Страница:
– И знаешь что? Даже после того, как тебе разрешают взять его себе, этого малыша, которого эта дрянь не желает, которого она просто выбросила, а ты любишь всеми силами души, тебе надо ждать еще много месяцев – представь себе: месяцев! – прежде чем он станет твоим. Она, видите ли, мать! Она обладает чуть ли не священным правом. Она может передумать и отобрать его, когда ей заблагорассудится. Ты не смеешь даже его любить. Ты можешь себе представить, что это такое? Можешь? А теперь этот чертов закон разрешает ему идти и искать ее.
Стон, исполненный боли, скорее звериной, чем человеческой, гулко отозвался от стен чистенькой гостиной. Пэт швырнула орехи и бросилась наверх. Эндрю устремился за ней.
Молли почувствовала, как от лица отхлынула кровь. Боже мой, она сама приложила к этому руку, она помогла приоткрыть ящик Пандоры, и все скрытое доселе хлынуло наружу. Ей хотелось пойти и обнять свекровь, объяснить, что так будет лучше. Будет ли? Только не для Пэт. Ее мир уже перевернулся.
Эдди, до этого мирно спавший, почувствовал общее волнение, проснулся и тоже захныкал.
Через несколько минут появился Эндрю.
– Пап, мне так жаль. – Джо сам едва сдерживал слезы. – Я не знал, как еще об этом сказать. Ты тоже считаешь, что я не прав?
– У нее просто шок. От того, что она всегда этого ждала, только хуже.
Эндрю прошел к небольшому бюро полированного дерева, единственному сколько-нибудь ценному предмету мебели во всей комнате, и выдвинул ящик.
– Вот твое свидетельство о рождении. Ты, наверное, его не видел после свадьбы?
Плач наверху утих.
– Можно мне подняться? – спросил Джо.
– С ней все будет в порядке? – спросила Молли, когда Джо ушел. – Для нее это такой удар…
– Пэт всегда хотела, чтобы Джо был другой, чтобы он больше походил на ее родного сына. Она ненавидела все разговоры о его усыновлении. – Эндрю снял с каминной полки фотографию и задумался о милом, иногда казавшемся одиноким парнишке, вечно с книжкой, совсем не таком, как его одноклассники. – Пэт не хочет этого признавать, но Джо всегда тяжело переносил то, что он приемный сын. Он хотел быть честным со своими товарищами и рассказал в школе, что не родной сын. Ребята стали его задирать. Никогда не забуду, как он сказал: «Когда поступлю в старшую школу, не стану говорить, что я приемный. Буду делать вид, что я такой же, как все». Матери он, правда, об этом не сказал. Понимал, что должен ее беречь. Она даже говорить на эту тему не любила.
– А вы думаете, если Джо найдет свою родную мать, это ему поможет? Может быть, его тревожит совсем другое, а это тут ни при чем?
– Он всегда был беспокойная душа. Думаю, он никогда не чувствовал себя с нами совсем свободно. Пэт это тоже знает, но ни за что не признается. Быть может, и лучше, чтобы тайное стало явью.
Молли порывисто обняла его.
– Родной вы или не родной – Джо повезло с отцом.
Эндрю поднял с пола оброненное Джо на бегу свидетельство о рождении.
– Не уверен, что от этого будет большая польза. Оно выдано после усыновления. Нам не разрешили получить то, где значилась его настоящая мать. Джо придется его запрашивать официально. Если это вам поможет – мы взяли его через Христианскую ассоциацию Святого Сердца, может, от них вы что-нибудь узнаете. У них здесь есть отделение, и еще одно – в Суссексе. Одна монашка говорила, что он родился где-то здесь поблизости. И еще: его настоящая фамилия, кажется, Льюис. – Эндрю мягко улыбнулся. – Мне этого знать не полагалось, но читать вверх ногами – один из моих бесполезных талантов.
– Не таких уж и бесполезных! Спасибо, Эндрю. Я знаю, вам сейчас тоже тяжело. Я так люблю Джо и Эдди!
– Знаю. И он вас обоих любит. А еще я знаю, каков он бывает, когда не в настроении. Не хочу, чтобы он отказывался от своего счастья, а я твердо знаю, что это счастье – вы с Эдди.
– Так вы думаете, надо пробовать? – Молли поняла, что им всем надо сейчас благодарить Эндрю за его невозмутимый нрав.
– Ну так вы же уже решили. Даже если поиск ничего не даст или мать не захочет с ним знаться, может, Джо пойдет на пользу охота за призраком.
Немного погодя спустился Джо.
– Вам лучше сейчас уехать, – посоветовал Эндрю. – Дайте ей выплакаться и поспать.
– Может, не следовало ей говорить? – Джо кусал губы. – Я хочу сказать: вдруг все окажется впустую?
– Лучше ее подготовить. Не переживай. Пэт сильная натура. Она справится. Только не лишай ее своей любви.
Когда они, запихав обратно в машину малыша с его многочисленными пожитками, уехали, чтобы в подавленном настроении проделать обратный путь в Пэкхам, Эндрю поднялся к жене.
Пэт лежала поверх розового льняного покрывала, устремив взор в окно, где только что скрылась из виду машина. Эндрю прилег рядом.
Все еще всхлипывая, Пэт приникла к мужу.
– Эндрю, я его потеряю. Я это чувствую.
Эндрю принялся ритмичными движениями поглаживать ей спину, как он поглаживал внука, а когда-то и Джо.
– Он никогда не был наш, дорогая. И мы всегда знали, что это может случиться. Мы дали ему все, что могли, и нам остается только уповать, что это что-нибудь да значит.
Тем не менее, когда Пэт наконец уснула, Эндрю и сам смахнул слезу. Он не был набожным, но иногда жалел об этом.
Вопрос заключался в том, что лучше: чтобы эта женщина – кто бы она ни была – признала Джо или нет?
– Ты еще не передумал? – спросила Молли, когда они разгрузили машину. – Понимаешь, мы ведь можем остановиться, если тебе кажется, что это слишком сложно.
Вместо ответа Джо заключил ее в объятия. Самым удивительным было то, что затея уже сблизила их. Сознание того, что жизнь не всегда бывает легкой или счастливой, неожиданно заставило их больше ценить друг друга.
– Не хочешь, чтобы я исполнила тебе танец живота? – спросила Молли, тряхнув пышной гривой. Ей хотелось его приободрить, позволить ему ощутить себя любимым.
– Господи! – поддразнил ее Джо. – Моя собственная жена собирается соблазнить меня прямо на полу в гостиной. Мне надо чаще искать свои корни.
