Хенриксен Вера. Серебряный молот

   Чуть пониже лежали свежесрубленные бревна, и они сели на одно из них. В просвете между деревьев перед ними открывался вид на Иннерей. Пахло смолой, и издали доносился стук топоров лесорубов.
   Пока они поднимались на холм, он молчал, держа ее за руку и помогая пройти в трудных местах. И когда они сели, он тоже некоторое время молчал.
   — Как твое плечо? — наконец спросил он.
   — Эльвир только что сказал, что рана затянулась, — ответила Сигрид. — Так что все в порядке.
   Турир смотрел в землю. Потом поднял щепку и принялся строгать ее ножом.
   — В тот день я вел себя по-скотски, — сказал он. — И я представляю себе, чем бы это закончилось, если бы ты не стала между нами. Я должен благодарить тебя за то, что ты рисковала жизнью, спасая мою шкуру. Но я не знаю, стоит ли мне благодарить тебя…
   — Тебя тянет в Валгаллу?
   — Да, Раннвейг ждет меня.
   Сигрид медлила с ответом, ей нужно было подумать. Наконец она сказала:
   — Ты думаешь, твоя встреча с Раннвейг была бы там радостной после того, как ты отказался от ее сына?
   Уронив щепку, Турир уставился на нее.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Раннвейг пожертвовала своей жизнью, чтобы дать тебе сына, Турир. А ты даже ни разу не взглянул на него!
   — Если бы ты видела, как она страдала из-за этого мальчишки… — в отчаянии произнес Турир. — — Она рожала его более двух суток, она совсем выбилась из сил. И она шептала мне, что если я буду держать ее, у нее это получится. Но когда мальчик родился, случилась беда. Она просто истекла кровью…
   Дальше он не смог продолжать.
   Сигрид взяла его за руку и некоторое время сидела так, считая, что ему нужно придти в себя.
   — Я даже не подозревала, что ты боишься вида крови, — сказала она.
   Он вздохнул и выпрямился.
   — То, что я видел раньше, не имеет к этому никакого отношения, — возразил он.
   — В самом деле, — ответила она, — вы, мужчины, ищете славной смерти в бою; вам мало умереть от какой-нибудь болезни, вам нужно умереть за что-то, умереть мужественной смертью. Мы, женщины, тоже сражаемся, если можно так выразиться.
   Судя по выражению его лица, он не очень-то понимал, о чем она говорит, но во взгляде его что-то проснулось.
   — Ты полагаешь, что Раннвейг пала в женском сражении? — спросил он.
   Она кивнула.
   — Мужчина уезжает из дома, — сказала она. — Ему нужно бороться, чтобы доказать всем и самому себе, что он мужчина. Для женщины же, хочет она того или нет, это испытание наступает, когда она рожает своего первого ребенка; после этого она знает себе цену. И если она при этом встречает смерть — и встречает храбро, — то она умирает так же геройски, как и воин на поле брани. Разве ты не понимаешь, что ради того, чтобы принести в мир новую жизнь, стоит страдать и жертвовать свою жизнь?
   — Думаю, понимаю, — медленно произнес Турир. — И ты полагаешь, что если я не хочу признавать нашего сына, значит, я предаю Раннвейг?
   Сигрид снова кивнула, и они некоторое время сидели молча.
   — Я не осмелился взглянуть на него с того самого дня, когда он родился, — признался Турир. — Я дал ему имя, а потом отправил его на воспитание к Бьёрну в Омд.
   — Ты отправил новорожденного на лодке через фьорд, в зимнее время! — Сигрид была потрясена.
   — Он добрался туда благополучно, — сказал Турир.
   — Спасибо Норнам! — сказала она. — Как ты назвал его?
   — Сигурд, — ответил он, — в честь деда. И, возможно, в честь тебя.
   — Если ты думал обо мне, давая ему имя, — сказала она, — ты должен позволить мне заступиться за него!
   Он резко повернулся к ней; взгляд его был преисполнен горечи.
