Хенли Вирджиния. Неискушенные сердца

   — И долго ли мы будем путешествовать?
   — Кто знает! Кому какое дело? Всегда! — Он прижал ее к себе.
   — Ну два дня, две недели? — допытывалась она.
   — По крайней мере, — лениво согласился он.
   Табризия тотчас вспомнила про Александрию. Она должна ему сказать. Хотя нет, не сейчас. Это испортит их медовый месяц. Она отбросила мысль об Александрии и попыталась сосредоточиться на словах Париса.
   — Ты увидишь Францию, родину своей матери.
   — Францию? — прошептала она, не веря.
   — А как ты думала, куда мы плывем? — улыбнулся он
   — В Лис, — сказала она быстро.
   — В Лис! — он откинул голову и засмеялся. — Нет, сперва мы отправимся в Гаагу, отвезем шерсть в Голландию
   — А после Голландии?
   — В Бельгию. — И Парис поцеловал ее.
   — А потом?
   — Во Францию. — Он снова поцеловал ее.
   — А что после Франции?
   — Он помолчал.
   — Испания, но я не думал забираться так далеко.
   — А почему? — спросила она.
   — О, тогда путешествие растянется на год. — Он усмехнулся. — В Испании слишком жарко заниматься любовью. — Перевернув Табризию на живот, он провел пальцем вниз по гладкой спине. Она затрепетала от его прикосновения, и он принялся неспешно ее массировать. — А вот во Франции климат прекрасный. — Он оседлал ее и, наклонившись, прошептал в самое ухо: — Я найду уединенную бухточку на побережье, где мы будем купаться и играть совершенно голыми в лазурных водах.
   — О Парис!
   Он всегда ловко умел привести ее в замешательство. И ему это очень нравилось. Сейчас он пребывал в игривом настроении, собираясь снова смутить ее тем, что собирался с ней сделать. Мягко Парис повернул ее лицом к себе.

Глава 19

   Дни шли спокойные, полные солнца и счастья, ночи — восторга. В многочисленных сундуках Табризия нашла китайское шелковое кимоно и красивое одеяние, оставляющее обнаженным одно плечо, — сари из Индии, как объяснил Парис. Но, выходя на палубу, она надевала рубашку мужа и белые льняные штаны, которые он ей подобрал.
   Когда они отвезли и выгрузили сотни тюков овечьей шерсти, Парис взял Табризию в Гаагу и повел по магазинам. Она удивилась и пришла в полный восторг, увидев самые последние парижские модели. Солнце позолотило ей кожу, и он смотрел на ее сияющее личико глубоким многозначительным взглядом. Они уже понимали друг друга без слов. Сперва Парис отдал ей сердце, а теперь — душу. Они становились одним целым.
   В переполненном порту Кале, где можно было купить все, что угодно, он выбрал несколько ящиков бренди и разных сортов вин — от бургундского до бордоского, и если бы еще загрузить корабль сладким испанским, закрома были бы полны.
   Как и обещал, он нашел бухточку, и днем они там играли и резвились. Вот тут-то Табризия и выбрала момент Как-то раз перед сном она тихо сказала мужу:
   — Парис, я знаю, кто отец ребенка Александрии.
   Он уставился на нее долгим, сразу помрачневшим взглядом
   — Ты что, знала все это бремя и только сейчас решила сказать? — спросил он.
   — Я не хотела портить замечательный отдых, — быстро ответила она.
   — Значит, я должен понять — новость неприятная?
   — Да Во всяком случае, я знаю, ты рассердишься.
   Он перестал раздеваться, внимательно посмотрел ей в лицо и сказал:
   — А тебе не приходит в голову, что ты манипулируешь мной? Вот эти женские трюки я особенно ненавижу.
   — Манипулирую? — неуверенно переспросила она.
   — Ну да. Осыпаешь меня благодеяниями, пока я не почувствую себя удовлетворенным. А потом преподносишь горькую пилюлю, пока я в хорошем настроении. — Глаза его словно подернулись пеленой.
