Хемингуэй Эрнест Миллер. Райский сад

   — Нет. Не надо.
   — Да, — сказала она. — Подожди. Я скоро.
 
   Когда она вернулась, Дэвида в комнате не было. Она постояла, глядя на пустую постель, потом подошла к ванной комнате, открыла дверь и долго смотрела на себя в высокое зеркало. Лицо ее ничего не выражало. Таким же безразличным взглядом она оглядела себя с головы до ног. Когда она вошла в ванную и прикрыла за собой дверь, на улице было уже темно.

Глава тринадцатая

   Из Канн Дэвид вернулся уже в сумерках. Ветер стих. Он поставил машину на обычную стоянку и прошел по дорожке до того места, где свет из окон освещал внутренний дворик и сад. Из дверей навстречу ему вышла Марита.
   — Кэтрин в скверном состоянии, — сказала она. — Пожалуйста, будь с ней поласковее.
   — К черту вас обеих, — сказал Дэвид.
   — Меня, пожалуйста. А ее нет. Не надо так, Дэвид.
   — Не учи меня.
   — Ты не хочешь за ней поухаживать?
   — Не очень.
   — Тогда я.
   — Ну еще бы!
   — Не будь дураком, — сказала она. — Поверь мне, это серьезно.
   — Где она?
   — Там, ждет тебя.
   Дэвид вошел в дом. Кэтрин сидела возле пустого бара.
   — Привет, — сказала она. — Зеркало так и не принесли.
   — Привет, дьяволенок. Извини, я задержался.
   Его поразили ее мертвенная бледность и вялый голос.
   — Я думала, ты уехал совсем, — сказала она.
   — Разве ты не заметила, что вещи на месте?
   — Я не смотрела. Да ты бы ничего и не взял.
   — Да, — сказал Дэвид. — Я ездил в город.
   Она вздохнула и отвернулась к стене.
   — Ветер стихает, — сказал он. — Завтра будет хороший день.
   — Мне все равно, что будет завтра.
   — Уверен, что это не так.
   — Так. Не уговаривай меня.
   — И не думаю, — сказал он. — Пила что-нибудь?
   — Нет.
   — Я приготовлю.
   — Не поможет.
   — А вдруг. Раньше помогало.
   Он стал готовить коктейль, а она механически следила, как он смешивает напитки и наливает их в стаканы.
   — Не забудь маслины в чесночном соусе, — сказала Кэтрин.
   Он подал ей стакан и поднял свой:
   — Это за нас.
   Она вылила свой коктейль на стойку бара и смотрела, как жидкость растекается по деревянной поверхности. Потом взяла одну маслину и положила в рот.
   — Нет больше «нас», — сказала она. — Кончились.
   Дэвид вынул из кармана платок, вытер стойку и приготовил еще коктейль.
   — Все дерьмо, — сказала Кэтрин.
   Дэвид протянул ей стакан, она взяла его и снова вылила. Дэвид еще раз вытер жидкость платком, неторопливо выжал его. Потом он выпил свой мартини и смешал два новых.
   — Этот ты выпей, — сказал он. — Просто так.
   — Просто так, — повторила она, подняла стакан и сказала: — За тебя и твой проклятый платок.
   Она выпила до дна и потом еще долго вертела стакан в руке, рассматривая что-то сквозь него, и Дэвид был уверен, что она вот-вот швырнет его ему в лицо. Но Кэтрин поставила стакан на стойку, взяла из него чесночную маслину, медленно прожевала ее и протянула Дэвиду косточку.
   — Полудрагоценный камень, — сказала она. Спрячь в карман. Я бы еще выпила, если ты приготовишь мартини.
   — Но пей понемногу.
   — О, со мной все в порядке, — сказала Кэтрин. — Ты, возможно, даже разницы не почувствуешь. Когда-нибудь это со всеми случается.
   — Тебе получше?
   — Значительно. Нет, правда. Только что-то теряется, уходит. Мы теряем все, что имели. Но обретаем нечто другое. Все так просто, правда?
   — Ты голодна?
   — Нет. Но уверена, все обойдется. Ты ведь и сам так говорил?
   — Конечно.