   — Тебе легко говорить, — сказал он, — ты не имеешь понятия о том, что такое скорбь, не знаешь, что значит искать себе смерть!
   Сигрид ответила не сразу. Указав рукой на фьорд, она сказала:
   — Видишь там, внизу, фьорд Стейнкьер? Я лежала бы сейчас на его дне, если бы не Гутторм Харальдссон, вытащивший меня на берег.
   — Не могла бы ты рассказать мне, почему? — спросил он. — В одной из песен говорится, что это утешение слушать о чужих несчастьях. ..
   Начав рассказывать, Сигрид сама удивилась, как трудно ей было говорить о первых месяцах жизни в Эгга. Рассказывая, она не смотрела на Турира, и когда он всадил свой нож в бревно, она съежилась от страха.
   — Вот, значит, как повел себя Эльвир, хотя я ясно дал ему понять, что ты для меня много значишь, — сказал он. — Если бы я знал об этом, я бы не стал просить у него прощения за то, что обнажил меч!
   — Но… — Сигрид была напугана вспышкой его ярости. — Теперь все это в прошлом. И если я смогла простить Эльвира, ты тоже сможешь.
   — Если бы я приехал сюда прошлой весной… — угрожающим тоном произнес он. — Знаешь, почему я не приехал? Я думал, что буду лишним!
   — И хорошо, что так оно и было, — торопливо ответила Сигрид. — Но самое главное, о чем я хотела сказать тебе, это то, что Грьетгард дал мне смысл жизни.
   — У женщин все иначе… — сказал он.
   — Возможно.
   Некоторое время они сидели молча, потом он сказал:
   — Нет, я не хочу и не могу нянчиться в Бьяркее с грудным младенцем! И я не думаю, что Раннвейг ждет это от меня. Но я согласен, что изменю ей и мальчику, если стану добровольно искать смерть. — Он пожал руку Сигрид. — Спасибо тебе, что ты спасла меня. Но я не могу понять, что заставило тебя рисковать жизнью ради меня, учитывая, как я себя вел!
   — Не стоит придавать значения тому, что говорит и делает человек, когда он пьян, — улыбнулась Сигрид, беря его за руку. — Я была бы плохой сестрой, если бы так легко забыла обо всем, что ты для меня сделал. И если я смогла любить тебя, узнав о том, чем ты занимаешься в чужих странах, то смогу вытерпеть и это… — она кивнула на раненую руку.
   Но у Турира ее слова не вызвали улыбки.
   — Что ты знаешь о моих поездках в чужие страны? — спросил он.
   — Я была бы рада услышать, что ты покончил с походами викингов. ..
   — Что ты знаешь об этом? — повторил он.
   — Я знаю, чем вы занимаетесь там, все вы, знаю о ваших предательствах и скотстве, об убийствах женщин и детей. А когда вы возвращаетесь домой, вы рассказываете только о своих подвигах. Вы хвастаетесь своим геройством в честной борьбе…
   — Это Эльвир рассказал тебе об этом?
   Она кивнула.
   — Он действительно не прихватил с собой ничего ценного! Но у тебя более толстая кожа, чем я думал, раз ты можешь говорить об этом спокойно.
   — Жизнь вовсе не прекрасна, — медленно произнесла она. — И либо нужно закрыть глаза и заткнуть уши, отказываясь знать о том, что происходит вокруг, либо научиться принимать жизнь такой, как она есть…
   Турир удивленно взглянул на нее. И, собравшись с мыслями, произнес:
   — Кое с чем мне придется смириться. И я мало что выиграю, напиваясь до бесчувствия…
   Он встал.
   — Сигрид, — сказал он, помогая ей подняться, — ты должна пообещать мне вот что: если Эльвир снова изменит тебе или посмеет поднять на тебя руку, ты дашь мне об этом знать! И если тебе когда-нибудь потребуется помощь, я приеду так скоро, как смогу…
   И уже подходя к усадьбе, он спросил:
   — Что-нибудь слышно о Хьяртане Торкельссоне?
