Страница:
Ему нравилось, что она редко говорит с ним как с младшим; обычно — как равная с равным. Он увидел пожухшие листья. Это сделала пустыня.
В глубине сада они некоторое время молча слушали щебет птиц, стрекот и жужжание насекомых. Пчелы, собиравшие мед на клеверном поле неподалеку, заинтересовались им, но, как и все те, кто свободно выходил из Дома Ордена, он был помечен феромоном. Пчелы прожужжали мимо, почувствовали запах, определявший его личность, и вновь отправились на свои цветочные пастбища. Яблоки. Одрейд указала на запад. Персики. Он взглянул по направлению ее жеста. И — да, верно, там, за лугом, к востоку от них, были вишни.
Семена и молодые саженцы были привезены сюда на первых не-кораблях около полутора тысяч лет назад, рассказывала Одрейд, и посажены здесь — бережно, с вниманием и любовью.
Тэг представил себе руки, роющиеся в грязи, бережно рыхлящие почву вокруг саженцев; ирригацию, проводимую со всей возможной тщательностью и вниманием; строительство оград, не позволяющих скоту заходить сюда с пастбищ, окружающих плантации и здания первого Дома Собраний.
К тому времени он уже знал о гигантском песчаном черве с Ракис.
Смерть этого червя послужила причиной появления существ, именуемых песчаной форелью. Из-за этой песчаной форели и разрасталась пустыня. Частично эта история была связана с его предыдущей инкарнацией — с человеком, которого называли «Башар». Великий воин, погибший, когда эти ужасные женщины, Чтимые Матры, разрушили Ракис.
Тэг нашел, что эти занятия одновременно и увлекают, и тревожат его. Он чувствовал в себе какие-то лакуны, пустоты, которые должна была заполнять память. Должна была, но не заполняла. Эти провалы в памяти заполняли сны, но и сны уходят. А временами перед его внутренним взором появлялись лица. Он почти слышал слова. Бывало и так, что он знал имя вещи — просто знал, еще не успев спросить. Особенно хорошо вспоминались названия разных видов оружия.
Он начинал осознавать многое. Вся эта планета должна была стать пустыней, и перемены начались потому, что Чтимые Матры решили уничтожить Бене Джессерит, воспитавшую его.
Почтенные Матери, наблюдавшие и контролировавшие его жизнь, зачастую относились к нему с почтительным страхом — к нему, вечно одетому в черное, суровому до аскетизма. Да еще эти глаза — синее в синем, без белков. Говорили, это из-за спайса.
Только Одрейд проявляла к нему чувство, похожее на искреннюю привязанность, — а Одрейд была весьма важной персоной в мире Бене Джессерит. Все называли ее Преподобной Матерью, и она велела ему называть ее так же. Но только не в садах, где они были одни. Там он называл ее Матерью.
На утренней прогулке во время, близившееся к сбору урожая, в девятый год его жизни, в третьем кругу яблоневых садов они наткнулись на небольшую ложбинку, в которой не было деревьев, но зато она заросла разнотравьем. Одрейд положила руку на плечо Тэга и придержала его там, где он мог видеть дорожку из отдельных черных камней, ведущую сквозь густую траву, в которой поблескивали маленькие звездочки цветов. Почтенная мать была в странном настроении; это было слышно по ее голосу:
— Собственность — интересный вопрос, — сказала она. — Эта планета — наша собственность, или мы — собственность планеты?
— Мне нравится, как здесь пахнет, — сказал Тэг. Одрейд убрала руки с его плечей и легонько подтолкнула его вперед:
— Здесь собраны травы для обоняния, Майлз. Ароматические травы. Рассмотри их хорошенько и выясни их названия в библиотеке, когда мы вернемся. Ну, иди же!
Он попытался обойти выползший на дорожку вьюнок, но, услышав эти слова, твердо ступил на зеленые усики растения, вдохнув острый запах.
— Они были посажены именно для этого: когда на них ступаешь, они отдают тебе свой аромат, — сказала Одрейд. — Прокторы учили тебя тому, как справляться с ностальгией. Они говорили тебе, что ностальгию часто вызывают запахи?
— Да, Мать…
Обернувшись и взглянув туда, куда только что ступил, он прибавил:
— Это розмарин.
— Откуда ты знаешь? — голос Преподобной звучал настойчиво; она требовала ответа.
Он пожал плечами:
— Просто — знаю.
— Возможно, это изначальная память, — Одрейд казалась довольной.
Они пошли дальше по ложбинке, полной странных ароматов, и снова голос Одрейд зазвучал задумчиво:
— У каждой планеты — свой характер, на каждой есть место, где мы пытаемся восстановить уголок Старой Земли. Иногда воплощение лишь смутно напоминает замысел, но здесь нам была суждена удача.
Она наклонилась и, сорвав тонкий побег ядовитозеленого растения, растерла его в пальцах. Понюхала:
— Шалфей.
Она была права, но он не смог бы сказать, откуда знает это.
— Я чувствовал этот запах в пище — иногда. Это как меланж?
— Нет, это растение улучшает вкус, но не изменяет сознания, — она выпрямилась и посмотрела на мальчика с высоты своего роста. — Запомни это место, Майлз, хорошенько запомни. Миры, породившие нас, давно исчезли, но здесь мы восстановили их малую частицу.
Он чувствовал, что она учит его чему-то очень важному. Он спросил:
— Почему ты подумала, что эта планета владеет нами?
— Мои Сестры считают, что мы — правители этой земли. Ты знаешь что-нибудь о правителях?
— Это как Ройтиро, отец моего друга Йорги. Йорги говорит, что его старшая Сестра когда-нибудь станет правителем их плантации.
— Верно. На некоторых планетах мы живем много больше, чем кто бы то ни было, но мы — только правители.
— Если не ты владеешь Домом Собраний, то кто же?
— Быть может, никто. Мой вопрос таков: какую метку мы наложили друг на друга — мои Сестры и эта планета?
Он взглянул снизу вверх в ее лицо, затем перевел взгляд на свои руки. Быть может, именно сейчас Дом Ордена накладывает на него свою печать, свою метку?
— Большинство таких отметин — внутри нас, глубоко внутри, — Одрейд взяла его за руку. — Идем. Они покинули травяную ароматную долину и поднялись по склону во владения Ройтиро, а Одрейд все говорила:
— Сестры редко создают сады с чисто ботаническими целями. Сады должны не только услаждать взгляд и обоняние.
— Пища?