   Табризию охватила паника. Она увидела, как мгновенно Парис отгородился от нее, оттолкнулся, закрылся в себе.
   — Кто?! — рявкнул он.
   Она поколебалась. Ей не хотелось говорить, когда он в таком состоянии. Он и так сердит, а когда услышит имя, вообще впадет в неистовство.
   — Я не собираюсь переспрашивать! — угрожающе заявил он.
   — Гордон. Адам Гордон, — выдавила она.
   Он и глазом не моргнул, не показал, расслышал или нет. Но Табризия знала — расслышал.
   Минуты через две Парис повернулся и ушел из каюты. В ту ночь она спала одна.
   На следующий день ей принесли еду, как всегда вкусную, но только для нее. Днем Табризия вышла на палубу. Вскоре к ней подошел Ян.
   — Его сиятельство говорит, море сегодня немного не спокойно, и предлагает вам спуститься вниз, мадам.
   Табризия чувствовала приближение шторма, но никакого отношения к погоде он не имеет.
   — Ян, а какой у нас следующий порт? — поинтересовалась она.
   Он удивленно посмотрел на нее.
   — Так мы уже в Шотландии, мадам. Мы повернули прошлой ночью
   Она ушла вниз и оставалась там. Да, эта игра только для двоих! Табризия поняла: муж обиделся, что она не поделилась с ним в тот же миг, как узнала правду от Александрии. Но она разрывалась между членами семьи! Парис считал, она должна быть на его стороне и ни на чьей больше. А теперь наказывает, дает понять — ее место у его ноги. Что ж, черта с два так будет! Если он отойдет от нее на шаг, она — на три! Ей есть чем заняться. Ребенок. Ее ребенок. Она не одинока!
   Через два дня Парис подошел к жене, но она держала его на расстоянии, отвечая на вопросы с холодной вежливостью, и он молча проклинал себя.
   Никогда еще она не выглядела такой сияющей. После морского путешествия ее красота стала еще нежнее, беременность невероятно красила ее.
   Ян отвез Табризию на берег, прежде чем стали разгружать корабль. Дома ее тут же забросала вопросами Александрия.
   — О, это было божественно! Пока было… — вздохнула Табризия.
   — Что ты хочешь этим сказать? — осторожно спросила Александрия.
   — Это был рай, пока не было произнесено твое имя. Ну что ж, дорогая, он все знает. Готовься к худшему.
   — Он пришел ко мне по делу, связанному с закладной. Я аннулировала его долг. Простое дело, и ничего больше.
   Парис был ошарашен.
   — Так ты по секрету от меня ведешь дела, мадам? — прорычал он.
   Она горячо заявила:
   — Это было до того, как мы обвенчались, милорд.
   — Я твой муж уже шесть месяцев. И все это время ты не подумала сказать, что у тебя какие-то делишки с моим врагом?
   — Это было мое дело, милорд, — упорствовала Табризия.
   — Да будь оно проклято, это дело! А Джон Гордон? Тоже дело? — насмешливо спросил он.
   Табризия ощутила неумолимо приближающийся взрыв. В отчаянии она попыталась его предотвратить.
   — Как ты можешь заставлять нас стоять, зная, что мы обе в деликатном положении? — возмущенно воскликнула она.
   Не отрывая от нее глаз, Парис принес два стула, и женщины сели. Он снова повернулся к Табризии, как собака к не догрызенной кости.
   — В деликатном. Разумеется. Особенно это касается Александрии. Впрочем, в этом и состоит искусство быть женщиной — называть отвратительные вещи деликатными. И что же еще ты вынуждена была делать и до сих пор скрываешь?
   — Ничего. Клянусь! У меня были копии закладных на недвижимость Гордонов и Хантли. Я подписала их Джону Гордону в обмен на освобождение.
   — А где подлинники?
   — В банке, в Эдинбурге, — прошептала она.
   — Завтра ты мне их отдашь! — велел он. И повернулся к сестре: — А ты подписывай обвинение в насилии.
   — Я не была изнасилована! — запротестовала Александрия.