   — Жаль, я не могу припомнить, что же мы все-таки потеряли. Но ведь это не важно? Ты сам говорил, что не важно.
   — Да.
   — Тогда будем веселиться. Что было, того не вернешь.
   — Должно быть, было что-то, но мы забыли что, — сказал он. — Попробуем вспомнить.
   — Я знаю, я что-то натворила. Но теперь все в прошлом.
   — Вот и хорошо.
   — Но что бы то ни было, никто в этом не виноват.
   — Не будем о виноватых.
   — Я знаю, что это было, — улыбнулась она. — Но я тебя не предавала. Действительно, Дэвид. Я бы не смогла. Ты же знаешь. Как же ты мог сказать такое? Зачем ты так?
   — Ничего не случилось.
   — Конечно же, нет. И незачем было говорить.
   — Я и не говорил, дьяволенок.
   — Ну кто-то сказал. Ты знал, что я хотела сделать, я тебя предупредила. Где Марита?
   — Должно быть, у себя в комнате.
   — Как я рада, что все в порядке. Как только ты забрал назад свои слова, мне стало легче. Но лучше бы что-нибудь натворил ты, а я бы взяла назад свои слова. Мы снова стали сами собой, правда? И я ничегошеньки не убила.
   — Нет.
   Она опять улыбнулась:
   — Вот и хорошо. Пойду позову ее. Она так переживала за меня, пока ты не вернулся.
   — Неужели?
   — Ну, я заболталась, — сказала Кэтрин. — Вот всегда так. Она очень мила, Дэвид. Если бы ты знал ее получше! Она была так добра ко мне.
   — Ну ее к черту.
   — Нет. Ты снова за старое. Вспомни. Я не хочу начинать все сначала. А ты? Все так перепуталось. Нет, правда.
   — Ладно, зови. Она обрадуется, что тебе уже легче.
   — Конечно, обрадуется, и ты должен поддержать и ее.
   — Обязательно. Она что, тоже терзается?
   — Только из-за меня. Когда я мучилась, что изменила тебе. Ведь раньше такого не случалось. Пойди, приведи ее сам, Дэвид. Ей будет легче. Хотя нет, не надо. Я сама.
   Кэтрин вышла, и Дэвид посмотрел ей вслед. Движения ее перестали быть механическими, а голос стал звонче. Когда Кэтрин вернулась, она заметно повеселела, и голос звучал почти как обычно.
   — Она придет через минуту, — сказала Кэтрин. — Она очаровательна, Дэвид. Как хорошо, что она с нами.
   Вошла девушка, и Дэвид сказал:
   — Мы тебя ждали.
   Она взглянула на него и отвернулась. Потом снова посмотрела на Дэвида и, стараясь не отводить глаз, сказала:
   — Простите, что заставила ждать.
   — Ты прекрасно выглядишь, — сказал Дэвид, и это была сущая правда, только глаза ее были необыкновенно грустными.
   — Приготовь ей что-нибудь выпить, Дэвид. Я уже выпила два коктейля, — сказала Кэтрин, обращаясь к девушке.
   — Я рада, что тебе уже лучше, — сказала девушка.
   — Это все Дэвид, — сказала Кэтрин. — Я все, все ему рассказала, и как это было чудесно, и он совершенно со мной согласен.
   Девушка посмотрела на Дэвида, закусив верхнюю губу, и по выражению ее глаз он все понял.
   — В городе было скучно. Я пожалел, что пропустил купание, — сказал он.
   — Ты сам не знаешь, что пропустил, — сказала Кэтрин. — Ты все пропустил. Я хотела этого всю жизнь, и это было чудесно.
   Девушка, опустив голову, смотрела в свой стакан.
   — Самое удивительное, что теперь я чувствую себя ужасно взрослой. Только внутри как-то пусто… Впрочем, я всего лишь новичок.
   — Итак, нас просят сделать скидку на неопытность, — сказал Дэвид и, воспользовавшись моментом, добавил весело: — Разве нельзя поговорить о чем-нибудь другом? Аномалии надоели, да и вышли из моды.
   — Я думаю, это интересно только в первый раз, — сказала Кэтрин.
   — И только тому, кто интересуется, а для остальных — скука дремучая, — сказал Дэвид. — Ты согласна, наследница?