– Чем не место? Не хуже всех остальных. В кровати мы вечно оказываемся втроем. – Молли принялась расстегивать ему ремень брюк. – Кое-какой корешок я бы не отказалась найти, не медля ни минуты.
Они повалились на мягкий старый диван под ярким покрывалом в тон к шторам и занялись в точности тем самым, чем и положено заниматься в турецком гареме.
На следующий день, проводив Джо на работу, Молли присела на тот же диван, на сей раз в халате, и с улыбкой задумалась о вчерашнем. Может, ей следует заняться эротическим дизайном спален? Могла бы денег заколотить. Не переодеваясь, она сделала уборку и устроила Эдди на коврике из овчины. Малыш радостно засучил ножками. Удивительно приятно было ощущать себя развратницей, а особенно радовало сознание того, насколько они с Джо близки. Она подумала, не позвонить ли Пэт, но решила чуть обождать. Может быть, для Пэт лучше сделать из Молли главную злодейку. Она поставила диск группы «U2» – свой любимый – и принялась танцевать под музыку, роняя с плеча халат.
Раздался звонок, и у нее мелькнула мысль, что соседи пришли жаловаться на шум. Но это оказались не соседи. Это была Клэр.
Клэр оглядела декадентский халат и неприкрытое удовлетворение, написанное на лице подруги.
– Ага, кажется, я вижу результат счастливого воссоединения семьи, отмеченного страстным половым актом?
Молли хихикнула:
– Какого лешего ты делаешь здесь в это время? Ты разве не на работе?
– Я, между прочим, исследую жизнь проституток на Стритэме. А поскольку они все заняты полировкой своих гениталий, или чем там еще шлюхи по утрам занимаются, то я их там не обнаружила. Вот и решила заглянуть к тебе.
– Но Стритэм – это такая даль! – не поверила Молли.
– Это все юг Лондона, – небрежно отмахнулась Клэр. – Ты ведь не против сыграть роль шлюхи, правда? Ответь мне на пару вопросов. – Она изучала подругу. – Кстати, ты в таком одеянии даже похожа на одну из этих девиц.
– С каких это пор уличные девки стали носить халаты и белые носки? – возмутилась Молли.
– Ты не поверишь! За белые носки клиенты еще и приплачивают. А от этого взгляда – «ну давай же!» – они вообще сразу лезут в карман за кредиткой.
– Этот взгляд означает не «ну давай же!», а облегчение. Слушай-ка, – она потянула Клэр на кухню, – сделай нам по чашке кофе, а я пока оденусь. – Клэр была не слишком хозяйственная. – Если ты, конечно, в состоянии справиться с растворимым кофе.
– Так как все прошло? Она, конечно, тебя во всем обвинила?
– Конечно, обвинила. Если честно, то получилось ужасно. Бедная Пэт. Но Эндрю оказался просто молодцом. Смотри, что он нам дал. – Молли достала свидетельство о рождении. – Но еще лучше были разные мелочи, которые он припомнил. Например, Джо был усыновлен через приют Святого Сердца, скорее всего через их отделение в Суссексе, а фамилия его матери, кажется, была Льюис.
– Молли, это же фантастика! У тебя уже больше ниточек, чем дали бы все чинуши, вместе взятые. По сути дела, больше, чем у большинства пускающихся в такие поиски.
Это была правда. Из книг, которые она успела просмотреть по этой теме, Молли уже знала, что такое бюрократическая волокита.
Клэр пощекотала Эдди животик.
– Знаешь, – призналась она, поднимаясь и осматривая колготки на предмет затяжек, – завидую тебе, что у тебя есть этот детеныш и все остальное.
Молли засмеялась:
– Ну, ты умеешь выразиться! Ничего, по-моему, ты еще не созрела для детеныша. У тебя еще большие мальчики на уме. Кстати, как твой дружок? Этот редактор отдела репортажей?
– Доставая член из ширинки, предупреждает, что меня выставят на улицу, если я не добуду действительно хороший репортаж.
Молли пришла в ужас:
– Слава богу, я сижу дома. Эти ваши газеты – сплошной кошмар.
– И знаешь, по-моему, он это делает из лучших побуждений.
В конце концов Молли сама приготовила кофе, поскольку Клэр так и не проявила никакой активности.
– Клэр, мне нужны твои журналистские навыки. Если бы ты искала свою мать, что бы теперь стала делать?
Клэр на минуту задумалась.
– Напиши в этот приют Святого Сердца, что ты родная сестра Джо и ужасно хочешь его найти. Добавь, что через три дня приедешь. Адреса не давай, а то они тебя отошьют – пришлют какую-нибудь отписку. А так они забеспокоятся, поднимут его досье. Потом, когда ты явишься, они тебя даже могут принять. А если примут, то, может, что-то и сболтнут. После этого тебе надо будет помолиться за Святое Сердце.
– Господи, Клэр, – восхитилась Молли, – как тебе это удается?
– Приходится. Я целыми днями пытаюсь выудить из людей то, чего они не хотят говорить, а то, что хотят, выкидываю на помойку. Вопрос в том, достаточно ли я хороша, чтобы сохранить работу. Пойду-ка я лучше, пока мой стол не отдали кому-то подешевле.
Едва Клэр ушла, Молли сделала в точности так, как посоветовала подруга. Написала письмо в приют Святого Сердца за подписью «Молли Льюис» и сообщила, что через три дня приедет с ними переговорить. Это была ее первая настоящая ложь, но Молли со стыдом призналась себе, что при всех своих опасениях чувствует прилив возбуждения.
Глава 6
Стон, исполненный боли, скорее звериной, чем человеческой, гулко отозвался от стен чистенькой гостиной. Пэт швырнула орехи и бросилась наверх. Эндрю устремился за ней.
Молли почувствовала, как от лица отхлынула кровь. Боже мой, она сама приложила к этому руку, она помогла приоткрыть ящик Пандоры, и все скрытое доселе хлынуло наружу. Ей хотелось пойти и обнять свекровь, объяснить, что так будет лучше. Будет ли? Только не для Пэт. Ее мир уже перевернулся.
Эдди, до этого мирно спавший, почувствовал общее волнение, проснулся и тоже захныкал.
Через несколько минут появился Эндрю.
– Пап, мне так жаль. – Джо сам едва сдерживал слезы. – Я не знал, как еще об этом сказать. Ты тоже считаешь, что я не прав?
– У нее просто шок. От того, что она всегда этого ждала, только хуже.
Эндрю прошел к небольшому бюро полированного дерева, единственному сколько-нибудь ценному предмету мебели во всей комнате, и выдвинул ящик.
