Страница:
– Свинья! – крикнул Хенрик. – Ты даже не знаешь, что у тебя в руках!
– Я знаю, что ты отсюда живой не выйдешь. Обещаю.
– Уже слышал.
– Но я сначала начищу тебе харю.
– Одной рукой этого не сделать. Придется рукопись положить. Некоторое время Смулка стоял в нерешительности.
– Отложено – не уничтожено, – буркнул он наконец, положив рукопись на ящик.
– Положи ее внутрь, а то она попортится, – сказал Хенрик.
– Плевать.
– Миллион, – напомнил Хенрик.
– Это правда.
Смулка презрительно улыбнулся. Он подошел и махнул рукой в воздухе для устрашения перед самым носом Хенрика. Хенрик инстинктивно отстранился.
– Ну что ты суешься? – сказал Смулка. – Торопишься на кладбище?
– Я был рядом.
– Я тоже. Все были рядом.
– Да, да, да, да, – несколько раз повторил Хенрик. Отклонил голову от еще одного как бы удара и нанес удар Смулке с правой. Он пришелся точно в челюсть. «Надо повторить, – подумал Хенрик, и в тот же миг у него зашумело в ушах. – Достал меня». Машинально закрыл лицо. Два следующих удара Смулки попали в предплечье. Выпустил левую, ударю с правой, не дошла, удар в желудок согнул Хенрика пополам, он наклонился вперед. Смулка снова ударил, затрещала челюсть, в глазах потемнело. «Он бьет меня, это бандит, это убийца, бьет меня, ничего не вижу». Закружились картины, резь в пояснице, он лежал ничком на ящике, с плафона слетели ангелочки, поцелуем промокнули теплую соленую кровь на его губах.
– Ну что? – спросил Смулка, наклоняясь над ним. – Сказать шефу?
Хенрик вытер губы. Ангелочки вернулись на потолок.
– Ну что? – смеялся Смулка.
– Сейчас увидишь. – Хенрик пнул Смулку ногой, и тот с воем полетел назад, ударился спиной о ящик и упал на пол. Хенрик бросился следом и подскочил к Смулке, когда он уже поднимался, но успел ударить его в глаз. «Теперь удар на удар, он, я, я, он, я, не достал, нет сил, не успеваю, потом все темнее, все темнее, ноги ватные, Смулка прячется за фиолетовой дыней, дыня закрывает глаза, Смулки не видно, слышно его дыхание, получай, получай, за наши мучения, за наше отчаяние, за все удары, которые я не нанес им, получай». Темно. Хенрик выныривал из тумана, туман душил его и давил, надо рулить руками. После упорных выныриваний, плыви, плыви, – туман постепенно рассеялся, засиял свет. «Где же ее вагон?» – подумал Хенрик с отчаянием. Она упала в темную пропасть. Но ее волосы развевались над ним, слегка касаясь щеки.
Хенрик лежал на полу, упершись головой в ящик. Смулка на коленях обмахивал его носовым платком.
– Я уж думал, ты окочурился, – сказал он. – Хотел бы?
– Нет. Зачем?
– Дай закурить, – сказал Хенрик.
Смулка подал ему сигарету. Он затянулся – было приятно, как никогда, хотя прикосновение к губам причиняло боль. Но зато какой дым. Он почувствовал успокоение. «Я сделал свое дело. И знаю, что делать дальше».
– Неплохо дерешься, – отозвался Смулка.
– Через месяц я тебе покажу. Помоги встать.
Смулка потянул его за руку, у него была дружелюбная сильная ладонь.
– Болит, – сказал Хенрик, приложив платок к окровавленной щеке.
– Неплохо я тебя отделал.
– А я тебя.
– Ты дрался, как будто за что-то такое, – удивлялся Смулка.
– Да, за что-то такое, – сказал Хенрик.
– Ты дрался, как за свое.
– Может быть.
– Ну и что теперь? Возьми вот ту картинку, и будем квиты.
– Нет.
– Как хочешь. Заработаешь на чем-нибудь другом. Я свой миллион вывезу.
– Не вывезешь, – сказал Хенрик.
– Ты не дашь?
– Не дам.
«Сейчас он засмеется, – подумал Хенрик. – Скажет: „Руки коротки“, или: „Смотри, шеф тебя прикончит“, или: „Ты уже раз получил“, или: „Ты что, с Луны свалился?“ Смулка ничего не сказал, подошел к окну и, смотрясь в стекло, вытер лицо.
– Здорово ты меня отделал, – сказал он, рассматривая следы крови на платке.
Можно ему сказать: «То ли еще будет!», но к чему трепать языком, это и так понятно.
– Ты знаешь, почему тебя взял шеф? – спросил Смулка.
– Очень интересно.
– Ты сказал, что хочешь заработать? А если хочешь заработать, значит, свой парень.
– Я говорил, что думал.
– Так чего же ты теперь рыпаешься?
– Заработок заработку рознь.
– Как так?
– Да так.
Смулка приложил платок к глазу.
– Шеф. Шеф, – повторил он, произнося это слово с покорностью, с набожностью и восхищением крестьянки, рассказывающей о епископе. – Ты должен знать, чего хочет шеф, иначе погибнешь. Для шефа ты ничто, дунет – и нет тебя.
Хенрик слушал. Можно было сказать: «Посмотрим», но для чего, это тоже само собой разумеется. Сейчас Смулка расскажет все, как на исповеди, лучше не прерывать, но будет говорить долго, пока держит платок под глазом, пока чувствует мой удар.
– Драться из-за дурацкой книги. Ты что, ребенок? Раз нас тут шестеро, с тобой шестеро, то мы нагрузим шесть машин, может, еще и с прицепами, махнем в центральную Польшу и загоним, что удастся. Обеспечим себя на всю жизнь.
– Что хочет отсюда взять шеф? – спросил Хенрик.
– Что удастся.
– Медицинское оборудование?
– Кажется, да. Он специалист, в этом деле разбирается как никто.
– И ты ему в этой подлости помогаешь! – крикнул Хенрик.
– В какой подлости?
– В писании сказано: не укради.
– Я не краду, оно ничье.
– Ложь! Оно принадлежит переселенцам со станции. Оборудование будет их кормить. Если вы его вывезете, все сдохнут с голода. А раненые? Они должны здесь лечиться! Этого тебе никогда не простят. Ты будешь проклят.
– Не буду. Шеф…
– Там, наверху, он не шеф, – засмеялся Хенрик.
– …обещал, что устроит мне отпущение грехов. Где книга?
– Не знаю.
Смулка стал осматривать ящики. Он вышел из полосы сероватого света, падавшего из окна, и погрузился в полумрак. Его неясный силуэт двигался между ящиками, и Хенрик подумал о заблудшей, очищающейся душе Смулки. «Попробую», – решил он. Сказал:
– Кара господня.
