Страница:
— Назови его как-нибудь, — предложила Мария. — Очередной номер — второй.
— Номер два — не титан мысли, от номера первого в некоторой степени зависит, потому извивается как уж на сковороде, чтобы делать все аккуратно. Иногда обманывает номер первый.
— Погоди, а чем они, собственно, занимаются, куда звонят? В вечевой колокол, в рынду или по телефону?
— По телефону. Звонят двум единицам, из которых одна — трехмерная…
— А вторая что, плоская? — удивилась Гонората.
— И ты, гадюка, против меня!..
— Метя, говори как-нибудь пояснее, без этих красивостей и метафор, — потребовала Мария. — И так уж от твоей математики в башке каша!
У меня не хватило терпения ждать, когда Метя выберется из своих красивостей.
— Я догадываюсь, что твоя трехмерная единица состоит из трех человек, и эти трое — ломжинские мафиози, — подсказала я. — А больше тройного я ничего не знаю, кроме одеколона. Это им он звонит?
— Мой поклон тебе! — воскликнул Метя. — Шапку долой! За твоё здоровье!
— А тот, второй, это кто?
— А тот, второй, это Бялас.
— Суть вещей в том, чтобы узнать, зачем он им звонит, — сказала Мария. — Он спрашивает, что будет, или говорит, что должно быть?
— Вы обе омерзительно умные, и я никакой сенсации не вызову, вы за меня все договариваете! — выругал нас Метя с обидой. — К черту такие доклады! Я буду говорить или вы?
— Ты! А мы молчим и слушаем.
— Так вот, звонки идут в обе стороны. Мафиози он советует, кого им подкупить и за каких коней, платить, а от Бяласа он узнает, что они с Сарновским собираются делать. И тут появляется необычное и нетипичное явление, поскольку Бялас ему не врёт и говорит всю правду. Иногда его поправляет номер второй и что-то там велит, то есть Бяласа поправляет. Но очень редко.
— И это делает номер два. Ты его знаешь?
— Только в лицо, и то слабо. Я его два раза видел издалека, а один раз он промелькнул у меня под самым носом. Но я знаю, как его фамилия. Его знает номер один, которого я очень хорошо знаю, и временами он делится со мной сведениями. Если учесть, что в начальной школе я учился с Рыбинским, а Бялас хоть немного, да считается с Рыбинским, то.
— Рыбинский тебе говорит то, что касается его конюшни?
— Вот именно. Я всегда бы выигрывал, если бы они имели хоть малейшее представление о своих и чужих лошадях. Это ещё не конец. Есть такой второй, ещё один…
— Это, случайно, не третий номер? — подсказала Гонората.
— Номер третий, да! Третий номер, — во всех остальных отношениях, кроме бегов, нормальный тип, недавно мне признался, что он обнаружил существование особого связного. Я думал, что он имеет в виду номер два, но оказалось, что ничего подобного, есть ещё и номер четыре. А этот контактирует непосредственно с Замечеком, Болеком и Репой, причём хуже всего достаётся, кажется, Репе. Он, этот четвёртый, тоже спрашивает и тоже даёт инструкции. Оба номера знают друг друга, но это знакомство скрывают, а я раз подслушал, как они обговаривали вопрос с Дерчиком. Они не так чтобы много сказали, но умственно развитому человеку этих намёков за глаза хватит. Дерчик слишком много обо всех знал, собирался рассказать то, что знает, а тогда Василя сняли бы с должности. Из чего следует, что должность у него есть. Малиновский знает о его существовании и говорит, что его боятся, но никто не знает, кто это.
— Крёстный отец, видимо, — предположила Мария. — Держит в руках беговые дела и, наверное, иногда ворочает и мозгами, раз поставил на лошадей Дерчика.
— И кроме того, у него есть какая-то шпана, которую он использует для наказания непослушных, — дополнил Метя. — И всех этих граждан я им на тарелочке поднёс и с изумлением увидел, что никто про них не подозревал. Малиновский на них пальцем показать не мог, не гот уровень, он до таких не опускается. Зато он может прикинуть, кто Василь, он считает, что выбрать одного из четырех ему будет легче, чем одного из шестнадцати. Вы, может, заметили, что Гурка в этом сезоне не ездит, его в самом начале побили гориллы Василя. Он не выполнил их приказ. До меня конфиденциальными путями дошло, через Рыбинского, что об этом было велено всем сказать. Что, дескать, подарок от Василя за сотрудничество. Оповещали шёпотом из уст в уста.
— И никто больше не хотел попасть в такой же переплёт. Но ведь ты сам говорил, что это сотрудничество — дело добровольное, если кто не хочет, того не принуждают.
— Иногда принуждают, все зависит от того, в какой степени это нужно Василю. Он выигрывает не в каждом заезде, только в некоторых, но зато много. И больше всего он не хочет, чтобы его раскрыли.
— Эти номера, второй и четвёртый, должны знать Василя лично, — задумчиво сказала я. — Кто-то ведь с ним должен лично контактировать, по телефону выигранных денег ему не передашь.
— Они так согласно показывали на Гарцапского, что, наверное, Гарцапский и есть этот знакомый, — сказал Метя — Не знаю, что такое этот Гарцапский, я такого не знаю. А кто это?
— Один такой, — ответила я. — Ну хорошо, если бы Василь жил на Аргентинской и если бы Гарцапский именно к нему ехал, то все было бы очень просто. Годы полнейшей конспирации — и вдруг провал на голом месте…
Все трое потребовали от меня подробностей. Я рассказала о Завейчике и Карчаке. Пока я рассказывала, мне пришло в голову, что неосторожности этих людей можно даже и не удивляться. Они же ничего не знали о Карчаке, который ехал на такси в сторону Саской Кемпы. Гарцапского от Карчака отделял Завейчик в своём «фольксвагене», а если бы Карчак не намеревался войти в это прибыльное дельце Завейчика, номер «мерседеса» ничего ему не дал бы. Завейчик, наверное, сделал какое-то открытие, раз его убили, вопрос только, где он это открытие для себя сделал, на Аргентинской или где-то в другом месте. Убили его в собственном доме…
Мы размышляли над этим вопросом и допивали шампанское. С Карчаком — вопрос чистейшего случая, может быть, даже странно, что все так долго оставалось в тайне, ведь люди знают друг друга, иногда сталкиваются в самых неожиданных местах, а тайна, которая известна более чем одному человеку, перестаёт быть тайной. В любой момент кто-нибудь там мог кого-нибудь узнать. Василь старательно маскировался, хотя дезавуировать грозило ему всего лишь потерей положения на работе. Интересно, что у него за должность…
— Дурак он, что ли, этот Василь? — заметила Гонората. — Этот номер с лошадьми и снотворным — уж такая глупость… Жокеи взбунтовались, ну и что, он не мог переждать?