   — Не важно, все равно подпишешь, — нетерпеливо сказал Парис.
   — У него будут неприятности, — упорствовала сестра.
   Мускулы на лице Париса подергивались.
   — Думаю, ты все перепутала. Это он доставил тебе неприятности. Черт побери, девочка, ты сидишь тут и ведешь себя так, будто я должен тебе объяснять. Вы что, обе без мозгов? Когда я стану вести переговоры с врагом, я буду говорить с позиции силы. У меня огромное терпение, но оно скоро лопнет!
   Александрия подписала. Он добавил свою подпись и отпустил обеих.
   Ближе к полуночи миссис Холл поджидала, когда Парис поднимется в спальню.
   — Ваше сиятельство, могу я быть с вами откровенной?
   — А когда ты не была? — насмешливо ответил он.
   — Она очень устала и взволнована! — Служанка показала рукой в направлении спальни. — Если вы хотите, что бы она нормально выносила ребенка, на нее нужно поменьше кричать и давать ей отдых. — Она очень сурово посмотрела на хозяина.
   Парис собирался войти к Табризии и выдать ей как следует за то, что жена имеет от него секреты, но в нем заговорила совесть. Скорчив гримасу, он недовольно пробурчал:
   — Миссис Холл, ты кошмарная старуха!
   Она удовлетворенно кивнула, увидев, что Парис отправился спать в другую комнату.
   В июле Ботвелл с отрядом всадников въехал во двор Кокбернспэта. Парис уделил много внимания гостям, оказал им особо радушный прием. Он был доволен, что Ботвелл на этот раз явился сам, а не послал за ним. Парис повел его в кабинет, чувствуя, что гостя распирает от важности.
   — Благодаря дипломатическому дару ты смог добыть подпись Хантли на мировом обязательстве. Я прав?
   Ботвелл засиял.
   — Он подписал с охотой, я бы даже сказал, со страстью. Думаю, могу утверждать это совершенно честно. По-моему, у Джеми что-то есть против него. — Ботвелл вынул документ и разложил перед Парисом. — Так что теперь осталось получить твою подпись, милорд.
   Парис печально вздохнул.
   — Ах, если бы все было так просто, Фрэнсис!
   — Что ты имеешь в виду? — резко вскинулся Ботвелл
   — Как я могу заключить честное, достойное соглашение с людьми без чести?
   — В чем дело, Разбойник? Говори-ка яснее!
   Парис поколебался, оттягивая время. Очень нелегко обвести Ботвелла вокруг пальца
   — Надеюсь, ты понимаешь, что это между нами? Если слухи пойдут, ее жизнь будет разрушена. Моя сестра изнасилована Адамом Гордоном. У меня есть документ, удостоверяющий это. И я хочу послать его королю.
   — Королю? — недобрым тоном осведомился Ботвелл.
   Парис продолжал:
   — Я полагаю, что должен тебе открыть все. Король хочет, чтобы юные шотландские наследницы выходили замуж за представителей английских благородных семей. И я обещал ему Александрию.
   — Понятно, — сказал Ботвелл, быстро соображая. — Значит, надо послать ее ко двору…
   — В ее положении я никуда не могу послать сестру, — заявил Парис.
   Ботвелл присвистнул, Единственным выходом было замужество. Но мог ли он даже заикнуться об этом Разбойнику Кокберну? Во всяком случае, если не подсластить пилюлю, то нет.
   — Дай-ка я вернусь к Хантли и нашим переговорам. Я думаю, можно сойтись на чем-то вроде компенсации.
   Парис развел руками.
   — Это еще не все, Фрэнсис. Похоже, изнасилование — обычное дело для этого клана. Джон Гордон угрожал изнасиловать и мою жену, если она не простит ему долги на двадцать четыре тысячи фунтов стерлингов. К счастью, по своей наивности она подписала только копии. Сами оригиналы в безопасности, но ты видишь, какая здесь гуляет огромная сумма. Конечно, Фрэнсис, я не могу от тебя ждать, что ты станешь заниматься посредничеством просто так.