   Хьяртан исчез в то утро, когда Турир в прошлый раз приехал с севера.
   — Он забрел по ошибке в Хеггвин, — сказала Сигрид. — Накачался пивом, словно бочонок перед Рождеством, и заснул у стены амбара. Утром его обнаружил один из рабов, и Колбейн отослал его обратно в Эгга.
   — Кто такой Колбейн?
   — Хозяин Хеггвина, брат Гутторма Харальдссона.
   — Я не знал, что Гутторм родом из соседней усадьбы.
   — Гутторм и Эльвир росли вместе; еще будучи мальчишками, они смешали кровь.
   — Теперь мне многое становится ясным, — сказал Турир. — Но что ты думаешь по поводу рассказов Хьяртана о Винланде?
   — Эскимосы плодятся как полевки, — ответила Сигрид. — С каждым его рассказом их становится все больше и больше — тех, которых убил Хьяртан.
   — Он нашел себе какое-нибудь занятие?
   — Эльвир послал его чинить рыбацкие лодки и снасти, и это у него хорошо получалось, хотя его рыбацкие рассказы тоже вскоре стали известны всем. Зато он нашел себе здесь хорошую льночесалку. ..
   Впервые за все время пребывания в Эгга Турир засмеялся. И он рассказал Сигрид, каким образом взял Хьяртана на борт в Дублине.
   — Та, что была в Дублине, куда хуже этой, — сказала Сигрид. — Эта — служанка средних лет, помешанная на мужчинах и имеющая троих незаконнорожденных детей. Она набрасывается на мужиков, как медведица на скот. Стоило ей только сурово взглянуть на него, как Хьяртан пополз к ней на брюхе, как пристыженный пес.
   — Бедный Хьяртан! — сказал Турир. Больше они ни о чем не говорили до самого дома.
 
   Все оставшееся время Турир вел себя тихо, и Эльвиру больше не нужно было следить за тем, чтобы он был умерен в потреблении пива и меда.
   Торберга и его рабочих удалось уговорить остаться еще на время, чтобы построить корабль для Турира. Сам ярл Свейн вел с ним переговоры; корабелы же сказали, что больше заработают, отправившись на летние месяцы в поход; у многих из них были к тому же свои усадьбы. Но слова ярла и обещания хорошо заплатить возымели действие.
   Турир часто ходил на причал, и между ним и Торбергом постепенно завязалась дружба.
   Торбергу нравилось, когда рядом находился Турир; и поскольку Турир был не особенно разговорчив, Торберг рассказывал и пояснял больше обычного. И в конце концов Туриру передалось стремление Торберга к совершенству конструкции — стремление, граничащее с помешательством.
   Он строил свои корабли, как скальд слагает свои висы, этот Торберг. Ритм шпангоутов напоминал стихотворный размер, форма деталей — кенинги, и он соединял все это в единое целое, посрамляющее чистотой своих линий не одну скальдическую песнь. И поскольку он каждый раз выдумывал новую форму деталей, все его корабли отличались друг от друга, даже корабли одного типа; все они были индивидуальны, словно живые существа.
   Однажды, когда они сидели вдвоем на берегу, Торберг начал рассказывать Туриру о других построенных им кораблях.
   Постепенно Турир тоже включился в разговор. В их дружбе не было ничего принудительного: иногда они болтали, иногда сидели молча, не чувствуя никакой необходимости разговаривать.
   — Что нашло на тебя в тот раз? — спросил Турир, когда Торберг рассказал ему о знаменитом «Длинном Змее».
   — Мастер, строивший этот корабль, имел слабое представление о красоте линий, — сказал Торберг, — и к тому же он был упрям. И Олав Трюгвассон терпеливо, как росомаха, пытался объяснить ему что-то…
   — Но зачем, рискуя своей жизнью, ты сказал им, что они ошибаются?
   — А ты сам часто рисковал жизнью ради богатства?
   — Бывало и такое. Но я искал не только богатство, не меньше значил для меня азарт самой битвы.