— Да, в первую очередь то, что поддерживает нашу жизнь. Сады дают пищу телу. И та ложбинка позади — она тоже дает пряные травы для нашей кухни.
Он чувствовал, как ее слова вливаются в него, заполняя пространство между провалами в памяти. Он чувствовал, что значит предусмотреть все на века вперед: деревья для того, чтобы заменять потолочные балки, растения, предназначенные для того, чтобы сдерживать оползни, не позволять разрушаться берегам рек и озер, чтобы предохранять плодородный слой почвы от эрозии под действием ветров и дождевой воды, чтобы не допустить обмеления морей — и даже водяные растения, пища и убежище для рыбы… Бене Джессерит приходилось также думать о деревьях, дающих убежище и тень, и даже о тех, что будут бросать причудливые тени на газоны.
— Деревья и прочие растения для любых симбиотических отношений, — сказала Одрейд.
— Симбиотических? — это было новым словом.
Она стала объяснять на примере того, с чем Тэг уже встречался — например, когда ходил собирать грибы:
— Грибница будет жить и расти только подле подходящих ей корней. И каждый гриб находится в симбиозе с определенным деревом или растением. Каждое дерево или растение берет у других что-то, что ему нужно…
Она продолжала объяснение, и наконец, утомленный учением, Тэг поддал ногой поросшую травой кочку — и тут заметил взгляд Одрейд. Странный, какой-то неуютный взгляд. Он сделал что-то оскорбительное. Почему на одно растение можно наступить, а на другое нельзя?
— Майлз! Трава не дает ветру иссушить плодородный слой и развеять его, унеся частицы его куда-нибудь далеко — на речное дно, скажем.
Он знал этот тон. Тон упрека. Он снова взглянул на оскорбленную им траву.
— Эти травы кормят наш скот. Некоторые дают семена, которые мы употребляем в пищу с хлебом или другой едой. Некоторые — надежная защита от ветра, как лесополосы…
Он знал это. Пытаясь отвлечь Одрейд от отповеди, он спросил:
— Лесополосы? — произнося слово по слогам.
Она не улыбнулась. Тэг понял, что напрасно пытался обмануть Одрейд. Он сдался и вновь принялся слушать. Урок продолжался.
— Когда сюда придет пустыня, — говорила Одрейд, вероятно, виноградники погибнут последними — их корни уходят в землю на несколько сот метров. Сады погибнут раньше.
— Почему они должны погибнуть?
— Чтобы уступить место более важной жизни.
— Песчаным червям и меланжу.
Он увидел, что ее обрадовали эти слова: ей было приятно, что он знает о связи между песчаными червями и спайсом, который был необходим для существования Бене Джессерит. Он не знал точно, какова была эта необходимость, но ему рисовался круговорот: песчаные черви — песчаная форель — меланж — и снова по кругу. И из этого круга Бене Джессерит выбирала то, что было нужно Сестрам.
И все же это учение утомило его, а потому он спросил:
— Если все это все равно умрет, зачем мне снова возвращаться в библиотеку и учить имена деревьев и растений?
— Потому что ты человек, а в людях живет желание классифицировать. Вешать на все ярлыки.
— Почему нам так нужно называть вещи?
— Потому что таким образом мы заявляем право на то, чему даем имена. Мы принимаем на себя права владения, которые могут оказаться обманчивыми и опасными.
Итак, она снова вернулась к праву владения.
— Моя улица, мое озеро, моя планета, — говорила она. — На них навсегда — моя печать. А печать эта может и не пережить тебя — разве что останется как вежливая уступка победителя… или слово, которое вспоминается со страхом.
— Дюна, — сказал он.
— Ты схватываешь налету!
— Чтимые Матры сожгли Дюну.
— Так же, как сожгут и нас, если нас обнаружат.
— Этого не будет, если я буду вашим Башаром! — слова вырвались невольно, он не успел их обдумать, но, произнеся их, ощутил, что в них может быть доля правды. Летописи из библиотеки говорили, что враги содрогались уже от того, что Башар появлялся на поле битвы.
Словно прочитав его мысли, Одрейд сказала:
— Башар Тэг был знаменит еще и тем, что умел находить решения, не требующие сражений.
— Но он сражался с вашими врагами.
— Не забывай о Дюне, Майлз. Он погиб там.
— Я знаю.
— Прокторы уже давали тебе учить историю Каладан?
— Да. В истории, которую учу я, это называется Дан.
— Ярлыки, Майлз. Имена — только любопытные напоминания; большинство людей не связывает их больше ни с чем. Утомительная история, а? Имена — удобные указатели, полезные, как правило, только таким, как ты?
— А ты — такая, как я?
Он много раз задавал себе этот вопрос, но до сегодняшнего дня — только мысленно.
— Мы — Атридесы, ты и я. Помни это, когда вернешься к изучению истории Каладан.
Когда они прошли назад через сады, через пастбища к холму, с которого открывался прекрасный обзор Центральной, Тэг увидел административный корпус и окружавшие его плантации совершенно новым взглядом. И он постарался сохранить это ощущение в глубине души, пока они спускались по огороженной тропинке к арке входа на Первую Улицу.
«Живая драгоценность» — называла Центральную Одрейд.
Пройдя под аркой, Тэг поднял взгляд к названию улицы, выжженному в камне. Галах, изящный шрифт с мягкими изгибами линий, одно из украшений Бене Джессерит. Все улицы и здания несли на себе имена, выполненные тем же шрифтом.
Оглядев Центральную — танцующий фонтан на площади, изящные детали построек — Тэг задумался о глубине человеческого опыта. Бене Джессерит сделали так, что неуловимым для него образом это место поддерживало и придавало сил. То, что он узнавал на занятиях и во время небольших экскурсий в садах, все новые знания, сложные и совсем простые, проявлялись как-то по-иному. Это была скрытая реакция Ментата, но Тэг не знал этого. Он только чувствовал, что его память перераспределила соотношения и создала новую систему. Внезапно он остановился и оглянулся назад, на сад, видный в арке крытой улицы. Все было связано. Центральная производила метан и удобрения (он обходил завод с одним из прокторов). Метан приводил в действие помпы и некоторые охладительные установки.
— На что ты смотришь, Майлз?
Он не знал, как ответить, но вспомнил осенний вечер, когда Одрейд взяла его с собой, и они пролетели над Центральной на «топтере» — она хотела показать и объяснить ему некоторые взаимоотношения, дать возможность увидеть все это «сверху». Тогда ее объяснения были просто словами, но в словах был заключен смысл.
