Страница:
– Нет, благодарю вас! – холодно сказал командир. Он ответил бы еще резче, если бы не чувствовал себя крайне неловко из-за положения, в которое попал. Он знал, что завтра в Мехико-Сити его ждет весьма неприятный разговор со старшим пилотом компании. И все же внутренне он весь кипел: «Jesus Cristo y por la amor de Dios!»[17]
– Там, внизу, целая орава полузамерзших ребят, которые работали не за страх, а за совесть, – не сдавался Патрони. – Вытащить отсюда самолет – штука тяжелая. Мне уже приходилось, есть опыт. Так что, может, все-таки дадите мне попробовать еще раз?
Командир с трудом сдержал себя.
– Я знаю, кто вы такой, мистер Патрони, и мне сказали, что вы лучше любого сумеете помочь нам выбраться из этого болота. Следовательно, я нисколько не сомневаюсь, что вам разрешено маневрировать на самолете по земле. Но позвольте вам напомнить, что мне и первому пилоту разрешено еще и летать на нем. И нам за это платят. Так что управлять самолетом мы будем сами.
– Как вам угодно. – Патрони пожал плечами и сказал, ткнув своей сигарой в сторону рычагов подачи топлива: – Только запомните одно: когда я дам знак, двиньте секторы газа вперед до упора. На полную катушку, понятно? Струсите – все пропало.
И он вышел из кабины, не обращая внимания на сердитые взгляды разъяренных пилотов.
Внизу работы были закончены. Кое-кто побежал в автобус греться. Все машины отогнали подальше от самолета.
Патрони закрыл за собой дверь кабины и спустился по трапу. Старший технолог, закутавшийся уже чуть ли не с головой в свою парку, доложил:
– Все готово.
Патрони сделал еще две-три затяжки и швырнул сигару в снег, где она, зашипев, потухла. Затем он указал на безмолвствовавшие двигатели лайнера:
– О'кей, запускайте все четыре.
Несколько человек уже шли обратно от автобусов. Четверо рабочих подставили плечи под трап и откатили его от самолета. Двое других, стараясь перекрыть шум ветра, крикнули:
– Есть запускать двигатели! – после чего один из них стал перед самолетом, возле передвижного генератора. На голове у него были наушники, подключенные к радиотелефону в самолете. Другой, со светящимися сигнальными жезлами в руках, прошел дальше и стал так, чтобы его было видно пилотам из кабины.
Патрони, одолжив у кого-то защитный шлем, стал рядом с человеком в наушниках. Все остальные высыпали из автобусов – поглядеть.
В кабине пилоты закончили проверку перед стартом.
На земле человек с наушниками начал обычный ритуал подготовки к старту.
– Запускайте двигатели.
Пауза. Голос командира:
– Готовы запускать и форсировать.
Стартер третьего двигателя заработал от аэродромного пускового устройства, со свистом закрутился компрессор, замелькали его лопатки! Когда скорость достигла пятнадцати процентов нормальной, первый пилот включил подачу топлива. Когда топливо воспламенилось, двигатель отрыгнул облако дыма и, глухо взревев, заработал.
– Запускайте четвертый двигатель.
Следом за третьим заработал четвертый двигатель, и генераторы обоих начали подавать ток.
Раздался голос командира:
– Перехожу на свои генераторы. Отключайте ваш.
– Отключено. Запускайте второй двигатель.
Заработал второй двигатель. Оглушающий рев трех двигателей. Вихрь снега.
Загудел и заработал первый двигатель.
Лучи прожекторов, освещавшие пространство перед самолетом, сместились в одну сторону.
Патрони поменялся наушниками со служащим, стоявшим перед самолетом. Теперь у него была прямая связь с пилотами.
– Говорит Патрони. Когда у вас там все будет готово, начинайте действовать.
Стоявший впереди служащий поднял вверх светящиеся сигнальные жезлы, готовясь указывать путь самолету по эллиптической дорожке за траншеями, тоже расчищенной от снега по распоряжению Патрони. Если «боинг» выедет на дорожку быстрее, чем предусмотрено, служащему придется удирать бегом.
Патрони присел на корточки перед носовым колесом. Положение тоже небезопасное в случае, если самолет рванет с места. Недаром Патрони сжимал телефонный провод в месте соединения, чтобы сразу же выдернуть вилку из штепселя. Он внимательно следил за стойкой шасси – вот сейчас она начнет перемещаться.
Голос командира:
– Даю газ.
Гул двигателей стал громче. Самолет содрогался от этого гула, напоминавшего укрощенную грозу, земля под ним дрожала, но колеса оставались неподвижны.
Спасаясь от ветра, Патрони прикрыл микрофон ладонями и крикнул:
– Больше газу! Секторы вперед до упора!
Рев двигателей усилился, но лишь слегка. Колеса дрогнули, но не сдвинулись с места.
– До упора, черт подери! До упора!
Несколько секунд двигатели продолжали работать на прежней мощности, потом внезапно мощность упала. В наушниках у Патрони задребезжал голос командира:
– Патрони, por favor[18], если я дам двигателям полную тягу, самолет станет на нос, и мы с вами вместо завязшего «боинга» будем иметь обломки «боинга».
Патрони внимательно приглядывался к колесам самолета, откатившимся на прежнее место, и к грунту вокруг них.
– Говорю вам, он вылезет! Наберитесь духу и дайте газ на всю катушку.
– Сами набирайтесь духу! – взбесился командир. – Я выключаю двигатели.
Патрони не своим голосом заорал в микрофон:
– Не выключайте, пусть работают вхолостую! Я сейчас поднимусь! – Выскочив из-под носа самолета, он махнул рукой, чтобы подкатили трап. Но не успели его установить, как все четыре двигателя заглохли.
Когда Патрони поднялся в кабину, оба пилота уже отстегивали ремни.
Патрони сказал с осуждением:
– Струсили!
Ответ командира прозвучал неожиданно кротко:
– Es posible.[19] И возможно также, что это единственный разумный поступок, который я совершил за весь сегодняшний вечер. Ваша бригада готова принять самолет на себя? – официальным тоном осведомился он.
– О'кей, – сказал Патрони. – Примем.
Первый пилот взглянул на часы и сделал пометку в бортовом журнале.
– Когда вы так или иначе вытащите самолет из снега, – сказал капитан, – ваша компания свяжется с нашей. А пока что – buenas noches[20].