Из темноты до него донесся скрип передвигаемого ящика.
– Где эта чертова книга?
– Найдется. Говорю тебе, кара господня.
– Что?
– Шеф и я – это кара господня. Час испытания. Смулка прервал поиски.
– Для тебя? – спросил он недоверчиво.
– Для всех нас. Дьявольское искушение: возьми, возьми, будешь жить в достатке и роскоши. Но я не поддамся. Бог запомнит, кто не поддался, а кто пошел на зов зла. Никакое отпущение грехов не поможет.
Смулка молчал.
– Заливаешь, – сказал он наконец. – Если ксендз даст отпущение грехов, тогда считается. Шеф обещал все устроить.
«Я проиграл», – подумал Хенрик. Смулка опять исчез во мраке. Оттуда донесся его вздох, вздох набожной деревенской бабы во время проповеди.
– Кому не хочется по-божески, – донеслось из темноты. – Я бы очень хотел. Но душа у меня грязная.
– Стань на сторону обиженных.
– Я бы хотел, Хеня, но у меня уже такая грязная душа. Где добро, и не определю. Я только знаю, где моя польза. Ну так пусть будет хоть польза.
– Не делать зла ближним, Смулка, это и есть добро.
– А ближние об этом зле ничего не знают.
– Но ты знаешь. Себя не обманешь. Ты хорошо знаешь о своей грязной душе. Знаешь и просыпаешься ночью от страха. Ты хорошо знаешь, что ксендз не поможет и что ты будешь проклят, потому что сам проклинаешь.
– Что я, хуже всех? А ты лучше? Ведь сказано, кто без греха…
– Опять обманываешь, Смулка. – Хенрик не видел его лица, лицо стер мрак. Он говорил в темноту: – Ты хочешь, чтобы я поддался злу, потому что сам небезгрешен? Что с того? Тебя это не оправдывает.
– Шеф сотрет тебя в порошок, – услышал он предостерегающий голос из темноты.
– Пусть поостережется. Я был лучшим стрелком в организации.
– Нас пятеро, а ты один.
– Я не один.
Тень Смулки застыла в углу. Раздался вопрос:
– Кто с тобой?
– Ты.
Тень качнулась, потом опять застыла.
– Забудь, – сказала тень.
– Нет.
– Кто еще?
– Чесек. Наверняка пойдет за лагерником.
Смулка вышел из темноты. В полосе серого света вид у него был жуткий.
– Где книга? – спросил он.
– Не знаю.
– Чертова тьма, – выругался Смулка.
– Теперь ты ее не найдешь…
– Плевать я на нее хотел, – сказал равнодушно Смулка. – Я могу себе взять что-нибудь другое. Будет меньше хлопот.
Хенрик не отвечал. «Я уже что-то выиграл. Что-то произошло».
Они вышли на улицу. Было темно, опустилась ночь, ночь в пустом чужом городке, среди вооруженных бандитов. Смулка завел мотор.
– Хенек, – сказал он.
– Что?
– Я потолкую с шефом об этих аппаратах. Чтоб он их не забирал… Он человек умный, образованный, знает, как это сделать.
– Не говори, что я что-то знаю.
– Ладно, не скажу. Увидишь, все будет хорошо. По-божески, – Смулка рассмеялся. – Представляю себе, какую физиономию скорчит этот докторишка: «Что, Смулка, с ума сошел?» – Машина рванулась, – Ну ты мне и всыпал, – сказал Смулка. И запел какую-то песню.
Хенрик рискнул:
– Збышек, а эта обувь?
– Что обувь?
– Может быть, ее где-нибудь сложим? Спрячем от шефа, а потом разделим между людьми.
– Нет, – запротестовал Смулка. – Нет. Что до этого, то нет.
9
10
11
– Я знаю, что ты отсюда живой не выйдешь. Обещаю.
– Уже слышал.
– Но я сначала начищу тебе харю.
– Одной рукой этого не сделать. Придется рукопись положить. Некоторое время Смулка стоял в нерешительности.
– Отложено – не уничтожено, – буркнул он наконец, положив рукопись на ящик.
– Положи ее внутрь, а то она попортится, – сказал Хенрик.
– Плевать.
– Миллион, – напомнил Хенрик.
– Это правда.
Смулка презрительно улыбнулся. Он подошел и махнул рукой в воздухе для устрашения перед самым носом Хенрика. Хенрик инстинктивно отстранился.
– Ну что ты суешься? – сказал Смулка. – Торопишься на кладбище?
– Я был рядом.
– Я тоже. Все были рядом.
– Да, да, да, да, – несколько раз повторил Хенрик. Отклонил голову от еще одного как бы удара и нанес удар Смулке с правой. Он пришелся точно в челюсть. «Надо повторить, – подумал Хенрик, и в тот же миг у него зашумело в ушах. – Достал меня». Машинально закрыл лицо. Два следующих удара Смулки попали в предплечье. Выпустил левую, ударю с правой, не дошла, удар в желудок согнул Хенрика пополам, он наклонился вперед. Смулка снова ударил, затрещала челюсть, в глазах потемнело. «Он бьет меня, это бандит, это убийца, бьет меня, ничего не вижу». Закружились картины, резь в пояснице, он лежал ничком на ящике, с плафона слетели ангелочки, поцелуем промокнули теплую соленую кровь на его губах.
– Ну что? – спросил Смулка, наклоняясь над ним. – Сказать шефу?
Хенрик вытер губы. Ангелочки вернулись на потолок.
– Ну что? – смеялся Смулка.
– Сейчас увидишь. – Хенрик пнул Смулку ногой, и тот с воем полетел назад, ударился спиной о ящик и упал на пол. Хенрик бросился следом и подскочил к Смулке, когда он уже поднимался, но успел ударить его в глаз. «Теперь удар на удар, он, я, я, он, я, не достал, нет сил, не успеваю, потом все темнее, все темнее, ноги ватные, Смулка прячется за фиолетовой дыней, дыня закрывает глаза, Смулки не видно, слышно его дыхание, получай, получай, за наши мучения, за наше отчаяние, за все удары, которые я не нанес им, получай». Темно. Хенрик выныривал из тумана, туман душил его и давил, надо рулить руками. После упорных выныриваний, плыви, плыви, – туман постепенно рассеялся, засиял свет. «Где же ее вагон?» – подумал Хенрик с отчаянием. Она упала в темную пропасть. Но ее волосы развевались над ним, слегка касаясь щеки.
Хенрик лежал на полу, упершись головой в ящик. Смулка на коленях обмахивал его носовым платком.
– Я уж думал, ты окочурился, – сказал он. – Хотел бы?
– Нет. Зачем?
– Дай закурить, – сказал Хенрик.
