Страница:
— Тысяча четыреста десятый свободен, — ответил наконец клерк, старательно подражая выговору плантаторов-южан, — но я уже размещаю в нем только что приехавшего джентльмена. — И добавил: — Вы, видимо, еще не знаете, что отель почти полон.
Номер 1410 Питер отлично знал. Это была большая, просторная комната, окнами выходившая на авеню Сент-Чарльз.
— Если я займу тысячу четыреста десятый, — вполне резонно спросил он, — сможете вы предложить что-либо еще тому джентльмену?
— Нет, мистер Макдермотт. У меня остался лишь небольшой «люкс» на пятом этаже, а этот джентльмен не хочет платить так дорого.
— В таком случае пусть он сегодня переночует в «люксе», а заплатит, как за обычную комнату, — отрезал Питер. — Утром переселите его. А пока я занимаю тысяча четыреста десятый — перевожу туда Уэллса из тысяча четыреста тридцать девятого. Пожалуйста, сейчас же направьте сюда посыльного с ключом.
— Одну минуту, мистер Макдермотт. — Если раньше голос клерка звучал безразлично, то теперь в нем появилась откровенная наглость. — Мистер Трент всегда придерживался той точки зрения, что…
— Сейчас речь идет о моей точке зрения, — оборвал его Питер. — И еще одно: перед уходом с дежурства оставьте записку сменщику и сообщите ему, чтобы утром он представил мне объяснение, почему мистер Уэллс был переведен в тысяча четыреста тридцать девятый номер. Можете, кстати, добавить: пусть поищет причину повесомее.
Он положил трубку и подмигнул Кристине.
— Вы, должно быть, просто лишились рассудка, — сказала герцогиня Кройдонская. — Окончательно и бесповоротно. — Разговор этот происходил в гостиной президентских апартаментов, куда герцогиня вернулась после того, как выпроводила Питера Макдермотта и плотно закрыла за ним дверь.
Герцог заерзал в своем кресле — он всегда чувствовал себя неуютно, когда жена отчитывала его.
— Да, чертовски нескладно получилось, дорогая. Телевизор был включен. Я ничего не слышал. Думал, что этот малый уже убрался, восвояси. — Он сделал большой глоток виски с содовой из стакана, который нетвердо держал в руке, и жалобно добавил: — Кроме того, я дьявольски расстроен всем случившимся.
— Нескладно получилось! Расстроен! — В голосе герцогини зазвучали необычные для нее истерические нотки. — Вы говорите так, будто это какая-то игра. Будто все, что случилось сегодня вечером, не может повлечь за собой краха…
— Я вовсе так не думаю. Знаю, что это очень серьезно. Чертовски серьезно! — съежившись в глубоком кожаном кресле, он казался жалким и маленьким — ни дать ни взять мышонок в котелке набекрень, которого так любят изображать английские карикатуристы.
— Я сделала все возможное, — с укором продолжала герцогиня, — все, на что была способна, чтобы после вашего неслыханного безрассудства создать видимость, будто мы оба преспокойно сидели весь вечер в отеле. Я даже придумала небольшую прогулку перед ужином на случай, если кто-либо заметил, как мы входили в отель. И вдруг вы с совершенно идиотским видом вваливаетесь и во всеуслышанье объявляете, что забыли сигареты в машине.
— Это же слышал всего один человек. Этот управляющий. Он и внимания не обратил.
— Нет, обратил. Я поняла это по выражению его лица. — Герцогиня прилагала немалые усилия, чтобы сохранить самообладание. — Вы хоть немного понимаете, в какую историю вы попали?
— Я уже сказал, что все понимаю. — Герцог допил виски и тупо уставился на пустой стакан. — И мне чертовски стыдно. Но если б вы меня не уговорили… Если б я не был навеселе…
— Вы были просто пьяны! Вы были пьяны, когда я обнаружила вас, и до сих пор не протрезвели.
Герцог потряс головой, словно хотел сбросить одурь.
— Нет, теперь я уже трезв. — Настал его черед ожесточиться. — Вам, конечно, необходимо было меня разыскивать. Сунуть нос, куда не следовало. Вы не могли не вмешаться…
— Не в этом дело. Сейчас важно другое.
Он повторил:
— Это вы уговорили меня…
— Так ведь не было же другого выхода! Не было! А так — хоть какой-то есть шанс…
— Не уверен. Если полиция займется этим делом…
— Сначала нужно, чтобы заподозрили. Вот почему я и подняла весь этот скандал с официантом и гну свою линию. Хоть это и не алиби, но все же… У них уже засело в мозгу, что вечером мы были в отеле… вернее, засело бы, если бы не встряли вы со своими сигаретами. Я просто готова расплакаться.
— Вот это было бы интересно! — воскликнул герцог. — А то ведь я до сих пор считал, что в вас нет ничего от женщины. — Он выпрямился в кресле и сразу как бы сбросил все свое смирение. Словно хамелеон, он иной раз так менялся, что трудно было понять, какой же он в действительности.
Герцогиня вспыхнула — румянец еще сильнее подчеркнул ее безупречную красоту.
— Доказательств, по-моему, не требуется.
— Возможно. — Герцог встал, подошел к небольшому столику в углу комнаты, налил в стакан изрядное количество виски и плеснул немного содовой. — И все же, — не оборачиваясь, добавил он, — должен вам заметить, что именно это лежит в основе всех наших неприятностей.
— Ничего подобного. Все дело в ваших привычках, а не во мне. Это же было сущим безумием — поехать в отвратительный игорный притон, да еще с женщиной…
— Вы ведь уже высказались по этому поводу, — устало отмахнулся герцог. — Исчерпывающе. По дороге в отель. До того, как все случилось.
— Не уверена, что мои слова дошли до вашего сознания.
— Ваши слова, моя дорогая, способны пробить самые тупые мозги. Я всю жизнь пытаюсь сделать так, чтоб они меня не задевали. Но пока безуспешно. — Герцог отхлебнул из стакана. — Почему вы вышли за меня замуж?
— Очевидно, потому, что среди людей, окружавших меня, вы казались мне тем, кто стремится что-то делать. Ведь говорят же, будто аристократия неспособна к действию. А вы производили впечатление человека, опровергавшего это мнение.
Герцог поднес стакан к глазам и принялся его разглядывать так, словно перед ним был хрустальный шар.
— А теперь я это мнение уже не опровергаю, так?
— Если вы еще что-то и значите в глазах других, то лишь благодаря моим стараниям и поддержке.
— Вы имеете в виду Вашингтон?
— Да, это назначение можно было бы получить, — сказала герцогиня, — если бы мне удалось удерживать вас в вашей собственной постели и в трезвом состоянии.