Лишь только оба пилота, застегнув на все пуговицы свои куртки, покинули кабину, Патрони быстрым привычным взглядом скользнул по приборам и рычагам управления. Через две-три минуты он следом за пилотом спустился по трапу.
Внизу его ждал Ингрем. Он кивком указал на пилотов, спешивших к одному из служебных автобусов.
– Так же сдрейфили они и раньше: не решились дать двигателям полную нагрузку. – Он угрюмо покосился на стойки шасси. – Потому он с самого начала и зарылся так глубоко. А теперь увяз еще глубже.
Имение этого и боялся Патрони.
Он снова нырнул под фюзеляж – поглядеть на положение шасси; Ингрем посветил ему электрическим фонариком. Колеса ушли в мокрый снег и жидкую глину почти на фут глубже прежнего. Патрони взял фонарик, посветил под крыльями: оси всех четырех колес были в опасной близости к грунту.
– Крюком с неба разве что его теперь вытащишь, – сказал Ингрем.
Главный механик «ТВА» задумался и покачал головой.
– Надо попытаться еще раз. Снова подкопать – поглубже, подвести траншеи под самые колеса и запустить двигатели. Только на этот раз вытаскивать его я буду сам.
Вокруг все еще продолжала завывать вьюга.
Ингрем поежился, сказал с сомнением:
– Как знаете, доктор. Но, конечно, лучше вы, чем я.
Патрони усмехнулся:
– Если мне не удастся его вытащить, тогда, наверное, удастся разнести на куски.
Ингрем направился к одиноко стоявшему автобусу – снова собирать людей. Второй автобус уже уехал – повез пилотов «Аэрео-Мехикан» в аэровокзал.
Патрони прикинул: теперь меньше чем за час никак не управиться. Значит, все это время посадочная полоса три-ноль функционировать не будет.
Он направился к своему «пикапу», оборудованному рацией, чтобы доложить об этом на КДП.
7
8
– Там, внизу, целая орава полузамерзших ребят, которые работали не за страх, а за совесть, – не сдавался Патрони. – Вытащить отсюда самолет – штука тяжелая. Мне уже приходилось, есть опыт. Так что, может, все-таки дадите мне попробовать еще раз?
Командир с трудом сдержал себя.
– Я знаю, кто вы такой, мистер Патрони, и мне сказали, что вы лучше любого сумеете помочь нам выбраться из этого болота. Следовательно, я нисколько не сомневаюсь, что вам разрешено маневрировать на самолете по земле. Но позвольте вам напомнить, что мне и первому пилоту разрешено еще и летать на нем. И нам за это платят. Так что управлять самолетом мы будем сами.
– Как вам угодно. – Патрони пожал плечами и сказал, ткнув своей сигарой в сторону рычагов подачи топлива: – Только запомните одно: когда я дам знак, двиньте секторы газа вперед до упора. На полную катушку, понятно? Струсите – все пропало.
И он вышел из кабины, не обращая внимания на сердитые взгляды разъяренных пилотов.
Внизу работы были закончены. Кое-кто побежал в автобус греться. Все машины отогнали подальше от самолета.
Патрони закрыл за собой дверь кабины и спустился по трапу. Старший технолог, закутавшийся уже чуть ли не с головой в свою парку, доложил:
– Все готово.
Патрони сделал еще две-три затяжки и швырнул сигару в снег, где она, зашипев, потухла. Затем он указал на безмолвствовавшие двигатели лайнера:
– О'кей, запускайте все четыре.
Несколько человек уже шли обратно от автобусов. Четверо рабочих подставили плечи под трап и откатили его от самолета. Двое других, стараясь перекрыть шум ветра, крикнули:
– Есть запускать двигатели! – после чего один из них стал перед самолетом, возле передвижного генератора. На голове у него были наушники, подключенные к радиотелефону в самолете. Другой, со светящимися сигнальными жезлами в руках, прошел дальше и стал так, чтобы его было видно пилотам из кабины.
Патрони, одолжив у кого-то защитный шлем, стал рядом с человеком в наушниках. Все остальные высыпали из автобусов – поглядеть.
В кабине пилоты закончили проверку перед стартом.
На земле человек с наушниками начал обычный ритуал подготовки к старту.
– Запускайте двигатели.
Пауза. Голос командира:
– Готовы запускать и форсировать.
Стартер третьего двигателя заработал от аэродромного пускового устройства, со свистом закрутился компрессор, замелькали его лопатки! Когда скорость достигла пятнадцати процентов нормальной, первый пилот включил подачу топлива. Когда топливо воспламенилось, двигатель отрыгнул облако дыма и, глухо взревев, заработал.
– Запускайте четвертый двигатель.
Следом за третьим заработал четвертый двигатель, и генераторы обоих начали подавать ток.
Раздался голос командира:
– Перехожу на свои генераторы. Отключайте ваш.
– Отключено. Запускайте второй двигатель.
Заработал второй двигатель. Оглушающий рев трех двигателей. Вихрь снега.
Загудел и заработал первый двигатель.
Лучи прожекторов, освещавшие пространство перед самолетом, сместились в одну сторону.
Патрони поменялся наушниками со служащим, стоявшим перед самолетом. Теперь у него была прямая связь с пилотами.
– Говорит Патрони. Когда у вас там все будет готово, начинайте действовать.
Стоявший впереди служащий поднял вверх светящиеся сигнальные жезлы, готовясь указывать путь самолету по эллиптической дорожке за траншеями, тоже расчищенной от снега по распоряжению Патрони. Если «боинг» выедет на дорожку быстрее, чем предусмотрено, служащему придется удирать бегом.
Патрони присел на корточки перед носовым колесом. Положение тоже небезопасное в случае, если самолет рванет с места. Недаром Патрони сжимал телефонный провод в месте соединения, чтобы сразу же выдернуть вилку из штепселя. Он внимательно следил за стойкой шасси – вот сейчас она начнет перемещаться.
Голос командира:
– Даю газ.
Гул двигателей стал громче. Самолет содрогался от этого гула, напоминавшего укрощенную грозу, земля под ним дрожала, но колеса оставались неподвижны.
Спасаясь от ветра, Патрони прикрыл микрофон ладонями и крикнул:
– Больше газу! Секторы вперед до упора!
Рев двигателей усилился, но лишь слегка. Колеса дрогнули, но не сдвинулись с места.
– До упора, черт подери! До упора!