Смулка подал ему сигарету. Он затянулся – было приятно, как никогда, хотя прикосновение к губам причиняло боль. Но зато какой дым. Он почувствовал успокоение. «Я сделал свое дело. И знаю, что делать дальше».
– Неплохо дерешься, – отозвался Смулка.
– Через месяц я тебе покажу. Помоги встать.
Смулка потянул его за руку, у него была дружелюбная сильная ладонь.
– Болит, – сказал Хенрик, приложив платок к окровавленной щеке.
– Неплохо я тебя отделал.
– А я тебя.
– Ты дрался, как будто за что-то такое, – удивлялся Смулка.
– Да, за что-то такое, – сказал Хенрик.
– Ты дрался, как за свое.
– Может быть.
– Ну и что теперь? Возьми вот ту картинку, и будем квиты.
– Нет.
– Как хочешь. Заработаешь на чем-нибудь другом. Я свой миллион вывезу.
– Не вывезешь, – сказал Хенрик.
– Ты не дашь?
– Не дам.
«Сейчас он засмеется, – подумал Хенрик. – Скажет: „Руки коротки“, или: „Смотри, шеф тебя прикончит“, или: „Ты уже раз получил“, или: „Ты что, с Луны свалился?“ Смулка ничего не сказал, подошел к окну и, смотрясь в стекло, вытер лицо.
– Здорово ты меня отделал, – сказал он, рассматривая следы крови на платке.
Можно ему сказать: «То ли еще будет!», но к чему трепать языком, это и так понятно.
– Ты знаешь, почему тебя взял шеф? – спросил Смулка.
– Очень интересно.
– Ты сказал, что хочешь заработать? А если хочешь заработать, значит, свой парень.
– Я говорил, что думал.
– Так чего же ты теперь рыпаешься?
– Заработок заработку рознь.
– Как так?
– Да так.
Смулка приложил платок к глазу.
– Шеф. Шеф, – повторил он, произнося это слово с покорностью, с набожностью и восхищением крестьянки, рассказывающей о епископе. – Ты должен знать, чего хочет шеф, иначе погибнешь. Для шефа ты ничто, дунет – и нет тебя.
Хенрик слушал. Можно было сказать: «Посмотрим», но для чего, это тоже само собой разумеется. Сейчас Смулка расскажет все, как на исповеди, лучше не прерывать, но будет говорить долго, пока держит платок под глазом, пока чувствует мой удар.
– Драться из-за дурацкой книги. Ты что, ребенок? Раз нас тут шестеро, с тобой шестеро, то мы нагрузим шесть машин, может, еще и с прицепами, махнем в центральную Польшу и загоним, что удастся. Обеспечим себя на всю жизнь.
– Что хочет отсюда взять шеф? – спросил Хенрик.
– Что удастся.
– Медицинское оборудование?
– Кажется, да. Он специалист, в этом деле разбирается как никто.
– И ты ему в этой подлости помогаешь! – крикнул Хенрик.
– В какой подлости?
– В писании сказано: не укради.
– Я не краду, оно ничье.
– Ложь! Оно принадлежит переселенцам со станции. Оборудование будет их кормить. Если вы его вывезете, все сдохнут с голода. А раненые? Они должны здесь лечиться! Этого тебе никогда не простят. Ты будешь проклят.
– Не буду. Шеф…
– Там, наверху, он не шеф, – засмеялся Хенрик.
– …обещал, что устроит мне отпущение грехов. Где книга?
– Не знаю.
Смулка стал осматривать ящики. Он вышел из полосы сероватого света, падавшего из окна, и погрузился в полумрак. Его неясный силуэт двигался между ящиками, и Хенрик подумал о заблудшей, очищающейся душе Смулки. «Попробую», – решил он. Сказал:
– Кара господня.
Из темноты до него донесся скрип передвигаемого ящика.
– Где эта чертова книга?
– Найдется. Говорю тебе, кара господня.
– Что?
– Шеф и я – это кара господня. Час испытания. Смулка прервал поиски.
– Для тебя? – спросил он недоверчиво.
– Для всех нас. Дьявольское искушение: возьми, возьми, будешь жить в достатке и роскоши. Но я не поддамся. Бог запомнит, кто не поддался, а кто пошел на зов зла. Никакое отпущение грехов не поможет.
Смулка молчал.
– Заливаешь, – сказал он наконец. – Если ксендз даст отпущение грехов, тогда считается. Шеф обещал все устроить.
«Я проиграл», – подумал Хенрик. Смулка опять исчез во мраке. Оттуда донесся его вздох, вздох набожной деревенской бабы во время проповеди.
– Кому не хочется по-божески, – донеслось из темноты. – Я бы очень хотел. Но душа у меня грязная.
– Стань на сторону обиженных.
– Я бы хотел, Хеня, но у меня уже такая грязная душа. Где добро, и не определю. Я только знаю, где моя польза. Ну так пусть будет хоть польза.
– Не делать зла ближним, Смулка, это и есть добро.
– А ближние об этом зле ничего не знают.
– Но ты знаешь. Себя не обманешь. Ты хорошо знаешь о своей грязной душе. Знаешь и просыпаешься ночью от страха. Ты хорошо знаешь, что ксендз не поможет и что ты будешь проклят, потому что сам проклинаешь.
– Что я, хуже всех? А ты лучше? Ведь сказано, кто без греха…
– Опять обманываешь, Смулка. – Хенрик не видел его лица, лицо стер мрак. Он говорил в темноту: – Ты хочешь, чтобы я поддался злу, потому что сам небезгрешен? Что с того? Тебя это не оправдывает.
– Шеф сотрет тебя в порошок, – услышал он предостерегающий голос из темноты.
– Пусть поостережется. Я был лучшим стрелком в организации.
– Нас пятеро, а ты один.
– Я не один.
Тень Смулки застыла в углу. Раздался вопрос:
– Кто с тобой?
– Ты.
Тень качнулась, потом опять застыла.
– Забудь, – сказала тень.
– Нет.
– Кто еще?
– Чесек. Наверняка пойдет за лагерником.
Смулка вышел из темноты. В полосе серого света вид у него был жуткий.
– Где книга? – спросил он.
– Не знаю.
– Чертова тьма, – выругался Смулка.
– Теперь ты ее не найдешь…
– Плевать я на нее хотел, – сказал равнодушно Смулка. – Я могу себе взять что-нибудь другое. Будет меньше хлопот.
Хенрик не отвечал. «Я уже что-то выиграл. Что-то произошло».
Они вышли на улицу. Было темно, опустилась ночь, ночь в пустом чужом городке, среди вооруженных бандитов. Смулка завел мотор.
– Хенек, – сказал он.
– Что?
– Я потолкую с шефом об этих аппаратах. Чтоб он их не забирал… Он человек умный, образованный, знает, как это сделать.
– Не говори, что я что-то знаю.