   Ботвелл улыбнулся — хорошо, что Кокберн правильно понимает дело.
   Как только Ботвелл и его люди уехали, Парис почувствовал себя прекрасно и был очень доволен достигнутыми договоренностями. Чего нельзя сказать о Табризии.
   Занимаясь шитьем вещичек для ребенка, она выслушивала мольбы Александра — уговорить Париса отпустить его в Эдинбургский университет.
   — Тэб, я буду тебе очень благодарен, если ты как можно скорее поговоришь с ним. Учебный год в университете начинается в сентябре, как ты понимаешь.
   Александрия подсела к ней с другой стороны и стала горячо упрашивать:
   — Я хочу, чтобы ты выяснила, что произошло между Парисом и Ботвеллом. Я точно знаю, он использует ту чертову бумагу против меня.
   Парис услышал конец разговора, подходя к солярию. Он было разозлился, но злость его быстро сменилась удивлением, когда раздался голос жены:
   — Черт побери! Я ужасно устала от ваших бесконечных приставаний! Вы оба отлично знаете — Парис не кукла, которую можно дергать за веревочку. Он видит насквозь все мои уловки с упрашиванием. И на меня одну обрушивается весь его гнев. Александрия, я предлагаю тебе: если хочешь что-то узнать от Париса, спроси сама. И ты, Алекс, тоже. Хочешь в университет — будь наконец мужчиной и попроси его сам. А уж если мне что-нибудь понадобится от Париса, не сомневайтесь, я сама к нему обращусь.
   Прекрасное, теплое чувство охватило Париса при этих словах жены. За ужином она нашла записку, засунутую под ее прибор. «Моя дорогая Табризия, первая и единственная женщина в мире, которую я когда-нибудь любил и люблю отчаянно! Ты прощаешь меня? П.»
   Она тут же поймала его взгляд через большой стол, и они словно уединились, утонув в глазах друг друга незаметно для всех Когда ужин подходил к концу, он приподнял бровь, и она улыбнулась ему таинственной улыбкой.
   — Парис, пойдем в солярий. Я хочу поговорить с тобой.
   — А мы не можем поговорить в постели? — прошептал он.
   — Нет! Твое внимание отвлекается, да я и сама забываю обо всем, что собиралась сказать.
   Он засиял, взял ее за руку и повел в солярий.
   — Ты не подписал мировое обязательство, так ведь? — спросила она его с упреком. — Парис, ты не можешь себе представить, что творится со мной, когда ты отправляешься
   в набег. Я не имею в виду твои походы вдоль границ в поисках овец. Я о том, когда ты идешь в рейд против вражеского клана. Я умираю тысячу раз! Ожидание невыносимо. И даже когда ты возвращаешься, я знаю — это не конец. После рейда — возмездие, потом еще рейд.. И так
   далее, без конца
   Он поднял руки, насмешливо изображая, что сдается.
   — Успокойся, радость моя! Я подпишу это проклятое обязательство о замирении.
   — Гм, это так легко? — Она удивленно и подозрительно посмотрела на мужа. — Ты решил подписать его задолго до того, как я заговорила об этом. Так ведь? Ах ты, дьявол! Больше я ни слова не скажу!
   — О благословенные небеса! — рассмеялся он. — Так ты сама теперь пойдешь или мне тебя отнести?
   — Отнеси меня, — искушающе прошептала она.
   Он подхватил ее под коленями, изображая, что спотыкается от тяжести.
   — Боже мой, вот это вес! Не знаю, смогу ли донести!
   — Она счастливо засмеялась и прошептала:
   — Я чувствую, что сможете, сэр.
   Парис поцеловал ее раз двадцать перед тем, как положить на кровать. Он легко провел пальцами по ее ключице, но Табризия не удовлетворилась этим. В жажде настоящих ласк она потянула его руку ниже. Парис накрыл ее своим телом и повел в волшебное путешествие, подняв к таким высотам блаженства, что ей показалось, она коснулась звезд. Проснувшись наутро, он все еще держал жену в объятиях. Он склонился, поцеловал ее веки и удовлетворенно вздохнул.