Мария покачала головой.
— Он совсем не такой глупый. Еремиаш случайно оказался дежурным ветеринаром. Они поменялись с тем, кто должен был дежурить. А без Еремиаша все сошло бы, как в прошлом году, помните? Гведон был первым фаворитом в потрясающе важном наградном заезде, и он остался сзади. Кричали, что он болен, но никакой болезни не нашли, кончилось трёпом, что мягкий турф не для него. И теперь получилось бы точно так же.
— Я не знаю, Василь это или нет, — подхватила я. — Это могла скомбинировать и ломжинская мафия по своей инициативе. Метя, они действовали не только по указке Василя. Они ведь и сами что-то предпринимали, правильно? Что он говорит, — этот твой номер, как его там?
— Разумеется, — что сами по себе. Василь разрабатывал планы только на некоторые заезды.
— Свидетельствует о немалом уме. Единственной изрядной глупостью было убийство Дерчика. Василь оказался в опасности, а Завейчик, можно сказать, сам ему палец в рот положил.
— Разве что Завейчика ограбил и убил случайный бандюга, который видел, как тот брал из кассы жирный куш.
— Тогда бандит должен был за ним ехать. А за ним на самом деле ехал Карчак.
— А за Карчаком бандит…
— Да ведь деньги он взял на бегах! А Карчак говорит, что с бегов за ними абсолютно никто не ехал. Ещё никто в такое время с бегов не уезжал. Нет, мне кажется, что Завейчик раскрыл Василя и за это поплатился жизнью.
— А тогда я настаиваю, что Василь сошёл с ума, — сказала решительно Гонората. — Он себе преспокойно мошенничал и вдруг ни с того ни с сего убил Дерчика, убил Завейчика и ещё вдогонку отравил коней! Спятил, не иначе.
— Дерчик напугал его шантажом, — напомнила я. — Никак не могу смириться с тем, что пропали его фотоснимки, мне жутко интересно, что такое у него на этих снимках было!
— А точно известно, что они пропали?
— Так полагают. Есть слабая надежда, что уцелела плёнка, если он не носил её с собой, но обыскали почти все и ничего не нашли. Это же страшно мелкая штучка, он мог спрятать кассету где угодно, и вся королевская конница и вся королевская рать могут теперь искать до Судного дня, если, конечно, убийца её не уничтожил!
— Жалко! — сказала Мария.
— То есть остались портки убийцы, пальчики отравителя па шприце и слухи, — подытожил Метя. — Ну что ж, посмотрим завтрашнюю программку?
Старший комиссар Ярковский придерживался мнения, что рано или поздно этот человек все равно придёт, потому что помешательство на почве бегов — штука страшная, и терпеливо караулил. Отпечаток пальца на шприце был опознан, за тем парнем, который его оставил, начали старательно следить, не спуская с него глаз. За указанными Метей посредниками стали ходить мощные «хвосты». Что ещё было предпринято, мне не сообщили.
Среда была чудовищна. Фуксами пришли все фавориты, которых до сей поры придерживали, и выигрывала исключительно Моника Гонсовская, которая безошибочно выхватывала из паддока лучших лошадей. Она перестала верить в какие бы то ни было мафии и кричала, что бега — самое честное игровое мероприятие в мире. Зигмусь Осика выиграл два раза и запуганным не казался. Ломжинская мафия потеряла всяческую меру, посредники нахально, назойливо и чуть ли не публично пытались впихнуть жокеям деньги, какой-то тип возле барьерчика махал в воздухе толстенной пачкой купюр большого достоинства. Никто ничего с ним не сделал, поскольку нет закона, запрещающего махать банкнотами любого достоинства. Разведчики Ярковского не поспевали доносить о соблазнителях, которые склоняли конмальчиков поить коней перед самым заездом. Наркотики в расчёт не принимались, потому что в выводном туннеле стояли конюшие и конюхи, которые глаз не спускали с проходящих коней, а в конюшнях тренеры следили как бешеные. Подозрительных личностей, за которыми надо было следить, развелось столько, что в полиции не хватало людей.
— Вы окончательно сдурели, — сказала я в четверг Янушу, не скрывая своего критического и презрительного отношения. — Что за странный метод? По мне, так подозрительных личностей надо сразу задерживать и брать в перекрёстный допрос. Личности колются, выкладывают все как на духу, капают на следующих в очереди, и таким образом можно по ниточке добраться до середины клубка. Не понимаю, что тут происходит, вы ни с кем не разговариваете, за всеми пустили хвосты, что за методы?
— Юзя хочет добраться до Василя, — ответил он мне. — Тот парень, который коню сделал укол, сам признался, потому что ничего бесповоротно вредного он не сделал и ему ничего не грозит. Тренер ему устроил страшенную трёпку, и парень никогда больше такой глупости не сделает. Он рассказал, кто его подбил на это, оказалось — конюший Кальрепа. Но Кальреп не хочет слышать о том, чтобы выгнать с работы своего конюшего, ни во что не верит, говорит, что это поклёп. Конюший тоже отпирается. Его отпечатков пальцев на шприце не было, как докажешь? Все все знают, а доказательств никаких.
— А Завейчик? На тему Завейчика вы тоже ни с кем не разговариваете?
— Со всеми. Очень вежливо. На Аргентинской живёт супружеская пара. Антчак их фамилия, обоим около шестидесяти, к бегам они никакого отношения не имеют. Гарцапского они знают давно, он бывает у них в гостях, очень любезный человек, сделал им много хорошего. Антчак на пенсии, его жена занимается мужем и домом, Гарцапский помоложе их, он для них Господне благословение, помогает, утрясает всякие вопросы и так далее. За это, когда он периодически ездит в Париж, он живёт у подруги пани Аптчаковой и таким образом получает вознаграждение за свои услуги. К чему тут прицепишься?
— Ко всему. Гарцапский не уехал бы с половины бегов, а Завейчик без повода не гнался бы за ним. Я проверила бы, кто там бывает, может, это штаб-квартира или почтовый ящик. Много у них бывает гостей?
— Нет, Нам такая мысль тоже пришла в голову, мы её проверяем. Погоди, меня одна вещь очень интересует. Я так понял, что ты там всех знаешь?
— Где я всех знаю?
— На бегах.
— Да, — призналась я. — Не всех, но очень много народу.
— Я что-то не заметил, чтобы ты разбогатела на этом мероприятии. Ты не пользуешься сведениями от разных там знакомых? Ничего не выпытываешь насчёт коней, которые должны прийти первыми?
Я покачала головой и вздохнула.