   — Ты понимаешь, что можно испытывать подобный азарт, строя корабль?
   — Да, — ответил Турир. — Я начинаю понимать.
   — Богатство, к которому я стремился, заключалось в том, чтобы сделать корабль как можно красивее. И перед глазами у меня стоял контур «Змея», согласно которому я и построил корабль. Глядя на то, как они забивают в обшивку гвозди, я чуть не заболел, и мне пришлось уйти, чтобы не видеть, как они портят драккар. И я пришел туда ночью и сделал зарубки, чтобы показать им, как нужно строить.
   — Ты был уверен в себе, — сказал Турир. — Конунг Олав вряд ли предал бы тебя легкой смерти за то, что ты испортил его корабль.
   — Я знал, что делаю, — ответил Торберг.
   — Да, он явно был доволен, когда драккар был готов, и произвел тебя в корабельные мастера…
   Торберг не ответил, но через некоторое время сказал:
   — Для какого вида товаров предназначен твой корабль?
   Турир стал рассказывать о своих планах, о том, что морская торговля станет в будущем прибыльным делом. Он говорил с большой страстью, и Торберг во все глаза смотрел на него, впервые видя его увлеченным чем-то.
   — Я рад тому, — сказал он, когда Турир замолчал, — что мой корабль будет использован в деле, которое тебе по сердцу.
   — Твой корабль? — сказал Турир, изумленно взглянув на него. — Корабль считается моим, даже если ты и построил его!
   Торберг усмехнулся.
   — Разве твой сын становится не твоим, когда ты отдаешь его кормилице? — сказал он.
   Турир почувствовал себя так, словно его ударили из-за угла.
   Он тут же представил себе маленькое, сморщенное личико, сжатые кулачки — сына, которого дала ему Раннвейг и которого он отослал прочь.
   Торберг же неправильно истолковал тень, набежавшую на его лицо.
   — Тебе не нравится, что я говорю о своих кораблях? — спросил он.
   — Я подумал о другом, — коротко ответил Турир.
   Торберг внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. И тогда Турир сказал:
   — У меня есть сын, которого я отослал кормилице, об этом я и подумал.
   — У меня самого много таких, — сказал Торберг. — Оса, моя жена, не любит, когда я привожу в дом детей от моих любовниц.
   — Я говорю не о ребенке любовницы.
   — Почему же тогда ты отослал его прочь?
   — Его мать умерла, когда он родился.
   Некоторое время Торберг сидел молча, заметив суровую горечь на лице Турира.
   — В мире много женщин, Турир, — сказал он наконец.
   — Я знаю, — ответил Турир. — Но ты можешь оставить их себе.
   Торбергу трудно было понять, что мужчина может быть привязан к одной женщине. Разумеется, он сам был женат, и он любил свою Осу; она была такой домашней и уютной, и он всегда возвращался к ней. Но ей приходилось мириться с его любовными похождениями. Первые годы были для нее горькими; и однажды она бросила ему в лицо слова: если бы он отдавал ей столько, сколько он отдает своим кораблям, она позволила бы ему спать с девчонками в каждой деревне. Но он только пожал плечами и сказал: «Ты думаешь?», и больше не возвращался к этому разговору. И в конце концов она успокоилась.
   Теперь, находясь в Эгга, он уговорил одну из девушек делить с ним постель; она была молодой, красивой и своенравной, и он был очень доволен ею.
   Торберг покачал головой, ему показалось, что Турир ведет себя глупо.
   — Раз уж ты так тяжело это переживаешь, — сказал он, — то самое лучшее для тебя — забыть на некоторое время о бабах. Постепенно ты придешь в себя, а пока займись чем-нибудь другим. Похоже, тебя интересует торговля. Почему бы тебе не потратить время и силы на это? Это даст тебе пищу для размышлений. И к тому времени, как у тебя снова появится интерес к женщинам, ты разбогатеешь…
   Турир засмеялся — добродушно, но с оттенком горечи.