– Вот твое свидетельство о рождении. Ты, наверное, его не видел после свадьбы?
Плач наверху утих.
– Можно мне подняться? – спросил Джо.
– С ней все будет в порядке? – спросила Молли, когда Джо ушел. – Для нее это такой удар…
– Пэт всегда хотела, чтобы Джо был другой, чтобы он больше походил на ее родного сына. Она ненавидела все разговоры о его усыновлении. – Эндрю снял с каминной полки фотографию и задумался о милом, иногда казавшемся одиноким парнишке, вечно с книжкой, совсем не таком, как его одноклассники. – Пэт не хочет этого признавать, но Джо всегда тяжело переносил то, что он приемный сын. Он хотел быть честным со своими товарищами и рассказал в школе, что не родной сын. Ребята стали его задирать. Никогда не забуду, как он сказал: «Когда поступлю в старшую школу, не стану говорить, что я приемный. Буду делать вид, что я такой же, как все». Матери он, правда, об этом не сказал. Понимал, что должен ее беречь. Она даже говорить на эту тему не любила.
– А вы думаете, если Джо найдет свою родную мать, это ему поможет? Может быть, его тревожит совсем другое, а это тут ни при чем?
– Он всегда был беспокойная душа. Думаю, он никогда не чувствовал себя с нами совсем свободно. Пэт это тоже знает, но ни за что не признается. Быть может, и лучше, чтобы тайное стало явью.
Молли порывисто обняла его.
– Родной вы или не родной – Джо повезло с отцом.
Эндрю поднял с пола оброненное Джо на бегу свидетельство о рождении.
– Не уверен, что от этого будет большая польза. Оно выдано после усыновления. Нам не разрешили получить то, где значилась его настоящая мать. Джо придется его запрашивать официально. Если это вам поможет – мы взяли его через Христианскую ассоциацию Святого Сердца, может, от них вы что-нибудь узнаете. У них здесь есть отделение, и еще одно – в Суссексе. Одна монашка говорила, что он родился где-то здесь поблизости. И еще: его настоящая фамилия, кажется, Льюис. – Эндрю мягко улыбнулся. – Мне этого знать не полагалось, но читать вверх ногами – один из моих бесполезных талантов.
– Не таких уж и бесполезных! Спасибо, Эндрю. Я знаю, вам сейчас тоже тяжело. Я так люблю Джо и Эдди!
– Знаю. И он вас обоих любит. А еще я знаю, каков он бывает, когда не в настроении. Не хочу, чтобы он отказывался от своего счастья, а я твердо знаю, что это счастье – вы с Эдди.
– Так вы думаете, надо пробовать? – Молли поняла, что им всем надо сейчас благодарить Эндрю за его невозмутимый нрав.
– Ну так вы же уже решили. Даже если поиск ничего не даст или мать не захочет с ним знаться, может, Джо пойдет на пользу охота за призраком.
Немного погодя спустился Джо.
– Вам лучше сейчас уехать, – посоветовал Эндрю. – Дайте ей выплакаться и поспать.
– Может, не следовало ей говорить? – Джо кусал губы. – Я хочу сказать: вдруг все окажется впустую?
– Лучше ее подготовить. Не переживай. Пэт сильная натура. Она справится. Только не лишай ее своей любви.
Когда они, запихав обратно в машину малыша с его многочисленными пожитками, уехали, чтобы в подавленном настроении проделать обратный путь в Пэкхам, Эндрю поднялся к жене.
Пэт лежала поверх розового льняного покрывала, устремив взор в окно, где только что скрылась из виду машина. Эндрю прилег рядом.
Все еще всхлипывая, Пэт приникла к мужу.
– Эндрю, я его потеряю. Я это чувствую.
Эндрю принялся ритмичными движениями поглаживать ей спину, как он поглаживал внука, а когда-то и Джо.
– Он никогда не был наш, дорогая. И мы всегда знали, что это может случиться. Мы дали ему все, что могли, и нам остается только уповать, что это что-нибудь да значит.
Тем не менее, когда Пэт наконец уснула, Эндрю и сам смахнул слезу. Он не был набожным, но иногда жалел об этом.
Вопрос заключался в том, что лучше: чтобы эта женщина – кто бы она ни была – признала Джо или нет?
– Ты еще не передумал? – спросила Молли, когда они разгрузили машину. – Понимаешь, мы ведь можем остановиться, если тебе кажется, что это слишком сложно.
Вместо ответа Джо заключил ее в объятия. Самым удивительным было то, что затея уже сблизила их. Сознание того, что жизнь не всегда бывает легкой или счастливой, неожиданно заставило их больше ценить друг друга.
– Не хочешь, чтобы я исполнила тебе танец живота? – спросила Молли, тряхнув пышной гривой. Ей хотелось его приободрить, позволить ему ощутить себя любимым.
– Господи! – поддразнил ее Джо. – Моя собственная жена собирается соблазнить меня прямо на полу в гостиной. Мне надо чаще искать свои корни.
– Чем не место? Не хуже всех остальных. В кровати мы вечно оказываемся втроем. – Молли принялась расстегивать ему ремень брюк. – Кое-какой корешок я бы не отказалась найти, не медля ни минуты.
Они повалились на мягкий старый диван под ярким покрывалом в тон к шторам и занялись в точности тем самым, чем и положено заниматься в турецком гареме.
На следующий день, проводив Джо на работу, Молли присела на тот же диван, на сей раз в халате, и с улыбкой задумалась о вчерашнем. Может, ей следует заняться эротическим дизайном спален? Могла бы денег заколотить. Не переодеваясь, она сделала уборку и устроила Эдди на коврике из овчины. Малыш радостно засучил ножками. Удивительно приятно было ощущать себя развратницей, а особенно радовало сознание того, насколько они с Джо близки. Она подумала, не позвонить ли Пэт, но решила чуть обождать. Может быть, для Пэт лучше сделать из Молли главную злодейку. Она поставила диск группы «U2» – свой любимый – и принялась танцевать под музыку, роняя с плеча халат.
Раздался звонок, и у нее мелькнула мысль, что соседи пришли жаловаться на шум. Но это оказались не соседи. Это была Клэр.
Клэр оглядела декадентский халат и неприкрытое удовлетворение, написанное на лице подруги.
– Ага, кажется, я вижу результат счастливого воссоединения семьи, отмеченного страстным половым актом?
Молли хихикнула:
– Какого лешего ты делаешь здесь в это время? Ты разве не на работе?
– Я, между прочим, исследую жизнь проституток на Стритэме. А поскольку они все заняты полировкой своих гениталий, или чем там еще шлюхи по утрам занимаются, то я их там не обнаружила. Вот и решила заглянуть к тебе.