— Я их знаю, но уже двадцать пять лет не было случая, чтобы я у них спросила, кто придёт первым. Случается поговорить о лошадях теоретически или конкретно, но после звонка на заезд никакого практического значения это иметь не может. Даже Мария иногда спрашивает Болека, ставил ли тот на себя самого, а я — нет. ; — Почему?
— По двум причинам. Во-первых, я считаю, что они и сами ничего не знают и только меня собьют с толку. А во-вторых, мне характер не позволяет. Он у меня всему наперекор идёт. Классический случай был, когда я приехала па бега, намереваясь поставить два-семь. Ставка тогда была тысяча злотых, я решила поставить десять. Только два-семь, и ничего иного. Посмотрела я в паддоке и ещё утвердилась в своём мнении. И по дороге в кассу надо же мне было встретить одного из «причастных тайнам». Он прохрипел мне в ухо: «Два-семь в первом, и только!» И как ты думаешь, что произошло? Я возмутилась, поставила на тысячу разных глупостей, кроме, разумеется, два-семь. Просто не могла сказать кассирше, что поставлю два-семь! Естественно, пришли два-семь, за это выплатили большие деньги. Не могу я ничего узнавать, потому что меня всегда черт под руку толкает, чтобы сделать наоборот, это сильнее меня. Мало того, стою я, например, перед кассой триплетов, у меня есть лошадь, я её заранее наметила, слышу, как передо мной на неё кто-то ставит, может, только они и ставят. Лошадь, может, самый настоящий фукс, никакой не фаворит — мне все равно. Я её выкидываю. Раз они ставят на неё, я не буду. Конечно, потом эта лошадь приходит, я свою глупость сама знаю, но никакая сила меня не может заставить поступать разумно…
Я вдруг вспомнила Гильельмину в Копенгагене. Мы с Мартином её видели в деле и решили, что она приходит первой прямо сама по себе и мы в следующий раз поставим на неё «верхом». Через две недели Гильельмина шла в третьем заезде.
— Мы ведь собирались поставить на неё «верхом», — напомнил Мартин, — иди ставь. Я тут же стала сопротивляться.
— Э-э-э, — сказала я с неохотой. — А стоит ли?
— Раз наметили, надо ставить. Вот тебе две с полтиной, иди ставь.
— Какой смысл? Она наверняка не придёт…
— Придёт или нет — ставим!
— Может, лучше что-нибудь другое? Гильельмина… На кой ляд нам Гильельмина?.. Мартин заскрипел зубами.
— Ставь, черт тебя дери, на Гильельмину! Я иду ставить последовательности! Прекрати дурить, ты должна была быть Гильельмина, так будет Гильельмина! Ставь!'!
— И-и-и…
Мартин заскрипел зубами ещё сильней и помчался в кассу последовательностей. Это было в те времена, когда электроника на Аматёре ещё не загнала все ставки в компьютер. Я шла ставить в кассу одиночных ставок чуть ли не пятками вперёд, лошади уже стояли на старте, я надеялась, что не успею, что кассу закроют. Если бы не то, что мы играли в складчину и у меня были его деньги, я поставила бы на что угодно, только не на Гильельмину, странно, что я не онемела, когда называла её в кассе. Гильельмина пришла как хотела, выплачивали по восемьдесят крон за ставку в пять. Без принуждения в виде двух с полтиной Мартина я не тронула бы Гильельмину ни за какие пироги!
— И всегда так было, — мрачно сказала я Янушу. — Если лошадь вырисовывается логически, я возражать не стану, могу поставить на неё все деньги, что есть. И то же самое со всякими сведениями. Все знают, что я не расспрашиваю, не слушаю, и даже никто не даёт себе труда мне что-либо рассказывать. Другое дело, когда я угадала коней Вонгровской лучше, чем она сама, лучше угадала коней Черского, точнее предсказала Большое Варшавское Дерби, чем два директора и один тренер, вместе взятые.
Я вообще угадываю очень даже лихо, только ставки делаю по-идиотски.
— А почему?
— А мне-то откуда знать?! — рассердилась я. — Ради Бога, вот тебе очередной клинический пример. Весна была, сидела я на скамейке возле паддока с одним таким типом, первый заезд был, он и спросил у меня, на что я ставлю. Я ему говорю, что весна, значит, трех кобыл можно послать к бесу. Из жеребцов вон у того шесть кило лишнего веса, значит, его тоже вон. Остаются двое, один и шесть. Я и поставлю один-шесть. А он так возмутился: «Да что вы, пани!» — ещё и пальцем у виска покрутил. Я ему говорю, что придут один-шесть, и больше ничего. Встала и пошла в кассу. Ни с кем по дороге не разговаривала, никто меня не уговаривал ничего сменить, ни о чем другом не думала, как только о том, что сейчас поставлю один-шесть, а дошла до кассы и говорю:
«Пять-шесть, пожалуйста!» По какой причине я поменяла единичку на пятёрку, сама не знаю! Наверное, созвездие виновато, я же в апреле родилась!..
Тут я вспомнила, о чем мы тут вообще разговариваем, ведь не о моей же глупости! Януш слушал меня и первоклассно развлекался. Я рассердилась и ощутила, что безнадёжно отстала в том, что касается дела Завейчика.
— Ты все сам расскажешь или мне надо отправляться выпытывать у тётки Моники Гонсовской? — спросила я зловеще.
Он встряхнулся, аж даже вздрогнул, но веселиться не перестал.
— Светские отношения с тёткой ты можешь завязать, противопоказаний нет, но, так и быть, я тебе все расскажу. На Аргентинской улице, напротив Антчаков, живёт одна бабуля, бесценное такое сокровище, которое преимущественно торчит в окне. Она детально описала их гостей. Гарцапский там часто бывает, два-три раза в неделю. По крайней мере раз в неделю наведывается к ним ещё один постоянный гость, некий Эугениуш Подвальский. Это брат пани Антчаковой, он значительно её моложе. По словам бабули напротив, пани Антчакова воспитывала его после смерти родителей, между ними пятнадцать лет разницы. Ровно раз в неделю появляется молодой парень, бабуля считает, что родственник, он мог бы быть сыном Антчаков, но не сын, может быть, племянник, или двоюродный брат, или что там ещё, потому что зачем бы молоденькому мальчику к старым перечницам ходить. Это я цитирую свидетеля, как ты сама понимаешь. Мальчику где-то от тридцати пяти до сорока, а сама бабуся старше Антчаков лет на двадцать, но зрение у неё на медаль тянет. Кроме того, приходят ещё всякие разные, но гораздо реже и совсем нерегулярно, в течение года их было всего шесть штук. Из них двое — племянник Антчака с женой, остальных мы пока не знаем, потому что они туда приезжают не на собственных машинах. Мы пока проверяем. Очень жаль, что Карчак не пришёл к нам раньше.