— Ага! — Герцог натянуто рассмеялся. — Чертовски холодная постель.
— Я уже говорила, что ни к чему вас не принуждаю.
— А вы когда-нибудь задумывались, почему я женился на вас?
— У меня есть на этот счет мнение.
— Я сейчас скажу вам главное. — Он снова отпил из стакана, как бы желая себя взбодрить, и глухо проговорил: — Я хотел положить вас к себе в постель. Быстро. И на законных основаниях. Знал, что это единственный путь.
— Поразительно, как это вы решились на подобную затрату сил. Ведь у вас такой выбор — до женитьбы был и после.
Герцог смотрел ей в лицо налитыми кровью глазами.
— А мне не нужны были другие. Мне нужны вы. И сейчас нужны.
— Хватит! — отрезала она. — Вы слишком далеко зашли.
Он покачал головой.
— Нет, вы меня все-таки дослушайте. Слишком много в вас гордости, моя дорогая. Царственной. Неукротимой. Это-то и влекло меня к вам. Ломать мне вас не хотелось. Хотелось приобщиться к ней. Чтоб вы лежали передо мной. Распластанная. Дрожащая от страсти.
— Замолчите! Замолчите! Вы… вы пошляк! — В лице у герцогини не было ни кровинки, голос звенел и срывался. — И мне наплевать, если вас схватит полиция! Пусть — я буду только рада! Буду только рада, если вы получите свои десять лет!
Закончив переговоры с портье, Питер Макдермотт пересек коридор и вернулся в номер 1439.
— С вашего разрешения, — сказал он, обращаясь к доктору Аксбриджу, — мы переведем пациента в другую комнату на этом же этаже.
Высокий худощавый доктор, так быстро откликнувшийся на зов Кристины, кивнул в знак согласия. Он окинул взглядом крохотную комнату, под полом которой скрещивалось столько разных труб отопительной и водопроводной систем.
— В любом случае хуже не будет.
Доктор направился к больному — настало время снова давать ему кислород, — а Кристина напомнила Питеру:
— Теперь нужно подумать о медицинской сестре.
— Этим пусть займется доктор Ааронс. — И, размышляя вслух, Питер добавил: — Поскольку вызывать сестру, насколько я понимаю, будет отель, значит, она потом с нас может потребовать деньги. Как вы думаете, ваш друг Уэллс в состоянии будет оплатить счет?
Они вышли в коридор и стали говорить тише.
— Именно это меня больше всего и волнует. Не думаю, чтобы у него было много денег.
Питер подметил, что, когда Кристина чем-то озабочена, она очаровательно морщит нос. Ему приятно было, что она стоит рядом, приятен был слабый аромат ее духов.
— Ну, что ж, — сказал Питер, — вряд ли мы по уши залезем в долги до завтрашнего утра. К тому времени бухгалтерия наведет справки.
— Все готово, — сказала она, вернувшись.
— Самое лучшее — поменять кровати, — сказал Питер. — Давайте перетащим эту в тысяча четыреста десятый, а кровать из той комнаты перенесем сюда.
Но дверной проем оказался слишком узким. Альберт Уэллс, к которому уже вернулись и дыхание, и более или менее нормальный цвет лица, вдруг заявил:
— Я за свою жизнь немало исходил — могу и сейчас пройтись немножко.
Однако доктор Аксбридж решительно покачал головой.
Главный инженер измерил ширину проема и кровати.
— Я сниму дверь с петель, — сказал он больному. — И тогда вы, словно пробка из бутылки, выскочите отсюда.
— Да не надо этого, — сказал Питер. — Есть способ более быстрый, если вы, мистер Уэллс, не будете возражать.
Старик улыбнулся и кивнул.
Тогда Питер нагнулся, закутал старика в одеяло и легко поднял в воздух.
— У тебя сильные руки, сынок, — сказал старик.
Питер улыбнулся и, словно ребенка, понес свою ношу по коридору в другую комнату.
Через какие-нибудь четверть часа все уже было налажено и шло как по маслу. Благополучно перетащили в новое помещение и кислородный баллон, хотя в нем теперь не было такой острой нужды, поскольку комната 1410 была большой, просторной, под ней не проходили горячие трубы парового отопления и, следовательно, дышалось здесь легче. Штатный врач отеля доктор Ааронс наконец прибыл — величественный, благодушный, окруженный запахом виски. Он охотно принял предложение доктора Аксбриджа, который вызвался заглянуть на следующий день и проконсультировать больного, равно как и сразу согласился с его рекомендацией применить кортизон, чтобы предотвратить повторение приступа. Частная медицинская сестра, вызванная по телефону ее добрым знакомым доктором Ааронсом («Приятная новость, моя дорогая! Снова будем работать вместе!») была уже где-то на пути в отель.
Когда главный инженер и доктор Аксбридж уходили, Альберт Уэллс уже спокойно спал.
Вслед за Кристиной вышел в коридор и Питер, осторожно закрыв за собою дверь, — с больным остался лишь доктор Ааронс; в ожидании медицинской сестры он бесшумно ходил по комнате, напевая себе под нос куплеты Тореадора из оперы «Кармен». Замок щелкнул, и мурлыканья доктора не стало слышно.
Часы показывали без четверти двенадцать.
— Я рада, что мы оставили его здесь, в отеле, — сказала Кристина, направляясь к лифту.
Питер удивился.
— Это вы о мистере Уэллсе? А почему мы должны были его выдворять?
— В другом месте его бы не оставили. Вы ведь знаете, какие люди: чуть что не так — пусть самая мелочь, и никто палец о палец не ударит. Отель ведь существует для того, чтоб люди приезжали, регистрировались и, уезжая, не забывали платить по счету — вот и все.
— Все равно как на фабрике сосисок. Нет, настоящий отель должен быть гостеприимным и помогать клиенту, когда это нужно. В лучших отелях так оно и было. К сожалению, многие работающие в нашей области забыли это правило.
Она с любопытством смотрела на него.
— Вам кажется, что мы и здесь забыли об этом?
— Черт подери, конечно! Во всяком случае, часто забываем. Будь моя воля, я бы многое здесь изменил… — Он вдруг умолк, смущенный собственным признанием. — Да что там. Чаще всего подобные предательские мысли я держу при себе.
— А не должны бы. И потом, уж если вы их высказали, то не должны стыдиться. — Кристина имела в виду то обстоятельство, что в «Сент-Грегори» многое делалось не так и в последние годы отель существовал за счет былой славы. К тому же теперь отель стоял уже перед финансовым кризисом, а это может повлечь за собой необходимость решительных перемен, независимо от того, будет его владелец Уоррен Трент за них или против.
— Бывают кирпичные стены, которые головой не пробьешь, — возразил Питер. — Тут уж ничего поделать нельзя. У.Т. не признает новых идей.