   Венеция приехала рожать в Кокбернспэт. Она заявила Ленноксу, что там, в окружении сестер, ей не будет так страшно. И, словно притянутые магнитом, Дамаскус и Шеннон приехали тоже.
   Парис соорудил двуколку, чтобы собирающиеся стать матерями женщины могли ездить в солнечные дни лета и побольше дышать свежим воздухом. Даже Александрия стала выезжать. Молодая женщина набралась мужества и больше не боялась Париса, который уговорил ее ждать дальнейшего развития событий. Она успокоилась. Спокойствие передалось Венеции и Табризии. Они стали терпеливее и сдержаннее. Лишь одна Шеннон не могла побороть свой темперамент и время от времени в сильном раздражении закатывала глаза. Разговаривали только о родах, пока Парис не взорвался:
   — Вам что, больше нечего обсуждать, кроме рождения и смерти?
   В середине месяца их ожидало большое развлечение. В замок прискакал Ботвелл в сопровождении Джона Гордона и его сына Адама. Ботвелл лично гарантировал их безопасность, и они оба явились прямо в Кокбернспэт.
   Парис прогнал женщин в комнаты, прежде чем позволил Гордонам ступить в замок. Александрия сидела бледная и дрожащая, боясь, что сейчас ее вызовут на переговоры, а потом боясь, что не вызовут.
   У Джона Гордона хватило ума доверить Ботвеллу вести переговоры от его имени. Парис не побеспокоился проявить гостеприимство, не предложил приезжим выпить, явно демонстрируя неудовольствие и гнев в связи с их неожиданным появлением.
   Ботвелл откашлялся.
   — Гордоны приехали ответить на твои обвинения. Обвинение в изнасиловании отрицается. Однако, — добавил он торопливо, — соблазнение признается, и предлагается возмещение.
   — Возмещение? — холодно переспросил Парис.
   Ботвелл кинулся, как в омут.
   — Они предлагают брак, как достойное разрешение ситуации.
   — У меня нет времени для шуток, — Кокберн сделал взмах рукой, как бы отпуская их и собираясь уходить.
   — А также, — добавил Ботвелл с упрямой решимостью, — они предлагают и солидную компенсацию.
   Парис повернулся и подверг Адама Гордона пристальному осмотру. Сын был более молодой копией красавца отца, только в лице его полностью отсутствовала жестокость. Парис велел слуге привести Александрию. Она пришла, бледная и дрожащая, опустив глаза. Сердце ее трепетало. Парис не отрывал взгляда от лица Адама Гордона. При появлении Александрии лицо юноши смягчилось. Когда она подняла на Адама глаза, нежная улыбка осветила комнату.
   Парис заговорил прямо с молодым Гордоном.
   — Если я отдам тебе свою сестру в святой брак, ты согласишься жить в Кокбернспэте год, чтобы мы лучше узнали тебя?
   — С удовольствием, милорд. — Адам говорил ясно, без всяких колебаний, хотя старший Гордон проявлял явное недовольство.
   — Я пошлю в церковь, и мы совершим церемонию сегодня же. Не хочу задерживать твоего отца под своей крышей дольше, чем это необходимо, — сказал Парис.
   Ботвелл перешел ко второй проблеме.
   — А какие деньги или замки ты просишь?
   — Ты наследник Хантли, не так ли? — обратился Парис к Джону Гордону.
   Гордон сдержанно кивнул.
   — Сделай Адама твоим наследником вместо другого сына.
   Джон Гордон хотел было заартачиться, но вынужден был проглотить оскорбление и скрытую угрозу себе и своему отцу, которая таилась в словах Кокберна.
   — Письменное подтверждение этого — все, что я требую, — сказал Кокберн. — Ну и, разумеется, закладные, которые принадлежат моей жене, должны быть оплачены.
   Стиснув зубы, Гордон снова кивнул.
   — Мировое обязательство? — продолжал давить на Париса Ботвелл.
   — Боже мой! Ты слишком много просишь! — взорвался было Парис, но тут же успокоился. Ладно, — будто нехотя согласился он, — будь по-твоему.