   — Ты зовешь ее наследницей? — спросила Кэтрин. Какое чудное, забавное имя.
   — Не называть же ее госпожой или вашим высочеством, — сказал Дэвид. — Так ты согласна, наследница? Про аномалии?
   — Мне всегда это казалось глупым, — сказала она. — Развлечение для тех, кому больше нечем заняться.
   — Первый раз все интересно, — сказала Кэтрин.
   — Да, — сказал Дэвид. — Но неужели ты станешь без конца рассказывать о своем первом заезде на скачках или о том, как ты самостоятельно взлетела в самолете?
   — Мне уже стыдно, — сказала Кэтрин. — Взгляни на меня — видишь, как мне стыдно?
   Дэвид обнял ее.
   — Не нужно стыдиться, — сказал он. — Просто подумай, хотелось бы тебе, чтобы наша верная наследница, стоя вот тут, стала вспоминать, как она взмыла в самолете, только она одна и ее самолет, и ничего между ней и землей. Представь себе землю с большой буквы, а вокруг ничего, только ее самолет, и они могут погибнуть, разбиться вдребезги, и она потеряет и деньги, и здоровье, и благоразумие, и даже жизнь, жизнь с большой буквы, и всех нас, стоит ей только потерпеть «неудачу» — возьмем слово «неудача» в кавычки. Ты когда-нибудь летала одна, наследница?
   — Нет, — сказала девушка. — Не приходилось. Но я хочу еще выпить. Я люблю тебя, Дэвид.
   — Поцелуй ее еще разок, как тогда, — сказала Кэтрин.
   — В другой раз, — сказал Дэвид. — Я готовлю коктейль.
   — Как хорошо, что мы снова друзья и все чудесно, сказала Кэтрин. Она очень оживилась, и голос ее звучал естественно, обычно и без напряжения.
   — Я совсем забыла про сюрприз, который наследница купила утром. Сейчас принесу.
   Когда Кэтрин ушла, девушка взяла Дэвида за руку, крепко сжала ее и поцеловала. Они молча смотрели друг на друга. Девушка рассеянно касалась пальцами его руки. Потом сжала ее и снова отпустила.
   — Слова не нужны, — сказала она. — Ты ведь не хочешь, чтобы я произнесла здесь речь?
   — Нет, — сказал он. — Но когда-нибудь нам придется поговорить.
   — Хочешь, чтобы я уехала?
   — Так было бы разумнее.
   — Поцелуешь меня, чтобы я поняла, что остаюсь не зря?
   Вернулась Кэтрин с молоденьким официантом, который принес поднос с тостами и большой банкой икры в чаше со льдом.
   — Вот это был замечательный поцелуй, — сказала Кэтрин. — Все видели, так что теперь можно не бояться сцен и тому подобного. Сейчас подрежут яйцо и лук.
   Икра была серовато-черная, крупная, и Кэтрин осторожно переложила ее на тонкие кусочки поджаренного хлеба.
   — Наследница купила тебе ящик «Бюллингер-брют» 1915 года. Вот эта бутылка уже холодная. Как, по-твоему, подойдет?
   — Конечно, — сказал Дэвид. — Выпьем за обедом.
   — Правда, тебе повезло, что мы с наследницей богаты и тебе ни о чем не нужно беспокоиться? Уж мы о нем позаботимся, правда, наследница?
   — Будем очень стараться, — сказала девушка. — Я как раз изучаю его запросы. Но на сегодня это все, что мне удалось выяснить.

Глава четырнадцатая

   Он проспал почти два часа, пока солнечный свет не разбудил его. Он проснулся и посмотрел на Кэтрин. Во сне дыхание ее было легким, и она выглядела счастливой. Такой он и оставил ее: красивой, молодой и непорочной. В ванной он принял душ и, натянув шорты, босиком прошел через сад в комнату, где работал. После непогоды небо было вымыто до голубизны, и стояло свежее раннее утро нового дня на исходе лета.
   Он опять принялся за трудный рассказ и поочередно брал приступом все, к чему годами не решался притронуться. Он работал до одиннадцати часов и, когда сделал намеченное, запер комнату и вышел в сад, где женщины играли за столиком в шахматы. Обе выглядели свежо и молодо и казались такими же привлекательными, как умытое дождем и ветром утреннее небо.