— Но это не причина, чтобы опускать руки.
Он рассмеялся.
— Вы говорите, как женщина.
— А я и есть женщина.
— Знаю, — сказал Питер. — Теперь уже начал это замечать.
А ведь и в самом деле, подумал он. Все это время, что они были знакомы с Кристиной, то есть с момента его появления в «Сент-Грегори», она существовала для него постольку-поскольку. И лишь в последнее время он все больше стал замечать, что она привлекательна и незаурядна. Интересно, что она собирается делать сегодня вечером.
— А ведь я сегодня еще не ужинал, — нащупывая почву, заметил Питер. — Вы бы не возражали, хоть и поздно, поужинать вместе?
— Обожаю ужинать поздно, — сказала Кристина.
Они уже подошли к лифту, как вдруг Питер вспомнил:
— У меня есть еще одно дело. Я послал Херби Чэндлера выяснить, что там происходит на одиннадцатом этаже, но как-то я ему не доверяю. Вот только проверю лично и буду совсем свободен. — Он взял ее за локоть и слегка стиснул его. — Подождите меня в конторе, хорошо?
Руки у него были удивительно нежные для такого крупного мужчины. Кристина искоса взглянула на его сильный, волевой профиль с квадратным, выступающим вперед подбородком. Да, интересное лицо, подумала она, и человек, несомненно, решительный, а порой, наверно, и упрямый. Она почувствовала, как у нее учащенно забился пульс и кровь быстрее побежала по жилам.
— Хорошо, — сказала она. — Я буду ждать.
Как Марше Прейскотт хотелось теперь, чтобы ее девятнадцатый день рождения прошел иначе — по крайней мере, надо было оставаться на студенческом балу тут же, в отеле, в зале приемов восемью этажами ниже. Звуки бала, приглушенные расстоянием и другими шумами, донеслись до нее сейчас, когда она подошла к окну этого «люкса» на одиннадцатом этаже — его только что открыл, решительно сорвав пломбу, один из мальчиков, когда в набитой молодежью комнате из-за жары, сигаретного дыма и запаха спиртных напитков стало трудно дышать даже тем, кто быстро утрачивал всякое представление об окружающем.
И зачем только она пришла сюда! Но, как всегда, строптивая и своенравная Марша искала чего-то из ряда вон выходящего, а ее приятель Лайл Дюмер, сын президента одного из местных банков и близкого друга ее отца, — Лайл, которого она знала уйму лет и который время от времени приглашал ее то туда, то сюда, обещал, что скучать она не будет. Во время танца Лайл ей сказал: «Это занятие для младенцев, Марша. А вон наши ребята сняли номер наверху, и мы провели там почти весь вечер. И притом весьма неплохо! — Он попытался рассмеяться этак солидно, по-мужски, но получилось лишь какое-то глупое хихиканье, а потом напрямик спросил: — Хочешь пойти туда?»
Ни секунды не раздумывая, она ответила: «Да».
Они тотчас покинули танцевальный зал и поднялись в небольшой номер 1126-27, где было шумно, полно народу и в воздухе — хоть топор вешай. Она не ожидала увидеть такое сборище и уж совсем не предполагала, что тут будет столько пьяных мальчишек.
В комнате находилось и несколько девушек. Марша почти всех их знала, хотя весьма отдаленно, и попыталась завязать разговор, но в таком шуме трудно было что-либо услышать или быть услышанной. Одна из девушек, Сью Филипп, явно потеряла сознание, и ее приятель, юноша из Батон-Ружа, лил на нее воду из туфли, которую то и дело наполнял в ванной комнате. Платье из розового органди, которое было на Сью, уже превратилось в мокрую тряпку.
Когда Марша вошла, мальчишки восторженно приветствовали ее и тотчас снова сгрудились у импровизированного бара — перевернутого набок шкафчика со стеклянными дверцами. Кто-то из ребят неловко сунул ей в руку стакан с вином.
Судя по всему, что-то весьма интересное происходило в соседней комнате, за плотно закрытой дверью, — возле нее стояла группа мальчишек, к которым присоединился и Лайл Дюмер, бросив Маршу на произвол судьбы. Марша слышала обрывки фраз и часто повторявшийся вопрос: «Ну, как, понравилось?», но ответ обычно тонул во взрывах непристойного хохота.
Когда наконец она поняла, или, вернее, догадалась, что там происходит, ее охватило отвращение, и ей захотелось уйти. Даже огромный, пустой особняк в пригороде казался ей сейчас предпочтительней, хотя она и не любила его за то, что он всегда был пустой, за то, что жила там только она со слугами, а отец вечно находился в разъездах, — вот и теперь его уже полтора месяца нет дома, и вряд ли он появится раньше чем через две недели.
Вспомнив об отце, Марша подумала, что, если бы он приехал, как обещал, она не была бы сейчас здесь и даже не пошла бы на студенческий бал. Вместо этого она праздновала бы день своего рождения дома, и Марк Прейскотт, веселый, оживленный, со свойственным ему блеском председательствовал бы на этом торжестве, на которое собрались бы ближайшие друзья его дочери, а Марша знала, что они, не задумываясь, отказались бы от студенческого бала ради того, чтобы прийти к ней. Но отец не приехал. Он лишь позвонил по телефону — на этот раз из Рима — и, по обыкновению, извинился.
«Марша, детка моя, я очень старался освободиться, но из этого ничего не получилось. Дела задерживают меня здесь еще на две-три недели, но, когда вернусь домой, я сторицей все возмещу тебе». Он предложил было Марше съездить к матери, жившей с нынешним мужем в Лос-Анджелесе, но когда она наотрез отказалась, пожелал ей хорошо провести день рождения. «Кстати, подарок я тебе уже приготовил, думаю, будешь довольна», — добавил он. Марша чуть не расплакалась, слушая приятный голос отца, но все-таки сумела сдержаться, так как давно отучила себя плакать. К тому же вряд ли имело смысл раздумывать, почему владелец одного из новоорлеанских универмагов, располагая целым взводом высокооплачиваемых помощников, связан делами куда больше, чем простой конторский служащий. Очевидно, его задерживало в Риме и что-то другое, о чем ему не хотелось рассказывать дочери, как и она никогда не расскажет ему о том, что происходило сейчас в номере 1126.
Прежде чем уйти. Марша подошла к окну, чтобы поставить на подоконник стакан, и услышала, как внизу, в танцевальном зале, заиграли «Звездную пыль». К полуночи оркестр всегда переходил на старинные сентиментальные мелодии, тем более что во главе его стоял Макси Бьюкенен, а сам оркестр именовался «Звездные джентльмены Юга» и играл он почти на всех торжественных приемах, проходивших в «Сент-Грегори». Даже если бы она раньше не танцевала, она все равно узнала бы эту аранжировку — мелодичные, мягкие звуки трубы, столь характерные для Бьюкенена.