   Брак юной пары, обменивающейся клятвами, значил для Гордона-старшего слишком мало по сравнению с теми подписями, которые сейчас ставились на документах. Гордость пришпоривала Джона Гордона как можно скорее покинуть замок, что он и исполнил сразу же по завершении дела. Только после этого Парис с шумом открыл бутылку и поднял тост за новобрачных.
   — Пусть сопутствует вам удача!
   — Адам вежливо ответил:
   — Спасибо, милорд.
   — Зови меня Парис.
   — Адам поклонился.
   — Это честь для меня.
   Александрия тоже отпила немного вина, она была в полной эйфории. Парис пальцем поддел ее подбородок.
   — Поскольку мне больше не надо тобой управлять, может, теперь мы станем настоящими друзьями? Я люблю тебя, чертенок.
   — А я никогда и не сомневалась, ни на секунду! — ответила она весело.
   — Думаю, вам стоит комнаты в Блэк-Тауэр сделать своими апартаментами. — И, обратившись к Адаму, добавил: — Вам понадобится уединение.
   — Вы очень добры, милорд, особенно учитывая отношения между нашими кланами.
   Парис ухмыльнулся:
   — Ну, ты еще получишь свое наказание.
   Адам побледнел, а Александрия рассмеялась.
   — Он имеет в виду, что семья еще доберется до тебя. Нельзя сказать, что у Кокбернов незаслуженная репутация, понимаешь ли.
   — Да, я чувствую себя немного обескураженным, — улыбнулся Адам.
   — Самокритичность — бесценный дар, — пошутила его юная жена.
   Он притянул ее за волосы и поцеловал. Парис повернулся к Ботвеллу:
   — Давай-ка удалимся в бараки, прежде чем на нас навалится все семейство.
   Поздно вечером, после вечернего торжества, когда все отправились в свои постели, Парис вдруг увидел Александра, какого-то совершенно потерянного.
   — Если ты все еще хочешь ехать в университет, я сделаю, что тебе нужно, старина Алекс!
   — Парис! Неужели это правда? Я сейчас же начну собирать вещи.
   — Поедем на следующей неделе. Я серьезно подумываю о том, что надо изучать закон. Ты был бы неоценимым членом семьи! А то мы вечно попадаем в трудные ситуации с законом. — Он улыбнулся юноше и потрепал его по плечу.
   Табризия открыла глаза в тот момент, когда Парис ложился.
   — Я не хотел тебя разбудить, дорогая, — пробормотал он.
   Она села в постели и обняла мужа.
   — Родной мой, — ласково проговорила она. — Это был трудный день!
   — Ты всегда будешь меня встречать вот так? — хрипловато спросил он.
   — А об этом надо спрашивать? — Она наслаждалась знакомым запахом сандала.
   — Я спрашиваю потому, что, клянусь, если ты в этом мне откажешь, я погибну.
   — Парис, я хочу тебя поблагодарить за то, что ты позволил Александрии выйти замуж за Адама. Я знаю, чего тебе это стоило — заключить союз с Гордонами! Но я уверена: ты правильно поступил. Мировое обязательство спасает меня от многих страхов не только за себя, но и за ребенка.
   Он просунул одну руку ей под плечи, а другую положил на живот
   — По сравнению с Венецией ты такая маленькая!
   — Но Венеция может родить в любую минуту, дорогой. А я только в ноябре.
   — Слава Богу, ты хорошо себя чувствуешь.
   — Это потому, что веду совершенно нормальный образ жизни. Я даже езжу верхом каждый день. Спасибо тебе за заботу, но двуколка не для меня.
   Он притянул ее к себе.
   — Но будь осторожна! Больше я ни о чем не прошу. — Он коснулся губами ее лба, там где кудряшки вились на висках. — Хочешь я тебя порадую? Я только что разрешил Алексу ехать в свой проклятый университет.
   Она обхватила его за шею и спрятала лицо у него на груди.
   — Иногда тебя можно даже выносить, — прошептала она ему куда-то под мышку.
