– Не сжег.
– Почему?
– Этот грохот меня так напугал, что я не успел выстрелить.
– Правда? Вот здорово! Вижу, что и наполовину не понимал преимуществ этой штучки. Это психологическое оружие, Клифф.
– Оно слишком грохочет.
– Конечно – это оружие устрашения. Не стремитесь поражать цель первым же выстрелом. Противник будет так испуган, что у вас появится время для второго. И это еще не все. Подумайте: городские смельчаки привыкли укладывать человека спать ударом молнии, даже не растрепав ему волос. А это – кровавая штука. Вы видели, что произошло с витролитовой вещицей. Представьте себе, во что превратится человеческое лицо, оказавшись на пути одной из таких пуль. Похоронных дел мастеру придется прибегнуть к помощи стереоскульптуры, воссоздавая хоть какое-то сходство с покойным, чтобы друзья узнали его, когда придут проводить в последний путь. Кто отважится противостоять такому оружию?
– Может быть, вы и правы. Но все же оно слишком шумное. И вообще, пошли лучше обедать.
– Прекрасная идея. Но подождите-ка… У вас новый лак для ногтей. Он мне нравится.
Монро-Альфа растопырил пальцы.
– Не правда ли, шикарный? Это «Лиловый Радужный». Хотите попробовать?
– Нет, спасибо. Боюсь, я для него слишком темен. Но при вашей коже он очень хорош.
Когда они вошли в платный ресторан, облюбованный Гамильтоном, Монро-Альфа автоматически попросил отдельный кабинет, а Феликс одновременно с ним потребовал столик в общем зале. Сошлись на ложе балкона – она была полуизолирована и позволяла Гамильтону развлекаться, разглядывая собравшихся внизу.
Обед был заказан Гамильтоном заранее – что, собственно, и убедило его друга согласиться на эту вылазку. Подали все на удивление быстро.
– Что это такое? – с подозрением поинтересовался Монро-Альфа.
– Буйабесс. Нечто среднее между ухой и тушеной рыбой. Больше дюжины сортов разной рыбы, белое вино и Бог знает сколько всяческих трав и приправ. Все, заметьте, натуральное.
– Должно быть, ужасно дорого.
– Это произведение искусства – и платить за него одно удовольствие. Но не беспокойтесь: вы же знаете, я не могу не делать деньги.
– Да, знаю. Никогда не мог понять, почему вас так интересуют игры. Правда, за них хорошо платят.
– Вы ошибаетесь. Игры меня совершенно не интересуют. Разве вам случалось видеть, чтобы я истратил доллар или кредит на любую из моих игр? Я с детства ни во что не играл. Мне совершенно ясно, что одна лошадь может бежать быстрее другой, что шарик останавливается на красном или черном, а тройка бьет две двойки. И видя эти примитивные игрушки, которыми взрослые люди забавляются, я невольно представляю себе нечто более сложное и увлекательное. Когда мне надоедает сидеть без дела, я делаю эскиз такой игрушки и отсылаю своему агенту. В итоге появляются новые деньги. – Гамильтон пожал плечами.
– А что же вас интересует по-настоящему?
– Люди. Ешьте суп.
Монро– Альфа осторожно попробовал похлебку -на лице его отразилось удивление, и он принялся за дело всерьез. Гамильтон, улыбнувшись про себя, пустился его догонять.
– Феликс…
– Да, Клифф?
– А почему вы причислили меня к девяноста восьми?
– К девяноста восьми? Вы имеете в виду обзор кислых рож! Ну, дружище, вы это заслужили. Если за этой смертной маской прячутся довольство и веселье – значит, вы умеете их прекрасно скрывать.
– Но мне не от чего быть несчастным!
– Насколько я знаю, нет. Но и счастливым вы тоже не выглядите.
Еще несколько минут они ели молча. Потом Монро-Альфа возобновил разговор:
– А знаете, это правда. Нет.
– Что «нет»?
– Я не счастлив.
– Да? М-м-м… Почему же?
– Не знаю. Если бы знал, то что-нибудь бы предпринял. Мой семейный психиатр не может определить причины.