— Я бы что-нибудь придумала и выпытала у Антчаков про всех их гостей, — подсказала я. — Ну, что вы ищете среди них важного свидетеля или кого-нибудь ещё, — Это уже сделали.
— И что? Они ни от кого не открещивались?
— Нет… — он поколебался. — Я не должен тебе сообщать непроверенные данные, но ладно. Этот «мальчик», как назвала его бабушка, носит фамилию Павел Габла, и ты, возможно, знаешь его в лицо, потому что он бывает на бегах. Василь или среди тех, кто приезжает, или это сам Антчак, который для пенсионера держится в замечательной форме.
— Метя говорил, что Василь был на приёме с иностранцем, — напомнила я. — Антчак имеет какое-нибудь отношение к сельскому хозяйству, внешней торговле, к лошадям?
— Он был юрисконсультом в министерстве внешней торговли, иногда и сейчас консультирует. Подрабатывает к пенсии. А на том приёме он был. Вместе с шурином.
— С каким ещё шурином?.. А-а-а! С братом жены! Как его там, с Эугениушем Подвальским? А этот кто?
— Референт в Минсельхозс. Один из многих. Он как раз занимается лошадьми. Все, кто был на том приёме, занимаются лошадьми, поэтому все очень естественно. Однако концы с концами начинают вязаться…
— А то, что рассказал Метя? Эти его четыре номера?
— Да, ими уже занимаются.
— Когда придёт момент, можно будет заняться и вплотную.
— Погоди, а что было в предыдущую субботу? Когда Завейчик поехал туда за Гарцапскйм? Сперва поехал, а потом его убили…
— Приезд Гарцапского бабуся напротив тоже заметила, само собой разумеется. Гарцапский вошёл в дом Антчаков, а Завейчик отъехал задним ходом на несколько метров и исчез из поля зрения, но бабушку заинтересовал такой манёвр. Гарцапский вышел через час. На самом деле получилось так, что он вышел через полчаса, стал открывать дверцу своей машины, но вдруг что-то словно вспомнил, хлопнул себя по лбу, секунду постоял и вернулся на виллу. Через полчаса снова вышел и уехал.
— Эта бабуля, часом, для вас не подарок ли Провидения?
— Решительно так! Правда, всегда и везде можно встретить кого-нибудь, кто что-нибудь видел, ты себе не представляешь, насколько люди на самом деле склонны проявлять любопытство. А уж эта бабуся — просто живая хроника событий на Аргентинской, она живёт у своих детей, ходить ей тяжело, поэтому она целый день торчит в окошке и вяжет на спицах. Ей больше телевизора правится то, что она видит в натуре. Говорит, настоящая жизнь — в окошке. Она в восторге, что в первый раз за десять лет что-то наконец случилось и полиция задаёт ей вопросы. Если бы не то, что иногда за кем-то надо походить, в том районе нам и наблюдатели не понадобились бы.
— Ну, ладно, так что же было дальше, когда уехал Гарцапский?
— Завейчик поехал за ним. Но Гарцапский его не убивал, потому что он вернулся через некоторое время. Темно уже было…
— Кто вернулся?
— Завейчик. Живой.
— Но ведь бабуля его машины не видела! Откуда она знает?
— Оттуда, что оба раза он остановился перед виллой, в которой живёт супружеская пара с собакой. Когда он остановился там в первый раз, они аккурат выходили с собакой на прогулку и присмотрелись к машине и к нему, поскольку думали, это кто-то из знакомых. Когда они возвращались назад, Завейчик уже во второй раз приехал, они посмотрели-посмотрели, узнали тот же автомобиль и того же типа и пришли к выводу, что он все время здесь стоит и никуда не уезжал. Они даже возмутились и хотели спросить, по какому праву он устроил себе стоянку перед их домом. Кроме того, собака его узнала. Выходя из дому, она облаяла его обстоятельно, а возвращаясь, тявкнула только раз, как, на кого-то уже знакомого. Мнение собаки бабуся очень ценит.
— А дальше что?
— Дальше уже идёт рассказ жены из этой супружеской пары. Она все смотрела на автомобиль, потому что автомобиль эту жену раздражал, но через полчаса машина уехала. У неё такое впечатление, что туда кто-то ещё сел, поэтому она пришла к выводу, что машина просто кого-то долго ждала.
— Пассажира она не увидела?
— Она даже не уверена, что он там был. У неё просто такое впечатление. Мелькнула какая-то фигура. Она не стояла там у окна непрерывно, в отличие от бабуси. Да ещё живая изгородь половину заслоняла.
— Жалко в таком случае, что Завейчик не встал перед бабусиным домом. И дальше что?
— Дальше известно, что кто-то ввёл пьяного Завейчика в его собственную квартиру. Все указывает на то, что он был не пьян, а одурманен газом. Остальное ты сама знаешь. А что было по дороге — покрыто мраком.
— Сколько времени прошло между одним и другим?
— Три часа одиннадцать минут.
— Но ведь он все это время должен был где-то находиться! Завейчика они могли спрятать, но машину в шкаф не поставишь!
— Могли поставить в каком-нибудь гараже. Могли уехать за город. Машина могла стоять перед какой-нибудь забегаловкой, и никто не обратил внимания. Поиски свидетелей, которые его в это время видели, все продолжаются.
Я вздохнула и почти пожалела, что требовала все мне рассказать, потому что от таких сведений одно расстройство. Василь вроде бы стал вырисовываться, но и то неясно. Гарцапский мог приезжать к Антчакам и по какому-то делу, не связанному с бегами.
— А когда они в первый раз уехали, как было? — спросила я без особой надежды. — Завейчик поехал за «мерседесом» Гарцапского? Известно, куда они поехали?
— Гарцапский к себе домой. Поехал сам, без сопровождения, и через полчаса оба с женой ушли на какой-то приём. Но дорога от этого дома до Саской .Кемпы занимает десять минут, — а у него заняла аж двадцать. Остальные десять минут пока пропали.
— Как я понимаю, продолжаются поиски и невесты Дерчика? Как её зовут?
— Иоланта Шпулей. Я понятия не имею, в какой фазе сейчас её поиски.
Я прекратила разговор, потому что в его глазах появился блеск надежды, и я поняла, что полиция ожидает от меня творческих выводов. В следствие меня не включают, так вот: ни один творческий вывод не появился в поле моего зрения, и я замолкла…
— Номер два — не титан мысли, от номера первого в некоторой степени зависит, потому извивается как уж на сковороде, чтобы делать все аккуратно. Иногда обманывает номер первый.