– Ладно, не скажу. Увидишь, все будет хорошо. По-божески, – Смулка рассмеялся. – Представляю себе, какую физиономию скорчит этот докторишка: «Что, Смулка, с ума сошел?» – Машина рванулась, – Ну ты мне и всыпал, – сказал Смулка. И запел какую-то песню.
Хенрик рискнул:
– Збышек, а эта обувь?
– Что обувь?
– Может быть, ее где-нибудь сложим? Спрячем от шефа, а потом разделим между людьми.
– Нет, – запротестовал Смулка. – Нет. Что до этого, то нет.
9
Ужинали при свечах. Народу было много, и вскоре запахло расплавленным стеарином, стало душно и жарко. Открыли окна, выходящие в сторону сквера, дохнуло вечерней прохладой, пламя свечей заколыхалось. Пани Барбара, одетая в легкое бальное платье, накинула на голые плечи шаль. Она помолодела лет на пятнадцать (браво, Щаффер), волосы у нее теперь были синеватые, появился озорной взгляд школьницы, стройность и умение очаровательно двигаться. Пани Барбара сидела за пианино, играла вальсы, танго и арии, пела, а мужской хор орал вместе с нею «Моя Кармен». Хор тореадоров обступил стол с напитками («…я тебя люблю, а ты меня нет…женщины непостоянны, а вы как будто лучше… все одним миром мазаны… истерзанное сердце…»).
Дамы постарались, все в вечерних платьях, у блондинки разрез до самого бедра. Только Анна была в брюках и свитере от Штайнхагена, не пела, пила вино наравне с другими, но не становилась раскованнее, наоборот, все более замыкалась в себе, время от времени ее сотрясали приступы сухого кашля. Шаффер ходил, выпрямившись, среди ужинавших, приносил все новые банки консервов.
– Прекрасный бал, – повторял он, – мне бы надо было жениться на польке, у меня была бы веселая старость, прекрасный бал, не правда ли, только жаль, что мужчины такие неаккуратные. – Но те его не слушали, поглощали закуски, хлестали вино и орали, громче всех Чесек: дожили, куриная морда, чего стесняться, мужики небриты, ерунда, они и так нас любят.
Хенрик отыскал взглядом Рудловского. Рудловский сидел в кресле и что-то втолковывал брюнетке, очки он держал в руке и очаровывал ее взглядом. Затем надел очки и стал оглядываться по сторонам. Заметил Хенрика, извинился перед брюнеткой и подбежал к нему.
– Нет ли у вас цибозола? – спросил он.
– Нет.
– Я с ней уже договорился.
– Какое могло быть сомнение, за вас всех на корню договорился Мелецкий.
– Я предпочел бы этим не пользоваться – малоприятное занятие. Интереснее всего сама игра, не правда ли?
– В известной мере, – сказал Хенрик. Подумал: «Этого можно будет перетянуть». – Вы ее разыграли? – спросил он.
– Я отрекомендовался графологом-хиромантом. Вы себе не представляете, как они клюют на это. Дала погадать по руке. Я нагадал, что она должна идти в мой номер. Она сказала, что если судьбе так угодно… А вы не считаете, что это рискованно?
– Что именно?
– А если она больна?
– Маловероятно.
– Посмотрите на нее и скажите, что вы о ней думаете.
– Я думаю, что она мила и очень женственна.
– Только бы чего-нибудь не подхватить!
– Теперь вам отступать некуда.
– Она вам нравится?
– Да. – Хенрик еще раз посмотрел на брюнетку: – Аппетитная.
– Пошлю немца за цибозолом, – решил Рудловский. – Вы не знаете, он профилактически действует?
– Не знаю. Спросите лучше доктора.
– Мелецкого? Спасибо, мне еще жизнь не надоела! Мелецкий такой же доктор, как я министр. Он всего лишь зубной техник.
– А диплом? – спросил Хенрик.
– Вам нужен диплом? Сколько? Три? Дюжина? Шеф вам устроит. Он большой ловкач. С ним не пропадешь. Привет, я отчаливаю.
Рудловский вернулся к брюнетке. Хенрик проводил его взглядом. Сплошные сенсации. Диплом фальшивый, с помощью фальшивого диплома ему удалось обмануть уполномоченного. Янка встала и подала Рудловскому руку. "До Хенрика донеслись его слова: «Здесь очень мило, не правда ли? Общество, музыка…» Они опять сели, Рудловский снял очки и начал что-то рассказывать. «Если я перетяну его на свою сторону, нас будет четверо, с Чесеком и Смулкой. Доктору останется Вияс. Доктор, доктор, вдвоем он не осмелится пойти против четверых». Тореадор перестал голосить, прервав свои жалобы на полуслове, пани Барбара встала из-за фортепьяно. Чесек пошел за нею, она что-то сказала Хенрику по-французски о Чесеке, что – Хенрик не понял, она громко засмеялась и откинулась назад, Чесек поддержал ее за талию, она перегнулась через его руку и снова засмеялась. Хенрик открыл им дверь в зал. «Опять выглядит старой», – подумал он. Она ему в матери годится, но, может быть, Чесеку мать и нужна? Он вспомнил девушку с распущенными волосами. Хорошо, что ее здесь нет.
– Надеюсь, вы не расстроились, – услышал он голос Анны.
– Нет, из-за чего? – ответил он, но не был уверен, что искренне.
Подошел Смулка.
– Сейчас буду говорить с шефом, – сказал он.
– Осторожно, ты много выпил, – предостерег Хенрик.
– Он тоже. Я сказал ему, что хочу с ним говорить. «Ладно, – сказал он, – жду тебя».
– Смотри не проговорись, что я что-то знаю, – напомнил Хенрик.
Анна спросила:
– Вы о чем? Смулка ответил:
– Ни о чем. – Он много выпил, это чувствовалось. – Хенрик не хочет, чтобы мы разбогатели. Он говорит, что бедных ждет царство небесное. Как тебя зовут? – обратился он к Анне.
Та не ответила. Смулка пошатнулся.
– Меня зовут Збышек. А ты Ханка, я знаю. Я с утра на тебя смотрю. Ты здесь, Ханка, самая красивая. Остальные лахудры, ты самая шикарная.
– Они не лахудры.
– Лахудры. И ты тоже.
– Вы пьяны.
– Нет. Могу взять какую захочу. Ну так я выбираю тебя. Шеф сказал, что тебе все равно и что ты согласишься.
Анна покраснела. Сначала краска залила ей шею, потом щеки и лоб. Хенрик отвернулся. Рудловский и брюнетка сидят в кресле. Вияс целует рыжую. Рыжая принимает поцелуи, как будто они не имеют к ней никакого отношения. Блондинка дремлет в кресле.
– Я уже говорила, что меня это не интересует, – услышал он дрожащий голос Анны. – Я сказала об этом утром, как только мы приехали.