Несколько секунд двигатели продолжали работать на прежней мощности, потом внезапно мощность упала. В наушниках у Патрони задребезжал голос командира:
– Патрони, por favor[18], если я дам двигателям полную тягу, самолет станет на нос, и мы с вами вместо завязшего «боинга» будем иметь обломки «боинга».
Патрони внимательно приглядывался к колесам самолета, откатившимся на прежнее место, и к грунту вокруг них.
– Говорю вам, он вылезет! Наберитесь духу и дайте газ на всю катушку.
– Сами набирайтесь духу! – взбесился командир. – Я выключаю двигатели.
Патрони не своим голосом заорал в микрофон:
– Не выключайте, пусть работают вхолостую! Я сейчас поднимусь! – Выскочив из-под носа самолета, он махнул рукой, чтобы подкатили трап. Но не успели его установить, как все четыре двигателя заглохли.
Когда Патрони поднялся в кабину, оба пилота уже отстегивали ремни.
Патрони сказал с осуждением:
– Струсили!
Ответ командира прозвучал неожиданно кротко:
– Es posible.[19] И возможно также, что это единственный разумный поступок, который я совершил за весь сегодняшний вечер. Ваша бригада готова принять самолет на себя? – официальным тоном осведомился он.
– О'кей, – сказал Патрони. – Примем.
Первый пилот взглянул на часы и сделал пометку в бортовом журнале.
– Когда вы так или иначе вытащите самолет из снега, – сказал капитан, – ваша компания свяжется с нашей. А пока что – buenas noches[20].
Лишь только оба пилота, застегнув на все пуговицы свои куртки, покинули кабину, Патрони быстрым привычным взглядом скользнул по приборам и рычагам управления. Через две-три минуты он следом за пилотом спустился по трапу.
Внизу его ждал Ингрем. Он кивком указал на пилотов, спешивших к одному из служебных автобусов.
– Так же сдрейфили они и раньше: не решились дать двигателям полную нагрузку. – Он угрюмо покосился на стойки шасси. – Потому он с самого начала и зарылся так глубоко. А теперь увяз еще глубже.
Имение этого и боялся Патрони.
Он снова нырнул под фюзеляж – поглядеть на положение шасси; Ингрем посветил ему электрическим фонариком. Колеса ушли в мокрый снег и жидкую глину почти на фут глубже прежнего. Патрони взял фонарик, посветил под крыльями: оси всех четырех колес были в опасной близости к грунту.
– Крюком с неба разве что его теперь вытащишь, – сказал Ингрем.
Главный механик «ТВА» задумался и покачал головой.
– Надо попытаться еще раз. Снова подкопать – поглубже, подвести траншеи под самые колеса и запустить двигатели. Только на этот раз вытаскивать его я буду сам.
Вокруг все еще продолжала завывать вьюга.
Ингрем поежился, сказал с сомнением:
– Как знаете, доктор. Но, конечно, лучше вы, чем я.
Патрони усмехнулся:
– Если мне не удастся его вытащить, тогда, наверное, удастся разнести на куски.
Ингрем направился к одиноко стоявшему автобусу – снова собирать людей. Второй автобус уже уехал – повез пилотов «Аэрео-Мехикан» в аэровокзал.
Патрони прикинул: теперь меньше чем за час никак не управиться. Значит, все это время посадочная полоса три-ноль функционировать не будет.
Он направился к своему «пикапу», оборудованному рацией, чтобы доложить об этом на КДП.
7
Инес Герреро не была знакома с теорией, суть которой сводится к тому, что перенапряженный, истощенный мозг может в целях самосохранения отключаться, и тогда человек впадает в состояние пассивного полузабытья. Однако ее поведение служило наглядным подтверждением этой теории. Инес Герреро действовала бессознательно, как сомнамбула.
Вот уже несколько недель ее томило беспокойство, тревога, близкая к отчаянию, а события этой ночи нанесли ей последний, сокрушительный удар. И мозг ее отключился – так срабатывает предохранитель при коротком замыкании. Пока Инес Герреро пребывала в этом состоянии – временном, конечно, – она не отдавала себе отчета ни где она находится, ни почему.
Грубоватый, разбитной шофер такси оказал ей не слишком хорошую услугу. Они сторговались, что он отвезет ее в аэропорт за семь долларов. Выйдя из такси, Инес дала шоферу десятидолларовую бумажку – кроме этой бумажки, у нее почти ничего не было, – ожидая получить сдачу. Шофер пробормотал, что сдачи у него нет, но он сейчас разменяет, и укатил. Инес напрасно прождала десять минут, стоя как на иголках и не сводя глаз с часов аэровокзала, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, когда должен был подняться в воздух самолет, отлетавший в Рим, и, наконец, поняла, что шофер такси и не подумает возвращаться. Инес не запомнила ни номера машины, ни фамилии шофера – на что последний и рассчитывал. А если бы даже и запомнила, то писать жалобы не в ее привычках, и, как видно, шофер раскусил и эту черту ее характера.
Несмотря на все препятствия, возникшие по дороге, Инес еще успела бы попасть к посадке в самолет, не задержись она в ожидании сдачи. А теперь, когда она отыскала выход на поле, самолет уже бежал по рулежной дорожке.
Все же у Инес хватило ума воспользоваться советом, полученным по телефону от мисс Юнг, девушки из справочного бюро «Транс-Америки», и она прибегла к маленькой хитрости, чтобы выяснить, действительно ли ее муж находится на борту самолета, отлетающего в Рим. Контролер как раз собирался покинуть свой пост у выхода сорок семь, когда к нему обратилась Инес.
По совету мисс Юнг она не стала задавать вопросов, а просто заявила:
– Мой муж находится на борту самолета, на который только что закончилась посадка. – И она объяснила, что опоздала проводить мужа, но хочет убедиться, что он успел благополучно сесть в самолет. Она достала желтенькую квитанцию, обнаруженную среди вещей мужа, и показала ее контролеру. Мельком взглянув на квитанцию, контролер стал просматривать список пассажиров.
На какую-то секунду в душе Инес затеплилась надежда; а вдруг она ошиблась, вдруг муж ее и не думал никуда улетать; мысль о том, что он мог отправиться в Рим, все еще казалась ей слишком невероятной. Но тут контролер сказал – да, Д.О.Герреро находится на борту самолета, вылетающего рейсом два, и обидно, конечно, что миссис Герреро не успела проводить мужа, но сегодня из-за этого снегопада все пошло кувырком, а теперь он просит его извинить, но ему необходимо…
Контролер ушел, и тут Инес расплакалась: она вдруг почувствовала себя такой одинокой среди всей этой толпы.