– Но Стритэм – это такая даль! – не поверила Молли.
– Это все юг Лондона, – небрежно отмахнулась Клэр. – Ты ведь не против сыграть роль шлюхи, правда? Ответь мне на пару вопросов. – Она изучала подругу. – Кстати, ты в таком одеянии даже похожа на одну из этих девиц.
– С каких это пор уличные девки стали носить халаты и белые носки? – возмутилась Молли.
– Ты не поверишь! За белые носки клиенты еще и приплачивают. А от этого взгляда – «ну давай же!» – они вообще сразу лезут в карман за кредиткой.
– Этот взгляд означает не «ну давай же!», а облегчение. Слушай-ка, – она потянула Клэр на кухню, – сделай нам по чашке кофе, а я пока оденусь. – Клэр была не слишком хозяйственная. – Если ты, конечно, в состоянии справиться с растворимым кофе.
– Так как все прошло? Она, конечно, тебя во всем обвинила?
– Конечно, обвинила. Если честно, то получилось ужасно. Бедная Пэт. Но Эндрю оказался просто молодцом. Смотри, что он нам дал. – Молли достала свидетельство о рождении. – Но еще лучше были разные мелочи, которые он припомнил. Например, Джо был усыновлен через приют Святого Сердца, скорее всего через их отделение в Суссексе, а фамилия его матери, кажется, была Льюис.
– Молли, это же фантастика! У тебя уже больше ниточек, чем дали бы все чинуши, вместе взятые. По сути дела, больше, чем у большинства пускающихся в такие поиски.
Это была правда. Из книг, которые она успела просмотреть по этой теме, Молли уже знала, что такое бюрократическая волокита.
Клэр пощекотала Эдди животик.
– Знаешь, – призналась она, поднимаясь и осматривая колготки на предмет затяжек, – завидую тебе, что у тебя есть этот детеныш и все остальное.
Молли засмеялась:
– Ну, ты умеешь выразиться! Ничего, по-моему, ты еще не созрела для детеныша. У тебя еще большие мальчики на уме. Кстати, как твой дружок? Этот редактор отдела репортажей?
– Доставая член из ширинки, предупреждает, что меня выставят на улицу, если я не добуду действительно хороший репортаж.
Молли пришла в ужас:
– Слава богу, я сижу дома. Эти ваши газеты – сплошной кошмар.
– И знаешь, по-моему, он это делает из лучших побуждений.
В конце концов Молли сама приготовила кофе, поскольку Клэр так и не проявила никакой активности.
– Клэр, мне нужны твои журналистские навыки. Если бы ты искала свою мать, что бы теперь стала делать?
Клэр на минуту задумалась.
– Напиши в этот приют Святого Сердца, что ты родная сестра Джо и ужасно хочешь его найти. Добавь, что через три дня приедешь. Адреса не давай, а то они тебя отошьют – пришлют какую-нибудь отписку. А так они забеспокоятся, поднимут его досье. Потом, когда ты явишься, они тебя даже могут принять. А если примут, то, может, что-то и сболтнут. После этого тебе надо будет помолиться за Святое Сердце.
– Господи, Клэр, – восхитилась Молли, – как тебе это удается?
– Приходится. Я целыми днями пытаюсь выудить из людей то, чего они не хотят говорить, а то, что хотят, выкидываю на помойку. Вопрос в том, достаточно ли я хороша, чтобы сохранить работу. Пойду-ка я лучше, пока мой стол не отдали кому-то подешевле.
Едва Клэр ушла, Молли сделала в точности так, как посоветовала подруга. Написала письмо в приют Святого Сердца за подписью «Молли Льюис» и сообщила, что через три дня приедет с ними переговорить. Это была ее первая настоящая ложь, но Молли со стыдом призналась себе, что при всех своих опасениях чувствует прилив возбуждения.
Глава 6
Следующие три дня Молли с ума сходила от нетерпения. Джо при этом вел себя так, будто потерял к делу всякий интерес.
– Так мне ехать? – спросила она в день, который назначила себе для поездки в приют Святого Сердца.
– Как хочешь, – уклонился он от ответа, нарочито оставляя ключи от машины на видном месте на середине кухонного стола.
– Это значит – да?
Дорога в Суссекс не сулила ничего хорошего. Улицы в южной части Лондона плавились от жары, Эдди хныкал, пробки были хуже, чем в выходной, а когда Молли проскочила нужный выезд на трассу и была вынуждена сделать крюк в пятнадцать миль, то у нее мелькнула мысль, что это дурное предзнаменование.
«Вернись, Молли Мередит, и прекрати совать нос не в свои дела» – эти слова вот-вот готовы были явиться ей с какого-нибудь мигающего щита с ограничением скорости.
Наконец она нашла нужный адрес. Приют Святого Сердца был в небольшой деревушке со странным названием Плампинтон, что можно было перевести как «Пухлянское». Молли усмехнулась, хотя было ясно, что мало кто из мамаш, готовящихся сдать сюда своего ребенка, нашел бы это название забавным.
Вообще-то слово «деревня» тоже не слишком подходило к этому месту, которое, несмотря на явно сельскую принадлежность, представляло собой беспорядочное нагромождение неуютных современных коттеджей, фермы с рифленой железной крышей вместо обычной приятной для глаза рыжеватой черепицы и полуразвалившейся железобетонной автобусной остановки. Проскочить приют было невозможно. Это было уродливое здание постройки шестидесятых годов, воздвигнутое специально для этих целей. Снаружи имелась вывеска с изображением зловещего алого сердца, пронзенного кинжалом и роняющего флуоресцирующие капли крови.
Тяжелую дубовую дверь открыла монашка в современном платье. Ошибиться тем не менее было невозможно, как если бы на ней был белый апостольник с накрахмаленными углами. Она держалась вполне дружелюбно, без малейшей враждебности и поджатых губ, к чему уже заранее приготовилась Молли. У монашки были круглые обветренные щеки и необычайно голубые глаза, которые вполне могли излучать холод и строгость, если бы не теплая улыбка, смягчавшая их выражение. Молли подумала, не повернуть ли с порога назад. Но монашка поманила ее внутрь.
– Вы, стало быть, мисс Льюис, – поздоровалась она, пощекотав Эдди под подбородком. – Раньше мы всегда пугали детей своим одеянием. Теперь другое дело. Кстати, я сестра Мария. Раньше я была сестрой Ассумптой, пока мы не стали именоваться на новый лад. Это еще одно наше нововведение. Я позаботилась, чтобы приемную не занимали, мы сможем там побеседовать.