— Погоди, а чем они, собственно, занимаются, куда звонят? В вечевой колокол, в рынду или по телефону?
— По телефону. Звонят двум единицам, из которых одна — трехмерная…
— А вторая что, плоская? — удивилась Гонората.
— И ты, гадюка, против меня!..
— Метя, говори как-нибудь пояснее, без этих красивостей и метафор, — потребовала Мария. — И так уж от твоей математики в башке каша!
У меня не хватило терпения ждать, когда Метя выберется из своих красивостей.
— Я догадываюсь, что твоя трехмерная единица состоит из трех человек, и эти трое — ломжинские мафиози, — подсказала я. — А больше тройного я ничего не знаю, кроме одеколона. Это им он звонит?
— Мой поклон тебе! — воскликнул Метя. — Шапку долой! За твоё здоровье!
— А тот, второй, это кто?
— А тот, второй, это Бялас.
— Суть вещей в том, чтобы узнать, зачем он им звонит, — сказала Мария. — Он спрашивает, что будет, или говорит, что должно быть?
— Вы обе омерзительно умные, и я никакой сенсации не вызову, вы за меня все договариваете! — выругал нас Метя с обидой. — К черту такие доклады! Я буду говорить или вы?
— Ты! А мы молчим и слушаем.
— Так вот, звонки идут в обе стороны. Мафиози он советует, кого им подкупить и за каких коней, платить, а от Бяласа он узнает, что они с Сарновским собираются делать. И тут появляется необычное и нетипичное явление, поскольку Бялас ему не врёт и говорит всю правду. Иногда его поправляет номер второй и что-то там велит, то есть Бяласа поправляет. Но очень редко.
— И это делает номер два. Ты его знаешь?
— Только в лицо, и то слабо. Я его два раза видел издалека, а один раз он промелькнул у меня под самым носом. Но я знаю, как его фамилия. Его знает номер один, которого я очень хорошо знаю, и временами он делится со мной сведениями. Если учесть, что в начальной школе я учился с Рыбинским, а Бялас хоть немного, да считается с Рыбинским, то.
— Рыбинский тебе говорит то, что касается его конюшни?
— Вот именно. Я всегда бы выигрывал, если бы они имели хоть малейшее представление о своих и чужих лошадях. Это ещё не конец. Есть такой второй, ещё один…
— Это, случайно, не третий номер? — подсказала Гонората.
— Номер третий, да! Третий номер, — во всех остальных отношениях, кроме бегов, нормальный тип, недавно мне признался, что он обнаружил существование особого связного. Я думал, что он имеет в виду номер два, но оказалось, что ничего подобного, есть ещё и номер четыре. А этот контактирует непосредственно с Замечеком, Болеком и Репой, причём хуже всего достаётся, кажется, Репе. Он, этот четвёртый, тоже спрашивает и тоже даёт инструкции. Оба номера знают друг друга, но это знакомство скрывают, а я раз подслушал, как они обговаривали вопрос с Дерчиком. Они не так чтобы много сказали, но умственно развитому человеку этих намёков за глаза хватит. Дерчик слишком много обо всех знал, собирался рассказать то, что знает, а тогда Василя сняли бы с должности. Из чего следует, что должность у него есть. Малиновский знает о его существовании и говорит, что его боятся, но никто не знает, кто это.
— Крёстный отец, видимо, — предположила Мария. — Держит в руках беговые дела и, наверное, иногда ворочает и мозгами, раз поставил на лошадей Дерчика.
— И кроме того, у него есть какая-то шпана, которую он использует для наказания непослушных, — дополнил Метя. — И всех этих граждан я им на тарелочке поднёс и с изумлением увидел, что никто про них не подозревал. Малиновский на них пальцем показать не мог, не гот уровень, он до таких не опускается. Зато он может прикинуть, кто Василь, он считает, что выбрать одного из четырех ему будет легче, чем одного из шестнадцати. Вы, может, заметили, что Гурка в этом сезоне не ездит, его в самом начале побили гориллы Василя. Он не выполнил их приказ. До меня конфиденциальными путями дошло, через Рыбинского, что об этом было велено всем сказать. Что, дескать, подарок от Василя за сотрудничество. Оповещали шёпотом из уст в уста.
— И никто больше не хотел попасть в такой же переплёт. Но ведь ты сам говорил, что это сотрудничество — дело добровольное, если кто не хочет, того не принуждают.
— Иногда принуждают, все зависит от того, в какой степени это нужно Василю. Он выигрывает не в каждом заезде, только в некоторых, но зато много. И больше всего он не хочет, чтобы его раскрыли.
— Эти номера, второй и четвёртый, должны знать Василя лично, — задумчиво сказала я. — Кто-то ведь с ним должен лично контактировать, по телефону выигранных денег ему не передашь.
— Они так согласно показывали на Гарцапского, что, наверное, Гарцапский и есть этот знакомый, — сказал Метя — Не знаю, что такое этот Гарцапский, я такого не знаю. А кто это?
— Один такой, — ответила я. — Ну хорошо, если бы Василь жил на Аргентинской и если бы Гарцапский именно к нему ехал, то все было бы очень просто. Годы полнейшей конспирации — и вдруг провал на голом месте…
Все трое потребовали от меня подробностей. Я рассказала о Завейчике и Карчаке. Пока я рассказывала, мне пришло в голову, что неосторожности этих людей можно даже и не удивляться. Они же ничего не знали о Карчаке, который ехал на такси в сторону Саской Кемпы. Гарцапского от Карчака отделял Завейчик в своём «фольксвагене», а если бы Карчак не намеревался войти в это прибыльное дельце Завейчика, номер «мерседеса» ничего ему не дал бы. Завейчик, наверное, сделал какое-то открытие, раз его убили, вопрос только, где он это открытие для себя сделал, на Аргентинской или где-то в другом месте. Убили его в собственном доме…
Мы размышляли над этим вопросом и допивали шампанское. С Карчаком — вопрос чистейшего случая, может быть, даже странно, что все так долго оставалось в тайне, ведь люди знают друг друга, иногда сталкиваются в самых неожиданных местах, а тайна, которая известна более чем одному человеку, перестаёт быть тайной. В любой момент кто-нибудь там мог кого-нибудь узнать. Василь старательно маскировался, хотя дезавуировать грозило ему всего лишь потерей положения на работе. Интересно, что у него за должность…
— Дурак он, что ли, этот Василь? — заметила Гонората. — Этот номер с лошадьми и снотворным — уж такая глупость… Жокеи взбунтовались, ну и что, он не мог переждать?
Мария покачала головой.