Марша стояла у окна и раздумывала, не вернуться ли ей в танцевальный зал, хотя точно знала, как там все будет: мальчишки, основательно вспотевшие в своих смокингах, то и дело оттягивающие рукой воротнички рубашек, — неуклюжие подростки, тоскующие по джинсам и водолазкам; девчонки, то и дело выбегающие в туалетную комнату и там, оживленно хихикая, обменивающиеся секретами. А в целом, решила Марша, — сущие дети, вырядившиеся для игры в шарады. Молодость — это такая скука, часто думала Марша, особенно потому, что приходится проводить время среди своих сверстников. Бывали минуты — как, например, сейчас, — когда ей хотелось бы видеть вокруг себя более зрелых людей.
А Лайл Дюмер таким не был. Со своего места она видела, что он по-прежнему топчется у двери в смежную комнату, — раскрасневшийся, со вспучившейся крахмальной манишкой и съехавшей на сторону бабочкой. И как только она могла воспринимать его всерьез, а ведь некоторое время так оно и было.
Другие девушки тоже стали собираться домой и, прощаясь, уже стояли у двери в коридор. В эту минуту из соседней комнаты вышел юноша постарше, — Марша знала, что его зовут Стэнли Диксон. Плотно закрыв за собою дверь, он кивнул в направлении соседней комнаты, и Марша услышала, как он сказал:
— …девочки собираются… говорят, на сегодня хватит… боятся неприятностей…
— Говорил я вам, что не надо было этим заниматься, — заметил ктото из юношей.
— А почему бы нам не взять кого-нибудь из здешних? — послышался голос Лайла Дюмера: он явно еле ворочал языком.
— Отлично. Но кого? — И мальчишки, толпившиеся у дверей, принялись шарить глазами по залу. Марша демонстративно отвернулась.
Тем временем друзья Сью Филипп, той самой девушки, что потеряла сознание, безуспешно пытались привести ее в чувство. Наконец один из ребят, чуть более трезвый, чем остальные, озабоченно позвал:
— Марша! Сью совсем плохо. Не могла бы ты помочь?
Марша нехотя остановилась и взглянула на Сью, которая полулежала в кресле, — она как раз открыла глаза; детское личико ее было бледно, помада на искривленных губах размазалась. Подавив вздох, Марша сказала:
— Помогите-ка мне дотащить ее до ванны.
Втроем они кое-как подняли девушку — та захныкала.
Очутившись с нею в ванной, Марша решительно закрыла дверь перед носом у одного из мальчишек и задвинула защелку. Когда она повернулась к Сью Филипп, та с ужасом разглядывала себя в зеркале. Ну, наконец-то, подумала Марша с облегчением, понемножку приходит в себя.
— Я бы не стала слишком расстраиваться, — заметила она. — Говорят, с каждым человеком такое хоть однажды должно случиться.
— О господи! Мать убьет меня. — Слова стоном вырвались у нее из груди, и она бросилась к унитазу — ее рвало.
Усевшись на край ванны, Марша деловито сказала:
— После этого ты себя почувствуешь намного лучше. Как только рвота прекратится, я тебя умою, а потом постараемся заново покраситься.
Не поднимая головы от унитаза, Сью потрясла головой.
Минут через десять-пятнадцать Марша вместе со Сью вышли из ванной. В комнате уже почти никого не осталось — только Лайл Дюмер и его дружки все еще совещались о чем-то. Если Лайл увяжется провожать, подумала Марша, я его отошью. Кроме них, в комнате находился еще тот юноша, который просил Маршу помочь Сью. Увидев девушек, он подошел к ним и торопливо пояснил:
— Мы уже договорились с подружкой Сью, что она возьмет ее к себе и, видимо, оставит ночевать. — Он подхватил Сью под руку, и она послушно пошла с ним. Обернувшись, он крикнул: — Внизу нас ждет машина. Спасибо, Марша!
Когда они ушли. Марша почувствовала, что гора свалилась у нее с плеч. Она направилась к креслу, на которое бросила накидку, когда ее попросили помочь Сью, и в эту минуту услышала, как закрылась входная дверь. Замок тихо щелкнул. Перед дверью стоял Стэнли Диксон, заложив руки за спину.
— Эй, Марша, — окликнул ее Лайл Дюмер. — Куда ты так заспешила!
Марша знала Лайла с детства, но сейчас это был совсем другой Лайл, чужой, с оскалом пьяного хулигана.
— Я еду домой, — ответила Марша.
— Ну, подожди. — И он, пошатываясь, шагнул к ней. — Будь умницей, и давай выпьем.
— Нет, спасибо.
— Ты же будешь умницей, козочка, правда? — повторил он, словно и не слышал ответа.
— Все останется между нами, — вмешался Стэнли Диксон. Голос у него был низкий, гнусавый и сейчас звучал удивительно непристойно. — Кое-кто из нас уже поразвлекся в свое удовольствие, и нам хотелось бы повторить.
Двое мальчишек, чьих фамилий она не знала, осклабились.
— А меня не интересует, чего бы вам хотелось, — сказала Марша. Она произнесла это твердым голосом, однако где-то в глубине души ей стало страшно. Она шагнула к двери, но Диксон отрицательно покачал головой. — Пожалуйста, — сказала она, — пропусти меня, пожалуйста.
— Послушай, Марша, — угрожающе произнес Лайл. — Мы же знаем, что и ты не против. — Он хрипло хохотнул. — Всем девчонкам охота этим заниматься. И если они отказывают, то просто так, для вида. А сами думают: «Приходи и бери». — Он обернулся к остальным: — Правда, ребята?
Третий парень тихо промурлыкал:
— Точненько. Залезай и получай.
Они стали приближаться к ней. Марша резко повернулась на каблуках.
— Предупреждаю: если вы меня тронете, я закричу.
— Самой же будет хуже, — тихо произнес Стэнли Диксон. — Лишишься самого интересного. — И не успела она опомниться, как он очутился сзади нее, огромная потная лапища зажала ей рот, а обе ее руки оказались прижатыми к бокам. Голова его была совсем рядом, от него несло «бурбоном».
Марша извивалась, пытаясь высвободиться и укусить его за руку, но у нее ничего не получалось.
— Послушай, Марша, — сказал ей Лайл с похотливой улыбочкой. — Все равно тебе этого не миновать, так что лучше насладись как следует. Все ведь так говорят, правда? Если Стэнли тебя сейчас отпустит, обещаешь не поднимать шума?
Марша яростно замотала головой.