   — У тебя же есть сын, — продолжал Торберг, — значит, есть для кого стараться!
   Турир не нашел, что ответить. Ему следовало обдумать слова Торберга. Ему нужен был какой-то толчок извне, чтобы начать заниматься торговлей. Что же касается мальчика… Если он почувствует, что может что-то сделать для сына Раннвейг, тогда, возможно, ему удастся побороть в себе мучительное чувство того, что он поступил с ним несправедливо — чувство, не покидавшее его с момента разговора с Сигрид.
   — Стоит попробовать, — наконец сказал он.
   — Турир! — вдруг весело произнес Торберг, и в голосе его послышалось воодушевление. — Этот молоток, который дал тебе ярл, в самом деле лучшего сорта! А дома у меня лежит пара форштевней, подобных которым не сыщешь; я хотел использовать их для своего собственного корабля. Если хочешь, я могу послать за ними…
   — Я буду только рад, — сказал Турир. — Но ты можешь и не использовать их, если передумаешь.
   — Наверное, я никогда не соберусь строить для себя, я слишком много строю для других. Но тебе придется пообещать предоставить мне еще больше свободы, чем прежде.
   — Ты волен строить, как считаешь нужным, — сказал Турир. — Я знаю, на что ты способен.
   — У тебя будет красивейший корабль из всех, которые только плавали по морю!
   Глаза Торберга сияли, и Туриру стало передаваться его воодушевление. И в нем появилось что-то от его прежней гибкой подвижности, когда он, некоторое время спустя, отплыл с Торбергом в Эгга.

***

   Наступила середина лета. Эльвир, Турир и часть работников занимались во дворе боевыми играми, когда прискакал Блотульф Кетильссон из Гьеврана и четверо его парней.
   — Интересно, что им нужно… — сказал Эльвир, удивленно посматривая на его грозных сопровождающих.
   — Вид у него не особенно радостный, — сказал Турир. И это в самом деле было так: лицо Блотульфа напоминало грозовое небо.
   Это был человек лет тридцати с лишним, крепкого сложения, но не толстый, с красным лицом и белокурыми волосами. Взгляд его голубых глаз был добродушным, он часто и от души смеялся, но на этот раз между бровями у него пролегла глубокая складка, губы были плотно сжаты.
   Подъехав прямо к ним, он на ходу соскочил с коня. Рука его потянулась к мечу, и он грозно прорычал:
   — Скажи мне, где я могу найти того пса, который увивается за моей дочерью?
   — Мне кажется, ты должен рассказать, о ком идет речь, — спокойно ответил Эльвир.
   Но Блотульф уже повернулся к Туриру, которого и раньше встречал в Эгга.
   — Это один из твоих людей, — сказал он, — здоровенный щенок с белобрысым чубом и широкой рожей. Его зовут Финн.
   — Ты имеешь в виду Финна Харальдссона из Грютея, моего шурина? — сказал Турир.
   Блотульф опустил меч.
   — Я не знал, что он твой шурин, — сказал он.
   Но лицо его опять стало мрачным.
   — Если он твой шурин, то тебе следует присматривать за ним, чтобы он не позорил дочерей свободных людей!
   — Я думал, что он дружит с твоим сыном Хаконом, поэтому так часто и наведывается в Гьевран, — сказал Эльвир.
   — Я тоже так думал, — ответил Блотульф. — Но сегодня, когда я уже хотел договариваться с Халльдором из Скьердингстада о свадьбе Ингерид с Ране, его старшим сыном, овдовевшим в прошлом году, она вдруг отказалась. Она плакала, говоря, что не хочет идти за него. И когда я спросил, что она имеет против Ране Халльдорссона, то оказалось, что этот Финн совсем вскружил ей голову.
   Его рука снова потянулась к мечу.
   Эльвир повел Блотульфа в залу, четверо его парней тоже пошли с ними. И когда Эльвир, Турир и Блотульф сели, те четверо остались стоять.