Продолжая наблюдать за Виясом и рыжей, Хенрик спросил Анну:
– Когда вы говорили о цветах?
– Мы ни о каких цветах не говорили.
Хенрик посмотрел на Анну. На лбу у нее проступили капельки пота.
– Я не заставляю вас говорить правду, – заметил он, пожимая плечами.
– Ну тогда все в порядке, – сказал Смулка. – Если тебя это не интересует, значит, тебе все равно, и я тебе поклонюсь.
– Нет, – запротестовала Анна.
– Ну какого еще?..
– Мне не все равно.
Минуту у Смулки было такое выражение лица, как будто он получил пощечину. Потом он повернулся на каблуках и вышел из зала. «Я его потерял», – понял Хенрик. И выбежал вслед за Смулкой.
– Збышек! – крикнул он.
– Меня ждет шеф. Чего бросаешься? Я скажу ему то, что надо. Он не вывезет отсюда ни одной клизмы!
Хенрика охватило волнение.
– Послушай, – сказал он. – Что касается Анны…
– Я знаю, она на меня обиделась. Курва, а обижается! Я скажу шефу.
– Где он?
– Ждет у себя в номере.
Смулка вынул из светильника свечу и, пошатываясь, стал подниматься. Хенрик вернулся в ресторан. Анны не было. Свечи в светильниках догорали. Рудловский сидел в кресле с Янкой и рассказывал ей о своих приключениях в масонской ложе. «Проблема психической гигиены», – услышал Хенрик. Шаффер поставил поднос перед Виясом. Рыжая выпила молча. Хонората проснулась и стала звать шефа. Куда делся Юзек? Вдруг Хенрик услышал знакомый кашель. Анна была где-то здесь. Он нашел ее сидящей за пианино. Голова лежала на клавиатуре. Анна почувствовала его присутствие и открыла глаза.
– Вы огорчены? – спросила она с иронией.
– Нет.
– Неправда. Огорчены.
– Если вы на этом настаиваете.
– Лгали мне тогда, да?
– Нет. – Он удивился, что так легко соврал.
– Действительно не выдумывали?
– Нет.
– Подожду его здесь. Я поступила как свинья.
– Почему?
– Я позволяла ему обманываться. А это самое большое свинство, какое человек может сделать человеку.
«Я знаю большее, – подумал Хенрик. – И она тоже. Хотя, может быть, и это правда. Может быть, все начинается с одного – с неверности».
– Допустим, – ответил он. – И все-таки вы не должны отдаваться сразу. Только для того, чтобы быть верной.
– О! – воскликнула она. И рассмеялась сухо, искусственно. – Жертвовать телом, – попробовала она засмеяться снова, и это вышло у нее так же искусственно, как и перед этим.
Они замолчали. Блондинка продолжала дремать. «У Смулки с шефом будет длинный разговор. Я мог бы смыться и попробовать включить телефон. Позвоню уполномоченному и все ему расскажу».
– Холодно, – пожаловалась Анна и опять закашлялась. – Простудилась в вагоне.
Хенрик подозвал Шаффера. Немец подошел, он был растроган.
– Прекрасный бал, настоящий дипломатический прием, не правда ли?
– Пани просит аспирин, Шаффер.
– К вашим услугам.
– Где находится центральная телефонная станция? На почте?
– Вы уже сказали сами, мой дорогой, – ответил немец.
– Где это?
– На Почтовой.
– Логично, но где она?
– За памятником Фридриху Великому, узенькая улочка направо.
– Куда вы идете? – спросила Анна.
– На Почтовую.
– Я пойду с вами.
– Нет, подождите Смулку. Я хотел бы, чтобы мой уход не был замечен.
Когда Хенрик вышел в сквер, в пахнущую увядающей травой ночь, и оказался возле деревьев, в листьях которых дрожали капельки серебра, он вспомнил об ожидающем его задании, и на минуту ему стало легко. Волнение, охватившее его теперь, было совершенно иного рода: оно делало его сильным и независимым.
Дамы постарались, все в вечерних платьях, у блондинки разрез до самого бедра. Только Анна была в брюках и свитере от Штайнхагена, не пела, пила вино наравне с другими, но не становилась раскованнее, наоборот, все более замыкалась в себе, время от времени ее сотрясали приступы сухого кашля. Шаффер ходил, выпрямившись, среди ужинавших, приносил все новые банки консервов.
– Прекрасный бал, – повторял он, – мне бы надо было жениться на польке, у меня была бы веселая старость, прекрасный бал, не правда ли, только жаль, что мужчины такие неаккуратные. – Но те его не слушали, поглощали закуски, хлестали вино и орали, громче всех Чесек: дожили, куриная морда, чего стесняться, мужики небриты, ерунда, они и так нас любят.
Хенрик отыскал взглядом Рудловского. Рудловский сидел в кресле и что-то втолковывал брюнетке, очки он держал в руке и очаровывал ее взглядом. Затем надел очки и стал оглядываться по сторонам. Заметил Хенрика, извинился перед брюнеткой и подбежал к нему.
– Нет ли у вас цибозола? – спросил он.
– Нет.
– Я с ней уже договорился.
– Какое могло быть сомнение, за вас всех на корню договорился Мелецкий.
– Я предпочел бы этим не пользоваться – малоприятное занятие. Интереснее всего сама игра, не правда ли?
– В известной мере, – сказал Хенрик. Подумал: «Этого можно будет перетянуть». – Вы ее разыграли? – спросил он.
– Я отрекомендовался графологом-хиромантом. Вы себе не представляете, как они клюют на это. Дала погадать по руке. Я нагадал, что она должна идти в мой номер. Она сказала, что если судьбе так угодно… А вы не считаете, что это рискованно?
– Что именно?
– А если она больна?
– Маловероятно.
– Посмотрите на нее и скажите, что вы о ней думаете.
– Я думаю, что она мила и очень женственна.
– Только бы чего-нибудь не подхватить!
– Теперь вам отступать некуда.
– Она вам нравится?
– Да. – Хенрик еще раз посмотрел на брюнетку: – Аппетитная.
– Пошлю немца за цибозолом, – решил Рудловский. – Вы не знаете, он профилактически действует?
– Не знаю. Спросите лучше доктора.
– Мелецкого? Спасибо, мне еще жизнь не надоела! Мелецкий такой же доктор, как я министр. Он всего лишь зубной техник.
– А диплом? – спросил Хенрик.
– Вам нужен диплом? Сколько? Три? Дюжина? Шеф вам устроит. Он большой ловкач. С ним не пропадешь. Привет, я отчаливаю.