   — Она опять выигрывает, — сказала Кэтрин. — Как ты, Дэвид?
   Девушка улыбнулась ему застенчивой улыбкой. «А все-таки они необыкновенно хороши, — подумал Дэвид. — Интересно, что принесет новый день».
   — Как вы? — спросил он.
   — Отлично, — ответила девушка. — А тебе что-нибудь удалось?
   — Пишется тяжело, но все получается, — сказал он.
   — Ты еще не завтракал?
   — Поздновато для завтрака, — сказал Дэвид.
   — Глупости, — сказала Кэтрин. — Наследница, сегодня женой будешь ты. Заставь его позавтракать.
   — Хочешь кофе и фрукты, Дэвид? — спросила девушка. — Тебе нужно съесть что-нибудь.
   — Черный кофе, пожалуй, — сказал Дэвид.
   — Я принесу, — сказала девушка и вошла в дом.
   Дэвид сел за столик рядом с Кэтрин, она переставила доску с фигурами на стул, провела рукой по его волосам и спросила:
   — Ты еще не забыл, что такой же серебристый, как я?
   — Забыл, — сказал он.
   — Волосы еще выгорят, и я буду все светлее и светлее, а тело — все более смуглым.
   — Это будет чудесно.
 
   — Да, и все мои трудности позади.
   Хорошенькая темноволосая девушка шла к ним, держа в руках поднос, на котором были розетка с икрой, половинка лимона, ложка и два ломтика жареного хлеба. За ней молоденький официант нес ведерко со льдом и бутылкой шампанского и поднос с тремя стаканами.
   — Это как раз для Дэвида, — сказала девушка. — А потом мы можем поплавать.
 
   После купания, пляжа и обильного, затянувшегося обеда с бюллингерским Кэтрин сказала:
   — Я очень устала и хочу спать.
   — Ты много плавала, — сказал Дэвид. — Устроим сиесту.
   — Нет, я правда засыпаю, — сказала Кэтрин.
   — Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила девушка.
   — Да. Только смертельно хочу спать.
   — Мы уложим тебя в постель, — сказал Дэвид. — У тебя найдется термометр? — спросил он девушку.
   — Нет у меня никакой температуры, — сказала Кэтрин. — Я просто хочу поспать подольше.
   Когда Кэтрин легла, девушка принесла термометр, и Дэвид измерил Кэтрин температуру и посчитал пульс. Температура была нормальной, а пульс — сто пять.
   — Пульс слишком частый, — сказал он. — Но я не знаю, какой он у тебя обычно.
   — Я тоже не знаю, но думаю, слишком частый.
   — По-моему, пульс при нормальной температуре не так важен, — сказал Дэвид. — Но если тебя знобит, я привезу доктора из Канн.
   — Не нужен мне доктор, — сказала Кэтрин. — Я спать хочу, вот и все. Можно мне поспать?
   — Да. Позови меня, если понадоблюсь.
   Они постояли, дождались, пока она заснет, а потом тихонько вышли. Дэвид прошел по каменной террасе и заглянул в окно. Кэтрин спала, и дыхание ее было ровным. Он принес два стула и столик, и они сели в тени под окном Кэтрин так, чтобы меж сосен было видно синее море.
   — Что скажешь? — спросил Дэвид.
   — Не знаю. Сегодня утром она выглядела довольной.
   — А сейчас?
   — Возможно, это реакция на вчерашнее. Она такая непосредственная, Дэвид, и это так понятно.
   — Вчера мне показалось, я люблю кого-то, кого уже нет, — сказал он. — Так нельзя.
   Он встал, подошел к окну и заглянул в комнату. Кэтрин спала все в той же позе.
   — Она крепко спит, — сказал он девушке. — Может, ты тоже вздремнешь?
   — Пожалуй.
   — Я пойду к себе в рабочую комнату, — сказал он. — Там есть дверь к тебе, которая запирается с двух сторон.
   Он прошел по каменным плитам террасы и, войдя в комнату, отодвинул задвижку со своей стороны двери в смежную комнату. Постоял и подождал, пока не услышал, как отодвинули задвижку с другой стороны, и дверь открылась. Они сели рядом на кровать, и он обнял ее.