   — Хочешь выпить, Блотульф? — спросил Эльвир.
   — Не пытайся задобрить меня, Эльвир, я слишком хорошо тебя знаю!
   — Попытка полюбовно уладить дело еще никому никогда не вредила.
   — Я пришел не за тем, чтобы полюбовно улаживать дело, — сказал Блотульф. — Не забывай о том, что она у меня единственная дочь, и этот брак введет ее в один из могущественнейших родов Трондхейма, — глаза его угрожающе сверкнули. — Скажи мне, где я могу найти этого паршивца?
   — Он сейчас на охоте, — ответил Эльвир. — Он вернется только к вечеру.
   — Я не уйду отсюда, пока он не вернется!
   — Ты уверен в том, что все обстоит так уж плохо? — спросил Эльвир. — Что тебе рассказала Ингерид?
   Самоуверенность Блотульфа как рукой сняло.
   — Она сказала, что хочет только его и никого другого, — ответил он. — То-то в последнее время он зачастил к нам…
   — Почему ты не хочешь, чтобы мы с Туриром занялись мальчишкой, когда он вернется домой? — спросил Эльвир. — Что бы там ни было, мы попытаемся мирно уладить дело.
   Вошло несколько рабов; они опустили стол, висящий на стене, и поставили его перед скамьей. Люди Блотульфа сели. Вошло несколько дружинников Эльвира и Турира, служанки принесли пиво. Эльвир сделал знак своим людям и тем, кто служил Туриру, чтобы они сели в другом конце зала, где трудно было расслышать, о чем говорили они втроем.
   Тяжело вздохнув, Блотульф сделал большой глоток из чаши с пивом, когда та пошла по кругу.
   — Я был неприветлив с тобой, Эльвир, — сказал он. — Но ты должен понять, что я не могу отдавать свою дочь за первого попавшегося негодяя! — Повернувшись к Туриру, он добавил: — Ты сказал, что это твой шурин. Я не очень хорошо знаю халогаландские семейства. Откуда он родом?
   — Должен заметить, — сказал Турир, — что, когда я женился на его сестре, меня больше прельщала девушка, чем ее семья. Но его отец, Харальд Финссон, является хёвдингом на том острове, где живет, да и мать его высокого происхождения, А Финн куда мужественнее, чем его отец, я хорошо его знаю и могу за это поручиться.
   — Не забывай, — сказал Блотульф, — что Ингерид происходит из рода Блотульфа из Олвисхауга, и я не собираюсь отдавать ее за сына какого-то мелкого хёвдинга. А этот Финн просто выставил меня на посмешище, опозорив мою дочь у меня на глазах; и, можешь быть уверен, я не слишком высоко ставлю такого рода мужество. Ты, Эльвир, мастер поговорить; может быть, ты посоветуешь мне, что я должен ответить людям из Скьердингстада?
   — Пока еще рано утверждать, что случилось что-то плохое, — ответил Эльвир. — На твоем месте я бы поехал обратно в Гьевран и досконально выяснил, как обстоит дело. Ясно только одно: даже если твоя дочь невинна, как ягненок, тебе не следует выдавать ее замуж за Ране из Скьердингстада на виду у всех.
   Блотульфу пришлось, скрепя сердце, признать, что Эльвир прав. Но он пробормотал себе в бороду, что, как только доберется до этого мальчишки… И он все еще бормотал что-то, садясь на коня и выезжая со двора.
   Эльвир был явно раздражен, когда повернулся к Туриру и сказал:
   — Если Финну так нужна девка, он мог бы, мне кажется, найти себе что-нибудь попроще и не приставать к Ингерид дочери Блотульфа!
   — Как ты сам сказал Блотульфу, нужно поговорить с мальчишкой, — ответил Турир.
   — Скорее всего, он уже попробовал ее, — сказал Эльвир, — иначе Блотульф не был бы в такой ярости. И, похоже, девушка ни в чем ему не отказывает…
   — Но не можем же мы позволить Блотульфу хладнокровно зарубить мальчишку! — сказал Турир, почесав в затылке. — Хотя борьба и не была бы такой односторонней. Финн тоже умеет постоять за себя.