— Он совсем не такой глупый. Еремиаш случайно оказался дежурным ветеринаром. Они поменялись с тем, кто должен был дежурить. А без Еремиаша все сошло бы, как в прошлом году, помните? Гведон был первым фаворитом в потрясающе важном наградном заезде, и он остался сзади. Кричали, что он болен, но никакой болезни не нашли, кончилось трёпом, что мягкий турф не для него. И теперь получилось бы точно так же.
— Я не знаю, Василь это или нет, — подхватила я. — Это могла скомбинировать и ломжинская мафия по своей инициативе. Метя, они действовали не только по указке Василя. Они ведь и сами что-то предпринимали, правильно? Что он говорит, — этот твой номер, как его там?
— Разумеется, — что сами по себе. Василь разрабатывал планы только на некоторые заезды.
— Свидетельствует о немалом уме. Единственной изрядной глупостью было убийство Дерчика. Василь оказался в опасности, а Завейчик, можно сказать, сам ему палец в рот положил.
— Разве что Завейчика ограбил и убил случайный бандюга, который видел, как тот брал из кассы жирный куш.
— Тогда бандит должен был за ним ехать. А за ним на самом деле ехал Карчак.
— А за Карчаком бандит…
— Да ведь деньги он взял на бегах! А Карчак говорит, что с бегов за ними абсолютно никто не ехал. Ещё никто в такое время с бегов не уезжал. Нет, мне кажется, что Завейчик раскрыл Василя и за это поплатился жизнью.
— А тогда я настаиваю, что Василь сошёл с ума, — сказала решительно Гонората. — Он себе преспокойно мошенничал и вдруг ни с того ни с сего убил Дерчика, убил Завейчика и ещё вдогонку отравил коней! Спятил, не иначе.
— Дерчик напугал его шантажом, — напомнила я. — Никак не могу смириться с тем, что пропали его фотоснимки, мне жутко интересно, что такое у него на этих снимках было!
— А точно известно, что они пропали?
— Так полагают. Есть слабая надежда, что уцелела плёнка, если он не носил её с собой, но обыскали почти все и ничего не нашли. Это же страшно мелкая штучка, он мог спрятать кассету где угодно, и вся королевская конница и вся королевская рать могут теперь искать до Судного дня, если, конечно, убийца её не уничтожил!
— Жалко! — сказала Мария.
— То есть остались портки убийцы, пальчики отравителя па шприце и слухи, — подытожил Метя. — Ну что ж, посмотрим завтрашнюю программку?
* * *
Были предприняты попытки составить словесный портрет того типа, который пошёл вместе с Дерчиком за фонтан. Но все попытки оказались с негодными средствами. Тип не отличался никакими особыми приметами, ни тебе кривого носа, ни, на худой конец, косоглазия, морда у него была самая обычная, и ни Горгон, ни Альбиняк не смогли описать его внешности. На бегах этот человек перестал появляться с той самой субботы, а в том, что знает его фамилию или адрес, никто почему-то не признавался.Старший комиссар Ярковский придерживался мнения, что рано или поздно этот человек все равно придёт, потому что помешательство на почве бегов — штука страшная, и терпеливо караулил. Отпечаток пальца на шприце был опознан, за тем парнем, который его оставил, начали старательно следить, не спуская с него глаз. За указанными Метей посредниками стали ходить мощные «хвосты». Что ещё было предпринято, мне не сообщили.
Среда была чудовищна. Фуксами пришли все фавориты, которых до сей поры придерживали, и выигрывала исключительно Моника Гонсовская, которая безошибочно выхватывала из паддока лучших лошадей. Она перестала верить в какие бы то ни было мафии и кричала, что бега — самое честное игровое мероприятие в мире. Зигмусь Осика выиграл два раза и запуганным не казался. Ломжинская мафия потеряла всяческую меру, посредники нахально, назойливо и чуть ли не публично пытались впихнуть жокеям деньги, какой-то тип возле барьерчика махал в воздухе толстенной пачкой купюр большого достоинства. Никто ничего с ним не сделал, поскольку нет закона, запрещающего махать банкнотами любого достоинства. Разведчики Ярковского не поспевали доносить о соблазнителях, которые склоняли конмальчиков поить коней перед самым заездом. Наркотики в расчёт не принимались, потому что в выводном туннеле стояли конюшие и конюхи, которые глаз не спускали с проходящих коней, а в конюшнях тренеры следили как бешеные. Подозрительных личностей, за которыми надо было следить, развелось столько, что в полиции не хватало людей.
— Вы окончательно сдурели, — сказала я в четверг Янушу, не скрывая своего критического и презрительного отношения. — Что за странный метод? По мне, так подозрительных личностей надо сразу задерживать и брать в перекрёстный допрос. Личности колются, выкладывают все как на духу, капают на следующих в очереди, и таким образом можно по ниточке добраться до середины клубка. Не понимаю, что тут происходит, вы ни с кем не разговариваете, за всеми пустили хвосты, что за методы?
— Юзя хочет добраться до Василя, — ответил он мне. — Тот парень, который коню сделал укол, сам признался, потому что ничего бесповоротно вредного он не сделал и ему ничего не грозит. Тренер ему устроил страшенную трёпку, и парень никогда больше такой глупости не сделает. Он рассказал, кто его подбил на это, оказалось — конюший Кальрепа. Но Кальреп не хочет слышать о том, чтобы выгнать с работы своего конюшего, ни во что не верит, говорит, что это поклёп. Конюший тоже отпирается. Его отпечатков пальцев на шприце не было, как докажешь? Все все знают, а доказательств никаких.
— А Завейчик? На тему Завейчика вы тоже ни с кем не разговариваете?
— Со всеми. Очень вежливо. На Аргентинской живёт супружеская пара. Антчак их фамилия, обоим около шестидесяти, к бегам они никакого отношения не имеют. Гарцапского они знают давно, он бывает у них в гостях, очень любезный человек, сделал им много хорошего. Антчак на пенсии, его жена занимается мужем и домом, Гарцапский помоложе их, он для них Господне благословение, помогает, утрясает всякие вопросы и так далее. За это, когда он периодически ездит в Париж, он живёт у подруги пани Аптчаковой и таким образом получает вознаграждение за свои услуги. К чему тут прицепишься?
— Ко всему. Гарцапский не уехал бы с половины бегов, а Завейчик без повода не гнался бы за ним. Я проверила бы, кто там бывает, может, это штаб-квартира или почтовый ящик. Много у них бывает гостей?
— Нет, Нам такая мысль тоже пришла в голову, мы её проверяем. Погоди, меня одна вещь очень интересует. Я так понял, что ты там всех знаешь?
— Где я всех знаю?
— На бегах.
— Да, — призналась я. — Не всех, но очень много народу.