   Воздух был густой и пропитанный солью весь день. Солнце жарило холмы и проникало сквозь толстые стены замка, духота казалась невыносимой. Табризия заметила, что Венеция оттолкнула ужин и поморщилась от боли в спине, начавшейся еще за завтраком. С облегчением увидев, как Александрия и ее новоиспеченный муж исчезли в своем крыле, едва поев, она тихо сказала Шеннон и Дамаскус:
   — Думаю, у Венеции начались схватки.
   Сестры отвели ее в солярий, зная, что первые схватки начинаются за восемь часов до родов. Они удобно устроили ее в большом кресле, подняли ей ноги и подложили под спину подушки, а потом стали говорить обо всякой чепухе, чтобы время пролетело незаметно, Венецию мучили сильные боли уже пять раз в час. Они давали ей пить, массировали спину, шутили, загадывали загадки, а когда схватки стали возникать через каждые пять минут, решили перевести ее в спальню и готовы были к ночному дежурству. Восемь часов прошли, но признаков близких родов не наблюдалось. Венеция корчилась в кровати, потела от усилий, а трое женщин, ухаживавших за ней, потели от жары и волнений.
   Прошло четырнадцать часов. Венеция всеми силами сдерживалась, чтобы не кричать. Она уже была почти в агонии.
   Миссис Холл засуетилась.
   — Ради Бога, нам нужно акушерку или доктора! Это не должно так долго тянуться.
   И тут вскоре показалась ручка ребенка. Миссис Холл в ужасе объяснила, что это ненормально.
   — Наверное, он лежит поперек, это очень опасно. В единственных родах, где я помогала, ребенок шел головкой вперед, как положено, — объяснила она, ломая руки. — О бедняжка!
   Александрия постучала в дверь, взволнованная криками. Трое братьев с белыми лицами стояли у нее за спиной, она требовала открыть. Но Табризия твердо сказала миссис Холл:
   — Я хочу, чтобы вы увели Александрию. Уберите ее подальше, и пусть она не услышит ни звука. И ради Бога, успокойте ее. Ей самой скоро придется пройти через это.
   После того как миссис Холл ушла, Табризия облегченно вздохнула. Она любила служанку, но сейчас та больше мешала, чем помогала.
   Шеннон всю трясло. Она не могла больше выносить страданий сестры и пошла искать Париса. Он сидел в холле.
   — Мы должны что-то дать ей от боли, — настойчиво сказала она брату. — Дай из того, что давал Энн.
   — Нет! — взорвался он. — Скорее я увижу ее на смертном одре!
   Венеция лежала без сил. Она оцепенела, не кричала больше, а только выла, как раненое животное. Шеннон рванулась было к ней, в своей обычной манере, но тут же упала в обморок.
   Табризия посмотрела на Дамаскус.
   — Теперь нас только двое.
   Дамаскус на секунду закрыла глаза, потом кивнула.
   — Держи ее, я попытаюсь повернуть ребенка, — решилась Табризия. — Если не получится, значит все. Но если я вообще ничего не сделаю, Венеция может умереть.
   Она как следует вымыла руки и осторожно принялась за дело. Медленно надавила, вправляя ребенка обратно, дюйм за дюймом передвигая неродившееся дитя.
   Дамаскус подбадривала:
   — У тебя все прекрасно получается, Табризия. Продолжай.
   Табризия чуть-чуть надавила на плечико, чуть-чуть повернула дитя и добилась наконец того, что головка показалась как надо. Обе женщины просили Венецию глубже дышать, тужиться, уверяли, что больше ничем не могут помочь ей.
   И тут с потоком крови и воды выскочила на свет Божий маленькая девочка. Жалобный вопль роженицы огласил комнату, потом он перешел в счастливое рыдание. Плакала не только Венеция, но и те, кто помогал ей в эти страшные часы. Табризия и Дамаскус рожали вместе с ней. К тому моменту, когда мать и дитя были помыты, обихожены и удобно устроены, стрелки часов обежали циферблат ровно два раза.