«Все это так близко к замкнутому экологическому циклу, как только возможно было сделать, — говорила Одрейд, — Контроль Погоды управляет циклом и поточными линиями…»
— Почему ты стоишь и смотришь на сад, Майлз? — ее вопрос звучал как приказание, которому он не мог не подчиниться.
— В орнитоптере ты сказала, что это прекрасно, но опасно.
Они только однажды летали на «топтере» вместе. Она поняла, о чем он говорил. «Экологический цикл».
Тэг обернулся и выжидательно посмотрел на Одрейд.
— Замкнутость, — сказала она. — Как это соблазнительно — возвести высокие стены и отгородиться от изменений. Гнить здесь в самодовольном комфорте.
Ее слова всколыхнули душу Тэга. Он чувствовал, что уже слышал их когда-то… в другом месте, и другая женщина держала его за руку.
— Любая замкнутость и отгороженность от мира — плодородная почва для зерен ненависти — ненависти тех, кто находится вовне, — продолжала Одрейд.
— И горек будет урожай.
Не совсем те слова, но — тот же урок.
Он медленно шел рядом с Одрейд; его рука в ее ладони стала влажной.
— Почему ты молчишь, Майлз?
— Вы — фермеры, — сказал он. — Вот чем на самом деле занимаются Бене Джессерит.
Она мгновенно поняла, что произошло. В нем проявлялась подготовка Ментата, хотя он сам и не знал этого. Но пока лучше было не проверять возродившиеся способности гхолы.
— Мы занимаемся всем, что растет, Майлз. И ты воспринял это.
Когда они расставались — Одрейд направлялась в свою башню, он в свои апартаменты в школьном секторе, — Одрейд сказала:
— Я скажу твоим прокторам, чтобы они обращали больше внимания на искусство использования силы.
Он неверно понял ее:
— Я уже начал тренировки с лазерным оружием. Мне сказали, что у меня хорошо получается.
— Я слышала об этом. Но есть оружие, которое нельзя взять в руки. Оно может существовать только в твоем мозгу…
~ ~ ~
Мрачная непроглядная стигийская тьма царит в опочивальне Великой Чтимой Матры. Логно, Гранддама и главный адъютант Великой, входит из неосвещенного коридора — она была вызвана сюда приказом Великой — и невольно вздрагивает, вступая во тьму. Эти совещания в покоях, где не было света, пугают ее, и она знает, что Великой Матре это нравится. Но, конечно, это не может быть единственной причиной темноты. Быть может. Великая боится нападения? Несколько Высоких были убиты в постели. Нет… не совсем это, хотя, возможно, есть подобная причина выбору обстановки…
Во мраке — стоны и невнятное бормотание.
Некоторые Чтимые Матры, хихикая, рассказывали, что Великая Чтимая Матра рискует принимать на ложе Футара. Логно считала это вполне возможным. Эта Великая многое себе позволяет. Разве она не спасла часть Оружия, когда произошла катастрофа Рассеяния? Пусть даже и Футаров? Сестры знали, что Футаров нельзя поработить с помощью секса. По крайней мере, человеческого секса. Может, Многоликие Враги и воспользовались именно этим. Кто знает?
В спальне стоял запах шерсти. Логно закрыла за собой дверь и осталась стоять в ожидании. Великая Чтимая Матра не любила, когда ее прерывали, что бы она не делала там, под покровом мрака. Но она позволяет мне называть ее Дамой.
Снова стон, затем:
— Садись на полу, Логно. Да, там, возле двери.
Она действительно меня видит или только угадывает, где я?
У Логно не хватало смелости проверить. Яд! Когданибудь я до нее доберусь именно этим путем. Она осторожна, но может быть и рассеянной. Сестры могут сколько угодно презрительно фыркать: яд был и оставался признанным орудием достижения цели, одним из лучших способов пробиться наверх… если, конечно, наследник сумеет удержать доставшуюся ему власть.
— Логно, те Иксиане, с которыми ты говорила сегодня, что они говорят об Оружии?
— Они не понимают его назначения. Дама. Я не сказала им, что это.
— Разумеется.
— Ты снова будешь предлагать объединить Оружие и Заряд?
— Ты смеешься надо мной, Логно?
— Дама! Я никогда не сделала бы этого!
— Надеюсь, что так.
Молчание. Логно понимала, что они обе обдумывают один и тот же вопрос. Только три сотни комплектов Оружия уцелели после катастрофы. Каждый можно было использовать лишь единожды и только в том случае, если Совет, владевший Зарядом, согласился бы на это. Великая Чтимая Матра, в чьих руках было само Оружие, обладала лишь частью этой страшной власти. Оружие без Заряда было всего лишь маленькой черной трубочкой, которая умещалась в одной руке. Оснащенное зарядом, оно выбрасывало верома бескровную смерть по дуге в пределах его малой досягаемости.
— Многоликие, — пробормотала Великая.
Логно кивнула темноте, откуда раздалось это бормотание.
Быть может, она все же видит меня. Я же не знаю, что она еще сохранила — или чем ее снабдили Иксиане.
Многоликие, будь они вечно прокляты, вызвали катастрофу. Они — и их Футары! Как легко было отобрано все, кроме горстки Оружия! Чудовищная, устрашающая сила. Мы должны хорошо вооружиться прежде, чем вернемся к битве. Дама права.
— Та планета — Баззел, — сказала Великая Чтимая Матра. — Ты уверена, что ее не защищают?
— Мы не зафиксировали никаких защитных устройств. Контрабандисты утверждают, что она не защищена.
— Но она так богата Су-камнем!
— Здесь, в Старой Империи, редко осмеливаются нападать на ведьм.
— Я не верю, что их всего горстка на этой планете! Это какая-то ловушка.
— Такое всегда возможно, Дама.
— Я не доверяю контрабандистам, Логно. Плените еще нескольких из них и снова проверьте информацию с Баззел. Ведьмы слабы, но я не думаю, что они глупы.
— Да, Дама.
— Скажи Иксианам, что они могут вызвать наше недовольство, если не сумеют создавать дубликаты Оружия.
— Но без Заряда, Дама…
— С этим мы разберемся в свое время. Теперь иди.
Уже стоя на пороге, Логно услышала шипящее: «С-с-лыш-шишь?» После мрака опочивальни даже темнота коридора показалась ей подлинным благословением, и она заспешила к свету…
~ ~ ~
Снова — видения воды!
Мы обращаем всю эту планету, будь она неладна, в пустыню, а ко мне приходят видения воды!