— Я что-то не заметил, чтобы ты разбогатела на этом мероприятии. Ты не пользуешься сведениями от разных там знакомых? Ничего не выпытываешь насчёт коней, которые должны прийти первыми?
Я покачала головой и вздохнула.
— Я их знаю, но уже двадцать пять лет не было случая, чтобы я у них спросила, кто придёт первым. Случается поговорить о лошадях теоретически или конкретно, но после звонка на заезд никакого практического значения это иметь не может. Даже Мария иногда спрашивает Болека, ставил ли тот на себя самого, а я — нет. ; — Почему?
— По двум причинам. Во-первых, я считаю, что они и сами ничего не знают и только меня собьют с толку. А во-вторых, мне характер не позволяет. Он у меня всему наперекор идёт. Классический случай был, когда я приехала па бега, намереваясь поставить два-семь. Ставка тогда была тысяча злотых, я решила поставить десять. Только два-семь, и ничего иного. Посмотрела я в паддоке и ещё утвердилась в своём мнении. И по дороге в кассу надо же мне было встретить одного из «причастных тайнам». Он прохрипел мне в ухо: «Два-семь в первом, и только!» И как ты думаешь, что произошло? Я возмутилась, поставила на тысячу разных глупостей, кроме, разумеется, два-семь. Просто не могла сказать кассирше, что поставлю два-семь! Естественно, пришли два-семь, за это выплатили большие деньги. Не могу я ничего узнавать, потому что меня всегда черт под руку толкает, чтобы сделать наоборот, это сильнее меня. Мало того, стою я, например, перед кассой триплетов, у меня есть лошадь, я её заранее наметила, слышу, как передо мной на неё кто-то ставит, может, только они и ставят. Лошадь, может, самый настоящий фукс, никакой не фаворит — мне все равно. Я её выкидываю. Раз они ставят на неё, я не буду. Конечно, потом эта лошадь приходит, я свою глупость сама знаю, но никакая сила меня не может заставить поступать разумно…
Я вдруг вспомнила Гильельмину в Копенгагене. Мы с Мартином её видели в деле и решили, что она приходит первой прямо сама по себе и мы в следующий раз поставим на неё «верхом». Через две недели Гильельмина шла в третьем заезде.
— Мы ведь собирались поставить на неё «верхом», — напомнил Мартин, — иди ставь. Я тут же стала сопротивляться.
— Э-э-э, — сказала я с неохотой. — А стоит ли?
— Раз наметили, надо ставить. Вот тебе две с полтиной, иди ставь.
— Какой смысл? Она наверняка не придёт…
— Придёт или нет — ставим!
— Может, лучше что-нибудь другое? Гильельмина… На кой ляд нам Гильельмина?.. Мартин заскрипел зубами.
— Ставь, черт тебя дери, на Гильельмину! Я иду ставить последовательности! Прекрати дурить, ты должна была быть Гильельмина, так будет Гильельмина! Ставь!'!
— И-и-и…
Мартин заскрипел зубами ещё сильней и помчался в кассу последовательностей. Это было в те времена, когда электроника на Аматёре ещё не загнала все ставки в компьютер. Я шла ставить в кассу одиночных ставок чуть ли не пятками вперёд, лошади уже стояли на старте, я надеялась, что не успею, что кассу закроют. Если бы не то, что мы играли в складчину и у меня были его деньги, я поставила бы на что угодно, только не на Гильельмину, странно, что я не онемела, когда называла её в кассе. Гильельмина пришла как хотела, выплачивали по восемьдесят крон за ставку в пять. Без принуждения в виде двух с полтиной Мартина я не тронула бы Гильельмину ни за какие пироги!
— И всегда так было, — мрачно сказала я Янушу. — Если лошадь вырисовывается логически, я возражать не стану, могу поставить на неё все деньги, что есть. И то же самое со всякими сведениями. Все знают, что я не расспрашиваю, не слушаю, и даже никто не даёт себе труда мне что-либо рассказывать. Другое дело, когда я угадала коней Вонгровской лучше, чем она сама, лучше угадала коней Черского, точнее предсказала Большое Варшавское Дерби, чем два директора и один тренер, вместе взятые.
Я вообще угадываю очень даже лихо, только ставки делаю по-идиотски.
— А почему?
— А мне-то откуда знать?! — рассердилась я. — Ради Бога, вот тебе очередной клинический пример. Весна была, сидела я на скамейке возле паддока с одним таким типом, первый заезд был, он и спросил у меня, на что я ставлю. Я ему говорю, что весна, значит, трех кобыл можно послать к бесу. Из жеребцов вон у того шесть кило лишнего веса, значит, его тоже вон. Остаются двое, один и шесть. Я и поставлю один-шесть. А он так возмутился: «Да что вы, пани!» — ещё и пальцем у виска покрутил. Я ему говорю, что придут один-шесть, и больше ничего. Встала и пошла в кассу. Ни с кем по дороге не разговаривала, никто меня не уговаривал ничего сменить, ни о чем другом не думала, как только о том, что сейчас поставлю один-шесть, а дошла до кассы и говорю:
«Пять-шесть, пожалуйста!» По какой причине я поменяла единичку на пятёрку, сама не знаю! Наверное, созвездие виновато, я же в апреле родилась!..
Тут я вспомнила, о чем мы тут вообще разговариваем, ведь не о моей же глупости! Януш слушал меня и первоклассно развлекался. Я рассердилась и ощутила, что безнадёжно отстала в том, что касается дела Завейчика.
— Ты все сам расскажешь или мне надо отправляться выпытывать у тётки Моники Гонсовской? — спросила я зловеще.
Он встряхнулся, аж даже вздрогнул, но веселиться не перестал.
— Светские отношения с тёткой ты можешь завязать, противопоказаний нет, но, так и быть, я тебе все расскажу. На Аргентинской улице, напротив Антчаков, живёт одна бабуля, бесценное такое сокровище, которое преимущественно торчит в окне. Она детально описала их гостей. Гарцапский там часто бывает, два-три раза в неделю. По крайней мере раз в неделю наведывается к ним ещё один постоянный гость, некий Эугениуш Подвальский. Это брат пани Антчаковой, он значительно её моложе. По словам бабули напротив, пани Антчакова воспитывала его после смерти родителей, между ними пятнадцать лет разницы. Ровно раз в неделю появляется молодой парень, бабуля считает, что родственник, он мог бы быть сыном Антчаков, но не сын, может быть, племянник, или двоюродный брат, или что там ещё, потому что зачем бы молоденькому мальчику к старым перечницам ходить. Это я цитирую свидетеля, как ты сама понимаешь. Мальчику где-то от тридцати пяти до сорока, а сама бабуся старше Антчаков лет на двадцать, но зрение у неё на медаль тянет. Кроме того, приходят ещё всякие разные, но гораздо реже и совсем нерегулярно, в течение года их было всего шесть штук. Из них двое — племянник Антчака с женой, остальных мы пока не знаем, потому что они туда приезжают не на собственных машинах. Мы пока проверяем. Очень жаль, что Карчак не пришёл к нам раньше.