Молли проследовала за сестрой Марией по длинному, пахнущему карболкой коридору, выложенному красной плиткой, без единого пятнышка.
– Когда я дежурю, всегда пользуюсь «Флешем», – поведала сестра Мария, – а сегодня день сестры Бернадетты, и она предпочитает сильные средства. – К удивлению Молли, сестра подмигнула.
В конце коридора комнаты располагались как-то странно. По обе стороны были две совершенно одинаковые двери. За каждой – небольшая комнатка, с выходом наружу.
Сестра Мария помолчала.
– Наверху жили мамаши с детьми – пока малыш не подрастал настолько, чтобы его можно было отдать в семью. Здесь происходила передача. Отсюда мать приносила ребенка и отдавала ответственной сестре, та несла его в комнату на той стороне, где дожидались потенциальные родители. Эту сторону мы называли Комната печали, а ту – Комната радости.
Молли взглянула на Комнату печали и содрогнулась, почти физически ощутив атмосферу горя и утраты, все еще висящую в воздухе, хотя комната была свежевыкрашена. Она представила себе молоденьких девчонок, готовящихся отдать своих малышей: как они вместе с младенцем заворачивают в складки одеяльца или конверта и свою любовь, как они обнимают или целуют его на прощание, как испытывают ужасную, страшную боль при расставании, как уезжают с каменными лицами в сопровождении собственных родителей. Быть может, некоторые чувствовали облегчение – теперь можно вернуться к прежней беззаботной жизни. Но сколько их уходили отсюда с заплаканными глазами и сгорбленной спиной, зная, что никогда не забудут этой минуты, что бы ни ждало их впереди?
Молли почувствовала, что смахивает слезу и с удвоенной силой прижимает к себе Эдди.
Сестра Мария потрепала ее по спине:
– Вашего братишку наверняка принесли отсюда.
Молли, отвлекшись на свои переживания, чуть не сказала: «Какой братишка? У меня брата нет», – но вовремя спохватилась.
– Конечно, теперь мы здесь усыновлениями не занимаемся, – пояснила сестра Мария. – Детишек стало мало. Теперь девочки поумнели, они умеют предохраняться или делают аборт. – Монашка помолчала, задумавшись о мире, в котором девчонки знакомы с презервативами, ароматизированными экстрактом клубники и таблетками, принимаемыми в экстренных случаях наутро после неосторожной связи. – И хорошо, что так, – добавила она. – Уж больно тут много слез лилось, можно все Красное море заполнить.
– Так они, значит, не хотели? Не хотели отдавать детей?
– Некоторых сюда притаскивали силой, они упирались и кричали. – Сестра Мария тронула висящий на шее крест. – Это была жуткая процедура, бесчеловечная. Новые родители слышали, как кричит и рыдает мать, у которой отнимают дитя, и у них появлялось чувство вины перед ней, как будто они крали ребенка. Испанская инквизиция могла бы об этом только мечтать. Девчонки должны были ощутить всю тяжесть греха.
– И так было и в семьдесят пятом году, когда родился мой брат?
– Моральные устои меняются медленнее, чем вам кажется. Когда я слышу все эти разглагольствования о том, каким безнравственным стал наш мир, я думаю: «И слава богу!» Может, детишек для усыновления и меньше, зато меньше горя для несчастных девочек. – Монахиня как будто припомнила собственную молодость. – Не уверена, что с этим согласится матушка настоятельница или – того пуще – папа. Но нравственность не всегда приятная штука, что бы ни говорила церковь.
Они подошли к небольшой, стерильно чистой приемной, стены которой своей белизной напоминали греческий монастырь. Из прилегающей часовни доносился легкий запах ладана, смешивающийся с запахом пчелиного воска, которым натирали мебель. На стене висело небольшое распятие.
– Что-то я разболталась, – извинилась сестра Мария. – Меня родители услали в монастырь не потому, что я попала в беду – по мне небось теперь и не скажешь? – а как раз из-за того, что я уже и тогда не умела держать язык за зубами. И теперь не умею, а ведь уже тридцать лет прошло. Так что вы хотели узнать о своем братике?
– Его усыновили в феврале семьдесят пятого года через ваше общество, почти наверняка через это отделение, – затараторила Молли, пока ее не перебили.
– Если усыновленный ребенок был ваш родной брат, стало быть, женщина, которая его отдала, была ваша матушка? – Сестра Мария пристально посмотрела на девушку.
Молли судорожно соображала.
– Да, да, верно. Она моя мать.
– А сходства никакого… – Монашка отвернулась, словно давая понять, что и так уже наговорила лишнего.
– А вы что же, ее помните? – Сердце у Молли громко забилось, но она сделала усилие, чтобы не выдать голосом своего волнения, дабы не насторожить еще больше разговорчивую сестру Марию.
Монашка посмотрела на распятие, словно ища поддержки.
– Как же ее можно забыть? Такая красавица. И совсем не похожа на всех остальных.
– Мама всегда выделялась, – блефанула Молли. – Уверена, она будет тронута, что вы ее так хорошо помните. Расскажите, какая она была! – мягко надавила Молли. Ведь монахиня говорит о родной матери Джо!
– Ну, во-первых, она была старше, чем другие девушки. Уверенная в себе. Из среднего класса. И приехала одна. Тогда это была редкость.
Молли ощутила холодок предчувствия. Она совсем не так представляла себе мать Джо. Она думала, это будет несчастная девчонка, которую разозлившийся отец силой заставил избавиться от ребенка. Монахиня рисовала портрет женщины, вполне отвечавшей за свою судьбу.
– И к тому же ее семья была совсем не такая, как у других. Культурные люди. Из Лондона.
– Вы их знали? – Молли опять содрогнулась. – Она, должно быть, переживала, когда у нее отбирали моего братишку?
Сестра Мария вздохнула.
– Люди по-разному проявляют боль. Она даже взглянуть на него не захотела. Поднялась и вышла. – Голос у монахини был такой, словно она опять находилась в той печальной, безжизненной комнате. Потом, будто спохватившись, что говорит о матери Молли, добавила: – Я уверена, у нее были причины. А вы не пытались у нее спросить?
Молли опять встрепенулась.
– Она не любит об этом говорить, – солгала она.
– Это понятно. Не судите ее строго. Для многих женщин молчание – единственный способ справиться с горечью утраты. Они просто делают вид, что ничего не было. Для них это слишком тяжело. Боль и утрата проявляются по-разному.