Одрейд сидела в рабочей комнате, вокруг нее царила обычная утренняя сумятица, а она ощущала, как скользит по волнам Дитя Моря, и волны омывают его. Волны были цвета крови. Ее «я», бывшее Дитя Моря, предчувствовало кровавые времена.
Она знала, где истоки этих видений: в тех временах, когда Почтенные Матери еще не распорядились ее судьбой. Во временах ее детства в прекрасном доме на морском берегу Гамму. Несмотря на тревогу этих дней, она не смогла сдержать улыбку. Устрицы, приготовленные Папой. Она и до сих пор предпочитала это блюдо.
Лучше всего из времен своего детства она помнила морские экскурсии. Что-то в том, чтобы держаться на плаву, затрагивало глубинные струны ее души. Вздымающиеся и откатывающиеся назад волны, ощущение бескрайних горизонтов, странных новых земель — там, за грядой пенистых гребней, за этим водяным миром, и это волнующее чувство опасности, воплощенное в самой текучей прозрачной субстанции, поддерживавшей ее тело. Все эго вместе давало ей уверенность в том, что она — Дитя Моря.
Папа тоже становился там спокойнее. А Мама Сибиа — счастливее: ветер бил ей в лицо, ветер развевал, трепал длинные темные волосы… От тех времен осталось удивительное чувство равновесия, слова успокоения, сказанные на языке более древнем, чем первая Иная Память Одрейд. «Здесь моя месть, моя обитель. Я Дитя Моря».
Ее собственная концепция разума тоже шла оттуда. Способность держаться на плаву в чужих, морях. Способность хранить самое тайное свое «я», как бы высоко не вздымались нежданные волны.
Мама Сибиа одарила Одрейд этой способностью прежде, чем пришли Почтенные Матери и забрали с собой «тайный отпрыск дома Атридесов». Мама Сибиа, всего лишь приемная мать, научила Одрейд любить себя.
В сообществе Бене Джессерит, где любые формы любви оказывались под подозрением, это оставалось тайной Одрейд — тайной, зорко хранимой ото всех.
В глубине души я счастлива наедине с собой. Я не боюсь остаться одна. Да и не одна Почтенная Мать не остается одна после того, как Агония Спайса наполняет ее Иными Воспоминаниями.
Но Мама Сибиа и — да, Папа тоже, исполнявшие роль временных родителей по воле Бене Джессерит, внушили своей подопечной глубинную силу за те годы, что они жили вместе. Почтенные Матери всего лишь нашли этой силе применение.
Прокторы пытались в корне уничтожить гнездившееся в душе Одрейд «глубокое влечение к личным симпатиям», но им это все же не удалось; они не были уверены в том, что действительно потерпели неудачу, но подозрения никогда их не оставляли. В конце концов они послали ее в Аль Дханаб, туда, где намеренно сохранялись как худшее в Салюса Секундус, туда, где ей пришлось жить в мире постоянных испытаний и проверок. Это место в некотором отношении было еще хуже Дюны: высокие скалы и сухие ущелья, обжигающе жаркие ветра и ледяные ветра, слишком мало влаги — слишком много влаги… Сестры считали это место окончательной проверкой для тех, кто должен был жить на Дюне. Но все это так и не коснулось тайного уголка в сердце Одрейд — уголка, в котором жило Дитя Моря.
И теперь Дитя Моря предупреждает меня.
Быть может, это предупреждение-предвидение? Она обладала этой крупицей таланта — даром, который предупреждал о близкой опасности, грозящей Сестрам. Гены Атридесов давали себя знать. Быть может, беда грозила Дому Собраний? Нет… смутная боль говорила о том, что опасность грозит другим. Но эти другие были достаточно важны.
Лампадас? Ее скромный дар не давал ответа на вопрос.
Воспитательницы пытались избавить род Атридесов от этого опасного предвидения, но их успехи в этой области были ограничены. «Мы не имеем права допустить появления нового Квизаца Хадераха!» Они знали о странности Преподобной Матери, но предшественница Одрейд, Тараза, советовала «осторожно использовать ее талант». Тараза считала, — что предвидение Одрейд могло только предупреждать Бене Джесерит об опасности.
Одрад согласилась. Она переживала нежеланные мгновения, в которые ей открывалась надвигающаяся угроза. Только мгновения. А в последнее время она начала видеть сны.
Сон был необыкновенно ярким — Одрад словно жила в нем, все ее чувства были настроены на видения, проплывавшие в мозгу. Она шла над пропастью по туго натянутому канату, и кто-то — она не смела обернуться и взглянуть, кто подходил сзади, чтобы перерубить веревку топором. Она чувствовала босыми ступнями жесткость витого каната. Она чувствовала холод порывистого ветра, и ветер нес запах гари. И она знала, что тот, с топором, подходит все ближе и ближе!
Каждый шаг мог грозить гибелью, каждый потребовал напряжения всех ее сил. Шаг. Еще шаг. Веревка раскачивалась и вздрагивала, и она раскинула руки, пытаясь удержать равновесие.
Если я упаду, падут и Сестры!
Бене Джессерит исчезнет в бездонной пропасти, над которой натянут ее канат. Как и любое живое существо, Бене Джессерит должна была найти свой конец. Почтенная Мать не смела отрицать этого.
Но не здесь. Не упав с рассеченного каната. Мы не должны позволить обрезать канат! Я должна перебраться через пропасть прежде, чем придет тот, с топором. «Я должна! должна!»
Сон всегда обрывался на этом месте, и ее собственный крик отдавался в ее ушах, когда она просыпалась, мгновенно переносясь с узкой ненадежной дороги над пропастью в свою тихую спальню. Ей было зябко и холодно. Но на ее теле не выступало ни капли пота. Даже в тисках ночного кошмара ограничения, налагаемые Бене Джессерит, не позволяли столь ненужных эксцессов.
Телу не нужно потоотделение? Тело не потеет.
И сейчас, сидя в рабочей комнате и вспоминая сон, Одрейд чувствовала, сколь глубокую реальность скрывает метафора тонкого каната: тонкая нить, на которой держится судьба и жизнь всех моих Сестер. И конец этой нити — в моих руках. Дитя Моря предчувствовало приближающийся кошмар и отвечало на него картиной кровавых волн. Это не было обычным предупреждением. Что-то зловещее — настолько зловещее, что ей захотелось вскочить с места и закричать: «Птенцы мои, спрячьтесь в траве! Бегите! Бегите!..»