Один из ребят схватил ее за руку.
— Пошли, Марша. Лайл говорит, ты умница! Почему же ты не хочешь это доказать?
Номер 1410 Питер отлично знал. Это была большая, просторная комната, окнами выходившая на авеню Сент-Чарльз.
— Если я займу тысячу четыреста десятый, — вполне резонно спросил он, — сможете вы предложить что-либо еще тому джентльмену?
— Нет, мистер Макдермотт. У меня остался лишь небольшой «люкс» на пятом этаже, а этот джентльмен не хочет платить так дорого.
— В таком случае пусть он сегодня переночует в «люксе», а заплатит, как за обычную комнату, — отрезал Питер. — Утром переселите его. А пока я занимаю тысяча четыреста десятый — перевожу туда Уэллса из тысяча четыреста тридцать девятого. Пожалуйста, сейчас же направьте сюда посыльного с ключом.
— Одну минуту, мистер Макдермотт. — Если раньше голос клерка звучал безразлично, то теперь в нем появилась откровенная наглость. — Мистер Трент всегда придерживался той точки зрения, что…
— Сейчас речь идет о моей точке зрения, — оборвал его Питер. — И еще одно: перед уходом с дежурства оставьте записку сменщику и сообщите ему, чтобы утром он представил мне объяснение, почему мистер Уэллс был переведен в тысяча четыреста тридцать девятый номер. Можете, кстати, добавить: пусть поищет причину повесомее.
Он положил трубку и подмигнул Кристине.
— Вы, должно быть, просто лишились рассудка, — сказала герцогиня Кройдонская. — Окончательно и бесповоротно. — Разговор этот происходил в гостиной президентских апартаментов, куда герцогиня вернулась после того, как выпроводила Питера Макдермотта и плотно закрыла за ним дверь.
Герцог заерзал в своем кресле — он всегда чувствовал себя неуютно, когда жена отчитывала его.
— Да, чертовски нескладно получилось, дорогая. Телевизор был включен. Я ничего не слышал. Думал, что этот малый уже убрался, восвояси. — Он сделал большой глоток виски с содовой из стакана, который нетвердо держал в руке, и жалобно добавил: — Кроме того, я дьявольски расстроен всем случившимся.
— Нескладно получилось! Расстроен! — В голосе герцогини зазвучали необычные для нее истерические нотки. — Вы говорите так, будто это какая-то игра. Будто все, что случилось сегодня вечером, не может повлечь за собой краха…
— Я вовсе так не думаю. Знаю, что это очень серьезно. Чертовски серьезно! — съежившись в глубоком кожаном кресле, он казался жалким и маленьким — ни дать ни взять мышонок в котелке набекрень, которого так любят изображать английские карикатуристы.
— Я сделала все возможное, — с укором продолжала герцогиня, — все, на что была способна, чтобы после вашего неслыханного безрассудства создать видимость, будто мы оба преспокойно сидели весь вечер в отеле. Я даже придумала небольшую прогулку перед ужином на случай, если кто-либо заметил, как мы входили в отель. И вдруг вы с совершенно идиотским видом вваливаетесь и во всеуслышанье объявляете, что забыли сигареты в машине.
— Это же слышал всего один человек. Этот управляющий. Он и внимания не обратил.
— Нет, обратил. Я поняла это по выражению его лица. — Герцогиня прилагала немалые усилия, чтобы сохранить самообладание. — Вы хоть немного понимаете, в какую историю вы попали?
— Я уже сказал, что все понимаю. — Герцог допил виски и тупо уставился на пустой стакан. — И мне чертовски стыдно. Но если б вы меня не уговорили… Если б я не был навеселе…
— Вы были просто пьяны! Вы были пьяны, когда я обнаружила вас, и до сих пор не протрезвели.
Герцог потряс головой, словно хотел сбросить одурь.
— Нет, теперь я уже трезв. — Настал его черед ожесточиться. — Вам, конечно, необходимо было меня разыскивать. Сунуть нос, куда не следовало. Вы не могли не вмешаться…
— Не в этом дело. Сейчас важно другое.
Он повторил:
— Это вы уговорили меня…
— Так ведь не было же другого выхода! Не было! А так — хоть какой-то есть шанс…
— Не уверен. Если полиция займется этим делом…
— Сначала нужно, чтобы заподозрили. Вот почему я и подняла весь этот скандал с официантом и гну свою линию. Хоть это и не алиби, но все же… У них уже засело в мозгу, что вечером мы были в отеле… вернее, засело бы, если бы не встряли вы со своими сигаретами. Я просто готова расплакаться.
— Вот это было бы интересно! — воскликнул герцог. — А то ведь я до сих пор считал, что в вас нет ничего от женщины. — Он выпрямился в кресле и сразу как бы сбросил все свое смирение. Словно хамелеон, он иной раз так менялся, что трудно было понять, какой же он в действительности.
Герцогиня вспыхнула — румянец еще сильнее подчеркнул ее безупречную красоту.
— Доказательств, по-моему, не требуется.
— Возможно. — Герцог встал, подошел к небольшому столику в углу комнаты, налил в стакан изрядное количество виски и плеснул немного содовой. — И все же, — не оборачиваясь, добавил он, — должен вам заметить, что именно это лежит в основе всех наших неприятностей.
— Ничего подобного. Все дело в ваших привычках, а не во мне. Это же было сущим безумием — поехать в отвратительный игорный притон, да еще с женщиной…
— Вы ведь уже высказались по этому поводу, — устало отмахнулся герцог. — Исчерпывающе. По дороге в отель. До того, как все случилось.
— Не уверена, что мои слова дошли до вашего сознания.
— Ваши слова, моя дорогая, способны пробить самые тупые мозги. Я всю жизнь пытаюсь сделать так, чтоб они меня не задевали. Но пока безуспешно. — Герцог отхлебнул из стакана. — Почему вы вышли за меня замуж?
— Очевидно, потому, что среди людей, окружавших меня, вы казались мне тем, кто стремится что-то делать. Ведь говорят же, будто аристократия неспособна к действию. А вы производили впечатление человека, опровергавшего это мнение.
Герцог поднес стакан к глазам и принялся его разглядывать так, словно перед ним был хрустальный шар.
— А теперь я это мнение уже не опровергаю, так?
— Если вы еще что-то и значите в глазах других, то лишь благодаря моим стараниям и поддержке.
— Вы имеете в виду Вашингтон?
— Да, это назначение можно было бы получить, — сказала герцогиня, — если бы мне удалось удерживать вас в вашей собственной постели и в трезвом состоянии.
— Ага! — Герцог натянуто рассмеялся. — Чертовски холодная постель.
— Я уже говорила, что ни к чему вас не принуждаю.