— Я бы что-нибудь придумала и выпытала у Антчаков про всех их гостей, — подсказала я. — Ну, что вы ищете среди них важного свидетеля или кого-нибудь ещё, — Это уже сделали.
— И что? Они ни от кого не открещивались?
— Нет… — он поколебался. — Я не должен тебе сообщать непроверенные данные, но ладно. Этот «мальчик», как назвала его бабушка, носит фамилию Павел Габла, и ты, возможно, знаешь его в лицо, потому что он бывает на бегах. Василь или среди тех, кто приезжает, или это сам Антчак, который для пенсионера держится в замечательной форме.
— Метя говорил, что Василь был на приёме с иностранцем, — напомнила я. — Антчак имеет какое-нибудь отношение к сельскому хозяйству, внешней торговле, к лошадям?
— Он был юрисконсультом в министерстве внешней торговли, иногда и сейчас консультирует. Подрабатывает к пенсии. А на том приёме он был. Вместе с шурином.
— С каким ещё шурином?.. А-а-а! С братом жены! Как его там, с Эугениушем Подвальским? А этот кто?
— Референт в Минсельхозс. Один из многих. Он как раз занимается лошадьми. Все, кто был на том приёме, занимаются лошадьми, поэтому все очень естественно. Однако концы с концами начинают вязаться…
— А то, что рассказал Метя? Эти его четыре номера?
— Да, ими уже занимаются.
— Когда придёт момент, можно будет заняться и вплотную.
— Погоди, а что было в предыдущую субботу? Когда Завейчик поехал туда за Гарцапскйм? Сперва поехал, а потом его убили…
— Приезд Гарцапского бабуся напротив тоже заметила, само собой разумеется. Гарцапский вошёл в дом Антчаков, а Завейчик отъехал задним ходом на несколько метров и исчез из поля зрения, но бабушку заинтересовал такой манёвр. Гарцапский вышел через час. На самом деле получилось так, что он вышел через полчаса, стал открывать дверцу своей машины, но вдруг что-то словно вспомнил, хлопнул себя по лбу, секунду постоял и вернулся на виллу. Через полчаса снова вышел и уехал.
— Эта бабуля, часом, для вас не подарок ли Провидения?
— Решительно так! Правда, всегда и везде можно встретить кого-нибудь, кто что-нибудь видел, ты себе не представляешь, насколько люди на самом деле склонны проявлять любопытство. А уж эта бабуся — просто живая хроника событий на Аргентинской, она живёт у своих детей, ходить ей тяжело, поэтому она целый день торчит в окошке и вяжет на спицах. Ей больше телевизора правится то, что она видит в натуре. Говорит, настоящая жизнь — в окошке. Она в восторге, что в первый раз за десять лет что-то наконец случилось и полиция задаёт ей вопросы. Если бы не то, что иногда за кем-то надо походить, в том районе нам и наблюдатели не понадобились бы.
— Ну, ладно, так что же было дальше, когда уехал Гарцапский?
— Завейчик поехал за ним. Но Гарцапский его не убивал, потому что он вернулся через некоторое время. Темно уже было…
— Кто вернулся?
— Завейчик. Живой.
— Но ведь бабуля его машины не видела! Откуда она знает?
— Оттуда, что оба раза он остановился перед виллой, в которой живёт супружеская пара с собакой. Когда он остановился там в первый раз, они аккурат выходили с собакой на прогулку и присмотрелись к машине и к нему, поскольку думали, это кто-то из знакомых. Когда они возвращались назад, Завейчик уже во второй раз приехал, они посмотрели-посмотрели, узнали тот же автомобиль и того же типа и пришли к выводу, что он все время здесь стоит и никуда не уезжал. Они даже возмутились и хотели спросить, по какому праву он устроил себе стоянку перед их домом. Кроме того, собака его узнала. Выходя из дому, она облаяла его обстоятельно, а возвращаясь, тявкнула только раз, как, на кого-то уже знакомого. Мнение собаки бабуся очень ценит.
— А дальше что?
— Дальше уже идёт рассказ жены из этой супружеской пары. Она все смотрела на автомобиль, потому что автомобиль эту жену раздражал, но через полчаса машина уехала. У неё такое впечатление, что туда кто-то ещё сел, поэтому она пришла к выводу, что машина просто кого-то долго ждала.
— Пассажира она не увидела?
— Она даже не уверена, что он там был. У неё просто такое впечатление. Мелькнула какая-то фигура. Она не стояла там у окна непрерывно, в отличие от бабуси. Да ещё живая изгородь половину заслоняла.
— Жалко в таком случае, что Завейчик не встал перед бабусиным домом. И дальше что?
— Дальше известно, что кто-то ввёл пьяного Завейчика в его собственную квартиру. Все указывает на то, что он был не пьян, а одурманен газом. Остальное ты сама знаешь. А что было по дороге — покрыто мраком.
— Сколько времени прошло между одним и другим?
— Три часа одиннадцать минут.
— Но ведь он все это время должен был где-то находиться! Завейчика они могли спрятать, но машину в шкаф не поставишь!
— Могли поставить в каком-нибудь гараже. Могли уехать за город. Машина могла стоять перед какой-нибудь забегаловкой, и никто не обратил внимания. Поиски свидетелей, которые его в это время видели, все продолжаются.
Я вздохнула и почти пожалела, что требовала все мне рассказать, потому что от таких сведений одно расстройство. Василь вроде бы стал вырисовываться, но и то неясно. Гарцапский мог приезжать к Антчакам и по какому-то делу, не связанному с бегами.
— А когда они в первый раз уехали, как было? — спросила я без особой надежды. — Завейчик поехал за «мерседесом» Гарцапского? Известно, куда они поехали?
— Гарцапский к себе домой. Поехал сам, без сопровождения, и через полчаса оба с женой ушли на какой-то приём. Но дорога от этого дома до Саской .Кемпы занимает десять минут, — а у него заняла аж двадцать. Остальные десять минут пока пропали.
— Как я понимаю, продолжаются поиски и невесты Дерчика? Как её зовут?
— Иоланта Шпулей. Я понятия не имею, в какой фазе сейчас её поиски.
Я прекратила разговор, потому что в его глазах появился блеск надежды, и я поняла, что полиция ожидает от меня творческих выводов. В следствие меня не включают, так вот: ни один творческий вывод не появился в поле моего зрения, и я замолкла…