   — Тебе не принесет особой пользы кровная вражда с родом Олвисхауг, — задумчиво произнес Эльвир. — Блотульф любит свою дочь. Если можно было бы убедить его в том, что он мало обрадует ее, зарубив Финна. Какое будущее ее ожидает, если она окажется с его ребенком на руках? И даже если дело не так плохо, найдет ли он для нее более подходящего жениха?
   — Ты разбираешься в законах, — сказал Турир, — скажи, какую виру полагается уплатить в подобном случае?
   — Все зависит от того, как договорятся обе стороны, — сказал Эльвир. — Но вряд ли Финн сможет уплатить Блотульфу то, что тот потребует.
 
   Вечером они пришли к Финну в старый дом. Но Финн стал все отрицать.
   — Я не сделал ничего плохого, — сказал он. — Мне нравится Ингерид, и я охотно бы женился на ней. Надеюсь, вы посодействуете мне в этом.
   Эльвир с сомнением посмотрел на него.
   — Финн, — сказал он, — что-то произошло, иначе Блотульф не был бы так разъярен. Наверняка ты хотел, чтобы девушка была твоей.
   — Да, хотел, — ответил Финн. — Но я был бы негодяем, если бы прикоснулся к ней.
   — Разве ты не знаешь, что Блотульф собирается переговорить с людьми из Скьердингстада о том, чтобы выдать ее за их старшего сына?
   — Она говорила, что он собирается выдать ее замуж. Но не сказала, за кого, добавила лишь, что он вдовец, имеет четырех детей и по возрасту годится ей в отцы.
   — Ране славный парень, — сухо заметил Эльвир. — И в том, что он старше ее, нет ничего плохого.
   Уголки губ у Турира дрогнули: Эльвир сказал это, почувствовав себя задетым, ведь они с Ране были одного возраста. Но Эльвир был рад, что Турир смеется, в последнее время горечь его стала невыносимой для всех. И голос Эльвира стал мягче, когда он снова обратился к Финну:
   — Тебе известно, что она принадлежит к одному из лучших родов в Трондхейме?
   — Нет, — ответил Финн, — я думал, что если мы с Хаконом так подружились…
   — Финн, Финн… — сказал Эльвир. — Ты хороший парень, но я не думаю, что Блотульф Кетильссон считает тебя подходящей для нее парой.
   Финн был просто уничтожен этими словами.
   — Ты не думаешь, что если бы вы поговорили с ним, то могли бы уломать его? — спросил он. — Мне так нравится Ингерид!
   — Ты еще не достаточно взрослый, чтобы понять, что к чему, — сказал Турир.
   — Раннвейг в свое время была не старше меня…
   — Финн!
   — Прости, Турир! — Финн явно сожалел о своих словах. — Но я чувствую, что никогда не буду по-настоящему счастлив, если она не станет моей.
   — Думаю, тебе нужно привыкать к мысли о том, что этого может и не быть, мальчик, — сказал Эльвир. — Как только Блотульф убедится в том, что его дочь девственна, он постарается как можно скорее выдать ее замуж за Ране. Не правда ли, Турир, ведь ты опытен в подобных делах…
   Эльвир попытался снова перейти на насмешливый тон, присущий ему в общении с Туриром. С дразнящей улыбкой он повернулся к Финну и сказал:
   — Если бы ты не вел себя так благородно по отношению к девушке, нам, возможно, было бы о чем поговорить, — сказал он.
   — В самом деле? — спросил Финн, уставясь на него с разинутым ртом.
   Эльвир понял, что сболтнул лишнее, и подосадовал, что не смог придержать язык за зубами.
   — Пойми меня правильно, Финн, — сказал он. — От этого может быть хуже не только Ингерид и Блотульфу, но также и мне с Туриром. Но ты честен, ты не предал Хакона, не опозорил его сестру.