– Вы не на той волне. Психиатр – последний, к кому следует с этим обращаться. Они знают о человеке все – за исключением того, что он такое и что заставляет его тикать. И кроме того, случалось ли вам видеть здорового психиатра? Да на всю страну не сыщется и двух, которые смогли бы пересчитать собственные пальцы и дважды подряд получить одинаковый результат.
– Он и вправду был не в состоянии мне хоть чем-нибудь помочь.
– Разумеется, нет. И знаете почему? Потому что он исходил из предположения, будто с вами что-то не в порядке. Естественно, он не смог ничего найти и зашел в тупик. Ему и в голову не пришло, что с вами все в порядке, но это-то непорядок и есть.
Монро-Альфа казался утомленным.
– Не понимаю. К тому же он сказал, что нашел ключ.
– Какого рода?
– Но… я ведь представляю собой девиант, вы же знаете.
– Знаю, – кивнул Гамильтон. Генетическая родословная друга была ему достаточно хорошо известна, однако он не любил, когда тот вспоминал об этом. Что-то в Гамильтоне противилось мысли, будто человек непременно и неотвратимо следует схеме, навязанной ему генетическими программистами.
Больше того – он вовсе не был убежден, что Монро-Альфу следует считать девиантом.
Девиант – термин, вызывающий вопросы. Когда человеческие зиготы, образующиеся в результате слияния двух половых клеток-гамет, отличаются от тех, что были предсказаны генетиками, но не настолько, чтобы уверенно классифицировать их как мутацию, на сцене появляется слово «девиант».
Вопреки расхожему мнению, это не термин, применимый для характеристики конкретного феномена, а просто обобщающий ярлык, прикрывающий недостаточность знания.
Монро– Альфа (именно этот Монро-Альфа -Клиффорд, 32-847-106 Б 62) – явился на свет вследствие попытки воссоединить две первичные линии Монро-Альфа и тем самым возобновить и укрепить математический гений его знаменитого предка. Однако математический гений заключен не в одном гене или даже группе генов. Предполагается, что это скорее всего комплекс генов, организованных в определенном порядке.
К несчастью, оказалось, что в линии Монро-Альфа этот комплекс генов тесно связан с невротической характеристикой, снижающей способность к выживанию.
Природу этой характеристики не удалось определить и привязать к какой-либо группе генов. Вроде бы было установлено, что такая взаимосвязь не является непременной, и потому инженеры-генетики, выбиравшие конкретные гаметы, которые должны были вызвать к жизни Монро-Альфу Клиффорда, полагали, будто исключили нежелательную черту характера. Сам Монро-Альфа Клиффорд так не думал.
– Знаете, в чем ваша беда, дружище? – Гамильтон наставительно ткнул в его сторону пальцем. – По глупости вы ломаете голову над тем, чего не знаете. Ведь ваши конструкторы уверяют, что сделали все возможное, чтобы исключить из вашего "я" те черты, которые заставили вашего милого прадедушку Уиффенпуффа разводить ужей-полосатиков в собственной шляпе. Существует, конечно, вероятность, что им это удалось не в полной мере. Но кто заставляет вас верить в это?
– Мой прадед ничего подобного не делал. Некоторая склонность к агедонизму, тенденция к…
– Так зачем же вести себя так, словно его надо было выгуливать в наморднике? Вы меня утомляете. Родословная у вас чище, чем у девяноста девяти человек из ста, а карта хромосом четче и правильней шахматной доски. А вы все скулите по этому поводу. Как понравилось бы вам оказаться дикорожденным? Носить перед глазами линзы? Страдать от дюжин отвратительнейших болезней? Или оказаться без зубов и жевать искусственными челюстями?
– Разумеется, никто не хочет быть дикорожденным, – задумчиво отозвался Монро-Альфа, – впрочем, те из них, с кем я сталкивался, выглядели достаточно счастливыми…
– Тем больше у вас оснований покончить со своими страхами. Что вы знаете о болях и болезнях? Вы не можете судить о себе сегодняшнем, как рыба не в силах оценить воду. Доход у вас втрое больше, чем вы способны истратить; высокое положение и любимая работа – чего еще желать?