   — Поцелуй меня, — сказал Дэвид.
   — Как приятно целовать тебя, — сказала она. — Мне очень нравится тебя целовать. Но больше ничего нельзя.
   — Нет?
   — Нет.
   Потом она сказала:
   — Мне так стыдно, но большего я не могу себе позволить. Ты ведь знаешь, от этого будут одни неприятности.
   — Просто полежи рядом.
   — Хорошо.
   — Делай что хочешь.
   — Хорошо, — сказала она. — Ты тоже, пожалуйста. Будем делать только то, что можно.
 
   Кэтрин проспала всю вторую половину дня, чуть не до самого вечера. Дэвид и девушка сидели в баре, и девушка сказала:
   — Зеркало они так и не принесли.
   — Ты просила старика Ороля?
   — Да. Ему эта идея понравилась.
   — Может быть, заплатить ему за то, что мы принесли с собой шампанское?
   — Я дала ему четыре бутылки и еще две бутылки очень хорошего бренди. С ним все в порядке. Вот мадам могла поднять шум.
   — Ты все сделала правильно.
   — Я не хочу неприятностей, Дэвид.
   — Я вижу.
   Официант принес еще льда, и Дэвид, приготовив два мартини, передал один девушке. Официант положил в стакан вымоченные в чесночном соусе оливки и ушел на кухню.
   — Пойду взглянуть, как там Кэтрин, — сказала девушка. — Возможно, все образуется само собой?
   Ее не было минут десять, и он отпил из ее стакана, а потом решил выпить все, пока мартини не стал теплым. Он поднес стакан к губам и, коснувшись стекла, вдруг почувствовал, что ему приятно пить из ее стакана. Ощущение было вполне отчетливым. «Вот и все, что тебе нужно, — подумал он. — Все, что нужно для полного счастья. Любить обеих. Что произошло с тобой с прошлого мая? В кого ты превратился?» Он снова поднес стакан к губам и испытал то же чувство. «Ну ладно, — сказал он себе, — только не забывай о работе. Работа — это все, что осталось. И нужно пошевеливаться».
   Девушка вернулась, и, увидев ее счастливое лицо, он перестал сомневаться в своих чувствах к ней.
   — Она одевается, — сказала девушка. — И самочувствие отличное. Правда же, чудесно?
   — Да, — сказал он, радуясь за Кэтрин, как обычно.
   — А где мой мартини?
   — Я выпил, — сказал он. — Потому что это был твой мартини.
   — Правда, Дэвид? — Она зарделась счастливым румянцем.
   — На большее моего красноречия не хватает, — сказал он. — Вот, я приготовил тебе еще.
   Она пригубила мартини и, тронув краешек стакана губами, передала ему. Он повторил ее движение и сделал большой глоток.
   — Ты восхитительна, — сказал он. — Я люблю тебя.

Глава пятнадцатая

   Он услышал, как завели «бугатти», и даже вздрогнул от неожиданности, потому что в том краю, куда перенес его рассказ, автомобилей не было. Он полностью отрешился от всего, кроме рассказа, в который по мере работы вживался все глубже. Он постепенно справлялся с самыми трудными местами, которые раньше доставляли ему более всего беспокойства. Теперь ему все удавалось: описание людей, и природы, и дней, и ночей, и какая была погода. Он продолжал работать и чувствовал такую усталость, точно и правда всю ночь пробирался по испещренной впадинами вулканической пустыне, и солнце настигло его и спутников на полпути, а впереди еще переход через высохшие грязно-серые озера. Он ощущал тяжесть двустволки, которую нес на плече, придерживая рукой дуло, и вкус гальки во рту. За поблескивавшими впадинами пересохших озер он видел далекий голубой склон горы. Впереди не было никого, а за ним тянулась длинная цепочка носильщиков, понимавших, что они вышли в этот район с трехчасовым опозданием.