Сначала из глаз ее выкатилось несколько слезинок, затем сразу припомнились все несчастья и беды, и слезы хлынули ручьем. Инес скорбела о настоящем и оплакивала прошлое: был у нее дом – теперь его не стало; детей она не может содержать; был у нее муж, хоть и никудышный, но она привыкла к нему, а теперь и он улетел куда-то… Она вспоминала, какой была в молодости, и плакала о том, какой стала теперь; она плакала о том, что у нее нет денег и ей некуда идти – разве что снова в опостылевшую, кишащую тараканами квартиру, да и оттуда ее завтра вышвырнут – ведь от ничтожной суммы, с помощью которой она надеялась умилостивить на время своего квартирного хозяина, ничего не осталось после того, как шофер такси присвоил себе сдачу… Она даже не была уверена, хватит ли у нее мелочи, чтобы добраться до дому. Она плакала, потому что туфли натерли ей ноги, и потому что она была так неприглядно одета, да еще промокла насквозь, и потому что устала, измучилась, и потому что закоченела и ее лихорадило. Она плакала о себе и обо всех разуверившихся и отчаявшихся, как она.
Наконец, заметив, что на нее стали с любопытством поглядывать, она, все так же плача, принялась бесцельно бродить по аэровокзалу. Именно тогда защитные силы мозга пришли ей на выручку, сознание ее затуманилось, и в спасительном отупении она хотя и продолжала горевать, но уже не понимала – почему.
Вскоре после этого она попалась на глаза одному из дежурных полицейских аэровокзала, и он, проявив отзывчивость, которой далеко не всегда отличаются блюстители порядка, усадил ее в укромном уголке и тут же связался по телефону со своим начальством. Лейтенант Ордвей находился неподалеку и сказал, что разберется в этом сам. Он пришел к выводу, что Инес, несмотря на ее подавленное состояние и бессвязную речь, совершенно безопасна, и велел проводить ее в кабинет управляющего аэропортом, считая, что это единственное спокойное и вместе с тем не столь устрашающее, как полицейский участок, место.
Инес покорно поднялась в лифте, прошла по коридору; она как будто даже не сознавала, что ее куда-то ведут, во всяком случае, была к этому равнодушна. Потом она покорно опустилась в указанное ей кресло, радуясь, что может отдохнуть. Какие-то люди входили и выходили, говорили что-то, но все, это происходило как во сне, а очнуться у нее не хватало сил.
Однако некоторое время спустя инстинкт самосохранения, заложенный в каждом человеке, сколь бы ни был он беспомощен и забит, заставил ее очнуться и осознать, хотя и смутно, что нужно действовать, двигаться, делать что-то, так как жизнь не стоит на месте и – какие бы удары она ни наносила и как бы ни была беспросветна и пуста – неумолимо движется вперед.
Инес Герреро встала; она еще не отдавала себе отчета, где находится и как сюда попала, но уже приняла решение уйти. В этот момент медоувудская делегация в сопровождении лейтенанта Ордвея вошла в приемную Мела Бейкерсфелда, где находилась Инес. Делегация проследовала в кабинет, а Нед Ордвей вернулся, и, пока затворялась дверь, Мел успел заметить, что лейтенант разговаривает с посетительницей.
Хотя Инес и не очень хорошо соображала, однако она поняла, что этот здоровенный негр полицейский хочет ей помочь, и вместе с тем возникло неясное ощущение, что она уже видела его где-то, совсем недавно, и тогда он был тоже добр к ней, как и сейчас, куда-то отвел ее и ничего не пытался выспросить; вот и теперь он вроде понимал – хотя она ничего не говорила, – что ей надо вернуться в город, но она не уверена, хватит ли у нее на это денег. Инес принялась шарить в кошельке, хотела подсчитать, сколько у нее там осталось, но он остановил ее и, повернувшись спиной к двери в кабинет, сунул ей в руку три доллара. Потом вывел ее в коридор, показал, как пройти вниз к остановке автобуса, и добавил, что этих денег ей хватит на обратную дорогу и останется еще немного, чтобы в городе добраться, куда ей нужно.
После этого полицейский ушел, а Инес сделала, как он сказал: спустилась вниз по лестнице, потом почти у самой двери, ведущей наружу к остановке автобуса, ей бросилось в глаза нечто привычно-знакомое – киоск, в котором продавали сосиски, – и чувство голода, жажды и смертельной усталости сразу вернуло ее к действительности. Она порылась в кошельке, нашла тридцать пять центов, купила сосиску и кофе в бумажном стаканчике, и вид этих обыденных предметов подействовал на нее ободряюще. В уголке, рядом с киоском, она увидела стул и примостилась на нем. Она не отдавала себе отчета в том, сколько времени просидела там: сосиска была съедена, кофе выпит, и пробудившееся было восприятие реальности происходящего снова стало ускользать от нее, заменяясь чувством успокоения и довольства. Сновавшие перед глазами люди, гул голосов, какие-то объявления по радио – все это убаюкивало ее. Дважды Инес показалось, будто она услышала по радио и свое имя, но она решила, что это ей почудилось, что этого не может быть, так как никому на свете нет до нее дела и никто даже не знает, где она.
Она смутно сознавала, что рано или поздно ей придется отсюда уйти, и чувствовала, как это будет для нее трудно. Ну, а пока она тихонечко посидит здесь.
Вот уже несколько недель ее томило беспокойство, тревога, близкая к отчаянию, а события этой ночи нанесли ей последний, сокрушительный удар. И мозг ее отключился – так срабатывает предохранитель при коротком замыкании. Пока Инес Герреро пребывала в этом состоянии – временном, конечно, – она не отдавала себе отчета ни где она находится, ни почему.
Грубоватый, разбитной шофер такси оказал ей не слишком хорошую услугу. Они сторговались, что он отвезет ее в аэропорт за семь долларов. Выйдя из такси, Инес дала шоферу десятидолларовую бумажку – кроме этой бумажки, у нее почти ничего не было, – ожидая получить сдачу. Шофер пробормотал, что сдачи у него нет, но он сейчас разменяет, и укатил. Инес напрасно прождала десять минут, стоя как на иголках и не сводя глаз с часов аэровокзала, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, когда должен был подняться в воздух самолет, отлетавший в Рим, и, наконец, поняла, что шофер такси и не подумает возвращаться. Инес не запомнила ни номера машины, ни фамилии шофера – на что последний и рассчитывал. А если бы даже и запомнила, то писать жалобы не в ее привычках, и, как видно, шофер раскусил и эту черту ее характера.