В глубине сада они некоторое время молча слушали щебет птиц, стрекот и жужжание насекомых. Пчелы, собиравшие мед на клеверном поле неподалеку, заинтересовались им, но, как и все те, кто свободно выходил из Дома Ордена, он был помечен феромоном. Пчелы прожужжали мимо, почувствовали запах, определявший его личность, и вновь отправились на свои цветочные пастбища. Яблоки. Одрейд указала на запад. Персики. Он взглянул по направлению ее жеста. И — да, верно, там, за лугом, к востоку от них, были вишни.
Семена и молодые саженцы были привезены сюда на первых не-кораблях около полутора тысяч лет назад, рассказывала Одрейд, и посажены здесь — бережно, с вниманием и любовью.
Тэг представил себе руки, роющиеся в грязи, бережно рыхлящие почву вокруг саженцев; ирригацию, проводимую со всей возможной тщательностью и вниманием; строительство оград, не позволяющих скоту заходить сюда с пастбищ, окружающих плантации и здания первого Дома Собраний.
К тому времени он уже знал о гигантском песчаном черве с Ракис.
Смерть этого червя послужила причиной появления существ, именуемых песчаной форелью. Из-за этой песчаной форели и разрасталась пустыня. Частично эта история была связана с его предыдущей инкарнацией — с человеком, которого называли «Башар». Великий воин, погибший, когда эти ужасные женщины, Чтимые Матры, разрушили Ракис.
Тэг нашел, что эти занятия одновременно и увлекают, и тревожат его. Он чувствовал в себе какие-то лакуны, пустоты, которые должна была заполнять память. Должна была, но не заполняла. Эти провалы в памяти заполняли сны, но и сны уходят. А временами перед его внутренним взором появлялись лица. Он почти слышал слова. Бывало и так, что он знал имя вещи — просто знал, еще не успев спросить. Особенно хорошо вспоминались названия разных видов оружия.
Он начинал осознавать многое. Вся эта планета должна была стать пустыней, и перемены начались потому, что Чтимые Матры решили уничтожить Бене Джессерит, воспитавшую его.
Почтенные Матери, наблюдавшие и контролировавшие его жизнь, зачастую относились к нему с почтительным страхом — к нему, вечно одетому в черное, суровому до аскетизма. Да еще эти глаза — синее в синем, без белков. Говорили, это из-за спайса.
Только Одрейд проявляла к нему чувство, похожее на искреннюю привязанность, — а Одрейд была весьма важной персоной в мире Бене Джессерит. Все называли ее Преподобной Матерью, и она велела ему называть ее так же. Но только не в садах, где они были одни. Там он называл ее Матерью.
На утренней прогулке во время, близившееся к сбору урожая, в девятый год его жизни, в третьем кругу яблоневых садов они наткнулись на небольшую ложбинку, в которой не было деревьев, но зато она заросла разнотравьем. Одрейд положила руку на плечо Тэга и придержала его там, где он мог видеть дорожку из отдельных черных камней, ведущую сквозь густую траву, в которой поблескивали маленькие звездочки цветов. Почтенная мать была в странном настроении; это было слышно по ее голосу:
— Собственность — интересный вопрос, — сказала она. — Эта планета — наша собственность, или мы — собственность планеты?
— Мне нравится, как здесь пахнет, — сказал Тэг. Одрейд убрала руки с его плечей и легонько подтолкнула его вперед:
— Здесь собраны травы для обоняния, Майлз. Ароматические травы. Рассмотри их хорошенько и выясни их названия в библиотеке, когда мы вернемся. Ну, иди же!
Он попытался обойти выползший на дорожку вьюнок, но, услышав эти слова, твердо ступил на зеленые усики растения, вдохнув острый запах.
— Они были посажены именно для этого: когда на них ступаешь, они отдают тебе свой аромат, — сказала Одрейд. — Прокторы учили тебя тому, как справляться с ностальгией. Они говорили тебе, что ностальгию часто вызывают запахи?
— Да, Мать…
Обернувшись и взглянув туда, куда только что ступил, он прибавил:
— Это розмарин.
— Откуда ты знаешь? — голос Преподобной звучал настойчиво; она требовала ответа.
Он пожал плечами:
— Просто — знаю.
— Возможно, это изначальная память, — Одрейд казалась довольной.
Они пошли дальше по ложбинке, полной странных ароматов, и снова голос Одрейд зазвучал задумчиво:
— У каждой планеты — свой характер, на каждой есть место, где мы пытаемся восстановить уголок Старой Земли. Иногда воплощение лишь смутно напоминает замысел, но здесь нам была суждена удача.
Она наклонилась и, сорвав тонкий побег ядовитозеленого растения, растерла его в пальцах. Понюхала:
— Шалфей.
Она была права, но он не смог бы сказать, откуда знает это.
— Я чувствовал этот запах в пище — иногда. Это как меланж?
— Нет, это растение улучшает вкус, но не изменяет сознания, — она выпрямилась и посмотрела на мальчика с высоты своего роста. — Запомни это место, Майлз, хорошенько запомни. Миры, породившие нас, давно исчезли, но здесь мы восстановили их малую частицу.
Он чувствовал, что она учит его чему-то очень важному. Он спросил:
— Почему ты подумала, что эта планета владеет нами?
— Мои Сестры считают, что мы — правители этой земли. Ты знаешь что-нибудь о правителях?
— Это как Ройтиро, отец моего друга Йорги. Йорги говорит, что его старшая Сестра когда-нибудь станет правителем их плантации.
— Верно. На некоторых планетах мы живем много больше, чем кто бы то ни было, но мы — только правители.
— Если не ты владеешь Домом Собраний, то кто же?
— Быть может, никто. Мой вопрос таков: какую метку мы наложили друг на друга — мои Сестры и эта планета?
Он взглянул снизу вверх в ее лицо, затем перевел взгляд на свои руки. Быть может, именно сейчас Дом Ордена накладывает на него свою печать, свою метку?
— Большинство таких отметин — внутри нас, глубоко внутри, — Одрейд взяла его за руку. — Идем. Они покинули травяную ароматную долину и поднялись по склону во владения Ройтиро, а Одрейд все говорила:
— Сестры редко создают сады с чисто ботаническими целями. Сады должны не только услаждать взгляд и обоняние.
— Пища?
— Да, в первую очередь то, что поддерживает нашу жизнь. Сады дают пищу телу. И та ложбинка позади — она тоже дает пряные травы для нашей кухни.