В этот момент Эдди, до сих пор мирно сидевший в своем стульчике, проснулся и завопил, напоминая матери, что пора питаться. Молли пожалела, что не догадалась подбросить его Пэт, вместо того чтобы тащить с собой. Хотя Пэт вряд ли бы ей сейчас обрадовалась. И очень может быть, что она отказалась бы сидеть с Эдди.
– И конечно, – добавила сестра Мария, – имя Аманда у нас тоже встречалось не часто. – Сердце Молли подпрыгнуло, как лосось, идущий против течения. Так, значит, мать Джо звали Амандой! – Кроме того, никто не мог бы сравниться с нею в красоте. Мне всегда было любопытно, что с ней потом стало. – Она смерила Молли взглядом. – Я рада, что она обзавелась семьей и детишками. Странно, вы совсем на нее не похожи, но это такая причудливая вещь – семейное сходство…
– Да. Я пошла в отца и его родню.
– А вот сынишка ваш на нее похож. Очень даже похож. Те же темные волосики и потрясающие глаза.
Молли вцепилась в Эдди, силясь унять волнение. Понятно, что броская внешность Джо и Эдди должна быть от кого-то унаследована. Почему бы и не от матери Джо? Молли всегда это подозревала.
– Но вот чего не могу, так это рассказывать вам о той паре, которая вашего братишку усыновила. Это будет против правил. Вам надо будет обратиться в реестр. Может, он тоже пытается вас разыскать.
– Благодарю вас, сестра Мария. Я так и поступлю. Вы мне в самом деле помогли. Теперь у меня гораздо больше надежды.
– Я рада, что вы приехали. Как сейчас помню вашу мать! В ней было что-то особенное. Надеюсь, она нашла свое счастье. – Уже провожая Молли к выходу, добрая монахиня задержалась и взяла девушку за руку: – Я вам лишнего сказала, но это мое дело. Конечно, вам следовало бы обратиться к нам официально, и у меня бы появилась масса головной боли, но я уже стара для этих дел. И вообще я никогда не верила ни в какие учреждения, эти гнусные мужские изобретения, иначе я бы уже давно стала настоятельницей. Пусть меня господь накажет, если сочтет нужным. А воссоединение родных – это такое счастье! Надеюсь, вы отыщете своего брата, но будьте осторожны, моя дорогая. Я знаю, что вы действуете из лучших побуждений, но вы вступили на опасную стезю. Можно сказать, на эмоциональное минное поле. Вы должны быть уверены, что ваша мать этого хочет. Не только вы, но и она.
Выйдя на улицу из печальной тишины этого дома, Молли ощутила прилив возбуждения. Эндрю не ошибся, фамилия матери Джо была Льюис, и теперь Молли знает ее полное имя, а также то, что она была необычайно красива. Поскольку жить она должна была где-то в этих краях, наверняка найдутся те, кто ее вспомнит. Молли охватило пьянящее возбуждение от близости к цели. Она решила немного обследовать окрестности.
Ближайшая деревня находилась всего в паре миль по шоссе, но вы попадали просто в другую эпоху. Молли поразилась, что приют, с его нескладной урбанизированной архитектурой, разрешили построить в такой близости от пахнущего вечностью райского сада, каким являлся Нижний Дичвелл. Наверное, дело решали какие-то разные, совершенно не имеющие отношения друг к другу ведомства.
Можно себе представить, какие страсти разгораются между крупными перенаселенными городами и их мирными симпатичными соседями, повергаемыми в ужас безликой многоквартирной застройкой для молодых семей или имениями больших начальников, нарушающими их безмятежный пейзаж английской деревни. Таким бельмом на глазу снобистских обитателей Дичвелла, по-видимому, был приют Святого Сердца, но здесь верх оказался на стороне воли господней.
Молли припарковалась на стоянке у местного паба, надеясь, что ей простят эту вольность. Как все милые английские деревушки, Нижний Дичвелл совсем не имел парковок, поскольку период его развития пришелся на времена, когда в путешествие отправлялись только по крайней необходимости, да и то куда-нибудь поблизости – миль этак за шесть, верхом или в экипаже. Четырехколесные чудища тогда еще не появились.
В поселке было около сотни домов под соломенными или известняковыми крышами, с черепицей из пластов тяжелого камня. Большинство домов были облицованы галькой и скромно сияли белыми входными дверями. В это солнечное утро воздух был напоен запахом жимолости и роз.
В гуще домов Молли приметила чайную и направилась прямо туда. Чай был естественным аккомпанементом для сплетен, и Молли могла поклясться, что сплетни со всей округи в радиусе нескольких миль стекаются именно сюда, где и перемываются косточки ближних над фарфоровыми чашками и домашним бисквитом.
Чайная была полна народу, и Молли поняла, что поступила опрометчиво, заявившись сюда с капризничающим ребенком. Здесь собирались бабушки и дедушки с исключительно благовоспитанными внуками, и, увы, шум стоял такой, что о чем-то расспрашивать было бы невозможно.
Хозяйка чайной сжалилась над Молли и выкроила ей место в сторонке. Присев, Молли порылась в сумке Эдди в поисках спасительной бутылки сцеженного молока, чувствуя, что хныканье в любой момент может перерасти в сирену.
– Подогреть в микроволновке? – спросила заботливая хозяйка. – Я знаю, что это не положено, но мы всегда так делаем для моего внука. Это не страшно, если как следует встряхнуть.
– Так мне ехать? – спросила она в день, который назначила себе для поездки в приют Святого Сердца.
– Как хочешь, – уклонился он от ответа, нарочито оставляя ключи от машины на видном месте на середине кухонного стола.
– Это значит – да?
Дорога в Суссекс не сулила ничего хорошего. Улицы в южной части Лондона плавились от жары, Эдди хныкал, пробки были хуже, чем в выходной, а когда Молли проскочила нужный выезд на трассу и была вынуждена сделать крюк в пятнадцать миль, то у нее мелькнула мысль, что это дурное предзнаменование.
«Вернись, Молли Мередит, и прекрати совать нос не в свои дела» – эти слова вот-вот готовы были явиться ей с какого-нибудь мигающего щита с ограничением скорости.
Наконец она нашла нужный адрес. Приют Святого Сердца был в небольшой деревушке со странным названием Плампинтон, что можно было перевести как «Пухлянское». Молли усмехнулась, хотя было ясно, что мало кто из мамаш, готовящихся сдать сюда своего ребенка, нашел бы это название забавным.