Несмотря на все препятствия, возникшие по дороге, Инес еще успела бы попасть к посадке в самолет, не задержись она в ожидании сдачи. А теперь, когда она отыскала выход на поле, самолет уже бежал по рулежной дорожке.
Все же у Инес хватило ума воспользоваться советом, полученным по телефону от мисс Юнг, девушки из справочного бюро «Транс-Америки», и она прибегла к маленькой хитрости, чтобы выяснить, действительно ли ее муж находится на борту самолета, отлетающего в Рим. Контролер как раз собирался покинуть свой пост у выхода сорок семь, когда к нему обратилась Инес.
По совету мисс Юнг она не стала задавать вопросов, а просто заявила:
– Мой муж находится на борту самолета, на который только что закончилась посадка. – И она объяснила, что опоздала проводить мужа, но хочет убедиться, что он успел благополучно сесть в самолет. Она достала желтенькую квитанцию, обнаруженную среди вещей мужа, и показала ее контролеру. Мельком взглянув на квитанцию, контролер стал просматривать список пассажиров.
На какую-то секунду в душе Инес затеплилась надежда; а вдруг она ошиблась, вдруг муж ее и не думал никуда улетать; мысль о том, что он мог отправиться в Рим, все еще казалась ей слишком невероятной. Но тут контролер сказал – да, Д.О.Герреро находится на борту самолета, вылетающего рейсом два, и обидно, конечно, что миссис Герреро не успела проводить мужа, но сегодня из-за этого снегопада все пошло кувырком, а теперь он просит его извинить, но ему необходимо…
Контролер ушел, и тут Инес расплакалась: она вдруг почувствовала себя такой одинокой среди всей этой толпы.
Сначала из глаз ее выкатилось несколько слезинок, затем сразу припомнились все несчастья и беды, и слезы хлынули ручьем. Инес скорбела о настоящем и оплакивала прошлое: был у нее дом – теперь его не стало; детей она не может содержать; был у нее муж, хоть и никудышный, но она привыкла к нему, а теперь и он улетел куда-то… Она вспоминала, какой была в молодости, и плакала о том, какой стала теперь; она плакала о том, что у нее нет денег и ей некуда идти – разве что снова в опостылевшую, кишащую тараканами квартиру, да и оттуда ее завтра вышвырнут – ведь от ничтожной суммы, с помощью которой она надеялась умилостивить на время своего квартирного хозяина, ничего не осталось после того, как шофер такси присвоил себе сдачу… Она даже не была уверена, хватит ли у нее мелочи, чтобы добраться до дому. Она плакала, потому что туфли натерли ей ноги, и потому что она была так неприглядно одета, да еще промокла насквозь, и потому что устала, измучилась, и потому что закоченела и ее лихорадило. Она плакала о себе и обо всех разуверившихся и отчаявшихся, как она.
Наконец, заметив, что на нее стали с любопытством поглядывать, она, все так же плача, принялась бесцельно бродить по аэровокзалу. Именно тогда защитные силы мозга пришли ей на выручку, сознание ее затуманилось, и в спасительном отупении она хотя и продолжала горевать, но уже не понимала – почему.
Вскоре после этого она попалась на глаза одному из дежурных полицейских аэровокзала, и он, проявив отзывчивость, которой далеко не всегда отличаются блюстители порядка, усадил ее в укромном уголке и тут же связался по телефону со своим начальством. Лейтенант Ордвей находился неподалеку и сказал, что разберется в этом сам. Он пришел к выводу, что Инес, несмотря на ее подавленное состояние и бессвязную речь, совершенно безопасна, и велел проводить ее в кабинет управляющего аэропортом, считая, что это единственное спокойное и вместе с тем не столь устрашающее, как полицейский участок, место.
Инес покорно поднялась в лифте, прошла по коридору; она как будто даже не сознавала, что ее куда-то ведут, во всяком случае, была к этому равнодушна. Потом она покорно опустилась в указанное ей кресло, радуясь, что может отдохнуть. Какие-то люди входили и выходили, говорили что-то, но все, это происходило как во сне, а очнуться у нее не хватало сил.
Однако некоторое время спустя инстинкт самосохранения, заложенный в каждом человеке, сколь бы ни был он беспомощен и забит, заставил ее очнуться и осознать, хотя и смутно, что нужно действовать, двигаться, делать что-то, так как жизнь не стоит на месте и – какие бы удары она ни наносила и как бы ни была беспросветна и пуста – неумолимо движется вперед.
Инес Герреро встала; она еще не отдавала себе отчета, где находится и как сюда попала, но уже приняла решение уйти. В этот момент медоувудская делегация в сопровождении лейтенанта Ордвея вошла в приемную Мела Бейкерсфелда, где находилась Инес. Делегация проследовала в кабинет, а Нед Ордвей вернулся, и, пока затворялась дверь, Мел успел заметить, что лейтенант разговаривает с посетительницей.
Хотя Инес и не очень хорошо соображала, однако она поняла, что этот здоровенный негр полицейский хочет ей помочь, и вместе с тем возникло неясное ощущение, что она уже видела его где-то, совсем недавно, и тогда он был тоже добр к ней, как и сейчас, куда-то отвел ее и ничего не пытался выспросить; вот и теперь он вроде понимал – хотя она ничего не говорила, – что ей надо вернуться в город, но она не уверена, хватит ли у нее на это денег. Инес принялась шарить в кошельке, хотела подсчитать, сколько у нее там осталось, но он остановил ее и, повернувшись спиной к двери в кабинет, сунул ей в руку три доллара. Потом вывел ее в коридор, показал, как пройти вниз к остановке автобуса, и добавил, что этих денег ей хватит на обратную дорогу и останется еще немного, чтобы в городе добраться, куда ей нужно.
После этого полицейский ушел, а Инес сделала, как он сказал: спустилась вниз по лестнице, потом почти у самой двери, ведущей наружу к остановке автобуса, ей бросилось в глаза нечто привычно-знакомое – киоск, в котором продавали сосиски, – и чувство голода, жажды и смертельной усталости сразу вернуло ее к действительности. Она порылась в кошельке, нашла тридцать пять центов, купила сосиску и кофе в бумажном стаканчике, и вид этих обыденных предметов подействовал на нее ободряюще. В уголке, рядом с киоском, она увидела стул и примостилась на нем. Она не отдавала себе отчета в том, сколько времени просидела там: сосиска была съедена, кофе выпит, и пробудившееся было восприятие реальности происходящего снова стало ускользать от нее, заменяясь чувством успокоения и довольства. Сновавшие перед глазами люди, гул голосов, какие-то объявления по радио – все это убаюкивало ее. Дважды Инес показалось, будто она услышала по радио и свое имя, но она решила, что это ей почудилось, что этого не может быть, так как никому на свете нет до нее дела и никто даже не знает, где она.