Он чувствовал, как ее слова вливаются в него, заполняя пространство между провалами в памяти. Он чувствовал, что значит предусмотреть все на века вперед: деревья для того, чтобы заменять потолочные балки, растения, предназначенные для того, чтобы сдерживать оползни, не позволять разрушаться берегам рек и озер, чтобы предохранять плодородный слой почвы от эрозии под действием ветров и дождевой воды, чтобы не допустить обмеления морей — и даже водяные растения, пища и убежище для рыбы… Бене Джессерит приходилось также думать о деревьях, дающих убежище и тень, и даже о тех, что будут бросать причудливые тени на газоны.
— Деревья и прочие растения для любых симбиотических отношений, — сказала Одрейд.
— Симбиотических? — это было новым словом.
Она стала объяснять на примере того, с чем Тэг уже встречался — например, когда ходил собирать грибы:
— Грибница будет жить и расти только подле подходящих ей корней. И каждый гриб находится в симбиозе с определенным деревом или растением. Каждое дерево или растение берет у других что-то, что ему нужно…
Она продолжала объяснение, и наконец, утомленный учением, Тэг поддал ногой поросшую травой кочку — и тут заметил взгляд Одрейд. Странный, какой-то неуютный взгляд. Он сделал что-то оскорбительное. Почему на одно растение можно наступить, а на другое нельзя?
— Майлз! Трава не дает ветру иссушить плодородный слой и развеять его, унеся частицы его куда-нибудь далеко — на речное дно, скажем.
Он знал этот тон. Тон упрека. Он снова взглянул на оскорбленную им траву.
— Эти травы кормят наш скот. Некоторые дают семена, которые мы употребляем в пищу с хлебом или другой едой. Некоторые — надежная защита от ветра, как лесополосы…
Он знал это. Пытаясь отвлечь Одрейд от отповеди, он спросил:
— Лесополосы? — произнося слово по слогам.
Она не улыбнулась. Тэг понял, что напрасно пытался обмануть Одрейд. Он сдался и вновь принялся слушать. Урок продолжался.
— Когда сюда придет пустыня, — говорила Одрейд, вероятно, виноградники погибнут последними — их корни уходят в землю на несколько сот метров. Сады погибнут раньше.
— Почему они должны погибнуть?
— Чтобы уступить место более важной жизни.
— Песчаным червям и меланжу.
Он увидел, что ее обрадовали эти слова: ей было приятно, что он знает о связи между песчаными червями и спайсом, который был необходим для существования Бене Джессерит. Он не знал точно, какова была эта необходимость, но ему рисовался круговорот: песчаные черви — песчаная форель — меланж — и снова по кругу. И из этого круга Бене Джессерит выбирала то, что было нужно Сестрам.
И все же это учение утомило его, а потому он спросил:
— Если все это все равно умрет, зачем мне снова возвращаться в библиотеку и учить имена деревьев и растений?
— Потому что ты человек, а в людях живет желание классифицировать. Вешать на все ярлыки.
— Почему нам так нужно называть вещи?
— Потому что таким образом мы заявляем право на то, чему даем имена. Мы принимаем на себя права владения, которые могут оказаться обманчивыми и опасными.
Итак, она снова вернулась к праву владения.
— Моя улица, мое озеро, моя планета, — говорила она. — На них навсегда — моя печать. А печать эта может и не пережить тебя — разве что останется как вежливая уступка победителя… или слово, которое вспоминается со страхом.
— Дюна, — сказал он.
— Ты схватываешь налету!
— Чтимые Матры сожгли Дюну.
— Так же, как сожгут и нас, если нас обнаружат.
— Этого не будет, если я буду вашим Башаром! — слова вырвались невольно, он не успел их обдумать, но, произнеся их, ощутил, что в них может быть доля правды. Летописи из библиотеки говорили, что враги содрогались уже от того, что Башар появлялся на поле битвы.
Словно прочитав его мысли, Одрейд сказала:
— Башар Тэг был знаменит еще и тем, что умел находить решения, не требующие сражений.
— Но он сражался с вашими врагами.
— Не забывай о Дюне, Майлз. Он погиб там.
— Я знаю.
— Прокторы уже давали тебе учить историю Каладан?
— Да. В истории, которую учу я, это называется Дан.
— Ярлыки, Майлз. Имена — только любопытные напоминания; большинство людей не связывает их больше ни с чем. Утомительная история, а? Имена — удобные указатели, полезные, как правило, только таким, как ты?
— А ты — такая, как я?
Он много раз задавал себе этот вопрос, но до сегодняшнего дня — только мысленно.
— Мы — Атридесы, ты и я. Помни это, когда вернешься к изучению истории Каладан.
Когда они прошли назад через сады, через пастбища к холму, с которого открывался прекрасный обзор Центральной, Тэг увидел административный корпус и окружавшие его плантации совершенно новым взглядом. И он постарался сохранить это ощущение в глубине души, пока они спускались по огороженной тропинке к арке входа на Первую Улицу.
«Живая драгоценность» — называла Центральную Одрейд.
Пройдя под аркой, Тэг поднял взгляд к названию улицы, выжженному в камне. Галах, изящный шрифт с мягкими изгибами линий, одно из украшений Бене Джессерит. Все улицы и здания несли на себе имена, выполненные тем же шрифтом.
Оглядев Центральную — танцующий фонтан на площади, изящные детали построек — Тэг задумался о глубине человеческого опыта. Бене Джессерит сделали так, что неуловимым для него образом это место поддерживало и придавало сил. То, что он узнавал на занятиях и во время небольших экскурсий в садах, все новые знания, сложные и совсем простые, проявлялись как-то по-иному. Это была скрытая реакция Ментата, но Тэг не знал этого. Он только чувствовал, что его память перераспределила соотношения и создала новую систему. Внезапно он остановился и оглянулся назад, на сад, видный в арке крытой улицы. Все было связано. Центральная производила метан и удобрения (он обходил завод с одним из прокторов). Метан приводил в действие помпы и некоторые охладительные установки.
— На что ты смотришь, Майлз?
Он не знал, как ответить, но вспомнил осенний вечер, когда Одрейд взяла его с собой, и они пролетели над Центральной на «топтере» — она хотела показать и объяснить ему некоторые взаимоотношения, дать возможность увидеть все это «сверху». Тогда ее объяснения были просто словами, но в словах был заключен смысл.
«Все это так близко к замкнутому экологическому циклу, как только возможно было сделать, — говорила Одрейд, — Контроль Погоды управляет циклом и поточными линиями…»
— Почему ты стоишь и смотришь на сад, Майлз? — ее вопрос звучал как приказание, которому он не мог не подчиниться.