Вообще-то слово «деревня» тоже не слишком подходило к этому месту, которое, несмотря на явно сельскую принадлежность, представляло собой беспорядочное нагромождение неуютных современных коттеджей, фермы с рифленой железной крышей вместо обычной приятной для глаза рыжеватой черепицы и полуразвалившейся железобетонной автобусной остановки. Проскочить приют было невозможно. Это было уродливое здание постройки шестидесятых годов, воздвигнутое специально для этих целей. Снаружи имелась вывеска с изображением зловещего алого сердца, пронзенного кинжалом и роняющего флуоресцирующие капли крови.
Тяжелую дубовую дверь открыла монашка в современном платье. Ошибиться тем не менее было невозможно, как если бы на ней был белый апостольник с накрахмаленными углами. Она держалась вполне дружелюбно, без малейшей враждебности и поджатых губ, к чему уже заранее приготовилась Молли. У монашки были круглые обветренные щеки и необычайно голубые глаза, которые вполне могли излучать холод и строгость, если бы не теплая улыбка, смягчавшая их выражение. Молли подумала, не повернуть ли с порога назад. Но монашка поманила ее внутрь.
– Вы, стало быть, мисс Льюис, – поздоровалась она, пощекотав Эдди под подбородком. – Раньше мы всегда пугали детей своим одеянием. Теперь другое дело. Кстати, я сестра Мария. Раньше я была сестрой Ассумптой, пока мы не стали именоваться на новый лад. Это еще одно наше нововведение. Я позаботилась, чтобы приемную не занимали, мы сможем там побеседовать.
Молли проследовала за сестрой Марией по длинному, пахнущему карболкой коридору, выложенному красной плиткой, без единого пятнышка.
– Когда я дежурю, всегда пользуюсь «Флешем», – поведала сестра Мария, – а сегодня день сестры Бернадетты, и она предпочитает сильные средства. – К удивлению Молли, сестра подмигнула.
В конце коридора комнаты располагались как-то странно. По обе стороны были две совершенно одинаковые двери. За каждой – небольшая комнатка, с выходом наружу.
Сестра Мария помолчала.
– Наверху жили мамаши с детьми – пока малыш не подрастал настолько, чтобы его можно было отдать в семью. Здесь происходила передача. Отсюда мать приносила ребенка и отдавала ответственной сестре, та несла его в комнату на той стороне, где дожидались потенциальные родители. Эту сторону мы называли Комната печали, а ту – Комната радости.
Молли взглянула на Комнату печали и содрогнулась, почти физически ощутив атмосферу горя и утраты, все еще висящую в воздухе, хотя комната была свежевыкрашена. Она представила себе молоденьких девчонок, готовящихся отдать своих малышей: как они вместе с младенцем заворачивают в складки одеяльца или конверта и свою любовь, как они обнимают или целуют его на прощание, как испытывают ужасную, страшную боль при расставании, как уезжают с каменными лицами в сопровождении собственных родителей. Быть может, некоторые чувствовали облегчение – теперь можно вернуться к прежней беззаботной жизни. Но сколько их уходили отсюда с заплаканными глазами и сгорбленной спиной, зная, что никогда не забудут этой минуты, что бы ни ждало их впереди?
Молли почувствовала, что смахивает слезу и с удвоенной силой прижимает к себе Эдди.
Сестра Мария потрепала ее по спине:
– Вашего братишку наверняка принесли отсюда.
Молли, отвлекшись на свои переживания, чуть не сказала: «Какой братишка? У меня брата нет», – но вовремя спохватилась.
– Конечно, теперь мы здесь усыновлениями не занимаемся, – пояснила сестра Мария. – Детишек стало мало. Теперь девочки поумнели, они умеют предохраняться или делают аборт. – Монашка помолчала, задумавшись о мире, в котором девчонки знакомы с презервативами, ароматизированными экстрактом клубники и таблетками, принимаемыми в экстренных случаях наутро после неосторожной связи. – И хорошо, что так, – добавила она. – Уж больно тут много слез лилось, можно все Красное море заполнить.
– Так они, значит, не хотели? Не хотели отдавать детей?
– Некоторых сюда притаскивали силой, они упирались и кричали. – Сестра Мария тронула висящий на шее крест. – Это была жуткая процедура, бесчеловечная. Новые родители слышали, как кричит и рыдает мать, у которой отнимают дитя, и у них появлялось чувство вины перед ней, как будто они крали ребенка. Испанская инквизиция могла бы об этом только мечтать. Девчонки должны были ощутить всю тяжесть греха.
– И так было и в семьдесят пятом году, когда родился мой брат?
– Моральные устои меняются медленнее, чем вам кажется. Когда я слышу все эти разглагольствования о том, каким безнравственным стал наш мир, я думаю: «И слава богу!» Может, детишек для усыновления и меньше, зато меньше горя для несчастных девочек. – Монахиня как будто припомнила собственную молодость. – Не уверена, что с этим согласится матушка настоятельница или – того пуще – папа. Но нравственность не всегда приятная штука, что бы ни говорила церковь.
Они подошли к небольшой, стерильно чистой приемной, стены которой своей белизной напоминали греческий монастырь. Из прилегающей часовни доносился легкий запах ладана, смешивающийся с запахом пчелиного воска, которым натирали мебель. На стене висело небольшое распятие.
– Что-то я разболталась, – извинилась сестра Мария. – Меня родители услали в монастырь не потому, что я попала в беду – по мне небось теперь и не скажешь? – а как раз из-за того, что я уже и тогда не умела держать язык за зубами. И теперь не умею, а ведь уже тридцать лет прошло. Так что вы хотели узнать о своем братике?
– Его усыновили в феврале семьдесят пятого года через ваше общество, почти наверняка через это отделение, – затараторила Молли, пока ее не перебили.
– Если усыновленный ребенок был ваш родной брат, стало быть, женщина, которая его отдала, была ваша матушка? – Сестра Мария пристально посмотрела на девушку.
Молли судорожно соображала.
– Да, да, верно. Она моя мать.
– А сходства никакого… – Монашка отвернулась, словно давая понять, что и так уже наговорила лишнего.
– А вы что же, ее помните? – Сердце у Молли громко забилось, но она сделала усилие, чтобы не выдать голосом своего волнения, дабы не насторожить еще больше разговорчивую сестру Марию.
Монашка посмотрела на распятие, словно ища поддержки.
– Как же ее можно забыть? Такая красавица. И совсем не похожа на всех остальных.
– Мама всегда выделялась, – блефанула Молли. – Уверена, она будет тронута, что вы ее так хорошо помните. Расскажите, какая она была! – мягко надавила Молли. Ведь монахиня говорит о родной матери Джо!
– Ну, во-первых, она была старше, чем другие девушки. Уверенная в себе. Из среднего класса. И приехала одна. Тогда это была редкость.