— А вы когда-нибудь задумывались, почему я женился на вас?
— У меня есть на этот счет мнение.
— Я сейчас скажу вам главное. — Он снова отпил из стакана, как бы желая себя взбодрить, и глухо проговорил: — Я хотел положить вас к себе в постель. Быстро. И на законных основаниях. Знал, что это единственный путь.
— Поразительно, как это вы решились на подобную затрату сил. Ведь у вас такой выбор — до женитьбы был и после.
Герцог смотрел ей в лицо налитыми кровью глазами.
— А мне не нужны были другие. Мне нужны вы. И сейчас нужны.
— Хватит! — отрезала она. — Вы слишком далеко зашли.
Он покачал головой.
— Нет, вы меня все-таки дослушайте. Слишком много в вас гордости, моя дорогая. Царственной. Неукротимой. Это-то и влекло меня к вам. Ломать мне вас не хотелось. Хотелось приобщиться к ней. Чтоб вы лежали передо мной. Распластанная. Дрожащая от страсти.
— Замолчите! Замолчите! Вы… вы пошляк! — В лице у герцогини не было ни кровинки, голос звенел и срывался. — И мне наплевать, если вас схватит полиция! Пусть — я буду только рада! Буду только рада, если вы получите свои десять лет!
Закончив переговоры с портье, Питер Макдермотт пересек коридор и вернулся в номер 1439.
— С вашего разрешения, — сказал он, обращаясь к доктору Аксбриджу, — мы переведем пациента в другую комнату на этом же этаже.
Высокий худощавый доктор, так быстро откликнувшийся на зов Кристины, кивнул в знак согласия. Он окинул взглядом крохотную комнату, под полом которой скрещивалось столько разных труб отопительной и водопроводной систем.
— В любом случае хуже не будет.
Доктор направился к больному — настало время снова давать ему кислород, — а Кристина напомнила Питеру:
— Теперь нужно подумать о медицинской сестре.
— Этим пусть займется доктор Ааронс. — И, размышляя вслух, Питер добавил: — Поскольку вызывать сестру, насколько я понимаю, будет отель, значит, она потом с нас может потребовать деньги. Как вы думаете, ваш друг Уэллс в состоянии будет оплатить счет?
Они вышли в коридор и стали говорить тише.
— Именно это меня больше всего и волнует. Не думаю, чтобы у него было много денег.
Питер подметил, что, когда Кристина чем-то озабочена, она очаровательно морщит нос. Ему приятно было, что она стоит рядом, приятен был слабый аромат ее духов.
— Ну, что ж, — сказал Питер, — вряд ли мы по уши залезем в долги до завтрашнего утра. К тому времени бухгалтерия наведет справки.
— Все готово, — сказала она, вернувшись.
— Самое лучшее — поменять кровати, — сказал Питер. — Давайте перетащим эту в тысяча четыреста десятый, а кровать из той комнаты перенесем сюда.
Но дверной проем оказался слишком узким. Альберт Уэллс, к которому уже вернулись и дыхание, и более или менее нормальный цвет лица, вдруг заявил:
— Я за свою жизнь немало исходил — могу и сейчас пройтись немножко.
Однако доктор Аксбридж решительно покачал головой.
Главный инженер измерил ширину проема и кровати.
— Я сниму дверь с петель, — сказал он больному. — И тогда вы, словно пробка из бутылки, выскочите отсюда.
— Да не надо этого, — сказал Питер. — Есть способ более быстрый, если вы, мистер Уэллс, не будете возражать.
Старик улыбнулся и кивнул.
Тогда Питер нагнулся, закутал старика в одеяло и легко поднял в воздух.
— У тебя сильные руки, сынок, — сказал старик.
Питер улыбнулся и, словно ребенка, понес свою ношу по коридору в другую комнату.
Через какие-нибудь четверть часа все уже было налажено и шло как по маслу. Благополучно перетащили в новое помещение и кислородный баллон, хотя в нем теперь не было такой острой нужды, поскольку комната 1410 была большой, просторной, под ней не проходили горячие трубы парового отопления и, следовательно, дышалось здесь легче. Штатный врач отеля доктор Ааронс наконец прибыл — величественный, благодушный, окруженный запахом виски. Он охотно принял предложение доктора Аксбриджа, который вызвался заглянуть на следующий день и проконсультировать больного, равно как и сразу согласился с его рекомендацией применить кортизон, чтобы предотвратить повторение приступа. Частная медицинская сестра, вызванная по телефону ее добрым знакомым доктором Ааронсом («Приятная новость, моя дорогая! Снова будем работать вместе!») была уже где-то на пути в отель.
Когда главный инженер и доктор Аксбридж уходили, Альберт Уэллс уже спокойно спал.
Вслед за Кристиной вышел в коридор и Питер, осторожно закрыв за собою дверь, — с больным остался лишь доктор Ааронс; в ожидании медицинской сестры он бесшумно ходил по комнате, напевая себе под нос куплеты Тореадора из оперы «Кармен». Замок щелкнул, и мурлыканья доктора не стало слышно.
Часы показывали без четверти двенадцать.
— Я рада, что мы оставили его здесь, в отеле, — сказала Кристина, направляясь к лифту.
Питер удивился.
— Это вы о мистере Уэллсе? А почему мы должны были его выдворять?
— В другом месте его бы не оставили. Вы ведь знаете, какие люди: чуть что не так — пусть самая мелочь, и никто палец о палец не ударит. Отель ведь существует для того, чтоб люди приезжали, регистрировались и, уезжая, не забывали платить по счету — вот и все.
— Все равно как на фабрике сосисок. Нет, настоящий отель должен быть гостеприимным и помогать клиенту, когда это нужно. В лучших отелях так оно и было. К сожалению, многие работающие в нашей области забыли это правило.
Она с любопытством смотрела на него.
— Вам кажется, что мы и здесь забыли об этом?
— Черт подери, конечно! Во всяком случае, часто забываем. Будь моя воля, я бы многое здесь изменил… — Он вдруг умолк, смущенный собственным признанием. — Да что там. Чаще всего подобные предательские мысли я держу при себе.
— А не должны бы. И потом, уж если вы их высказали, то не должны стыдиться. — Кристина имела в виду то обстоятельство, что в «Сент-Грегори» многое делалось не так и в последние годы отель существовал за счет былой славы. К тому же теперь отель стоял уже перед финансовым кризисом, а это может повлечь за собой необходимость решительных перемен, независимо от того, будет его владелец Уоррен Трент за них или против.
— Бывают кирпичные стены, которые головой не пробьешь, — возразил Питер. — Тут уж ничего поделать нельзя. У.Т. не признает новых идей.
— Но это не причина, чтобы опускать руки.
Он рассмеялся.