— В орнитоптере ты сказала, что это прекрасно, но опасно.
Они только однажды летали на «топтере» вместе. Она поняла, о чем он говорил. «Экологический цикл».
Тэг обернулся и выжидательно посмотрел на Одрейд.
— Замкнутость, — сказала она. — Как это соблазнительно — возвести высокие стены и отгородиться от изменений. Гнить здесь в самодовольном комфорте.
Ее слова всколыхнули душу Тэга. Он чувствовал, что уже слышал их когда-то… в другом месте, и другая женщина держала его за руку.
— Любая замкнутость и отгороженность от мира — плодородная почва для зерен ненависти — ненависти тех, кто находится вовне, — продолжала Одрейд.
— И горек будет урожай.
Не совсем те слова, но — тот же урок.
Он медленно шел рядом с Одрейд; его рука в ее ладони стала влажной.
— Почему ты молчишь, Майлз?
— Вы — фермеры, — сказал он. — Вот чем на самом деле занимаются Бене Джессерит.
Она мгновенно поняла, что произошло. В нем проявлялась подготовка Ментата, хотя он сам и не знал этого. Но пока лучше было не проверять возродившиеся способности гхолы.
— Мы занимаемся всем, что растет, Майлз. И ты воспринял это.
Когда они расставались — Одрейд направлялась в свою башню, он в свои апартаменты в школьном секторе, — Одрейд сказала:
— Я скажу твоим прокторам, чтобы они обращали больше внимания на искусство использования силы.
Он неверно понял ее:
— Я уже начал тренировки с лазерным оружием. Мне сказали, что у меня хорошо получается.
— Я слышала об этом. Но есть оружие, которое нельзя взять в руки. Оно может существовать только в твоем мозгу…
~ ~ ~
Правила — это укрепления и стены, за которыми люди недалекие создают свои сатрапии. И это дело опасное даже в лучшие из времен, а в тяжкие времена погибельное.
Кодекс Бене Джессерит
Мрачная непроглядная стигийская тьма царит в опочивальне Великой Чтимой Матры. Логно, Гранддама и главный адъютант Великой, входит из неосвещенного коридора — она была вызвана сюда приказом Великой — и невольно вздрагивает, вступая во тьму. Эти совещания в покоях, где не было света, пугают ее, и она знает, что Великой Матре это нравится. Но, конечно, это не может быть единственной причиной темноты. Быть может. Великая боится нападения? Несколько Высоких были убиты в постели. Нет… не совсем это, хотя, возможно, есть подобная причина выбору обстановки…
Во мраке — стоны и невнятное бормотание.
Некоторые Чтимые Матры, хихикая, рассказывали, что Великая Чтимая Матра рискует принимать на ложе Футара. Логно считала это вполне возможным. Эта Великая многое себе позволяет. Разве она не спасла часть Оружия, когда произошла катастрофа Рассеяния? Пусть даже и Футаров? Сестры знали, что Футаров нельзя поработить с помощью секса. По крайней мере, человеческого секса. Может, Многоликие Враги и воспользовались именно этим. Кто знает?
В спальне стоял запах шерсти. Логно закрыла за собой дверь и осталась стоять в ожидании. Великая Чтимая Матра не любила, когда ее прерывали, что бы она не делала там, под покровом мрака. Но она позволяет мне называть ее Дамой.
Снова стон, затем:
— Садись на полу, Логно. Да, там, возле двери.
Она действительно меня видит или только угадывает, где я?
У Логно не хватало смелости проверить. Яд! Когданибудь я до нее доберусь именно этим путем. Она осторожна, но может быть и рассеянной. Сестры могут сколько угодно презрительно фыркать: яд был и оставался признанным орудием достижения цели, одним из лучших способов пробиться наверх… если, конечно, наследник сумеет удержать доставшуюся ему власть.
— Логно, те Иксиане, с которыми ты говорила сегодня, что они говорят об Оружии?
— Они не понимают его назначения. Дама. Я не сказала им, что это.
— Разумеется.
— Ты снова будешь предлагать объединить Оружие и Заряд?
— Ты смеешься надо мной, Логно?
— Дама! Я никогда не сделала бы этого!
— Надеюсь, что так.
Молчание. Логно понимала, что они обе обдумывают один и тот же вопрос. Только три сотни комплектов Оружия уцелели после катастрофы. Каждый можно было использовать лишь единожды и только в том случае, если Совет, владевший Зарядом, согласился бы на это. Великая Чтимая Матра, в чьих руках было само Оружие, обладала лишь частью этой страшной власти. Оружие без Заряда было всего лишь маленькой черной трубочкой, которая умещалась в одной руке. Оснащенное зарядом, оно выбрасывало верома бескровную смерть по дуге в пределах его малой досягаемости.
— Многоликие, — пробормотала Великая.
Логно кивнула темноте, откуда раздалось это бормотание.
Быть может, она все же видит меня. Я же не знаю, что она еще сохранила — или чем ее снабдили Иксиане.
Многоликие, будь они вечно прокляты, вызвали катастрофу. Они — и их Футары! Как легко было отобрано все, кроме горстки Оружия! Чудовищная, устрашающая сила. Мы должны хорошо вооружиться прежде, чем вернемся к битве. Дама права.
— Та планета — Баззел, — сказала Великая Чтимая Матра. — Ты уверена, что ее не защищают?
— Мы не зафиксировали никаких защитных устройств. Контрабандисты утверждают, что она не защищена.
— Но она так богата Су-камнем!
— Здесь, в Старой Империи, редко осмеливаются нападать на ведьм.
— Я не верю, что их всего горстка на этой планете! Это какая-то ловушка.
— Такое всегда возможно, Дама.
— Я не доверяю контрабандистам, Логно. Плените еще нескольких из них и снова проверьте информацию с Баззел. Ведьмы слабы, но я не думаю, что они глупы.
— Да, Дама.
— Скажи Иксианам, что они могут вызвать наше недовольство, если не сумеют создавать дубликаты Оружия.
— Но без Заряда, Дама…
— С этим мы разберемся в свое время. Теперь иди.
Уже стоя на пороге, Логно услышала шипящее: «С-с-лыш-шишь?» После мрака опочивальни даже темнота коридора показалась ей подлинным благословением, и она заспешила к свету…
~ ~ ~
Мы становимся подобны худшему из того, что противостоит нам.
Свод Бене Джессерит
Снова — видения воды!