   Конечно, его не было там в то утро; он даже никогда не носил той потрепанной, заплатанной вельветовой, выгоревшей до белизны куртки, со сгнившими от пота подмышками, которую потом снял и отдал своему слуге и брату из племени камба, разделившему с ним вину и ответственность за опоздание; тот вдохнул кислый, уксусный запах, с отвращением тряхнул головой, а потом усмехнулся и, ухватив куртку за рукав, перекинул ее через свое черное плечо, и они двинулись вперед по сухой, запекшейся от грязи дороге, положив стволы ружей не на плечи дулом вперед, а тяжелыми прикладами в сторону носильщиков.
   Это был не Дэвид, но, когда он писал, ему казалось, что это о нем, и то же должен почувствовать каждый, кто прочтет рассказ и узнает, что они обнаружили, достигнув склона горы, — если только они его достигнут. А он должен привести их туда не позднее полудня, и тогда тот, кто прочтет рассказ, переживет все, что пережили они, и запомнит это навсегда.
   «Все, что открывал твой отец, он открывал и для тебя, — думал он, — хорошее, удивительное, плохое, очень плохое, по-настоящему скверное и отвратительное. Как обидно, что человек, умевший так радоваться и горевать, ушел из жизни так, как ушел отец». Воспоминания об отце всегда согревали его, и он знал, что отцу понравился бы рассказ.
   Приближался полдень, когда он закончил работать, вышел из комнаты и пошел босиком по каменным плитам внутреннего дворика к входу в гостиницу. В зале рабочие вешали зеркало на стену за стойкой бара. Месье Ороль и молодой официант стояли рядом, и он, поболтав с ними, отправился на кухню к мадам.
   — У вас найдется пиво? — спросил он.
   — Mais certainement, Monsieur Bourne,24 — сказала она и достала из холодильного шкафа бутылку холодного пива.
   — Я выпью из бутылки, — сказал он.
   — Как будет угодно, месье, — сказала она. — Дамы, по-моему, уехали в Ниццу. Месье хорошо работалось?
   — Отлично.
   — Месье слишком много работает. Нельзя забывать о завтраке.
   — Не осталось ли в банке икры?
   — Конечно, осталось.
   — Я бы съел ложечку-другую.
   — Месье такой странный, — сказала мадам. — Вчера запивал икру шампанским. Сегодня пивом.
   — Сегодня я один, — сказал Дэвид. — Не знаете, мой велосипед по-прежнему в remise25?
   — Где ж ему быть, — сказала мадам.
   Дэвид взял ложечку икры и предложил банку мадам.
   — Попробуйте. Это очень вкусно.
   — Ну что вы, — удивилась она.
   — Бросьте, — сказал ей Дэвид. — Попробуйте. Возьмите с гренком. И выпейте шампанского. Там еще есть.
   Мадам взяла ложечку икры, положила ее на оставшийся после завтрака гренок и налила себе стаканчик вина.
   — Замечательно, — сказала она. — А остальное давайте спрячем.
   — На вас хоть немного подействовало? — спросил Дэвид. — Я съем еще ложечку.
   — Ах, месье. Не нужно так шутить.
   — Почему? — спросил Дэвид. — С кем же мне шутить, когда все уехали? Если эти красотки вернутся, скажите им, что я на море, хорошо?
   — Обязательно. Та, что поменьше, настоящая красавица. Конечно, не так хороша, как мадам.
   — Да, недурна, — сказал Дэвид.
   — Настоящая красавица, месье, и очень мила.
   — Сойдет, пока ничего другого не подвернется, — сказал Дэвид. — Раз уж вы находите ее хорошенькой.
   — Месье, — произнесла мадам с глубочайшим укором.
   — А что это у нас за архитектурные новшества? — спросил Дэвид.
   — Новое зеркало в баре? Какой очаровательный подарок.
   — Все кругом так и тают от очарования, — сказал Дэвид. — Сплошь очарование и осетриные яйца. Пожалуйста, попросите прислугу проверить шины, пока я надену что-нибудь на ноги и отыщу кепи.
   — Месье любит ходить босиком. Я тоже люблю летом.
   — Как-нибудь мы побродим босиком вместе.
   — Ну, месье, — сказала она, вложив в эти слова все, что могла.
   — Ороль ревнив?
   — Sans blague,26 — сказала она. — Я скажу вашим прелестным дамам, что вы на море.