Она смутно сознавала, что рано или поздно ей придется отсюда уйти, и чувствовала, как это будет для нее трудно. Ну, а пока она тихонечко посидит здесь.
8
Все сотрудники, срочно вызванные в кабинет управляющего аэропортом, явились незамедлительно – за исключением одного. Некоторых Бейкерсфелд вызывал сам, других – через Таню Ливингстон, но во всех случаях подчеркивалась настоятельная необходимость прибыть немедленно, отложив все дела.
Первым явился шеф Тани Ливингстон – управляющий пассажирскими перевозками «Транс-Америки» Берт Уэзерби.
Почти тут же следом за ним пришел лейтенант Ордвей, уже отдавший своим полицейским приказ разыскать Инес Герреро, но еще не имевший ни малейшего представления о том, зачем это нужно. На это время он предоставил медоувудцам беспорядочно толпиться в главном вестибюле аэровокзала и слушать, как адвокат Фримантл усердствует перед телекамерой, защищая их права.
Берт Уэзерби спросил прямо с порога:
– Что у вас стряслось, Мел?
– Мы еще не знаем наверняка, Берт, и ухватиться пока не за что, но не исключена возможность, что на борту вашего самолета, выполняющего рейс два, находится бомба.
Уэзерби кинул мельком вопросительный взгляд на Таню, – почему она тоже здесь? – но не стал терять время на расспросы и снова обратился к Мелу:
– Так что именно вам известно?
Мел вкратце рассказал Уэзерби и Ордвею обо всем, что удалось установить, и о сообщении инспектора Стэндиша относительно пассажира, который как-то подозрительно, на взгляд инспектора – человека остро наблюдательного, – держал под мышкой маленький плоский чемоданчик, прижимая его к боку; о том, что человека этого, как установлено Таней Ливингстон, зовут Д.О.Герреро или, возможно, Берреро; о том, что, по словам городского агента, пассажир при регистрации не имел при себе никакого багажа, за исключением уже упомянутого чемоданчика; о том, что Д.О.Герреро выписал в аэропорту страховой полис на сумму в триста тысяч долларов, причем у него едва хватило денег, чтобы уплатить за страховку, из чего явствует, что он, по всей видимости, отправился в пятитысячемильный перелет не только без смены белья, но и практически без денег; и наконец, о том, что миссис Инес Герреро, в чью пользу застраховал ее супруг свою жизнь на время перелета, в чрезвычайно расстроенных чувствах только что бродила по зданию аэровокзала.
Пока он говорил, вошел таможенный инспектор Гарри Стэндиш, не успевший даже снять формы, а за ним – Банни. Девушка вошла неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам на незнакомых людей и незнакомую обстановку. Когда смысл сообщения Мела дошел до нее, она побледнела и глаза ее округлились от испуга.
Из всех приглашенных не явился только контролер, дежуривший у выхода сорок семь и пропускавший пассажиров на рейс два. Когда Таня позвонила его начальнику, тот сказал, что контролер уже сменился и уехал домой. «Передайте, – попросила Таня, – чтобы он по прибытии домой немедленно позвонил сюда». Таня решила, что вызывать его обратно нет смысла: едва ли он запомнил, сел ли Герреро в самолет. Если же у кого-то возникнут вопросы, тогда их можно будет задать и по телефону.
– Я пригласил сюда всех, кто имеет к этому делу хоть малейшее отношение, на случай если вы или кто-то еще пожелает что-нибудь выяснить, – сказал Мел, обращаясь к Уэзерби. – Я считаю, что нам с вами – и главным образом вам – предстоит решить, должны ли мы на основании имеющихся данных предупредить командира рейса два. – В эту минуту Мелу снова вспомнилось то, что он на время выбросил из головы: ведь командиром рейса два был его зять Вернон Димирест. Потом, сказал себе Мел, он еще успеет хорошенько подумать о некоторых вытекающих отсюда последствиях. А сейчас не время.
– Вот что. – Вид у Берта Уэзерби был довольно мрачный. Он обернулся к Тане. – Какое бы решение мы ни приняли, я считаю, что следует поставить обо всем в известность главного пилота. Разыщите Ройса Кеттеринга. Если он еще на базе, давайте его сюда.
Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», испытывал самолет номер 731-ТА перед его отправкой в рейс два.
– Есть, сэр.
Таня направилась к телефону; в это время зазвонил другой аппарат. Мел взял трубку.
Говорил руководитель полетов – в ответ на запрос Мела. поступивший несколько минут назад на КДП.
– Сообщаю запрошенные вами сведения о самолете «Транс-Америки», выполняющем рейс два.
– Давайте.
– Взлетел в двадцать три тринадцать по местному времени.
Мел бросил взгляд на стенные часы. Было десять минут пополуночи: самолет летел уже без малого час.
Руководитель полетов продолжал:
– КДП Чикаго передал самолет Кливлендскому центру в Двадцать четыре двадцать семь; Кливленд, в свою очередь, передал самолет Торонто в час ноль три, то есть семь минут назад. По сообщению Торонтского центра, самолет находится в настоящий момент близ Лондона, провинция Онтарио. Если вас интересует, могу сообщить дополнительные данные: высоту, скорость, курс…
– Пока достаточно, – сказал Мел. – Благодарю.
– Тут вот еще что, мистер Бейкерсфелд. – И руководитель полетов пересказал сообщение Патрони: полосой три-ноль нельзя будет пользоваться еще по меньшей мере час.
Мел нетерпеливо слушал. Сейчас на первом плане были другие, более важные дела.
Повесив трубку, Мел передал Уэзерби данные о местонахождении самолета.
Таня тоже положила трубку и сообщила:
– Капитана Кеттеринга нашли. Он сейчас придет.
– А эта женщина – жена подозрительного пассажира… Как, кстати, ее зовут? – спросил Уэзерби.
– Инес Герреро, – сказал Ордвей.
– Где она?