Мы обращаем всю эту планету, будь она неладна, в пустыню, а ко мне приходят видения воды!
Одрейд сидела в рабочей комнате, вокруг нее царила обычная утренняя сумятица, а она ощущала, как скользит по волнам Дитя Моря, и волны омывают его. Волны были цвета крови. Ее «я», бывшее Дитя Моря, предчувствовало кровавые времена.
Она знала, где истоки этих видений: в тех временах, когда Почтенные Матери еще не распорядились ее судьбой. Во временах ее детства в прекрасном доме на морском берегу Гамму. Несмотря на тревогу этих дней, она не смогла сдержать улыбку. Устрицы, приготовленные Папой. Она и до сих пор предпочитала это блюдо.
Лучше всего из времен своего детства она помнила морские экскурсии. Что-то в том, чтобы держаться на плаву, затрагивало глубинные струны ее души. Вздымающиеся и откатывающиеся назад волны, ощущение бескрайних горизонтов, странных новых земель — там, за грядой пенистых гребней, за этим водяным миром, и это волнующее чувство опасности, воплощенное в самой текучей прозрачной субстанции, поддерживавшей ее тело. Все эго вместе давало ей уверенность в том, что она — Дитя Моря.
Папа тоже становился там спокойнее. А Мама Сибиа — счастливее: ветер бил ей в лицо, ветер развевал, трепал длинные темные волосы… От тех времен осталось удивительное чувство равновесия, слова успокоения, сказанные на языке более древнем, чем первая Иная Память Одрейд. «Здесь моя месть, моя обитель. Я Дитя Моря».
Ее собственная концепция разума тоже шла оттуда. Способность держаться на плаву в чужих, морях. Способность хранить самое тайное свое «я», как бы высоко не вздымались нежданные волны.
Мама Сибиа одарила Одрейд этой способностью прежде, чем пришли Почтенные Матери и забрали с собой «тайный отпрыск дома Атридесов». Мама Сибиа, всего лишь приемная мать, научила Одрейд любить себя.
В сообществе Бене Джессерит, где любые формы любви оказывались под подозрением, это оставалось тайной Одрейд — тайной, зорко хранимой ото всех.
В глубине души я счастлива наедине с собой. Я не боюсь остаться одна. Да и не одна Почтенная Мать не остается одна после того, как Агония Спайса наполняет ее Иными Воспоминаниями.
Но Мама Сибиа и — да, Папа тоже, исполнявшие роль временных родителей по воле Бене Джессерит, внушили своей подопечной глубинную силу за те годы, что они жили вместе. Почтенные Матери всего лишь нашли этой силе применение.
Прокторы пытались в корне уничтожить гнездившееся в душе Одрейд «глубокое влечение к личным симпатиям», но им это все же не удалось; они не были уверены в том, что действительно потерпели неудачу, но подозрения никогда их не оставляли. В конце концов они послали ее в Аль Дханаб, туда, где намеренно сохранялись как худшее в Салюса Секундус, туда, где ей пришлось жить в мире постоянных испытаний и проверок. Это место в некотором отношении было еще хуже Дюны: высокие скалы и сухие ущелья, обжигающе жаркие ветра и ледяные ветра, слишком мало влаги — слишком много влаги… Сестры считали это место окончательной проверкой для тех, кто должен был жить на Дюне. Но все это так и не коснулось тайного уголка в сердце Одрейд — уголка, в котором жило Дитя Моря.
И теперь Дитя Моря предупреждает меня.
Быть может, это предупреждение-предвидение? Она обладала этой крупицей таланта — даром, который предупреждал о близкой опасности, грозящей Сестрам. Гены Атридесов давали себя знать. Быть может, беда грозила Дому Собраний? Нет… смутная боль говорила о том, что опасность грозит другим. Но эти другие были достаточно важны.
Лампадас? Ее скромный дар не давал ответа на вопрос.
Воспитательницы пытались избавить род Атридесов от этого опасного предвидения, но их успехи в этой области были ограничены. «Мы не имеем права допустить появления нового Квизаца Хадераха!» Они знали о странности Преподобной Матери, но предшественница Одрейд, Тараза, советовала «осторожно использовать ее талант». Тараза считала, — что предвидение Одрейд могло только предупреждать Бене Джесерит об опасности.
Одрад согласилась. Она переживала нежеланные мгновения, в которые ей открывалась надвигающаяся угроза. Только мгновения. А в последнее время она начала видеть сны.
Сон был необыкновенно ярким — Одрад словно жила в нем, все ее чувства были настроены на видения, проплывавшие в мозгу. Она шла над пропастью по туго натянутому канату, и кто-то — она не смела обернуться и взглянуть, кто подходил сзади, чтобы перерубить веревку топором. Она чувствовала босыми ступнями жесткость витого каната. Она чувствовала холод порывистого ветра, и ветер нес запах гари. И она знала, что тот, с топором, подходит все ближе и ближе!
Каждый шаг мог грозить гибелью, каждый потребовал напряжения всех ее сил. Шаг. Еще шаг. Веревка раскачивалась и вздрагивала, и она раскинула руки, пытаясь удержать равновесие.
Если я упаду, падут и Сестры!
Бене Джессерит исчезнет в бездонной пропасти, над которой натянут ее канат. Как и любое живое существо, Бене Джессерит должна была найти свой конец. Почтенная Мать не смела отрицать этого.
Но не здесь. Не упав с рассеченного каната. Мы не должны позволить обрезать канат! Я должна перебраться через пропасть прежде, чем придет тот, с топором. «Я должна! должна!»
Сон всегда обрывался на этом месте, и ее собственный крик отдавался в ее ушах, когда она просыпалась, мгновенно переносясь с узкой ненадежной дороги над пропастью в свою тихую спальню. Ей было зябко и холодно. Но на ее теле не выступало ни капли пота. Даже в тисках ночного кошмара ограничения, налагаемые Бене Джессерит, не позволяли столь ненужных эксцессов.
Телу не нужно потоотделение? Тело не потеет.
И сейчас, сидя в рабочей комнате и вспоминая сон, Одрейд чувствовала, сколь глубокую реальность скрывает метафора тонкого каната: тонкая нить, на которой держится судьба и жизнь всех моих Сестер. И конец этой нити — в моих руках. Дитя Моря предчувствовало приближающийся кошмар и отвечало на него картиной кровавых волн. Это не было обычным предупреждением. Что-то зловещее — настолько зловещее, что ей захотелось вскочить с места и закричать: «Птенцы мои, спрячьтесь в траве! Бегите! Бегите!..»