   — Спрячьте икру от Ороля, — сказал Дэвид. — A bientot, chere Madame.27
   — A tout a l'heure, Monsieur.28
   Выехав из отеля на заезженное до блеска черное шоссе, петляющее среди сосен по холмам, он почувствовал, как напряглись мышцы рук и плеч и как уперлись ступни в тугие округлые педали, когда он под палящим солнцем одолевал подъем за подъемом, вдыхая запах сосен и моря, принесенный легким бризом. Он пригнулся вперед, перенес нагрузку на руки и наконец вошел в ритм, который поначалу был неровным, но постепенно установился, когда он миновал стометровые каменные отметки, а потом и первый и второй километровые столбики с красной макушкой. На мысу дорога пошла под уклон вдоль берега моря, и он притормозил, слез с велосипеда, вскинул его на плечо и стал спускаться по тропинке к пляжу. Прислонив велосипед к сосне, от которой в жаркий день пахло смолой, он спустился на прибрежные камни, разделся, положил эспадрильи на шорты, рубашку и кепи и нырнул с камней в глубокое, прозрачное, холодное море. Вода понемногу светлела, когда он плыл к поверхности, и, вынырнув, он тряхнул головой, чтобы вода не попала в уши, и поплыл от берега. Он лежал на спине и, покачиваясь на волнах, смотрел на небо и принесенные бризом первые белые облака.
   Потом он поплыл назад к бухте и, выбравшись на бурые камни, уселся на солнце, вглядываясь в море. Хорошо было одному, особенно когда удавалось сделать все намеченное на день. Потом, как всегда после работы, подступило чувство одиночества, он стал думать о девушках и затосковал сразу по обеим. Он думал о них, но не о том, что такое любовь — увлечение или долг или что произошло и что ждет их впереди, а просто о том, что ему их недостает. Он скучал по обеим. По каждой в отдельности и обеим вместе.
   Греясь на солнце на камнях и глядя на море, он понимал, что это скверно. «Ни с одной из них ничего хорошего не получится, да и от себя хорошего не жди, — подумал он. — Только не пытайся обвинять тех, кого любишь, или распределять вину между всеми тремя. Не ты, а время назовет виноватых».
   Он смотрел на воду и пытался осмыслить случившееся, но ничего не получалось. Хуже всего то, что произошло с Кэтрин. Скверно и то, что ему понравилась другая. Незачем было копаться в собственном сознании, чтобы понять, что он любит Кэтрин, что любить двух женщин плохо и ни к чему хорошему это не приведет. Он еще не понимал, насколько все скверно, но ничего хорошего уже не ждал. «Мы и так связаны, точно три шестерни, вращающие одно колесо, — подумал он, — но на одной из шестерен уже сорвана резьба, и она никуда не годится». Он глубоко нырнул в прозрачную холодную воду, в которой тонула его тоска по кому бы то ни было, и, вынырнув, тряхнул головой, поплыл далеко в море, а потом вернулся к берегу.
   Он оделся, не обсыхая, сунул кепи в карман, выбрался на дорогу, сел на велосипед и поехал вверх на невысокий холм. Мышцы бедер ныли без тренировки, но он налег на педали, постепенно набирая темп, точно гонщик и его велосипед слились воедино, превратились в некий живой механизм. Потом он покатил по крутому спуску вниз свободным колесом, едва касаясь тормозов и не замедляя на поворотах, пронесся по черной, бегущей меж сосен дороге и свернул по тропинке на задний двор гостиницы, откуда было видно поблескивающее из-за деревьев по-летнему синее море.
   Девушки еще не вернулись. Он прошел к себе, принял душ, надел свежую рубашку и шорты и вышел в бар, где уже красовалось новое зеркало. Он позвал официанта, попросил принести лимон, нож и лед и показал ему, как делается коктейль «Том Коллинз». Потом сел на табурет у стойки и, глядя на себя в зеркало, поднял высокий стакан. «Не знаю, стал бы я пить с тобой месяца четыре назад», — подумал он. Официант принес «Эклерёр де Нис», и Дэвид стал читать, чтобы скоротать время. Он расстроился, не застав девушек по возвращении, без них было тоскливо, и он начал волноваться.