Молли ощутила холодок предчувствия. Она совсем не так представляла себе мать Джо. Она думала, это будет несчастная девчонка, которую разозлившийся отец силой заставил избавиться от ребенка. Монахиня рисовала портрет женщины, вполне отвечавшей за свою судьбу.
– И к тому же ее семья была совсем не такая, как у других. Культурные люди. Из Лондона.
– Вы их знали? – Молли опять содрогнулась. – Она, должно быть, переживала, когда у нее отбирали моего братишку?
Сестра Мария вздохнула.
– Люди по-разному проявляют боль. Она даже взглянуть на него не захотела. Поднялась и вышла. – Голос у монахини был такой, словно она опять находилась в той печальной, безжизненной комнате. Потом, будто спохватившись, что говорит о матери Молли, добавила: – Я уверена, у нее были причины. А вы не пытались у нее спросить?
Молли опять встрепенулась.
– Она не любит об этом говорить, – солгала она.
– Это понятно. Не судите ее строго. Для многих женщин молчание – единственный способ справиться с горечью утраты. Они просто делают вид, что ничего не было. Для них это слишком тяжело. Боль и утрата проявляются по-разному.
В этот момент Эдди, до сих пор мирно сидевший в своем стульчике, проснулся и завопил, напоминая матери, что пора питаться. Молли пожалела, что не догадалась подбросить его Пэт, вместо того чтобы тащить с собой. Хотя Пэт вряд ли бы ей сейчас обрадовалась. И очень может быть, что она отказалась бы сидеть с Эдди.
– И конечно, – добавила сестра Мария, – имя Аманда у нас тоже встречалось не часто. – Сердце Молли подпрыгнуло, как лосось, идущий против течения. Так, значит, мать Джо звали Амандой! – Кроме того, никто не мог бы сравниться с нею в красоте. Мне всегда было любопытно, что с ней потом стало. – Она смерила Молли взглядом. – Я рада, что она обзавелась семьей и детишками. Странно, вы совсем на нее не похожи, но это такая причудливая вещь – семейное сходство…
– Да. Я пошла в отца и его родню.
– А вот сынишка ваш на нее похож. Очень даже похож. Те же темные волосики и потрясающие глаза.
Молли вцепилась в Эдди, силясь унять волнение. Понятно, что броская внешность Джо и Эдди должна быть от кого-то унаследована. Почему бы и не от матери Джо? Молли всегда это подозревала.
– Но вот чего не могу, так это рассказывать вам о той паре, которая вашего братишку усыновила. Это будет против правил. Вам надо будет обратиться в реестр. Может, он тоже пытается вас разыскать.
– Благодарю вас, сестра Мария. Я так и поступлю. Вы мне в самом деле помогли. Теперь у меня гораздо больше надежды.
– Я рада, что вы приехали. Как сейчас помню вашу мать! В ней было что-то особенное. Надеюсь, она нашла свое счастье. – Уже провожая Молли к выходу, добрая монахиня задержалась и взяла девушку за руку: – Я вам лишнего сказала, но это мое дело. Конечно, вам следовало бы обратиться к нам официально, и у меня бы появилась масса головной боли, но я уже стара для этих дел. И вообще я никогда не верила ни в какие учреждения, эти гнусные мужские изобретения, иначе я бы уже давно стала настоятельницей. Пусть меня господь накажет, если сочтет нужным. А воссоединение родных – это такое счастье! Надеюсь, вы отыщете своего брата, но будьте осторожны, моя дорогая. Я знаю, что вы действуете из лучших побуждений, но вы вступили на опасную стезю. Можно сказать, на эмоциональное минное поле. Вы должны быть уверены, что ваша мать этого хочет. Не только вы, но и она.
Выйдя на улицу из печальной тишины этого дома, Молли ощутила прилив возбуждения. Эндрю не ошибся, фамилия матери Джо была Льюис, и теперь Молли знает ее полное имя, а также то, что она была необычайно красива. Поскольку жить она должна была где-то в этих краях, наверняка найдутся те, кто ее вспомнит. Молли охватило пьянящее возбуждение от близости к цели. Она решила немного обследовать окрестности.
Ближайшая деревня находилась всего в паре миль по шоссе, но вы попадали просто в другую эпоху. Молли поразилась, что приют, с его нескладной урбанизированной архитектурой, разрешили построить в такой близости от пахнущего вечностью райского сада, каким являлся Нижний Дичвелл. Наверное, дело решали какие-то разные, совершенно не имеющие отношения друг к другу ведомства.
Можно себе представить, какие страсти разгораются между крупными перенаселенными городами и их мирными симпатичными соседями, повергаемыми в ужас безликой многоквартирной застройкой для молодых семей или имениями больших начальников, нарушающими их безмятежный пейзаж английской деревни. Таким бельмом на глазу снобистских обитателей Дичвелла, по-видимому, был приют Святого Сердца, но здесь верх оказался на стороне воли господней.
Молли припарковалась на стоянке у местного паба, надеясь, что ей простят эту вольность. Как все милые английские деревушки, Нижний Дичвелл совсем не имел парковок, поскольку период его развития пришелся на времена, когда в путешествие отправлялись только по крайней необходимости, да и то куда-нибудь поблизости – миль этак за шесть, верхом или в экипаже. Четырехколесные чудища тогда еще не появились.
В поселке было около сотни домов под соломенными или известняковыми крышами, с черепицей из пластов тяжелого камня. Большинство домов были облицованы галькой и скромно сияли белыми входными дверями. В это солнечное утро воздух был напоен запахом жимолости и роз.
В гуще домов Молли приметила чайную и направилась прямо туда. Чай был естественным аккомпанементом для сплетен, и Молли могла поклясться, что сплетни со всей округи в радиусе нескольких миль стекаются именно сюда, где и перемываются косточки ближних над фарфоровыми чашками и домашним бисквитом.
Чайная была полна народу, и Молли поняла, что поступила опрометчиво, заявившись сюда с капризничающим ребенком. Здесь собирались бабушки и дедушки с исключительно благовоспитанными внуками, и, увы, шум стоял такой, что о чем-то расспрашивать было бы невозможно.
Хозяйка чайной сжалилась над Молли и выкроила ей место в сторонке. Присев, Молли порылась в сумке Эдди в поисках спасительной бутылки сцеженного молока, чувствуя, что хныканье в любой момент может перерасти в сирену.
– Подогреть в микроволновке? – спросила заботливая хозяйка. – Я знаю, что это не положено, но мы всегда так делаем для моего внука. Это не страшно, если как следует встряхнуть.