– Пока неизвестно. – Ордвей добавил, что полицейские прочесывают аэропорт, хотя, возможно, этой женщины давно уже здесь нет. Управление городской полиции тоже поставлено в известность, и полицейские проверяют каждый автобус, прибывающий в город из аэропорта.
– Она была здесь, – сказал Мел, – но тогда мы еще ничего не знали…
– Не очень-то мы были поворотливы, – проворчал Уэзерби и поглядел на Таню, а потом на инспектора Стэндиша, который пока не произнес ни слова. Таня поняла, что Уэзерби с досадой вспомнил сейчас, как он от нее отмахнулся: «Бросьте вы!» – Придется нам все-таки информировать командира экипажа, – сказал он. – Пусть у нас пока одни только предположения, он имеет право знать о них.
– Может быть, сообщить приметы Герреро, чтобы капитан Димирест мог последить за ним, не привлекая его внимания? – сказала Таня.
– Если вы найдете это нужным, – сказал Мел, – тут мы можем вам помочь. Есть люди, которые его видели.
– Хорошо, – сказал Уэзерби, – сейчас мы этим займемся. А пока что, Таня, свяжитесь с нашим диспетчером. Скажите, что через несколько минут нам надо будет передать важное сообщение рейсу два – пусть подключат спецсвязь. Я хочу, чтобы это прошло по закрытому каналу, а не в открытый эфир. Пока еще не время оповещать всех.
Таня снова взяла трубку.
Мел обратился к Банни:
– Как вас зовут?
Она назвала себя, явно нервничая. Взоры всех были обращены на нее. Мужчинам невольно бросился в глаза ее пышный бюст. Уэзерби чуть не присвистнул, но вовремя сдержался.
– Вы поняли, о каком пассажире идет речь? – продолжал Мел.
– Я?.. Нет, не совсем…
– Его зовут Д.О.Герреро. Вы, кажется, час назад выписывали ему страховой полис, так?
– Да.
– Вы при этом хорошо к нему присмотрелись?
Банни покачала головой.
– Нет, особенно не присматривалась. – Ответ прозвучал тихо. Банни облизнула губы.
Мел с удивлением на нее поглядел.
– Когда я говорил с вами по телефону, мне показалось…
– Страховалась уйма народу… – попыталась оправдаться Банни.
– Но вы же сказали, что вам запомнился этот пассажир!
– Нет, это был какой-то другой.
– Значит, вы не помните пассажира по фамилии Герреро?
– Нет.
Мел был озадачен.
– Разрешите мне, мистер Бейкерсфелд. – Нед Ордвей шагнул вперед и пригнулся почти к самому лицу Банни. – Не хотите впутываться в это дело, так, что ли? – Голос Ордвея звучал резко – это был типичный голос полицейского; мягкого тона, каким Ордвей разговаривал с Инес Герреро, не было и в помине.
Банни вздрогнула и отшатнулась, но промолчала.
– Так или нет? Отвечайте! – настаивал Ордвей.
– Я ничего не знаю.
– Неправда! Знаете. Вы не хотите помочь, потому что боитесь, как бы для вас чего худого не вышло. Мне таких, как вы, видеть приходилось. – Ордвей говорил презрительно, швыряя слова ей в лицо. Он был груб, беспощаден – Мелу впервые открывалась эта сторона его натуры. – Ну, так вот что я вам скажу, красотка. Если вы боитесь неприятностей, то на них-то вы как раз и нарываетесь. Если же хотите избежать их – пока не поздно – надо отвечать на вопросы. И отвечать быстро! Нам каждая секунда дорога.
Банни молчала – ее била дрожь.
– Послушайте, девушка, – сказал Мел. – На этом самолете около двухсот человек. Не исключено, что их жизнь в опасности. Я спрашиваю вас еще раз: вы помните человека по фамилии Герреро?
Первым явился шеф Тани Ливингстон – управляющий пассажирскими перевозками «Транс-Америки» Берт Уэзерби.
Почти тут же следом за ним пришел лейтенант Ордвей, уже отдавший своим полицейским приказ разыскать Инес Герреро, но еще не имевший ни малейшего представления о том, зачем это нужно. На это время он предоставил медоувудцам беспорядочно толпиться в главном вестибюле аэровокзала и слушать, как адвокат Фримантл усердствует перед телекамерой, защищая их права.
Берт Уэзерби спросил прямо с порога:
– Что у вас стряслось, Мел?
– Мы еще не знаем наверняка, Берт, и ухватиться пока не за что, но не исключена возможность, что на борту вашего самолета, выполняющего рейс два, находится бомба.
Уэзерби кинул мельком вопросительный взгляд на Таню, – почему она тоже здесь? – но не стал терять время на расспросы и снова обратился к Мелу:
– Так что именно вам известно?
Мел вкратце рассказал Уэзерби и Ордвею обо всем, что удалось установить, и о сообщении инспектора Стэндиша относительно пассажира, который как-то подозрительно, на взгляд инспектора – человека остро наблюдательного, – держал под мышкой маленький плоский чемоданчик, прижимая его к боку; о том, что человека этого, как установлено Таней Ливингстон, зовут Д.О.Герреро или, возможно, Берреро; о том, что, по словам городского агента, пассажир при регистрации не имел при себе никакого багажа, за исключением уже упомянутого чемоданчика; о том, что Д.О.Герреро выписал в аэропорту страховой полис на сумму в триста тысяч долларов, причем у него едва хватило денег, чтобы уплатить за страховку, из чего явствует, что он, по всей видимости, отправился в пятитысячемильный перелет не только без смены белья, но и практически без денег; и наконец, о том, что миссис Инес Герреро, в чью пользу застраховал ее супруг свою жизнь на время перелета, в чрезвычайно расстроенных чувствах только что бродила по зданию аэровокзала.
Пока он говорил, вошел таможенный инспектор Гарри Стэндиш, не успевший даже снять формы, а за ним – Банни. Девушка вошла неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам на незнакомых людей и незнакомую обстановку. Когда смысл сообщения Мела дошел до нее, она побледнела и глаза ее округлились от испуга.
Из всех приглашенных не явился только контролер, дежуривший у выхода сорок семь и пропускавший пассажиров на рейс два. Когда Таня позвонила его начальнику, тот сказал, что контролер уже сменился и уехал домой. «Передайте, – попросила Таня, – чтобы он по прибытии домой немедленно позвонил сюда». Таня решила, что вызывать его обратно нет смысла: едва ли он запомнил, сел ли Герреро в самолет. Если же у кого-то возникнут вопросы, тогда их можно будет задать и по телефону.