— Вы говорите, как женщина.
— А я и есть женщина.
— Знаю, — сказал Питер. — Теперь уже начал это замечать.
А ведь и в самом деле, подумал он. Все это время, что они были знакомы с Кристиной, то есть с момента его появления в «Сент-Грегори», она существовала для него постольку-поскольку. И лишь в последнее время он все больше стал замечать, что она привлекательна и незаурядна. Интересно, что она собирается делать сегодня вечером.
— А ведь я сегодня еще не ужинал, — нащупывая почву, заметил Питер. — Вы бы не возражали, хоть и поздно, поужинать вместе?
— Обожаю ужинать поздно, — сказала Кристина.
Они уже подошли к лифту, как вдруг Питер вспомнил:
— У меня есть еще одно дело. Я послал Херби Чэндлера выяснить, что там происходит на одиннадцатом этаже, но как-то я ему не доверяю. Вот только проверю лично и буду совсем свободен. — Он взял ее за локоть и слегка стиснул его. — Подождите меня в конторе, хорошо?
Руки у него были удивительно нежные для такого крупного мужчины. Кристина искоса взглянула на его сильный, волевой профиль с квадратным, выступающим вперед подбородком. Да, интересное лицо, подумала она, и человек, несомненно, решительный, а порой, наверно, и упрямый. Она почувствовала, как у нее учащенно забился пульс и кровь быстрее побежала по жилам.
— Хорошо, — сказала она. — Я буду ждать.
Как Марше Прейскотт хотелось теперь, чтобы ее девятнадцатый день рождения прошел иначе — по крайней мере, надо было оставаться на студенческом балу тут же, в отеле, в зале приемов восемью этажами ниже. Звуки бала, приглушенные расстоянием и другими шумами, донеслись до нее сейчас, когда она подошла к окну этого «люкса» на одиннадцатом этаже — его только что открыл, решительно сорвав пломбу, один из мальчиков, когда в набитой молодежью комнате из-за жары, сигаретного дыма и запаха спиртных напитков стало трудно дышать даже тем, кто быстро утрачивал всякое представление об окружающем.
И зачем только она пришла сюда! Но, как всегда, строптивая и своенравная Марша искала чего-то из ряда вон выходящего, а ее приятель Лайл Дюмер, сын президента одного из местных банков и близкого друга ее отца, — Лайл, которого она знала уйму лет и который время от времени приглашал ее то туда, то сюда, обещал, что скучать она не будет. Во время танца Лайл ей сказал: «Это занятие для младенцев, Марша. А вон наши ребята сняли номер наверху, и мы провели там почти весь вечер. И притом весьма неплохо! — Он попытался рассмеяться этак солидно, по-мужски, но получилось лишь какое-то глупое хихиканье, а потом напрямик спросил: — Хочешь пойти туда?»
Ни секунды не раздумывая, она ответила: «Да».
Они тотчас покинули танцевальный зал и поднялись в небольшой номер 1126-27, где было шумно, полно народу и в воздухе — хоть топор вешай. Она не ожидала увидеть такое сборище и уж совсем не предполагала, что тут будет столько пьяных мальчишек.
В комнате находилось и несколько девушек. Марша почти всех их знала, хотя весьма отдаленно, и попыталась завязать разговор, но в таком шуме трудно было что-либо услышать или быть услышанной. Одна из девушек, Сью Филипп, явно потеряла сознание, и ее приятель, юноша из Батон-Ружа, лил на нее воду из туфли, которую то и дело наполнял в ванной комнате. Платье из розового органди, которое было на Сью, уже превратилось в мокрую тряпку.
Когда Марша вошла, мальчишки восторженно приветствовали ее и тотчас снова сгрудились у импровизированного бара — перевернутого набок шкафчика со стеклянными дверцами. Кто-то из ребят неловко сунул ей в руку стакан с вином.
Судя по всему, что-то весьма интересное происходило в соседней комнате, за плотно закрытой дверью, — возле нее стояла группа мальчишек, к которым присоединился и Лайл Дюмер, бросив Маршу на произвол судьбы. Марша слышала обрывки фраз и часто повторявшийся вопрос: «Ну, как, понравилось?», но ответ обычно тонул во взрывах непристойного хохота.
Когда наконец она поняла, или, вернее, догадалась, что там происходит, ее охватило отвращение, и ей захотелось уйти. Даже огромный, пустой особняк в пригороде казался ей сейчас предпочтительней, хотя она и не любила его за то, что он всегда был пустой, за то, что жила там только она со слугами, а отец вечно находился в разъездах, — вот и теперь его уже полтора месяца нет дома, и вряд ли он появится раньше чем через две недели.
Вспомнив об отце, Марша подумала, что, если бы он приехал, как обещал, она не была бы сейчас здесь и даже не пошла бы на студенческий бал. Вместо этого она праздновала бы день своего рождения дома, и Марк Прейскотт, веселый, оживленный, со свойственным ему блеском председательствовал бы на этом торжестве, на которое собрались бы ближайшие друзья его дочери, а Марша знала, что они, не задумываясь, отказались бы от студенческого бала ради того, чтобы прийти к ней. Но отец не приехал. Он лишь позвонил по телефону — на этот раз из Рима — и, по обыкновению, извинился.
«Марша, детка моя, я очень старался освободиться, но из этого ничего не получилось. Дела задерживают меня здесь еще на две-три недели, но, когда вернусь домой, я сторицей все возмещу тебе». Он предложил было Марше съездить к матери, жившей с нынешним мужем в Лос-Анджелесе, но когда она наотрез отказалась, пожелал ей хорошо провести день рождения. «Кстати, подарок я тебе уже приготовил, думаю, будешь довольна», — добавил он. Марша чуть не расплакалась, слушая приятный голос отца, но все-таки сумела сдержаться, так как давно отучила себя плакать. К тому же вряд ли имело смысл раздумывать, почему владелец одного из новоорлеанских универмагов, располагая целым взводом высокооплачиваемых помощников, связан делами куда больше, чем простой конторский служащий. Очевидно, его задерживало в Риме и что-то другое, о чем ему не хотелось рассказывать дочери, как и она никогда не расскажет ему о том, что происходило сейчас в номере 1126.
Прежде чем уйти. Марша подошла к окну, чтобы поставить на подоконник стакан, и услышала, как внизу, в танцевальном зале, заиграли «Звездную пыль». К полуночи оркестр всегда переходил на старинные сентиментальные мелодии, тем более что во главе его стоял Макси Бьюкенен, а сам оркестр именовался «Звездные джентльмены Юга» и играл он почти на всех торжественных приемах, проходивших в «Сент-Грегори». Даже если бы она раньше не танцевала, она все равно узнала бы эту аранжировку — мелодичные, мягкие звуки трубы, столь характерные для Бьюкенена.