Рудловский вернулся к брюнетке. Хенрик проводил его взглядом. Сплошные сенсации. Диплом фальшивый, с помощью фальшивого диплома ему удалось обмануть уполномоченного. Янка встала и подала Рудловскому руку. "До Хенрика донеслись его слова: «Здесь очень мило, не правда ли? Общество, музыка…» Они опять сели, Рудловский снял очки и начал что-то рассказывать. «Если я перетяну его на свою сторону, нас будет четверо, с Чесеком и Смулкой. Доктору останется Вияс. Доктор, доктор, вдвоем он не осмелится пойти против четверых». Тореадор перестал голосить, прервав свои жалобы на полуслове, пани Барбара встала из-за фортепьяно. Чесек пошел за нею, она что-то сказала Хенрику по-французски о Чесеке, что – Хенрик не понял, она громко засмеялась и откинулась назад, Чесек поддержал ее за талию, она перегнулась через его руку и снова засмеялась. Хенрик открыл им дверь в зал. «Опять выглядит старой», – подумал он. Она ему в матери годится, но, может быть, Чесеку мать и нужна? Он вспомнил девушку с распущенными волосами. Хорошо, что ее здесь нет.
– Надеюсь, вы не расстроились, – услышал он голос Анны.
– Нет, из-за чего? – ответил он, но не был уверен, что искренне.
Подошел Смулка.
– Сейчас буду говорить с шефом, – сказал он.
– Осторожно, ты много выпил, – предостерег Хенрик.
– Он тоже. Я сказал ему, что хочу с ним говорить. «Ладно, – сказал он, – жду тебя».
– Смотри не проговорись, что я что-то знаю, – напомнил Хенрик.
Анна спросила:
– Вы о чем? Смулка ответил:
– Ни о чем. – Он много выпил, это чувствовалось. – Хенрик не хочет, чтобы мы разбогатели. Он говорит, что бедных ждет царство небесное. Как тебя зовут? – обратился он к Анне.
Та не ответила. Смулка пошатнулся.
– Меня зовут Збышек. А ты Ханка, я знаю. Я с утра на тебя смотрю. Ты здесь, Ханка, самая красивая. Остальные лахудры, ты самая шикарная.
– Они не лахудры.
– Лахудры. И ты тоже.
– Вы пьяны.
– Нет. Могу взять какую захочу. Ну так я выбираю тебя. Шеф сказал, что тебе все равно и что ты согласишься.
Анна покраснела. Сначала краска залила ей шею, потом щеки и лоб. Хенрик отвернулся. Рудловский и брюнетка сидят в кресле. Вияс целует рыжую. Рыжая принимает поцелуи, как будто они не имеют к ней никакого отношения. Блондинка дремлет в кресле.
– Я уже говорила, что меня это не интересует, – услышал он дрожащий голос Анны. – Я сказала об этом утром, как только мы приехали.
Продолжая наблюдать за Виясом и рыжей, Хенрик спросил Анну:
– Когда вы говорили о цветах?
– Мы ни о каких цветах не говорили.
Хенрик посмотрел на Анну. На лбу у нее проступили капельки пота.
– Я не заставляю вас говорить правду, – заметил он, пожимая плечами.
– Ну тогда все в порядке, – сказал Смулка. – Если тебя это не интересует, значит, тебе все равно, и я тебе поклонюсь.
– Нет, – запротестовала Анна.
– Ну какого еще?..
– Мне не все равно.
Минуту у Смулки было такое выражение лица, как будто он получил пощечину. Потом он повернулся на каблуках и вышел из зала. «Я его потерял», – понял Хенрик. И выбежал вслед за Смулкой.
– Збышек! – крикнул он.
– Меня ждет шеф. Чего бросаешься? Я скажу ему то, что надо. Он не вывезет отсюда ни одной клизмы!
Хенрика охватило волнение.
– Послушай, – сказал он. – Что касается Анны…
– Я знаю, она на меня обиделась. Курва, а обижается! Я скажу шефу.
– Где он?
– Ждет у себя в номере.
Смулка вынул из светильника свечу и, пошатываясь, стал подниматься. Хенрик вернулся в ресторан. Анны не было. Свечи в светильниках догорали. Рудловский сидел в кресле с Янкой и рассказывал ей о своих приключениях в масонской ложе. «Проблема психической гигиены», – услышал Хенрик. Шаффер поставил поднос перед Виясом. Рыжая выпила молча. Хонората проснулась и стала звать шефа. Куда делся Юзек? Вдруг Хенрик услышал знакомый кашель. Анна была где-то здесь. Он нашел ее сидящей за пианино. Голова лежала на клавиатуре. Анна почувствовала его присутствие и открыла глаза.
– Вы огорчены? – спросила она с иронией.
– Нет.
– Неправда. Огорчены.
– Если вы на этом настаиваете.
– Лгали мне тогда, да?
– Нет. – Он удивился, что так легко соврал.
– Действительно не выдумывали?
– Нет.
– Подожду его здесь. Я поступила как свинья.
– Почему?
– Я позволяла ему обманываться. А это самое большое свинство, какое человек может сделать человеку.
«Я знаю большее, – подумал Хенрик. – И она тоже. Хотя, может быть, и это правда. Может быть, все начинается с одного – с неверности».
– Допустим, – ответил он. – И все-таки вы не должны отдаваться сразу. Только для того, чтобы быть верной.
– О! – воскликнула она. И рассмеялась сухо, искусственно. – Жертвовать телом, – попробовала она засмеяться снова, и это вышло у нее так же искусственно, как и перед этим.
Они замолчали. Блондинка продолжала дремать. «У Смулки с шефом будет длинный разговор. Я мог бы смыться и попробовать включить телефон. Позвоню уполномоченному и все ему расскажу».
– Холодно, – пожаловалась Анна и опять закашлялась. – Простудилась в вагоне.
Хенрик подозвал Шаффера. Немец подошел, он был растроган.
– Прекрасный бал, настоящий дипломатический прием, не правда ли?
– Пани просит аспирин, Шаффер.
– К вашим услугам.
– Где находится центральная телефонная станция? На почте?
– Вы уже сказали сами, мой дорогой, – ответил немец.
– Где это?
– На Почтовой.
– Логично, но где она?
– За памятником Фридриху Великому, узенькая улочка направо.
– Куда вы идете? – спросила Анна.
– На Почтовую.
– Я пойду с вами.
– Нет, подождите Смулку. Я хотел бы, чтобы мой уход не был замечен.
Когда Хенрик вышел в сквер, в пахнущую увядающей травой ночь, и оказался возле деревьев, в листьях которых дрожали капельки серебра, он вспомнил об ожидающем его задании, и на минуту ему стало легко. Волнение, охватившее его теперь, было совершенно иного рода: оно делало его сильным и независимым.