– Я пригласил сюда всех, кто имеет к этому делу хоть малейшее отношение, на случай если вы или кто-то еще пожелает что-нибудь выяснить, – сказал Мел, обращаясь к Уэзерби. – Я считаю, что нам с вами – и главным образом вам – предстоит решить, должны ли мы на основании имеющихся данных предупредить командира рейса два. – В эту минуту Мелу снова вспомнилось то, что он на время выбросил из головы: ведь командиром рейса два был его зять Вернон Димирест. Потом, сказал себе Мел, он еще успеет хорошенько подумать о некоторых вытекающих отсюда последствиях. А сейчас не время.
– Вот что. – Вид у Берта Уэзерби был довольно мрачный. Он обернулся к Тане. – Какое бы решение мы ни приняли, я считаю, что следует поставить обо всем в известность главного пилота. Разыщите Ройса Кеттеринга. Если он еще на базе, давайте его сюда.
Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», испытывал самолет номер 731-ТА перед его отправкой в рейс два.
– Есть, сэр.
Таня направилась к телефону; в это время зазвонил другой аппарат. Мел взял трубку.
Говорил руководитель полетов – в ответ на запрос Мела. поступивший несколько минут назад на КДП.
– Сообщаю запрошенные вами сведения о самолете «Транс-Америки», выполняющем рейс два.
– Давайте.
– Взлетел в двадцать три тринадцать по местному времени.
Мел бросил взгляд на стенные часы. Было десять минут пополуночи: самолет летел уже без малого час.
Руководитель полетов продолжал:
– КДП Чикаго передал самолет Кливлендскому центру в Двадцать четыре двадцать семь; Кливленд, в свою очередь, передал самолет Торонто в час ноль три, то есть семь минут назад. По сообщению Торонтского центра, самолет находится в настоящий момент близ Лондона, провинция Онтарио. Если вас интересует, могу сообщить дополнительные данные: высоту, скорость, курс…
– Пока достаточно, – сказал Мел. – Благодарю.
– Тут вот еще что, мистер Бейкерсфелд. – И руководитель полетов пересказал сообщение Патрони: полосой три-ноль нельзя будет пользоваться еще по меньшей мере час.
Мел нетерпеливо слушал. Сейчас на первом плане были другие, более важные дела.
Повесив трубку, Мел передал Уэзерби данные о местонахождении самолета.
Таня тоже положила трубку и сообщила:
– Капитана Кеттеринга нашли. Он сейчас придет.
– А эта женщина – жена подозрительного пассажира… Как, кстати, ее зовут? – спросил Уэзерби.
– Инес Герреро, – сказал Ордвей.
– Где она?
– Пока неизвестно. – Ордвей добавил, что полицейские прочесывают аэропорт, хотя, возможно, этой женщины давно уже здесь нет. Управление городской полиции тоже поставлено в известность, и полицейские проверяют каждый автобус, прибывающий в город из аэропорта.
– Она была здесь, – сказал Мел, – но тогда мы еще ничего не знали…
– Не очень-то мы были поворотливы, – проворчал Уэзерби и поглядел на Таню, а потом на инспектора Стэндиша, который пока не произнес ни слова. Таня поняла, что Уэзерби с досадой вспомнил сейчас, как он от нее отмахнулся: «Бросьте вы!» – Придется нам все-таки информировать командира экипажа, – сказал он. – Пусть у нас пока одни только предположения, он имеет право знать о них.
– Может быть, сообщить приметы Герреро, чтобы капитан Димирест мог последить за ним, не привлекая его внимания? – сказала Таня.
– Если вы найдете это нужным, – сказал Мел, – тут мы можем вам помочь. Есть люди, которые его видели.
– Хорошо, – сказал Уэзерби, – сейчас мы этим займемся. А пока что, Таня, свяжитесь с нашим диспетчером. Скажите, что через несколько минут нам надо будет передать важное сообщение рейсу два – пусть подключат спецсвязь. Я хочу, чтобы это прошло по закрытому каналу, а не в открытый эфир. Пока еще не время оповещать всех.
Таня снова взяла трубку.
Мел обратился к Банни:
– Как вас зовут?
Она назвала себя, явно нервничая. Взоры всех были обращены на нее. Мужчинам невольно бросился в глаза ее пышный бюст. Уэзерби чуть не присвистнул, но вовремя сдержался.
– Вы поняли, о каком пассажире идет речь? – продолжал Мел.
– Я?.. Нет, не совсем…
– Его зовут Д.О.Герреро. Вы, кажется, час назад выписывали ему страховой полис, так?
– Да.
– Вы при этом хорошо к нему присмотрелись?
Банни покачала головой.
– Нет, особенно не присматривалась. – Ответ прозвучал тихо. Банни облизнула губы.
Мел с удивлением на нее поглядел.
– Когда я говорил с вами по телефону, мне показалось…
– Страховалась уйма народу… – попыталась оправдаться Банни.
– Но вы же сказали, что вам запомнился этот пассажир!
– Нет, это был какой-то другой.
– Значит, вы не помните пассажира по фамилии Герреро?
– Нет.
Мел был озадачен.
– Разрешите мне, мистер Бейкерсфелд. – Нед Ордвей шагнул вперед и пригнулся почти к самому лицу Банни. – Не хотите впутываться в это дело, так, что ли? – Голос Ордвея звучал резко – это был типичный голос полицейского; мягкого тона, каким Ордвей разговаривал с Инес Герреро, не было и в помине.
Банни вздрогнула и отшатнулась, но промолчала.
– Так или нет? Отвечайте! – настаивал Ордвей.
– Я ничего не знаю.
– Неправда! Знаете. Вы не хотите помочь, потому что боитесь, как бы для вас чего худого не вышло. Мне таких, как вы, видеть приходилось. – Ордвей говорил презрительно, швыряя слова ей в лицо. Он был груб, беспощаден – Мелу впервые открывалась эта сторона его натуры. – Ну, так вот что я вам скажу, красотка. Если вы боитесь неприятностей, то на них-то вы как раз и нарываетесь. Если же хотите избежать их – пока не поздно – надо отвечать на вопросы. И отвечать быстро! Нам каждая секунда дорога.
Банни молчала – ее била дрожь.
– Послушайте, девушка, – сказал Мел. – На этом самолете около двухсот человек. Не исключено, что их жизнь в опасности. Я спрашиваю вас еще раз: вы помните человека по фамилии Герреро?