Марша стояла у окна и раздумывала, не вернуться ли ей в танцевальный зал, хотя точно знала, как там все будет: мальчишки, основательно вспотевшие в своих смокингах, то и дело оттягивающие рукой воротнички рубашек, — неуклюжие подростки, тоскующие по джинсам и водолазкам; девчонки, то и дело выбегающие в туалетную комнату и там, оживленно хихикая, обменивающиеся секретами. А в целом, решила Марша, — сущие дети, вырядившиеся для игры в шарады. Молодость — это такая скука, часто думала Марша, особенно потому, что приходится проводить время среди своих сверстников. Бывали минуты — как, например, сейчас, — когда ей хотелось бы видеть вокруг себя более зрелых людей.
А Лайл Дюмер таким не был. Со своего места она видела, что он по-прежнему топчется у двери в смежную комнату, — раскрасневшийся, со вспучившейся крахмальной манишкой и съехавшей на сторону бабочкой. И как только она могла воспринимать его всерьез, а ведь некоторое время так оно и было.
Другие девушки тоже стали собираться домой и, прощаясь, уже стояли у двери в коридор. В эту минуту из соседней комнаты вышел юноша постарше, — Марша знала, что его зовут Стэнли Диксон. Плотно закрыв за собою дверь, он кивнул в направлении соседней комнаты, и Марша услышала, как он сказал:
— …девочки собираются… говорят, на сегодня хватит… боятся неприятностей…
— Говорил я вам, что не надо было этим заниматься, — заметил ктото из юношей.
— А почему бы нам не взять кого-нибудь из здешних? — послышался голос Лайла Дюмера: он явно еле ворочал языком.
— Отлично. Но кого? — И мальчишки, толпившиеся у дверей, принялись шарить глазами по залу. Марша демонстративно отвернулась.
Тем временем друзья Сью Филипп, той самой девушки, что потеряла сознание, безуспешно пытались привести ее в чувство. Наконец один из ребят, чуть более трезвый, чем остальные, озабоченно позвал:
— Марша! Сью совсем плохо. Не могла бы ты помочь?
Марша нехотя остановилась и взглянула на Сью, которая полулежала в кресле, — она как раз открыла глаза; детское личико ее было бледно, помада на искривленных губах размазалась. Подавив вздох, Марша сказала:
— Помогите-ка мне дотащить ее до ванны.
Втроем они кое-как подняли девушку — та захныкала.
Очутившись с нею в ванной, Марша решительно закрыла дверь перед носом у одного из мальчишек и задвинула защелку. Когда она повернулась к Сью Филипп, та с ужасом разглядывала себя в зеркале. Ну, наконец-то, подумала Марша с облегчением, понемножку приходит в себя.
— Я бы не стала слишком расстраиваться, — заметила она. — Говорят, с каждым человеком такое хоть однажды должно случиться.
— О господи! Мать убьет меня. — Слова стоном вырвались у нее из груди, и она бросилась к унитазу — ее рвало.
Усевшись на край ванны, Марша деловито сказала:
— После этого ты себя почувствуешь намного лучше. Как только рвота прекратится, я тебя умою, а потом постараемся заново покраситься.
Не поднимая головы от унитаза, Сью потрясла головой.
Минут через десять-пятнадцать Марша вместе со Сью вышли из ванной. В комнате уже почти никого не осталось — только Лайл Дюмер и его дружки все еще совещались о чем-то. Если Лайл увяжется провожать, подумала Марша, я его отошью. Кроме них, в комнате находился еще тот юноша, который просил Маршу помочь Сью. Увидев девушек, он подошел к ним и торопливо пояснил:
— Мы уже договорились с подружкой Сью, что она возьмет ее к себе и, видимо, оставит ночевать. — Он подхватил Сью под руку, и она послушно пошла с ним. Обернувшись, он крикнул: — Внизу нас ждет машина. Спасибо, Марша!
Когда они ушли. Марша почувствовала, что гора свалилась у нее с плеч. Она направилась к креслу, на которое бросила накидку, когда ее попросили помочь Сью, и в эту минуту услышала, как закрылась входная дверь. Замок тихо щелкнул. Перед дверью стоял Стэнли Диксон, заложив руки за спину.
— Эй, Марша, — окликнул ее Лайл Дюмер. — Куда ты так заспешила!
Марша знала Лайла с детства, но сейчас это был совсем другой Лайл, чужой, с оскалом пьяного хулигана.
— Я еду домой, — ответила Марша.
— Ну, подожди. — И он, пошатываясь, шагнул к ней. — Будь умницей, и давай выпьем.
— Нет, спасибо.
— Ты же будешь умницей, козочка, правда? — повторил он, словно и не слышал ответа.
— Все останется между нами, — вмешался Стэнли Диксон. Голос у него был низкий, гнусавый и сейчас звучал удивительно непристойно. — Кое-кто из нас уже поразвлекся в свое удовольствие, и нам хотелось бы повторить.
Двое мальчишек, чьих фамилий она не знала, осклабились.
— А меня не интересует, чего бы вам хотелось, — сказала Марша. Она произнесла это твердым голосом, однако где-то в глубине души ей стало страшно. Она шагнула к двери, но Диксон отрицательно покачал головой. — Пожалуйста, — сказала она, — пропусти меня, пожалуйста.
— Послушай, Марша, — угрожающе произнес Лайл. — Мы же знаем, что и ты не против. — Он хрипло хохотнул. — Всем девчонкам охота этим заниматься. И если они отказывают, то просто так, для вида. А сами думают: «Приходи и бери». — Он обернулся к остальным: — Правда, ребята?
Третий парень тихо промурлыкал:
— Точненько. Залезай и получай.
Они стали приближаться к ней. Марша резко повернулась на каблуках.
— Предупреждаю: если вы меня тронете, я закричу.
— Самой же будет хуже, — тихо произнес Стэнли Диксон. — Лишишься самого интересного. — И не успела она опомниться, как он очутился сзади нее, огромная потная лапища зажала ей рот, а обе ее руки оказались прижатыми к бокам. Голова его была совсем рядом, от него несло «бурбоном».
Марша извивалась, пытаясь высвободиться и укусить его за руку, но у нее ничего не получалось.
— Послушай, Марша, — сказал ей Лайл с похотливой улыбочкой. — Все равно тебе этого не миновать, так что лучше насладись как следует. Все ведь так говорят, правда? Если Стэнли тебя сейчас отпустит, обещаешь не поднимать шума?
Марша яростно замотала головой.
Один из ребят схватил ее за руку.
— Пошли, Марша. Лайл говорит, ты умница! Почему же ты не хочешь это доказать?