10
Ночь была светлая, луна круглая и знакомая, луна из любовных серенад и чувствительных шлягеров, ночь романтических пар. «Забудь об этом, это декорация, истрепанная и убогая, я должен найти почту, оповестить власти, а потом пусть произойдет то, что должно произойти. Опередить Мелецкого, только это и важно. Мне не нужно полнолуние, чтобы любить девушку, мне не нужны ни декорации, ни реквизит, я видел одну вчера в телячьем вагоне, помню ее волосы, помню взгляд, мне не нужны возбуждающие средства, я должен опередить Мелецкого. Направо от памятника Фридриху находилась узенькая улочка – это Почтовая, надо искать здесь, люблю такие старые улочки, ей, наверно, лет триста». Свет луны сюда не проникал, улочка была черная и зловещая, уходящая в черную пропасть. И все-таки почту он нашел без труда. Шаффер был прав, желтые ящики – точный ориентир. Хенрик толкнул дверь, дверь открылась, он оказался в полной темноте. Зажег спичку: лестницы, надписи, двери. Его опять окружила темнота, но она уже не была загадочной, прямо – лестница, наверху—телеграф, телефонный узел. Хенрик чиркнул спичкой, увидел все, что запечатлела память, направо дверь к телефонам, он толкнул ее, она поддалась. Хенрик снова зажег спичку. Увидел два стола, коммутатор, корзину с бумагами; придвинул стул к аппаратуре, сел и при свете спички стал рассматривать блестящие кнопки, переключатели, розетки, вилки, пальцы то погружались в темноту, то снова появлялись из нее. Он надел наушники, коммутатор молчал. Было темно, в ушах звенело. Хенрик чиркнул спичкой. «Всуну-ка я эту вилку в розетку». Коммутатор молчал. Снова стало темно. «Черт, ничего не получается».
Хенрик решил разжечь за окном костер. Он вынес стул и корзину с бумагами. Разломал стул, потом поджег бумагу и плетеную корзину – вспыхнуло пламя, и стекла окна на первом этаже окрасились в красный цвет. Внутри должно быть уже светло – теперь спокойно можно пробовать. Он старательно сложил костер из обломков стула. Плетеное сиденье занялось сразу, и в небо взметнулось высокое и горячее пламя. Хенрик взбежал по лестнице. Свет костра заглядывал через окно в комнату и бросал красные блики на стены. Он приложил трубку к уху. Тишина. Затрещало. Сигнал! Длинный плачущий гудок, знак связи с миром.
Пурпур со стен уже стек, костер за окном угасал. Тьма вокруг все сгущалась, ее разгоняла только настойчивая мелодия сигнала. Неожиданно в трубке раздался треск.
– Алло!
– Алло, – ответил хриплый женский голос. – Это Зельно?
– Да, да, Зельно.
– Я хочу говорить с уполномоченным, – сказал Хенрик по-немецки.
– Мы не знаем его номер.
– С замком!
– В замке сейчас никого нет.
– Барышня, а с кем я могу сейчас поговорить?
– Со мной.
– Большое спасибо, в другой раз. Кто в этом проклятом городе дежурит?
– Милиция.
– Прекрасно, соедините меня, пожалуйста, с милицией…
– О, вы преступник? Что вы делаете в Грауштадте?
– Барышня, я уже догадался, у вас глаза голубые или черные.
– Зеленые.
«Спокойно, спокойно, девушке скучно, и она хочет пофлиртовать, не надо ее злить, а то она разъединит».
– Я опасный преступник, у меня пистолет, и я буду стрелять, – сказал он. – Соединяйте меня с милицией.
– Хорошо. Я буду навещать вас в тюрьме.
Наконец-то отвязалась. Длинные гудки. Спят, черт бы их побрал. Потом опять треск, и сонный низкий голос:
– Слушаю.
– Это милиция? – спросил Хенрик.
– Милиция. А что?
– Я говорю из Грауштадта. Оперативная группа Мелецкого.
– Капрал Кубаль.
– Здравствуйте, капрал. Слушайте меня внимательно. Дело очень серьезное.
– Минутку.
Опять тишина. Потом другой голос:
– Поручник Вжесиньский у телефона. Это пан Мелецкий?
– Говорит Хенрик Коних из оперативной группы. Докладываю: Сивово не разрушено. Жителей нет. Врачебная аппаратура на месте. Можно принимать выздоравливающих. Но самое важное – как можно быстрее двиньте переселенцев.
– Ладно. Утром отправим группу.
– А завтра они к нам прибудут?
– Постараемся.
– И хорошо бы несколько вооруженных людей.
– Обстановка обостряется? – спросил голос оттуда.
– Пока непонятно.
– Мелецкий вооружен, – сказал поручник.
– В том-то и дело, – сказал Хенрик. – О моем звонке он ничего не знает.
Минутное молчание. Потом:
– Понимаю. Приеду сам, но только около полудня.
– В самый раз. Спасибо.
Хенрик положил трубку. Послышались шаги и голоса. Голоса становились все отчетливее. «Мелецкий, – разобрал Хенрик. – Наверно, продал Шаффер. Он один или с людьми?»
Хенрика ослепил луч света. «Мог меня сейчас убить. Сделать нырок в сторону? Поздно».
– Погасите эту мерзость, – сказал Хенрик.
– Что вы здесь делаете? – услышал он голос Мелецкого. Мелецкий был один, остальные остались на улице. Столкновения не будет, Смулка не проговорился.
Хенрик отвернулся. Увидел свою огромную тень, карабкающуюся на стену.
– Перестаньте светить в глаза! – закричал Хенрик.
Свет пополз на потолок. Мелецкий подошел к коммутатору, приложил трубку к уху, перевел рычажок.
– Сигнал есть, – сказал шеф. – Это Зельно?
– Да.
Мелецкий выключил аппаратуру.
– Вы звонили? – спросил он.
– Да.
– Уполномоченному?
– Нет. В милицию.
– Еще лучше! Что вы ему наплели?
– Я вас только выручил, – сказал Хенрик невинно. – Я доложил, что курорт не разрушен, оборудование в комплекте и что мы ждем переселенцев.
– Я вам звонить не поручал.
– Ах, пан шеф, – пробовал обратить все в шутку Хенрик. – Ведь задачу нам объяснили вы.
– Я запрещаю вам делать что-либо самочинно!
– У меня были самые лучшие намерения.
– Что вам ответила милиция? – спросил Мелецкий. Хенрик заколебался.
– Они сказали, что время есть.
– Что еще? – спросил Мелецкий. Хенрик вздохнул.
– Коних, – сказал Мелецкий. – Вы хотели бы здесь подзаработать?
– Конечно.
– Тогда будьте поосторожней с милицией. Может сорваться крупное дело.
– Понимаю, пан доктор.
На улице их ждал Шаффер. Он стоял ссутулившись, красный глаз сигары блуждал в темноте где-то на уровне лица.
– Предатель, – шепнул Хенрик, проходя мимо. Красный глаз заколебался. Шаффер подавился дымом.
– Как можно! – закашлялся он в темноте. – Как можно! – И пошел за Хенриком, выкрикивая сквозь кашель слова возмущения. Хенрик не слушал.
– Быстрее, – сказал Мелецкий, – там наши буйствуют.
– Смулка, да? – спросил Хенрик.
– Смулка спит, – сказал Мелецкий. И пренебрежительно махнул рукой. – Упился, как свинья, и спит.
Хенрик решил разжечь за окном костер. Он вынес стул и корзину с бумагами. Разломал стул, потом поджег бумагу и плетеную корзину – вспыхнуло пламя, и стекла окна на первом этаже окрасились в красный цвет. Внутри должно быть уже светло – теперь спокойно можно пробовать. Он старательно сложил костер из обломков стула. Плетеное сиденье занялось сразу, и в небо взметнулось высокое и горячее пламя. Хенрик взбежал по лестнице. Свет костра заглядывал через окно в комнату и бросал красные блики на стены. Он приложил трубку к уху. Тишина. Затрещало. Сигнал! Длинный плачущий гудок, знак связи с миром.
Пурпур со стен уже стек, костер за окном угасал. Тьма вокруг все сгущалась, ее разгоняла только настойчивая мелодия сигнала. Неожиданно в трубке раздался треск.
– Алло!
– Алло, – ответил хриплый женский голос. – Это Зельно?
– Да, да, Зельно.
– Я хочу говорить с уполномоченным, – сказал Хенрик по-немецки.
– Мы не знаем его номер.
– С замком!
– В замке сейчас никого нет.
– Барышня, а с кем я могу сейчас поговорить?
– Со мной.
– Большое спасибо, в другой раз. Кто в этом проклятом городе дежурит?
– Милиция.
– Прекрасно, соедините меня, пожалуйста, с милицией…
– О, вы преступник? Что вы делаете в Грауштадте?
– Барышня, я уже догадался, у вас глаза голубые или черные.
– Зеленые.
«Спокойно, спокойно, девушке скучно, и она хочет пофлиртовать, не надо ее злить, а то она разъединит».
– Я опасный преступник, у меня пистолет, и я буду стрелять, – сказал он. – Соединяйте меня с милицией.
– Хорошо. Я буду навещать вас в тюрьме.
Наконец-то отвязалась. Длинные гудки. Спят, черт бы их побрал. Потом опять треск, и сонный низкий голос:
– Слушаю.
– Это милиция? – спросил Хенрик.
– Милиция. А что?
– Я говорю из Грауштадта. Оперативная группа Мелецкого.
– Капрал Кубаль.
– Здравствуйте, капрал. Слушайте меня внимательно. Дело очень серьезное.
– Минутку.
Опять тишина. Потом другой голос:
– Поручник Вжесиньский у телефона. Это пан Мелецкий?
– Говорит Хенрик Коних из оперативной группы. Докладываю: Сивово не разрушено. Жителей нет. Врачебная аппаратура на месте. Можно принимать выздоравливающих. Но самое важное – как можно быстрее двиньте переселенцев.
– Ладно. Утром отправим группу.
– А завтра они к нам прибудут?
– Постараемся.
– И хорошо бы несколько вооруженных людей.
– Обстановка обостряется? – спросил голос оттуда.
– Пока непонятно.
– Мелецкий вооружен, – сказал поручник.
– В том-то и дело, – сказал Хенрик. – О моем звонке он ничего не знает.
Минутное молчание. Потом:
– Понимаю. Приеду сам, но только около полудня.
– В самый раз. Спасибо.
Хенрик положил трубку. Послышались шаги и голоса. Голоса становились все отчетливее. «Мелецкий, – разобрал Хенрик. – Наверно, продал Шаффер. Он один или с людьми?»
Хенрика ослепил луч света. «Мог меня сейчас убить. Сделать нырок в сторону? Поздно».
– Погасите эту мерзость, – сказал Хенрик.
– Что вы здесь делаете? – услышал он голос Мелецкого. Мелецкий был один, остальные остались на улице. Столкновения не будет, Смулка не проговорился.
Хенрик отвернулся. Увидел свою огромную тень, карабкающуюся на стену.
– Перестаньте светить в глаза! – закричал Хенрик.
Свет пополз на потолок. Мелецкий подошел к коммутатору, приложил трубку к уху, перевел рычажок.
– Сигнал есть, – сказал шеф. – Это Зельно?
– Да.
Мелецкий выключил аппаратуру.
– Вы звонили? – спросил он.
– Да.
– Уполномоченному?
– Нет. В милицию.
– Еще лучше! Что вы ему наплели?
– Я вас только выручил, – сказал Хенрик невинно. – Я доложил, что курорт не разрушен, оборудование в комплекте и что мы ждем переселенцев.
– Я вам звонить не поручал.
– Ах, пан шеф, – пробовал обратить все в шутку Хенрик. – Ведь задачу нам объяснили вы.
– Я запрещаю вам делать что-либо самочинно!
– У меня были самые лучшие намерения.
– Что вам ответила милиция? – спросил Мелецкий. Хенрик заколебался.
– Они сказали, что время есть.
– Что еще? – спросил Мелецкий. Хенрик вздохнул.
– Коних, – сказал Мелецкий. – Вы хотели бы здесь подзаработать?
– Конечно.
– Тогда будьте поосторожней с милицией. Может сорваться крупное дело.
– Понимаю, пан доктор.
На улице их ждал Шаффер. Он стоял ссутулившись, красный глаз сигары блуждал в темноте где-то на уровне лица.
– Предатель, – шепнул Хенрик, проходя мимо. Красный глаз заколебался. Шаффер подавился дымом.
– Как можно! – закашлялся он в темноте. – Как можно! – И пошел за Хенриком, выкрикивая сквозь кашель слова возмущения. Хенрик не слушал.
– Быстрее, – сказал Мелецкий, – там наши буйствуют.
– Смулка, да? – спросил Хенрик.
– Смулка спит, – сказал Мелецкий. И пренебрежительно махнул рукой. – Упился, как свинья, и спит.
11
Рыжая плакала.
– Что с ней? – спросил Хенрик. Никто ему не ответил. Янка спала в кресле, пани Барбара глумилась над «Лунной сонатой», Анна исчезла. Блондинка воскликнула:
– Юзеф, куда ты запропастился? – и подбежала к шефу. Рыжая продолжала плакать.
– Что с ней? – опять спросил Хенрик.
– Что с ней? – спросил Хенрик. Никто ему не ответил. Янка спала в кресле, пани Барбара глумилась над «Лунной сонатой», Анна исчезла. Блондинка воскликнула:
– Юзеф, куда ты запропастился? – и подбежала к шефу. Рыжая продолжала плакать.
– Что с ней? – опять спросил Хенрик.